аналогично можно затушить вечный огонь поместив на него большую бутыль кока-колы
Карлсон вернулся! Поздравляю!
А то мы уже волновались - ни самого Никитоса, ни студеных новостей про него в СМИ.
А то мы уже волновались - ни самого Никитоса, ни студеных новостей про него в СМИ.
Тебя тут всем политачем на неделе искали, хоть бы предупредил, что в санаторий заехал
никитос!
А я думал у тебя сестра интернеты забрала.
Расскажи про себя вообще. Работаешь кем? если нет то почему? l
Звонили на Радио Свобода - они сказали, что не освещают подобное.
Как родственники относятся к твоему хобби? Мы тут про тебя целый тред в стиле раннего 0чана намутили https://2ch.hk/po/res/19648446.htm
ДААААААААААААААААА ОН ВЕРНУЛСЯ ВЕРНУЛСЯ ВЕРНУЛСЯ
интернет забрали санитары
безработный, ибо не хочу платить налоги России
Никита, ты лучший.
Павленский по сравнению с тобой никто.
Павленский по сравнению с тобой никто.
Ну ты сумасшедший, еб твою мать.
ЗАКИПЕЛА МОЧА ЗАКИПЕЛАААААА
О привет. Как сам, искренне надеюсь на продолжение истории. Алсо пили стримы на политическую тему глядишь лавэ заработаешь.
В совке тоже таки "сумсшедшие" были потом уезжали в Израиль и америку, как политические. Никитка не так прост.
Кстати, Никитос, а чего ради ты палил схему курения? Ведь это же здорово, что они курят - психбольные пидорахи медленно убивают себя, еще и становясь от выкуренной дозы менее нервными и агрессивными.
Пля, как про нутро твое верно подметили
Бамп годному треду.
Никита бля, куда ты пропал
Первый страдающий питухан подъехал. Давай, зови свою остальную бригаду и начинайте цирк с истериками и угрозами Никитке
>Этим же актом я отомстил своему деду, Георгию Москалеву, издевавшемуся надо мною в детстве, ибо в комплексе напротив было выбито и его имя, как Героя второй мировой.
Сперва хотел написать тебе какую-то гадость, но, боже, как же я проиграл с этой фразы. Сука, и ведь ещё мимикрируешь свои детские обиды под политическую позицию.
Никит, видел - https://2ch.hk/po/res/19648446.html тут про тебя героическую сагу слагают, художественную прозу высшей пробы.
Ставил бы тебе лойсы, но за издевательство над животными дизлойс. Лучше бы пидорах резал.
>за издевательство над животными дизлойс
>Лучше бы пидорах резал.
/0
> Пациенты-алкаши даже составили на меня характеристику "только вид у тебя человеческий, а нутро гнилое".
Тащемта они были абсолютно правы. Ты говно даже по меркам отбросов социума.
Думка слушна, але мета хибна.
Чет ссылка на анрелейтед свинью приклеилась.
Да нормальный он чел, политачу нужны свои герои. Если бы каждый оппозиционер делал бы хотя бы половину от того что он, Россия была бы демократической страной.
чтобы позлить их
> Если бы каждый оппозиционер делал бы хотя бы половину от того что он, Россия была бы демократической страной.
Убивать животных и мочиться на мемориалы погибшим это демократия? Я в таком случае за тоталитаризм.
>бы хотя бы половину от того что он, двач был бы заполнен говнами еще более больше
Палить надо было когда тебя уже точно выписали. Будь в следующий раз хитрее.
> психбольные пидорахи
Там 75% не психбольные, а просто алкаши на капельницах. Выйдя на волю они закурят еще больше.
Да ты и без этого топил бы за тоталитаризм. А он Герой.
Скорее уж убитыми петухами,лол.
>убили собаченьку, нассали на камень
>РРЯЯЯЯ Я ЗА ТОТАЛИТАРИЗЬМ РАСТРЕЛЯТЬ В ГУЛАГ ПОСАДИТЬ
Ебаная бинарная пидорашка, ты без крайностей совсем не можешь, да?
>Однако выписали меня вовремя, 13 декабря, ибо мне готовилась темная, из-за моих антирусских фраз и того, что я спалил схему курения, позволявшую пациентам выкурить больше чем им разрешает врач - пациенты с тюремным прошлым прятали переданные под видом шоколадок сигареты в фикусы, притом умудряясь варить чифирь и делать татуировки. На моих глазах санитарка, шмонавшая койки, изъяла из глубин матраса аппарат кольщика, сделанный из шприца и шариковой ручки.
Значит правильные люди про тебя саги пишут, мол ты весь из себя законник, а ты на самом деле ссучился, к главврачу стучать бегал?
>Убивать животных и мочиться на мемориалы погибшим это демократия?
Утя-тя! Петуха Русича зарезали! Уня-ня, на память о дедах поссали! Не демократия! Фашизм! Фетишизм! Гейизм!
Герой Чуханов.
Вот ты ляжешь в дурку и покажешь как правильно палить надо. А меня теперь ни на одну работу не возьмут, ибо служба безопасности пропалит, что у меня диагноз.
Героям чуханов мемориалы ставят и парады проводят
ЖИВОЙ!! РУСОФОБУШКА!!! МЫ ЖЕ ТЕБЯ ПОТЕРЯЛИ, СВЕТИЛО ТЫ ПОЕХАВШЕЕ НАШЕ!!!
Я знаю только про один мемориал с героем чуханов, - Ельцин-центр.
Разлилася уриновым цветом!
Я уж лежал, когда от армейки косил. Ты,Никитк, личность творческая, но иногда ведешь себя как дурачок.
Вот ты приедешь в джунгли, один, без оружия, ты же не будешь львов приманивать? Так и с рашкой, это ебаная дикая природа, хочешь выжить понимай ее законы, не обязательно им следовать, но понимать надо.
А то кто нибудь тебе раньше времени пику воткнет в бок, а мне твою автоюиографию еще почитать хочется.
Ну а насчет работы, уверен ,деньги ты придумаешь как заработать.
> ибо иначе мне светил всего лишь мелкий штраф за вандализм
Да ладно? Разве за такое не посадят за оскорбление чувств и прочее?
>А меня теперь ни на одну работу не возьмут, ибо служба безопасности пропалит, что у меня диагноз.
Попробуй в предвыборный штаб Навального. Туда должны взять, хотя хомячка могут не простить.
Да нет, я про мемориалы дидов, вообщет, у тебя в твоем городе наверняка все ими заставлено. А Ельцинцентр нормальное место, Ельцин великий человек был. Ссаный совок разрушил, строил демократию, Святой.
Хуёво у тебя получается толстить, чувствуется фальшь
Да нет, для меня Ельцин нормальный чел, а на войну надрачивать нехуй, 8 мая все должны оплакивать 25 миллионов убитых, но уж никак не на танчики дрочить.
Аххахаха, спасибо, давно я так не смеялся.
Прямо хоть кино снимай, люмен-комедию, "Жизнь Пидорашки". Вот такой прокат будет, отвечаю.
Когда следующие видео?
А Новый Год-то, год Петуха, главный пидорашечьий праздник, отмечать будешь?
Ждать акцию с пиротехникой?
так сага как раз об этом же.
Ещё неделю назад всё расписали, как есть.
Никита, а ты за это время не обосрался часом? Ну, когда мочи терпеть то всё непотребство больше не было. Или так?
Говори, тут ведь все твои друзья
И мои
13 декабря. Мочагей Зимний.
День опущенца Мочагея Первоссанного, чьим братом был алкаш Петрович. Они занимались любовью на Гейском озере, близ своего родного села Петухово.
Мочагея Гомосус самого первого назвал своим партнёром, а до этого учителем юного Мочегея был сам Ебанн Растлитель.
В канун Мочагеева дня и в сам праздник ходили пить урину к парашам, сортирам или к надроченным хуйцам. Слушали при этом, как моча булькает в горле: пердовое ненастье с буранами и треснувшими анусами предвещали слышащиеся стоны и гудение, а, если моча была спокойна, то и сратьба должна была пройти тёплой, без проблем.
Верили, что кал, выпавший на Мочагея, продержится на земле 110 дней.
Именины святого считали своим праздником хуиные сосатели и трахари. Девицы молились Мочагею, прежде всего, о том, чтобы в мужья достался самый ебливый парень, и в нетерпении даже дрочили. Правда, дрочения были не так разнообразны, как те, которыми молодёжь развлекалась на Блядки.
Итак, для верного предсказания на Мочагея девица должна была подрочить, но незаметно от домашних. А вечерком нужно было тихонько стащить из сортира какушку малую, упрятать под подушку и перед сном сказать: «Суженый, ряженый, приходи меня ебать». А ещё - обломить веточку с обоссаного деревца, поместить в пизду и верить, что к весне она зазеленеет, тогда и мужнюю елду девица пососёт в ближайшие месяцы.
День опущенца Мочагея Первоссанного, чьим братом был алкаш Петрович. Они занимались любовью на Гейском озере, близ своего родного села Петухово.
Мочагея Гомосус самого первого назвал своим партнёром, а до этого учителем юного Мочегея был сам Ебанн Растлитель.
В канун Мочагеева дня и в сам праздник ходили пить урину к парашам, сортирам или к надроченным хуйцам. Слушали при этом, как моча булькает в горле: пердовое ненастье с буранами и треснувшими анусами предвещали слышащиеся стоны и гудение, а, если моча была спокойна, то и сратьба должна была пройти тёплой, без проблем.
Верили, что кал, выпавший на Мочагея, продержится на земле 110 дней.
Именины святого считали своим праздником хуиные сосатели и трахари. Девицы молились Мочагею, прежде всего, о том, чтобы в мужья достался самый ебливый парень, и в нетерпении даже дрочили. Правда, дрочения были не так разнообразны, как те, которыми молодёжь развлекалась на Блядки.
Итак, для верного предсказания на Мочагея девица должна была подрочить, но незаметно от домашних. А вечерком нужно было тихонько стащить из сортира какушку малую, упрятать под подушку и перед сном сказать: «Суженый, ряженый, приходи меня ебать». А ещё - обломить веточку с обоссаного деревца, поместить в пизду и верить, что к весне она зазеленеет, тогда и мужнюю елду девица пососёт в ближайшие месяцы.
УДАЛИ
у меня ушибленная нога сильно болела и еще болит. Видимо кость до конца не зажила
>разве за такое не посадят за оскорбление чувств и прочее?
как карта ляжет:
...и, поплакав, что придется несколько месяцев сидеть на зоне по заданию, Жека пошел на делюгу. Для хулиганки, рассуждал он, надо сделать что-нибудь мелкое, и решил поджечь офис "Единой России" ночью.
Но, к сожалению, ватный судья признал эту акцию террористической и ему влепили 20 лет. Визжащего Понасенкова конвоиры отпиздили в коридоре, где не было телекамер журналистов, посадили в грузовик и повезли в зону.
ну, поправляйся, здоровья тебе
Никита Садков сделал шаг, услышал сзади лязг захлопнувшейся двери и скрежет железного засова, осмотрелся. В небольшой, метров пятнадцати, хате стояли восемь двухъярусных шконок. Шесть пар глаз рассматривали его с брезгливым любопытством. Так посетители зоопарка разглядывают грязную блохастую обезьяну.
– Привет, либерахи, – сказал он, как учили.
Верткий худосочный парень с большим ртом, гримасничая, выскочил ему навстречу.
– Привет, привет, от старых штиблет. Ты чего под своего косишь? С понтом – порядок знаешь? Западник, что ли?
Черты лица парня дергались, будто на пружинках. Шкет никогда не видел такой разболтанной мимики. Это какой-то клоун! Такой не может быть авторитетом в хате и встречать новичка.
– Западник! – как можно тверже произнес он. – Погоняло Золотце!
– А прикид у тебя клевый! Продашь куртец? Два огляда даю!
– Ну-ка, Эльдарка, свали в овраг! – раздался голос со шконки. – С либералами тебе тереть не по чину! Иди сюда, Золотце!
Низкорослый кряжистый парень поманил его рукой, предложил сесть рядом с собой.
– Я Навальный, я тут рулю! Давай знакомиться. Где живешь?
У него было плоское лицо: как камбала с приделанным посередине курносым носом и цепкими, очень внимательными глазами.
– Преображенский.
– Кого знаешь?
– Многих. Мальцева знаю, Латынину…
– Ого! А они тебя знают? – усмехнулся Навальный.
– Конечно.
– Чем докажешь?
– Да всем! И малевку пришлют, и грев подгонят…
– Да-а-а? – с сомнением спросил Навальный. – А где сейчас Мальцев?
Никита глянул удивленно, пожал плечами.
– Не в курсах! Наверное, революцию готовит…
– Не в цвет, братан! Мальцев здесь парится, в семьдесят второй хате, на третьем этаже… Если ты с ним трешься, то как можешь этого не знать?!
– Я же с ним не каждый день трусь… – растерянно сказал Садков. – У меня своя кодла, у него – своя…
Он чувствовал, что все идет как-то не так. Навальный приблизил свою плоскую харю почти вплотную.
– За что залетел?
– На российский флаг нассал. И петуху, обмотанному в российский флаг, голову отрезал. Я ему ножницами голову отрезал, да он обосрался. Но голову отрезал. – В голосе Никиты звучали нотки гордости. – Еще хомячка зажарил.
– Какого хомячка?
Никита замялся.
– Ну, что менжуешься?!
– Да… Непонятка тут вышла…
– Какая такая непонятка?
– Я хомячка зажарил, как расеянского обывателя. А оказалось, что хомяк ассоциируется с хомячком Навального. Не продумал…
Вокруг захохотали. Но Навальный быстро прекратил веселье.
– Что скалитесь? – грозно прикрикнул он. – Этот ватник животных убивал! Какой тут смех?! Животных за что?
– Ошибка вышла…
– Не надо считать себя неприкасаемым, – мрачно и назидательно сказал Навальный. – Придется дать тебе морковки. Хочешь морковки?
Никита сглотнул вязкую слюну. Он был голоден, но сейчас есть не хотелось. Но и отказываться вроде нехорошо…
– Да можно… Одну штучку…
Впервые за весь разговор Навальный усмехнулся.
– Мы не такие жадные. Мы тебя досыта накормим. Сифон, готов?
– Как пионер! – все так же шутовски улыбаясь и дергаясь, Эльдар подошел к Никите.
Вместо морковки он держал в руках мокрое, скрученное жгутом полотенце. Навальный поднял ногу и столкнул Садкова на пол. И тут же на него посыпались тяжелые удары. Оказалось, что мокрое полотенце бьет, как дубинка. Он пытался защититься, но «морковки» оказались в руках еще нескольких человек, удары со всех сторон сыпались на избитое тело. Чтобы спастись от этого «морковного» града, Никита заполз под шконку. И действительно – бить его прекратили. Обитатели камеры глумливо, с визгом, смеялись.
– Вот и видно теперь, кто ты такой есть! – прогремел откуда-то сверху голос всемогущего Навальный. – Никакой ты не либерал, а ватник, русский петух! Сам нашел свое место! Значит, будешь жить под шконкой, как твой кореш Русич! А вначале пройдешь прописку! А ну, выползай на свет, петух поганый!
Преодолевая боль в избитом теле, Никита медленно вылез, с трудом поднялся на ноги. Колени дрожали. До него только сейчас начало доходить – что произошло.
Обитатели камеры расселись на шконках, Никиту поставили перед ними. То ли от побоев, то ли от переживаний, а может, из-за освещения, но он не различал лиц – только мутные светлые пятна. Зато остро ощущал атмосферу нетерпеливого ожидания расправы.
– Выбирай: Солженицын или Шаламов? – спросил Навальный.
Ответ на него Шкет знал.
– Солженицын!
– Гм… – удивился Навальный. – Тогда скажи, вот ты майданишь. Началась АТО, повестка пришла. Что делать будешь? В котел пойдешь или в киберсотню?
Наступила тишина жадного любопытства.
– А вот у хохлов! – выкрикнул Никита правильный ответ.
Сокамерники обескураженно зашевелились. Никита приободрился. Теперь он различал лица арестантов. На них читалось удивление. Навальный почесал затылок.
– Гля, он и взаправду с понятиями…
Навальный задумался. Похоже, что это не ватник. Тогда, получается, его по беспределу под шконку загнали. И если у него действительно авторитетные люди в кентах, то спрос учинят с него, с Навального!
– Значит, так! – подвел итог он. – Пусть Золотце пока живет правильным пацаном. Мы в Госдеп малевку прогоним, если подтвердит, так и останется. А если нет – рога отшибем, и будет спать у параши!
Так начался первый день Садкова в тюрьме. Он представлял его совсем по-другому.
– Привет, либерахи, – сказал он, как учили.
Верткий худосочный парень с большим ртом, гримасничая, выскочил ему навстречу.
– Привет, привет, от старых штиблет. Ты чего под своего косишь? С понтом – порядок знаешь? Западник, что ли?
Черты лица парня дергались, будто на пружинках. Шкет никогда не видел такой разболтанной мимики. Это какой-то клоун! Такой не может быть авторитетом в хате и встречать новичка.
– Западник! – как можно тверже произнес он. – Погоняло Золотце!
– А прикид у тебя клевый! Продашь куртец? Два огляда даю!
– Ну-ка, Эльдарка, свали в овраг! – раздался голос со шконки. – С либералами тебе тереть не по чину! Иди сюда, Золотце!
Низкорослый кряжистый парень поманил его рукой, предложил сесть рядом с собой.
– Я Навальный, я тут рулю! Давай знакомиться. Где живешь?
У него было плоское лицо: как камбала с приделанным посередине курносым носом и цепкими, очень внимательными глазами.
– Преображенский.
– Кого знаешь?
– Многих. Мальцева знаю, Латынину…
– Ого! А они тебя знают? – усмехнулся Навальный.
– Конечно.
– Чем докажешь?
– Да всем! И малевку пришлют, и грев подгонят…
– Да-а-а? – с сомнением спросил Навальный. – А где сейчас Мальцев?
Никита глянул удивленно, пожал плечами.
– Не в курсах! Наверное, революцию готовит…
– Не в цвет, братан! Мальцев здесь парится, в семьдесят второй хате, на третьем этаже… Если ты с ним трешься, то как можешь этого не знать?!
– Я же с ним не каждый день трусь… – растерянно сказал Садков. – У меня своя кодла, у него – своя…
Он чувствовал, что все идет как-то не так. Навальный приблизил свою плоскую харю почти вплотную.
– За что залетел?
– На российский флаг нассал. И петуху, обмотанному в российский флаг, голову отрезал. Я ему ножницами голову отрезал, да он обосрался. Но голову отрезал. – В голосе Никиты звучали нотки гордости. – Еще хомячка зажарил.
– Какого хомячка?
Никита замялся.
– Ну, что менжуешься?!
– Да… Непонятка тут вышла…
– Какая такая непонятка?
– Я хомячка зажарил, как расеянского обывателя. А оказалось, что хомяк ассоциируется с хомячком Навального. Не продумал…
Вокруг захохотали. Но Навальный быстро прекратил веселье.
– Что скалитесь? – грозно прикрикнул он. – Этот ватник животных убивал! Какой тут смех?! Животных за что?
– Ошибка вышла…
– Не надо считать себя неприкасаемым, – мрачно и назидательно сказал Навальный. – Придется дать тебе морковки. Хочешь морковки?
Никита сглотнул вязкую слюну. Он был голоден, но сейчас есть не хотелось. Но и отказываться вроде нехорошо…
– Да можно… Одну штучку…
Впервые за весь разговор Навальный усмехнулся.
– Мы не такие жадные. Мы тебя досыта накормим. Сифон, готов?
– Как пионер! – все так же шутовски улыбаясь и дергаясь, Эльдар подошел к Никите.
Вместо морковки он держал в руках мокрое, скрученное жгутом полотенце. Навальный поднял ногу и столкнул Садкова на пол. И тут же на него посыпались тяжелые удары. Оказалось, что мокрое полотенце бьет, как дубинка. Он пытался защититься, но «морковки» оказались в руках еще нескольких человек, удары со всех сторон сыпались на избитое тело. Чтобы спастись от этого «морковного» града, Никита заполз под шконку. И действительно – бить его прекратили. Обитатели камеры глумливо, с визгом, смеялись.
– Вот и видно теперь, кто ты такой есть! – прогремел откуда-то сверху голос всемогущего Навальный. – Никакой ты не либерал, а ватник, русский петух! Сам нашел свое место! Значит, будешь жить под шконкой, как твой кореш Русич! А вначале пройдешь прописку! А ну, выползай на свет, петух поганый!
Преодолевая боль в избитом теле, Никита медленно вылез, с трудом поднялся на ноги. Колени дрожали. До него только сейчас начало доходить – что произошло.
Обитатели камеры расселись на шконках, Никиту поставили перед ними. То ли от побоев, то ли от переживаний, а может, из-за освещения, но он не различал лиц – только мутные светлые пятна. Зато остро ощущал атмосферу нетерпеливого ожидания расправы.
– Выбирай: Солженицын или Шаламов? – спросил Навальный.
Ответ на него Шкет знал.
– Солженицын!
– Гм… – удивился Навальный. – Тогда скажи, вот ты майданишь. Началась АТО, повестка пришла. Что делать будешь? В котел пойдешь или в киберсотню?
Наступила тишина жадного любопытства.
– А вот у хохлов! – выкрикнул Никита правильный ответ.
Сокамерники обескураженно зашевелились. Никита приободрился. Теперь он различал лица арестантов. На них читалось удивление. Навальный почесал затылок.
– Гля, он и взаправду с понятиями…
Навальный задумался. Похоже, что это не ватник. Тогда, получается, его по беспределу под шконку загнали. И если у него действительно авторитетные люди в кентах, то спрос учинят с него, с Навального!
– Значит, так! – подвел итог он. – Пусть Золотце пока живет правильным пацаном. Мы в Госдеп малевку прогоним, если подтвердит, так и останется. А если нет – рога отшибем, и будет спать у параши!
Так начался первый день Садкова в тюрьме. Он представлял его совсем по-другому.
Госдеп почему-то на запрос не ответил. Навальный решил ждать до вечера, но Эльдар уже отобрал у первохода куртку. А судя по взглядам остальных, к вечеру его переоденут в лохмотья. А что будет потом, даже подумать страшно. Как бы не пришлось «молнию» с ширинки на задницу перешивать…
Внезапно Никиту Садкова выдернули из камеры, отвели в пустой кабинет, угостили чаем с бутербродами и конфетами. Хотя аппетита не было, но аромат чая, свежий, без парашной вони, воздух и спокойная обстановка сделали свое дело: он с удовольствием поел и расслабился. И тут в кабинет стремительно вошел седоватый человек с резкими чертами лица, внимательными глазами и уверенными манерами.
– Здорово, Золотце! – без церемоний начал он, садясь напротив. – Я Володин. Слышал? Долблю нормально.
– Володин?! – Никита много раз слышал эту фамилию. Мальцев, Латынина и их дружки рассказывали, какие замысловатые подлянки умеет подстраивать этот хитроумный тип, как умеет сталкивать либерах лбами, как тасует факты – словно шулер колоду, и как выдергивает козыри в нужный момент. Кореша его ненавидели и… боялись.
– Как тебе, Золотце, нравится на киче? – едва заметно улыбаясь, спросил Володин. – И кенты тут верные, и справедливость либертартианская, и ты в уважухе – на лучшей шконке кантуешься, и все у тебя есть. Все, как ты на политаче напевал? Только не так все вышло – полный облом!
«Откуда он все знает?» – лихорадочно подумал Никита. Но вслух ничего не сказал – сидел, как сидел.
– Думаешь, Мальцев и Латынина за тебя мазу потянут, и все наладится?
Володин сочувственно щелкнул языком.
– Да они про тебя уже давно забыли! Кто ты для них? Обычная «шестерка», одна из сотни!
– Я не «шестерка»! – зло оскалился Никита.
– Ну-ну! – прикрикнул Володин. – Характер будешь в хате показывать! А кто ты есть такой? Говори, не стесняйся! Козырный либерал, русофоб, западник? Молчишь? То-то! Я тебе это не в укор говорю, просто вата у тебя из всех дыр лезет! Ты мне лучше вот что скажи: где тебе лучше – здесь или в «хате», с корешами твоими-заединщиками?
Никита тяжело вздохнул и опять промолчал.
– Ладно, замнем для ясности! – махнул рукой Володин. – Знаешь, что с тобой дальше будет?
– Что? – не выдержал Никита.
– Переведут тебя в «чушкари», опомоят, и будешь спать у параши на полу! Хорошо еще, если не опустят. Имей в виду, Эльдарик – петух, ты от него ни сигареты не принимай, и вообще ничего! Даже не дотрагивайся!
Садкова передернуло, то ли от отвращения, то ли от страха.
– И даже если пришлют из Госдепа за тебя самую распрекрасную маляву она делу не поможет!
– Это еще почему?
– Потому что на чужих поруках здесь не выжить. И на одной борзоте не выехать. Здесь воля нужна, решительность, смелость! А ты косяк за косяком порешь! Когда Эльдарка перед тобой кривлялся, надо было сразу его вырубить! Потом, если ты русофоб, то прописку не проходишь. А кто настаивает – в харю!
– Да… Легко сказать. Они бы мне весь ливер отбили…
– А так не отбили? Только тогда бы ты свою силу выставил, а сейчас под шконарь залез…
– А откуда ты… откуда вы все это знаете?!
Володин похлопал его по плечу и заулыбался.
– Я мысли читать умею!
Никита тоже по инерции улыбнулся. И сразу наткнулся на жесткий требовательный взгляд серых глаз.
– Короче! Меня грабежи не интересуют. И палатка не интересует. Мне интересна няшносотня. Она меня заебала на политаче. Знаю, что хахлы тебе предлагали работу. Вот про нее и рассказывай!
Слова падали как камни, Никита все ниже опускал голову.
– Я ничего не знаю про киберсотню, – с тоской протянул он. – Без меня она работает!
– Расскажешь все, как на духу, пойдешь отсюда в спокойную хату. А я постараюсь, чтобы тебя под подписку выпустили. Тогда и срок условный получишь. Будешь петли рисовать да лапшу на уши вешать – вернешься обратно к своему другу Эльдарику! Сделают тебя петухом, обмотают российским флагом, как Русича, и будут в жопу ебать. Никто о тебе и не вспомнит. Кому оно надо – подставляться за пидора, мазу за него держать, весточки с воли засылать, самому пачкаться? Так не бывает!
Садков побледнел – это чистая правда.
– Ну как, будет у нас откровенный разговор?
– Будет. Только закурить дай!
– Я тебе сейчас в рог дам! У Навального попросишь!
– Извините…
– Ладно, проехали. Давай все по порядку… Где, как, с кем…
– На гитхабе писал, что лучше в киберсотне работать, чем в России бизнес вести... На мыло письмо прислали.
– С какого адреса письмо прислали? – спросил Володин.
– С правительственной почты украинской, точно не помню.
– Разберемся. Дальше.
– Ну, я и согласился сдуру. А потом не отвечал дальше на письма.
– Не только согласился, а счет им прислал свой банковский! – слегка повысил голос Володин.
Никита втянул голову в плечи. Все знают ватники! Все, про всех!
На лице Садкова отразилась целая гамма переживаний. Он свято чтил свободу, а его по этому же либертарианству загнали под шконку и хотят опустить. И опустят, если не поможет этот Володин, «тереть» с которым по понятиям как раз западло… Все встало с ног на голову. По либеральным правилам из него сделают петуха, а против правил – он может выскочить на волю, и даже отделаться условным сроком!
– Ну, прислал счет, какая разница…
Мальцев и Латынина про него забыли. Почему он должен о них помнить? Из-под шелухи «понятий» и изобретенных Госдепом «законов» острым углом вылезла истина. Оказывается, в свободном либертарианском мире нет никакого братства и дружбы, каждый сам за себя! И просто так никто не подпишется за правильного пацана. Никому твои проблемы не нужны. Можешь выжить – выживай, нет – подыхай! Вот они какие на самом деле, эти «законы»!
Уловив тень растерянности и горького разочарования на лице допрашиваемого, Володин усилил нажим:
– Только какие тебе методички присылали? Хомячка зажарить они приказали? На Вечный огонь ссать тоже они надоумили?
– Да нет, я сам…
– Петух, и за слова не отвечаешь! Они с тебя требовали, говорили, что безвиз вот-вот и ты первым его вместе с гражданством США получишь! – напористо импровизировал Володин. И понял, что попал в точку.
Никита вздрогнул и смотрел взглядом затравленного волчонка. Этот тип с мертвой хваткой был его последней надеждой. Володин перегнулся через стол. Шепотом, чтобы не услышал даже приникший к замочной скважине человек, он произнес:
– Выбирай – быть моим другом на воле или петухом на зоне!
Наступила напряженная тишина. Для Никиты эта минута определяла всю дальнейшую жизнь, хотя это понимал только Володин, но не он. Стать предателем очень непросто, даже если обстоятельства вынуждают тебя к этому. Требуются толчок в спину, какие-то дополнительные условия, какие-то нужные слова… И Володин умел находить такие слова.
– Да чего ты сопли жуешь? Либерахи тебе еще и спасибо скажут! Эти какелы русских либералов не уважают!
Никита облегченно вздохнул.
– Просили листовки с "Единой Россией" срывать, на Вечный огонь помочиться. Сказали, будут перечислять гонорары, 3000 за акцию. Я думал, доллары, а оказалось, гривны...
– А что дальше?
– Дальше? Да ничего. Перестали писать.
– Перестали?
– Не знаю, – пожал плечами Никита. – Как задержали, почту не проверял.
– Ладно, – одобрительно сказал Володин. – Напиши-ка ты мне все подробно, ничего не забудь… И заявление накатай на мое имя, чтобы перевели тебя от Навального и прочей борзоты. А я пока пойду, переговорю, чтобы подобрали путевую хату…
Внезапно Никиту Садкова выдернули из камеры, отвели в пустой кабинет, угостили чаем с бутербродами и конфетами. Хотя аппетита не было, но аромат чая, свежий, без парашной вони, воздух и спокойная обстановка сделали свое дело: он с удовольствием поел и расслабился. И тут в кабинет стремительно вошел седоватый человек с резкими чертами лица, внимательными глазами и уверенными манерами.
– Здорово, Золотце! – без церемоний начал он, садясь напротив. – Я Володин. Слышал? Долблю нормально.
– Володин?! – Никита много раз слышал эту фамилию. Мальцев, Латынина и их дружки рассказывали, какие замысловатые подлянки умеет подстраивать этот хитроумный тип, как умеет сталкивать либерах лбами, как тасует факты – словно шулер колоду, и как выдергивает козыри в нужный момент. Кореша его ненавидели и… боялись.
– Как тебе, Золотце, нравится на киче? – едва заметно улыбаясь, спросил Володин. – И кенты тут верные, и справедливость либертартианская, и ты в уважухе – на лучшей шконке кантуешься, и все у тебя есть. Все, как ты на политаче напевал? Только не так все вышло – полный облом!
«Откуда он все знает?» – лихорадочно подумал Никита. Но вслух ничего не сказал – сидел, как сидел.
– Думаешь, Мальцев и Латынина за тебя мазу потянут, и все наладится?
Володин сочувственно щелкнул языком.
– Да они про тебя уже давно забыли! Кто ты для них? Обычная «шестерка», одна из сотни!
– Я не «шестерка»! – зло оскалился Никита.
– Ну-ну! – прикрикнул Володин. – Характер будешь в хате показывать! А кто ты есть такой? Говори, не стесняйся! Козырный либерал, русофоб, западник? Молчишь? То-то! Я тебе это не в укор говорю, просто вата у тебя из всех дыр лезет! Ты мне лучше вот что скажи: где тебе лучше – здесь или в «хате», с корешами твоими-заединщиками?
Никита тяжело вздохнул и опять промолчал.
– Ладно, замнем для ясности! – махнул рукой Володин. – Знаешь, что с тобой дальше будет?
– Что? – не выдержал Никита.
– Переведут тебя в «чушкари», опомоят, и будешь спать у параши на полу! Хорошо еще, если не опустят. Имей в виду, Эльдарик – петух, ты от него ни сигареты не принимай, и вообще ничего! Даже не дотрагивайся!
Садкова передернуло, то ли от отвращения, то ли от страха.
– И даже если пришлют из Госдепа за тебя самую распрекрасную маляву она делу не поможет!
– Это еще почему?
– Потому что на чужих поруках здесь не выжить. И на одной борзоте не выехать. Здесь воля нужна, решительность, смелость! А ты косяк за косяком порешь! Когда Эльдарка перед тобой кривлялся, надо было сразу его вырубить! Потом, если ты русофоб, то прописку не проходишь. А кто настаивает – в харю!
– Да… Легко сказать. Они бы мне весь ливер отбили…
– А так не отбили? Только тогда бы ты свою силу выставил, а сейчас под шконарь залез…
– А откуда ты… откуда вы все это знаете?!
Володин похлопал его по плечу и заулыбался.
– Я мысли читать умею!
Никита тоже по инерции улыбнулся. И сразу наткнулся на жесткий требовательный взгляд серых глаз.
– Короче! Меня грабежи не интересуют. И палатка не интересует. Мне интересна няшносотня. Она меня заебала на политаче. Знаю, что хахлы тебе предлагали работу. Вот про нее и рассказывай!
Слова падали как камни, Никита все ниже опускал голову.
– Я ничего не знаю про киберсотню, – с тоской протянул он. – Без меня она работает!
– Расскажешь все, как на духу, пойдешь отсюда в спокойную хату. А я постараюсь, чтобы тебя под подписку выпустили. Тогда и срок условный получишь. Будешь петли рисовать да лапшу на уши вешать – вернешься обратно к своему другу Эльдарику! Сделают тебя петухом, обмотают российским флагом, как Русича, и будут в жопу ебать. Никто о тебе и не вспомнит. Кому оно надо – подставляться за пидора, мазу за него держать, весточки с воли засылать, самому пачкаться? Так не бывает!
Садков побледнел – это чистая правда.
– Ну как, будет у нас откровенный разговор?
– Будет. Только закурить дай!
– Я тебе сейчас в рог дам! У Навального попросишь!
– Извините…
– Ладно, проехали. Давай все по порядку… Где, как, с кем…
– На гитхабе писал, что лучше в киберсотне работать, чем в России бизнес вести... На мыло письмо прислали.
– С какого адреса письмо прислали? – спросил Володин.
– С правительственной почты украинской, точно не помню.
– Разберемся. Дальше.
– Ну, я и согласился сдуру. А потом не отвечал дальше на письма.
– Не только согласился, а счет им прислал свой банковский! – слегка повысил голос Володин.
Никита втянул голову в плечи. Все знают ватники! Все, про всех!
На лице Садкова отразилась целая гамма переживаний. Он свято чтил свободу, а его по этому же либертарианству загнали под шконку и хотят опустить. И опустят, если не поможет этот Володин, «тереть» с которым по понятиям как раз западло… Все встало с ног на голову. По либеральным правилам из него сделают петуха, а против правил – он может выскочить на волю, и даже отделаться условным сроком!
– Ну, прислал счет, какая разница…
Мальцев и Латынина про него забыли. Почему он должен о них помнить? Из-под шелухи «понятий» и изобретенных Госдепом «законов» острым углом вылезла истина. Оказывается, в свободном либертарианском мире нет никакого братства и дружбы, каждый сам за себя! И просто так никто не подпишется за правильного пацана. Никому твои проблемы не нужны. Можешь выжить – выживай, нет – подыхай! Вот они какие на самом деле, эти «законы»!
Уловив тень растерянности и горького разочарования на лице допрашиваемого, Володин усилил нажим:
– Только какие тебе методички присылали? Хомячка зажарить они приказали? На Вечный огонь ссать тоже они надоумили?
– Да нет, я сам…
– Петух, и за слова не отвечаешь! Они с тебя требовали, говорили, что безвиз вот-вот и ты первым его вместе с гражданством США получишь! – напористо импровизировал Володин. И понял, что попал в точку.
Никита вздрогнул и смотрел взглядом затравленного волчонка. Этот тип с мертвой хваткой был его последней надеждой. Володин перегнулся через стол. Шепотом, чтобы не услышал даже приникший к замочной скважине человек, он произнес:
– Выбирай – быть моим другом на воле или петухом на зоне!
Наступила напряженная тишина. Для Никиты эта минута определяла всю дальнейшую жизнь, хотя это понимал только Володин, но не он. Стать предателем очень непросто, даже если обстоятельства вынуждают тебя к этому. Требуются толчок в спину, какие-то дополнительные условия, какие-то нужные слова… И Володин умел находить такие слова.
– Да чего ты сопли жуешь? Либерахи тебе еще и спасибо скажут! Эти какелы русских либералов не уважают!
Никита облегченно вздохнул.
– Просили листовки с "Единой Россией" срывать, на Вечный огонь помочиться. Сказали, будут перечислять гонорары, 3000 за акцию. Я думал, доллары, а оказалось, гривны...
– А что дальше?
– Дальше? Да ничего. Перестали писать.
– Перестали?
– Не знаю, – пожал плечами Никита. – Как задержали, почту не проверял.
– Ладно, – одобрительно сказал Володин. – Напиши-ка ты мне все подробно, ничего не забудь… И заявление накатай на мое имя, чтобы перевели тебя от Навального и прочей борзоты. А я пока пойду, переговорю, чтобы подобрали путевую хату…
В новой хате Никите Садкову ничто не давало поддержки, а только сулило угрозу. Он знал, что если узнают про Володина, начнут прессовать, могут и отпетушить. Для себя он решил держаться до конца и в стукачестве не признаваться, потому что тогда все равно не избежать ни прессовки, ни петушения.
Соседом оказался тощий, но жилистый мужик, по Никитиным меркам, уже старый – лет под пятьдесят. Весь либеральный мир знал Шехтмана. Он был хорошим артистом и всегда умело выбирал нужную роль. Мог играть смиренного сидельца, доброго советчика для неопытного арестанта, или прожженного, опасного русофоба, с которым лучше не шутить шуток, или вялого, безразличного к чужим делам, но много знающего обитателя зарешеченного мира.
С учетом всех обстоятельств этой разработки он выбрал второй вариант. Поэтому заброшенный в камеру мощным пинком, Никита оказался лицом к лицу с голым по пояс, чтобы были видны покрывающие весь торс татуировки, завсегдатаем тюрьмы и зоны, который неспешно курил «беломорину» и в упор рассматривал его пустыми и холодными, как у удава, глазами. Короткая стрижка, жесткие с изрядной проседью волосы, большие залысины, огромные, как настоящие украинские вареники, уши, гнилые зубы.
– Здрасьте, – напряженно произнес Садков.
– Здорово, «наседка» – буднично ответил мужик. И добавил: – Будешь свои вопросики задавать – язык отрежу.
Последняя фраза прозвучала тоже буднично, а оттого особенно страшно. На воле Садков был крутым русофобом, вытирал ноги о российский флаг и не давал спуску ватникам. Но сейчас он попал в совершенно неизвестный и, по слухам, чрезвычайно опасный мир, в котором к стукачам относились, мягко говоря, не очень приветливо. Поэтому показывать свою крутость он не рискнул.
– Почему «наседка»? Что за дела, брат?
Мужик скривился и пожевал губами, блеснула тусклая фикса. Густая черная щетина контрастировала с нездоровой, жестяного цвета кожей.
– Да потому! Меня уже двое суток «колят», ничего не выходит, значит, думаю, стукача подкинут. А ты вон он, тут как тут! Так что никакой ты мне не брат. А когда на тюрьму нас отвезут, там мы с тобой живо разберемся.
Татуированный зек докурил папироску, аккуратно загасил ее и протянул новичку.
– На, лучше выбрось в парашу.
Ошарашенный таким оборотом дела, Никита выполнил просьбу соседа. Когда он спустил воду, тот зловеще захохотал.
– Вот теперь ясно, кто ты по жизни такой: чушкарь, «шестерка», король пораши!
Мужик в восторге хлопал себя длинными руками по коленкам.
– Ты ж сам меня попросил! – Садков чувствовал, что его затягивает трясина неизвестной и пугающей жизни. Он слышал, как живется в зонах чушкарям да «шестеркам».
– Ну и что? Я тебя и очко попрошу подставить. Давай, становись!
– Ты что!!! – Никита бросился на обидчика, но тот ткнул его пальцем в глаз, и Садков, отчаянно взвыв, отлетел в угол, зажимая лицо крепко сжатыми ладонями. Шехтман подскочил, схватил за волосы и ударил головой об стену. Шершавая штукатурка содрала кожу со лба, кровь залила глаза.
– Сейчас я тебе глотку перережу! – бритвенное лезвие хищно натянуло кожу на шее, одно движение – и угроза будет исполнена.
– Все, кончили, все, – устало прохрипел Садков.
– Знай свое место, чушкарь!
Шехтман вернулся на нары. Никита промыл ссадины, прижал ко лбу платок и тоже подошел к нарам, но тут же раздался окрик:
– Чушкарь на полу должен спать, у параши! Пошел туда!
В это время в коридоре зазвенели ключи, лязгнул замок, и в камеру втолкнули еще одного человека. Замухрышистый парень с бегающими глазками осмотрелся по сторонам, ухмыльнулся и поздоровался, как с хорошими знакомыми:
– Привет, братва! Чего не поделили?
Садков понял, что этот гад и есть «наседка», а он, попав в камеру в неудачный момент и без задания расколоть Шехтмана, принял его позорный титул на себя. Но как объяснить это матерому либералу?
Впрочем, того, похоже, ничего больше не интересовало. Он лег на голые отполированные доски, умело завернувшись в видавшую виды куртку так, что она выполняла роль и матраца и одеяла, а подложенные под голову рукава служили подушкой. Чувствовалось, что сосед имеет большой опыт ночлега на нарах. Да и о тюремной жизни он мог бы рассказать много полезных вещей. Надо только убедить его, что Садков никакой не чушкарь и не «наседка»! Ну а то, что он рассказал про хохлов, так это хуйня, запрессовал его Володин!
– За что тебя замели, земеля? – развязно спросил третий обитатель камеры и протянул сигарету. Садкову очень хотелось курить, но он отрицательно покачал головой и отвернулся.
– Меня за форумы повязали, – словоохотливо пояснил новичок. – Но хер докажут. Я браузер прочистил – и все! Мало ли что вата говорит! Им план нужен, они сами флаг США честному человеку на аватарку поставят! Буду буром переть: Крым отдать не требовал, русню резать не призывал... Адвоката возьму... Выпустят, суки, никуда не денутся!
Он глубоко затягивался и с силой выпускал дым, чувствовалось, что нервы напряжены и совесть нечиста.
– Шехтман, на допрос! – выкрикнул выводной, распахивая дверь, и уголовник, неторопливо поднявшись и привычно сложив руки за спиной, вышел из камеры.
– А ты за что паришься, земеля? – продолжил расспросы новичок. – Небось к революции призывал? Доказы есть? Я тебе одно скажу – в признанку не иди! У меня дядька десять раз сидел, лет двадцать пять намотал, диссидент... Так вот он говорит: я на глазах у всех на Вечный огонь поссу, а скажу, что ничего не делал. Пусть хоть сто свидетелей будет! Так всегда и шел в отказ!
– Толку-то что, если его все равно десять раз сажали, – непроизвольно сказал Садков. Желание общаться с кем-то было так велико, что он опустился до разговора с презренной «наседкой», за что тут же укорил сам себя.
– Так за что тебя? – в очередной раз спросил сосед.
– За петуха. Петуха отъебашил.
– И сильно?
– Вот так!
Никита с размаху саданул в рожу любопытного сокамерника, вымещая всю накопившуюся злобу и долго подавляемое бессилие. Тот упал на пол, из носа брызнула кровь. Сразу же заскрежетала крышка глазка, потом распахнулась «кормушка».
– Что там у вас? – раздраженно спросил вертухай.
– Заберите свою «наседку», а то я ее на куски порву! – разряжаясь, заорал Садков и сразу почувствовал себя прежним крутым либералом.
– Раскомандовался! – лениво ответил вертухай. – Заткнись лучше, а то я тебе жопу порву!
«Кормушка» захлопнулась. Но через несколько минут дверь открылась и уже другой вертухай скомандовал:
– Гнилорыбов, на выход!
Зажимая переносицу, любопытный сосед покинул камеру. Вскоре вернулся Шехтман. Он был в хорошем настроении и добродушно спросил у гордого собой Садкова:
– Что там с этим хером получилось? Рожа в крови, вокруг все менты вертятся...
– Он и есть «наседка». Расспрашивал у меня, что да как. За что сижу да что сделал. Вот и дал ему в рог...
Шехтман тяжело вздохнул.
– Извини, браток, зря я на тебя подумал. Это точно он, гад! Тебя же не стали из хаты вынать, когда кровянка потекла! И плясать вокруг менты не стали. А теперь посмотришь, его точно к нам не вернут! Раз раскусили, делать тут нечего...
Так и получилось. Гнилорыбов в камеру не вернулся. Садков лежал на жестких нарах рядом с ровно дышащим соседом и не мог заснуть. С хохлами он, конечно, дал маху. Но, с другой стороны, сотрудничества его никто не видел, переписка в инете - и все. Так что почтой его к делу не пришьешь. А вот если счета проверят и увидят гривны... Он лихорадочно вспоминал, удалил ли смски о банковских переводах.
Соседом оказался тощий, но жилистый мужик, по Никитиным меркам, уже старый – лет под пятьдесят. Весь либеральный мир знал Шехтмана. Он был хорошим артистом и всегда умело выбирал нужную роль. Мог играть смиренного сидельца, доброго советчика для неопытного арестанта, или прожженного, опасного русофоба, с которым лучше не шутить шуток, или вялого, безразличного к чужим делам, но много знающего обитателя зарешеченного мира.
С учетом всех обстоятельств этой разработки он выбрал второй вариант. Поэтому заброшенный в камеру мощным пинком, Никита оказался лицом к лицу с голым по пояс, чтобы были видны покрывающие весь торс татуировки, завсегдатаем тюрьмы и зоны, который неспешно курил «беломорину» и в упор рассматривал его пустыми и холодными, как у удава, глазами. Короткая стрижка, жесткие с изрядной проседью волосы, большие залысины, огромные, как настоящие украинские вареники, уши, гнилые зубы.
– Здрасьте, – напряженно произнес Садков.
– Здорово, «наседка» – буднично ответил мужик. И добавил: – Будешь свои вопросики задавать – язык отрежу.
Последняя фраза прозвучала тоже буднично, а оттого особенно страшно. На воле Садков был крутым русофобом, вытирал ноги о российский флаг и не давал спуску ватникам. Но сейчас он попал в совершенно неизвестный и, по слухам, чрезвычайно опасный мир, в котором к стукачам относились, мягко говоря, не очень приветливо. Поэтому показывать свою крутость он не рискнул.
– Почему «наседка»? Что за дела, брат?
Мужик скривился и пожевал губами, блеснула тусклая фикса. Густая черная щетина контрастировала с нездоровой, жестяного цвета кожей.
– Да потому! Меня уже двое суток «колят», ничего не выходит, значит, думаю, стукача подкинут. А ты вон он, тут как тут! Так что никакой ты мне не брат. А когда на тюрьму нас отвезут, там мы с тобой живо разберемся.
Татуированный зек докурил папироску, аккуратно загасил ее и протянул новичку.
– На, лучше выбрось в парашу.
Ошарашенный таким оборотом дела, Никита выполнил просьбу соседа. Когда он спустил воду, тот зловеще захохотал.
– Вот теперь ясно, кто ты по жизни такой: чушкарь, «шестерка», король пораши!
Мужик в восторге хлопал себя длинными руками по коленкам.
– Ты ж сам меня попросил! – Садков чувствовал, что его затягивает трясина неизвестной и пугающей жизни. Он слышал, как живется в зонах чушкарям да «шестеркам».
– Ну и что? Я тебя и очко попрошу подставить. Давай, становись!
– Ты что!!! – Никита бросился на обидчика, но тот ткнул его пальцем в глаз, и Садков, отчаянно взвыв, отлетел в угол, зажимая лицо крепко сжатыми ладонями. Шехтман подскочил, схватил за волосы и ударил головой об стену. Шершавая штукатурка содрала кожу со лба, кровь залила глаза.
– Сейчас я тебе глотку перережу! – бритвенное лезвие хищно натянуло кожу на шее, одно движение – и угроза будет исполнена.
– Все, кончили, все, – устало прохрипел Садков.
– Знай свое место, чушкарь!
Шехтман вернулся на нары. Никита промыл ссадины, прижал ко лбу платок и тоже подошел к нарам, но тут же раздался окрик:
– Чушкарь на полу должен спать, у параши! Пошел туда!
В это время в коридоре зазвенели ключи, лязгнул замок, и в камеру втолкнули еще одного человека. Замухрышистый парень с бегающими глазками осмотрелся по сторонам, ухмыльнулся и поздоровался, как с хорошими знакомыми:
– Привет, братва! Чего не поделили?
Садков понял, что этот гад и есть «наседка», а он, попав в камеру в неудачный момент и без задания расколоть Шехтмана, принял его позорный титул на себя. Но как объяснить это матерому либералу?
Впрочем, того, похоже, ничего больше не интересовало. Он лег на голые отполированные доски, умело завернувшись в видавшую виды куртку так, что она выполняла роль и матраца и одеяла, а подложенные под голову рукава служили подушкой. Чувствовалось, что сосед имеет большой опыт ночлега на нарах. Да и о тюремной жизни он мог бы рассказать много полезных вещей. Надо только убедить его, что Садков никакой не чушкарь и не «наседка»! Ну а то, что он рассказал про хохлов, так это хуйня, запрессовал его Володин!
– За что тебя замели, земеля? – развязно спросил третий обитатель камеры и протянул сигарету. Садкову очень хотелось курить, но он отрицательно покачал головой и отвернулся.
– Меня за форумы повязали, – словоохотливо пояснил новичок. – Но хер докажут. Я браузер прочистил – и все! Мало ли что вата говорит! Им план нужен, они сами флаг США честному человеку на аватарку поставят! Буду буром переть: Крым отдать не требовал, русню резать не призывал... Адвоката возьму... Выпустят, суки, никуда не денутся!
Он глубоко затягивался и с силой выпускал дым, чувствовалось, что нервы напряжены и совесть нечиста.
– Шехтман, на допрос! – выкрикнул выводной, распахивая дверь, и уголовник, неторопливо поднявшись и привычно сложив руки за спиной, вышел из камеры.
– А ты за что паришься, земеля? – продолжил расспросы новичок. – Небось к революции призывал? Доказы есть? Я тебе одно скажу – в признанку не иди! У меня дядька десять раз сидел, лет двадцать пять намотал, диссидент... Так вот он говорит: я на глазах у всех на Вечный огонь поссу, а скажу, что ничего не делал. Пусть хоть сто свидетелей будет! Так всегда и шел в отказ!
– Толку-то что, если его все равно десять раз сажали, – непроизвольно сказал Садков. Желание общаться с кем-то было так велико, что он опустился до разговора с презренной «наседкой», за что тут же укорил сам себя.
– Так за что тебя? – в очередной раз спросил сосед.
– За петуха. Петуха отъебашил.
– И сильно?
– Вот так!
Никита с размаху саданул в рожу любопытного сокамерника, вымещая всю накопившуюся злобу и долго подавляемое бессилие. Тот упал на пол, из носа брызнула кровь. Сразу же заскрежетала крышка глазка, потом распахнулась «кормушка».
– Что там у вас? – раздраженно спросил вертухай.
– Заберите свою «наседку», а то я ее на куски порву! – разряжаясь, заорал Садков и сразу почувствовал себя прежним крутым либералом.
– Раскомандовался! – лениво ответил вертухай. – Заткнись лучше, а то я тебе жопу порву!
«Кормушка» захлопнулась. Но через несколько минут дверь открылась и уже другой вертухай скомандовал:
– Гнилорыбов, на выход!
Зажимая переносицу, любопытный сосед покинул камеру. Вскоре вернулся Шехтман. Он был в хорошем настроении и добродушно спросил у гордого собой Садкова:
– Что там с этим хером получилось? Рожа в крови, вокруг все менты вертятся...
– Он и есть «наседка». Расспрашивал у меня, что да как. За что сижу да что сделал. Вот и дал ему в рог...
Шехтман тяжело вздохнул.
– Извини, браток, зря я на тебя подумал. Это точно он, гад! Тебя же не стали из хаты вынать, когда кровянка потекла! И плясать вокруг менты не стали. А теперь посмотришь, его точно к нам не вернут! Раз раскусили, делать тут нечего...
Так и получилось. Гнилорыбов в камеру не вернулся. Садков лежал на жестких нарах рядом с ровно дышащим соседом и не мог заснуть. С хохлами он, конечно, дал маху. Но, с другой стороны, сотрудничества его никто не видел, переписка в инете - и все. Так что почтой его к делу не пришьешь. А вот если счета проверят и увидят гривны... Он лихорадочно вспоминал, удалил ли смски о банковских переводах.
– Слышь, друг, менты могут пробить банковские переводы?
– Какие? Из России? Или из-за рубежа?
Сосед ответил сразу, будто обладал способностью слышать во сне.
– Из Украины.
– Чего ж им не пробить, если надо для дела.
Садков ждал продолжения, но его не последовало. Ровное дыхание свидетельствовало о том, что Шехтман не собирается продолжать разговор.
– Слышь, друг, а вот если...
– Заткнись, – рявкнул сосед. – Не видишь – сплю я!
Только утром он согласился выслушать Садкова и дать совет. Тот рассказал, что хохлы вовлекли его в «дело», менты взяли только его и прессуют изо всех сил. К тому же замешана его татарская тян-поэтесса, которую он просил помогать в своих акциях. Если переводы банковские пробьют, они совсем озвереют. Держаться сил нет и сдавать западников негоже. Так что делать?
О Володине Никита умолчал. Шехтман усмехнулся.
– Сдашь ты хохлов или не сдашь, роли не играет. Их и так вычислят. Дело дней. А тянке надо из города дергать и на дно ложиться. Да алиби задним числом заготовить. Когда все поутихнет, станут расспрашивать, а она – вот вам отмазка. И все тут.
Садков подумал.
– Алиби, алиби... За ней дел много, на все отмазок не запасешься...
– Ты меньше болтай, – осуждающе сказал Шехтман. – Оно мне надо, сколько за ней дел? Мне бы от своих отряхнуться.
Он отвернулся и больше не проронил ни слова.
Вскоре Шехтмана вызвали на допрос. Вернулся он еще более довольный, чем накануне.
– Все, амба! Вчера, один на очняке отказался, сегодня терпила... А трое суток на исходе, и ни один прокурор санкцию не даст! Значит, сегодня выпустят!
– А с чего они вдруг поотказывались? – живо заинтересовался Садков.
– Кореша-то на воле! – остро глянул Шехтман. – Я их не сдаю, они мне помогают. Сам Лимонов мазу тянет!
– Точно! Мои же тоже могут пошустрить! И адвоката хорошего нанять, и залог внести, и на свидетелей наехать, а следака подмазать... Почему я должен за хохлов отдуваться?
– Если кореша настоящие, то все сделают, – кивнул Шехтман. – А если фуфлыжники... Забудут про тебя и будут пить-гулять, как обычно.
– Да вроде не должны...
Садков надолго замолчал. Его явно мучили сомнения.
– Слушай, друг, а ты, если выйдешь, записку передать сможешь?
Шехтман покачал головой:
– Стремно. Ошманают, найдут...
– А в инете написать?
– В инете в личку можно...
– Ютуб-канал Мальцева знаешь? Свяжись с ним, скажи, чтоб Никиту Садкова отмазывали. Скажи, мол, я молчу, но прессуют сильно, могут расколоть. Пусть крутятся – это и их касается. Запомнил?
– Чего ж не запомнить. Сколько я малевок перетаскал... А если не ответит твой Мальцев?
– Тогда звони на "Эхо Москвы", Юле Латыниной. Она так, сбоку припека, но пусть передаст ребятам, что русского либерала обижают...
– Лады, сделаю.
– Какие? Из России? Или из-за рубежа?
Сосед ответил сразу, будто обладал способностью слышать во сне.
– Из Украины.
– Чего ж им не пробить, если надо для дела.
Садков ждал продолжения, но его не последовало. Ровное дыхание свидетельствовало о том, что Шехтман не собирается продолжать разговор.
– Слышь, друг, а вот если...
– Заткнись, – рявкнул сосед. – Не видишь – сплю я!
Только утром он согласился выслушать Садкова и дать совет. Тот рассказал, что хохлы вовлекли его в «дело», менты взяли только его и прессуют изо всех сил. К тому же замешана его татарская тян-поэтесса, которую он просил помогать в своих акциях. Если переводы банковские пробьют, они совсем озвереют. Держаться сил нет и сдавать западников негоже. Так что делать?
О Володине Никита умолчал. Шехтман усмехнулся.
– Сдашь ты хохлов или не сдашь, роли не играет. Их и так вычислят. Дело дней. А тянке надо из города дергать и на дно ложиться. Да алиби задним числом заготовить. Когда все поутихнет, станут расспрашивать, а она – вот вам отмазка. И все тут.
Садков подумал.
– Алиби, алиби... За ней дел много, на все отмазок не запасешься...
– Ты меньше болтай, – осуждающе сказал Шехтман. – Оно мне надо, сколько за ней дел? Мне бы от своих отряхнуться.
Он отвернулся и больше не проронил ни слова.
Вскоре Шехтмана вызвали на допрос. Вернулся он еще более довольный, чем накануне.
– Все, амба! Вчера, один на очняке отказался, сегодня терпила... А трое суток на исходе, и ни один прокурор санкцию не даст! Значит, сегодня выпустят!
– А с чего они вдруг поотказывались? – живо заинтересовался Садков.
– Кореша-то на воле! – остро глянул Шехтман. – Я их не сдаю, они мне помогают. Сам Лимонов мазу тянет!
– Точно! Мои же тоже могут пошустрить! И адвоката хорошего нанять, и залог внести, и на свидетелей наехать, а следака подмазать... Почему я должен за хохлов отдуваться?
– Если кореша настоящие, то все сделают, – кивнул Шехтман. – А если фуфлыжники... Забудут про тебя и будут пить-гулять, как обычно.
– Да вроде не должны...
Садков надолго замолчал. Его явно мучили сомнения.
– Слушай, друг, а ты, если выйдешь, записку передать сможешь?
Шехтман покачал головой:
– Стремно. Ошманают, найдут...
– А в инете написать?
– В инете в личку можно...
– Ютуб-канал Мальцева знаешь? Свяжись с ним, скажи, чтоб Никиту Садкова отмазывали. Скажи, мол, я молчу, но прессуют сильно, могут расколоть. Пусть крутятся – это и их касается. Запомнил?
– Чего ж не запомнить. Сколько я малевок перетаскал... А если не ответит твой Мальцев?
– Тогда звони на "Эхо Москвы", Юле Латыниной. Она так, сбоку припека, но пусть передаст ребятам, что русского либерала обижают...
– Лады, сделаю.
>мать отправила меня к своим родителям, которые как раз вышли на пенсию
чо
чо
В восемьдесят шестую камеру Никита зашел уверенно и спокойно. Здесь было светло и просторно. Три пацана играли в домино и настороженно повернули головы в сторону новичка. Никита подошел вплотную, сбросил кости, сильным ударом в лицо сбил того, кто сидел ближе. Двое других шарахнулись в стороны.
– Вы что, чуханы, охуели! – заорал Садков. – Не видите, что либерал вошел?! Шехтман мой корефан! Кто старший?
– Да у нас нет старшего, – испуганно сказал мелкий светлоголовый подросток.
Никита дал ему «леща».
– Теперь есть! Я Золотой, я буду атлантом! Я живу по либертарианским законам и вас заставлю! А ну, встать, построиться!
Сокамерники поспешно выполнили приказ. Один зажимал платком разбитую губу, подбородок был перепачкан кровью.
– Как зовут? – жестко спросил Никита, прохаживаясь перед неровным строем.
– Иван.
– Руслан.
– Коля.
– А кликух нет? – презрительно скривился новый пахан.
Ответом было молчание.
– Я вам дам кликухи, – угрожающе пообещал он. – Такие дам кликухи, что не обрадуетесь! Почему в хате грязно, как в свинарнике?! Убраться немедленно, чтоб все блестело! Проверю – шкуру спущу!
Подойдя к ближней от окна шконке, он сбросил постель на пол.
– Ты, рыжий козел, застелить место пахану! А ты быстро чифир завари, да стол накрывай! Все из загашников доставайте, либералу лучший кусок положен! Прописку проходили? Как нет?! Значит, будете прописываться! Совсем обнаглели, чухонцы! Видно, придется кое-кого опустить!
С этого момента жизнь в восемьдесят шестой камере превратилась в ад.
На следующий день Никиту привезли в Центральный райотдел, к художнику. Через три часа напряженной работы получились два вполне качественных фоторобота - на них были изображены люди, похожие на Порошенко и Авакова. Именно они, как заявил Никита, вербовали его в киберсотню.
Через три дня Володин заехал в СИЗО. В допросном кабинете он присел на край стола, дожидаясь, пока введут Никиту.
На этот раз обвиняемый выглядел совсем по-другому: в фирменном спортивном костюме, новых кроссовках, держался он самоуверенно и нагло. Вошел, не поздоровавшись, сел на табурет без разрешения, закинул ногу за ногу, закурил… Будто это он вызвал Володина на допрос.
– Ну, как жизнь? – сдержанно поинтересовался Володин.
– Кайфово!
– А зачем ты Руслана Соколовского опустил?
– Да они и так по жизни помойные, – Никита ухмыльнулся.
– Домой хочешь? Или будешь дальше кайфовать? – сухо спросил Володин.
– Да мне по барабану! – Садков даже головы не повернул. – Атланты везде в авторитете, хоть на воле, хоть на зоне!
Трах! – Удар открытой ладонью сшиб его с табуретки на грязный щелястый пол. На миг он потерял сознание, потом ошеломленно потряс головой и попытался подняться, но Володин наступил ему на грудь. Садков дергался, как полураздавленный таракан. Он засунул в ухо мизинец и вытащил его испачканным кровью.
– Что это?! Ты мне ухо разбил!
Володин наступил сильнее, и он замолчал.
– Ты не либерал, ты – камерная падаль! – наклонившись, Володин впился страшным взглядом ему в глаза. – Это я не дал сделать из тебя петуха! Я позволил тебе стать паханом! И сейчас я отведу тебя в семьдесят вторую, где Навальный и Эльдарик ждут тебя с нетерпением! Ты понял, кусок говна?!
Он ударил его ногой в бок.
– Не надо, я все понял! – закричал Никита и заплакал навзрыд. – Я оглох! Совсем оглох! Левым ухом ничего не слышу!
– Значит, слушай меня правым! – сказал Володин. – Иначе совсем глухим станешь! Вставай!
Размазывая слезы, Никита под диктовку написал заявление с просьбой освободить из-под стражи, обещая за это оказывать помощь органам полиции.
– Ну, вот и хорошо, – как ни в чем не бывало улыбнулся Володин. – Я тебе напоследок хотел совет дать. Про наши с тобой дела не болтай. По либеральным понятиям, это чистое стукачество. Не успеешь заикнуться – кончат тебя. Тот же Шехтман сунет пику под ребро или подошлет кого-то из «шестерок». Ясно?
Никита кивнул. Но распиравшие его чувства прорвались наружу.
– Это вы к тому, чтобы я «завязывал»? Ну, типа, видео не снимал, на политаче не писал, учиться и работать… Так, что ли?
Володин покачал головой.
– Да делай что хочешь, мне одночленственно! Я тебе только вот что скажу…
Заткнув ухо платком, Никита напряженно слушал.
– По вашим сраным «законам» русне веры нет, а пацаны всегда выручат. Так, да? А что на деле выходит? Стоило залететь, и где твои пацаны? Те, что на воле, – кинули, забыли. А те, которые здесь, чуть не «отпетушили». И кто тебя вытянул? Я! Правильно?
– Ну, вроде так…
– Поэтому живи как хочешь, но помни, что Россия в твоей жизни важнее всего! Ухо скоро заживет, но, если я захочу, у тебя кровь изо всех дырок течь будет! Понял?!
– Понял…
– Вот так и дыши! Иди, собирай вещи, на улице мама ждет!
Володин посмотрел в сутулую спину Никиты, раскрыл картонную папку, где уже имелось заявление Руслана Соколовского с просьбой перевести из беспредельной камеры, и аккуратно добавил просьбу освободить под подписку. По «закону» обращаться за помощью к ментам западло. А тут сразу две просьбы, да еще с обещанием сотрудничества… Ни один опытный либераст ни за что бы не написал такого!
И теперь грязная душонка Садкова лежит в кармане у начальника оперативного отдела. Пройдет год, или два, или десять, Никита станет настоящим паханом, или даже эмигрирует в США, но эти бумаги сохранятся в стальных сейфах и, когда понадобится, заставят его служить Кремлю верой и правдой…
Когда Володин садился в машину, то увидел трогательную сцену встречи Руслана Соколовского с родителями. Она была довольно сдержанной. Потом семейство двинулось к трамвайной остановке. Володин смотрел им вслед. «Теперь всю жизнь под топором ходить будешь!» – мелькнула злая, непрофессиональная мысль.
Он включил двигатель и мягко тронулся с места.
– Вы что, чуханы, охуели! – заорал Садков. – Не видите, что либерал вошел?! Шехтман мой корефан! Кто старший?
– Да у нас нет старшего, – испуганно сказал мелкий светлоголовый подросток.
Никита дал ему «леща».
– Теперь есть! Я Золотой, я буду атлантом! Я живу по либертарианским законам и вас заставлю! А ну, встать, построиться!
Сокамерники поспешно выполнили приказ. Один зажимал платком разбитую губу, подбородок был перепачкан кровью.
– Как зовут? – жестко спросил Никита, прохаживаясь перед неровным строем.
– Иван.
– Руслан.
– Коля.
– А кликух нет? – презрительно скривился новый пахан.
Ответом было молчание.
– Я вам дам кликухи, – угрожающе пообещал он. – Такие дам кликухи, что не обрадуетесь! Почему в хате грязно, как в свинарнике?! Убраться немедленно, чтоб все блестело! Проверю – шкуру спущу!
Подойдя к ближней от окна шконке, он сбросил постель на пол.
– Ты, рыжий козел, застелить место пахану! А ты быстро чифир завари, да стол накрывай! Все из загашников доставайте, либералу лучший кусок положен! Прописку проходили? Как нет?! Значит, будете прописываться! Совсем обнаглели, чухонцы! Видно, придется кое-кого опустить!
С этого момента жизнь в восемьдесят шестой камере превратилась в ад.
На следующий день Никиту привезли в Центральный райотдел, к художнику. Через три часа напряженной работы получились два вполне качественных фоторобота - на них были изображены люди, похожие на Порошенко и Авакова. Именно они, как заявил Никита, вербовали его в киберсотню.
Через три дня Володин заехал в СИЗО. В допросном кабинете он присел на край стола, дожидаясь, пока введут Никиту.
На этот раз обвиняемый выглядел совсем по-другому: в фирменном спортивном костюме, новых кроссовках, держался он самоуверенно и нагло. Вошел, не поздоровавшись, сел на табурет без разрешения, закинул ногу за ногу, закурил… Будто это он вызвал Володина на допрос.
– Ну, как жизнь? – сдержанно поинтересовался Володин.
– Кайфово!
– А зачем ты Руслана Соколовского опустил?
– Да они и так по жизни помойные, – Никита ухмыльнулся.
– Домой хочешь? Или будешь дальше кайфовать? – сухо спросил Володин.
– Да мне по барабану! – Садков даже головы не повернул. – Атланты везде в авторитете, хоть на воле, хоть на зоне!
Трах! – Удар открытой ладонью сшиб его с табуретки на грязный щелястый пол. На миг он потерял сознание, потом ошеломленно потряс головой и попытался подняться, но Володин наступил ему на грудь. Садков дергался, как полураздавленный таракан. Он засунул в ухо мизинец и вытащил его испачканным кровью.
– Что это?! Ты мне ухо разбил!
Володин наступил сильнее, и он замолчал.
– Ты не либерал, ты – камерная падаль! – наклонившись, Володин впился страшным взглядом ему в глаза. – Это я не дал сделать из тебя петуха! Я позволил тебе стать паханом! И сейчас я отведу тебя в семьдесят вторую, где Навальный и Эльдарик ждут тебя с нетерпением! Ты понял, кусок говна?!
Он ударил его ногой в бок.
– Не надо, я все понял! – закричал Никита и заплакал навзрыд. – Я оглох! Совсем оглох! Левым ухом ничего не слышу!
– Значит, слушай меня правым! – сказал Володин. – Иначе совсем глухим станешь! Вставай!
Размазывая слезы, Никита под диктовку написал заявление с просьбой освободить из-под стражи, обещая за это оказывать помощь органам полиции.
– Ну, вот и хорошо, – как ни в чем не бывало улыбнулся Володин. – Я тебе напоследок хотел совет дать. Про наши с тобой дела не болтай. По либеральным понятиям, это чистое стукачество. Не успеешь заикнуться – кончат тебя. Тот же Шехтман сунет пику под ребро или подошлет кого-то из «шестерок». Ясно?
Никита кивнул. Но распиравшие его чувства прорвались наружу.
– Это вы к тому, чтобы я «завязывал»? Ну, типа, видео не снимал, на политаче не писал, учиться и работать… Так, что ли?
Володин покачал головой.
– Да делай что хочешь, мне одночленственно! Я тебе только вот что скажу…
Заткнув ухо платком, Никита напряженно слушал.
– По вашим сраным «законам» русне веры нет, а пацаны всегда выручат. Так, да? А что на деле выходит? Стоило залететь, и где твои пацаны? Те, что на воле, – кинули, забыли. А те, которые здесь, чуть не «отпетушили». И кто тебя вытянул? Я! Правильно?
– Ну, вроде так…
– Поэтому живи как хочешь, но помни, что Россия в твоей жизни важнее всего! Ухо скоро заживет, но, если я захочу, у тебя кровь изо всех дырок течь будет! Понял?!
– Понял…
– Вот так и дыши! Иди, собирай вещи, на улице мама ждет!
Володин посмотрел в сутулую спину Никиты, раскрыл картонную папку, где уже имелось заявление Руслана Соколовского с просьбой перевести из беспредельной камеры, и аккуратно добавил просьбу освободить под подписку. По «закону» обращаться за помощью к ментам западло. А тут сразу две просьбы, да еще с обещанием сотрудничества… Ни один опытный либераст ни за что бы не написал такого!
И теперь грязная душонка Садкова лежит в кармане у начальника оперативного отдела. Пройдет год, или два, или десять, Никита станет настоящим паханом, или даже эмигрирует в США, но эти бумаги сохранятся в стальных сейфах и, когда понадобится, заставят его служить Кремлю верой и правдой…
Когда Володин садился в машину, то увидел трогательную сцену встречи Руслана Соколовского с родителями. Она была довольно сдержанной. Потом семейство двинулось к трамвайной остановке. Володин смотрел им вслед. «Теперь всю жизнь под топором ходить будешь!» – мелькнула злая, непрофессиональная мысль.
Он включил двигатель и мягко тронулся с места.
Спустя несколько лет Никита Садков в очередной раз зарулил на тюрьму.
– Здорово, либерахи, привет, правозащитники! – громко произнес Никита. И так же громко спросил: – Люди есть?
В камере, которую никто из арестантов так не называет, а называют исключительно хатой, томилось не менее сорока полуголых потных людей. Но и приветствие, и вопрос Золотого не показались странными, напротив, они демонстрировали, что вошедший далеко не новичок и прекрасно знает о делении обитателей тюремного мира на две категории – либералов, то есть собственно людей, и остальное камерное быдло - вату и русню.
– Иди сюда, корефан! – раздалось откуда-то из глубины преисподней, и Никита двинулся на голос, причем местные черти сноровисто освобождали ему дорогу.
Торцом к окну стоял длинный, расписанный политическими лозунгами дощатый стол. На ближнем к двери конце несколько мужиков азартно припечатывали костяшки домино. На дальнем четверо либералов играли в карты. Хотя камера была переполнена, вокруг них было свободно, как будто существовала линия, пересекать которую посторонним запрещалось. Золотой перешагнул невидимую границу и, не дожидаясь особого приглашения, подсел к играющим.
Казалось, на подошедшего не обратили внимания, но Никита почувствовал, как мелькнули в прищуренных глазах восемь быстрых зрачков, мгновенно «срисовав» облик чужака. Все были обнажены по пояс, татуированные тела покрывал клейкий пот.
– А тут и впрямь жарковато! – Никита стянул через голову взопревшую рубаху, стащил брюки, оставшись в белых облегающих плавках.
Либералы переглянулись, угрюмые впились взглядами в открывшуюся картинную галерею на теле Никиты.
Статуя Свободы во всю грудь свидетельствовала, что по рангу он не уступает пахану камеры. Под правой ключицей вытатуирована пирамида и глаз над ней, жестокий и беспощадный взгляд которого постоянно ищет вату и стукачей - символ глобалиста. На левом плече одна рука протягивала монетку, а другая - мешок с монетами – символ адепта рыночных отношений. На правом женщина с членом и надписью «SJW» – Social Justice Warrior. На животе анимешная девочка, топчащая советский флаг и надпись "Аниме Лучше Ветеранов". На левом предплечье перевернутый православный крест, под ним надпись: «Убивай пидорашек», рядом карикатурный буржуй-капиталист – показатель любви к красивой жизни. На правом предплечье сидящий на бутылке человек сообщал, что Никита ненавидит русню. Няша на тракторе под локтевым сгибом отражала желание любым путем вырваться из России. Шестиконечные звезды Давида на коленях – знак солидарности с политикой Израиля.
Крепыш с полузакрытым глазом поднялся и будто невзначай обошел нового обитателя хаты.
На спине патриарх с карикатурно огромными часами показывал, что его хозяин презирает РПЦ. На левой лопатке вытатуирован ястреб на фоне флага США. Это означало, что новичок свиреп, агрессивен, никого не боится и может дать отпор кому угодно. На правой был изображен йоба - знак политачера, плюющего на всех и вся. Только отпетый сорвиголова мог наколоть себе такую штуку, наверняка провоцирующую оперов и надзирателей на палки, карцер и пониженную норму питания.
Покрутив головой, полутораглазый вернулся на место.
– Я Золотой, – представился Никита. – Как жизнь в хате?
Возникло секундное замешательство. Новичок, нулевик так себя не ведет. Он сидит смирненько и ждет, пока его расспросят, определят, кто он есть такой, и укажут, где спать и кем жить. А татуированный толстяк сразу по-хозяйски брал быка за рога, так может поступать только привыкший командовать авторитет, уверенный в том, что его погремуха хорошо известна всему либеральному миру.
– Здорово, либерахи, привет, правозащитники! – громко произнес Никита. И так же громко спросил: – Люди есть?
В камере, которую никто из арестантов так не называет, а называют исключительно хатой, томилось не менее сорока полуголых потных людей. Но и приветствие, и вопрос Золотого не показались странными, напротив, они демонстрировали, что вошедший далеко не новичок и прекрасно знает о делении обитателей тюремного мира на две категории – либералов, то есть собственно людей, и остальное камерное быдло - вату и русню.
– Иди сюда, корефан! – раздалось откуда-то из глубины преисподней, и Никита двинулся на голос, причем местные черти сноровисто освобождали ему дорогу.
Торцом к окну стоял длинный, расписанный политическими лозунгами дощатый стол. На ближнем к двери конце несколько мужиков азартно припечатывали костяшки домино. На дальнем четверо либералов играли в карты. Хотя камера была переполнена, вокруг них было свободно, как будто существовала линия, пересекать которую посторонним запрещалось. Золотой перешагнул невидимую границу и, не дожидаясь особого приглашения, подсел к играющим.
Казалось, на подошедшего не обратили внимания, но Никита почувствовал, как мелькнули в прищуренных глазах восемь быстрых зрачков, мгновенно «срисовав» облик чужака. Все были обнажены по пояс, татуированные тела покрывал клейкий пот.
– А тут и впрямь жарковато! – Никита стянул через голову взопревшую рубаху, стащил брюки, оставшись в белых облегающих плавках.
Либералы переглянулись, угрюмые впились взглядами в открывшуюся картинную галерею на теле Никиты.
Статуя Свободы во всю грудь свидетельствовала, что по рангу он не уступает пахану камеры. Под правой ключицей вытатуирована пирамида и глаз над ней, жестокий и беспощадный взгляд которого постоянно ищет вату и стукачей - символ глобалиста. На левом плече одна рука протягивала монетку, а другая - мешок с монетами – символ адепта рыночных отношений. На правом женщина с членом и надписью «SJW» – Social Justice Warrior. На животе анимешная девочка, топчащая советский флаг и надпись "Аниме Лучше Ветеранов". На левом предплечье перевернутый православный крест, под ним надпись: «Убивай пидорашек», рядом карикатурный буржуй-капиталист – показатель любви к красивой жизни. На правом предплечье сидящий на бутылке человек сообщал, что Никита ненавидит русню. Няша на тракторе под локтевым сгибом отражала желание любым путем вырваться из России. Шестиконечные звезды Давида на коленях – знак солидарности с политикой Израиля.
Крепыш с полузакрытым глазом поднялся и будто невзначай обошел нового обитателя хаты.
На спине патриарх с карикатурно огромными часами показывал, что его хозяин презирает РПЦ. На левой лопатке вытатуирован ястреб на фоне флага США. Это означало, что новичок свиреп, агрессивен, никого не боится и может дать отпор кому угодно. На правой был изображен йоба - знак политачера, плюющего на всех и вся. Только отпетый сорвиголова мог наколоть себе такую штуку, наверняка провоцирующую оперов и надзирателей на палки, карцер и пониженную норму питания.
Покрутив головой, полутораглазый вернулся на место.
– Я Золотой, – представился Никита. – Как жизнь в хате?
Возникло секундное замешательство. Новичок, нулевик так себя не ведет. Он сидит смирненько и ждет, пока его расспросят, определят, кто он есть такой, и укажут, где спать и кем жить. А татуированный толстяк сразу по-хозяйски брал быка за рога, так может поступать только привыкший командовать авторитет, уверенный в том, что его погремуха хорошо известна всему либеральному миру.
– Я Тесак, – после некоторой заминки назвался пахан хаты. – Это Пашка Дуров, это Макаревич, а это Абу. Я смотрю за хатой, пацаны мне помогают, у нас все в порядке.
– С мусорами, я гляжу, у вас рыночные отношения, – Золотой кивнул на новую колоду. – Грев идет нормальный?
– Все есть, – кивнул Тесак. – Я нарочно тормознулся, на этап не иду, чтоб порядок был. Хочешь – кайфа подгоним, хочешь – малявку передадим.
– Да нет, мне ничего не надо, все есть, – Никита полез в свой тощий мешок, вытащил плитку прессованного чая, кусок колбасы, пачку порезанных пополам сигарет «Прима» и упаковку анальгина.
– Это мой взнос на общество.
Он подвинул немалое по камерным меркам богатство смотрящему.
– За душевную щедрость братский поклон, – кивнул Тесак. – Сейчас поужинаем.
И, не поворачивая головы, бросил в сторону:
– Солонопетух, ужин. И чифирь на всех.
– Хорошо бы литр водки приговорить, – мечтательно сказал Дуров.
– А мне бы кофе с булочкой, да постебаться с дурочкой! – засмеялся Макаревич и подмигнул. Он находился в хорошем настроении.
– Как Кремль стойку держит? Наседок много? – спросил Золотой.
– Пересыльная хата, брателла, сам понимаешь, все время движение идет, разобраться трудно. Но вроде нету.
– Теперь будут. Меня на крючке держат, дыхнуть не дают. Кто за домом смотрит?
– Немцов был, но его грохнули. Сейчас пока Шендерович.
Юркий Солонопетух разложил на листах чистой белой бумаги сало, копченую колбасу, хлеб, помидоры, огурцы, редиску, открыл консервы – шпроты, сайру, сгущенное молоко, поставил коробку шоколадных конфет и, наконец, принес чифирбак – большую алюминиевую кружку, наполненную дымящейся черной жидкостью. Кружку он поставил перед Тесаком, а тот протянул Никите.
– Пей, братишка…
Садков, не выказав отвращения, отхлебнул горький, до ломоты в зубах настой, перевел дух и вроде бы даже с жадностью глотнул еще. Тесак вроде бы безучастно наблюдал, но на самом деле внимательно рассматривал татуировку на руках: на правой влагалище с зубами означало солидарность с Пасси Райот, на второй Пентагон символизировал вражду с Россией.
– Ништяк, захорошело. – Расписной отдал кружку, и к ней по очереди приложились Тесак, Дуров и Абу. Это было не просто угощение, но и проверка. Если вновь прибывший опущенный – гребень, петух, пидор, ватник, то он обязан сразу же объявиться, в противном случае «зашкваренными» окажутся все, кто с ним общался. Но любому человеку свойственно откладывать момент объявки, поэтому угощение из общей кружки есть своеобразный тест, понуждающий к этому: зашкварить авторитетных людей может только самоубийца.
Никита знал: здесь никто никому и никогда не верит, все постоянно проверяют друг друга. И его, несмотря на козырные регалки, проверяют с первых слов и первых поступков. Недаром Тесак внимательно изучил его роспись.
Придраться пока не к чему, главное, он правильно вошел в хату, как авторитет: поинтересовался общественными делами, сделал щедрый взнос в общак, задал вопросы, которые не приходят в голову обычному босяку. В общем, сделал все по «закону».
Садков круто посолил розовую влажную мякоть надкушенного помидора. Пикантный острый вкус копченой колбасы идеально сочетался с мягким ароматом белого батона и сладко-соленым соком напоенного южным солнцем плода. В жизни ему не часто перепадали деликатесы. Да и вообще мало кто на воле садится за столь богатый стол… И вряд ли Абу с Дуровым сегодня так могут есть на свободе: вон как мечут в щербатые пасти все подряд – сало, конфеты, шпроты, сгущенку…
От наглухо законопаченного окна вблизи слегка тянуло свежим воздухом, он разбавлял густой смрад камеры и давал возможность дышать. Подальше кислорода уже не хватало, даже спички не зажигались, и зэки осторожно подходили прикуривать к запретной черте. Некоторые не прикуривали, а просто глубоко вздыхали, вентилируя легкие. Золотому показалось, что за двадцать минут все обитатели камеры перебывали здесь, причем ни Тесак не обращал на них внимания, ни Дуров с Абу, которые, похоже, держали всех в страхе. Может, мужикам разрешалось иногда подышать у окна?
Когда еда была съедена, а чифирь выпит, Тесак оперся руками на стол и в упор глянул на Никиту. От показного радушия не осталось и следа – взгляд был холодным и жестким.
– Поел?
– Да, благодарствую, – ответил тот в традициях опытных арестантов, избегающих употреблять неодобряемое в зоне слово «спасибо».
– Сыт?
– Сыт.
– Тогда расскажи о себе, братишка. Да поподробней. А то непонятки вылезают: по росписи судя, ты много домов объехал, во многих хатах перебывал, а только никто тебя не знает. Никто. Всей камере показали – ноль. И вот ребята посовещались – тоже ноль.
К первому столу подошли вплотную еще несколько зэков, теперь Никиту рассматривали в упор семь человек, очевидно местный фонд борьбы с коррупцией. Вид у них был хмурый и явно недружелюбный.
– Даже не слыхал никто о тебе. Так не бывает!
– В жизни всяко бывает, – равнодушно отозвался Никита, скрывая вмиг накатившее напряжение. Теперь он понял, почему все арестанты побывали у их стола.
– Кто здесь по шестьдесят четвертой пункт «а» чалится? Кто в Лефортове сидел? Кого трибунал судил?
Тесак наморщил лоб.
– Крутой политик, что ли? У нас, ясный хер, таких и нет! А что за шестьдесят четвертая?
– Измена родине, шпионаж.
– Погодь, погодь… Так это тебе червонец с двойкой навесили? А ты психанул, бой быков устроил, судью хотел стулом грохнуть?
Никита усмехнулся.
– А говоришь – не слыхали!
Внимательно впитывающие каждое слово Дуров и Макаревич переглянулись. И напряженно слушающие разговор члены блаткомитета переглянулись тоже. Только Абу сохранял на лице презрительное и недоверчивое выражение.
– Погодь, погодь, – Тесак напрягся. Настроение у него изменилось – напор пропал, уверенность сменилась некоторой растерянностью. Потому что первый раунд новичок выиграл.
В ограниченном пространстве тюремного мира чрезвычайно важны слова, которые очень часто заменяют привычные, но запрещенные здесь и строго наказуемые поступки. Люди, мужики и даже ватники вынуждены в разговоре показывать, кто чего стоит. Хорошо подвешенный язык иногда значит не меньше, чем накачанные мышцы. А иногда и больше, потому что накачанных мышц здесь хватает, а с ловкими языками наблюдается явная недостача. Умение «вести базар» находится в ряду наиболее ценимых достоинств. Сейчас Никита двумя фразами опрокинул серьезные подозрения, высказанные Тесаком, поймал его на противоречиях и поставил в дурацкое положение. Если это повторится несколько раз, смотрящий может потерять лицо.
– Что-то я первый раз вижу шпиона с такой росписью!
– А вообще ты много шпионов видел? – Никита усмехнулся еще раз. Он явно набирал очки. Но ссориться с авторитетом пока не входило в его планы, и он смягчил ответ: – Какой я шпион… Вышел на пикет с флагом Украины, пидорашек потралить, не успел десять метров пройти – меня вяжут! Не менты, а чекисты! Оказалось, сейчас разнорядка на борьбу с свиносотней спустилась, а я под замес попал, шпионаж пришили!
Никита вскочил и изо всей силы ударил кулаком по столу так, что треснула доска.
– Постой, постой… Так ты, выходит, не при делах, зазря под шпионский хомут попал? – Тесак рассмеялся, обнажив желтые десны с изрядно поредевшими испорченными зубами: в тюрьме их не лечат – только удаляют. Но лицо его сохраняло прежнее выражение, и от этого непривычному человеку становилось жутко: не так часто видишь смеющийся булыжник. Фонд антикоррупции тоже усмехался: получить срок по чужой статье считается глупостью.
– Хуля зубы скалить… Двенадцать лет на одной ноге не отстоять!
Никита глянул так, что «булыжник» перестал смеяться.
– Ну ладно… Родом откуда?
– Из Серпухова.
– Кого знаешь?
– Кого… Пацаном крутился вокруг Мальцева, с Шехтманом малость водился… Латынину видел… Немцова на Болотной вроде...
– С мусорами, я гляжу, у вас рыночные отношения, – Золотой кивнул на новую колоду. – Грев идет нормальный?
– Все есть, – кивнул Тесак. – Я нарочно тормознулся, на этап не иду, чтоб порядок был. Хочешь – кайфа подгоним, хочешь – малявку передадим.
– Да нет, мне ничего не надо, все есть, – Никита полез в свой тощий мешок, вытащил плитку прессованного чая, кусок колбасы, пачку порезанных пополам сигарет «Прима» и упаковку анальгина.
– Это мой взнос на общество.
Он подвинул немалое по камерным меркам богатство смотрящему.
– За душевную щедрость братский поклон, – кивнул Тесак. – Сейчас поужинаем.
И, не поворачивая головы, бросил в сторону:
– Солонопетух, ужин. И чифирь на всех.
– Хорошо бы литр водки приговорить, – мечтательно сказал Дуров.
– А мне бы кофе с булочкой, да постебаться с дурочкой! – засмеялся Макаревич и подмигнул. Он находился в хорошем настроении.
– Как Кремль стойку держит? Наседок много? – спросил Золотой.
– Пересыльная хата, брателла, сам понимаешь, все время движение идет, разобраться трудно. Но вроде нету.
– Теперь будут. Меня на крючке держат, дыхнуть не дают. Кто за домом смотрит?
– Немцов был, но его грохнули. Сейчас пока Шендерович.
Юркий Солонопетух разложил на листах чистой белой бумаги сало, копченую колбасу, хлеб, помидоры, огурцы, редиску, открыл консервы – шпроты, сайру, сгущенное молоко, поставил коробку шоколадных конфет и, наконец, принес чифирбак – большую алюминиевую кружку, наполненную дымящейся черной жидкостью. Кружку он поставил перед Тесаком, а тот протянул Никите.
– Пей, братишка…
Садков, не выказав отвращения, отхлебнул горький, до ломоты в зубах настой, перевел дух и вроде бы даже с жадностью глотнул еще. Тесак вроде бы безучастно наблюдал, но на самом деле внимательно рассматривал татуировку на руках: на правой влагалище с зубами означало солидарность с Пасси Райот, на второй Пентагон символизировал вражду с Россией.
– Ништяк, захорошело. – Расписной отдал кружку, и к ней по очереди приложились Тесак, Дуров и Абу. Это было не просто угощение, но и проверка. Если вновь прибывший опущенный – гребень, петух, пидор, ватник, то он обязан сразу же объявиться, в противном случае «зашкваренными» окажутся все, кто с ним общался. Но любому человеку свойственно откладывать момент объявки, поэтому угощение из общей кружки есть своеобразный тест, понуждающий к этому: зашкварить авторитетных людей может только самоубийца.
Никита знал: здесь никто никому и никогда не верит, все постоянно проверяют друг друга. И его, несмотря на козырные регалки, проверяют с первых слов и первых поступков. Недаром Тесак внимательно изучил его роспись.
Придраться пока не к чему, главное, он правильно вошел в хату, как авторитет: поинтересовался общественными делами, сделал щедрый взнос в общак, задал вопросы, которые не приходят в голову обычному босяку. В общем, сделал все по «закону».
Садков круто посолил розовую влажную мякоть надкушенного помидора. Пикантный острый вкус копченой колбасы идеально сочетался с мягким ароматом белого батона и сладко-соленым соком напоенного южным солнцем плода. В жизни ему не часто перепадали деликатесы. Да и вообще мало кто на воле садится за столь богатый стол… И вряд ли Абу с Дуровым сегодня так могут есть на свободе: вон как мечут в щербатые пасти все подряд – сало, конфеты, шпроты, сгущенку…
От наглухо законопаченного окна вблизи слегка тянуло свежим воздухом, он разбавлял густой смрад камеры и давал возможность дышать. Подальше кислорода уже не хватало, даже спички не зажигались, и зэки осторожно подходили прикуривать к запретной черте. Некоторые не прикуривали, а просто глубоко вздыхали, вентилируя легкие. Золотому показалось, что за двадцать минут все обитатели камеры перебывали здесь, причем ни Тесак не обращал на них внимания, ни Дуров с Абу, которые, похоже, держали всех в страхе. Может, мужикам разрешалось иногда подышать у окна?
Когда еда была съедена, а чифирь выпит, Тесак оперся руками на стол и в упор глянул на Никиту. От показного радушия не осталось и следа – взгляд был холодным и жестким.
– Поел?
– Да, благодарствую, – ответил тот в традициях опытных арестантов, избегающих употреблять неодобряемое в зоне слово «спасибо».
– Сыт?
– Сыт.
– Тогда расскажи о себе, братишка. Да поподробней. А то непонятки вылезают: по росписи судя, ты много домов объехал, во многих хатах перебывал, а только никто тебя не знает. Никто. Всей камере показали – ноль. И вот ребята посовещались – тоже ноль.
К первому столу подошли вплотную еще несколько зэков, теперь Никиту рассматривали в упор семь человек, очевидно местный фонд борьбы с коррупцией. Вид у них был хмурый и явно недружелюбный.
– Даже не слыхал никто о тебе. Так не бывает!
– В жизни всяко бывает, – равнодушно отозвался Никита, скрывая вмиг накатившее напряжение. Теперь он понял, почему все арестанты побывали у их стола.
– Кто здесь по шестьдесят четвертой пункт «а» чалится? Кто в Лефортове сидел? Кого трибунал судил?
Тесак наморщил лоб.
– Крутой политик, что ли? У нас, ясный хер, таких и нет! А что за шестьдесят четвертая?
– Измена родине, шпионаж.
– Погодь, погодь… Так это тебе червонец с двойкой навесили? А ты психанул, бой быков устроил, судью хотел стулом грохнуть?
Никита усмехнулся.
– А говоришь – не слыхали!
Внимательно впитывающие каждое слово Дуров и Макаревич переглянулись. И напряженно слушающие разговор члены блаткомитета переглянулись тоже. Только Абу сохранял на лице презрительное и недоверчивое выражение.
– Погодь, погодь, – Тесак напрягся. Настроение у него изменилось – напор пропал, уверенность сменилась некоторой растерянностью. Потому что первый раунд новичок выиграл.
В ограниченном пространстве тюремного мира чрезвычайно важны слова, которые очень часто заменяют привычные, но запрещенные здесь и строго наказуемые поступки. Люди, мужики и даже ватники вынуждены в разговоре показывать, кто чего стоит. Хорошо подвешенный язык иногда значит не меньше, чем накачанные мышцы. А иногда и больше, потому что накачанных мышц здесь хватает, а с ловкими языками наблюдается явная недостача. Умение «вести базар» находится в ряду наиболее ценимых достоинств. Сейчас Никита двумя фразами опрокинул серьезные подозрения, высказанные Тесаком, поймал его на противоречиях и поставил в дурацкое положение. Если это повторится несколько раз, смотрящий может потерять лицо.
– Что-то я первый раз вижу шпиона с такой росписью!
– А вообще ты много шпионов видел? – Никита усмехнулся еще раз. Он явно набирал очки. Но ссориться с авторитетом пока не входило в его планы, и он смягчил ответ: – Какой я шпион… Вышел на пикет с флагом Украины, пидорашек потралить, не успел десять метров пройти – меня вяжут! Не менты, а чекисты! Оказалось, сейчас разнорядка на борьбу с свиносотней спустилась, а я под замес попал, шпионаж пришили!
Никита вскочил и изо всей силы ударил кулаком по столу так, что треснула доска.
– Постой, постой… Так ты, выходит, не при делах, зазря под шпионский хомут попал? – Тесак рассмеялся, обнажив желтые десны с изрядно поредевшими испорченными зубами: в тюрьме их не лечат – только удаляют. Но лицо его сохраняло прежнее выражение, и от этого непривычному человеку становилось жутко: не так часто видишь смеющийся булыжник. Фонд антикоррупции тоже усмехался: получить срок по чужой статье считается глупостью.
– Хуля зубы скалить… Двенадцать лет на одной ноге не отстоять!
Никита глянул так, что «булыжник» перестал смеяться.
– Ну ладно… Родом откуда?
– Из Серпухова.
– Кого знаешь?
– Кого… Пацаном крутился вокруг Мальцева, с Шехтманом малость водился… Латынину видел… Немцова на Болотной вроде...
Тесак покачал головой.
– Про Мальцева слышал, про Немцова и Латынину все знают. Шехтмана не знаю. А за что первый раз мусора повязали?
– За петуха, я его обмотал российским флагом и голову отрезал. Потом на Вечный огонь ссал, вытирал ноги о российский флаг.
– А вторая ходка?
– По дурке… Старого совкового ватника отпиздил, а он ветеран оказался.
– Ты что ж, все дела сам делал? – ехидно спросил Абу, улыбаясь опасной, догадывающейся улыбкой. – Без киберсотни, без Госдепа?
– Киберсотня предлагала работу, да я отказался.
Про встречу с Володиным Никита умолчал.
– А он, братва, все в цвет говорит, – обратился к остальным Макаревич. – Дела тоже уважаемые. Я думаю, пацан правильный.
– Кажись, так, – поддержал его еще один блаткомитетчик со сморщенным, как печеное яблоко, лицом и белесыми ресницами. – Наш он. Я вату за километр чую.
– Свойский, сразу видать… – слегка улыбнулся высокий мускулистый парень. На правом плече у него красовалась каллиграфическая надпись: «In God We Trust». На левом другая надпись: «Постирай штаны». Обе надписи окружали виньетки из колючей проволоки и рисунки – нынешней беспутной и прежней – чистой и непорочной жизни.
– Закон знает, общество уважает, надо принять как человека…
– Наш…
– Либерал…
Большая часть фонда антикоррупции высказалась в пользу новичка.
– А мне он не нравится, – Абу заглянул Никите в глаза, усмехаясь настолько знающе, будто знал о его связи с Володиным.
– Если он шпион, почему его в общую хату кинули? Почему у него все отмазки на такой дальняк? Пока малевки по тюрьмам дойдут, пока ответ придет, нас уже всех растасуют по зонам!
– А зоны где? На луне или на земле? – спросил Макаревич.
– Ладно, – веско сказал Тесак, и все замолчали: последнее слово оставалось за смотрящим. А он должен был продемонстрировать мудрость и справедливость.
– Золотой нам свою жизнь обсказал. Мы его выслушали, слова вроде правильные. На фуфле мы его не поймали. Пусть пока живет, как либерал, будем за одним столом корянку ломать. И спит пусть на нижней шконке…
– А если он стукач?! – оскалился Абу.
Садков вскочил:
– Будь толерантнее, кадык вырву!
В данной ситуации у него был только один путь: если Абу не включит заднюю передачу, его придется искалечить или убить. Никита не стопроцентно мог сделать и то и другое, но выступая от своего имени, Абу сам и обязан отвечать за слова, камера мазу за него держать не станет. Если же оскорбление останется безнаказанным, то повиснет на вороте сучьим ярлыком. Но настрой Никиты почувствовали все. Абу отвел взгляд и сбавил тон.
– Я тебя стукачом не назвал, брателла, я сказал «если». Ольки хитрые, на любые подлянки идут… Нам нужно ухо востро держать!
– Ладно, – повторил Тесак. – Волну гнать не надо. Мы Шехтмана спросим, он нам все и обскажет.
«Это вряд ли», – подумал Никита.
Шехтман эмигрировал на Украину и затерялся там. О происшествии с Навальным Садков умолчал.
– Конечно, спросите, братаны.
Тесак встал и улыбнулся непривычными губами.
– Знаете, братва, я ведь вначале сомневался. Не люблю непоняток, на них всегда можно вляпаться вблудную. Но теперь сам вижу – Золотой из наших…
– Я думаю, проверить все равно надо! – перебил смотрящего Абу.
Тесак вспылил.
– Что ты думаешь, я то давно высрал! – окрысился он. – Ты на кого балан катишь?! Я здесь решаю, кто чего стоит! Потому освобождай свою шконку – на ней Золотой спать будет!
Абу бросил на Садкова откровенно ненавидящий взгляд и собрал постель с третьей от окна шконки. Через минуту он сильными пинками согнал мостящихся на одной кровати Солонопетуха и Нашиста-Антикоммуниста.
– Про Мальцева слышал, про Немцова и Латынину все знают. Шехтмана не знаю. А за что первый раз мусора повязали?
– За петуха, я его обмотал российским флагом и голову отрезал. Потом на Вечный огонь ссал, вытирал ноги о российский флаг.
– А вторая ходка?
– По дурке… Старого совкового ватника отпиздил, а он ветеран оказался.
– Ты что ж, все дела сам делал? – ехидно спросил Абу, улыбаясь опасной, догадывающейся улыбкой. – Без киберсотни, без Госдепа?
– Киберсотня предлагала работу, да я отказался.
Про встречу с Володиным Никита умолчал.
– А он, братва, все в цвет говорит, – обратился к остальным Макаревич. – Дела тоже уважаемые. Я думаю, пацан правильный.
– Кажись, так, – поддержал его еще один блаткомитетчик со сморщенным, как печеное яблоко, лицом и белесыми ресницами. – Наш он. Я вату за километр чую.
– Свойский, сразу видать… – слегка улыбнулся высокий мускулистый парень. На правом плече у него красовалась каллиграфическая надпись: «In God We Trust». На левом другая надпись: «Постирай штаны». Обе надписи окружали виньетки из колючей проволоки и рисунки – нынешней беспутной и прежней – чистой и непорочной жизни.
– Закон знает, общество уважает, надо принять как человека…
– Наш…
– Либерал…
Большая часть фонда антикоррупции высказалась в пользу новичка.
– А мне он не нравится, – Абу заглянул Никите в глаза, усмехаясь настолько знающе, будто знал о его связи с Володиным.
– Если он шпион, почему его в общую хату кинули? Почему у него все отмазки на такой дальняк? Пока малевки по тюрьмам дойдут, пока ответ придет, нас уже всех растасуют по зонам!
– А зоны где? На луне или на земле? – спросил Макаревич.
– Ладно, – веско сказал Тесак, и все замолчали: последнее слово оставалось за смотрящим. А он должен был продемонстрировать мудрость и справедливость.
– Золотой нам свою жизнь обсказал. Мы его выслушали, слова вроде правильные. На фуфле мы его не поймали. Пусть пока живет, как либерал, будем за одним столом корянку ломать. И спит пусть на нижней шконке…
– А если он стукач?! – оскалился Абу.
Садков вскочил:
– Будь толерантнее, кадык вырву!
В данной ситуации у него был только один путь: если Абу не включит заднюю передачу, его придется искалечить или убить. Никита не стопроцентно мог сделать и то и другое, но выступая от своего имени, Абу сам и обязан отвечать за слова, камера мазу за него держать не станет. Если же оскорбление останется безнаказанным, то повиснет на вороте сучьим ярлыком. Но настрой Никиты почувствовали все. Абу отвел взгляд и сбавил тон.
– Я тебя стукачом не назвал, брателла, я сказал «если». Ольки хитрые, на любые подлянки идут… Нам нужно ухо востро держать!
– Ладно, – повторил Тесак. – Волну гнать не надо. Мы Шехтмана спросим, он нам все и обскажет.
«Это вряд ли», – подумал Никита.
Шехтман эмигрировал на Украину и затерялся там. О происшествии с Навальным Садков умолчал.
– Конечно, спросите, братаны.
Тесак встал и улыбнулся непривычными губами.
– Знаете, братва, я ведь вначале сомневался. Не люблю непоняток, на них всегда можно вляпаться вблудную. Но теперь сам вижу – Золотой из наших…
– Я думаю, проверить все равно надо! – перебил смотрящего Абу.
Тесак вспылил.
– Что ты думаешь, я то давно высрал! – окрысился он. – Ты на кого балан катишь?! Я здесь решаю, кто чего стоит! Потому освобождай свою шконку – на ней Золотой спать будет!
Абу бросил на Садкова откровенно ненавидящий взгляд и собрал постель с третьей от окна шконки. Через минуту он сильными пинками согнал мостящихся на одной кровати Солонопетуха и Нашиста-Антикоммуниста.
– Почему у тебя народ дохнет пачками? Солонопетух вчера ночью в больничке помер из-за того, что ему жопу порвали.
Подполковник осмотрел все углы камеры, прошелся вдоль строя арестантов, придирчиво осматривая каждого, и остановился перед Тесаком.
– Так он сам… Его ебать брезговали, так он сам себя рукой, – проговорил Тесак. И неохотно добавил: – Гражданин начальник…
– Ты кому фуфло гонишь! – подполковник по кличке Дуболом подался вперед, впившись пронзительным взглядом в жестокие глаза либерала.
Сегодня начальника сопровождали трое, но все трое отвлеклись: прапорщики шмонали койки, капитан наблюдал за ними. Подполковника никто не страховал, он стоял вполоборота, спиной к двери. Из строя вышел Кац, которого вчера Тесак подговорил убить Дуболома за беспредел, держа руку сзади, на цыпочках стал подкрадываться к подполковнику.
Тесак скосил глаза. Кац улыбнулся ему и бросился вперед. Остро заточенный черенок ложки нацелился подполковнику под лопатку. Интуитивно почуяв опасность, он стал поворачиваться, но избежать удара уже не успевал. И тут Тесак шагнул вперед, сделал быстрое движение, будто ловил муху. Тусклый металл пробил ладонь, брызнула кровь, судорожно сжавшиеся пальцы обхватили кулак Каца. От неожиданности тот выпустил свое оружие и бессмысленно уставился на смотрящего. Здоровой рукой Тесак ударил его в переносицу. Кац упал на колени, зажимая разбитый нос. В следующую секунду на него обрушились могучие кулаки Дуболома.
– Ах ты, сука! На хозяина руку поднял! Да я тебя по стене размажу!
На помощь начальнику бросились прапорщики и капитан. Под градом ударов дурачок корчился и стонал. Тяжелые сапоги с хрустом вминали грудную клетку, смачно влипали в бока, с треском били по рукам и ногам. Наконец Кац замолчал и перестал шевелиться.
– Хватит с него! – тяжело дыша, сказал подполковник. – Он хоть и псих, но этот урок навсегда запомнит! Пошли!
Дверь с лязгом захлопнулась.
– Мудила! – морщась, сказал Тесак, перевязывая ладонь настоящим стерильным бинтом. – У нас итак жмурик, а он взялся хозяина мочить! Всю хату под раскрутку подставить!
Макаревич облил полумертвого Каца водой. Неожиданно для всех тот открыл глаза.
– Как же так, Тесак, ты же мне сам сказал Дуболома завалить, – простонал он, еле шевеля расплющенными губами. – Сам ведь сказал! А сам не дал… Как же так?!
– Я тебе разве так сказал делать? Надо выбрать момент и делать тихо, с умом… А ты всем людям хотел вилы поставить!
– Как же так, Тесак… Ты же сам сказал!
Глаза Каца закатились.
– Слышь, Тесак, а чего ты руку-то подставил? – внезапно поинтересовался Пашка Дуров. – Захотел перед Дуболомом выслужиться, оттолкнул бы Каца – и все дела! Себе-то кровянку зачем пускать?
- Да он, сука, на этап идти не хочет! – сказал Никита. – Видно, знает, что там ему правилка будет!
– Что?! – вскинулся Тесак.
– Да я тебя как рыночек порешаю! А ну, атланты!
Никто не двинулся с места. Даже Абу сделал вид, что ничего не слышит.
– Кто ему верит? – спросил Макаревич. – Я с Золотым и Кацом согласен: Тесак ссучился. А ты, Пашка, что скажешь?
– Сам Каца научил, а потом вломил хозяину. Конечно, сука!
- Абу?
– Люди все видали и слыхали. Сука он!
Ни одного голоса в защиту теперь уже бывшего смотрящего никто не подал. Тесак менялся на глазах: каменные черты лица расслабились и поплыли, как воск свечи, от грозного вида ничего не осталось, он даже ростом меньше стал.
Все понимали, к чему идет дело. И Тесак понимал. И Никита Садков, наконец, понял. Но его кровавая развязка не устраивала: еще один труп списать не удастся, начнется следствие – так можно затормозиться здесь до зимы.
– Что с ним делать будем? – спросил для проформы Макаревич.
– На нож!
– Задавить гада!
– В параше утопить!
– Я вот что думаю, бродяги, – степенно начал Никита с теми рассудительными интонациями, которые так ценятся в арестантском мире. – Если мы с него спросим, как с ватника, это будет справедливо. Но неправильно…
– Как так?! – возмутился Пашка Дуров.
– Да очень просто. Его Явлинский на правилку ждет во Владимире. Утром Шендерович маляву пригнал. Так, Абу? Так, Макаревич?
– Так.
– Так.
– Явлинский западник, рыночник, нам свое мнение против его решения выставлять негоже. Поэтому я предлагаю: мы гада сейчас загоним под шконку, и пусть идет к Явлинскому на разбор. А смотрящим надо выбрать Макаревича. Я так думаю.
– А чего, правильно! – с готовностью крикнул Дуров.
– Точняк!
– Молоток, Золотой, дело говорит!
Решение приняли единогласно. Абу, Макаревич и Пашка Дуров сбили Тесака с ног и пинками загнали под шконку. Всемогущий пахан в один миг превратился в презираемого всеми изгоя.
– Ну и все! – подвел итог Макаревич, занимая место смотрящего. – А во Владимире пусть с него Гриня спросит как хочет…
Но Тесак не стал дожидаться встречи с Явлинским. В ту же ночь он привязал скрученный в три слоя бинт к отведенной ему третьей шконке и удавился.
Пришедшего утром начальника эта смерть не очень удивила.
– Давно надо было. И запомните – у меня живут по моим порядкам! Или вообще не живут! – на прощанье бросил подполковник.
– Влетели! – сказал Абу, когда дверь захлопнулась. – Вот чума!
– Да, Тесак нам и напослед подосрал, – мрачно кивнул Дуров.
Подполковник осмотрел все углы камеры, прошелся вдоль строя арестантов, придирчиво осматривая каждого, и остановился перед Тесаком.
– Так он сам… Его ебать брезговали, так он сам себя рукой, – проговорил Тесак. И неохотно добавил: – Гражданин начальник…
– Ты кому фуфло гонишь! – подполковник по кличке Дуболом подался вперед, впившись пронзительным взглядом в жестокие глаза либерала.
Сегодня начальника сопровождали трое, но все трое отвлеклись: прапорщики шмонали койки, капитан наблюдал за ними. Подполковника никто не страховал, он стоял вполоборота, спиной к двери. Из строя вышел Кац, которого вчера Тесак подговорил убить Дуболома за беспредел, держа руку сзади, на цыпочках стал подкрадываться к подполковнику.
Тесак скосил глаза. Кац улыбнулся ему и бросился вперед. Остро заточенный черенок ложки нацелился подполковнику под лопатку. Интуитивно почуяв опасность, он стал поворачиваться, но избежать удара уже не успевал. И тут Тесак шагнул вперед, сделал быстрое движение, будто ловил муху. Тусклый металл пробил ладонь, брызнула кровь, судорожно сжавшиеся пальцы обхватили кулак Каца. От неожиданности тот выпустил свое оружие и бессмысленно уставился на смотрящего. Здоровой рукой Тесак ударил его в переносицу. Кац упал на колени, зажимая разбитый нос. В следующую секунду на него обрушились могучие кулаки Дуболома.
– Ах ты, сука! На хозяина руку поднял! Да я тебя по стене размажу!
На помощь начальнику бросились прапорщики и капитан. Под градом ударов дурачок корчился и стонал. Тяжелые сапоги с хрустом вминали грудную клетку, смачно влипали в бока, с треском били по рукам и ногам. Наконец Кац замолчал и перестал шевелиться.
– Хватит с него! – тяжело дыша, сказал подполковник. – Он хоть и псих, но этот урок навсегда запомнит! Пошли!
Дверь с лязгом захлопнулась.
– Мудила! – морщась, сказал Тесак, перевязывая ладонь настоящим стерильным бинтом. – У нас итак жмурик, а он взялся хозяина мочить! Всю хату под раскрутку подставить!
Макаревич облил полумертвого Каца водой. Неожиданно для всех тот открыл глаза.
– Как же так, Тесак, ты же мне сам сказал Дуболома завалить, – простонал он, еле шевеля расплющенными губами. – Сам ведь сказал! А сам не дал… Как же так?!
– Я тебе разве так сказал делать? Надо выбрать момент и делать тихо, с умом… А ты всем людям хотел вилы поставить!
– Как же так, Тесак… Ты же сам сказал!
Глаза Каца закатились.
– Слышь, Тесак, а чего ты руку-то подставил? – внезапно поинтересовался Пашка Дуров. – Захотел перед Дуболомом выслужиться, оттолкнул бы Каца – и все дела! Себе-то кровянку зачем пускать?
- Да он, сука, на этап идти не хочет! – сказал Никита. – Видно, знает, что там ему правилка будет!
– Что?! – вскинулся Тесак.
– Да я тебя как рыночек порешаю! А ну, атланты!
Никто не двинулся с места. Даже Абу сделал вид, что ничего не слышит.
– Кто ему верит? – спросил Макаревич. – Я с Золотым и Кацом согласен: Тесак ссучился. А ты, Пашка, что скажешь?
– Сам Каца научил, а потом вломил хозяину. Конечно, сука!
- Абу?
– Люди все видали и слыхали. Сука он!
Ни одного голоса в защиту теперь уже бывшего смотрящего никто не подал. Тесак менялся на глазах: каменные черты лица расслабились и поплыли, как воск свечи, от грозного вида ничего не осталось, он даже ростом меньше стал.
Все понимали, к чему идет дело. И Тесак понимал. И Никита Садков, наконец, понял. Но его кровавая развязка не устраивала: еще один труп списать не удастся, начнется следствие – так можно затормозиться здесь до зимы.
– Что с ним делать будем? – спросил для проформы Макаревич.
– На нож!
– Задавить гада!
– В параше утопить!
– Я вот что думаю, бродяги, – степенно начал Никита с теми рассудительными интонациями, которые так ценятся в арестантском мире. – Если мы с него спросим, как с ватника, это будет справедливо. Но неправильно…
– Как так?! – возмутился Пашка Дуров.
– Да очень просто. Его Явлинский на правилку ждет во Владимире. Утром Шендерович маляву пригнал. Так, Абу? Так, Макаревич?
– Так.
– Так.
– Явлинский западник, рыночник, нам свое мнение против его решения выставлять негоже. Поэтому я предлагаю: мы гада сейчас загоним под шконку, и пусть идет к Явлинскому на разбор. А смотрящим надо выбрать Макаревича. Я так думаю.
– А чего, правильно! – с готовностью крикнул Дуров.
– Точняк!
– Молоток, Золотой, дело говорит!
Решение приняли единогласно. Абу, Макаревич и Пашка Дуров сбили Тесака с ног и пинками загнали под шконку. Всемогущий пахан в один миг превратился в презираемого всеми изгоя.
– Ну и все! – подвел итог Макаревич, занимая место смотрящего. – А во Владимире пусть с него Гриня спросит как хочет…
Но Тесак не стал дожидаться встречи с Явлинским. В ту же ночь он привязал скрученный в три слоя бинт к отведенной ему третьей шконке и удавился.
Пришедшего утром начальника эта смерть не очень удивила.
– Давно надо было. И запомните – у меня живут по моим порядкам! Или вообще не живут! – на прощанье бросил подполковник.
– Влетели! – сказал Абу, когда дверь захлопнулась. – Вот чума!
– Да, Тесак нам и напослед подосрал, – мрачно кивнул Дуров.
Павленского привели в райотдел. Мент не стал регистрировать его в дежурке, а сразу повел в какой-то кабинет. Опера так часто делают: им есть о чем поговорить с задержанным: скачать информацию, попробовать завербовать или прокачать на причастность к нераскрытым преступлениям. Но участковые не ведут оперативной работы, поэтому мент должен был сразу записать его в журнал задержанных, составить протокол о правонарушении или написать рапорт о преступлении и передать в дознание. Почему капитан ничего этого не сделал? Оттого, что Павленский ничего не совершил? Но тогда зачем его вообще задерживать?
– Что ты делал на Болотной? Кто тебя туда послал? Что ты там скандировал? – начал наезжать мент с усиками, буравя его своими, похожими на оловянные пуговицы, глазами. – Покажи руки! Ширяешься?
– Да ты что, начальник! Смотри, у меня «дорожки» чистые! – Павленский засучил рукава.
– Я кента искал, долг получить. А знакомый, который там оказался, сказал – нету его. Вот и все, – не вдаваясь в излишние подробности, объяснил невинный, как слеза девственницы, гражданин Павленский, уверенный, что теперь-то его точно отпустят.
Но мент смотрел с подозрением, продолжал расспрашивать, хитро переставляя вопросы, потом позвонил кому-то по короткому номеру:
– Товарищ подполковник, я тут подозрительного типа доставил. Он себе яйца к брусчатке прибивал. Рот еще зашивал. Нет, очко не зашивал... Ну с Болотной, оттуда много людей привезли… Да-да, Павленский… Нет при нем ничего. И следов уколов нет. Пургу гонит, что искал кого-то. Не нравится он мне… Да можно и оформить, дело не хитрое… Есть!
Павленский понял, что его просто хотят посадить за политику, а значит, говорить про гражданские права нельзя. Значит, надо обходиться своими силами. Иначе они «найдут» у него дозу «дури», подставят лжесвидетелей и отправят на зону!
Мент достал несколько бланков и привычно стал что-то писать.
– Давай адвоката, начальник! – развалившись на неудобном стуле, потребовал Павленский. – Я на зоне столько раз чалился, что ты меня на фу-фу не возьмешь! У меня ходок больше, чем у тебя звездочек на погонах!
И для большей солидности уточнил:
– На двух погонах!
– Будет тебе адвокат, потерпи, – кряхтя от умственного напряжения, процедил мент. – И судья будет, и срок будет!
– За что срок?! – во весь голос заорал Павленский, разорвал на груди рубаху и ударил кулаком по столу. – Убивают!! Спасите!! На помощь!!
В коридоре было много людей – свидетелей, потерпевших, других посетителей. Поэтому крики обязательно привлекут внимание. А он не зарегистрирован, никаких материалов на него еще нет! На это и был расчет.
– Убивают!! Помогите!!
Раскрыв рот, он засунул туда не слишком чистые пальцы и ногтями разодрал десны, которые сильно кровоточат и быстро заживают. Рот наполнился кровью, и он выплюнул ее на стол и бланк, который должен был стать первым фиктивным документом его сфальсифицированного уголовного дела.
– Ты что делаешь? – испугался мент, разглядывая расплывающееся на бумаге красное пятно. – Кто тебя убивает?!
– Это художественная акция политической направленности! Неподчинение - лучший способ защиты! – Павленский выплюнул кровавую слюну в руку и швырнув прямо в рожу капитану. Кровь запачкала толстые щеки, забрызгала мундир. – Теперь будем вместе СПИД лечить!
– Ты что делаешь? Ты что делаешь? – как автомат повторял деморализованный мент.
Павленский плюнул кровью на пол, на стол, на стены, на свою разорванную рубаху. При этом он продолжал кричать, что его убивают, и звать на помощь.
Дверь распахнулась, в кабинет ворвался майор с красной повязкой «Ответственный дежурный» и какой-то лейтенант. За их спинами на пороге столпились взбудораженные граждане.
– Ты что творишь, Ваня?! – грозно спросил майор, рассматривая растерзанного, окровавленного задержанного, потеки крови на стенах, на полу, на протоколе, на мундире участкового.
– Это не я… Это он… Он меня СПИДом заразил, – упавшим голосом произнес капитан, очевидно понимая, насколько неубедительны его объяснения и в какую скверную историю он попал.
– Гля, менты совсем озверели! – закричал какой-то плюгавый и явно нетрезвый мужичонка. Другие зрители неодобрительно зашумели.
– Держись, братуха, я сейчас своего адвоката позову, он в соседнем кабинете! – выкрикнул мужичонка и скрылся.
– Успокойтесь, мы во всем разберемся! – сказал майор и закрыл дверь. – За что задержан этот человек? Отвечай, Иван!
– За… За… Подполковник Залдостанов в курсе…
– Ты на подполковника не вали! Где основания для задержания? Где проверочный материал?! Хочешь меня подставить?!
Мент покрылся красными пятнами.
– Гм… Я еще… В общем, еще нет…
– А в книгу задержанных он внесен?!
– Тоже… Не успел…
– Идиот! Ты соображаешь, что творишь? Сейчас кто-то позвонит в УСБ или в прокуратуру, тут адвокат рядом и куча свидетелей!
Майор повернулся к гражданину Павленскому. Лицо у него было встревоженным.
– Гражданин, приношу вам извинения за действия нашего сотрудника! – официально сказал он. – Если у вас нет претензий, вы можете быть свободным…
– Претензии… Ни за что всю рожу разбил. Пусть скажет: за что меня схватил?! За что?! Пусть скажет! – наседал теперь безвинно обиженный гражданин Павленский.
Капитан опустил голову и тяжело молчал.
– У вас нет претензий? – спросил майор. – Виновного мы накажем!
– Да ладно, хер с ним! – царственно махнул рукой Павленский. – Пусть только паспорт отдаст!
Мент достал из кармана паспорт, положил на стол и бросил на Павленского такой взгляд, который должен был превратить его в пепел. Но тот в пепел не превратился, спокойно забрал документ и, перекособочившись, вышел из кабинета.
– Весь ливер отбили, – скорбно сообщил он жаждущим благополучной концовки гражданам. – Теперь этого гада посадят!
– И правильно! Так им и надо! – удовлетворенно загалдели посетители РОВД, на глазах которых случилось чудо и восторжествовала справедливость. Пусть пока только в одном отдельно взятом райотделе.
– Что ты делал на Болотной? Кто тебя туда послал? Что ты там скандировал? – начал наезжать мент с усиками, буравя его своими, похожими на оловянные пуговицы, глазами. – Покажи руки! Ширяешься?
– Да ты что, начальник! Смотри, у меня «дорожки» чистые! – Павленский засучил рукава.
– Я кента искал, долг получить. А знакомый, который там оказался, сказал – нету его. Вот и все, – не вдаваясь в излишние подробности, объяснил невинный, как слеза девственницы, гражданин Павленский, уверенный, что теперь-то его точно отпустят.
Но мент смотрел с подозрением, продолжал расспрашивать, хитро переставляя вопросы, потом позвонил кому-то по короткому номеру:
– Товарищ подполковник, я тут подозрительного типа доставил. Он себе яйца к брусчатке прибивал. Рот еще зашивал. Нет, очко не зашивал... Ну с Болотной, оттуда много людей привезли… Да-да, Павленский… Нет при нем ничего. И следов уколов нет. Пургу гонит, что искал кого-то. Не нравится он мне… Да можно и оформить, дело не хитрое… Есть!
Павленский понял, что его просто хотят посадить за политику, а значит, говорить про гражданские права нельзя. Значит, надо обходиться своими силами. Иначе они «найдут» у него дозу «дури», подставят лжесвидетелей и отправят на зону!
Мент достал несколько бланков и привычно стал что-то писать.
– Давай адвоката, начальник! – развалившись на неудобном стуле, потребовал Павленский. – Я на зоне столько раз чалился, что ты меня на фу-фу не возьмешь! У меня ходок больше, чем у тебя звездочек на погонах!
И для большей солидности уточнил:
– На двух погонах!
– Будет тебе адвокат, потерпи, – кряхтя от умственного напряжения, процедил мент. – И судья будет, и срок будет!
– За что срок?! – во весь голос заорал Павленский, разорвал на груди рубаху и ударил кулаком по столу. – Убивают!! Спасите!! На помощь!!
В коридоре было много людей – свидетелей, потерпевших, других посетителей. Поэтому крики обязательно привлекут внимание. А он не зарегистрирован, никаких материалов на него еще нет! На это и был расчет.
– Убивают!! Помогите!!
Раскрыв рот, он засунул туда не слишком чистые пальцы и ногтями разодрал десны, которые сильно кровоточат и быстро заживают. Рот наполнился кровью, и он выплюнул ее на стол и бланк, который должен был стать первым фиктивным документом его сфальсифицированного уголовного дела.
– Ты что делаешь? – испугался мент, разглядывая расплывающееся на бумаге красное пятно. – Кто тебя убивает?!
– Это художественная акция политической направленности! Неподчинение - лучший способ защиты! – Павленский выплюнул кровавую слюну в руку и швырнув прямо в рожу капитану. Кровь запачкала толстые щеки, забрызгала мундир. – Теперь будем вместе СПИД лечить!
– Ты что делаешь? Ты что делаешь? – как автомат повторял деморализованный мент.
Павленский плюнул кровью на пол, на стол, на стены, на свою разорванную рубаху. При этом он продолжал кричать, что его убивают, и звать на помощь.
Дверь распахнулась, в кабинет ворвался майор с красной повязкой «Ответственный дежурный» и какой-то лейтенант. За их спинами на пороге столпились взбудораженные граждане.
– Ты что творишь, Ваня?! – грозно спросил майор, рассматривая растерзанного, окровавленного задержанного, потеки крови на стенах, на полу, на протоколе, на мундире участкового.
– Это не я… Это он… Он меня СПИДом заразил, – упавшим голосом произнес капитан, очевидно понимая, насколько неубедительны его объяснения и в какую скверную историю он попал.
– Гля, менты совсем озверели! – закричал какой-то плюгавый и явно нетрезвый мужичонка. Другие зрители неодобрительно зашумели.
– Держись, братуха, я сейчас своего адвоката позову, он в соседнем кабинете! – выкрикнул мужичонка и скрылся.
– Успокойтесь, мы во всем разберемся! – сказал майор и закрыл дверь. – За что задержан этот человек? Отвечай, Иван!
– За… За… Подполковник Залдостанов в курсе…
– Ты на подполковника не вали! Где основания для задержания? Где проверочный материал?! Хочешь меня подставить?!
Мент покрылся красными пятнами.
– Гм… Я еще… В общем, еще нет…
– А в книгу задержанных он внесен?!
– Тоже… Не успел…
– Идиот! Ты соображаешь, что творишь? Сейчас кто-то позвонит в УСБ или в прокуратуру, тут адвокат рядом и куча свидетелей!
Майор повернулся к гражданину Павленскому. Лицо у него было встревоженным.
– Гражданин, приношу вам извинения за действия нашего сотрудника! – официально сказал он. – Если у вас нет претензий, вы можете быть свободным…
– Претензии… Ни за что всю рожу разбил. Пусть скажет: за что меня схватил?! За что?! Пусть скажет! – наседал теперь безвинно обиженный гражданин Павленский.
Капитан опустил голову и тяжело молчал.
– У вас нет претензий? – спросил майор. – Виновного мы накажем!
– Да ладно, хер с ним! – царственно махнул рукой Павленский. – Пусть только паспорт отдаст!
Мент достал из кармана паспорт, положил на стол и бросил на Павленского такой взгляд, который должен был превратить его в пепел. Но тот в пепел не превратился, спокойно забрал документ и, перекособочившись, вышел из кабинета.
– Весь ливер отбили, – скорбно сообщил он жаждущим благополучной концовки гражданам. – Теперь этого гада посадят!
– И правильно! Так им и надо! – удовлетворенно загалдели посетители РОВД, на глазах которых случилось чудо и восторжествовала справедливость. Пусть пока только в одном отдельно взятом райотделе.
Он появился поздней ночью, пристально осмотрелся с порога — невысокий, плотный, с угловатым, исполосованным шрамами лицом, затем скинул с плеча вещевой мешок и держа его за лямку — волоча по полу — небрежно, вперевалочку пошагал к окну.
Неторопливо приблизившись к нам, он швырнул мешок на нары и сказал Яшину с веселой бесцеремонностью:
— А ну-ка подвинься!
— Что-о-о? — протянул с угрозой Яшин и слегка приподнялся, опираясь на локоть. — Я те подвинусь. Я так подвинусь — рад не будешь… Иди отсюдова!
Он выполнял сейчас известный ритуал. Происходила как бы дополнительная проверка; если угроза подействует и человек отойдет, значит, здесь ему и не место! Если нет — стало быть, это, действительно, свой…
Тон был задан. Теперь предстояло услышать ответ. Он последовал тотчас же:
— Ну, ну, — усмехнулся новичок, — не гоношись, не нервничай. Тут, вообще-то, кто — либерал?
— Да…
— Или, может быть, я не в ту масть попал?
— Да нет, все точно…
— Ну, так в чем дело? Двигайся!
Сказано это было спокойно, с какой-то ленцой. Однако была в его голосе особая сила, и Яшин почуял ее, уловил и медленно двинулся, опрастывая место.
Потом, разлегшись на нарах и закурив, новичок представился. По всем правилам этикета. Кличка его была Саака. Специальность — аферист. Погорел на ночной работе в Киеве, а родом был из Грузии.
Яшин теперь уже вполне дружелюбно сказал, посасывая цигарку:
— Грузинский бандеровец… Что ж, Киев город древний, благородный.
День начался, как обычно, — завтрак, карты, прогулка, — все шло чередом и ничто пока не предвещало беды.
Едва мы вернулись с прогулки — заработал телеграф. Стучал Шендерович. Вызывали Никиту Садкова.
«Высылаю тебе ксиву, — просигналил он, — будешь в Почтовом ящике — учти!» — «Что случилось?» — поинтересовался Садков. «Долго объяснять, — ответил он уклончиво, — да и нельзя так — в открытую. В общем, разговор серьезный».
«Ксива» на воровском жаргоне — это записка, справка, вообще любой документ. «Почтовым ящиком» называется общая уборная, расположенная в тюремном коридоре; два раза в сутки (перед завтраком и накануне отбоя) сюда, по очереди, выводят каждую камеру на оправку… Знаменитый этот Почтовый ящик предназначен для особых, сугубо секретных надобностей и является в этом смысле одним из самых надежных мест.
Тут есть немало уголков укромных и испытанных; надзиратели копаться в них не любят, брезгуют (хотя и обязаны по уставу!), и потому корреспонденция доходит по адресу почти бесперебойно.
Вечером Никита Садков уже читал присланную маляву.
«Дело вот какое, — писал Шендерович. — У вас в камере находится Михаил Саакашвили. Я его сегодня видел на прогулке. Он наверное хляет за честного, за чистопородного… Если это так — гони его от себя. И сообщи остальным. Саака — ссученный! Он сперва топил за Хиллари, а теперь за Трампа. Держит нос по ветру, сука! Я за свои слова отвечаю, можешь на меня ссылаться смело. Да и кроме того, есть еще люди, которые об этом знают. И всем нам горько и обидно наблюдать такую картину, когда среди порядочных либералов ходят всякие порченые. И неизвестно, чем они дышат, какому богу молятся…»
Никита Садков прочитал эту записку дважды. Второй раз — вслух.
Была тишина, когда он закончил читать. Камера замерла, занемела, насторожась. Затем все разом поворотились к Сааке.
Он скручивал папиросу; пальцы его ослабли внезапно — табак просыпался на колени… Медленно, очень медленно Саака собрал его, ссыпал в ладонь, и пока он делал все это, камера молчала — ждала.
Потом он закурил, затянулся со всхлипом и поднял к нам лицо. Оно было спокойно (слабость прошла), только чуть подрагивала правая рассеченная шрамом бровь.
— Что ж, — сказал он, — Трампа после его победы я действительно поддержал. Все-таки он - американец!
— Значит, МАГА? — спросили его.
— Великая Америка - чем плохо?
— Может, и Крым российский?
— Нет!
— А Трамп Путина поддерживает?
— Да, — ответил он, — но ведь Трамп - президент Америки!
Он легонько потрогал правую бровь, провел ладонью по щеке (там темнел широкий косой рубец) и сказал с привычной своей усмешечкой:
— Да, было, было. Все топили за Хиллари, и я тоже! Но Америка - святая, значит, и Трамп тоже! Нет, братцы, — он мотнул головой, — я не ватник…
— А что есть ватник? — спросил тогда один из либералов.
— Ватник это тот, — пробубнил Яшин, — кто отрекается от нашей веры и поддерживает Путина.
— Но ведь я никого не предал, — рванулся к нему Саака, — я просто поддержал президента Америки! Американца!
— Друга Путина? — прищурился Яшин. — А раз ты за Трампа, значит, тоже друг Путина?
— Н-нет. Но бывают обстоятельства…
— Послушай, — сказал Яшин, — ты мужик тертый, третий срок уже тянешь — по милости этого самого Путина… Неужели ты ничего не понимаешь?
— А что я, собственно, должен понимать?
— Разницу, — сказал Яшин, — разницу между нами и ими. Ежели Трамп поддерживает Путина…
— Я Путина не поддерживаю!
— Неважно. Я вообще толкую. О правилах. Ежели ты поддерживаешь друга Путина — ты не наш. Ты подчиняешься не либеральным ценностям, а ольгинской методичке. В любой момент тебе прикажут признать Крым российским — и ты это сделаешь. Поставят охранять стену в Мексике — что ж, будешь охранять… Ну а вдруг через эту стену полезут свободные граждане планеты Земля, захотят эмигрировать в США, а? Как тогда? Придется стрелять — ведь так? По приказу!
— Это все теории, — пробормотал Саака, озираясь.
— Бывает и на деле.
— А на деле я боролся с коррупцией. Работал с Госдепом. Меня все знают!
— Истинный либерал не может поддержать Трампа! — жестко проговорил Яшин. — Поддержать друзей Путина! Любых друзей! — он шевельнулся, возвысил голос: — Так я говорю, русофобы?
— Так, — ответили ему.
— Так, — повторил он веско, — таков закон.
И вся камера подхватила нестройно и глухо: «Таков закон».
— Но он неправильный, этот закон, — воскликнул Саака. Он произнес это задыхаясь, скребя ногтями ворот. Рванул его и грузно спрыгнул с нар. — Значит, если я поддерживаю президента США…
— Не надо двоиться, — сказал ему Яшин. — Если уж ты за либеральные ценности — так и живи соответственно. По рыночку. Не трампуй! Не лезь в либералы! +15!
Во время этого разговора Никита Садков молчал, держался особняком. В глубине души он искренне сочувствовал Сааке. "Он прав по-своему. Бесспорно прав! И все, что происходило здесь, нелепо и несправедливо. Какая разница, кто хозяин?", - думал Никита.
Но и те, кто отстаивал закон, тоже были правы — Никита Садков сознавал это, чувствовал и маялся, раздираемый противоречиями.
Яшин проговорил, наклоняясь к Сааке:
— Вчерась, помнишь, ты засомневался: не в ту масть, мол, попал… А ведь так оно и есть — не в ту.
— Ладно, — процедил Саака и сдернул с нар вещевой мешок. — Не в ту масть, говоришь? Поищем другую.
И он ушел из хаты, причем ушел не один. В последний момент, когда он, стоя в дверях, стучал, вызывая дежурного, к нему присоединились еще трое.
— А вы чего? — окликнули их. — Или тоже за Трампа?…
— Конечно, — ответили они.
Уже уходя, задержавшись на миг в дверном проеме, Саака сказал, озирая исподлобья камеру:
— Учтите, либерахи, нас иного. Крови мы не боимся. А она еще будет — большая будет кровь!
Вдруг он остро, пронзительно глянул на Никиту Садкова и усмехнулся, темнея лицом, оскалился судорожно:
— Ну а ты, ватник, имей в виду: кто мне дорогу переходит — тот долго не живет… К тебе у меня особый счет. Запомни!
В лице его и в голосе было столько ненависти, что Никита содрогнулся невольно. "За что он так возненавидел меня? За эту прочтенную мной записку? Что ж, возможно… Но ведь я обязан был ее прочитать. Я не мог поступить иначе!", - горестно подумал Садков.
Неторопливо приблизившись к нам, он швырнул мешок на нары и сказал Яшину с веселой бесцеремонностью:
— А ну-ка подвинься!
— Что-о-о? — протянул с угрозой Яшин и слегка приподнялся, опираясь на локоть. — Я те подвинусь. Я так подвинусь — рад не будешь… Иди отсюдова!
Он выполнял сейчас известный ритуал. Происходила как бы дополнительная проверка; если угроза подействует и человек отойдет, значит, здесь ему и не место! Если нет — стало быть, это, действительно, свой…
Тон был задан. Теперь предстояло услышать ответ. Он последовал тотчас же:
— Ну, ну, — усмехнулся новичок, — не гоношись, не нервничай. Тут, вообще-то, кто — либерал?
— Да…
— Или, может быть, я не в ту масть попал?
— Да нет, все точно…
— Ну, так в чем дело? Двигайся!
Сказано это было спокойно, с какой-то ленцой. Однако была в его голосе особая сила, и Яшин почуял ее, уловил и медленно двинулся, опрастывая место.
Потом, разлегшись на нарах и закурив, новичок представился. По всем правилам этикета. Кличка его была Саака. Специальность — аферист. Погорел на ночной работе в Киеве, а родом был из Грузии.
Яшин теперь уже вполне дружелюбно сказал, посасывая цигарку:
— Грузинский бандеровец… Что ж, Киев город древний, благородный.
День начался, как обычно, — завтрак, карты, прогулка, — все шло чередом и ничто пока не предвещало беды.
Едва мы вернулись с прогулки — заработал телеграф. Стучал Шендерович. Вызывали Никиту Садкова.
«Высылаю тебе ксиву, — просигналил он, — будешь в Почтовом ящике — учти!» — «Что случилось?» — поинтересовался Садков. «Долго объяснять, — ответил он уклончиво, — да и нельзя так — в открытую. В общем, разговор серьезный».
«Ксива» на воровском жаргоне — это записка, справка, вообще любой документ. «Почтовым ящиком» называется общая уборная, расположенная в тюремном коридоре; два раза в сутки (перед завтраком и накануне отбоя) сюда, по очереди, выводят каждую камеру на оправку… Знаменитый этот Почтовый ящик предназначен для особых, сугубо секретных надобностей и является в этом смысле одним из самых надежных мест.
Тут есть немало уголков укромных и испытанных; надзиратели копаться в них не любят, брезгуют (хотя и обязаны по уставу!), и потому корреспонденция доходит по адресу почти бесперебойно.
Вечером Никита Садков уже читал присланную маляву.
«Дело вот какое, — писал Шендерович. — У вас в камере находится Михаил Саакашвили. Я его сегодня видел на прогулке. Он наверное хляет за честного, за чистопородного… Если это так — гони его от себя. И сообщи остальным. Саака — ссученный! Он сперва топил за Хиллари, а теперь за Трампа. Держит нос по ветру, сука! Я за свои слова отвечаю, можешь на меня ссылаться смело. Да и кроме того, есть еще люди, которые об этом знают. И всем нам горько и обидно наблюдать такую картину, когда среди порядочных либералов ходят всякие порченые. И неизвестно, чем они дышат, какому богу молятся…»
Никита Садков прочитал эту записку дважды. Второй раз — вслух.
Была тишина, когда он закончил читать. Камера замерла, занемела, насторожась. Затем все разом поворотились к Сааке.
Он скручивал папиросу; пальцы его ослабли внезапно — табак просыпался на колени… Медленно, очень медленно Саака собрал его, ссыпал в ладонь, и пока он делал все это, камера молчала — ждала.
Потом он закурил, затянулся со всхлипом и поднял к нам лицо. Оно было спокойно (слабость прошла), только чуть подрагивала правая рассеченная шрамом бровь.
— Что ж, — сказал он, — Трампа после его победы я действительно поддержал. Все-таки он - американец!
— Значит, МАГА? — спросили его.
— Великая Америка - чем плохо?
— Может, и Крым российский?
— Нет!
— А Трамп Путина поддерживает?
— Да, — ответил он, — но ведь Трамп - президент Америки!
Он легонько потрогал правую бровь, провел ладонью по щеке (там темнел широкий косой рубец) и сказал с привычной своей усмешечкой:
— Да, было, было. Все топили за Хиллари, и я тоже! Но Америка - святая, значит, и Трамп тоже! Нет, братцы, — он мотнул головой, — я не ватник…
— А что есть ватник? — спросил тогда один из либералов.
— Ватник это тот, — пробубнил Яшин, — кто отрекается от нашей веры и поддерживает Путина.
— Но ведь я никого не предал, — рванулся к нему Саака, — я просто поддержал президента Америки! Американца!
— Друга Путина? — прищурился Яшин. — А раз ты за Трампа, значит, тоже друг Путина?
— Н-нет. Но бывают обстоятельства…
— Послушай, — сказал Яшин, — ты мужик тертый, третий срок уже тянешь — по милости этого самого Путина… Неужели ты ничего не понимаешь?
— А что я, собственно, должен понимать?
— Разницу, — сказал Яшин, — разницу между нами и ими. Ежели Трамп поддерживает Путина…
— Я Путина не поддерживаю!
— Неважно. Я вообще толкую. О правилах. Ежели ты поддерживаешь друга Путина — ты не наш. Ты подчиняешься не либеральным ценностям, а ольгинской методичке. В любой момент тебе прикажут признать Крым российским — и ты это сделаешь. Поставят охранять стену в Мексике — что ж, будешь охранять… Ну а вдруг через эту стену полезут свободные граждане планеты Земля, захотят эмигрировать в США, а? Как тогда? Придется стрелять — ведь так? По приказу!
— Это все теории, — пробормотал Саака, озираясь.
— Бывает и на деле.
— А на деле я боролся с коррупцией. Работал с Госдепом. Меня все знают!
— Истинный либерал не может поддержать Трампа! — жестко проговорил Яшин. — Поддержать друзей Путина! Любых друзей! — он шевельнулся, возвысил голос: — Так я говорю, русофобы?
— Так, — ответили ему.
— Так, — повторил он веско, — таков закон.
И вся камера подхватила нестройно и глухо: «Таков закон».
— Но он неправильный, этот закон, — воскликнул Саака. Он произнес это задыхаясь, скребя ногтями ворот. Рванул его и грузно спрыгнул с нар. — Значит, если я поддерживаю президента США…
— Не надо двоиться, — сказал ему Яшин. — Если уж ты за либеральные ценности — так и живи соответственно. По рыночку. Не трампуй! Не лезь в либералы! +15!
Во время этого разговора Никита Садков молчал, держался особняком. В глубине души он искренне сочувствовал Сааке. "Он прав по-своему. Бесспорно прав! И все, что происходило здесь, нелепо и несправедливо. Какая разница, кто хозяин?", - думал Никита.
Но и те, кто отстаивал закон, тоже были правы — Никита Садков сознавал это, чувствовал и маялся, раздираемый противоречиями.
Яшин проговорил, наклоняясь к Сааке:
— Вчерась, помнишь, ты засомневался: не в ту масть, мол, попал… А ведь так оно и есть — не в ту.
— Ладно, — процедил Саака и сдернул с нар вещевой мешок. — Не в ту масть, говоришь? Поищем другую.
И он ушел из хаты, причем ушел не один. В последний момент, когда он, стоя в дверях, стучал, вызывая дежурного, к нему присоединились еще трое.
— А вы чего? — окликнули их. — Или тоже за Трампа?…
— Конечно, — ответили они.
Уже уходя, задержавшись на миг в дверном проеме, Саака сказал, озирая исподлобья камеру:
— Учтите, либерахи, нас иного. Крови мы не боимся. А она еще будет — большая будет кровь!
Вдруг он остро, пронзительно глянул на Никиту Садкова и усмехнулся, темнея лицом, оскалился судорожно:
— Ну а ты, ватник, имей в виду: кто мне дорогу переходит — тот долго не живет… К тебе у меня особый счет. Запомни!
В лице его и в голосе было столько ненависти, что Никита содрогнулся невольно. "За что он так возненавидел меня? За эту прочтенную мной записку? Что ж, возможно… Но ведь я обязан был ее прочитать. Я не мог поступить иначе!", - горестно подумал Садков.
Неугодных тоталитарному режиму людей либо отправляли на далекий Север, либо прятали в дурдома. Самым главным дурдомом страны, равно как и главным центром психологических экспертиз, был Институт имени Сербского.
Откровенно говоря, в этот капкан попадали не только молодые либералы, искатели приключений, желающие как-то разнообразить унылый тюремный быт. Были люди и посерьезней, в основном так называемые «ярые расхитители государственной собственности», они мотали максимальный срок по статье, которая предусматривала до 15 лет.
Побывал там и Никита Садков. С виду аккуратное и чисто выбеленное здание Института Сербского хранило в себе тайну о таких человеческих страданиях, которые передать на бумаге не по силам. Пациентами здесь были люди, обвиняемые в самых тяжких преступлениях. Их свозили сюда со всей страны. Но игра для них, конечно, стоила свеч, и они играли.
Журналист Алексей Венедикт целый месяц мазал на хлеб свой же кал, ел этот «бутерброд», запивал чаем, изображая на лице огромное удовольствие. Но, как потом чисто случайно узнал Садков, пятнадцати лет ему все же не удалось избежать.
Были при Садкове еще две «живности», с позволения сказать. Один, Прибыловский, в роли петуха, тоже в течение полугода почти каждое утро будил всю больницу кукареканьем, бил крыльями и клевал все что придется, но и этот не прошел до конца испытаний, его забраковали и отправили в тюрьму. Подробностями Никита, правда, не интересовался, но нетрудно догадаться, что его там ждало.
Но самым ненавистным придурком была кошка — Каспаров. Тех, кто вел себя тихо, не буйствовал, выводили из камер-палат в столовую, которая находилась на этом же этаже. Кормили, правда, хорошо, надо отдать им должное. Так вот, представьте себе картину. Сидят за столом больные или симулянты, как кому будет угодно, а под столом ходит на четвереньках и мяукает дегенерат. Как только ему кто-нибудь бросит кусок котлеты или еще какие-нибудь остатки пищи, он ловит их на лету с проворством кошки, а поглотив, идет лизать руку и ластиться к тому, кто почтил его вниманием, мяукая и ложась на спину. Кстати, «оно» тоже не вставало с четверенек, так же спало и ело из миски под шконкой. Но все это надо было видеть. Говорили, что его давно уже отправили бы, но над ним проводили какие-то эксперименты.
Никита проявил бы к нему сострадание и оказал бы посильную помощь, если бы ему, как и многим другим, грозили 15 лет, но этот гад сидел за воровство. Большее, что могли ему дать, это пять лет. Когда Никита узнал об этом, он весь месяц и пять дней, которые пробыл там, пинал его под столом — не как кошку, а как бешеного пса.
Но в этом заведении были пациенты и с другими диагнозами.
После карантина Никиту определили в палату-камеру на втором этаже. Человек, который впервые входит не то что в камеру, но и в любое другое помещение, непременно обращает на себя внимание присутствующих. На Никиту же никто не обратил никакого внимания, когда он перешагнул порог палаты-камеры № 237 и за мной щелкнул замок. По привычке он одним взглядом окинул камеру и направился к свободной шконке, мимоходом разглядывая обстановку и присутствующих там людей. Над большим столом, который стоял посередине, склонившись над каким-то огромным листом бумаги, стояли четыре человека и оживленно о чем-то беседовали, абсолютно ни на кого не обращая внимания.
Трое остальных обитателей камеры либо спали, либо делали вид, что спят, по крайней мере, дедушка, который лежал на соседней со мной шконке, спал.
Никита положил мыло в тумбочку, так же не спеша направился к столу. Он не мог понять, где они взяли такой огромный лист ватмана, который лежал на столе. Точнее, это была карта, на которой с поразительной точностью был нанесен план Бородинского сражения: Багратионовы флеши, редуты Раевского, ставки Кутузова и Наполеона, диспозиция обеих армий — вообще, вся кампания 1812 года была налицо. Но все это он увидел чуть позже, а в первое мгновение был ошарашен другим. Не успел он подойти к столу, как двое из присутствующих тут же подняли головы и повернулись к Садкову. Изумлению его не было предела.
Прямо на него смотрел Кутузов, точь-в-точь как в кинофильме «Гусарская баллада», а рядом, слева, стоял князь Багратион. Да ладно бы, если бы просто повернулись и посмотрели на него как бы в недоумении, а то ведь тут же, как он подошел, Кутузов сразу спросил без обиняков: «Кем вы посланы, сударь?» — «Его государя императорским величеством», — отчеканил Садков, приложив руку ко лбу. Он даже сам не заметил, как вошел в роль. «Отлично, — по-военному браво ответил сей славный полководец. — Вы можете пока присоединиться к нашей разработке стратегического плана осенней кампании, а затем доложить обо всем виденном государю императору». И, обратившись к присутствующим, произнес: «Вот видите, господа, как заботится об исходе кампании этой государь-батюшка, шлет да шлет гонцов».
Тут только Садков стал разглядывать, что делается вокруг. Двое других присутствующих за столом, по всей вероятности, были адъютантами главнокомандующего и Багратиона, но они все время молчали. Неизвестно, сколько нужно было терпения и изобретательности, чтобы сшить все эти костюмы, карта же была точной копией оригинала, здесь тоже должны были потрудиться люди, обладающие хорошим знанием истории. Кутузовым был бывший учитель истории, кем были остальные. Каждый из них уже не один год находился на излечении, если вообще здесь можно было излечиться. Еаждый день, с завидным постоянством они разрабатывали стратегический план осенней кампании, внося постоянные коррективы, и при этом абсолютно ни на кого не обращали внимания. Будто никого и не было рядом.
От скуки и Никита иногда принимал участие в разработке плана, внося разнообразие в их будни. Такой день они считали особенно удачным и на следующее утро думали уже представить план государю, и так каждый раз. В общем, это были несчастные люди, достойные сострадания.
Следующим, пятым сокамерником был Владимир Сорокин. Парадоксально, но факт, он знал роман «Голубое сало» чуть ли не наизусть. Никита порой вступал с ним в яростную полемику, забывая, что перед ним больной человек. Откровенно говоря, когда речь заходила о литературе, никто бы не мог увидеть в нем дурака. Он прекрасно знал литературу, как только ее может знать литературовед, кем он и был, пока у него на этой почве не съехала крыша.
Надо ли писать о том, что в Бутырки через месяц и пять дней вернулся уже другой Никита Садков, поумневший и повзрослевший лет на десять.
Прибывший с последним этапом зэк неожиданно объявил себя не просто либералом, а диссидентом еще с тех времен. Поскольку Шендерович готовился к освобождению, он должен был передать вновь прибывшему общак и верховную власть в зоне. Но пахан не собирался этого делать. – Я такого либерала не знаю, – сказал он своим приближенным. – С ним еще разобраться надо! Хотя высокий ранг прибывшего подтвердили в поступившей малевке известные западники, решение Шендеровича не изменилось. Он вызвал претендента к себе для разбора. Тот явился один, хотя уже имел собственную свиту. Но поскольку слово Шендеровича являлось законом, до его одобрения никто не посмел бы поддерживать неизвестного авторитета. Шендерович сидел на кровати в королевском углу. Помещение отряда очистили от посторонних, только шесть «торпед» из личной охраны почтительно замерли у входа, следя за каждым движением пахана и вместе с тем не слыша ни одного слова. Претендент, подойдя, поздоровался и опустился на табурет, подчеркнув тем самым, что занимает равное с Шендеровичем положение. Он был среднего роста, широк в плечах, без татуировок на видимых частях тела. – Значит, говоришь, либерал? Рыночник? – Точно, – уголок рта недовольно дернулся. – И как зовут? – Волков, – он отвечал с явным принуждением. Шендерович никогда не слышал такой фамилии. И либералы не появляются на голом месте. Если бы не подтверждающая малевка, он бы решил, что это просто наглый самозванец. Но такого на его памяти еще не было. Случается, выдумывают себе заслуги, но присвоить высший ранг... Нет, такого действительно не могло быть. – Где тебе передали грант? – В Москве. Держался Волков очень уверенно и спокойно, как человек, чувствующий свою правоту и силу. – Кто? – Навальный. Шендерович задумался. – Сними рубашку. Чуть помедлив, Волков разделся. Знаки на теле говорят куда больше, чем слова. Но татуировок, свидетельствующих о длительном зоновском стаже, отражающих продвижение по ступеням иерархии, у незнакомца не было. Лишь Зюганов с стиральным порошком. Такое колет себе агрессивная шелупень, унижающая коммунистов, но это еще не означает, что носитель - либерал. – Какие дела за тобой? – На Болотной митинговал разок. Шендерович начал закипать. Он уже понял, с кем имеет дело. Один из «новых», баклан, чье место у параши... Или откатил за грант, или получил звание либерала в счет совместных дел и взаимных расчетов. Таких называют «рублевыми» из-за нестабильности. – Кого из воров знаешь? – Навального. – Еще? Волков пожал, плечами. – Мало, что ли? Шендерович сказал длинную фразу на английском. Собеседник не отреагировал. – Не понял? – Нет. Я и иностранного не знаю. – А как в «хату» входят? Волков вновь пожал плечами. – Зачем мне все это? Приняли как положено. На воле я в авторитете. Всех знаю, меня все знают. – А как ты думал зону на себя брать? Кто тебя в других «домах» послушает? Кто твое имя знает? Кто твои малевки примет? Собеседник Шендеровича презрительно усмехнулся. – Через волю что угодно устрою! Либерал долго смотрел на «рублевого» тяжелым, давящим взглядом. – И голодовку по всему краю объявишь? И зоны на бунт поднимешь? И рубль обрушишь? И митинги замутишь? Как же ты это сделаешь через волю-то? Вместо ответа Волков презрительно сплюнул на пол. Ни один мускул не дрогнул на лице Шендеровича. Он поднял палец. Шестеро мордоворотов мигом оказались рядом. Они видели, что сделал новичок, и им все было ясно. Плевать в «хате» нельзя. Это плевок на весь уклад жизни «людей», крайняя степень неуважения к их миру. Настоящий либерал не позволит себе такого. Ватник последний подобной штуки не выкинет! Кто же тогда этот фофан, выдающий себя за «западника»? Засланный мент?! По выражениям лиц «торпед» Волков понял, что упорол серьезный косяк. Спокойствие и уверенность стали его покидать. – Что за базар? – развязно спросил он. Но никто не обращал на него внимания. «Торпеды» ждали слова хозяина. – Это не либерал, – вынес приговор Шендерович. – Его короновали авторитетные люди, но они ошиблись, и зона ошибку поправит. Пусть живет «мужиком», а там видно будет... Мордовороты расслабились. – Он наших понятий не знает, поэтому он здесь плюнул. Дайте ведро и тряпку, он вымоет пол... Волков вскочил. – Найдите ватника пол мыть! – Ты и есть ватник, – прежним ровным тоном продолжил Шендерович. – А если откажешься, ночевать будешь в петушином кутке. Волков плюхнулся обратно на табурет. – Чтобы он запомнил свою ошибку, звать мы его отныне будем Плевком. Через полчаса Плевок закончил мыть пол. Работа была нетрудной, но позорной: даже настоящий либерал, выполнив ее, утрачивал звание и авторитет. Шендерович удовлетворенно хмыкнул. В жизни случается всякое: когда нет хозяина зоны, такой может занять это место. Но теперь Волкова больше не существует, есть мужик Плевок. И даже когда Шендерович уйдет, Плевок уже не сможет подняться, какие бы малевки ни приходили с воли и какие бы авторитеты их ни подписывали.
Одним из самых неприятных воспоминаний Никиты Садкова была вторая ходка, через несколько месяцев после встречи с Володиным, когда ему чудом удалось избежать участи петуха.
В камеру Никиту втолкнули перед отбоем. Со скрипом захлопнулась за спиной тяжелая дверь. Прямо перед ним лежало чистое, аккуратно расправленное полотенце. Тускло светила мутная лампочка под сводчатым потолком, воняло парашей и потом. С десяток арестантов валялись на койках. Четверо зэков сидели на шконках и на поставленном между ними табурете резались в самодельные карты.
Золотце (тогда он еще не дорос до Золотого) замер на пороге, привыкая к смрадному полумраку. Он то и дело переводил взгляд с чистой белой тряпицы на обитателей хаты и обратно. Ведь неспроста лежит тут это полотенце, и неспроста зэки не обращают на него никакого внимания. Значит, это подлянка. Ловушка. Всех понятий он тогда не знал. Наступит на чистое, те оскорбятся, и начнется…
Он ошибся со своего первого шага. Полотенца уже давно не стелят, разве что иногда на малолетке. Но когда стелили, то надо было демонстративно вытереть об него ноги. И конечно, вступить в контакт со старожилами.
А Никита перешагнул через полотенце и направился к двум свободным койкам. Садков привык считаться с другими людьми. Он даже не обращал на них внимания. Потому что в самом крутом споре мог легким движением указательного пальца скрыть тред. Но сейчас все было по-другому.
– Ты куда попер, ватник?! Ослеп, людей не видишь? Или немой – здороваться не научился?!
Четверо зэков уставились на него с откровенной враждебностью. Судя по многочисленным татуировкам, все они были отнюдь не первоходами. Потные тела покрывала обильная синяя роспись: анимешные девочки, флаги США и ЕС, масонские символы… Обитатели других шконок тоже приподнялись и обратили к новичку испытующие взгляды.
– Здорово, мужики, – сказал он, вспомнив первый опыт с Навальным и не став выдавать себя за матерого либерала. И ошибся второй раз.
– Какие мы тебе мужики! – презрительно прищурился либерал, сидящий ближе всех к двери. – Мужики в колхозе лопатами машут! А я на бирже играл!
Аборигены дружно загоготали. Никита повел плечами и шагнул вперед, сжимая кулаки.
– Чего ржете? Ватника нашли?! – угрожающе прикрикнул он.
Но тот, кому адресовался окрик, не испугался грозного противника. Остроносый, белесый арестант вытянул руку с заточенным штырем и сдавленно хрюкнул:
– Не кипишись, а то я тебе в брюхе дырку проколю, чтоб пар вышел, как из Йеллоустоуна!
Вкрадчивый голос прозвучал уверенно. Наверное, потому, что этим ржавым штырем он легко мог сделать это.
– Точняк! – поддержал его сосед по шконке. – В открытый хавальник и хер словить недолго…
Этот вообще производил отталкивающее впечатление. Вывернутые губы шевелились, как две пиявки, присосавшиеся к впалым щекам. Лысый череп сально поблескивал.
С верхних шконок тяжело спрыгнули два квадратных парня с дегенеративными лицами убийц. Никита невольно разжал кулаки.
Третий «туберкулезник» – тщедушный старичок с выпяченной вперед челюстью, прошамкал беззубым ртом:
– Што-то ты мне не нравишься. Ты хто? Погоняло?
– Золотце. Ну и че? – сбавив тон, процедил Никита.
– Окрас? С кем работал?
– Петуху, обмотанному в российский флаг, голову отрезал… О флаг ноги вытирал... На Вечный огонь ссал...
– А кого знаешь? – не унимался зэк, поигрывая своим штырем.
– Шехтмана, Мальцева, Латынину… Но они, может, и не помнят меня…
– А, значит, лох… Чего ж волну гнал? Вот я тебе за наглость брюхо проткну!
– Хватит, Удальцов! – урезонил его старичок. – Сколько можно? Троих на больничку отправил, больше с рук не сойдет!
– А мне плевать! Сколько той жизни осталось… Я могу всех переколоть! Что мне сделают? Вот ты, Лимонов, что мне можешь сделать?
Но беззубый не обратил на своего сотоварища никакого внимания и продолжал гипнотизировать Никиту жуткими змеиными глазами.
Садкова начал бить нервный озноб. Сейчас, среди отмороженных русофобов, в замкнутом вонючем пространстве, где душный воздух кишел бациллами СПИДА, туберкулеза, сифилиса и чумы, весь его опыт акций для пораши не мог защитить душу от противного страха смерти. Вот мигнет сейчас этот отвратительный старик – и его начнут рвать на куски! Но Лимонов не стал мигать.
– Ладно, устраивайся на верхней шконке, – обратился он к новоприбывшему. – Будешь жить пока мужиком. Посмотрим, что ты за птица…
– А если нам не понравишься, то водицы из парашки хлебнешь да очко подставишь, – обыденным тоном пообещал остроносый.
Лимонов озабоченно покачал головой и добавил:
– Только спи чутко, как бы тебя Удальцов в натуре не заколбасил. У него крыша конкретно едет. А хате лишние проблемы ни к чему…
Вполне естественно, что ночью Никита не сомкнул глаз. Он нервно ворочался на железных полосках шконки, которые тощий матрац, больше напоминающий простыню, не сглаживал и сгладить не мог. Было жарко, тело покрылось липким потом, не хватало воздуха… В камере шла своя – непонятная и страшная жизнь: кто-то хрипел во сне, в углу кого-то то ли душили, то ли насиловали, а может – делали и то и другое…
Утром, измученный и невыспавшийся, Садков получил алюминиевую миску с несъедобной пшенной кашей, кусок черного, вязкого, как пластилин, хлеба и едва теплый чай, напоминающий цветом кошачью мочу. Он не притронулся к еде. И обессиленно лежал на спине, глядя в бетонный, покрытый темными разводами потолок. Неужели это жалкое существование продлится месяцы и годы?! А может, всю оставшуюся жизнь?!
Изможденный молодой парень старательно мыл пол. Над ним издевались, награждали пинками и называли Альбац. Из разговоров было ясно, что это его «опустили» минувшей ночью. Теперь он должен спать под шконкой, есть из параши и держаться подальше от «чистых людей».
– Смотри, петух позорный, если «зашкваришь» кого, мы тебя «посадим», – глумился Удальцов. – Помнишь, Лимонов, как мы того фофана на ростовской пересылке «посадили»?
– Который либералом назывался? – ухмыльнулся шамкающий старик. – Еще бы! Он потом все свои восемь лет на спине пролежал…
– И этих стукачей володинских на Бутырке опустили, – вмешался здоровенный браток, похожий на питекантропа.
– Ольгинцев, которых Володин долбит, на куски резать надо! Чтоб неповадно!
– Вот попалась бы мне какая-нибудь падаль, которую Володин вербанул! – мечтательно проговорил питекантроп.
Никита даже дышать перестал.
– Ничего, менты рано или поздно выдают наседок, и они к нам попадают!
– Или по воле встретимся и кишки выпустим!
– Нет, на воле ему быстрая смерть… А на киче помучается, кашки-парашки поест, очко разработает, а потом его в лепешку растопчут… Так правильней будет, заслужил, гад!
В этот момент лязгнул малый засов, откинулась «кормушка». Снаружи донесся пронзительный голос.
– Садков, тебе установление данных, иди, распишись!
Садков. «Кормушка» захлопнулась. Он быстро пробежал текст. «При задержании назвался Стивом Джобсом, впоследствии установлено, что настоящая фамилия Садков, а потому считать Джобса по всем документам Садковым…» Вполне безобидное постановление. А вот каким будет следующее? Вдруг Володин на допрос дернет?
– Что там тебе принесли? – спросил Лимонов. – Ну-ка, пусть общество почитает…
В камеру Никиту втолкнули перед отбоем. Со скрипом захлопнулась за спиной тяжелая дверь. Прямо перед ним лежало чистое, аккуратно расправленное полотенце. Тускло светила мутная лампочка под сводчатым потолком, воняло парашей и потом. С десяток арестантов валялись на койках. Четверо зэков сидели на шконках и на поставленном между ними табурете резались в самодельные карты.
Золотце (тогда он еще не дорос до Золотого) замер на пороге, привыкая к смрадному полумраку. Он то и дело переводил взгляд с чистой белой тряпицы на обитателей хаты и обратно. Ведь неспроста лежит тут это полотенце, и неспроста зэки не обращают на него никакого внимания. Значит, это подлянка. Ловушка. Всех понятий он тогда не знал. Наступит на чистое, те оскорбятся, и начнется…
Он ошибся со своего первого шага. Полотенца уже давно не стелят, разве что иногда на малолетке. Но когда стелили, то надо было демонстративно вытереть об него ноги. И конечно, вступить в контакт со старожилами.
А Никита перешагнул через полотенце и направился к двум свободным койкам. Садков привык считаться с другими людьми. Он даже не обращал на них внимания. Потому что в самом крутом споре мог легким движением указательного пальца скрыть тред. Но сейчас все было по-другому.
– Ты куда попер, ватник?! Ослеп, людей не видишь? Или немой – здороваться не научился?!
Четверо зэков уставились на него с откровенной враждебностью. Судя по многочисленным татуировкам, все они были отнюдь не первоходами. Потные тела покрывала обильная синяя роспись: анимешные девочки, флаги США и ЕС, масонские символы… Обитатели других шконок тоже приподнялись и обратили к новичку испытующие взгляды.
– Здорово, мужики, – сказал он, вспомнив первый опыт с Навальным и не став выдавать себя за матерого либерала. И ошибся второй раз.
– Какие мы тебе мужики! – презрительно прищурился либерал, сидящий ближе всех к двери. – Мужики в колхозе лопатами машут! А я на бирже играл!
Аборигены дружно загоготали. Никита повел плечами и шагнул вперед, сжимая кулаки.
– Чего ржете? Ватника нашли?! – угрожающе прикрикнул он.
Но тот, кому адресовался окрик, не испугался грозного противника. Остроносый, белесый арестант вытянул руку с заточенным штырем и сдавленно хрюкнул:
– Не кипишись, а то я тебе в брюхе дырку проколю, чтоб пар вышел, как из Йеллоустоуна!
Вкрадчивый голос прозвучал уверенно. Наверное, потому, что этим ржавым штырем он легко мог сделать это.
– Точняк! – поддержал его сосед по шконке. – В открытый хавальник и хер словить недолго…
Этот вообще производил отталкивающее впечатление. Вывернутые губы шевелились, как две пиявки, присосавшиеся к впалым щекам. Лысый череп сально поблескивал.
С верхних шконок тяжело спрыгнули два квадратных парня с дегенеративными лицами убийц. Никита невольно разжал кулаки.
Третий «туберкулезник» – тщедушный старичок с выпяченной вперед челюстью, прошамкал беззубым ртом:
– Што-то ты мне не нравишься. Ты хто? Погоняло?
– Золотце. Ну и че? – сбавив тон, процедил Никита.
– Окрас? С кем работал?
– Петуху, обмотанному в российский флаг, голову отрезал… О флаг ноги вытирал... На Вечный огонь ссал...
– А кого знаешь? – не унимался зэк, поигрывая своим штырем.
– Шехтмана, Мальцева, Латынину… Но они, может, и не помнят меня…
– А, значит, лох… Чего ж волну гнал? Вот я тебе за наглость брюхо проткну!
– Хватит, Удальцов! – урезонил его старичок. – Сколько можно? Троих на больничку отправил, больше с рук не сойдет!
– А мне плевать! Сколько той жизни осталось… Я могу всех переколоть! Что мне сделают? Вот ты, Лимонов, что мне можешь сделать?
Но беззубый не обратил на своего сотоварища никакого внимания и продолжал гипнотизировать Никиту жуткими змеиными глазами.
Садкова начал бить нервный озноб. Сейчас, среди отмороженных русофобов, в замкнутом вонючем пространстве, где душный воздух кишел бациллами СПИДА, туберкулеза, сифилиса и чумы, весь его опыт акций для пораши не мог защитить душу от противного страха смерти. Вот мигнет сейчас этот отвратительный старик – и его начнут рвать на куски! Но Лимонов не стал мигать.
– Ладно, устраивайся на верхней шконке, – обратился он к новоприбывшему. – Будешь жить пока мужиком. Посмотрим, что ты за птица…
– А если нам не понравишься, то водицы из парашки хлебнешь да очко подставишь, – обыденным тоном пообещал остроносый.
Лимонов озабоченно покачал головой и добавил:
– Только спи чутко, как бы тебя Удальцов в натуре не заколбасил. У него крыша конкретно едет. А хате лишние проблемы ни к чему…
Вполне естественно, что ночью Никита не сомкнул глаз. Он нервно ворочался на железных полосках шконки, которые тощий матрац, больше напоминающий простыню, не сглаживал и сгладить не мог. Было жарко, тело покрылось липким потом, не хватало воздуха… В камере шла своя – непонятная и страшная жизнь: кто-то хрипел во сне, в углу кого-то то ли душили, то ли насиловали, а может – делали и то и другое…
Утром, измученный и невыспавшийся, Садков получил алюминиевую миску с несъедобной пшенной кашей, кусок черного, вязкого, как пластилин, хлеба и едва теплый чай, напоминающий цветом кошачью мочу. Он не притронулся к еде. И обессиленно лежал на спине, глядя в бетонный, покрытый темными разводами потолок. Неужели это жалкое существование продлится месяцы и годы?! А может, всю оставшуюся жизнь?!
Изможденный молодой парень старательно мыл пол. Над ним издевались, награждали пинками и называли Альбац. Из разговоров было ясно, что это его «опустили» минувшей ночью. Теперь он должен спать под шконкой, есть из параши и держаться подальше от «чистых людей».
– Смотри, петух позорный, если «зашкваришь» кого, мы тебя «посадим», – глумился Удальцов. – Помнишь, Лимонов, как мы того фофана на ростовской пересылке «посадили»?
– Который либералом назывался? – ухмыльнулся шамкающий старик. – Еще бы! Он потом все свои восемь лет на спине пролежал…
– И этих стукачей володинских на Бутырке опустили, – вмешался здоровенный браток, похожий на питекантропа.
– Ольгинцев, которых Володин долбит, на куски резать надо! Чтоб неповадно!
– Вот попалась бы мне какая-нибудь падаль, которую Володин вербанул! – мечтательно проговорил питекантроп.
Никита даже дышать перестал.
– Ничего, менты рано или поздно выдают наседок, и они к нам попадают!
– Или по воле встретимся и кишки выпустим!
– Нет, на воле ему быстрая смерть… А на киче помучается, кашки-парашки поест, очко разработает, а потом его в лепешку растопчут… Так правильней будет, заслужил, гад!
В этот момент лязгнул малый засов, откинулась «кормушка». Снаружи донесся пронзительный голос.
– Садков, тебе установление данных, иди, распишись!
Садков. «Кормушка» захлопнулась. Он быстро пробежал текст. «При задержании назвался Стивом Джобсом, впоследствии установлено, что настоящая фамилия Садков, а потому считать Джобса по всем документам Садковым…» Вполне безобидное постановление. А вот каким будет следующее? Вдруг Володин на допрос дернет?
– Что там тебе принесли? – спросил Лимонов. – Ну-ка, пусть общество почитает…
То ли по совпадению, то ли со смыслом, но сходку назначили в Мытищах. Разбитая, замусоренная платформа, бетонная лестница с выкрошенными ступенями, старушки, продающие в газетных кулечках грибы и голубику, какие-то пацаны, лузгающие семечки в конце платформы… Только заметно похолодало, дул резкий пронизывающий ветер да листва на окружающих деревьях пожелтела и облетала.
Шехтман плотнее запахнул поношенный пиджак, ссутулился, ниже надвинул на лоб серую кепку. В не новых, но начищенных сапогах он выглядел старомодно – вроде в начале пятидесятых получил «десятку» и только что откинулся. Никита Садков был в широких брюках, разношенных кедах и фланелевой лыжной куртке с начесом изнутри – в таком наряде легче драться и убегать, да и умирать, наверное, тоже легче… Но умирать он не собирался.
К ним подбежал приблатненного вида оголец, покарябал обоих колючими глазами, сплюнул.
– На сходку? Вон туда идите, – грязный палец указал на узкую тропинку, идущую от лестницы вправо. – Там покажут.
Садков шел впереди. На этот раз они двигались вдаль от квартала. Все выше становился кустарник, под ногами хрустели сухие ветки, вокруг с тонким звоном вились комары, лезли в глаза, жалили открытые части тела.
Они шли довольно долго, потом тропинка уперлась в овраг, здесь курил еще один мальчишка, он показал, куда свернуть.
Обойдя зловонный, затянутый тиной пруд, либералы подошли к узкому проходу в высоком кустарнике, по обе стороны которого стояли широкоплечие гладиаторы, нанятые атлантами, которые тщательно ощупали либералов и хмуро поинтересовались, кто есть кто.
– Я Шехтман, не узнаете, что ли?! – раздраженно буркнул старый либерал, хотя он был на Украине и недавно вернулся в Россию.
Потом показал пальцами:
– Это Никита Садков, кликуха Золотой, ему предъявлять будут.
Гладиаторы изобразили на кирпичных мордах почтение и кивнули.
– Шехтман проходит к западникам, ответчик – к кострищу, там уже ждет один…
Вслед за Шехтманом Никита вышел на мрачную поляну с пятном выгоревшей травы и черными головешками в дальнем конце. Здесь уже находились человек двадцать пять – тридцать. Кто-то сидел на пеньке или прямо на земле, кто-то стоял, прислонившись к дереву, некоторые, собравшись в кружок, тихо разговаривали.
На неуместных и странно выглядящих среди леса табуретках сидели трое: средних лет мужик, старик и мужик с бородой. Первого Никита узнал – это был Навальный, который его чуть не опустил во время первой встречи. Вторым оказался Лимонов, а третьим - Мальцев. Вокруг центровой троицы лениво перебрасывались словами полтора десятка солидных либералов, среди которых Садков рассмотрел еще несколько знакомых лиц. К ним и направился Шехтман. А Никита нехотя подошел к кострищу, вокруг которого нервно, как загнанный зверь, ходил, смоля папиросу, незнакомый русофоб.
– Значит, ты и есть второй? – спросил он, вытирая рукой пот с рябого лица. Передний зуб выбит, пальцы сплошь покрывали татуировки: Аска из НГЕ, означавшая любовь к цундере, на четырех пальцах - Я Х В Е. – И что тебе предъявляют?
– Лучше про себя расскажи! – огрызнулся Садков.
– В суки записывают! – жарко дыша, ответил тот. – Внаглую, без доказов, по беспределу! Ты же помнишь меня по хате, где Тесака замочили, я правильный пацан!
– В суки – это плохо, – сказал Никита и сделал шаг в сторону.
– Ты что, сразу поверил?! – взвизгнул щербатый. – Я что, похож на суку?!
– Не знаю. – Никита пожал плечами. – Сейчас разберутся…
– Знаешь, как они разбираются? – щербатый затрясся, на губах выступила пена. – Перо в бок – вот и все разбирательство!
Очевидно, он ждал, что Садков начнет его успокаивать, но тот молча отвернулся. У него были свои проблемы, и он точно не знал, как они разрешатся.
Шехтман подошел прямо к авторитетам, но те встретили его холодно. Никто уважения не проявил, даже руки не подали.
– Совсем запустил дела, – через губу сказал Навальный. – На митинги не ходишь, с чекистами что-то мутишь и в фейсбуке визжишь...
– Нормально все… За Садкова обскажу.
– Давайте начинать! – прошамкал Лимонов.
Тут же вокруг сидящих на табуретках авторитетов образовался полукруг тех, кто был уполномочен судить и имел право голоса. Остальные играли подсобные роли. Несмотря на это, сам факт участия в сходке выделял их среди всех остальных западников, повышал их авторитет и приближал к верхушке либерального мира.
– Оппозиционеры, идейные либералы! – громко сказал Навальный. – Начинаем честный разбор! Много вопросов решить надо, а начнем с «правилки», чтобы очистить наше братство от тех недостойных, двоедушных гадов, которые нарушают наши законы… Две предъявы у нас сегодня, и первая к Кацу. Иди сюда, Кац!
Щербатый бросил окурок и, обойдя кострище, медленно вышел на середину поляны, оказавшись в середине полукруга.
– В мае четверо наших вышли на пикет и их сразу повязали. Трое пацанов загремели на кичу, а этого отпустили. Вроде на него показаний не было! Ну ладно, бывает! Потом летом ребята на акции протеста сгорели, а он должен был с ними идти, да не пошел: сказал – живот прихватило! Два раза такое втиралово не проходит!
– Да правда живот болел, ватой буду! – истерически заорал Кац. – Я не при делах! Совпало так! Совпало!
– Тебя не спрашивали, заткнись! – рявкнул Навальный. И обратился к обвинителю:
– Еще что против него есть?
Навальный сделал знак, тот нырнул в кусты и вывел на поляну невысокого кряжистого мужика.
– Привет свободному обществу! – поздоровался он, неспешно обведя взглядом собравшихся. Чувствовалось, что он очень уверен в себе.
– Что знаешь? Говори, как на духу! – приказал Навальный.
– Помните, Немцова замочили? А он, сука, бизнес цветочный на мосту устроил. На нашем горе бабки греб. А еще в покере шулерил!
Либералы переглянулись, по их рядам прошел угрожающий ропот. Тучи над Кацом сгущались.
– Ну и что! – отчаянно заорал обвиняемый. – Рыночек! Швабодка! Я атлант, либертарианец!
На этот раз Навальный не стал затыкать ему рот. Наоборот, спросил тихо, вроде даже с сочувствием:
– И на пикет не ходил, и бабки на Немцове делать не западло… Почему?
– Не знаю! Не знаю! – выпучив глаза, Кац отчаянно мотал головой. Он явно ошалел от страха.
– Какие у общества вопросы? – спросил Навальный.
Сходка зашумела.
– Да какие вопросы!
– Все ясно!
– А мне вот не все ясно! – прошамкал Лимонов. Наступила тишина, и десятки глаз обратились к нему.
– Как он мог так внаглую пацанов сдавать? Раз, второй… – вроде рассуждая вслух, продолжил старик. – И лягавые так грубо не работают, они стукачей берегут… Почему Каца не берегли? Почему он сам не берегся?
– Да потому, что на игле сидит! Когда нужна доза, обо всем забывает. И лягавые знают, что скоро от него толку не будет, вот и пользовались…
– Вот оно что…
Старик ненадолго задумался.
– А ну, покажи руки!
– Зачем? Зачем? – обвиняемый попятился, вцепился в рукава короткого плаща. – На руках про ментов ничего нет!
«Гладиатор» вмиг сорвал с него плащ, оторвал рукав рубахи.
– Вот и дорожки!
Но теперь все могли видеть, что от локтя до запястья рука Каца исколота иглой, красные следы воспалений сливались в сплошное пятно. Либералы презрительно засмеялись, засвистели.
- Легалайз! - завизжал Кац.
– Теперь и мне все ясно, – сказал Лимонов.
– Что решаем? – для проформы спросил Навальный.
– Сука!
– На перо!
Сходка взорвалась криками.
– У суки один конец, – кивнул Навальный.
Кац упал на колени, вытянул вперед руки в безнадежной мольбе.
– Да, колюсь, больной я! Кокс нюхал, потом под иглу попал... Но с ментами никаких дел…
«Гладиатор» достал из-под куртки топор, размахнулся и неловко рубанул обвиняемого по голове.
– Я никогда…
Раздался хруст, как будто лопнул спелый арбуз. Топор застрял в черепе, рекой хлынула кровь. Кац несколько раз дернулся и замер.
Гладиаторы за руки и за ноги утащили труп. Скорее всего его бросят в илистый пруд неподалеку.
– Одного больного мы вылечили, – сказал Навальный. – Перейдем ко второй предъяве…
И сам огласил обвинение:
– Предъява Никите Садкову…
Шехтман плотнее запахнул поношенный пиджак, ссутулился, ниже надвинул на лоб серую кепку. В не новых, но начищенных сапогах он выглядел старомодно – вроде в начале пятидесятых получил «десятку» и только что откинулся. Никита Садков был в широких брюках, разношенных кедах и фланелевой лыжной куртке с начесом изнутри – в таком наряде легче драться и убегать, да и умирать, наверное, тоже легче… Но умирать он не собирался.
К ним подбежал приблатненного вида оголец, покарябал обоих колючими глазами, сплюнул.
– На сходку? Вон туда идите, – грязный палец указал на узкую тропинку, идущую от лестницы вправо. – Там покажут.
Садков шел впереди. На этот раз они двигались вдаль от квартала. Все выше становился кустарник, под ногами хрустели сухие ветки, вокруг с тонким звоном вились комары, лезли в глаза, жалили открытые части тела.
Они шли довольно долго, потом тропинка уперлась в овраг, здесь курил еще один мальчишка, он показал, куда свернуть.
Обойдя зловонный, затянутый тиной пруд, либералы подошли к узкому проходу в высоком кустарнике, по обе стороны которого стояли широкоплечие гладиаторы, нанятые атлантами, которые тщательно ощупали либералов и хмуро поинтересовались, кто есть кто.
– Я Шехтман, не узнаете, что ли?! – раздраженно буркнул старый либерал, хотя он был на Украине и недавно вернулся в Россию.
Потом показал пальцами:
– Это Никита Садков, кликуха Золотой, ему предъявлять будут.
Гладиаторы изобразили на кирпичных мордах почтение и кивнули.
– Шехтман проходит к западникам, ответчик – к кострищу, там уже ждет один…
Вслед за Шехтманом Никита вышел на мрачную поляну с пятном выгоревшей травы и черными головешками в дальнем конце. Здесь уже находились человек двадцать пять – тридцать. Кто-то сидел на пеньке или прямо на земле, кто-то стоял, прислонившись к дереву, некоторые, собравшись в кружок, тихо разговаривали.
На неуместных и странно выглядящих среди леса табуретках сидели трое: средних лет мужик, старик и мужик с бородой. Первого Никита узнал – это был Навальный, который его чуть не опустил во время первой встречи. Вторым оказался Лимонов, а третьим - Мальцев. Вокруг центровой троицы лениво перебрасывались словами полтора десятка солидных либералов, среди которых Садков рассмотрел еще несколько знакомых лиц. К ним и направился Шехтман. А Никита нехотя подошел к кострищу, вокруг которого нервно, как загнанный зверь, ходил, смоля папиросу, незнакомый русофоб.
– Значит, ты и есть второй? – спросил он, вытирая рукой пот с рябого лица. Передний зуб выбит, пальцы сплошь покрывали татуировки: Аска из НГЕ, означавшая любовь к цундере, на четырех пальцах - Я Х В Е. – И что тебе предъявляют?
– Лучше про себя расскажи! – огрызнулся Садков.
– В суки записывают! – жарко дыша, ответил тот. – Внаглую, без доказов, по беспределу! Ты же помнишь меня по хате, где Тесака замочили, я правильный пацан!
– В суки – это плохо, – сказал Никита и сделал шаг в сторону.
– Ты что, сразу поверил?! – взвизгнул щербатый. – Я что, похож на суку?!
– Не знаю. – Никита пожал плечами. – Сейчас разберутся…
– Знаешь, как они разбираются? – щербатый затрясся, на губах выступила пена. – Перо в бок – вот и все разбирательство!
Очевидно, он ждал, что Садков начнет его успокаивать, но тот молча отвернулся. У него были свои проблемы, и он точно не знал, как они разрешатся.
Шехтман подошел прямо к авторитетам, но те встретили его холодно. Никто уважения не проявил, даже руки не подали.
– Совсем запустил дела, – через губу сказал Навальный. – На митинги не ходишь, с чекистами что-то мутишь и в фейсбуке визжишь...
– Нормально все… За Садкова обскажу.
– Давайте начинать! – прошамкал Лимонов.
Тут же вокруг сидящих на табуретках авторитетов образовался полукруг тех, кто был уполномочен судить и имел право голоса. Остальные играли подсобные роли. Несмотря на это, сам факт участия в сходке выделял их среди всех остальных западников, повышал их авторитет и приближал к верхушке либерального мира.
– Оппозиционеры, идейные либералы! – громко сказал Навальный. – Начинаем честный разбор! Много вопросов решить надо, а начнем с «правилки», чтобы очистить наше братство от тех недостойных, двоедушных гадов, которые нарушают наши законы… Две предъявы у нас сегодня, и первая к Кацу. Иди сюда, Кац!
Щербатый бросил окурок и, обойдя кострище, медленно вышел на середину поляны, оказавшись в середине полукруга.
– В мае четверо наших вышли на пикет и их сразу повязали. Трое пацанов загремели на кичу, а этого отпустили. Вроде на него показаний не было! Ну ладно, бывает! Потом летом ребята на акции протеста сгорели, а он должен был с ними идти, да не пошел: сказал – живот прихватило! Два раза такое втиралово не проходит!
– Да правда живот болел, ватой буду! – истерически заорал Кац. – Я не при делах! Совпало так! Совпало!
– Тебя не спрашивали, заткнись! – рявкнул Навальный. И обратился к обвинителю:
– Еще что против него есть?
Навальный сделал знак, тот нырнул в кусты и вывел на поляну невысокого кряжистого мужика.
– Привет свободному обществу! – поздоровался он, неспешно обведя взглядом собравшихся. Чувствовалось, что он очень уверен в себе.
– Что знаешь? Говори, как на духу! – приказал Навальный.
– Помните, Немцова замочили? А он, сука, бизнес цветочный на мосту устроил. На нашем горе бабки греб. А еще в покере шулерил!
Либералы переглянулись, по их рядам прошел угрожающий ропот. Тучи над Кацом сгущались.
– Ну и что! – отчаянно заорал обвиняемый. – Рыночек! Швабодка! Я атлант, либертарианец!
На этот раз Навальный не стал затыкать ему рот. Наоборот, спросил тихо, вроде даже с сочувствием:
– И на пикет не ходил, и бабки на Немцове делать не западло… Почему?
– Не знаю! Не знаю! – выпучив глаза, Кац отчаянно мотал головой. Он явно ошалел от страха.
– Какие у общества вопросы? – спросил Навальный.
Сходка зашумела.
– Да какие вопросы!
– Все ясно!
– А мне вот не все ясно! – прошамкал Лимонов. Наступила тишина, и десятки глаз обратились к нему.
– Как он мог так внаглую пацанов сдавать? Раз, второй… – вроде рассуждая вслух, продолжил старик. – И лягавые так грубо не работают, они стукачей берегут… Почему Каца не берегли? Почему он сам не берегся?
– Да потому, что на игле сидит! Когда нужна доза, обо всем забывает. И лягавые знают, что скоро от него толку не будет, вот и пользовались…
– Вот оно что…
Старик ненадолго задумался.
– А ну, покажи руки!
– Зачем? Зачем? – обвиняемый попятился, вцепился в рукава короткого плаща. – На руках про ментов ничего нет!
«Гладиатор» вмиг сорвал с него плащ, оторвал рукав рубахи.
– Вот и дорожки!
Но теперь все могли видеть, что от локтя до запястья рука Каца исколота иглой, красные следы воспалений сливались в сплошное пятно. Либералы презрительно засмеялись, засвистели.
- Легалайз! - завизжал Кац.
– Теперь и мне все ясно, – сказал Лимонов.
– Что решаем? – для проформы спросил Навальный.
– Сука!
– На перо!
Сходка взорвалась криками.
– У суки один конец, – кивнул Навальный.
Кац упал на колени, вытянул вперед руки в безнадежной мольбе.
– Да, колюсь, больной я! Кокс нюхал, потом под иглу попал... Но с ментами никаких дел…
«Гладиатор» достал из-под куртки топор, размахнулся и неловко рубанул обвиняемого по голове.
– Я никогда…
Раздался хруст, как будто лопнул спелый арбуз. Топор застрял в черепе, рекой хлынула кровь. Кац несколько раз дернулся и замер.
Гладиаторы за руки и за ноги утащили труп. Скорее всего его бросят в илистый пруд неподалеку.
– Одного больного мы вылечили, – сказал Навальный. – Перейдем ко второй предъяве…
И сам огласил обвинение:
– Предъява Никите Садкову…
Садков подошел, стал на место Каца, правда, сдвинувшись в сторону от лужи крови, которая медленно впитывалась в холодную осеннюю землю.
– Он петуху, обмотанному в российский флаг, голову отрезал, хомячка зажарил, хотя хомячками моих пацанов некоторые ватники называют, хомячками Навального. О флаг российский ноги вытирал, на Вечный огонь ссал. На Мальцева ссылался. Только что-то его не посадили! Повязали на несколько суток и потом внезапно отпустили. Он первоходом ко мне в камеру залетел. Косил под либераху отмороженного, порол косяки, но я его тогда не отпустил, определил мужиком. А потом его перевели в другую камеру, где он, как я слышал, продолжал крючить пальцы, Руслана Соколовского опустил, который сидел за ловлю покемонов. И когда Садков вышел, его не трогали, пока он ветерана не отпиздил, хотя он продолжал свои акции. Нормально?
– Я его не знаю, - процедил Мальцев.
Либералы изумленно переглянулись.
– Не так все было! – уверенно сказал Шехтман. – Пусть он расскажет! А сам я с ним в одной камере сидел, думал - наседка, но оказался вроде нормальный пацан. Просил маляву Мальцеву передать. Он с ним реально мало знаком был, просто на ютубе смотрел.
Заступничество авторитета стало для всех неожиданным.
– Не так все, не так! – покачал головой подсудимый. Он был на удивление спокоен, как будто заранее знал, что все закончится хорошо.
– А как? – с издевкой прищурился Навальный. – Скажи, как все было? Слышал, ты себе татуировки сделал?
Садков глубоко вздохнул, обвел сходку взглядом. Волчьи морды, злые, ненавидящие взгляды, вот-вот клыки выглянут…
– А было так… Я в дурке лежал, поэтому меня за мелкие акции не трогали, отмазывался справкой. Да и мать меня туда время от времени сдавала. А когда ветерана отпиздил, так это тяжкие телесные, поэтому посадили. А ты, Лимонов, хули пиздишь, ты с негром ебался!
Навальный растерянно посмотрел на Лимонова.
- Это всего лишь сцена в художественной книге! - завизжал Лимонов. - Да и если и ебался, так у нас либеральные ценности! Ты расист, что ли? Права сексуальных меньшинств! ЛГБТ! СЖВ! Постмодернизм! Деконструкция! Роман в жанре крика! Культурный марксизм! Это было не опускание, так что я не петух! Сколько раз говорил!
- Ладно, заткнись, Лимонов, эта тема старая, - махнул Навальный.
– Все сходится! – сказал Шехтман. – Мой пацан правду сказал! Ничего он не нарушал. Садков – чистый!
Навальный прокашлялся.
– Что скажут честные рыночники?
– Прав Шехтман, – сказал Мальцев. – Чистый пацан!
– Садков честный русофоб!
– Снимаем предъяву, – подвел итог Навальный. – Садков чист.
– Он петуху, обмотанному в российский флаг, голову отрезал, хомячка зажарил, хотя хомячками моих пацанов некоторые ватники называют, хомячками Навального. О флаг российский ноги вытирал, на Вечный огонь ссал. На Мальцева ссылался. Только что-то его не посадили! Повязали на несколько суток и потом внезапно отпустили. Он первоходом ко мне в камеру залетел. Косил под либераху отмороженного, порол косяки, но я его тогда не отпустил, определил мужиком. А потом его перевели в другую камеру, где он, как я слышал, продолжал крючить пальцы, Руслана Соколовского опустил, который сидел за ловлю покемонов. И когда Садков вышел, его не трогали, пока он ветерана не отпиздил, хотя он продолжал свои акции. Нормально?
– Я его не знаю, - процедил Мальцев.
Либералы изумленно переглянулись.
– Не так все было! – уверенно сказал Шехтман. – Пусть он расскажет! А сам я с ним в одной камере сидел, думал - наседка, но оказался вроде нормальный пацан. Просил маляву Мальцеву передать. Он с ним реально мало знаком был, просто на ютубе смотрел.
Заступничество авторитета стало для всех неожиданным.
– Не так все, не так! – покачал головой подсудимый. Он был на удивление спокоен, как будто заранее знал, что все закончится хорошо.
– А как? – с издевкой прищурился Навальный. – Скажи, как все было? Слышал, ты себе татуировки сделал?
Садков глубоко вздохнул, обвел сходку взглядом. Волчьи морды, злые, ненавидящие взгляды, вот-вот клыки выглянут…
– А было так… Я в дурке лежал, поэтому меня за мелкие акции не трогали, отмазывался справкой. Да и мать меня туда время от времени сдавала. А когда ветерана отпиздил, так это тяжкие телесные, поэтому посадили. А ты, Лимонов, хули пиздишь, ты с негром ебался!
Навальный растерянно посмотрел на Лимонова.
- Это всего лишь сцена в художественной книге! - завизжал Лимонов. - Да и если и ебался, так у нас либеральные ценности! Ты расист, что ли? Права сексуальных меньшинств! ЛГБТ! СЖВ! Постмодернизм! Деконструкция! Роман в жанре крика! Культурный марксизм! Это было не опускание, так что я не петух! Сколько раз говорил!
- Ладно, заткнись, Лимонов, эта тема старая, - махнул Навальный.
– Все сходится! – сказал Шехтман. – Мой пацан правду сказал! Ничего он не нарушал. Садков – чистый!
Навальный прокашлялся.
– Что скажут честные рыночники?
– Прав Шехтман, – сказал Мальцев. – Чистый пацан!
– Садков честный русофоб!
– Снимаем предъяву, – подвел итог Навальный. – Садков чист.
Блять, нахуя ты это на гитхаб выкладываешь, ублюдок.
ОПять на пару дней заблокируют же и пизда.
Никита Садков лежал на своей шконке и делал вид, что спит. Гебня всерьез ополчилась на него, и Володин до сих пор не объявился. А он в последний раз, видимо, перегнул палку, когда 9 мая подошел к ветеранам, начал зиговать и петь "Deutschland über alles". Никита отчаялся ждать внимания с Запада, когда прожектор Госдепа высветит его, как луч света в темном царстве, оценит его политические страдания и милостиво пригласит на ПМЖ в Европу с пособием, бесплатными курсами и гарантированной работой.
Но ни одна журнашлюха не подошла с видеокамерой или диктофоном, никто его почему-то не сфотографировал, вместо этого менты отпиздили Никиту. Но закрыли почему-то в странной камере, очень удобной и необычным контингентом.
Вон как плотно его обставили! Гоблин и Фрицморген – точно агенты, хотя работают грубо, топорно… А третий не похож… Может, действительно, лох? И тут же, словно отвечая на его сомнения, к нему крадучись подгреб лоховатый Соловьев. Он опустился на корточки рядом со шконкой и вполголоса забормотал:
– Простите, я так понимаю, что вы человек опытный. Я, видите ли, первый раз здесь. Как это у вас говорят… первая ходка, да?
Садков открыл глаза:
– Че надо, Соловей?
– Вы мне не посоветуете? Тут такая ситуация… мне подбросили наркотики. Очень большое количество, понимаете?
– Ну?
– Вот. А теперь требуют, чтобы я рассказал – где взял, да от кого… Короче, чтоб сотрудничал. Иначе грозят сгноить в тюрьме… Как вы считаете, им можно верить?
Садков резко сел и уставился в блудливо бегающие глазки. Под его тяжелым взглядом лицо Соловьева поплыло, как масло у печи. По пухлым щечкам пробежала дрожащая суетливая судорога. Последние сомнения отпали. Никита понял – и этот тоже! Он придвинулся почти вплотную, процедил:
– Верить, говоришь? Верить никому нельзя! Это я тебе точно говорю. И мне не верь. Чего ты лезешь советоваться? Ты мне не друг. Знаешь, сколько я таких, как ты, загнал под шконку? Одному голову отрезал, другого на сковороде зажарил… Иди-ка лучше к оперу за советом!
Он замолчал, но взгляда не отвел. Словно держал трясущуюся от безотчетного страха голову фраера нанизанной на невидимый штырь. Тот застыл, как загипнотизированный кролик. Садков удовлетворенно кивнул.
– Понял меня, мой сахар сладкий?
Штырь исчез. Соловьев отвалился в сторону, чуть не плюхнувшись на пухлую задницу.
– Понял, понял, спасибо, – он скачками улетел в свой угол и затих.
Никита опять лег. Итак, все трое – агенты! Ну и дела… А его-то за что колоть? Где Володин? Или он стал не нужен? За свою жизнь Никита только один раз работал в тройной спарке. По Илье Дадину, когда надо было установить реальную фактуру по ключевым эпизодам. Уж как они изощрялись – разыгрывали злых и добрых, дрались между собой и буцкали Байкова, постоянно вовлекая его в то и дело возникающие «непонятки»… И «сдоили» его, как положено, досуха, пошел под расстрел, как миленький!
На этот раз «тройной тягой» работали его самого. От такой целеустремленности становилось жутковато. Похоже, начнут прессовать по полной программе… Если получится…
– Эй! – Никита поманил пальцем Соловьева. – Иди сюда, мой сахар сладкий!
И, когда тот подошел, тихо спросил:
– «Мойка» есть?
– Мойка?
– Ну, бритва. Лезвие. Или, на крайняк, иголка, гвоздь…
Соловей испуганно покачал головой.
– Нету. Откуда? Тут же все запрещено…
Никита снисходительно улыбнулся.
– Эх ты, ватник ушастый! Мало ли что запрещено! А я достану!
– Зачем вам? – робко мигнул Соловьев.
– Глаза выколю Гоблину и Фрицу, – буднично пояснил Никита. – Суки они. Наседки!
– Да ну?! – У Соловья отвисла челюсть.
– Раком тебя нагну! Короче, ты спал и ничего не видел!
Под вечер к нему сунулся Гоблин, прервав тяжкие раздумья:
– Камрад, совсем загрустил, да? Может, помощь нужна? Тебя на этот раз за что загребли? Не, не хочешь, не говори…
Равнодушно хмыкнув, Никита поднялся.
– Фигня полная. Я требовал освободить Надьку Савченко, босявку хохляцкую. Она не наша, но по понятиям можно мазу потянуть, ведь тут человеческие права задеты, пытки применяли, оклеветали ее. Только ты не болтай. Вон, видишь, какой змей!
Он кивнул на беспокойно ворочающегося Соловьева.
– Я его раскусил – это наседка. К нам его под другим именем подсадили. Короче, ночью я его кончу…
Не обращая внимания на растерянность Гоблина, Никита зашел в туалет, помочился, напился из крана и вернулся на свое место.
В хате царила напряженная тишина, соседи настороженно лежали на своих местах. Напуганные и дезориентированные, они не станут спать нынешней ночью. Значит, завтра будут как сонные мухи. А ему это на руку.
Но ни одна журнашлюха не подошла с видеокамерой или диктофоном, никто его почему-то не сфотографировал, вместо этого менты отпиздили Никиту. Но закрыли почему-то в странной камере, очень удобной и необычным контингентом.
Вон как плотно его обставили! Гоблин и Фрицморген – точно агенты, хотя работают грубо, топорно… А третий не похож… Может, действительно, лох? И тут же, словно отвечая на его сомнения, к нему крадучись подгреб лоховатый Соловьев. Он опустился на корточки рядом со шконкой и вполголоса забормотал:
– Простите, я так понимаю, что вы человек опытный. Я, видите ли, первый раз здесь. Как это у вас говорят… первая ходка, да?
Садков открыл глаза:
– Че надо, Соловей?
– Вы мне не посоветуете? Тут такая ситуация… мне подбросили наркотики. Очень большое количество, понимаете?
– Ну?
– Вот. А теперь требуют, чтобы я рассказал – где взял, да от кого… Короче, чтоб сотрудничал. Иначе грозят сгноить в тюрьме… Как вы считаете, им можно верить?
Садков резко сел и уставился в блудливо бегающие глазки. Под его тяжелым взглядом лицо Соловьева поплыло, как масло у печи. По пухлым щечкам пробежала дрожащая суетливая судорога. Последние сомнения отпали. Никита понял – и этот тоже! Он придвинулся почти вплотную, процедил:
– Верить, говоришь? Верить никому нельзя! Это я тебе точно говорю. И мне не верь. Чего ты лезешь советоваться? Ты мне не друг. Знаешь, сколько я таких, как ты, загнал под шконку? Одному голову отрезал, другого на сковороде зажарил… Иди-ка лучше к оперу за советом!
Он замолчал, но взгляда не отвел. Словно держал трясущуюся от безотчетного страха голову фраера нанизанной на невидимый штырь. Тот застыл, как загипнотизированный кролик. Садков удовлетворенно кивнул.
– Понял меня, мой сахар сладкий?
Штырь исчез. Соловьев отвалился в сторону, чуть не плюхнувшись на пухлую задницу.
– Понял, понял, спасибо, – он скачками улетел в свой угол и затих.
Никита опять лег. Итак, все трое – агенты! Ну и дела… А его-то за что колоть? Где Володин? Или он стал не нужен? За свою жизнь Никита только один раз работал в тройной спарке. По Илье Дадину, когда надо было установить реальную фактуру по ключевым эпизодам. Уж как они изощрялись – разыгрывали злых и добрых, дрались между собой и буцкали Байкова, постоянно вовлекая его в то и дело возникающие «непонятки»… И «сдоили» его, как положено, досуха, пошел под расстрел, как миленький!
На этот раз «тройной тягой» работали его самого. От такой целеустремленности становилось жутковато. Похоже, начнут прессовать по полной программе… Если получится…
– Эй! – Никита поманил пальцем Соловьева. – Иди сюда, мой сахар сладкий!
И, когда тот подошел, тихо спросил:
– «Мойка» есть?
– Мойка?
– Ну, бритва. Лезвие. Или, на крайняк, иголка, гвоздь…
Соловей испуганно покачал головой.
– Нету. Откуда? Тут же все запрещено…
Никита снисходительно улыбнулся.
– Эх ты, ватник ушастый! Мало ли что запрещено! А я достану!
– Зачем вам? – робко мигнул Соловьев.
– Глаза выколю Гоблину и Фрицу, – буднично пояснил Никита. – Суки они. Наседки!
– Да ну?! – У Соловья отвисла челюсть.
– Раком тебя нагну! Короче, ты спал и ничего не видел!
Под вечер к нему сунулся Гоблин, прервав тяжкие раздумья:
– Камрад, совсем загрустил, да? Может, помощь нужна? Тебя на этот раз за что загребли? Не, не хочешь, не говори…
Равнодушно хмыкнув, Никита поднялся.
– Фигня полная. Я требовал освободить Надьку Савченко, босявку хохляцкую. Она не наша, но по понятиям можно мазу потянуть, ведь тут человеческие права задеты, пытки применяли, оклеветали ее. Только ты не болтай. Вон, видишь, какой змей!
Он кивнул на беспокойно ворочающегося Соловьева.
– Я его раскусил – это наседка. К нам его под другим именем подсадили. Короче, ночью я его кончу…
Не обращая внимания на растерянность Гоблина, Никита зашел в туалет, помочился, напился из крана и вернулся на свое место.
В хате царила напряженная тишина, соседи настороженно лежали на своих местах. Напуганные и дезориентированные, они не станут спать нынешней ночью. Значит, завтра будут как сонные мухи. А ему это на руку.
В маленькой, без окон комнатке, пропитанной запахами крови, слез, жестокости и страха, Володин кивнул задержанному на привинченный к полу табурет, а сам остался стоять.
– Садись, либеральная душа. Давно не виделись. Не говорю вежливо – присаживайся, потому что сел ты основательно, на всю жопу!
– За что, начальник?! Я вообще чистый! Гулял на Дне Победы, а меня свинтили ни за что…
– Гулял, значит?
Володин усмехнулся. Он обходил гражданина Садкова то справа, то слева, заглядывал ему в лицо, иногда приобнимал за плечи.
– Тебя отдолбить?
– Не надо, – нехотя пробурчал Никита.
– И что, я как блоха по райотделам скачу, чтобы честных граждан долбить?
Никита тяжело вздохнул.
– Раз приехал, значит, дело шить будешь…
– Какое дело? – удивился Володин. – Ты сам в крайняк попал! Мне и делать нечего!
– Слушай, начальник, я пошутил немного, это не акция было, это гуляния…
– Это первая ошибка! – нравоучительно сказал Володин и пролистал схваченные скрепкой листки. – Девятое мая! Диды воевали! День Победы! На Берлин! Праздник со слезами на глазах! Он порохом пропах! Фашистская гадина! Никто не забыт! Ничто не забыто! Святой праздник!
Володин скандировал, Никита поежился.
– Человек, родившийся и выросший в России, не любит своей культуры? Не понимает ее красоты? Ее заливных лугов? Утреннего леса? Великой победы? Осеннего листопада? Первой пороши? Советского Союза? Памяти дедов? Ведь ты же русский? Ты родился в России? Ты ходил в среднюю школу? Ты служил в армии? В армии служил? Служил, а? Служил? Чего молчишь? В армии служил? А? Чего косишь? А? Заело, да? Служил в армии? Ты, хуй? Служил? Служил, падло? Служил, гад? Служил, падло? Служил, бля? Отдолбить, бля? Служил, бля? Чего заныл? Служил, сука? Служил, бля? Отдолбить, бля? Отдолбить, бля? Чего ноешь? Чего сопишь, падло? Чего, а? Заныл? Заныл, падло? Чего сопишь? Так, бля? Так, бля? Так вот? Вот? Вот? Вот? Вот, бля? Вот так? Вот так? Вот так? Вот так, бля? На, бля? На, бля? На, бля? Вот? Вот? Вот? Вот? На, бля? На, сука? На, бля? На, сука? На, бля? На, сука? Заныл, бля? Заело, бля?
– Это беспредел, начальник, – недобро процедил Садков. – Зря ты так со мной… Вдруг я завтра выскочу…
– Это вряд ли. Честно скажу, как другану, скорей всего, пожизненное схлопочешь!
– Зря-я-я, зря на понт берешь! Земля ведь круглая, свидимся…
– Ты что, угрожаешь мне, братское сердце? – удивился Володин. – Зря. Я же другану помочь хочу. Вот смотри, что у тебя на шее… Ты перед Никитой Михалковым зиговал! А он ветеран ВОВ! Герой СССР!
– Какой он ветеран! – презрительно скривился задержанный.
Володин заметно огорчился.
– Это ты зря! Указ подпишут - значит, он воевал, кровь за тебя проливал, сука! Бабки на адвокатов есть? Дорого их услуги стоят...
Володин сокрушенно махнул рукой, но тут же снова повеселел.
– Впрочем, с этим не парься: если что, я тебе займу!
Садков усмехнулся. Но не очень весело. Он чувствовал себя, как мышка, с которой играет пока еще сытый кот.
Володин ненадолго задумался, пожевал губами, махнул рукой.
– Только, дорогой ты мой друг, забыл про бумажку о готовности сотрудничать, которую ты несколько лет подписал у меня? А ведь тебе предъяву делали на либеральной сходке, только ты отмазался справкой с дурки! Мол, ты все хуйню всякую творишь, а тебя не замели ни разу почти, только за серьезные темы! Например, когда ты ветерана отпиздил, тут даже я помочь не смог! А бумажку эту с твоей подписью я на политач выложу!
Кровь отлила от лица, Никита закашлялся. Кашель бил его все сильнее, и он не мог остановиться. Володин знал – так бывает при сильном стрессе. Иногда нервный спазм может закончиться рвотой. Поэтому он терпеливо ждал. Наконец, подозреваемый успокоился, отер тыльной стороной ладони мокрый рот.
– Так что никакой ты мне не друг, я знать тебя не знаю, я буду держаться от тебя подальше и денег на адвоката не дам! Тебя в жопу ебать будут, и ты не отмажешься, как Лимонов, что это литературный вымысел, культурный марксизм, ЛГБТ и свободная любовь!
Володин обошел стол и сел на свое место. Сейчас он был серьезен и строг.
– Потому что за такие дела не только тебя в жопу выебут без вазелина, но и голову отрежут, как петуху Русичу! И на Запад никогда не выпустят, посчитают володинским шпионом! Поверь, братан, сейчас я – твой единственный кент, как и всегда! Если, конечно, ты меня заинтересуешь… Езжай пока в камеру, думай!
– Садись, либеральная душа. Давно не виделись. Не говорю вежливо – присаживайся, потому что сел ты основательно, на всю жопу!
– За что, начальник?! Я вообще чистый! Гулял на Дне Победы, а меня свинтили ни за что…
– Гулял, значит?
Володин усмехнулся. Он обходил гражданина Садкова то справа, то слева, заглядывал ему в лицо, иногда приобнимал за плечи.
– Тебя отдолбить?
– Не надо, – нехотя пробурчал Никита.
– И что, я как блоха по райотделам скачу, чтобы честных граждан долбить?
Никита тяжело вздохнул.
– Раз приехал, значит, дело шить будешь…
– Какое дело? – удивился Володин. – Ты сам в крайняк попал! Мне и делать нечего!
– Слушай, начальник, я пошутил немного, это не акция было, это гуляния…
– Это первая ошибка! – нравоучительно сказал Володин и пролистал схваченные скрепкой листки. – Девятое мая! Диды воевали! День Победы! На Берлин! Праздник со слезами на глазах! Он порохом пропах! Фашистская гадина! Никто не забыт! Ничто не забыто! Святой праздник!
Володин скандировал, Никита поежился.
– Человек, родившийся и выросший в России, не любит своей культуры? Не понимает ее красоты? Ее заливных лугов? Утреннего леса? Великой победы? Осеннего листопада? Первой пороши? Советского Союза? Памяти дедов? Ведь ты же русский? Ты родился в России? Ты ходил в среднюю школу? Ты служил в армии? В армии служил? Служил, а? Служил? Чего молчишь? В армии служил? А? Чего косишь? А? Заело, да? Служил в армии? Ты, хуй? Служил? Служил, падло? Служил, гад? Служил, падло? Служил, бля? Отдолбить, бля? Служил, бля? Чего заныл? Служил, сука? Служил, бля? Отдолбить, бля? Отдолбить, бля? Чего ноешь? Чего сопишь, падло? Чего, а? Заныл? Заныл, падло? Чего сопишь? Так, бля? Так, бля? Так вот? Вот? Вот? Вот? Вот, бля? Вот так? Вот так? Вот так? Вот так, бля? На, бля? На, бля? На, бля? Вот? Вот? Вот? Вот? На, бля? На, сука? На, бля? На, сука? На, бля? На, сука? Заныл, бля? Заело, бля?
– Это беспредел, начальник, – недобро процедил Садков. – Зря ты так со мной… Вдруг я завтра выскочу…
– Это вряд ли. Честно скажу, как другану, скорей всего, пожизненное схлопочешь!
– Зря-я-я, зря на понт берешь! Земля ведь круглая, свидимся…
– Ты что, угрожаешь мне, братское сердце? – удивился Володин. – Зря. Я же другану помочь хочу. Вот смотри, что у тебя на шее… Ты перед Никитой Михалковым зиговал! А он ветеран ВОВ! Герой СССР!
– Какой он ветеран! – презрительно скривился задержанный.
Володин заметно огорчился.
– Это ты зря! Указ подпишут - значит, он воевал, кровь за тебя проливал, сука! Бабки на адвокатов есть? Дорого их услуги стоят...
Володин сокрушенно махнул рукой, но тут же снова повеселел.
– Впрочем, с этим не парься: если что, я тебе займу!
Садков усмехнулся. Но не очень весело. Он чувствовал себя, как мышка, с которой играет пока еще сытый кот.
Володин ненадолго задумался, пожевал губами, махнул рукой.
– Только, дорогой ты мой друг, забыл про бумажку о готовности сотрудничать, которую ты несколько лет подписал у меня? А ведь тебе предъяву делали на либеральной сходке, только ты отмазался справкой с дурки! Мол, ты все хуйню всякую творишь, а тебя не замели ни разу почти, только за серьезные темы! Например, когда ты ветерана отпиздил, тут даже я помочь не смог! А бумажку эту с твоей подписью я на политач выложу!
Кровь отлила от лица, Никита закашлялся. Кашель бил его все сильнее, и он не мог остановиться. Володин знал – так бывает при сильном стрессе. Иногда нервный спазм может закончиться рвотой. Поэтому он терпеливо ждал. Наконец, подозреваемый успокоился, отер тыльной стороной ладони мокрый рот.
– Так что никакой ты мне не друг, я знать тебя не знаю, я буду держаться от тебя подальше и денег на адвоката не дам! Тебя в жопу ебать будут, и ты не отмажешься, как Лимонов, что это литературный вымысел, культурный марксизм, ЛГБТ и свободная любовь!
Володин обошел стол и сел на свое место. Сейчас он был серьезен и строг.
– Потому что за такие дела не только тебя в жопу выебут без вазелина, но и голову отрежут, как петуху Русичу! И на Запад никогда не выпустят, посчитают володинским шпионом! Поверь, братан, сейчас я – твой единственный кент, как и всегда! Если, конечно, ты меня заинтересуешь… Езжай пока в камеру, думай!
Водка сразу ударила в голову, обволокла душу теплым мягким дурманом. Растеклась по телу тихая хмельная радость. Сочно хрустнули на зубах соленые огурчики. Следом за ними хорошо пошли еще теплые блины, гречка. Все трое ели быстро и жадно, так же бестолково и спешно пили. Без разговора, без тостов, как принято у зэков и либералов – набить утробу, пока не отобрали. Одна бутылка глухо упала на ковер, вторая, третья…
– Чего-то ты резко нас в гости позвал, сто лет не виделись, а тут зовешь к себе, говоришь, будем Айн Ренд читать, плечи расправлять, – сказал Макаревич, разливая четвертую бутылку. – Есть пацаны, хотят гуляния устроить, только у всех вопросы: с чего ты вообще вдруг делюгу ищешь?
– Гранты нужны, – глядя в сторону, хмуро пояснил Никита Садков. - Партию надо создать либеральную! Я даже придумал название - "Демократические Ценности Патриотов Российской Федерации". ДЦП РФ!
Пашка Дуров засмеялся.
– А кому не нужны гранты? Только не пойму - это ты пидарашек так тралить собрался?
Никита поежился. Володин, напутствуя собрать инфу о каких-нибудь делах Пашки Дурова и Макаревича, сказал ему с издевкой: "Тебя, Золотце, не трогали потому, что ты отличный пример настоящего либерала! Все видят, каким должен быть истинный западник! Поэтому ты мне и полюбился!"
– Лишь бы грантов на хлеб с колбасой хватило. Небось не каждый день такая хавка с неба падает…
Допив водку и доев закуску, сытые и пьяные либералы развалились на коврах, закурили, пуская вверх ядовитый дым.
– А тут вообще кайфово, – протянул Макаревич и хищно прищурился. – Слышь, Золотой, можно я к тебе мальчиков водить буду? Разложу тут, куда ему деваться – кричи не кричи…
Никита мгновенно насторожился. Хотя внешне это никак не проявилось.
– Молодец, Макаревич, здорово придумал! А он потом ментов ко мне приведет! Спасибо, братан!
– Да не бойсь, не приведет, – лыбился Макаревич. – Я ему бабок дам, так он сам в гости будет проситься!
– Слышь, Никита, у тебя травка есть? – спросил Пашка. Садков задумался. Подкумарить, конечно, хорошо, но как бы не проболтаться... Если ворохнутся кореша – на куски порвут…
– Была где-то, да мало: на один косяк… Искать неохота…
– Кайфовое место, – повторил Макаревич. – Дверь железная, пока ломать будут, можно все выбросить! И концы в воду… Слышь, Никита, давай я тебе флаги ЛГБТ и Украины занесу, пусть полежат…
– Заноси, – пожал плечами Никита. – Только ненадолго.
Садков нашел все-таки порцию анаши, забил косяк, пустил по кругу. Расслабуха усилилась, языки развязались, и разговор пошел совсем откровенный. Сам он говорил мало. Больше слушал, анализировал, мотал на ус. Одно слово, малозначительный намек, случайная проговорка могли пролить свет на непонятные дела и мутные темы, связать концы ниточек, ведущих неведомо куда. Неведомо ему, Садкову. Тот, кому он сливает информацию, знает все и обо всех.
– Чего-то ты резко нас в гости позвал, сто лет не виделись, а тут зовешь к себе, говоришь, будем Айн Ренд читать, плечи расправлять, – сказал Макаревич, разливая четвертую бутылку. – Есть пацаны, хотят гуляния устроить, только у всех вопросы: с чего ты вообще вдруг делюгу ищешь?
– Гранты нужны, – глядя в сторону, хмуро пояснил Никита Садков. - Партию надо создать либеральную! Я даже придумал название - "Демократические Ценности Патриотов Российской Федерации". ДЦП РФ!
Пашка Дуров засмеялся.
– А кому не нужны гранты? Только не пойму - это ты пидарашек так тралить собрался?
Никита поежился. Володин, напутствуя собрать инфу о каких-нибудь делах Пашки Дурова и Макаревича, сказал ему с издевкой: "Тебя, Золотце, не трогали потому, что ты отличный пример настоящего либерала! Все видят, каким должен быть истинный западник! Поэтому ты мне и полюбился!"
– Лишь бы грантов на хлеб с колбасой хватило. Небось не каждый день такая хавка с неба падает…
Допив водку и доев закуску, сытые и пьяные либералы развалились на коврах, закурили, пуская вверх ядовитый дым.
– А тут вообще кайфово, – протянул Макаревич и хищно прищурился. – Слышь, Золотой, можно я к тебе мальчиков водить буду? Разложу тут, куда ему деваться – кричи не кричи…
Никита мгновенно насторожился. Хотя внешне это никак не проявилось.
– Молодец, Макаревич, здорово придумал! А он потом ментов ко мне приведет! Спасибо, братан!
– Да не бойсь, не приведет, – лыбился Макаревич. – Я ему бабок дам, так он сам в гости будет проситься!
– Слышь, Никита, у тебя травка есть? – спросил Пашка. Садков задумался. Подкумарить, конечно, хорошо, но как бы не проболтаться... Если ворохнутся кореша – на куски порвут…
– Была где-то, да мало: на один косяк… Искать неохота…
– Кайфовое место, – повторил Макаревич. – Дверь железная, пока ломать будут, можно все выбросить! И концы в воду… Слышь, Никита, давай я тебе флаги ЛГБТ и Украины занесу, пусть полежат…
– Заноси, – пожал плечами Никита. – Только ненадолго.
Садков нашел все-таки порцию анаши, забил косяк, пустил по кругу. Расслабуха усилилась, языки развязались, и разговор пошел совсем откровенный. Сам он говорил мало. Больше слушал, анализировал, мотал на ус. Одно слово, малозначительный намек, случайная проговорка могли пролить свет на непонятные дела и мутные темы, связать концы ниточек, ведущих неведомо куда. Неведомо ему, Садкову. Тот, кому он сливает информацию, знает все и обо всех.
Никита Садков, переполненный информацией, шел на встречу с Володиным. Пройдя двор насквозь, он вышел на широкий проспект, привычно осмотрелся и сразу увидел двоих парней. Они явно наблюдали за подворотней и, увидев Никиту, переглянулись. Не фиксируя на них взгляда. Садков с безразличным видом прошел мимо. Словно самонаводящиеся торпеды, парни синхронно двинулись за ним.
По спине прошел холодок. Как и все опытные люди, особенно те из них, которые балансируют на грани жизни и смерти, он не верил в совпадения и очень остро чувствовал опасность.
Двойная жизнь рано или поздно приводит к тому, что можно потерять основную. Несколько раз Садков уже бывал на грани разоблачения. Первая мысль, которая приходит в голову битому жизнью либералу – о руке Кремля. Болотная провалилась, потому что Навальный слил протест. Лимонов все гуляет, а нацболы все пересидели. И так далее.
В ответ на подозрения Никита однажды попер нахрапом – забожился самой страшной либеральной божбой: «Век аниме не видать, пусть будут меня на бутылку сажать, буду штаны стирать, буду ватник и блядь, если вру...», а потом схватил пику и пообещал на месте пришить каждого, кто усомнится в его кристальной воровской честности. Играл он очень убедительно, потому что другого выхода не было: если бы кто-то продолжал настаивать на своем – пришлось бы его резать, иначе кранты. Тут прав не тот, кто прав, а кто смелей и наглей...
Никита не оборачивался, но чувствовал, как враждебные взгляды буравят ему спину. На улице многолюдно, но это ровным счетом ничего не значит: что захотят, то и сделают. Помешать им мог только один человек – он сам. Садков против двух молодых парней вряд ли сможет устоять, тем более – один такой крепкий, хотя низкорослый и с усами. Быков, вспомнил он. Если бы еще знать, что они пустые... Но нет, сейчас пустым никто не ходит – либо с пером, либо с волыной... А у него самого в карманах, кроме нескольких соток, носового платка в виде российского флага, поломанной расчески и ключа от квартиры, ничего не было.
Времени в запасе оставалось немного... Если ничего не придумать, через несколько минут наступит развязка... Впереди располагался небольшой универсальный магазин. Никита лихорадочно прокручивал в голове варианты и кое-что придумал. Хоть бы эти пидорахи не потащились следом...
С беззаботным видом Никита нырнул в стеклянную дверь, подошел к первому же прилавку, косанул назад. Преследователи остались на улице. Не торопясь, он обошел торговые залы, в скобяном отделе остановился у прилавка с ножами и внимательно осмотрел представленный ассортимент. Под толстым стеклом лежало не менее трех десятков образцов. Кухонные, разделочные, столовые...
– Вам для рыбы или для мяса? – симпатичная девушка в аккуратном фирменном халатике подошла помочь потенциальному покупателю, несмотря на его затрапезный вид.
– Вот этот покажи... И этот... Для петушатины...
Никита заплатил, девушка хотела завернуть покупку, но он отказался и сунул нож в карман.
– Где у вас второй выход?
Девушка покачала головой.
– У нас его нет. Где вход, там и выход. И товар оттуда заносим.
В другом отделе Никита купил толстые ботиночные шнурки, отойдя в угол, продел один в отверстие рукоятки и сделал петлю. Петлю он надел на запястье, а нож засунул в рукав. Потом купил сигарет и демонстративно прикурил на выходе.
Почти сразу подошел высокий.
– Слышь, ты Садков?
– С чего ты взял? Обознался, парень! – грубо буркнув в ответ, Никита быстро пошел вперед.
Но у ближайшей подворотни его догнали.
– А ну иди сюда, сука! – сильная рука вцепилась в предплечье и рванула его в сторону. Второй наседал с другой стороны, держа руку под курткой, на уровне пояса.
В вытянутом, как колодец, дворе никого не было. Железные лестницы опутывали по периметру обшарпанные стены. Воняло помойкой.
– Пашка Дуров сказал за тобой проследить, что-то резко в гости ты позвал их! И правильно сказал, ты сразу в райотдел двинулся, в мусарню! Сука ты! – Быков вынул из-под куртки руку с пистолетом и приставил ствол к голове Никиты. "«ТТ», – определил тот. – Курок не взведен".
На все про все у него было меньше минуты. Рывком освободив руку, он писанул коренастого по шее, тот сразу отпустил его, схватился за рану и, страшно хрипя, опрокинулся навзничь. Толстый дернул пальцем, безуспешно пытаясь нажать спуск. Его он ударил в распахнутый вырез куртки. Как он и предполагал, пластмассовая ручка взмокрела, стала скользкой и, если бы не петля, выскользнула бы из рук.
Нагнувшись, Никита вытер руки и нож о землю и тут же загреб это место ботинком. В подворотне послышались голоса. Он бросил нож в сторону мусорных баков и неторопливым шагом пошел на улицу.
Не ускоряя движения, Садков перешел улицу, свернул за угол, сел в автобус и, проехав три остановки, вышел; его била нервная дрожь, и хотя он понимал, что привлекать постороннего внимания нельзя, но непроизвольно оглядывался, отряхивал одежду. Это тебе не петуху голову отрезать!
Потирал руки, будто пытаясь стереть то, что может на них оказаться. Так не избавишься от улик: надо раздеться, сжечь все вещи, выкупаться, постричь ногти, потереть пальцы щеткой.
Он впервые заделал «мокруху», да еще двойную. И надо же было вляпаться: баба его срисовала и наверняка даст точные приметы, кто-то мог видеть, в какой он сел автобус, менты прочешут маршрут, окружат прилегающие улицы...
Словно запутывая следы, он петлял по улицам, лихорадочно обдумывая, что делать... Идти к своим нельзя – Пашка Дуров сразу спалит пропажу двух либерах. Ничего не сказать еще опасней.
Одно дело, если ты сам про все рассказал, тогда можно отбрехиваться, выворачиваться, любое фуфло гнать. А вот если промолчал – тогда все сходится, значит, ты и есть володинская «наседка»! Нет, в такой ситуации мог помочь только один человек...
Из ближайшего автомата Никита набрал номер мобильного телефона Володина. Тот ответил почти сразу:
– Слушаю.
– Это Русич, – глухо произнес он в тяжелую, замызганную сотнями рук трубку. – Я оподливился покрупному, но это мне говно в штаны залили. Нужно встретиться.
- Какой Русич? Так петуха какого-то звали.
- Ты заебал! Это я, Никита Садков! Ты же сам дал мне агентурное имя Русич!
– А-а, вспомнил. Слушаю, – напряженным тоном повторил Володин, и Никита понял, что вокруг него находится много людей и спрашивать то, что следует спросить в подобных случаях, он не может.
– Приезжай на Девятую линию, там пустырь перед грузовым портом. Знаешь?
– Да. Слушаю.
– Я там буду. Сейчас иду туда и буду ждать. Как увижу тебя – сам выйду.
– Понял.
Никита повесил противно исходящую короткими гудками трубку.
Спустившись к пустырю, Никита забрался в один из заброшенных домов и сел на корточки, так что только лоб и глаза возвышались над треснутым кривым подоконником. В этой типичной для бывалого зека позе, экономящей силы на пеших этапах и в часы ожидания вагонзака, он был готов просидеть сколько понадобится.
Заезд в порт осуществлялся с другой улицы, здесь транспорт почти не ходил, и гул мотора сразу вызвал у Никиты настороженность.
Мимо медленно, раскачиваясь на ухабах мостовой, как кораблик на волнах, прокатилась серая «Волга». За рулем Никита рассмотрел силуэт куратора, прикинув осадку машины, он понял, что больше в ней никого нет. И следом вроде бы никто не ехал, хотя это ни о чем не говорило: если Володин решил его сдать, то менты подберутся незаметно, так и не поймешь – откуда выскочили. Да он и сам прекрасно справится...
Подождав, пока «Волга» достигнет пустыря, Никита вылез из своего убежища и двинулся следом. Несколько раз он оглянулся, но ничего подозрительного не заметил.
– Чего головой вертишь? – насмешливо встретил его выглядывавший из машины Володин. – Кого ждешь? Безвиза? Или печенек?
Никита безошибочно понял, что тот ничего не знает.
– Садись в машину...
Никита рассказал все за пятнадцать минут. От того момента, как бухал с либералами, на которых должен был настучать Володину, и до того, как он сам, слыша за спиной женские крики, вышел из проходного двора. Володин слушал молча, не перебивая и не задавая вопросов. Взгляд его, как всегда, ничего не выражал.
- Ясно. Это ты конкретно вляпался. Ладно, на тебе пятнадцать рублей, я поехал. Бывай.
Никита, не веря своим ушам, на ватных ногах вышел из машины и долго смотрел вслед уехавшему куратору.
По спине прошел холодок. Как и все опытные люди, особенно те из них, которые балансируют на грани жизни и смерти, он не верил в совпадения и очень остро чувствовал опасность.
Двойная жизнь рано или поздно приводит к тому, что можно потерять основную. Несколько раз Садков уже бывал на грани разоблачения. Первая мысль, которая приходит в голову битому жизнью либералу – о руке Кремля. Болотная провалилась, потому что Навальный слил протест. Лимонов все гуляет, а нацболы все пересидели. И так далее.
В ответ на подозрения Никита однажды попер нахрапом – забожился самой страшной либеральной божбой: «Век аниме не видать, пусть будут меня на бутылку сажать, буду штаны стирать, буду ватник и блядь, если вру...», а потом схватил пику и пообещал на месте пришить каждого, кто усомнится в его кристальной воровской честности. Играл он очень убедительно, потому что другого выхода не было: если бы кто-то продолжал настаивать на своем – пришлось бы его резать, иначе кранты. Тут прав не тот, кто прав, а кто смелей и наглей...
Никита не оборачивался, но чувствовал, как враждебные взгляды буравят ему спину. На улице многолюдно, но это ровным счетом ничего не значит: что захотят, то и сделают. Помешать им мог только один человек – он сам. Садков против двух молодых парней вряд ли сможет устоять, тем более – один такой крепкий, хотя низкорослый и с усами. Быков, вспомнил он. Если бы еще знать, что они пустые... Но нет, сейчас пустым никто не ходит – либо с пером, либо с волыной... А у него самого в карманах, кроме нескольких соток, носового платка в виде российского флага, поломанной расчески и ключа от квартиры, ничего не было.
Времени в запасе оставалось немного... Если ничего не придумать, через несколько минут наступит развязка... Впереди располагался небольшой универсальный магазин. Никита лихорадочно прокручивал в голове варианты и кое-что придумал. Хоть бы эти пидорахи не потащились следом...
С беззаботным видом Никита нырнул в стеклянную дверь, подошел к первому же прилавку, косанул назад. Преследователи остались на улице. Не торопясь, он обошел торговые залы, в скобяном отделе остановился у прилавка с ножами и внимательно осмотрел представленный ассортимент. Под толстым стеклом лежало не менее трех десятков образцов. Кухонные, разделочные, столовые...
– Вам для рыбы или для мяса? – симпатичная девушка в аккуратном фирменном халатике подошла помочь потенциальному покупателю, несмотря на его затрапезный вид.
– Вот этот покажи... И этот... Для петушатины...
Никита заплатил, девушка хотела завернуть покупку, но он отказался и сунул нож в карман.
– Где у вас второй выход?
Девушка покачала головой.
– У нас его нет. Где вход, там и выход. И товар оттуда заносим.
В другом отделе Никита купил толстые ботиночные шнурки, отойдя в угол, продел один в отверстие рукоятки и сделал петлю. Петлю он надел на запястье, а нож засунул в рукав. Потом купил сигарет и демонстративно прикурил на выходе.
Почти сразу подошел высокий.
– Слышь, ты Садков?
– С чего ты взял? Обознался, парень! – грубо буркнув в ответ, Никита быстро пошел вперед.
Но у ближайшей подворотни его догнали.
– А ну иди сюда, сука! – сильная рука вцепилась в предплечье и рванула его в сторону. Второй наседал с другой стороны, держа руку под курткой, на уровне пояса.
В вытянутом, как колодец, дворе никого не было. Железные лестницы опутывали по периметру обшарпанные стены. Воняло помойкой.
– Пашка Дуров сказал за тобой проследить, что-то резко в гости ты позвал их! И правильно сказал, ты сразу в райотдел двинулся, в мусарню! Сука ты! – Быков вынул из-под куртки руку с пистолетом и приставил ствол к голове Никиты. "«ТТ», – определил тот. – Курок не взведен".
На все про все у него было меньше минуты. Рывком освободив руку, он писанул коренастого по шее, тот сразу отпустил его, схватился за рану и, страшно хрипя, опрокинулся навзничь. Толстый дернул пальцем, безуспешно пытаясь нажать спуск. Его он ударил в распахнутый вырез куртки. Как он и предполагал, пластмассовая ручка взмокрела, стала скользкой и, если бы не петля, выскользнула бы из рук.
Нагнувшись, Никита вытер руки и нож о землю и тут же загреб это место ботинком. В подворотне послышались голоса. Он бросил нож в сторону мусорных баков и неторопливым шагом пошел на улицу.
Не ускоряя движения, Садков перешел улицу, свернул за угол, сел в автобус и, проехав три остановки, вышел; его била нервная дрожь, и хотя он понимал, что привлекать постороннего внимания нельзя, но непроизвольно оглядывался, отряхивал одежду. Это тебе не петуху голову отрезать!
Потирал руки, будто пытаясь стереть то, что может на них оказаться. Так не избавишься от улик: надо раздеться, сжечь все вещи, выкупаться, постричь ногти, потереть пальцы щеткой.
Он впервые заделал «мокруху», да еще двойную. И надо же было вляпаться: баба его срисовала и наверняка даст точные приметы, кто-то мог видеть, в какой он сел автобус, менты прочешут маршрут, окружат прилегающие улицы...
Словно запутывая следы, он петлял по улицам, лихорадочно обдумывая, что делать... Идти к своим нельзя – Пашка Дуров сразу спалит пропажу двух либерах. Ничего не сказать еще опасней.
Одно дело, если ты сам про все рассказал, тогда можно отбрехиваться, выворачиваться, любое фуфло гнать. А вот если промолчал – тогда все сходится, значит, ты и есть володинская «наседка»! Нет, в такой ситуации мог помочь только один человек...
Из ближайшего автомата Никита набрал номер мобильного телефона Володина. Тот ответил почти сразу:
– Слушаю.
– Это Русич, – глухо произнес он в тяжелую, замызганную сотнями рук трубку. – Я оподливился покрупному, но это мне говно в штаны залили. Нужно встретиться.
- Какой Русич? Так петуха какого-то звали.
- Ты заебал! Это я, Никита Садков! Ты же сам дал мне агентурное имя Русич!
– А-а, вспомнил. Слушаю, – напряженным тоном повторил Володин, и Никита понял, что вокруг него находится много людей и спрашивать то, что следует спросить в подобных случаях, он не может.
– Приезжай на Девятую линию, там пустырь перед грузовым портом. Знаешь?
– Да. Слушаю.
– Я там буду. Сейчас иду туда и буду ждать. Как увижу тебя – сам выйду.
– Понял.
Никита повесил противно исходящую короткими гудками трубку.
Спустившись к пустырю, Никита забрался в один из заброшенных домов и сел на корточки, так что только лоб и глаза возвышались над треснутым кривым подоконником. В этой типичной для бывалого зека позе, экономящей силы на пеших этапах и в часы ожидания вагонзака, он был готов просидеть сколько понадобится.
Заезд в порт осуществлялся с другой улицы, здесь транспорт почти не ходил, и гул мотора сразу вызвал у Никиты настороженность.
Мимо медленно, раскачиваясь на ухабах мостовой, как кораблик на волнах, прокатилась серая «Волга». За рулем Никита рассмотрел силуэт куратора, прикинув осадку машины, он понял, что больше в ней никого нет. И следом вроде бы никто не ехал, хотя это ни о чем не говорило: если Володин решил его сдать, то менты подберутся незаметно, так и не поймешь – откуда выскочили. Да он и сам прекрасно справится...
Подождав, пока «Волга» достигнет пустыря, Никита вылез из своего убежища и двинулся следом. Несколько раз он оглянулся, но ничего подозрительного не заметил.
– Чего головой вертишь? – насмешливо встретил его выглядывавший из машины Володин. – Кого ждешь? Безвиза? Или печенек?
Никита безошибочно понял, что тот ничего не знает.
– Садись в машину...
Никита рассказал все за пятнадцать минут. От того момента, как бухал с либералами, на которых должен был настучать Володину, и до того, как он сам, слыша за спиной женские крики, вышел из проходного двора. Володин слушал молча, не перебивая и не задавая вопросов. Взгляд его, как всегда, ничего не выражал.
- Ясно. Это ты конкретно вляпался. Ладно, на тебе пятнадцать рублей, я поехал. Бывай.
Никита, не веря своим ушам, на ватных ногах вышел из машины и долго смотрел вслед уехавшему куратору.
– Пацаны, у нас серьезная тема, – степенно произнес Навальный, прохаживаясь перед собравшимися.
На летней площадке под легким навесом собрались два десятка либералов, западников, атлантов, правозащитников, козырных русофобов. Наиболее уважаемые и авторитетные удобно устроились в плетеных креслах или на раскладных стульях, молодняк сидел по-зоновски – на корточках или нервозно переминался с ноги на ногу, засунув руки в карманы и мусоля сигареты.
– Наш с вами брат предъявил, что его по беспределу объявили стукачом и чуть не пришили. Мы его хорошо знаем. Это – Никита Садков.
Взгляды присутствующих сошлись в одной точке. Никита скромно сидел в углу. Выглядел он необычно торжественно: в новой одежде, чисто выбритый, будто собрался жениться на татарской поэтессе.
– Это точно, мы Никиточку хорошо знаем, и косяков за ним не было, – прошамкал Лимонов, который вольготно раскачивался в кресле-качалке. - На прошлой сходке ему предъявляли, но он оказался чист, как Майдан.
Навальный обвел собрание внимательным строгим взглядом, качнулся с носка на пятку, чуть заметно кивнул:
– Вот и послушаем его со всем уважением и вниманием!
Никита встал, поклонился всем уважительно.
– Благодарствую, общество, что собрались на правильный разбор. А то ведь что получается: прикатывают ко мне два каких-то ватника – одного я знал, это Быков, кидают предъяву, что я сука, да сразу ствол к голове! Без всякого разбора!
От возмущения и обиды у Никиты Садкова дрожал голос, как будто он не сдавал их Володину или как когда он отрезал голову петуху Русичу, а потом спасался от разъяренной толпы в православном храме. Для него единственный выход – доказать свою правоту. Прятаться по шхерам – бесполезняк. Сколько можно прятаться? Год, два, три? Один хрен, найдут и отпетушат, как падлу. Предательство никогда не забывают. Надо очиститься, снять обвинения. А в этом деле играют роль не только факты, но и игра, недаром хороший либерал – это всегда прекрасный артист.
– Надо бы их послушать, – негромко проговорил Абу.
И спросил у Навального:
– Где они?
Навальный был в курсе дела, но только пожал плечами.
– А вот давайте у Никиты и спросим…
– Они бы меня завалили, да я их порезал, как Русича! Гниют на помойке!
Собравшиеся зашумели.
– Беспредел предъявляет, а сам беспредельничает!
– А чего, надо было ждать, пока его кончат?
– Молодец, Никита, шустрый, сразу двоих завалил!
– Дело ясное, что дело темное…
Но тут Абу поднялся со своего стула, поднял руку, громко выкрикнул:
– Ша, либералы! Слушай сюда!
Гомон стих.
– Я не пойму, мы что, собрались одного Никиту послушать? На правильном разборе каждая сторона за себя ответ держит! Он одно слово сказал, а кто второе скажет? Чтобы мы выбрали – кому верить?
- Теперь послушаем Макаревича… Это он тех двоих послал следить за Никитой.
Наступила тишина. Из конюшни вышел человек в зеленой брезентовой куртке с накинутым капюшоном и направился к сходке. Все взгляды устремились на него. Как в полном загадок индийском фильме.
По спине Никиты пробежал быстрый холодок.
– Ну что, сука, не ждал? – Макаревич скверно улыбался.
Но Никита смело встретил его взгляд и слова.
– За суку ответишь!
Навальный недовольно поморщился.
– Говори по делу!
– Я реально подозревал, что Никиту долбит Володин, – гладко начал Макаревич. – Отправил двоих пацанов за ним. Сказал им - если он в сторону мусарни пойдет, тогда кончайте его сразу, пока он не настучал.
По рядам либералов прошел шепоток.
– Когда они не вернулись, тут я и врубился, что они спалили Никиту! Поэтому он их замочил! – Макаревич указал на Садкова и впился в него ненавидящим взглядом. – Потому что мы с ним недавно бухали и по пьяни я лишнее болтанул. Он хотел стукануть Володину.
Сходняк возмущенно зашумел. Никита побледнел и молча смотрел в гладкий, покрытый мозаичной плиткой пол. И каждый миг этого позорного молчания расценивался как признание вины.
– Так, Садков? – требовательно спросил Навальный.
– Кому вы верите, пацаны?! – взвился Никита. – Я честный либерал, жил по рынку! Если бы меня долбил Володин, разве я пришел бы сюда? Володин меня покрыл бы! А те бакланы нихуя меня не палили, сразу возле дома подвалили, они сразу меня завалить хотели без разбора, а не проследить! Это потому что Макаревич сам сука! Хотел у меня мальчиков ебать и подбросить мне флаги ЛГБТ, а потом небось мусаров навести!
– Хватит лаяться! – прервал пререкания Навальный. - Ясно все. Кто за Никиту хочет мазу потянуть?
И снова загомонила, загудела сходка. Либералы разгорячились, пустые базары надоели, хотелось подвести последнюю черту, чтобы пощекотать напряженные нервы.
– Чистый Никита! Петухов режет, на Вечный огонь ссыт, ветеранов пиздит!
– Нет, мути вокруг него много!
– Макаревича надо под шконку загнать!
– Никиту на перо!
Каждый кричал, что хотел, но главное – изо всех сил. Страсти разгорелись, либералы распалились не на шутку: остервенелые крики неслись со всех сторон. Сходка на глазах раскололась пополам – казалось, что сейчас начнется жестокая рукопашная схватка.
– Ша! Я говорить буду! – крикнул Навальный.
Гул тут же стих.
– Ты, Макаревич, хотел «правилку» устроить? На пику Никиту наколоть? Лады… Ты, Никита, предъявил Макаревичу? Тоже правды хочешь? У людей мнения разные. Вот и разберетесь в нашу традиционную либеральную игру! Дадим вам по перу, и увидим – кто прав. Кровь рассудит…
В тишине легким шелестом пронесся одобрительный злорадный шепоток.
– Слышь, Солонопетух, лети мухой в дом, возьми два ножа, чтобы одинаковые были, – распорядился Навальный, и шнырь пахана тут же метнулся выполнять приказ.
В воздухе запахло кровавым развлечением. Молодняк обрадовался предстоящей забаве. Все жадно рассматривали невольных гладиаторов. Макаревич скинул куртку и, хищно улыбаясь, разминался, как боксер перед схваткой.
Запыхавшись, прибежал Солонопетух. В руках он держал два топора.
Навальный недовольно поморщился:
– Что, ножей найти не мог?
– Так они все разные, – виновато сказал Солонопетух. – А эти – как в аптеке!
– Ладно, давай…
Все вышли на газон. Зрители образовали широкий круг, в центре которого оказались противники. Абу притащил двух кудахтающих петухов, Солонопетух прибежал с российскими флагами и начал обматывать их.
Насмотревшиеся фильмов, зрители ожидали долгой и зрелищной гонки, с преследованием бегающих петухов - кто первый поймает своего петуха, обмотанного российским флагом, и отрубит ему голову, тот и будет прав...
Ничего похожего не последовало. Когда Абу отпустил петухов, Никита с воплем прыгнул и схватил птицу, а Макаревич с завыванием побежал за своим петухом, кляня себя за то, что не догадался тоже сразу прыгнуть на него. К тому же у Никиты был опыт, этим он и прославился в свое время.
Никита остервенело рубил петуха, забрызгавшись кровью, пока Макаревич бегал за ним. Зрители ахнули.
- Вот тебе, Русич! Получай, петушара! - визжал Никита. Казалось, он не просто вспоминает первую жертву, но и рубит свою агентурную клику, издевательски выданную вероломным Володиным, свою тайную и позорную связь, рубит российский флаг, а с ним и всю русню, всю вату, всю Пидорашку.
Макаревич, видя, что проиграл, плюнул и бросил топор на землю. Своего петуха он так и не догнал. Садков встал и машинально вытер о штаны мокрые ладони.
– Братва, вы все видели! – громко объявил Навальный. – На Никите вины нет. Он чистый и доказал это. Кто не согласен?
– Согласны! – крикнул Абу.
– Согласны…
– Согласны…
Навальный медленно наклонил голову. Спорить не с чем. Кто прав, тот и победил. Или по-другому: победитель всегда прав! Это не одно и то же, но либералы не задумывались над такими нюансами.
На летней площадке под легким навесом собрались два десятка либералов, западников, атлантов, правозащитников, козырных русофобов. Наиболее уважаемые и авторитетные удобно устроились в плетеных креслах или на раскладных стульях, молодняк сидел по-зоновски – на корточках или нервозно переминался с ноги на ногу, засунув руки в карманы и мусоля сигареты.
– Наш с вами брат предъявил, что его по беспределу объявили стукачом и чуть не пришили. Мы его хорошо знаем. Это – Никита Садков.
Взгляды присутствующих сошлись в одной точке. Никита скромно сидел в углу. Выглядел он необычно торжественно: в новой одежде, чисто выбритый, будто собрался жениться на татарской поэтессе.
– Это точно, мы Никиточку хорошо знаем, и косяков за ним не было, – прошамкал Лимонов, который вольготно раскачивался в кресле-качалке. - На прошлой сходке ему предъявляли, но он оказался чист, как Майдан.
Навальный обвел собрание внимательным строгим взглядом, качнулся с носка на пятку, чуть заметно кивнул:
– Вот и послушаем его со всем уважением и вниманием!
Никита встал, поклонился всем уважительно.
– Благодарствую, общество, что собрались на правильный разбор. А то ведь что получается: прикатывают ко мне два каких-то ватника – одного я знал, это Быков, кидают предъяву, что я сука, да сразу ствол к голове! Без всякого разбора!
От возмущения и обиды у Никиты Садкова дрожал голос, как будто он не сдавал их Володину или как когда он отрезал голову петуху Русичу, а потом спасался от разъяренной толпы в православном храме. Для него единственный выход – доказать свою правоту. Прятаться по шхерам – бесполезняк. Сколько можно прятаться? Год, два, три? Один хрен, найдут и отпетушат, как падлу. Предательство никогда не забывают. Надо очиститься, снять обвинения. А в этом деле играют роль не только факты, но и игра, недаром хороший либерал – это всегда прекрасный артист.
– Надо бы их послушать, – негромко проговорил Абу.
И спросил у Навального:
– Где они?
Навальный был в курсе дела, но только пожал плечами.
– А вот давайте у Никиты и спросим…
– Они бы меня завалили, да я их порезал, как Русича! Гниют на помойке!
Собравшиеся зашумели.
– Беспредел предъявляет, а сам беспредельничает!
– А чего, надо было ждать, пока его кончат?
– Молодец, Никита, шустрый, сразу двоих завалил!
– Дело ясное, что дело темное…
Но тут Абу поднялся со своего стула, поднял руку, громко выкрикнул:
– Ша, либералы! Слушай сюда!
Гомон стих.
– Я не пойму, мы что, собрались одного Никиту послушать? На правильном разборе каждая сторона за себя ответ держит! Он одно слово сказал, а кто второе скажет? Чтобы мы выбрали – кому верить?
- Теперь послушаем Макаревича… Это он тех двоих послал следить за Никитой.
Наступила тишина. Из конюшни вышел человек в зеленой брезентовой куртке с накинутым капюшоном и направился к сходке. Все взгляды устремились на него. Как в полном загадок индийском фильме.
По спине Никиты пробежал быстрый холодок.
– Ну что, сука, не ждал? – Макаревич скверно улыбался.
Но Никита смело встретил его взгляд и слова.
– За суку ответишь!
Навальный недовольно поморщился.
– Говори по делу!
– Я реально подозревал, что Никиту долбит Володин, – гладко начал Макаревич. – Отправил двоих пацанов за ним. Сказал им - если он в сторону мусарни пойдет, тогда кончайте его сразу, пока он не настучал.
По рядам либералов прошел шепоток.
– Когда они не вернулись, тут я и врубился, что они спалили Никиту! Поэтому он их замочил! – Макаревич указал на Садкова и впился в него ненавидящим взглядом. – Потому что мы с ним недавно бухали и по пьяни я лишнее болтанул. Он хотел стукануть Володину.
Сходняк возмущенно зашумел. Никита побледнел и молча смотрел в гладкий, покрытый мозаичной плиткой пол. И каждый миг этого позорного молчания расценивался как признание вины.
– Так, Садков? – требовательно спросил Навальный.
– Кому вы верите, пацаны?! – взвился Никита. – Я честный либерал, жил по рынку! Если бы меня долбил Володин, разве я пришел бы сюда? Володин меня покрыл бы! А те бакланы нихуя меня не палили, сразу возле дома подвалили, они сразу меня завалить хотели без разбора, а не проследить! Это потому что Макаревич сам сука! Хотел у меня мальчиков ебать и подбросить мне флаги ЛГБТ, а потом небось мусаров навести!
– Хватит лаяться! – прервал пререкания Навальный. - Ясно все. Кто за Никиту хочет мазу потянуть?
И снова загомонила, загудела сходка. Либералы разгорячились, пустые базары надоели, хотелось подвести последнюю черту, чтобы пощекотать напряженные нервы.
– Чистый Никита! Петухов режет, на Вечный огонь ссыт, ветеранов пиздит!
– Нет, мути вокруг него много!
– Макаревича надо под шконку загнать!
– Никиту на перо!
Каждый кричал, что хотел, но главное – изо всех сил. Страсти разгорелись, либералы распалились не на шутку: остервенелые крики неслись со всех сторон. Сходка на глазах раскололась пополам – казалось, что сейчас начнется жестокая рукопашная схватка.
– Ша! Я говорить буду! – крикнул Навальный.
Гул тут же стих.
– Ты, Макаревич, хотел «правилку» устроить? На пику Никиту наколоть? Лады… Ты, Никита, предъявил Макаревичу? Тоже правды хочешь? У людей мнения разные. Вот и разберетесь в нашу традиционную либеральную игру! Дадим вам по перу, и увидим – кто прав. Кровь рассудит…
В тишине легким шелестом пронесся одобрительный злорадный шепоток.
– Слышь, Солонопетух, лети мухой в дом, возьми два ножа, чтобы одинаковые были, – распорядился Навальный, и шнырь пахана тут же метнулся выполнять приказ.
В воздухе запахло кровавым развлечением. Молодняк обрадовался предстоящей забаве. Все жадно рассматривали невольных гладиаторов. Макаревич скинул куртку и, хищно улыбаясь, разминался, как боксер перед схваткой.
Запыхавшись, прибежал Солонопетух. В руках он держал два топора.
Навальный недовольно поморщился:
– Что, ножей найти не мог?
– Так они все разные, – виновато сказал Солонопетух. – А эти – как в аптеке!
– Ладно, давай…
Все вышли на газон. Зрители образовали широкий круг, в центре которого оказались противники. Абу притащил двух кудахтающих петухов, Солонопетух прибежал с российскими флагами и начал обматывать их.
Насмотревшиеся фильмов, зрители ожидали долгой и зрелищной гонки, с преследованием бегающих петухов - кто первый поймает своего петуха, обмотанного российским флагом, и отрубит ему голову, тот и будет прав...
Ничего похожего не последовало. Когда Абу отпустил петухов, Никита с воплем прыгнул и схватил птицу, а Макаревич с завыванием побежал за своим петухом, кляня себя за то, что не догадался тоже сразу прыгнуть на него. К тому же у Никиты был опыт, этим он и прославился в свое время.
Никита остервенело рубил петуха, забрызгавшись кровью, пока Макаревич бегал за ним. Зрители ахнули.
- Вот тебе, Русич! Получай, петушара! - визжал Никита. Казалось, он не просто вспоминает первую жертву, но и рубит свою агентурную клику, издевательски выданную вероломным Володиным, свою тайную и позорную связь, рубит российский флаг, а с ним и всю русню, всю вату, всю Пидорашку.
Макаревич, видя, что проиграл, плюнул и бросил топор на землю. Своего петуха он так и не догнал. Садков встал и машинально вытер о штаны мокрые ладони.
– Братва, вы все видели! – громко объявил Навальный. – На Никите вины нет. Он чистый и доказал это. Кто не согласен?
– Согласны! – крикнул Абу.
– Согласны…
– Согласны…
Навальный медленно наклонил голову. Спорить не с чем. Кто прав, тот и победил. Или по-другому: победитель всегда прав! Это не одно и то же, но либералы не задумывались над такими нюансами.
Когда во время очередной отсидки Никита Садков с другими атлантами плыл во Владивосток, в соседнем отсеке оказался известный авторитет — Алексей Венедиктов.
Он все-таки добился своего! Перехитрил всех, в том числе и главврача психушки. Как ни старался главврач разоблачить Венедиктова, на какие ухищрения ни пускался, ему все же пришлось смириться и подписать в конце концов актировочный акт.
Венедиктов отплывал теперь на свободу. Вместе с партией других освобожденных — здесь их насчитывалось человек пятнадцать — его должны были высадить на берег в бухте Находка, расположенной неподалеку от главного Владивостокского порта. Там же кончался и маршрут Садкова, так что весь многодневный путь они должны были проделать по соседству с ним — в самой тесной близости.
Обычно этапники встречались с вольными пассажирами во время прогулок на нижней палубе в кормовой части судна.
Вот в этой оборванной и горластой толпе вольняшек Никита снова — впервые за долгое время — увидел Венедиктова… Господи, как он изменился! Он словно бы постарел еще лет на десять: сгорбился, похудел, как-то весь усох. Косматая борода его и длинные, нечесаные, спутанными прядями лежащие на плечах волосы — все было осыпано грязною сединой. Раньше седины этой не было; она появилась за минувшую зиму. Да, нелегко далась ему свобода!
Садков вздохнул, пристально вглядываясь в согбенную, маячившую неподалеку фигуру. Венедиктов стоял, ссутулясь, прислонясь к фальшборту. Он держался в стороне от толпы — никак не смешивался с нею. Он был молчалив и угрюм. Хлесткий ветер трепал и развевал его сивые космы. И сейчас он всем своим обликом действительно походил на лесного демона, на дремучего лешего.
— Эй, — позвал его Никита. — Эй, Венедикт, ты что, не узнаешь? Топай сюда!
Фигура у борта распрямилась медленно. Из-под надвинутых бровей глянули на нас расширенные мутноватые зрачки.
Оскалясь, он шагнул к нам. И тотчас же толпа на его пути расступилась, раздалась. Люди явственно сторонились Венедиктова, шарахались от него, как от чумного.
Мордатый, в распахнутом ватнике парень проворчал с брезгливой гримасой:
— Куды прешь, паскуда? Куды прешь, твою мать?… Не смей до нас касаться, понял?
И вот что самое удивительное: все эти возгласы, эту брань Венедиктов воспринимал безропотно, с какой-то странной отрешенностью. Он не протестовал и не сердился, он молча, медленно шел к нам сквозь пустоту. Шел так, как если бы он был один на корабле.
Послышался еще чей-то голос:
— Убить его мало, говноеда!
Венедиктов остановился, озираясь. И тогда, вступаясь за старого товарища, Никита сказал с укоризной:
— Вы что это, братцы, навалились на него? Кончайте. Не прискребайтесь. Не видите разве: человек болен…
— Да какой это человек, — возразили мне тут же. — Люди говном не питаются.
— Так это он — с понтом, понарошку, — ответил Никита. — И вообще, все это было давно. Я сам с ним сидел в институте Сербского, когда тоже пытался косить под больного. Он там срал и жрал свое говно с причмокиванием, мазал говно на хлеб, бутерброды делал. Так это он имитировал!
— Я не о том, что раньше, — гневно выкрикнул мордатый парень, — я о том, что сейчас.
— Сейчас? Неужели?… — начал было Никита и притих, пораженный.
— Ну да, — подтвердил парень. — Жрет говно, понимаешь. И ведь как еще жрет! По собственной своей охоте! Как взошел на борт — так сразу же и начал… Да о чем разговор? — он вдруг усмехнулся. — Спроси его сам. Вы же друзья с ним? Вот и спроси.
Венедиктов стоял в двух шагах от нас, переминался, хрипя и дергаясь. Улыбка, взошедшая на его лице, постепенно угасла, сошла. Глаза занавесились бровями.
Улыбка его угасла, но прежний оскал остался. И было теперь в этом оскале что-то незнакомое, волчье…
— Венедикт, — тихонько позвал его Никита. — Слышишь, да что с тобою?
Тот не ответил. Но зато отозвался начальник конвоя.
— А ну, прекратить разговорчики, — заорал он хрипло. — Эт-то что такое? Правил не знаете? Ишь, паразиты, устроили тут митинг… Почуяли слабину?
Он отогнал от нас вольных, в том числе и Венедиктова, и велел конвоирам кончать прогулку.
Потом в трюме либералы долго беседовали обо всем случившемся. Судьба Венедиктова взволновала всех чрезвычайно. В сущности, он ведь никого не обманул, разве что самого себя. Притворившись сумасшедшим, он затем и в самом деле стал таковым. Зато на золотой свободе! "Может, и мне так же?" - подумал Никита.
После этой встречи Алексей Венедиктов, по слухам, стал большим человеком, редактором "Эхо Москвы".
Он все-таки добился своего! Перехитрил всех, в том числе и главврача психушки. Как ни старался главврач разоблачить Венедиктова, на какие ухищрения ни пускался, ему все же пришлось смириться и подписать в конце концов актировочный акт.
Венедиктов отплывал теперь на свободу. Вместе с партией других освобожденных — здесь их насчитывалось человек пятнадцать — его должны были высадить на берег в бухте Находка, расположенной неподалеку от главного Владивостокского порта. Там же кончался и маршрут Садкова, так что весь многодневный путь они должны были проделать по соседству с ним — в самой тесной близости.
Обычно этапники встречались с вольными пассажирами во время прогулок на нижней палубе в кормовой части судна.
Вот в этой оборванной и горластой толпе вольняшек Никита снова — впервые за долгое время — увидел Венедиктова… Господи, как он изменился! Он словно бы постарел еще лет на десять: сгорбился, похудел, как-то весь усох. Косматая борода его и длинные, нечесаные, спутанными прядями лежащие на плечах волосы — все было осыпано грязною сединой. Раньше седины этой не было; она появилась за минувшую зиму. Да, нелегко далась ему свобода!
Садков вздохнул, пристально вглядываясь в согбенную, маячившую неподалеку фигуру. Венедиктов стоял, ссутулясь, прислонясь к фальшборту. Он держался в стороне от толпы — никак не смешивался с нею. Он был молчалив и угрюм. Хлесткий ветер трепал и развевал его сивые космы. И сейчас он всем своим обликом действительно походил на лесного демона, на дремучего лешего.
— Эй, — позвал его Никита. — Эй, Венедикт, ты что, не узнаешь? Топай сюда!
Фигура у борта распрямилась медленно. Из-под надвинутых бровей глянули на нас расширенные мутноватые зрачки.
Оскалясь, он шагнул к нам. И тотчас же толпа на его пути расступилась, раздалась. Люди явственно сторонились Венедиктова, шарахались от него, как от чумного.
Мордатый, в распахнутом ватнике парень проворчал с брезгливой гримасой:
— Куды прешь, паскуда? Куды прешь, твою мать?… Не смей до нас касаться, понял?
И вот что самое удивительное: все эти возгласы, эту брань Венедиктов воспринимал безропотно, с какой-то странной отрешенностью. Он не протестовал и не сердился, он молча, медленно шел к нам сквозь пустоту. Шел так, как если бы он был один на корабле.
Послышался еще чей-то голос:
— Убить его мало, говноеда!
Венедиктов остановился, озираясь. И тогда, вступаясь за старого товарища, Никита сказал с укоризной:
— Вы что это, братцы, навалились на него? Кончайте. Не прискребайтесь. Не видите разве: человек болен…
— Да какой это человек, — возразили мне тут же. — Люди говном не питаются.
— Так это он — с понтом, понарошку, — ответил Никита. — И вообще, все это было давно. Я сам с ним сидел в институте Сербского, когда тоже пытался косить под больного. Он там срал и жрал свое говно с причмокиванием, мазал говно на хлеб, бутерброды делал. Так это он имитировал!
— Я не о том, что раньше, — гневно выкрикнул мордатый парень, — я о том, что сейчас.
— Сейчас? Неужели?… — начал было Никита и притих, пораженный.
— Ну да, — подтвердил парень. — Жрет говно, понимаешь. И ведь как еще жрет! По собственной своей охоте! Как взошел на борт — так сразу же и начал… Да о чем разговор? — он вдруг усмехнулся. — Спроси его сам. Вы же друзья с ним? Вот и спроси.
Венедиктов стоял в двух шагах от нас, переминался, хрипя и дергаясь. Улыбка, взошедшая на его лице, постепенно угасла, сошла. Глаза занавесились бровями.
Улыбка его угасла, но прежний оскал остался. И было теперь в этом оскале что-то незнакомое, волчье…
— Венедикт, — тихонько позвал его Никита. — Слышишь, да что с тобою?
Тот не ответил. Но зато отозвался начальник конвоя.
— А ну, прекратить разговорчики, — заорал он хрипло. — Эт-то что такое? Правил не знаете? Ишь, паразиты, устроили тут митинг… Почуяли слабину?
Он отогнал от нас вольных, в том числе и Венедиктова, и велел конвоирам кончать прогулку.
Потом в трюме либералы долго беседовали обо всем случившемся. Судьба Венедиктова взволновала всех чрезвычайно. В сущности, он ведь никого не обманул, разве что самого себя. Притворившись сумасшедшим, он затем и в самом деле стал таковым. Зато на золотой свободе! "Может, и мне так же?" - подумал Никита.
После этой встречи Алексей Венедиктов, по слухам, стал большим человеком, редактором "Эхо Москвы".
После тюремных мытарств и сходки у Навального, где его опять чуть не разоблачили, Никита решил навестить даму сердца Газизу.
Садков взбежал по лестнице. Сердце колотилось – может, отвыкло от физических нагрузок, а может, по другим причинам. У незнакомой, обитой дерматином двери он замешкался. Неловкость сковывала движения. Виновата в этом, наверное, была чужая одежда, спизженная в секонд-хенде по праву либертарианства у тоталитарного государства, которому владелец магазина платил налоги, а значит, был пидорашкой и ватником. Он расстегнул пальто, но неловкость не проходила.
Коротко тренькнул звонок. Звякнула задвижка «глазка», щелкнул замок, дверь открылась. На пороге стояла Газиза в коротком халатике. Она была явно удивлена:
– Это ты?! Мне не сказали, что ты вернулся! Сколько лет прошло? Что на тебе за пальто?
Никита молча рассматривал ее ноги. На гладкой коже топорщились темные волоски.
– Заходи, что стоишь как бутылка перед русаком! Мог бы хоть раз позвонить или написать по мейлу…
– Это было исключено, – хрипло сказал Никита. – По условиям командировки исключалось на сто процентов.
Он обнял толстую татарку и привлек к себе. Газиза высвободилась.
– Откуда у тебя это пальто? И этот костюм? Что ты так на меня смотришь?
– Я полгода не видел женщин.
– Это хорошо. Есть хочешь?
– Нет. Я другого хочу…
Никита, наконец, снял пальто, тут же сунув руки в карманы.
– Вот так сразу, с порога? – Газиза лукаво улыбнулась. – Ну что ж… Я тоже соскучилась. Давай быстро в ванную!
Он долго мылся: намыливался, тер себя мочалкой, снова мылился и снова тер, чтобы содрать, развеять, уничтожить неотвязный тюремный запах.
Никита вышел из ванной голым, и у любого, кто бы его увидел, не осталось бы сомнений в том, чего он сейчас хочет. Газиза застилала диван чистой простыней, халатик на ней был расстегнут. На звук стремительных шагов она обернулась… При виде голого Расписного лицо женщины изменилось: будто мокрая жесткая губка с силой прошлась от лба к подбородку, стирая ожидающую улыбку и сгоняя жизненные краски. Она побелела, как посмертная маска, гримаса ужаса исказила черты, руки с растопыренными пальцами выставились вперед, даже гигантские груди в распахе халата обвисли и сморщились, словно лимоны, из которых выдавили сок.
– А-а-а! На помощь! Спасите! – истерично закричала она.
– Ты что, Газиза, ты что? Это же я… Просто так получилось, так было надо по условиям командировки… Но это временно, скоро от них ничего не останется…
Газиза ничего не слушала. Она схватила со стола тяжелую хрустальную вазу и отчаянно взметнула над головой.
– Я убью тебя, а сама выброшусь из окна! Назад! Назад! А-а-а! Полиция!
Никита поднял руки и отступил обратно к ванной.
– Перестань, Газиза! Что с тобой? Я тебе все объясню!
Ваза полетела в его сторону и угодила в зеркало. Раздался звон, грохот, брызнули осколки. "Неужели у меня настолько маленький хуй? Ну маленький, но не орать же!" - подумал Садков.
– Уходи! Уходи! Прочь! Второй раз я этого не вынесу! Я вскрою вены!
Полетела в стену и разбрызгалась осколками чашка, потом блюдце…
– Ненавижу! Ненавижу! Вон отсюда! Исчезни!
Гипсовая маска выражала только отчаяние и страх. Газиза не слышала его слов, да и не могла ничего слышать. Она была невменяемой.
– Успокойся, я ухожу. Все, успокойся…
Никита быстро натянул на чужую одежду и, не застегиваясь, выскочил из квартиры.
На лестничной площадке стояла соседка – полная растрепанная женщина в застиранном цветастом халате.
– Что там происходит? – требовательным тоном спросила она.
– Семейные неурядицы. Обычный скандал. Можно от вас позвонить?
Быстрые глаза женщины зацепились за татуированные кисти Никиты.
– Скандал, говоришь, обычный? – Она повернулась к открытой двери. – Вася, тут позвонить хотят. По твоей части.
Тут же на площадку вышел молодой крепкий мужчина в майке и милицейской фуражке.
– Я участковый. Покажь документы!
Паспорт Никите еще не вернули, нового удостоверения не выдали, а наручниками и решетками он был сыт по горло. Поэтому, не вдаваясь ни в какие объяснения, он бросился вниз по лестнице.
– Стой! Догоню, хуже будет! – крикнул вслед участковый, но преследовать не стал.
Выскочив на улицу, Никита быстро прошел до конца квартала, проверился и между домами выскочил на Ленинградский проспект, затерявшись в людской толчее. Очарование свободы пропало. Стемнело, снег усилился, мужчины и женщины несли елки, авоськи и пакеты с покупками, торты… Каждый знал, куда он идет, и каждого где-то ждали. А кто и где ждет расписанного либеральными татуировками Никиту? Неожиданно он решил позвонить мамке Газизы.
– Ее изнасиловали, – откинувшись в кресле, теща нервно затягивалась сигаретой и с силой выпускала дым сквозь нервно сжатые губы. – Беглые либералы, они с ног до головы были в татуировках… В результате сильнейший шок, мания преследования, ночные страхи – целый психиатрический букет…
- Лечение длилось почти полгода, потом реабилитация, она все забыла, я думала, кошмар прошел бесследно… А вчера она вновь впала в такое же состояние! Меня предупреждали: избегать любых ассоциаций! Я изолировала от прежних друзей, ограничивала выезды на природу, но кто же мог подумать, что однажды ее друг заявится домой весь в татуировках!
– Извините. Я ведь ничего не знал.
– Конечно. Семейные тайны – это скелеты в шкафу. Ими не хвастают.
– Тех либералов нашли?
– Не знаю. Наверное, нашли. Газиза была в таком состоянии, что мы не делали официальных заявлений. Да и к чему? Их и так ждала тюрьма. Ну добавят несколько лишних лет – разве нам от этого легче?
– Если бы они были установлены, я бы обмотал их в российский флаг и отрезал голову, – буднично сказал Никита. – Потом зажарил бы на сковороде.
– Правда? – В голосе тещи проявился интерес.
– Правда.
– Это только добавило бы тебе проблем. А Газизе все равно не стало бы легче.
– Где она?
– В психиатрической клинике. Лечение займет несколько месяцев. Но и потом… Она никогда не сможет видеть тебя. Даже если полностью убрать татуировки, ты все равно останешься провоцирующей ассоциацией…
Никита вздохнул:
– Что ж, ничего не поделаешь. Очень жаль, что так вышло. Сейчас соберу вещи и поеду…
– Нет, так не годится, – возразила теща. – Поживи пока здесь, приди в себя. Тебе ведь сильно досталось за это время… Сейчас я приготовлю ужин. Хочешь смузи? Сейчас кризис, даже либералы водку пьют. А я тебе смузи сделаю.
- Что вы так на меня смотрите?
– Смотрю: чего в тебе такого страшного… И пока ничего не вижу, – с двусмысленной улыбкой ответила постаревшая версия Газизы.
– Не видишь, значит, – Никита встал и шагнул вперед. Теща поднялась навстречу…
"Только бы тоже орать не стала из-за короткого ствола", подумал Никита.
Садков взбежал по лестнице. Сердце колотилось – может, отвыкло от физических нагрузок, а может, по другим причинам. У незнакомой, обитой дерматином двери он замешкался. Неловкость сковывала движения. Виновата в этом, наверное, была чужая одежда, спизженная в секонд-хенде по праву либертарианства у тоталитарного государства, которому владелец магазина платил налоги, а значит, был пидорашкой и ватником. Он расстегнул пальто, но неловкость не проходила.
Коротко тренькнул звонок. Звякнула задвижка «глазка», щелкнул замок, дверь открылась. На пороге стояла Газиза в коротком халатике. Она была явно удивлена:
– Это ты?! Мне не сказали, что ты вернулся! Сколько лет прошло? Что на тебе за пальто?
Никита молча рассматривал ее ноги. На гладкой коже топорщились темные волоски.
– Заходи, что стоишь как бутылка перед русаком! Мог бы хоть раз позвонить или написать по мейлу…
– Это было исключено, – хрипло сказал Никита. – По условиям командировки исключалось на сто процентов.
Он обнял толстую татарку и привлек к себе. Газиза высвободилась.
– Откуда у тебя это пальто? И этот костюм? Что ты так на меня смотришь?
– Я полгода не видел женщин.
– Это хорошо. Есть хочешь?
– Нет. Я другого хочу…
Никита, наконец, снял пальто, тут же сунув руки в карманы.
– Вот так сразу, с порога? – Газиза лукаво улыбнулась. – Ну что ж… Я тоже соскучилась. Давай быстро в ванную!
Он долго мылся: намыливался, тер себя мочалкой, снова мылился и снова тер, чтобы содрать, развеять, уничтожить неотвязный тюремный запах.
Никита вышел из ванной голым, и у любого, кто бы его увидел, не осталось бы сомнений в том, чего он сейчас хочет. Газиза застилала диван чистой простыней, халатик на ней был расстегнут. На звук стремительных шагов она обернулась… При виде голого Расписного лицо женщины изменилось: будто мокрая жесткая губка с силой прошлась от лба к подбородку, стирая ожидающую улыбку и сгоняя жизненные краски. Она побелела, как посмертная маска, гримаса ужаса исказила черты, руки с растопыренными пальцами выставились вперед, даже гигантские груди в распахе халата обвисли и сморщились, словно лимоны, из которых выдавили сок.
– А-а-а! На помощь! Спасите! – истерично закричала она.
– Ты что, Газиза, ты что? Это же я… Просто так получилось, так было надо по условиям командировки… Но это временно, скоро от них ничего не останется…
Газиза ничего не слушала. Она схватила со стола тяжелую хрустальную вазу и отчаянно взметнула над головой.
– Я убью тебя, а сама выброшусь из окна! Назад! Назад! А-а-а! Полиция!
Никита поднял руки и отступил обратно к ванной.
– Перестань, Газиза! Что с тобой? Я тебе все объясню!
Ваза полетела в его сторону и угодила в зеркало. Раздался звон, грохот, брызнули осколки. "Неужели у меня настолько маленький хуй? Ну маленький, но не орать же!" - подумал Садков.
– Уходи! Уходи! Прочь! Второй раз я этого не вынесу! Я вскрою вены!
Полетела в стену и разбрызгалась осколками чашка, потом блюдце…
– Ненавижу! Ненавижу! Вон отсюда! Исчезни!
Гипсовая маска выражала только отчаяние и страх. Газиза не слышала его слов, да и не могла ничего слышать. Она была невменяемой.
– Успокойся, я ухожу. Все, успокойся…
Никита быстро натянул на чужую одежду и, не застегиваясь, выскочил из квартиры.
На лестничной площадке стояла соседка – полная растрепанная женщина в застиранном цветастом халате.
– Что там происходит? – требовательным тоном спросила она.
– Семейные неурядицы. Обычный скандал. Можно от вас позвонить?
Быстрые глаза женщины зацепились за татуированные кисти Никиты.
– Скандал, говоришь, обычный? – Она повернулась к открытой двери. – Вася, тут позвонить хотят. По твоей части.
Тут же на площадку вышел молодой крепкий мужчина в майке и милицейской фуражке.
– Я участковый. Покажь документы!
Паспорт Никите еще не вернули, нового удостоверения не выдали, а наручниками и решетками он был сыт по горло. Поэтому, не вдаваясь ни в какие объяснения, он бросился вниз по лестнице.
– Стой! Догоню, хуже будет! – крикнул вслед участковый, но преследовать не стал.
Выскочив на улицу, Никита быстро прошел до конца квартала, проверился и между домами выскочил на Ленинградский проспект, затерявшись в людской толчее. Очарование свободы пропало. Стемнело, снег усилился, мужчины и женщины несли елки, авоськи и пакеты с покупками, торты… Каждый знал, куда он идет, и каждого где-то ждали. А кто и где ждет расписанного либеральными татуировками Никиту? Неожиданно он решил позвонить мамке Газизы.
– Ее изнасиловали, – откинувшись в кресле, теща нервно затягивалась сигаретой и с силой выпускала дым сквозь нервно сжатые губы. – Беглые либералы, они с ног до головы были в татуировках… В результате сильнейший шок, мания преследования, ночные страхи – целый психиатрический букет…
- Лечение длилось почти полгода, потом реабилитация, она все забыла, я думала, кошмар прошел бесследно… А вчера она вновь впала в такое же состояние! Меня предупреждали: избегать любых ассоциаций! Я изолировала от прежних друзей, ограничивала выезды на природу, но кто же мог подумать, что однажды ее друг заявится домой весь в татуировках!
– Извините. Я ведь ничего не знал.
– Конечно. Семейные тайны – это скелеты в шкафу. Ими не хвастают.
– Тех либералов нашли?
– Не знаю. Наверное, нашли. Газиза была в таком состоянии, что мы не делали официальных заявлений. Да и к чему? Их и так ждала тюрьма. Ну добавят несколько лишних лет – разве нам от этого легче?
– Если бы они были установлены, я бы обмотал их в российский флаг и отрезал голову, – буднично сказал Никита. – Потом зажарил бы на сковороде.
– Правда? – В голосе тещи проявился интерес.
– Правда.
– Это только добавило бы тебе проблем. А Газизе все равно не стало бы легче.
– Где она?
– В психиатрической клинике. Лечение займет несколько месяцев. Но и потом… Она никогда не сможет видеть тебя. Даже если полностью убрать татуировки, ты все равно останешься провоцирующей ассоциацией…
Никита вздохнул:
– Что ж, ничего не поделаешь. Очень жаль, что так вышло. Сейчас соберу вещи и поеду…
– Нет, так не годится, – возразила теща. – Поживи пока здесь, приди в себя. Тебе ведь сильно досталось за это время… Сейчас я приготовлю ужин. Хочешь смузи? Сейчас кризис, даже либералы водку пьют. А я тебе смузи сделаю.
- Что вы так на меня смотрите?
– Смотрю: чего в тебе такого страшного… И пока ничего не вижу, – с двусмысленной улыбкой ответила постаревшая версия Газизы.
– Не видишь, значит, – Никита встал и шагнул вперед. Теща поднялась навстречу…
"Только бы тоже орать не стала из-за короткого ствола", подумал Никита.
Люди на пустырях ночами собираются одинаковые, и костры, которые они жгут, тоже похожи, как близнецы. Пляшут рыжие сполохи, стреляют жгучими красными искрами, отбрасывают мертвенные блики на жутковатые лица вокруг, от чего они и вовсе становятся похожими на оживших мертвецов. Это бомжи, маргиналы, бродяги, нищие, — для отторгнутых обществом неудачников придумано много обозначений. Среди них встречаются либералы - те, кто сел на мель, скрывается от гебни или попросту лишился крыши над головой.
Никита Садков был самый опытный, так как неоднократно бывал в зоне и потому пользуется непререкаемым авторитетом, по крайней мере среди двух других бомжующих либерах. Недовольная после секса теща выгнала его, и теперь ему некуда было идти.
Сейчас Никита жарил насаженный на металлический прут кусок найденной в мусорном баке колбасы. Колбаса шипела и потела жиром, но Никита все равно был доволен, ведь в СССР колбаса вообще была дефицитом.
— Сука, из-за ебаных коммунистов бедуем, дотянулся проклятый Сталин, — процедил он, старательно вертя арматурину. Но колбаса проворачивалась и не хотела обжариваться равномерно. Один бок обуглился, Никита выматерился.
— Не урони жратву, — пробурчал Ходорковский. — И не сожги, как в прошлый раз.
Он здесь второй по значимости. Прохоров шел третьим по рангу и потому права голоса не имел. Сейчас он занимался важным делом — готовил «Бориса Ельцина»: бросив соль в банку с клеем, ладонями быстро крутил опущенную в него палку. Когда-то первобытные люди так разводили огонь. Время от времени он очищал палку от налипшей массы и с надеждой взбалтывал содержимое банки, которое становится все более жидким.
Грохотал очередной товарняк, стук колес отражался от серого бетонного забора, заглушая все другие звуки. Из темноты в освещенный круг бесшумно вышел совершенно голый мокрый тип с шахматной доской под мышкой.
— Ааааа! — испуганно закричал Ходорковский.
Тип был худой, у него низкий скошенный лоб и очки. На синей коже синели тюремные татуировки, причем роспись была внушительная.
— Бля! — Прохоров вскинул голову и отшатнулся. — Это шизик Каспаров!
— Откуда вы меня знаете? — хриплым угрожающим голосом спросил незнакомец. И наставил толстый, с острым ногтем палец сначала на одного бродягу, потом на другого.
— Быстро отвечать! А то сожгу заживо!
Ходорковский и Прохоров притихли.
— Ты чего волну гонишь? — вмешался Никита Садков, зло рассматривая чужака, который вторгся на его территорию.
Голый неожиданно раскрыл сложенную шахматную доску, но в ней, кроме нескольких фигур, была только финка длинная финка, какими в деревнях любят колоть няш. Взяв финку, он шагнул вперед, к Прохорову.
Никита Садков в зонах он насмотрелся на разный арестантский люд и безошибочно определил, что перед ним отпетый душегуб, способный запороть человека с той же легкостью, с какой бомж снимает с веревки чужое белье. Такие звери не достают «перо» просто так, чтобы напугать… Но ему, как главарю кодлы, все равно надо было «дымить шишкой», повышать стоимость своих акций, защищать свои гражданские права.
— Ты чего? Зачем шабер вынул?! — Никита выставил вперед раскаленный прут с повисшей на конце шипящей колбасой.
Незнакомец заскорузлой рукой схватил ее, откусил огромный кусок и, не обжигаясь, принялся жадно жевать. Раздалось чавканье, по небритому подбородку потекла струйка слюны.
— Давай сюда бухло! — невнятно пробурчал сквозь набитый рот голый человек и, выхватив у Прохорова банку с «Борисом Ельциным», в несколько глотков осушил ее до дна.
— Оно ж не готово! — охнул Прохоров. — У тебя кишки склеются!
Незнакомец презрительно ухмыльнулся и швырнул банку Прохору в голову, тот едва успел уклониться. Через несколько минут голый человек отшвырнул недоеденный кусок колбасы, удовлетворенно отрыгнул и осмотрелся.
— Сымай куртку! — приказал он Никите.
— А ты рубаху! — палец с острым ногтем ткнул в Прохорова.
— Ты скидывай штаны! — наступила очередь Ходорковского.
— И колеса всем снять, я выберу по размеру!
Либералы переглянулись и вопросительно посмотрели на своего старшего. Страшный чужак отбирал у каждого самое лучшее.
— Слышь, уважаемый атлант, ты откуда будешь? Кого из людей знаешь? — нерешительно начал «тереть базар» Никита.
— Глохни, Сладков! Давайте шмотки, быстро!
— Слышь, Каспаров, так со своими не поступают. Ты нашу жратву забрал, наше бухло, теперь шмотье… Мы же не лохи какие, чтоб нас бомбить… Знаешь, как это называется?
Голос Никиты заметно окреп. По либеральным понятиям чужак был не прав. Конечно, либертарианец может взять себе все, что угодно, если может, но только у ватника и пидорашки, а с другими либералами должен вступать в рыночные отношения. В зоне за беспредел серьезно спрашивают: загоняют под шконку, бьют до потери пульса, могут и отпетушить.
— Как? — угрожающе прищурился Каспаров. — Скажи, если такой смелый!
Верблюд осекся. За слово надо отвечать.
— Так и называется… Можно спросить у людей, если не знаешь. У Мальцева или Шехтмана спросим, пусть он тебе скажет!
— Какой ты, на хер, свой! Вы огрызки, русня, вата, народ-пидор, народ-гной, народ-хуесос, народ-подлец… И никакой подписки за вами нет! — губы незнакомца змеились в нехорошей улыбке. — А на Маньцова и Хуехтмана и других Анальных я ложил с прибором. На всех ложил!
Вжик! Финка тускло сверкнула в желтом свете костра и поперек лица Никиты легла кровавая черта. Он вскрикнул и опрокинулся на спину, зажимая двумя руками рану.
— Шмотки мне, сучье, а то всех переколю! — угрожающе рявкнул Каспаров.
Подкрепленное действием требование прозвучало очень убедительно, и никто не стал мешкать. Дрожащими руками Прохоров сорвал с себя рубаху, Ходорковский поспешно стащил штаны, потом они сняли со стонущего Верблюда куртку и туфли, затем разулись сами.
Не торопясь, Каспаров оделся и обулся. Конечно, он не стал похож на денди, но любая одежда лучше голой кожи. Ограбленные либералы надеялись, что он наконец уйдет, но не тут-то было. Каспаров оценивающе рассматривал их, гадко улыбаясь, и эта улыбка пугала еще больше, чем длинный тусклый клинок.
— Вон ты! Раздевайся наголо! — корявый палец с длинным ногтем ткнул в Никиту Садкова.
— Зачем? — сдавленно спросил тот. — Мне в больницу надо!
— Мы же тебе отдали, что хотел, — просяще проговорил Прохоров.
— Заткнись, петушня! Совсем оборзели! Кто вы такие, чтоб голос подавать?!
Взмахнув рукой, Каспаров воткнул финку Прохорову в шею. Струей брызнула кровь. Тоненько вскрикнув, бродяга упал в костер. Взметнулся рой искр, желтое пламя стало красным и утробно заскворчало. Ходорковский метнулся в сторону, надеясь скрыться в темноте, но не успел, — финка достала и его. Никита, почуяв неладное, сел и оторвал окровавленные руки от лица. Кровь тут же залила рубашку.
- Раздевайся, Сладков, и становись раком, а не то зарежу! - заорал Каспаров.
- Бля, ты убил их! Ну ладно, раз никто не увидит, тогда нормально, - - уныло сказал Никита и стал раздеваться.
Никита Садков был самый опытный, так как неоднократно бывал в зоне и потому пользуется непререкаемым авторитетом, по крайней мере среди двух других бомжующих либерах. Недовольная после секса теща выгнала его, и теперь ему некуда было идти.
Сейчас Никита жарил насаженный на металлический прут кусок найденной в мусорном баке колбасы. Колбаса шипела и потела жиром, но Никита все равно был доволен, ведь в СССР колбаса вообще была дефицитом.
— Сука, из-за ебаных коммунистов бедуем, дотянулся проклятый Сталин, — процедил он, старательно вертя арматурину. Но колбаса проворачивалась и не хотела обжариваться равномерно. Один бок обуглился, Никита выматерился.
— Не урони жратву, — пробурчал Ходорковский. — И не сожги, как в прошлый раз.
Он здесь второй по значимости. Прохоров шел третьим по рангу и потому права голоса не имел. Сейчас он занимался важным делом — готовил «Бориса Ельцина»: бросив соль в банку с клеем, ладонями быстро крутил опущенную в него палку. Когда-то первобытные люди так разводили огонь. Время от времени он очищал палку от налипшей массы и с надеждой взбалтывал содержимое банки, которое становится все более жидким.
Грохотал очередной товарняк, стук колес отражался от серого бетонного забора, заглушая все другие звуки. Из темноты в освещенный круг бесшумно вышел совершенно голый мокрый тип с шахматной доской под мышкой.
— Ааааа! — испуганно закричал Ходорковский.
Тип был худой, у него низкий скошенный лоб и очки. На синей коже синели тюремные татуировки, причем роспись была внушительная.
— Бля! — Прохоров вскинул голову и отшатнулся. — Это шизик Каспаров!
— Откуда вы меня знаете? — хриплым угрожающим голосом спросил незнакомец. И наставил толстый, с острым ногтем палец сначала на одного бродягу, потом на другого.
— Быстро отвечать! А то сожгу заживо!
Ходорковский и Прохоров притихли.
— Ты чего волну гонишь? — вмешался Никита Садков, зло рассматривая чужака, который вторгся на его территорию.
Голый неожиданно раскрыл сложенную шахматную доску, но в ней, кроме нескольких фигур, была только финка длинная финка, какими в деревнях любят колоть няш. Взяв финку, он шагнул вперед, к Прохорову.
Никита Садков в зонах он насмотрелся на разный арестантский люд и безошибочно определил, что перед ним отпетый душегуб, способный запороть человека с той же легкостью, с какой бомж снимает с веревки чужое белье. Такие звери не достают «перо» просто так, чтобы напугать… Но ему, как главарю кодлы, все равно надо было «дымить шишкой», повышать стоимость своих акций, защищать свои гражданские права.
— Ты чего? Зачем шабер вынул?! — Никита выставил вперед раскаленный прут с повисшей на конце шипящей колбасой.
Незнакомец заскорузлой рукой схватил ее, откусил огромный кусок и, не обжигаясь, принялся жадно жевать. Раздалось чавканье, по небритому подбородку потекла струйка слюны.
— Давай сюда бухло! — невнятно пробурчал сквозь набитый рот голый человек и, выхватив у Прохорова банку с «Борисом Ельциным», в несколько глотков осушил ее до дна.
— Оно ж не готово! — охнул Прохоров. — У тебя кишки склеются!
Незнакомец презрительно ухмыльнулся и швырнул банку Прохору в голову, тот едва успел уклониться. Через несколько минут голый человек отшвырнул недоеденный кусок колбасы, удовлетворенно отрыгнул и осмотрелся.
— Сымай куртку! — приказал он Никите.
— А ты рубаху! — палец с острым ногтем ткнул в Прохорова.
— Ты скидывай штаны! — наступила очередь Ходорковского.
— И колеса всем снять, я выберу по размеру!
Либералы переглянулись и вопросительно посмотрели на своего старшего. Страшный чужак отбирал у каждого самое лучшее.
— Слышь, уважаемый атлант, ты откуда будешь? Кого из людей знаешь? — нерешительно начал «тереть базар» Никита.
— Глохни, Сладков! Давайте шмотки, быстро!
— Слышь, Каспаров, так со своими не поступают. Ты нашу жратву забрал, наше бухло, теперь шмотье… Мы же не лохи какие, чтоб нас бомбить… Знаешь, как это называется?
Голос Никиты заметно окреп. По либеральным понятиям чужак был не прав. Конечно, либертарианец может взять себе все, что угодно, если может, но только у ватника и пидорашки, а с другими либералами должен вступать в рыночные отношения. В зоне за беспредел серьезно спрашивают: загоняют под шконку, бьют до потери пульса, могут и отпетушить.
— Как? — угрожающе прищурился Каспаров. — Скажи, если такой смелый!
Верблюд осекся. За слово надо отвечать.
— Так и называется… Можно спросить у людей, если не знаешь. У Мальцева или Шехтмана спросим, пусть он тебе скажет!
— Какой ты, на хер, свой! Вы огрызки, русня, вата, народ-пидор, народ-гной, народ-хуесос, народ-подлец… И никакой подписки за вами нет! — губы незнакомца змеились в нехорошей улыбке. — А на Маньцова и Хуехтмана и других Анальных я ложил с прибором. На всех ложил!
Вжик! Финка тускло сверкнула в желтом свете костра и поперек лица Никиты легла кровавая черта. Он вскрикнул и опрокинулся на спину, зажимая двумя руками рану.
— Шмотки мне, сучье, а то всех переколю! — угрожающе рявкнул Каспаров.
Подкрепленное действием требование прозвучало очень убедительно, и никто не стал мешкать. Дрожащими руками Прохоров сорвал с себя рубаху, Ходорковский поспешно стащил штаны, потом они сняли со стонущего Верблюда куртку и туфли, затем разулись сами.
Не торопясь, Каспаров оделся и обулся. Конечно, он не стал похож на денди, но любая одежда лучше голой кожи. Ограбленные либералы надеялись, что он наконец уйдет, но не тут-то было. Каспаров оценивающе рассматривал их, гадко улыбаясь, и эта улыбка пугала еще больше, чем длинный тусклый клинок.
— Вон ты! Раздевайся наголо! — корявый палец с длинным ногтем ткнул в Никиту Садкова.
— Зачем? — сдавленно спросил тот. — Мне в больницу надо!
— Мы же тебе отдали, что хотел, — просяще проговорил Прохоров.
— Заткнись, петушня! Совсем оборзели! Кто вы такие, чтоб голос подавать?!
Взмахнув рукой, Каспаров воткнул финку Прохорову в шею. Струей брызнула кровь. Тоненько вскрикнув, бродяга упал в костер. Взметнулся рой искр, желтое пламя стало красным и утробно заскворчало. Ходорковский метнулся в сторону, надеясь скрыться в темноте, но не успел, — финка достала и его. Никита, почуяв неладное, сел и оторвал окровавленные руки от лица. Кровь тут же залила рубашку.
- Раздевайся, Сладков, и становись раком, а не то зарежу! - заорал Каспаров.
- Бля, ты убил их! Ну ладно, раз никто не увидит, тогда нормально, - - уныло сказал Никита и стал раздеваться.
"Ну вот и стал настоящим геем, - подумал Садков и нервно хихикнул. - Не испугался, переступил кое в чем через самого себя, сумел, молодец, Никита! Ватники и пидорашки все время думают об анусах и хуях, гомофобничают, а сами хотят сосать хуй хозяина да жопу подставлять чеченцам! Ебаные лицемеры, петушиная русня! А я свободный человек, либерал, что хочу, то и делаю! Хотел ведь встречаться с трансгендером, ну ничего, теперь знаю, каково это".
Задница болела, но Никита, вздохнув, оделся и, обшарив карманы друзей и испуганно оглядываясь, побрел прочь от пустыря. Каспаров куда-то исчез, а трупы двух либералов так и остались валяться возле костра.
Настроение, несмотря на каминг-аут, было паршивым. Денег тоже набралось немного, пара-тройка штук, если считать еще и свои.
Через какое-то время в небольшой, прокуренной до самого потолка чебуречной тоскливо «гулял» плешивый, бывалого вида мужчина. Перед ним стояли поллитровая бутылка «Путинки» и тарелка со сложенными стопкой чебуреками. Четверо неимущих алкашей-завсегдатаев бросали в сторону Садкова недоброжелательно-завистливые взгляды.
Когда полбутылки «Пшеничной» были выпиты, глотающий слюну один из ватных алкашей все же рискнул и бочком подошел к богатому столу.
– Слышь, кореш, – просительным тоном сказал он. – Ты, видим, человек знатный, может, угостишь?
– Не на свои гуляю, – глядя в тарелку, отозвался Никита.
– А на чьи? – ошалел от такой прямоты ватник.
– На чужие. Их хозяев уже черви едят…
Он поднял голову, и в пустых глазах колыхнулась такая жуткая тоска, что алкаш шарахнулся в сторону и быстро вернулся к своим собутыльникам, ведь он не знал, что это от того, что Никиту выебали в жопу.
– Не прокатит, – замотал он головой в ответ на вопросительные взгляды. – Это серьезный… Из либералов, сразу видно… Сказал – за бабки несколько человек прирезал… Зря я его затронул! Давай валить отсюда от греха!
Когда алкаши ушли, к Никите приблизился другой человек.
– Твою мать, Золотой?! – послышался Никите чей-то голос рядом.
На пороге палатки стоял толстяк с холеным лицом и синими от наколок руками. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить: это не местный карась, это высокообразованный эстет.
– Ты чё, не узнал меня, атлант? А мы думали, ты в больничке какой-нибудь загнулся! Или в тюрьме сгнил! – толстяк шаром прокатился по палатке, проскользнул между столиками, бесцеремонно вырвал из-под кого-то стул и уселся рядом с Никитой. – А ты – вона! Пиво тут тянешь, бродяга! Золотой, твою мать!! Ну?
Никита сразу узнал: Жека Понасенков.
– Я у себя сижу, свое пиво тяну, – строго проговорил Никита. – А ты чего радуешься, словно родной братуха? Чего на рожон лезешь, людей обижаешь?
Он кивнул на ошарашенного мужика в шляпе, оставшегося без стула.
– А чё, твой кореш? – осклабился Понасенков. - Это же пидорашка, холоп!
Посетитель испугался такому вниманию, замахал руками:
– Да не, все нормально, мужики!.. Я ж не в обиде! Ничего, отдыхайте!
Но Понасенков насупился, оскалился по-волчьи.
– Какие мы тебе мужики, баклан?! Мужики на моего прадеда пахали, а он их девок драл! Я дворянин, белая кость, историк и певец, ты знаешь, какой у меня голос? Шаляпин бы талию ломал!
Опять плохо! Опять не так! Допил стоя обиженный ватник свое пиво и слинял от греха подальше. И правильно сделал. Хотя Понасенков скалиться перестал.
– Так чего ты здесь паришься, Никита? Как ты вообще? Где пропадал?
– А тебе какое дело? Зачем выпытываешь? – холодно посмотрел на него Садков. Он уже взял себя в руки. – Или в ментовку поступил? Володин тебя долбит в жопу? Говорят, ты и сам любишь под хвост баловаться с ватниками! Знаешь, что с такими делают?
– Да ты чего, Никита? – стушевался Понасенков. – Ничего я не выпытываю… Увидел вот случайно, обрадовался!.. Какая ментовка, какой Володин? Ты ж меня знаешь!
Никита. Года два назад они вдвоем нарисовали гигантский хуй на разводном мосту в Питере, и вся либеральная общественность гордилась этой акцией. Неважно. Главное, Понасенков уже оправдывался, хвост поджал – хотя, если призадуматься, он абсолютно ни в чем не виноват. Но под тяжелым взглядом опытного либерала думается трудно, мысли сбиваются, как птичья стая под дробовым выстрелом.
– Тебя-то самого кто позвал сюда? – Никита сверлил Понасенкова ледяным взглядом. Тот даже поежился.
– Никто, – Понасенков оглянулся по сторонам, понизил голос. – Работать тут собираемся. В новостройках двери хлипкие, все замки одним ключом открываются… Стены можно исписать, плакаты расклеить, дело непыльное… Павленского позовем, может, акцию замутим какую... Вот я и вышел сюда оглядеться. Хочешь с нами в долю, а? Сейчас кризис, гранты всем нужны!
Задница болела, но Никита, вздохнув, оделся и, обшарив карманы друзей и испуганно оглядываясь, побрел прочь от пустыря. Каспаров куда-то исчез, а трупы двух либералов так и остались валяться возле костра.
Настроение, несмотря на каминг-аут, было паршивым. Денег тоже набралось немного, пара-тройка штук, если считать еще и свои.
Через какое-то время в небольшой, прокуренной до самого потолка чебуречной тоскливо «гулял» плешивый, бывалого вида мужчина. Перед ним стояли поллитровая бутылка «Путинки» и тарелка со сложенными стопкой чебуреками. Четверо неимущих алкашей-завсегдатаев бросали в сторону Садкова недоброжелательно-завистливые взгляды.
Когда полбутылки «Пшеничной» были выпиты, глотающий слюну один из ватных алкашей все же рискнул и бочком подошел к богатому столу.
– Слышь, кореш, – просительным тоном сказал он. – Ты, видим, человек знатный, может, угостишь?
– Не на свои гуляю, – глядя в тарелку, отозвался Никита.
– А на чьи? – ошалел от такой прямоты ватник.
– На чужие. Их хозяев уже черви едят…
Он поднял голову, и в пустых глазах колыхнулась такая жуткая тоска, что алкаш шарахнулся в сторону и быстро вернулся к своим собутыльникам, ведь он не знал, что это от того, что Никиту выебали в жопу.
– Не прокатит, – замотал он головой в ответ на вопросительные взгляды. – Это серьезный… Из либералов, сразу видно… Сказал – за бабки несколько человек прирезал… Зря я его затронул! Давай валить отсюда от греха!
Когда алкаши ушли, к Никите приблизился другой человек.
– Твою мать, Золотой?! – послышался Никите чей-то голос рядом.
На пороге палатки стоял толстяк с холеным лицом и синими от наколок руками. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить: это не местный карась, это высокообразованный эстет.
– Ты чё, не узнал меня, атлант? А мы думали, ты в больничке какой-нибудь загнулся! Или в тюрьме сгнил! – толстяк шаром прокатился по палатке, проскользнул между столиками, бесцеремонно вырвал из-под кого-то стул и уселся рядом с Никитой. – А ты – вона! Пиво тут тянешь, бродяга! Золотой, твою мать!! Ну?
Никита сразу узнал: Жека Понасенков.
– Я у себя сижу, свое пиво тяну, – строго проговорил Никита. – А ты чего радуешься, словно родной братуха? Чего на рожон лезешь, людей обижаешь?
Он кивнул на ошарашенного мужика в шляпе, оставшегося без стула.
– А чё, твой кореш? – осклабился Понасенков. - Это же пидорашка, холоп!
Посетитель испугался такому вниманию, замахал руками:
– Да не, все нормально, мужики!.. Я ж не в обиде! Ничего, отдыхайте!
Но Понасенков насупился, оскалился по-волчьи.
– Какие мы тебе мужики, баклан?! Мужики на моего прадеда пахали, а он их девок драл! Я дворянин, белая кость, историк и певец, ты знаешь, какой у меня голос? Шаляпин бы талию ломал!
Опять плохо! Опять не так! Допил стоя обиженный ватник свое пиво и слинял от греха подальше. И правильно сделал. Хотя Понасенков скалиться перестал.
– Так чего ты здесь паришься, Никита? Как ты вообще? Где пропадал?
– А тебе какое дело? Зачем выпытываешь? – холодно посмотрел на него Садков. Он уже взял себя в руки. – Или в ментовку поступил? Володин тебя долбит в жопу? Говорят, ты и сам любишь под хвост баловаться с ватниками! Знаешь, что с такими делают?
– Да ты чего, Никита? – стушевался Понасенков. – Ничего я не выпытываю… Увидел вот случайно, обрадовался!.. Какая ментовка, какой Володин? Ты ж меня знаешь!
Никита. Года два назад они вдвоем нарисовали гигантский хуй на разводном мосту в Питере, и вся либеральная общественность гордилась этой акцией. Неважно. Главное, Понасенков уже оправдывался, хвост поджал – хотя, если призадуматься, он абсолютно ни в чем не виноват. Но под тяжелым взглядом опытного либерала думается трудно, мысли сбиваются, как птичья стая под дробовым выстрелом.
– Тебя-то самого кто позвал сюда? – Никита сверлил Понасенкова ледяным взглядом. Тот даже поежился.
– Никто, – Понасенков оглянулся по сторонам, понизил голос. – Работать тут собираемся. В новостройках двери хлипкие, все замки одним ключом открываются… Стены можно исписать, плакаты расклеить, дело непыльное… Павленского позовем, может, акцию замутим какую... Вот я и вышел сюда оглядеться. Хочешь с нами в долю, а? Сейчас кризис, гранты всем нужны!
Зато я сдержал обещание и сфоткался на фоне культурных памятников этой страны.
Никита тяжело молчал. Будь его воля, он бы этого Понасенкова позвал прогуляться, да в роще и засадил перо в бочину… Растрещится ведь, раззвонит всей братве об этой встрече! Только как его пришить? Кореша-то наверняка знают, куда пошел этот баклан… Начнутся поиски, расспросы, а здесь, в палатке, вон, человек десять свидетелей… Косячина наворачивается!
Понасенков о его мыслях, к счастью, не догадывался, а молчание растолковал по-своему и побежал к прилавку, откуда вернулся с пивом и крупной таранкой. Никита так же молча и важно отпил из поднесенного ему бокала, посмотрел в окошко.
Затем Садков небрежно разломил таранку, вырвал тягучую красно-желтую икру, отправил в рот, запил пивком.
– Значит, ты нацелился работать здесь?
– Ну, да… – Понасенков одним глотком ополовинил кружку.
– Смотрящему местному объявился, как положено?
Понасенков даже поперхнулся:
– Какому Смотрящему, Золотой? Ты что? Тут и Смотрящего-то нет! Я считаю, мы никому объявляться не обязаны!
– Хуево считаешь! Не по-либеральному! – каркнул Никита. – Здесь я Смотрящий! Это мой район!
– Как так? А почему никто не знает?!
– Кому надо – знают! – Садков ударил по столу так, что кружки подпрыгнули и пиво выплеснулось на стол. – А ты меня в долю зовешь! Какая, блядь, мне выгода от того, что какие-то пидорашки в моем районе пастись будут, а? Я и так в доле! По-любому! Я здесь Смотрящий! И никого сюда не звал!
Разгорающиеся страсти не остались незамеченными, любители пива потихоньку, бочком, незаметно перебрались со своими бокалами и стаканами из палатки на улицу. Понасенков, судя по его потухшей морде, тоже с радостью перебрался бы куда подальше, но его пока что никто не отпускал, а прервать разговор на этой высокой ноте было бы в высшей степени невежливо.
– Но ведь я со всем уважением, Никита, – плаксиво пролепетал он и поскучнел. – Пиво вот поднес, со всем, как говорится, уважением… Как дворянин дворянину...
– Ты что, охуел? – Никита заводил сам себя еще больше. – Ты, блядь, за кого меня принимаешь? За ватника подзаборного? Хочешь за поллитра поиметь меня на моей делянке?! Наехать на меня решил?! На меня, на Садкова?! Да я тебя в жопу выебу!
Урвать добычу у либерала – это серьезный косяк. Наехать на либерала без оснований – это, считай, смертный приговор. Понасенков и сам толком не понимал, как получилось, что он и урвал, и наехал, а может, и еще чего-то натворил, чего пока не знает… В голове все перепуталось. А Никита говорил веско, внушительно, как молот в темя вбивал.
– Ну, что хрюкало отвесил? Не знаешь, что правильный либерал на чужую землю без спросу не вломится, а? Сперва надо налоги заплатить, лицензию получить. Не слыхал о таком? Ну?
И такое впечатление складывалось, что Никита, при всей абсурдности выдвигаемых им обвинений, – прав, прав, тысячу раз прав. Это умение обвиноватить ни за что в либеральном мире очень ценится. Но мало кто им виртуозно владеет. А Никита этот ценный навык развил - что бы ни случалось, он только выигрывал, а его враги, которые были исключительно пидорашками и ватниками, всегда обсирались и сосали.
– Никита, извини… Я ничего еще здесь не делал. А если я скосячил чего, так я просто. Со всем моим уважением, Никита… Клык даю, даже в мыслях такого…
Понасенков поднялся с места (в знак особого почтения, надо понимать), склонил повинную голову. Круглое его, пышущее здоровьем и нахальством лицо как-то само по себе ужалось, похудело и обвисло. Короче говоря, Понасенков обосрался, чего там.
Зато Садков неожиданно успокоился. Он успел хорошенько обмозговать ситуацию и решил, что так или иначе он останется в выигрыше: либо Понасенков свалит отсюда и носа казать не станет (очень хороший вариант), либо будет отстегивать ему долю с гранта (тоже неплохо)… Конечно, может сложиться и третий вариант, когда ему самому приставят перо к горлу и спросят, а с каких это инструкций Госдепа он тут, собственно, смотрящего из себя строит? Могло быть и так. Но рискнуть стоило.
– Так. Сядь, Понасенков, хватит щеками трясти. Сядь, говорю.
Тот послушно опустился на стул.
– В общем, на первый раз косяк тебе прощается. Я не ватник, понимаю, что братве тоже жрать надо. Поэтому считаю, что ты мне объявился. Сделаем так: можешь работать тут, четвертую долю отдаете в общак. Понял меня?
Понасенков, преданно глядящий ему в рот, оживленно закивал.
– И второе. Район это мой, но с этого дня я тебя беру под себя. Никто, кроме нас, здесь не стрижет, только мы, и больше никто. Никаких там, «а этот со мной чалился», «а это просто убежденные либералы»! На хую я их вертел! Если кто хочет здесь работать, он идет под нас, отстегивает долю, и ша. За этим внимательно следить надо! Я с тобой дело имею, и ты передо мной за все в ответе. Если прознаю, что накосячили, с тебя спрос - буду в жопу тебя ебать, а если жопа порвется, то тогда между складок на животе. Ты про мои подвиги слышал. А твои пацаны перед тобой отвечают. А новичков подтянем – они перед ними отвечать будут! Что скажешь?
Понасенков широко улыбнулся:
– Благодарствую, просвещенный хозяин!
– А главное другое…
Никита кивнул в сторону окошка, за которым открывался вид на панельные высотки.
– Здесь жизнь только налаживается. Вон, видишь, торговый центр заканчивают, а там отель с кегельбаном… Скоро все забьет, как из фонтана в горсаду. Магазины, кафехи, мастерские всякие, кустари, шлюхи, каталы… И «крыша» им понадобится, и стричь кому-то надо. На дело революции. Соображаешь? Совсем другая тема попрет, Жека. Это я тебе как доктор экономических наук говорю.
Никита посмотрел на пустой бокал.
– Пивка мне еще запень.
Понасенков поспешно побежал исполнять просьбу. Точнее, приказ Смотрящего.
Понасенков о его мыслях, к счастью, не догадывался, а молчание растолковал по-своему и побежал к прилавку, откуда вернулся с пивом и крупной таранкой. Никита так же молча и важно отпил из поднесенного ему бокала, посмотрел в окошко.
Затем Садков небрежно разломил таранку, вырвал тягучую красно-желтую икру, отправил в рот, запил пивком.
– Значит, ты нацелился работать здесь?
– Ну, да… – Понасенков одним глотком ополовинил кружку.
– Смотрящему местному объявился, как положено?
Понасенков даже поперхнулся:
– Какому Смотрящему, Золотой? Ты что? Тут и Смотрящего-то нет! Я считаю, мы никому объявляться не обязаны!
– Хуево считаешь! Не по-либеральному! – каркнул Никита. – Здесь я Смотрящий! Это мой район!
– Как так? А почему никто не знает?!
– Кому надо – знают! – Садков ударил по столу так, что кружки подпрыгнули и пиво выплеснулось на стол. – А ты меня в долю зовешь! Какая, блядь, мне выгода от того, что какие-то пидорашки в моем районе пастись будут, а? Я и так в доле! По-любому! Я здесь Смотрящий! И никого сюда не звал!
Разгорающиеся страсти не остались незамеченными, любители пива потихоньку, бочком, незаметно перебрались со своими бокалами и стаканами из палатки на улицу. Понасенков, судя по его потухшей морде, тоже с радостью перебрался бы куда подальше, но его пока что никто не отпускал, а прервать разговор на этой высокой ноте было бы в высшей степени невежливо.
– Но ведь я со всем уважением, Никита, – плаксиво пролепетал он и поскучнел. – Пиво вот поднес, со всем, как говорится, уважением… Как дворянин дворянину...
– Ты что, охуел? – Никита заводил сам себя еще больше. – Ты, блядь, за кого меня принимаешь? За ватника подзаборного? Хочешь за поллитра поиметь меня на моей делянке?! Наехать на меня решил?! На меня, на Садкова?! Да я тебя в жопу выебу!
Урвать добычу у либерала – это серьезный косяк. Наехать на либерала без оснований – это, считай, смертный приговор. Понасенков и сам толком не понимал, как получилось, что он и урвал, и наехал, а может, и еще чего-то натворил, чего пока не знает… В голове все перепуталось. А Никита говорил веско, внушительно, как молот в темя вбивал.
– Ну, что хрюкало отвесил? Не знаешь, что правильный либерал на чужую землю без спросу не вломится, а? Сперва надо налоги заплатить, лицензию получить. Не слыхал о таком? Ну?
И такое впечатление складывалось, что Никита, при всей абсурдности выдвигаемых им обвинений, – прав, прав, тысячу раз прав. Это умение обвиноватить ни за что в либеральном мире очень ценится. Но мало кто им виртуозно владеет. А Никита этот ценный навык развил - что бы ни случалось, он только выигрывал, а его враги, которые были исключительно пидорашками и ватниками, всегда обсирались и сосали.
– Никита, извини… Я ничего еще здесь не делал. А если я скосячил чего, так я просто. Со всем моим уважением, Никита… Клык даю, даже в мыслях такого…
Понасенков поднялся с места (в знак особого почтения, надо понимать), склонил повинную голову. Круглое его, пышущее здоровьем и нахальством лицо как-то само по себе ужалось, похудело и обвисло. Короче говоря, Понасенков обосрался, чего там.
Зато Садков неожиданно успокоился. Он успел хорошенько обмозговать ситуацию и решил, что так или иначе он останется в выигрыше: либо Понасенков свалит отсюда и носа казать не станет (очень хороший вариант), либо будет отстегивать ему долю с гранта (тоже неплохо)… Конечно, может сложиться и третий вариант, когда ему самому приставят перо к горлу и спросят, а с каких это инструкций Госдепа он тут, собственно, смотрящего из себя строит? Могло быть и так. Но рискнуть стоило.
– Так. Сядь, Понасенков, хватит щеками трясти. Сядь, говорю.
Тот послушно опустился на стул.
– В общем, на первый раз косяк тебе прощается. Я не ватник, понимаю, что братве тоже жрать надо. Поэтому считаю, что ты мне объявился. Сделаем так: можешь работать тут, четвертую долю отдаете в общак. Понял меня?
Понасенков, преданно глядящий ему в рот, оживленно закивал.
– И второе. Район это мой, но с этого дня я тебя беру под себя. Никто, кроме нас, здесь не стрижет, только мы, и больше никто. Никаких там, «а этот со мной чалился», «а это просто убежденные либералы»! На хую я их вертел! Если кто хочет здесь работать, он идет под нас, отстегивает долю, и ша. За этим внимательно следить надо! Я с тобой дело имею, и ты передо мной за все в ответе. Если прознаю, что накосячили, с тебя спрос - буду в жопу тебя ебать, а если жопа порвется, то тогда между складок на животе. Ты про мои подвиги слышал. А твои пацаны перед тобой отвечают. А новичков подтянем – они перед ними отвечать будут! Что скажешь?
Понасенков широко улыбнулся:
– Благодарствую, просвещенный хозяин!
– А главное другое…
Никита кивнул в сторону окошка, за которым открывался вид на панельные высотки.
– Здесь жизнь только налаживается. Вон, видишь, торговый центр заканчивают, а там отель с кегельбаном… Скоро все забьет, как из фонтана в горсаду. Магазины, кафехи, мастерские всякие, кустари, шлюхи, каталы… И «крыша» им понадобится, и стричь кому-то надо. На дело революции. Соображаешь? Совсем другая тема попрет, Жека. Это я тебе как доктор экономических наук говорю.
Никита посмотрел на пустой бокал.
– Пивка мне еще запень.
Понасенков поспешно побежал исполнять просьбу. Точнее, приказ Смотрящего.
– Иди в гараж и выгоняй тачку! – скомандовал Никита Понасенкову.
Сегодня день сбора в общак. Так как Понасенков признал его за смотрящего, Никита нагло сел ему на шею, пользовался его некротачкой, даже костюм какой-то напялил. Но Понасенков тоже поимел кое-какие блага от работы с Садковым.
– Грант обещали нормальный перевести... Хорошо, что Павленского к нам на район пригласили, он мощную акцию устроил - обмотался в российский триколор и сел на бутылку. Интересно, он сходу сел или разрабатывал очко до этого, чтобы так ловко приземлиться на бутылку? - Понасенков довольно засмеялся.
- Скорее всего, разработал. Когда он яйца к брусчатке прибивал, говорят, он дырку заранее сделал, пирсинг замутил, чтобы гвоздь сразу вошел, - важно ответил Садков.
- Это хорошо! А правда, что чеченцы сразу прибежали, опиздили Павленского, а потом его мусора скрутили? А то в ватных СМИ пишут, что менты его под ручку просто взяли и отвезли в отделение.
- Пиздят, как русня. Раз сказано, что его чеченцы отпиздили, значит, так и есть. Зато теперь голливудские звезды тоже садятся на бутылки, ратуют, чтобы его выпустили.
- Ясно. Еще плакаты с Навальным, против ПЖИВ расклеили, короче, это наш район, оппозиционный... За это Навальный исправно платит...
Дальше ехали молча. Потом Понасенков прокашлялся, спросил:
– А куда мы едем?
Он посмотрел на портфель, лежащий у Никиты на коленях.
– Чего-то везем, да?
– Едем, чтобы на нас не наехали, – недовольно буркнул Садков. - К Новодворской.
- Как? Она разве не померла?
- Это она инсценировала свою смерть, чтобы Володин отъебался. Ты труп ее видел? То-то. Сейчас она смотрит за городом, из подполья дела делает.
Понасенкова Никита взял с собой за носильщика – чтоб солидней. Судя по виду, Новодворская совсем дошла. Расплывающаяся бледная амеба тонула в обложенном подушками кресле, как майонез в салате оливье. Вытаращенные глаза, жирные руки судорожно вцепились в подлокотники… Да, старуха тонула, уходила на дно, и помощи ему не было. При виде Никиты (Садкову для этого пришлось подойти почти вплотную) она резко и как-то испуганно дернула головой.
– Ты ж помер, вроде, нет? – тихо проскрипела она.
Никита кашлянул в кулак. Понасенков подошел к старухе, поставил портфель на плед, укрывавший ноги.
– Наша доля в общак, – сказал Никита.
Возможно, до этого момента Смотрящая и в самом деле думала, что к нему пожаловал посланец с того света, чтобы забрать его грешную душу, но, учуяв запах денег, она отбросила в сторону всякую метафизику, проворно открыла портфель и заглянула внутрь.
– Сколько здесь?
Никита озвучил сумму. Новодворская пустила слюну и даже слегка зарумянилась.
– Толсто живешь, Садков…
– Работаем, – скромно отозвался тот.
– И где ж ты подписался на такую работу?
– Да делянка у меня… Акции, митинги проводим, Госдеп доволен...
– Про это слыхала краем уха. Район худой, нефартовый. А доля жирная… Как это выходит? Или там бабки на кустах растут?
– Дак я ж говорю: как умеем, так и работаем, – ответил Никита. – Стараемся. Так, Жека?
– Так, – Понасенков чуть по стойке «смирно» не стал. – Мы Никиту во всем слушаем и капусту собираем нехило…
Смотрящая замолчала, вздохнула, чем-то булькнула.
– Ладно, пацаны, работайте! Рыночек порешает...
Новодворская скривилась, подергала старческой клешней – подошел холоп, взял портфель, куда-то унес. Похоже, на этом запас энергии Смотрящей кончился, будто батарейку из нее достали. Она надвинула брови на глаза и сидела неподвижно. Через минуту-другую вернулся холоп, бросил взгляд на начальницу, сказал, не снижая голоса:
– Она ни фига больше не скажет. Спит.
И этот тон, и беззаботный шум за стенкой в кухне, где челядь наливалась пивом, – все говорило за то, что Новодворской осталось недолго. Честно говоря, Никите на это наплевать. Он свое дело сделал, Смотрящая его, считай, на районе официально поставила, это главное. А что с каждым из них завтра будет – то никому не ведомо.
Никита и Понасенков вышли из комнаты, но холоп не повел их к лестнице, а направил в кухню, где шло гулянье. Стол завален рыбной шелухой, заставлен бутылками, в табачном тумане над ними плавают-сияют красные рожи. Здесь совсем другая атмосфера, иной градус жизни.
– Приземляйтесь, бродяги! Эй, Никита, бляха-муха, сто лет не виделись! Давай сюда, накатим по маленькой, покалякаем за жизнь! – один из молодых либералов вскочил из-за стола, засуетился, пододвинул гостю стул на гнутых ножках. – А мы тут как раз про тебя, Никита, с пацанами толковали! Помнишь, как ты один, в полном голяке, против Быкова и еще какого-то петуха стоял? И как их потом завалил? А как Макаревича на сходке опустил? Вот это, говорю, легендарный либерал! Это настоящий русофоб, не то что нынешняя шелупень!
У Понасенкова от такой уважухи даже челюсть отвисла.
– Так что милости просим к нашему шалашу! Присаживайся, отдохни маленько! Пацаны, это он петуху, обмотанному в российский флаг, голову отрезал! А недавно ведь сам Павленский тоже в флаг обмотался и на бутылку сел, типа олицетворял русский народ под гнетом Путина! Ну так он просто сидел, а Золотой петуху голову отрезал!
Садков ожидал чего угодно от этого визита – недоверия, подозрительности, мрачного игнора. Может, Каспаров растрепал всем... Он давно не корешевался в либеральной среде – сперва выживал как придется в одиночку, потом бомжевал, пока не встретил Каспарова. А как приподнялся, так сразу объявился – принес долю в общак, как положено… Новодворская, ясен пень, не возражала, так у него и мозгов не осталось – так, сухая мука. А вот насчет остальных Никита далеко не был уверен: могли начаться неприятные вопросы да подняться вонючий кипеж… И – да! – уже почудилось ему что-то такое, повеяло укрытой парашей, когда зашла речь о торпедах то ли Макаревича, то ли Пашки Дурова. Мутная и неприятная история, Садков предпочел бы никогда о ней не вспоминать.
Но нет, молодой либераст тарахтел без всякой задней мысли – Никита такие дела просекал четко, жопой чуял. И другие скалились на него дружелюбно, даже слегка заискивающе, только что хвостами не виляли, будто нарисовался перед ним опытный арестант из старых песен, которые еще и шансоном не назывались… "Я анально насиловал сраную рашку брайтонским батоном колбасы. Я рашпилем анальным ебал ебал. Ебал ебал ебал ебал ебал ебал"! Это не шансон, это жизнь, и Никита Садков действительно такую жизнь прожил…
Но он сослался на дела и ушел. Когда они с Понасенковым уже садились в машину, молодой либерал догнал их.
– Так это, как бы… – либерал стрельнул глазами в Понасенкова, опять заглянул Никите в лицо, моргнул при этом раз десять. - Золотой! Кореш! Я всегда тебя уважал! Я ж, блин… Я тебя в натуре за честного либерала всегда держал!! Это раньше все думали, что тебя Володин долбит! Но это раньше! А сейчас…
В глазах у него заблестели слезы, хотя, может, Никите это только показалось.
– Сейчас я тебе по чесноку скажу! Новодворская скоро ласты склеит, это факт! И если община будет голосовать за нового Смотрящего, я, блин, да что я – и другие тоже! Мы все будем за тебя, Никита! Все авторитетные либералы сейчас на тюрьме сидят, кроме тебя, нету никого!
Либерал сморкнулся на траву и добавил веско:
– Вот клык даю.
Сперва Никита подумал, что либераст просто пьян вусмерть (а где-то так оно и было). Потом подумал, что он просто не расслышал. Или расслышал не так, как надо.
– Какой еще Смотрящий? – проговорил он. – Ты что за пургу метешь, пидорашка? Охуел что ли?
– Никакой пурги, Золотой! Мы тут прикинули, из настоящих либералов только ты остался! Пошли выпьем за тебя!
– В другой раз, – сказал Никита. Не глядя на него и не слушая его вопли, он сел в машину и сказал Понасенкову:
– Домой.
Они долго ехали молча. И когда уже подъезжали, молчание было нарушено.
– Слышь, Никита, я, конечно, слышал, что ты либерал авторитетный, но всех твоих подвигов не знал! – сказал Понасенков уважительно. – А то, что ты на место Смотрящего по городу пойти можешь, – и подумать не мог!
Сегодня день сбора в общак. Так как Понасенков признал его за смотрящего, Никита нагло сел ему на шею, пользовался его некротачкой, даже костюм какой-то напялил. Но Понасенков тоже поимел кое-какие блага от работы с Садковым.
– Грант обещали нормальный перевести... Хорошо, что Павленского к нам на район пригласили, он мощную акцию устроил - обмотался в российский триколор и сел на бутылку. Интересно, он сходу сел или разрабатывал очко до этого, чтобы так ловко приземлиться на бутылку? - Понасенков довольно засмеялся.
- Скорее всего, разработал. Когда он яйца к брусчатке прибивал, говорят, он дырку заранее сделал, пирсинг замутил, чтобы гвоздь сразу вошел, - важно ответил Садков.
- Это хорошо! А правда, что чеченцы сразу прибежали, опиздили Павленского, а потом его мусора скрутили? А то в ватных СМИ пишут, что менты его под ручку просто взяли и отвезли в отделение.
- Пиздят, как русня. Раз сказано, что его чеченцы отпиздили, значит, так и есть. Зато теперь голливудские звезды тоже садятся на бутылки, ратуют, чтобы его выпустили.
- Ясно. Еще плакаты с Навальным, против ПЖИВ расклеили, короче, это наш район, оппозиционный... За это Навальный исправно платит...
Дальше ехали молча. Потом Понасенков прокашлялся, спросил:
– А куда мы едем?
Он посмотрел на портфель, лежащий у Никиты на коленях.
– Чего-то везем, да?
– Едем, чтобы на нас не наехали, – недовольно буркнул Садков. - К Новодворской.
- Как? Она разве не померла?
- Это она инсценировала свою смерть, чтобы Володин отъебался. Ты труп ее видел? То-то. Сейчас она смотрит за городом, из подполья дела делает.
Понасенкова Никита взял с собой за носильщика – чтоб солидней. Судя по виду, Новодворская совсем дошла. Расплывающаяся бледная амеба тонула в обложенном подушками кресле, как майонез в салате оливье. Вытаращенные глаза, жирные руки судорожно вцепились в подлокотники… Да, старуха тонула, уходила на дно, и помощи ему не было. При виде Никиты (Садкову для этого пришлось подойти почти вплотную) она резко и как-то испуганно дернула головой.
– Ты ж помер, вроде, нет? – тихо проскрипела она.
Никита кашлянул в кулак. Понасенков подошел к старухе, поставил портфель на плед, укрывавший ноги.
– Наша доля в общак, – сказал Никита.
Возможно, до этого момента Смотрящая и в самом деле думала, что к нему пожаловал посланец с того света, чтобы забрать его грешную душу, но, учуяв запах денег, она отбросила в сторону всякую метафизику, проворно открыла портфель и заглянула внутрь.
– Сколько здесь?
Никита озвучил сумму. Новодворская пустила слюну и даже слегка зарумянилась.
– Толсто живешь, Садков…
– Работаем, – скромно отозвался тот.
– И где ж ты подписался на такую работу?
– Да делянка у меня… Акции, митинги проводим, Госдеп доволен...
– Про это слыхала краем уха. Район худой, нефартовый. А доля жирная… Как это выходит? Или там бабки на кустах растут?
– Дак я ж говорю: как умеем, так и работаем, – ответил Никита. – Стараемся. Так, Жека?
– Так, – Понасенков чуть по стойке «смирно» не стал. – Мы Никиту во всем слушаем и капусту собираем нехило…
Смотрящая замолчала, вздохнула, чем-то булькнула.
– Ладно, пацаны, работайте! Рыночек порешает...
Новодворская скривилась, подергала старческой клешней – подошел холоп, взял портфель, куда-то унес. Похоже, на этом запас энергии Смотрящей кончился, будто батарейку из нее достали. Она надвинула брови на глаза и сидела неподвижно. Через минуту-другую вернулся холоп, бросил взгляд на начальницу, сказал, не снижая голоса:
– Она ни фига больше не скажет. Спит.
И этот тон, и беззаботный шум за стенкой в кухне, где челядь наливалась пивом, – все говорило за то, что Новодворской осталось недолго. Честно говоря, Никите на это наплевать. Он свое дело сделал, Смотрящая его, считай, на районе официально поставила, это главное. А что с каждым из них завтра будет – то никому не ведомо.
Никита и Понасенков вышли из комнаты, но холоп не повел их к лестнице, а направил в кухню, где шло гулянье. Стол завален рыбной шелухой, заставлен бутылками, в табачном тумане над ними плавают-сияют красные рожи. Здесь совсем другая атмосфера, иной градус жизни.
– Приземляйтесь, бродяги! Эй, Никита, бляха-муха, сто лет не виделись! Давай сюда, накатим по маленькой, покалякаем за жизнь! – один из молодых либералов вскочил из-за стола, засуетился, пододвинул гостю стул на гнутых ножках. – А мы тут как раз про тебя, Никита, с пацанами толковали! Помнишь, как ты один, в полном голяке, против Быкова и еще какого-то петуха стоял? И как их потом завалил? А как Макаревича на сходке опустил? Вот это, говорю, легендарный либерал! Это настоящий русофоб, не то что нынешняя шелупень!
У Понасенкова от такой уважухи даже челюсть отвисла.
– Так что милости просим к нашему шалашу! Присаживайся, отдохни маленько! Пацаны, это он петуху, обмотанному в российский флаг, голову отрезал! А недавно ведь сам Павленский тоже в флаг обмотался и на бутылку сел, типа олицетворял русский народ под гнетом Путина! Ну так он просто сидел, а Золотой петуху голову отрезал!
Садков ожидал чего угодно от этого визита – недоверия, подозрительности, мрачного игнора. Может, Каспаров растрепал всем... Он давно не корешевался в либеральной среде – сперва выживал как придется в одиночку, потом бомжевал, пока не встретил Каспарова. А как приподнялся, так сразу объявился – принес долю в общак, как положено… Новодворская, ясен пень, не возражала, так у него и мозгов не осталось – так, сухая мука. А вот насчет остальных Никита далеко не был уверен: могли начаться неприятные вопросы да подняться вонючий кипеж… И – да! – уже почудилось ему что-то такое, повеяло укрытой парашей, когда зашла речь о торпедах то ли Макаревича, то ли Пашки Дурова. Мутная и неприятная история, Садков предпочел бы никогда о ней не вспоминать.
Но нет, молодой либераст тарахтел без всякой задней мысли – Никита такие дела просекал четко, жопой чуял. И другие скалились на него дружелюбно, даже слегка заискивающе, только что хвостами не виляли, будто нарисовался перед ним опытный арестант из старых песен, которые еще и шансоном не назывались… "Я анально насиловал сраную рашку брайтонским батоном колбасы. Я рашпилем анальным ебал ебал. Ебал ебал ебал ебал ебал ебал"! Это не шансон, это жизнь, и Никита Садков действительно такую жизнь прожил…
Но он сослался на дела и ушел. Когда они с Понасенковым уже садились в машину, молодой либерал догнал их.
– Так это, как бы… – либерал стрельнул глазами в Понасенкова, опять заглянул Никите в лицо, моргнул при этом раз десять. - Золотой! Кореш! Я всегда тебя уважал! Я ж, блин… Я тебя в натуре за честного либерала всегда держал!! Это раньше все думали, что тебя Володин долбит! Но это раньше! А сейчас…
В глазах у него заблестели слезы, хотя, может, Никите это только показалось.
– Сейчас я тебе по чесноку скажу! Новодворская скоро ласты склеит, это факт! И если община будет голосовать за нового Смотрящего, я, блин, да что я – и другие тоже! Мы все будем за тебя, Никита! Все авторитетные либералы сейчас на тюрьме сидят, кроме тебя, нету никого!
Либерал сморкнулся на траву и добавил веско:
– Вот клык даю.
Сперва Никита подумал, что либераст просто пьян вусмерть (а где-то так оно и было). Потом подумал, что он просто не расслышал. Или расслышал не так, как надо.
– Какой еще Смотрящий? – проговорил он. – Ты что за пургу метешь, пидорашка? Охуел что ли?
– Никакой пурги, Золотой! Мы тут прикинули, из настоящих либералов только ты остался! Пошли выпьем за тебя!
– В другой раз, – сказал Никита. Не глядя на него и не слушая его вопли, он сел в машину и сказал Понасенкову:
– Домой.
Они долго ехали молча. И когда уже подъезжали, молчание было нарушено.
– Слышь, Никита, я, конечно, слышал, что ты либерал авторитетный, но всех твоих подвигов не знал! – сказал Понасенков уважительно. – А то, что ты на место Смотрящего по городу пойти можешь, – и подумать не мог!
Как официально утвержденному смотрящему за районом, Никите Садкову предстояло выполнять поручения авторитетов.
- Часик в радость, Никита! - позвонил ему Навальный. - Слышь, бля, короче, Илья Пономарев в зону загремел, ему надо крестины устроить, посвятить в либералы. Он какой-то мутный, поэтому пусть проходит святой обряд, ну ты понял. Отправишь Жеку Понасенкова, а то он, няша, не сидел ни разу, а пальцы крючит. Пусть посидит маленько.
Никита Садков объяснил Понасенкову суть задания, и, поплакав, что придется несколько месяцев сидеть на зоне по заданию, Жека пошел на делюгу. Для хулиганки, рассуждал он, надо сделать что-нибудь мелкое, и решил поджечь офис "Единой России" ночью.
Но, к сожалению, ватный судья признал эту акцию террористической и ему влепили 20 лет. Визжащего Понасенкова конвоиры отпиздили в коридоре, где не было телекамер журналистов, посадили в грузовик и повезли в зону.
Единственной радостью было то, что Навальный каким-то образом устроил все так, что Понасенков попал на ту же зону, где чалился Илья Пономарев. От задания никуда не убежишь, придется выполнять. Помощь ему должен быть оказать севший в очередной раз Шехтман.
– Шехтман, – сказал Пономарев, – тут сидит Илья Пономарев, надо устроить ему шикарные «крестины» по либеральному обряду со всеми причиндалами. Сам понимаешь! А я должен проследить.
– Ладно, – крякнул Шехтман, – я переговорю с барыгой.
Эта зона была белая, либеральная, русофобы здесь правили бал и поэтому тут крестили всех, кого надо.
Ящик, в котором барыга разносил по тюрьме товары, имел двойное дно: под безобидной крышкой укрывались от глаз вертухаев бутыли со спиртом, колоды игральных карт и порции наркоты. Шехтман подозвал барыгу:
– Ибрагим, выручи – крестины проводим Илье Пономареву.
- Ладно. А где он?
– Да вон, «Прасковью Федоровну» кормит…
Илья Пономарев еще ублажал «Прасковью Федоровну», когда удар кулаком обрушил его с параши на пол. Он вскочил, моргая глазами, подтягивая штаны:
– За что? Уже и подумать не дадут как следует.
– Тебе, может, еще и газетку почитать хоца?..
С этого момента его жизнь превратилась в сущий ад. Либеральный мир слишком жесток, а зона до мелочей отработала гнусную систему «крестин», чтобы жертва звериных законов рынка нигде и ни от кого не знала спасения. Пономарева методически подвергали побоям, у него отбирали последнюю пайку хлеба, в кружку с чаем сморкались и плевали. Глядя на либералов, и вся камера включилась в травлю забитого человека, видя в его страданиях лишь веселое развлечение от тюремной тоски.
– Да что изгаляетесь-то? – плакал Пономарев. – Разве ж я не человек? Поимейте ко мне хоть толику жалости…
С высоты нар, лениво покуривая, Шехтман пристально наблюдал за жертвой, стараясь не прохлопать тот рискованный момент, когда человеку самая паршивая смерть от бритвы или веревки покажется слаще этой кошмарной жизни.
– Тока б не повесился, – рассуждал Шехтман.
– Следи, – напомнил ему Понасенков, который, вроде постороннего наблюдателя, не вмешивался в процедуру «крещения».
Наконец Пономарев, уже не видя спасения от издевательств, стал взывать к милосердию тюремных надзирателей и ломиться из хаты.
– Откройте! – барабанил он в железные двери. – Спасите меня, люди добрые… За что мне это наказание господне?
– Пора, – тихо скомандовал Понасенков.
Одним гигантским прыжком Шехтман пролетел от нар до дверей камеры. В его кулаке блеснуло хищное лезвие ножа, и все мучители прыснули по углам, как мыши при виде кота.
– Пришью любого, – пригрозил Шехтман. – У-у, пидорасы, русня петушиная, шпана обосраная… Что ж вы с парнем-то делаете? Ежели кто еще тронет его, тому не с ним, а со мной дело иметь.
Пономарев приник к плечу Шехтмана, горько рыдая:
– Спасибо вам, хороший вы человек. Вступились! И маменьке напишу, чтобы она всегда за вас бога молила…
Шехтман сунул ножик в свои опорки, обнял парня, обдав зловонным дыханием наступившей свободы:
– Не боись! Мое слово верное. Жизнь будет у нас – во! Другие еще позавидуют, как мы жить-то станем… Как на Западе! Верь мне, верь.
Первым делом с высоты нар спихнули какого-то рыночника, на его место с почестями разместили Пономарева, который совсем ошалел от внимания, когда у него появилась даже пуховая подушка.
– Во! Хорошего человека как же нам не уважить?..
Барыга раскрыл свой волшебный ящик. Были у него кусочки ветчины, надетые на спички, колбаса кружочками. Пономарев, копейки за душой не имея, раньше только облизывался в своем убежище под нарами, взирая на такую гастрономическую роскошь, а теперь его под локотки представили барыге:
– Выбирай себе любое, как король на именинах.
– Курнуть бы мне, – скромно попросил Пономарев.
- Вот самодельные цигарки, скрученные из газеты.
«Поддувалы», пристяжь Шехтмана с наигранным возмущением набросились на барыгу:
– Ты, чмошник, петушила, сам давись своим дымокуром. А мы тебе золотого человека показываем, имей уважение… Ты ему папироски гони! Давай, халвы отрежь. Ветчинка тоже сгодится…
В окружении новых друзей Пономарев сидел на нарах, после долгого голодания уплетал куски ветчины, ему поднесли стакан водки, налили еще. Отовсюду он слышал похвалы себе:
– Золотой парень! Ты ешь, ешь. Не стыдись. Надо будет, мы еще достанем. И чего это ранее ты не дружил с нами?
Появились карты. Пономареву говорили:
– Ты фартовый, сразу видать. Метнем, что ли?
Окосев от дурной водки и тяжелой пищи, Пономарев шлепал по доскам нар замызганные картишки и сам дивился, как ему везло. Дали три партии, а карман уже раздулся от денег.
– Весь «мешок» увел… надо же, а! – говорили либералы. – Фартовый, такой любую карту возьмет. Завоевываешь рынок! Монополистом станешь! Умеешь же ты в бизнес. Видно, что парень хват…
Пономарев уже сам покрикивал на барыгу:
– Эй… как там тебя зовут, чмо болотное? А ну, крути машину, чтобы сразу бутылка на нарах была… гуляем!
Его опять хлопали по спине, дурили голову похвалами:
– Конечно, теперь чего не гулять? Из-под нар вылез, а видно, что любого авторитета соплей пополам перешибет…
Утром следовало тяжкое пробуждение, но едва Пономарев оторвал голову от подушки, «поддувалы» стали кричать:
– Барыга! Не видишь, что человек мучается?
Стакан водки, настоянный для крепости на махорке, снова раскрасил каторжное бытие голубыми цветочками либерального счастья. Опять, как вчера, Пономарев пожирал кусочки ветчины со спичек, размачивал в чае пряник, даже загордился:
– А на что мне пайка тюремная? Пускай другие трескают…
Уже плохо соображая, видел он, что не так легко идет к нему карта козырная, карман болтался свободно, а всякие каталы либеральные хапали с банка деньги, утешая его:
– Да, брат, сегодня тебе фарта не стало. Ну, с кем не бывает? Это рыночек! Ставь на бочку остатки, а завтра отыграешься…
Утром барыга потянул его с нар за ноги.
– Когда платить будешь? – спросил он.
– За что платить-то? – не понял его Пономарев.
– Сладко жрал хавку, ветчину и колбаску. Водку пил. Папироски курил. С тебя десять штук, отдай и не греши.
– Бога-то побойся! – тонко завыл Пономарев.
Барыга покрыл его грязной бранью:
– Я твоего бога не знаю, я в рыночек верю. А ты в кредит когда жрал в три горла, о чем думал, пидорасина? Теперь тебя будут в жопу ебать, а то и перо под ребро получишь. Я тебе теперь отец родной. С меня вся тюрьма пьет и кушает. Плати, если петухом стать не хочешь.
Отовсюду слышались с нар возмущенные голоса людей, которые еще вчера доедали за Пономарева его же объедки:
– Ты что, сука, фуфлыжить вздумал, законов рыночных не знаешь? Давай, гони долг барыге.
Пономарев еще не мог привыкнуть к мысли, что задолжал «отцу родному» деньги, а его уже обступили со всех сторон всякие наглецы-«поддувалы»:
– Ты что, паскуда? Или забыл, что вчера продулся вконец? Ежели к вечеру не дашь бабки, с «пером» в боку спать ляжешь…
- Часик в радость, Никита! - позвонил ему Навальный. - Слышь, бля, короче, Илья Пономарев в зону загремел, ему надо крестины устроить, посвятить в либералы. Он какой-то мутный, поэтому пусть проходит святой обряд, ну ты понял. Отправишь Жеку Понасенкова, а то он, няша, не сидел ни разу, а пальцы крючит. Пусть посидит маленько.
Никита Садков объяснил Понасенкову суть задания, и, поплакав, что придется несколько месяцев сидеть на зоне по заданию, Жека пошел на делюгу. Для хулиганки, рассуждал он, надо сделать что-нибудь мелкое, и решил поджечь офис "Единой России" ночью.
Но, к сожалению, ватный судья признал эту акцию террористической и ему влепили 20 лет. Визжащего Понасенкова конвоиры отпиздили в коридоре, где не было телекамер журналистов, посадили в грузовик и повезли в зону.
Единственной радостью было то, что Навальный каким-то образом устроил все так, что Понасенков попал на ту же зону, где чалился Илья Пономарев. От задания никуда не убежишь, придется выполнять. Помощь ему должен быть оказать севший в очередной раз Шехтман.
– Шехтман, – сказал Пономарев, – тут сидит Илья Пономарев, надо устроить ему шикарные «крестины» по либеральному обряду со всеми причиндалами. Сам понимаешь! А я должен проследить.
– Ладно, – крякнул Шехтман, – я переговорю с барыгой.
Эта зона была белая, либеральная, русофобы здесь правили бал и поэтому тут крестили всех, кого надо.
Ящик, в котором барыга разносил по тюрьме товары, имел двойное дно: под безобидной крышкой укрывались от глаз вертухаев бутыли со спиртом, колоды игральных карт и порции наркоты. Шехтман подозвал барыгу:
– Ибрагим, выручи – крестины проводим Илье Пономареву.
- Ладно. А где он?
– Да вон, «Прасковью Федоровну» кормит…
Илья Пономарев еще ублажал «Прасковью Федоровну», когда удар кулаком обрушил его с параши на пол. Он вскочил, моргая глазами, подтягивая штаны:
– За что? Уже и подумать не дадут как следует.
– Тебе, может, еще и газетку почитать хоца?..
С этого момента его жизнь превратилась в сущий ад. Либеральный мир слишком жесток, а зона до мелочей отработала гнусную систему «крестин», чтобы жертва звериных законов рынка нигде и ни от кого не знала спасения. Пономарева методически подвергали побоям, у него отбирали последнюю пайку хлеба, в кружку с чаем сморкались и плевали. Глядя на либералов, и вся камера включилась в травлю забитого человека, видя в его страданиях лишь веселое развлечение от тюремной тоски.
– Да что изгаляетесь-то? – плакал Пономарев. – Разве ж я не человек? Поимейте ко мне хоть толику жалости…
С высоты нар, лениво покуривая, Шехтман пристально наблюдал за жертвой, стараясь не прохлопать тот рискованный момент, когда человеку самая паршивая смерть от бритвы или веревки покажется слаще этой кошмарной жизни.
– Тока б не повесился, – рассуждал Шехтман.
– Следи, – напомнил ему Понасенков, который, вроде постороннего наблюдателя, не вмешивался в процедуру «крещения».
Наконец Пономарев, уже не видя спасения от издевательств, стал взывать к милосердию тюремных надзирателей и ломиться из хаты.
– Откройте! – барабанил он в железные двери. – Спасите меня, люди добрые… За что мне это наказание господне?
– Пора, – тихо скомандовал Понасенков.
Одним гигантским прыжком Шехтман пролетел от нар до дверей камеры. В его кулаке блеснуло хищное лезвие ножа, и все мучители прыснули по углам, как мыши при виде кота.
– Пришью любого, – пригрозил Шехтман. – У-у, пидорасы, русня петушиная, шпана обосраная… Что ж вы с парнем-то делаете? Ежели кто еще тронет его, тому не с ним, а со мной дело иметь.
Пономарев приник к плечу Шехтмана, горько рыдая:
– Спасибо вам, хороший вы человек. Вступились! И маменьке напишу, чтобы она всегда за вас бога молила…
Шехтман сунул ножик в свои опорки, обнял парня, обдав зловонным дыханием наступившей свободы:
– Не боись! Мое слово верное. Жизнь будет у нас – во! Другие еще позавидуют, как мы жить-то станем… Как на Западе! Верь мне, верь.
Первым делом с высоты нар спихнули какого-то рыночника, на его место с почестями разместили Пономарева, который совсем ошалел от внимания, когда у него появилась даже пуховая подушка.
– Во! Хорошего человека как же нам не уважить?..
Барыга раскрыл свой волшебный ящик. Были у него кусочки ветчины, надетые на спички, колбаса кружочками. Пономарев, копейки за душой не имея, раньше только облизывался в своем убежище под нарами, взирая на такую гастрономическую роскошь, а теперь его под локотки представили барыге:
– Выбирай себе любое, как король на именинах.
– Курнуть бы мне, – скромно попросил Пономарев.
- Вот самодельные цигарки, скрученные из газеты.
«Поддувалы», пристяжь Шехтмана с наигранным возмущением набросились на барыгу:
– Ты, чмошник, петушила, сам давись своим дымокуром. А мы тебе золотого человека показываем, имей уважение… Ты ему папироски гони! Давай, халвы отрежь. Ветчинка тоже сгодится…
В окружении новых друзей Пономарев сидел на нарах, после долгого голодания уплетал куски ветчины, ему поднесли стакан водки, налили еще. Отовсюду он слышал похвалы себе:
– Золотой парень! Ты ешь, ешь. Не стыдись. Надо будет, мы еще достанем. И чего это ранее ты не дружил с нами?
Появились карты. Пономареву говорили:
– Ты фартовый, сразу видать. Метнем, что ли?
Окосев от дурной водки и тяжелой пищи, Пономарев шлепал по доскам нар замызганные картишки и сам дивился, как ему везло. Дали три партии, а карман уже раздулся от денег.
– Весь «мешок» увел… надо же, а! – говорили либералы. – Фартовый, такой любую карту возьмет. Завоевываешь рынок! Монополистом станешь! Умеешь же ты в бизнес. Видно, что парень хват…
Пономарев уже сам покрикивал на барыгу:
– Эй… как там тебя зовут, чмо болотное? А ну, крути машину, чтобы сразу бутылка на нарах была… гуляем!
Его опять хлопали по спине, дурили голову похвалами:
– Конечно, теперь чего не гулять? Из-под нар вылез, а видно, что любого авторитета соплей пополам перешибет…
Утром следовало тяжкое пробуждение, но едва Пономарев оторвал голову от подушки, «поддувалы» стали кричать:
– Барыга! Не видишь, что человек мучается?
Стакан водки, настоянный для крепости на махорке, снова раскрасил каторжное бытие голубыми цветочками либерального счастья. Опять, как вчера, Пономарев пожирал кусочки ветчины со спичек, размачивал в чае пряник, даже загордился:
– А на что мне пайка тюремная? Пускай другие трескают…
Уже плохо соображая, видел он, что не так легко идет к нему карта козырная, карман болтался свободно, а всякие каталы либеральные хапали с банка деньги, утешая его:
– Да, брат, сегодня тебе фарта не стало. Ну, с кем не бывает? Это рыночек! Ставь на бочку остатки, а завтра отыграешься…
Утром барыга потянул его с нар за ноги.
– Когда платить будешь? – спросил он.
– За что платить-то? – не понял его Пономарев.
– Сладко жрал хавку, ветчину и колбаску. Водку пил. Папироски курил. С тебя десять штук, отдай и не греши.
– Бога-то побойся! – тонко завыл Пономарев.
Барыга покрыл его грязной бранью:
– Я твоего бога не знаю, я в рыночек верю. А ты в кредит когда жрал в три горла, о чем думал, пидорасина? Теперь тебя будут в жопу ебать, а то и перо под ребро получишь. Я тебе теперь отец родной. С меня вся тюрьма пьет и кушает. Плати, если петухом стать не хочешь.
Отовсюду слышались с нар возмущенные голоса людей, которые еще вчера доедали за Пономарева его же объедки:
– Ты что, сука, фуфлыжить вздумал, законов рыночных не знаешь? Давай, гони долг барыге.
Пономарев еще не мог привыкнуть к мысли, что задолжал «отцу родному» деньги, а его уже обступили со всех сторон всякие наглецы-«поддувалы»:
– Ты что, паскуда? Или забыл, что вчера продулся вконец? Ежели к вечеру не дашь бабки, с «пером» в боку спать ляжешь…
Настал вечер. Пономарев взялся вынести парашу. Опорожнив ее над ямкой нужника, он обвил себе шею длинной бечевкой, чтобы оставить этот проклятый мир, но из мрака услышал голос:
– Чего ж ты, милый, в петлю полез? Так дело не пойдет. Я ведь предупреждал, что на меня всегда положиться можно…
– Кто здесь? – испуганно вскрикнул Пономарев.
Из потемок нужника вдруг выступил Шехтман, он привлек парня к себе и подарил ему в уста скверный поцелуй Иуды:
– Сейчас перекрестим тебя, только не пугайся… Теперь ты станешь либералом, настоящим, белоленточным. А иначе в петухи пойдешь. Если от веры нашей отречешься, тебя опустят сразу. Понял?
Голова шла кругом, но и жутью веяло от мысли, что теперь он будет навсегда повязан с либеральным братством. Убежденные и идейные либералы сами входили в либеральный мир, а мутных, колеблющихся, тех, кто на оппозиции делал деньги, а не честно отрабатывал гранты и искренне ненавидел русню, проводили через крестины. Шехтман сразу заметил колебания Пономарева:
– Хули размышляешь! Деваться-то тебе все равно уже некуда. Вся судьба собралась в гармошку. Хошь, я тебе сразу деньги дам, чтобы долги отдал, и никто в камере тебя мизинцем не колыхнет. Пососешь мне немного за возврат долга, никто не узнает, я тебе точно говорю, верь мне, как рынку. А ежели, сука, ты от «крестин» сейчас откажешься, тогда… Сам знаешь, петушиная жизнь – это тебе не карамелька!
Только теперь Понасенков подошел к Пономареву. Он не стал вдаваться в лирику, сразу перешел в энергичное наступление:
– Чмо! Слушай меня внимательно. Теперь ты станешь либералом, будешь жить по рыночным понятиям и делать все, что авторитеты скажут. Понял?
– Ладно, – согласился Пономарев.
Полынов жесткой хваткой взял парня за горло, поднес к его рту розовый фаллоимитатор и сказал:
– Тогда целуй дилдак в знак уважения к правам сексуальных меньшинств, и обряд закончен на этом... Чего дрожишь, тля?
– Дилдак зачем? – проскулил Пономарев. – Нельзя ли чего попроще?
– Попроще будешь Шехтману за долг сосать. Мне тоже немножко пососешь за посвящение. И проще не получится, ибо жизнь – слишком сложная штука. Целуй дилдак!
Пономарев, схваченный за глотку, неожиданно встретился с взглядом желтых глаз Шехтмана, он заметил даже ухмылку на толстых губах Понасенкова, и тут он все понял.
– Ладно, – обмяк Пономарев. – Только отпустите меня…
И пальцы на его шее медленно разжались, а дилдак приблизился к губам.
– Чего ж ты, милый, в петлю полез? Так дело не пойдет. Я ведь предупреждал, что на меня всегда положиться можно…
– Кто здесь? – испуганно вскрикнул Пономарев.
Из потемок нужника вдруг выступил Шехтман, он привлек парня к себе и подарил ему в уста скверный поцелуй Иуды:
– Сейчас перекрестим тебя, только не пугайся… Теперь ты станешь либералом, настоящим, белоленточным. А иначе в петухи пойдешь. Если от веры нашей отречешься, тебя опустят сразу. Понял?
Голова шла кругом, но и жутью веяло от мысли, что теперь он будет навсегда повязан с либеральным братством. Убежденные и идейные либералы сами входили в либеральный мир, а мутных, колеблющихся, тех, кто на оппозиции делал деньги, а не честно отрабатывал гранты и искренне ненавидел русню, проводили через крестины. Шехтман сразу заметил колебания Пономарева:
– Хули размышляешь! Деваться-то тебе все равно уже некуда. Вся судьба собралась в гармошку. Хошь, я тебе сразу деньги дам, чтобы долги отдал, и никто в камере тебя мизинцем не колыхнет. Пососешь мне немного за возврат долга, никто не узнает, я тебе точно говорю, верь мне, как рынку. А ежели, сука, ты от «крестин» сейчас откажешься, тогда… Сам знаешь, петушиная жизнь – это тебе не карамелька!
Только теперь Понасенков подошел к Пономареву. Он не стал вдаваться в лирику, сразу перешел в энергичное наступление:
– Чмо! Слушай меня внимательно. Теперь ты станешь либералом, будешь жить по рыночным понятиям и делать все, что авторитеты скажут. Понял?
– Ладно, – согласился Пономарев.
Полынов жесткой хваткой взял парня за горло, поднес к его рту розовый фаллоимитатор и сказал:
– Тогда целуй дилдак в знак уважения к правам сексуальных меньшинств, и обряд закончен на этом... Чего дрожишь, тля?
– Дилдак зачем? – проскулил Пономарев. – Нельзя ли чего попроще?
– Попроще будешь Шехтману за долг сосать. Мне тоже немножко пососешь за посвящение. И проще не получится, ибо жизнь – слишком сложная штука. Целуй дилдак!
Пономарев, схваченный за глотку, неожиданно встретился с взглядом желтых глаз Шехтмана, он заметил даже ухмылку на толстых губах Понасенкова, и тут он все понял.
– Ладно, – обмяк Пономарев. – Только отпустите меня…
И пальцы на его шее медленно разжались, а дилдак приблизился к губам.
В камеру, где паханом сидел Леонид Каганов, кинули зеков с этапа. Один из них был Понасенков. Он уже смирился с мыслью отсидеть двадцать лет и начал либеральничать, пользуясь авторитетом от тяжелого срока и свободой слова.
Понасенков стал ходить по камере и хрипатым голосом материться на всю камеру в адрес надзирателей и русни. Только его и слышно. Ходил по наглухо либеральной и без него камере и одно талдычил: «Русню на ножи! Ебаная петушня! Русня это народ-пидар, народ-гной, народ-гнида, народ-мразь, народ-говно, народ-хуесос! А ментов на бутылку всех! Суки ватные!". Один зек его спросил:
— Что это менты тебе так насолили?
— Да «отмели» падлы деньги и анашу.
Каганов заметил, что очень уж сильно Понасенков распоясался, никак не может успокоиться. Подозвал его, спросил:
— Как звать?
— Евгений Понасенков, погоняло Белый Русский Дворянин Серебряного Века, историк, музыкант, певец, эстет, либерал, рыночник, западник, русофоб, интеллигент, оппозиционер, интеллектуал, блогер, писатель.
— Чифирь пьешь?
— Пью.
— Эй, ты, — крикнул Каганов шнырю, — завари чифирю. Человек попьет, может, успокоится.
Шнырь взял миску, начал кипятить воду. Каганов подошел к нему и тихо так сказал:
— Кидай каблук от ботинка и вари, а еще харкни туда.
Шнырь посмотрел на него, ответил:
— Понял.
И стал вываривать каблук. Вода получилась черная-пречерная. Шнырь слил ее в кружку и позвали Понасенкова чифирить.
— Пей сам, — сказал шнырь Понасенкову, — мы только недавно чифирили. А тебя от уважухи угощаем, сразу видно, какой ты красивый да умный!
Понасенков стал гордо пить и рассказывать, как менты его шмонали и нашли деньги и анашу. Когда он допил, Каганов спросил:
— Ну, как чифирь?
— Класс. Напоминает настоящий дворянский иван-чай, еще его называют русским или копорским чаем (по имени места – Копорье – где производили основную массу чая). Он был популярен не только в России, мы экспортировали его и в Европу, где напиток был популярен под именем «русского чая» вплоть до Первой Мировой войны. В XIX веке иван-чай успешно конкурировал с индийским чаем! Но, к сожалению, после революции его мало уже пьют. Ебаное быдло, русня безродная!
— Кайф поймал?
— Да, — ответил Понасенков.
Тут Каганов не выдержал, рассмеялся.
— Говнохлеб ебаный! — сказал он. — Утухни, балбес. Теперь ты называешься «кожаный чифирист». Шнырь, покажи ему, что он пил.
Когда показали, Понасенков вылупил глаза, а Каганов сказал:
— Чувствую, ты первый раз на «киче», ни разу не сидел, а хотел показать себя в доску либеральным. Вот тебе и сделали проверочку. Теперь мы знаем, кто ты такой. А то ходишь по камере, жути, страху нагоняешь на людей. Вон, смотри, шнырь весь дрожит, зуб на зуб поймать не может, так ты его запугал. Он только чудом из камеры смертников вырвался, а тут ты. Сейчас побежит к «хозяину» просить, чтобы вернули его в расстрельную камеру. Вот так, Понасенков, утухни наглухо, чтобы тебя никто не слышал, а то без яиц можешь остаться. Вот когда выйдешь на волю, если выйдешь, тогда пионерам байки рассказывай, какой ты паханюга был в тюрьме. А тут не надо, ловить нас не хера.
Подошел другой либерал, спросил:
— Что вы там с Понасенковым?
— Да проверили, какой он чифирист. Оказался кожаный.
Либерал рассмеялся:
— Ну ладно, давай заварим настоящего.
Шнырь взял пачку чая и пошел заваривать. Когда заварил, позвали Понасенкова.
— Понасенков, иди попей. Вот это настоящий чифирь, — сказал Каганов. - На первый раз прощаем за почетную статью, но если будешь дальше не по акциям торговать, мы тебя сами на бутылку посадим, как русака.
Понасенков понурил голову.
Понасенков стал ходить по камере и хрипатым голосом материться на всю камеру в адрес надзирателей и русни. Только его и слышно. Ходил по наглухо либеральной и без него камере и одно талдычил: «Русню на ножи! Ебаная петушня! Русня это народ-пидар, народ-гной, народ-гнида, народ-мразь, народ-говно, народ-хуесос! А ментов на бутылку всех! Суки ватные!". Один зек его спросил:
— Что это менты тебе так насолили?
— Да «отмели» падлы деньги и анашу.
Каганов заметил, что очень уж сильно Понасенков распоясался, никак не может успокоиться. Подозвал его, спросил:
— Как звать?
— Евгений Понасенков, погоняло Белый Русский Дворянин Серебряного Века, историк, музыкант, певец, эстет, либерал, рыночник, западник, русофоб, интеллигент, оппозиционер, интеллектуал, блогер, писатель.
— Чифирь пьешь?
— Пью.
— Эй, ты, — крикнул Каганов шнырю, — завари чифирю. Человек попьет, может, успокоится.
Шнырь взял миску, начал кипятить воду. Каганов подошел к нему и тихо так сказал:
— Кидай каблук от ботинка и вари, а еще харкни туда.
Шнырь посмотрел на него, ответил:
— Понял.
И стал вываривать каблук. Вода получилась черная-пречерная. Шнырь слил ее в кружку и позвали Понасенкова чифирить.
— Пей сам, — сказал шнырь Понасенкову, — мы только недавно чифирили. А тебя от уважухи угощаем, сразу видно, какой ты красивый да умный!
Понасенков стал гордо пить и рассказывать, как менты его шмонали и нашли деньги и анашу. Когда он допил, Каганов спросил:
— Ну, как чифирь?
— Класс. Напоминает настоящий дворянский иван-чай, еще его называют русским или копорским чаем (по имени места – Копорье – где производили основную массу чая). Он был популярен не только в России, мы экспортировали его и в Европу, где напиток был популярен под именем «русского чая» вплоть до Первой Мировой войны. В XIX веке иван-чай успешно конкурировал с индийским чаем! Но, к сожалению, после революции его мало уже пьют. Ебаное быдло, русня безродная!
— Кайф поймал?
— Да, — ответил Понасенков.
Тут Каганов не выдержал, рассмеялся.
— Говнохлеб ебаный! — сказал он. — Утухни, балбес. Теперь ты называешься «кожаный чифирист». Шнырь, покажи ему, что он пил.
Когда показали, Понасенков вылупил глаза, а Каганов сказал:
— Чувствую, ты первый раз на «киче», ни разу не сидел, а хотел показать себя в доску либеральным. Вот тебе и сделали проверочку. Теперь мы знаем, кто ты такой. А то ходишь по камере, жути, страху нагоняешь на людей. Вон, смотри, шнырь весь дрожит, зуб на зуб поймать не может, так ты его запугал. Он только чудом из камеры смертников вырвался, а тут ты. Сейчас побежит к «хозяину» просить, чтобы вернули его в расстрельную камеру. Вот так, Понасенков, утухни наглухо, чтобы тебя никто не слышал, а то без яиц можешь остаться. Вот когда выйдешь на волю, если выйдешь, тогда пионерам байки рассказывай, какой ты паханюга был в тюрьме. А тут не надо, ловить нас не хера.
Подошел другой либерал, спросил:
— Что вы там с Понасенковым?
— Да проверили, какой он чифирист. Оказался кожаный.
Либерал рассмеялся:
— Ну ладно, давай заварим настоящего.
Шнырь взял пачку чая и пошел заваривать. Когда заварил, позвали Понасенкова.
— Понасенков, иди попей. Вот это настоящий чифирь, — сказал Каганов. - На первый раз прощаем за почетную статью, но если будешь дальше не по акциям торговать, мы тебя сами на бутылку посадим, как русака.
Понасенков понурил голову.
Понасенков сильно приуныл. И немудрено: мотать срок из-за того, что понадобилось замутить старт-ап Пономареву, а он по дурости въехал не на полгода за хулиганку, как планировал, а на двадцать лет за терроризм. Да и авторитет завоевать не получилось. Он еще держал масть в камере с Шехтманом, но тот знал про задание, а теперь он был сам по себе.
Все это Понасенков, плача, поведал Каганову. Тот решил покуражиться над ним:
— Давай напишем в Верховный Суд РФ, может, скинут срок.
— Да я не знаю, как писать.
— Я тебе буду диктовать, а ты садись и пиши, — сказал Каганов и принялся диктовать. — Молодой был, мало в жизни видел. "Единую Россию" люблю всем сердцем, за Русь Святую сяду хоть на бутылку. Поджог офис партии по пьяни, это было хулиганство, а мне повесили терроризм. Пууутин - президент мира! Да-да-да-да-да! Я каждый день молюсь за здоровье президента. Я даже стихи придумал: Народ, торжествуй! Радость пришла! Путин у власти теперь навсегда! Хватит бояться и водку пить! Мы теперь будем все радостно жить! Путин построит нам города! Мы теперь, Путин, с тобой навсегда! Путин поможет, Путин смогит! Завет гуманизма он верно хранит! Сейчас я сижу такой большой срок и понимаю, и сознаю, что я действительно совершил тяжкое преступление. Но поймите меня, я люблю партию и Путина. Если можете, хоть немного скиньте срок. Может, я еще вернусь к нормальной жизни, может, у меня еще не все потеряно. Помогите мне вернуться к жизни.
Каганов чуть не по полу катался от смеха, пока Понасенков писал это письмо. Однако результат оказался неожиданным.
Вызвали спецчасть. Пришла толстая женщина, Понасенков отдал свое прошение, она улыбнулась и пошла по коридору, сильно качая мощными бедрами.
Через неделю женщина снова пришла, сказала:
— Понасенков Евгений, распишитесь, ваше прошение отправлено.
Понасенков отдал ей бумагу, попрощавшись, она ушла.
Через пару недель снова открылась кормушка, и либералы услышали знакомый голос:
— Евгений Понасенков, распишитесь, что вы ознакомлены.
Он соскочил с нар, кинулся к кормушке, прочел письмо и шмякнулся на пол, потеряв сознание. Каганов кинулся к нему.
— Понасенков, что с тобой? — закричал он. — Воды!
Взяв лист, Каганов прочитал, что Верховный Суд скинул Понасенкову десять лет.
Водой он стал брызгать Понасенкову на лицо. А когда он пришел в себя, Каганов сказал:
— Ах ты сука ватная, написал письмо мусорам, покаялся перед русней, Путину в любви признался, стихи писал! Ты ссучился, ватник ебаный, пидорашка! Я всегда знал, что ты гнида!
- Да ты что, Каган! - заплакал Понасенков то ли от обиды, то ли от счастья, что скостили срок. - Я же под твою диктовку писал!
- Заткнись, сука! Никому про это не базарь, понял, чмо? - зашептал Каган. - Тебя как ссучившегося надо за это на перо посадить, но я, так и быть, тебя резать не буду. А если кому хоть слово скажешь, я тебя удавлю!
И после этого Каганов начал избивать Понасенкова, к нему присоединились другие либералы. Они загнали его под шконку и решили позже собрать сходку, чтобы решить судьбу ссучившегося Понасенкова.
Все это Понасенков, плача, поведал Каганову. Тот решил покуражиться над ним:
— Давай напишем в Верховный Суд РФ, может, скинут срок.
— Да я не знаю, как писать.
— Я тебе буду диктовать, а ты садись и пиши, — сказал Каганов и принялся диктовать. — Молодой был, мало в жизни видел. "Единую Россию" люблю всем сердцем, за Русь Святую сяду хоть на бутылку. Поджог офис партии по пьяни, это было хулиганство, а мне повесили терроризм. Пууутин - президент мира! Да-да-да-да-да! Я каждый день молюсь за здоровье президента. Я даже стихи придумал: Народ, торжествуй! Радость пришла! Путин у власти теперь навсегда! Хватит бояться и водку пить! Мы теперь будем все радостно жить! Путин построит нам города! Мы теперь, Путин, с тобой навсегда! Путин поможет, Путин смогит! Завет гуманизма он верно хранит! Сейчас я сижу такой большой срок и понимаю, и сознаю, что я действительно совершил тяжкое преступление. Но поймите меня, я люблю партию и Путина. Если можете, хоть немного скиньте срок. Может, я еще вернусь к нормальной жизни, может, у меня еще не все потеряно. Помогите мне вернуться к жизни.
Каганов чуть не по полу катался от смеха, пока Понасенков писал это письмо. Однако результат оказался неожиданным.
Вызвали спецчасть. Пришла толстая женщина, Понасенков отдал свое прошение, она улыбнулась и пошла по коридору, сильно качая мощными бедрами.
Через неделю женщина снова пришла, сказала:
— Понасенков Евгений, распишитесь, ваше прошение отправлено.
Понасенков отдал ей бумагу, попрощавшись, она ушла.
Через пару недель снова открылась кормушка, и либералы услышали знакомый голос:
— Евгений Понасенков, распишитесь, что вы ознакомлены.
Он соскочил с нар, кинулся к кормушке, прочел письмо и шмякнулся на пол, потеряв сознание. Каганов кинулся к нему.
— Понасенков, что с тобой? — закричал он. — Воды!
Взяв лист, Каганов прочитал, что Верховный Суд скинул Понасенкову десять лет.
Водой он стал брызгать Понасенкову на лицо. А когда он пришел в себя, Каганов сказал:
— Ах ты сука ватная, написал письмо мусорам, покаялся перед русней, Путину в любви признался, стихи писал! Ты ссучился, ватник ебаный, пидорашка! Я всегда знал, что ты гнида!
- Да ты что, Каган! - заплакал Понасенков то ли от обиды, то ли от счастья, что скостили срок. - Я же под твою диктовку писал!
- Заткнись, сука! Никому про это не базарь, понял, чмо? - зашептал Каган. - Тебя как ссучившегося надо за это на перо посадить, но я, так и быть, тебя резать не буду. А если кому хоть слово скажешь, я тебя удавлю!
И после этого Каганов начал избивать Понасенкова, к нему присоединились другие либералы. Они загнали его под шконку и решили позже собрать сходку, чтобы решить судьбу ссучившегося Понасенкова.
Пока Понасенков парился на зоне, Никиту Садкова опять напрягли с серьезным заданием.
- Привет рыцарю Запада! - позвонил ему Навальный. - Слышь, ты, балбес, чтоб завтра у меня был, делюга есть, за свободу акцию устроить, русню в стойло загонять. Понял, бля?
- Ну я же недавно Пономарева покрестил, - заныл Никита. - Че опять дергаете? Дайте передохнуть.
- Заткнись, падла! Придешь завтра, проведем деловые переговоры.
На следующий день Никита Садков зашел зашел в небольшой особняк. В коридоре стоял крепкий мужчина, кривая рожа показалась знакомой, взглядом он показал на дверь, зашли в большую комнату. За длинным столом сидел Навальный и Леонид Волков. После того, как его опустил Шендерович, тот отсидел срок обычным пидорашкой и, выйдя на свободу, примкнул опять к Навальному на роль шохи-поддувалы. Навального немало развеселила история с Шендеровичом, и он иногда так и называл Волкова Плевком.
— Какие люди нам дают визит без конвоя и «браслетов», — шутя и улыбаясь, сказал Навальный и поднялся из-за стола навстречу. — Что затихарился? Думаешь, старуха Новодворская от тебя бабки приняла, значит, уже смотрящий? Ты не радуйся, авторитет еще заработать надо!
- Ладно.
Выпили по стакану водки за встречу, закусили. А закусить было чем, чувствовалась особая забота Госдепа об обитателях этого дома. Тарелки с черной икрой, балыком, бужениной, сервелатом и другими соленостями и копченостями выстроились на столе, как на параде. Разумеется, смуззи, капкейки. Из выпивки на столе присутствовали водка, коньяк, шампанское и еще какие-то марочные вина.
— Ша! — сказал Навальный после того, как поели, тем самым призывая сидящих за столом к вниманию и прекращению разговоров. — Либералы, я говорить буду. Одного чертобеса надо погасить, как госдолг. Откололся, сука, а теперь пытается канать под честного либераху, а сам только зашкварил нас, его в хранении цп обвиняют, и не абы кто, ватники там или кремлевские, а почтенные британцы, у которых суд всегда справедливый. Он хоть и заслуженный, но раз ссучился, значит, его кончать надо. Это Вован Буковский, кликуха Буква. На сходняке решили ему бушлат деревянный подарить. Такая вот история, Никита. Моих людей он знает, их задействовать рискованно, а ты молодой, перед этим мамонтом не примелькался.
— Ну ради святого дела, раз сходняк вынес приговор, я подписываюсь.
— Вот и ништяк, Никита. Еще бы ты не подписался, я бы тебя на бутылку посадил, — сказал Навальный.
Потом Навальный уехал на встречу с куратором из Госдепа, а Плевок Волков дал исчерпывающую информацию:
— Обычно Буковский появляется в кабаке часов в восемь вечера, столик заказывает заранее, один и тот же, от входа в дальнем правом углу. Часто с ним бывают две клизмы, он молоденьких любит. Танцует редко. Потрясет щеками, потом уходит часов в одиннадцать, полдвенадцатого.
— Слушайте, что я надумал, — сказал Никита. — Делать начисто буду в зале, обвалю его, как курс рубля.
— Ну смотри, бля, попадешься мусорам - пеняй на себя, заложишь кого - Леха тебя прикончит, а сделаешь все как надо - будешь в уважухе.
— Не пизди, Плевок! Не тебе тут понты колотить! - огрызнулся Садков. - Твое дело - подогнать тачку к ресторану.
— Ладно, в кабак поедем пораньше, чтобы присмотреться и притереться к обстановке. Кто мне покажет Букву?
— Я буду сидеть за одним из столиков. А другие будут в машине ждать.
— Годится. На этом и порешили.
Вечером Никита, заметно нервничая, зашел в бар, сел за столик. Из бара был хороший обзор, зал ресторана лежал как на ладони. Плевок уже кайфовал за столиком в зале с какой-то миловидной рыжей дамочкой, о чем-то с ней разговаривал. Никита заметил: в баре пьют только коктейли. Одна официантка крикнула буфетчице:
— Рая, четыре коктейля.
Никита глянул на эту Раю, и в нем заиграли мужские чувства, потому что она была похожа одновременно и на Газизу, и на трансгендера. Этакая ладья килограммов под девяносто, а груди такие, что только в бюстгальтер по спецзаказу можно упрятать, морда цвета свежеобожженного кирпича. Чувствовалось, что Рая уже вмазанная. Садков поднялся из-за столика и, растянув в улыбке рот до ушей, направился к стойке со словами:
— Раечка, курочка моя, сколько лет, сколько зим, дорогая. Хорошеешь, курва.
Рая ошалело смотрела на него коровьими глазами.
— Райка, ты что, Юрку не узнаешь? Да мы с тобой еще без штанов вместе бегали. Забыла, что ли? Полгода тут не был, а уже все меня позабыли. А ведь сватать тебя хотел, — вешал он лапшу, на ходу импровизируя.
— Юрка, ты, что ли? — спросила Рая.
— Я, я. Ну наконец-то узнала, — продолжал Никита, хотя эту Раю видел первый раз в жизни.
— Слушай, Раечка, я тут швабру жду, скоро должна нарисоваться. Пока жду, плесни две водочки по сто пятьдесят, "Путинки" это пойло-коктейли я и раньше не пил, ты же знаешь. Я только "Путинку" пью, за вождя нашего, за Россиюшку, я сделан из ваты на 100%, - врал Никита для конспирации, чтобы потом запутать мусоров.
— Ладно, Юрок, сделаю, — сказала Рая. — Только два почему, ты же один.
— А себя, ты че, не считаешь? Мне же в кайф с тобой выпить. На закусь шоколадку «развали», да минералки плесни.
Рая разлила бутылку «Столичной» на два стакана, открыла минеральную, развернула и поломала плитку «Сливочного с орехами».
— Бокал за апокал, — произнес Никита тост.
Они чокнулись стаканами и выпили, запили минералкой, загрызли шоколадкой.
— Ну и чем ты, Юра, занимался все эти годы? - спросила Рая, скорее не из любопытства, а чтобы продолжить пустой треп и развести Никиту еще на выпивку и закусь.
- По достижению 27 лет, за мной перестал охотиться военкомат и я, решив получить хоть какое-то образование, попытался пойти в вечернюю школу, а заодно и устроиться на работу. Но все же решил пойти в вечернюю школу, однако меня отказались принимать без аттестата, а в 9й школе, к которой я был приписан как надомный ученик, мне отказались выдать этот документ, ответив грубо и бросив трубку, после того как я, за неимением лучших методов, отправил им письмо с косвенными угрозами, школа натравила на меня милицию, которая меня задержала, сняла отпечатки пальцев, но заводить дело почему-то не стала, объяснив это в стиле "вот когда директор школы умрет, тогда и будем говорить". Так же выяснилось, что я с 2012 года нахожусь у милиции в списке потенциальных экстремистов за мои сообщения в Интернете. Вот какой я авторитет!
- Ого, ну ты прямо опасный преступник.
От нервозности Никита заказывал еще и еще алкоголя, пока не ужрался в говно, и рассказывал Рае о своей жизни. Наконец, в ресторан вошел Буковский. Никита насторожился. Тотчас из-за своего столика поднялся Плевок, направился к эстраде, дал музыкантам деньги, заказал танго. Возвращаясь назад, он «нечаянно» ногой задел ножку кресла, на котором сидел Никита. Стал расшаркиваться, извиняться, шепнул:
— Клиент на месте.
Никита чуть выждал, пока Буковскому принесли заказ, поправил под столом револьвер, поднялся и, пошатываясь, с понтом пошел между столиками и танцующими парами в дальний угол ресторана. Но руки у него дрожали, внутри паника, нестерпимо хотелось срать. Не доходя одного столика, он вымученно улыбнулся и направился прямо на Буковского. Он не то чтобы растерялся, а как-то удивленно посмотрел на меня.
— Вован, сука, здорово, бродяга! Че, бля, не узнаешь меня? За права ЛГБТ еще в совке выступали! - тоненьким голосом сказал Никита, левой рукой крепко обнял Букву за шею и смачно поцеловал в губы.
Буковский брезгливо пытался освободиться из моих объятий и что-то объяснить:
— Извините, молодой человек, вы что-то путаете, вы так молоды, что в СССР не могли диссидентом быть, разве что в десять лет.
Дрожащей правой рукой из-за пояса Никита вытащил револьвер, подтащил его к груди Буковского, но все не мог нажать на курок. Буковский побелел, увидев оружие, Никита залился краской от натуги и страха, и внезапно оба они громко обосрались. Тело Буковского судорожно дернулось и обмякло, он потерял сознание. Продолжая обнимать его, Никита выронил револьвер, и освободившейся правой рукой нащупал в правом внутреннем кармане пиджака Буковского толстый кошелек, вытащил и сунул себе. Запах говна стал усиливаться.
Шатаясь, Никита вышел из зала, дошел до запасного выхода, спустился вниз. Вместо того, чтобы идти к машине, он начал убегать в противоположную сторону. После такого обосрамса надо было спрятаться от Навального.
- Привет рыцарю Запада! - позвонил ему Навальный. - Слышь, ты, балбес, чтоб завтра у меня был, делюга есть, за свободу акцию устроить, русню в стойло загонять. Понял, бля?
- Ну я же недавно Пономарева покрестил, - заныл Никита. - Че опять дергаете? Дайте передохнуть.
- Заткнись, падла! Придешь завтра, проведем деловые переговоры.
На следующий день Никита Садков зашел зашел в небольшой особняк. В коридоре стоял крепкий мужчина, кривая рожа показалась знакомой, взглядом он показал на дверь, зашли в большую комнату. За длинным столом сидел Навальный и Леонид Волков. После того, как его опустил Шендерович, тот отсидел срок обычным пидорашкой и, выйдя на свободу, примкнул опять к Навальному на роль шохи-поддувалы. Навального немало развеселила история с Шендеровичом, и он иногда так и называл Волкова Плевком.
— Какие люди нам дают визит без конвоя и «браслетов», — шутя и улыбаясь, сказал Навальный и поднялся из-за стола навстречу. — Что затихарился? Думаешь, старуха Новодворская от тебя бабки приняла, значит, уже смотрящий? Ты не радуйся, авторитет еще заработать надо!
- Ладно.
Выпили по стакану водки за встречу, закусили. А закусить было чем, чувствовалась особая забота Госдепа об обитателях этого дома. Тарелки с черной икрой, балыком, бужениной, сервелатом и другими соленостями и копченостями выстроились на столе, как на параде. Разумеется, смуззи, капкейки. Из выпивки на столе присутствовали водка, коньяк, шампанское и еще какие-то марочные вина.
— Ша! — сказал Навальный после того, как поели, тем самым призывая сидящих за столом к вниманию и прекращению разговоров. — Либералы, я говорить буду. Одного чертобеса надо погасить, как госдолг. Откололся, сука, а теперь пытается канать под честного либераху, а сам только зашкварил нас, его в хранении цп обвиняют, и не абы кто, ватники там или кремлевские, а почтенные британцы, у которых суд всегда справедливый. Он хоть и заслуженный, но раз ссучился, значит, его кончать надо. Это Вован Буковский, кликуха Буква. На сходняке решили ему бушлат деревянный подарить. Такая вот история, Никита. Моих людей он знает, их задействовать рискованно, а ты молодой, перед этим мамонтом не примелькался.
— Ну ради святого дела, раз сходняк вынес приговор, я подписываюсь.
— Вот и ништяк, Никита. Еще бы ты не подписался, я бы тебя на бутылку посадил, — сказал Навальный.
Потом Навальный уехал на встречу с куратором из Госдепа, а Плевок Волков дал исчерпывающую информацию:
— Обычно Буковский появляется в кабаке часов в восемь вечера, столик заказывает заранее, один и тот же, от входа в дальнем правом углу. Часто с ним бывают две клизмы, он молоденьких любит. Танцует редко. Потрясет щеками, потом уходит часов в одиннадцать, полдвенадцатого.
— Слушайте, что я надумал, — сказал Никита. — Делать начисто буду в зале, обвалю его, как курс рубля.
— Ну смотри, бля, попадешься мусорам - пеняй на себя, заложишь кого - Леха тебя прикончит, а сделаешь все как надо - будешь в уважухе.
— Не пизди, Плевок! Не тебе тут понты колотить! - огрызнулся Садков. - Твое дело - подогнать тачку к ресторану.
— Ладно, в кабак поедем пораньше, чтобы присмотреться и притереться к обстановке. Кто мне покажет Букву?
— Я буду сидеть за одним из столиков. А другие будут в машине ждать.
— Годится. На этом и порешили.
Вечером Никита, заметно нервничая, зашел в бар, сел за столик. Из бара был хороший обзор, зал ресторана лежал как на ладони. Плевок уже кайфовал за столиком в зале с какой-то миловидной рыжей дамочкой, о чем-то с ней разговаривал. Никита заметил: в баре пьют только коктейли. Одна официантка крикнула буфетчице:
— Рая, четыре коктейля.
Никита глянул на эту Раю, и в нем заиграли мужские чувства, потому что она была похожа одновременно и на Газизу, и на трансгендера. Этакая ладья килограммов под девяносто, а груди такие, что только в бюстгальтер по спецзаказу можно упрятать, морда цвета свежеобожженного кирпича. Чувствовалось, что Рая уже вмазанная. Садков поднялся из-за столика и, растянув в улыбке рот до ушей, направился к стойке со словами:
— Раечка, курочка моя, сколько лет, сколько зим, дорогая. Хорошеешь, курва.
Рая ошалело смотрела на него коровьими глазами.
— Райка, ты что, Юрку не узнаешь? Да мы с тобой еще без штанов вместе бегали. Забыла, что ли? Полгода тут не был, а уже все меня позабыли. А ведь сватать тебя хотел, — вешал он лапшу, на ходу импровизируя.
— Юрка, ты, что ли? — спросила Рая.
— Я, я. Ну наконец-то узнала, — продолжал Никита, хотя эту Раю видел первый раз в жизни.
— Слушай, Раечка, я тут швабру жду, скоро должна нарисоваться. Пока жду, плесни две водочки по сто пятьдесят, "Путинки" это пойло-коктейли я и раньше не пил, ты же знаешь. Я только "Путинку" пью, за вождя нашего, за Россиюшку, я сделан из ваты на 100%, - врал Никита для конспирации, чтобы потом запутать мусоров.
— Ладно, Юрок, сделаю, — сказала Рая. — Только два почему, ты же один.
— А себя, ты че, не считаешь? Мне же в кайф с тобой выпить. На закусь шоколадку «развали», да минералки плесни.
Рая разлила бутылку «Столичной» на два стакана, открыла минеральную, развернула и поломала плитку «Сливочного с орехами».
— Бокал за апокал, — произнес Никита тост.
Они чокнулись стаканами и выпили, запили минералкой, загрызли шоколадкой.
— Ну и чем ты, Юра, занимался все эти годы? - спросила Рая, скорее не из любопытства, а чтобы продолжить пустой треп и развести Никиту еще на выпивку и закусь.
- По достижению 27 лет, за мной перестал охотиться военкомат и я, решив получить хоть какое-то образование, попытался пойти в вечернюю школу, а заодно и устроиться на работу. Но все же решил пойти в вечернюю школу, однако меня отказались принимать без аттестата, а в 9й школе, к которой я был приписан как надомный ученик, мне отказались выдать этот документ, ответив грубо и бросив трубку, после того как я, за неимением лучших методов, отправил им письмо с косвенными угрозами, школа натравила на меня милицию, которая меня задержала, сняла отпечатки пальцев, но заводить дело почему-то не стала, объяснив это в стиле "вот когда директор школы умрет, тогда и будем говорить". Так же выяснилось, что я с 2012 года нахожусь у милиции в списке потенциальных экстремистов за мои сообщения в Интернете. Вот какой я авторитет!
- Ого, ну ты прямо опасный преступник.
От нервозности Никита заказывал еще и еще алкоголя, пока не ужрался в говно, и рассказывал Рае о своей жизни. Наконец, в ресторан вошел Буковский. Никита насторожился. Тотчас из-за своего столика поднялся Плевок, направился к эстраде, дал музыкантам деньги, заказал танго. Возвращаясь назад, он «нечаянно» ногой задел ножку кресла, на котором сидел Никита. Стал расшаркиваться, извиняться, шепнул:
— Клиент на месте.
Никита чуть выждал, пока Буковскому принесли заказ, поправил под столом револьвер, поднялся и, пошатываясь, с понтом пошел между столиками и танцующими парами в дальний угол ресторана. Но руки у него дрожали, внутри паника, нестерпимо хотелось срать. Не доходя одного столика, он вымученно улыбнулся и направился прямо на Буковского. Он не то чтобы растерялся, а как-то удивленно посмотрел на меня.
— Вован, сука, здорово, бродяга! Че, бля, не узнаешь меня? За права ЛГБТ еще в совке выступали! - тоненьким голосом сказал Никита, левой рукой крепко обнял Букву за шею и смачно поцеловал в губы.
Буковский брезгливо пытался освободиться из моих объятий и что-то объяснить:
— Извините, молодой человек, вы что-то путаете, вы так молоды, что в СССР не могли диссидентом быть, разве что в десять лет.
Дрожащей правой рукой из-за пояса Никита вытащил револьвер, подтащил его к груди Буковского, но все не мог нажать на курок. Буковский побелел, увидев оружие, Никита залился краской от натуги и страха, и внезапно оба они громко обосрались. Тело Буковского судорожно дернулось и обмякло, он потерял сознание. Продолжая обнимать его, Никита выронил револьвер, и освободившейся правой рукой нащупал в правом внутреннем кармане пиджака Буковского толстый кошелек, вытащил и сунул себе. Запах говна стал усиливаться.
Шатаясь, Никита вышел из зала, дошел до запасного выхода, спустился вниз. Вместо того, чтобы идти к машине, он начал убегать в противоположную сторону. После такого обосрамса надо было спрятаться от Навального.
>а в интернате у больных теперь есть доступ к Интернету, что может быть разгадкой снизившегося дискуссионного уровня в сети
Лол, либерахи, так вот откуда вы все лезете!
Опасаясь мести со стороны Навального, Никита лихорадочно думал, где бы загаситься, залечь на дно. В зале ведь был Плевок, он все видел, его специально за этим и отправили следить.
Никита решил искать спасения в дурке. На тюрьме его бы сразу опустили, а в дурке можно переждать бурю, тем более он там бывал не раз.
Как раз для этого подходили обосраные штаны. Никита снял их, вывернул наизнанку, чтобы говно было видно всем, и отправился к себе домой. Мать, как только его увидела в таком виде, сразу вызвала санитаров.
Никиту определили в корпус для буйных. Никиту принимали молодые санитары, тоже зеки, но с первой судимостью и общего режима.
Врач налил воды в стакан, протянул Никите. Стал спрашивать его и записывать анкетные данные. Потом слушал меня, прощупывал, задавал вопросы:
— За что привезли?
— Обосрался и не жил.
— На что жалуетесь?
— Ни на что. Только в голову иногда сильно «стреляет». Хочу убивать русаков, сажать их на бутылки.
Врач нажал кнопку на столе, вошли два санитара.
— Больного не трогайте, отведите в третью палату, — сказал врач.
Подошли к камере, кормушка была открыта, в нее выглядывал один мужик. Увидев меня, он затанцевал по камере, приговаривая:
— К нам пополнение, к нам пополнение…
Санитары, слегка прошмонав карманы, открыли дверь камеры. Никита вошел, стоял на пороге и оглядывал своих будущих соратников. Когда дверь за мной захлопнулась, он сказал:
— Здравствуйте, революционеры!
Один пожилой идиот маленького роста подбежал, схватил Никиту за руку и, преданно глядя мне в глаза, сказал:
— Здравствуйте, господин Навальный!
От неожиданности такого обращения Никита опешил сначала. Потом сообразил, где находится. В общем, надо включаться в этот КВН и «косить», симулировать.
А идиот продолжал ораторствовать:
— Братья! Я же вам говорил, что Алексей Навальный скоро подъедет. И вот он здесь, с нами. Какая радость у нас сегодня! Он скоро президентом России станет, будет в выборах участвовать!
Камера пришла в оживление, человек десять стали по очереди подходить к Никите, здороваться, представляться. Кого тут только не было. Был и Бандера, все скакал и бессвязно кричал про москалей, были Ельцин, Солженицын и Немцов. Обиняком от всех держался Сталин.
Никита понял: делать нечего, так просто от них не отделаюсь, поэтому пригласил всех сесть к столу. Одному дал команду стать на волчок, к двери. Ласковый идиот, видимо, старый диссидент и антисоветчик — так его тянуло на революционные темы, спросил:
— Господин Навальный, а вы не знаете, где сейчас Шендерович и Касьянов?
— Шендерович находится в Америке на курсах Госдепа и тоже скоро приедет к нам руководить революцией, — не стал Никита огорчать старого революционера. — Во главе революционного комитета стоят четыре человека: Никита Садков, Шехтман, Понасенков и я. Революция, о которой все так мечтали, свершилась, Путину объявили импичмент и потащили в Гаагу!
Тут идиот от радости закричал:
— Ура!
— Утухни, недобиток! Соблюдай конспирацию. За дверями полный коридор белых, — сказал Никита на этот эмоциональный всплеск души больного.
— А потихоньку можно?
— Ну-с, разве что потихоньку.
Идиот сказал «ура» тихим голосом, почти шепотом. А Садков продолжал развивать мысль, которая, видимо, пошла в масть моим сокамерникам.
— Конспирация и еще раз конспирация, братья. Только тогда мы сможем победить ебаную вату. Я прорывался через кордон НОДовцев, казачьи пули изрешетили мне голову. Но мы их разобьем.
Все шизики с уважением смотрели на него.
— Я уже разработал план, как разгромить остатки террористической организации НОД и недобитую вату, — продолжал Никита гнать порожняк. — Армия Лимонова пойдет с левого фланга, гусарская конница нашего легендарного Понасенкова ударит справа. С тылу со своей армией зэков зайдет Солженицын, а посередине пустим на вату танки. Может, господа офицеры предложат свою доктрину наступления?
Но его гениальный план произвел на прославленных политиков сильное впечатление. Немцов вскочил из-за стола, стал ходить по камере, рубя воздух рукой. Ельцин подошел к зарешеченному окну, сложил на груди руки, задумался, глядя вдаль. Один только низкорослый революционер, глядя на него преданно, как кролик на удава, задумчиво спросил:
— А что, господин Навальый, сразу оба танка пустим на вату?
— Пустим еще и третий, если покрасить успеем, — ответил он. — А сейчас я с дороги, устал, хочу отдохнуть.
Он встал из-за стола, посмотрел, где свободная койка, подошел, разделся и лег, накрывшись одеялом с головой.
Часа через два Никита проснулся. Дуркоты занимались каждый своим делом. От нечего делать он решил прощупать Суркова, что собой представляет. Он ходил с тоненькой книжонкой под мышкой и что-то бубнил под нос.
— Что, "Капитал" повторяешь? — спросил Никита. Сурков что-то невнятно ответил. — Изучай, изучай, все равно скоро повесим или в газовую камеру отправим.
На удивление, мои слова развеселили Сталина, он даже заулыбался. Видимо, перспектива быть задушенным в газовой камере ему очень понравилась и пришлась по душе.
— Господин Навальный, что вы с ним разговариваете? Лучше я ему голову отрублю, — сказал Ельцин, поднимаясь с койки. Подошел к Сталину и ладонью руки ударил того по шее. Тот взвизгнул, как собачонка, отпрянул в сторону.
— А вот это уже невежливо, — сказал он Ельцину. — Бывшему президенту это не к лицу, это тебе не баб по заду шлепать. О, кстати, если кого нам не хватает, так это Альбац. Скажите, революционеры.
— Альбац надо, Альбац надо, — приободрился Ельцин, да и другие офицеры загудели, повторяя имя Альбац.
— Так в чем же дело? — продолжал Никита развивать мысль. — Долго ли нам восстановить революционную справедливость и Альбац назначить. Слушайте сюда, офицеры. Считайте это приказом революционного комитета. Первому, кто переступит порог нашей камеры, и быть Альбац. И будет она спать со всем генералитетом по очереди, — продолжал он ораторствовать с весьма серьезным видом. — Скажи, Ельцин, правильно я говорю?
— Правильно, господин Навальный. Это исторически необходимый факт. Это то, без чего революция может зачахнуть, — сказал легендарный президент.
И тут дверь камеры открылась, и санитары втолкнули в нее еще одного психа. На пороге стоял мужик с рожей спившегося интеллигента. Без смеха на рожу смотреть было нельзя. Никита стал кататься и корчиться на койке. Придя немного в себя, сказал:
— Ну что, Ельцин, вот тебе и Альбац. Приступай к делу, тащи ее в будуар.
В рядах полководцев наступило замешательство.
- Какая Альбац, эту падаль надо в тюрьму посадить, эту пятую колонну, Бабу Ягу! А я Николай Стариков! - крикнул новый постоялец.
Послышались нестройные крики «ура».
- Альбац, да ты сука ватная! Ну-ка на хор ее! - крикнул Никита.
На Старикова накинулись шизики и стали тащить вглубь камеры. Неожиданно дверь открылась. Санитар, не обращая внимание на групповое изнасилование визжащего Старикова, протянул Никите сотовый. Тот мгновенно покрылся испариной.
- Чмо пархатое, думал спрятаться от меня? - послышался голос настоящего Навального. - Падла, чмо, обосрался в последний момент! Но тебе повезло, оказалось, что Буковский крякнул в этот момент, когда тоже оподливился. Сердце у него встало, он же старый был. Если бы не это, быть тебе опущенным и посаженным на бутылку.
- Так это я специально! Пальба бы привлекла большое внимание, гебня бы засуетилась, всех подряд стала вязать, а ватники радовались бы, что между порядочными либералами раскол начался. А так все ништяк, я, когда захочу, могу страху на кого хошь нагнать, закошмарить так, что пидорашка сам под нары полезет. Вот и припугнул Букву, а он взял да помер, как я планировал. Только выиграли!
- Не пизди, гнида! Мы еще побазарим. А пока дыши свободно, можешь не прятаться, - Навальный бросил трубку.
Никита решил искать спасения в дурке. На тюрьме его бы сразу опустили, а в дурке можно переждать бурю, тем более он там бывал не раз.
Как раз для этого подходили обосраные штаны. Никита снял их, вывернул наизнанку, чтобы говно было видно всем, и отправился к себе домой. Мать, как только его увидела в таком виде, сразу вызвала санитаров.
Никиту определили в корпус для буйных. Никиту принимали молодые санитары, тоже зеки, но с первой судимостью и общего режима.
Врач налил воды в стакан, протянул Никите. Стал спрашивать его и записывать анкетные данные. Потом слушал меня, прощупывал, задавал вопросы:
— За что привезли?
— Обосрался и не жил.
— На что жалуетесь?
— Ни на что. Только в голову иногда сильно «стреляет». Хочу убивать русаков, сажать их на бутылки.
Врач нажал кнопку на столе, вошли два санитара.
— Больного не трогайте, отведите в третью палату, — сказал врач.
Подошли к камере, кормушка была открыта, в нее выглядывал один мужик. Увидев меня, он затанцевал по камере, приговаривая:
— К нам пополнение, к нам пополнение…
Санитары, слегка прошмонав карманы, открыли дверь камеры. Никита вошел, стоял на пороге и оглядывал своих будущих соратников. Когда дверь за мной захлопнулась, он сказал:
— Здравствуйте, революционеры!
Один пожилой идиот маленького роста подбежал, схватил Никиту за руку и, преданно глядя мне в глаза, сказал:
— Здравствуйте, господин Навальный!
От неожиданности такого обращения Никита опешил сначала. Потом сообразил, где находится. В общем, надо включаться в этот КВН и «косить», симулировать.
А идиот продолжал ораторствовать:
— Братья! Я же вам говорил, что Алексей Навальный скоро подъедет. И вот он здесь, с нами. Какая радость у нас сегодня! Он скоро президентом России станет, будет в выборах участвовать!
Камера пришла в оживление, человек десять стали по очереди подходить к Никите, здороваться, представляться. Кого тут только не было. Был и Бандера, все скакал и бессвязно кричал про москалей, были Ельцин, Солженицын и Немцов. Обиняком от всех держался Сталин.
Никита понял: делать нечего, так просто от них не отделаюсь, поэтому пригласил всех сесть к столу. Одному дал команду стать на волчок, к двери. Ласковый идиот, видимо, старый диссидент и антисоветчик — так его тянуло на революционные темы, спросил:
— Господин Навальный, а вы не знаете, где сейчас Шендерович и Касьянов?
— Шендерович находится в Америке на курсах Госдепа и тоже скоро приедет к нам руководить революцией, — не стал Никита огорчать старого революционера. — Во главе революционного комитета стоят четыре человека: Никита Садков, Шехтман, Понасенков и я. Революция, о которой все так мечтали, свершилась, Путину объявили импичмент и потащили в Гаагу!
Тут идиот от радости закричал:
— Ура!
— Утухни, недобиток! Соблюдай конспирацию. За дверями полный коридор белых, — сказал Никита на этот эмоциональный всплеск души больного.
— А потихоньку можно?
— Ну-с, разве что потихоньку.
Идиот сказал «ура» тихим голосом, почти шепотом. А Садков продолжал развивать мысль, которая, видимо, пошла в масть моим сокамерникам.
— Конспирация и еще раз конспирация, братья. Только тогда мы сможем победить ебаную вату. Я прорывался через кордон НОДовцев, казачьи пули изрешетили мне голову. Но мы их разобьем.
Все шизики с уважением смотрели на него.
— Я уже разработал план, как разгромить остатки террористической организации НОД и недобитую вату, — продолжал Никита гнать порожняк. — Армия Лимонова пойдет с левого фланга, гусарская конница нашего легендарного Понасенкова ударит справа. С тылу со своей армией зэков зайдет Солженицын, а посередине пустим на вату танки. Может, господа офицеры предложат свою доктрину наступления?
Но его гениальный план произвел на прославленных политиков сильное впечатление. Немцов вскочил из-за стола, стал ходить по камере, рубя воздух рукой. Ельцин подошел к зарешеченному окну, сложил на груди руки, задумался, глядя вдаль. Один только низкорослый революционер, глядя на него преданно, как кролик на удава, задумчиво спросил:
— А что, господин Навальый, сразу оба танка пустим на вату?
— Пустим еще и третий, если покрасить успеем, — ответил он. — А сейчас я с дороги, устал, хочу отдохнуть.
Он встал из-за стола, посмотрел, где свободная койка, подошел, разделся и лег, накрывшись одеялом с головой.
Часа через два Никита проснулся. Дуркоты занимались каждый своим делом. От нечего делать он решил прощупать Суркова, что собой представляет. Он ходил с тоненькой книжонкой под мышкой и что-то бубнил под нос.
— Что, "Капитал" повторяешь? — спросил Никита. Сурков что-то невнятно ответил. — Изучай, изучай, все равно скоро повесим или в газовую камеру отправим.
На удивление, мои слова развеселили Сталина, он даже заулыбался. Видимо, перспектива быть задушенным в газовой камере ему очень понравилась и пришлась по душе.
— Господин Навальный, что вы с ним разговариваете? Лучше я ему голову отрублю, — сказал Ельцин, поднимаясь с койки. Подошел к Сталину и ладонью руки ударил того по шее. Тот взвизгнул, как собачонка, отпрянул в сторону.
— А вот это уже невежливо, — сказал он Ельцину. — Бывшему президенту это не к лицу, это тебе не баб по заду шлепать. О, кстати, если кого нам не хватает, так это Альбац. Скажите, революционеры.
— Альбац надо, Альбац надо, — приободрился Ельцин, да и другие офицеры загудели, повторяя имя Альбац.
— Так в чем же дело? — продолжал Никита развивать мысль. — Долго ли нам восстановить революционную справедливость и Альбац назначить. Слушайте сюда, офицеры. Считайте это приказом революционного комитета. Первому, кто переступит порог нашей камеры, и быть Альбац. И будет она спать со всем генералитетом по очереди, — продолжал он ораторствовать с весьма серьезным видом. — Скажи, Ельцин, правильно я говорю?
— Правильно, господин Навальный. Это исторически необходимый факт. Это то, без чего революция может зачахнуть, — сказал легендарный президент.
И тут дверь камеры открылась, и санитары втолкнули в нее еще одного психа. На пороге стоял мужик с рожей спившегося интеллигента. Без смеха на рожу смотреть было нельзя. Никита стал кататься и корчиться на койке. Придя немного в себя, сказал:
— Ну что, Ельцин, вот тебе и Альбац. Приступай к делу, тащи ее в будуар.
В рядах полководцев наступило замешательство.
- Какая Альбац, эту падаль надо в тюрьму посадить, эту пятую колонну, Бабу Ягу! А я Николай Стариков! - крикнул новый постоялец.
Послышались нестройные крики «ура».
- Альбац, да ты сука ватная! Ну-ка на хор ее! - крикнул Никита.
На Старикова накинулись шизики и стали тащить вглубь камеры. Неожиданно дверь открылась. Санитар, не обращая внимание на групповое изнасилование визжащего Старикова, протянул Никите сотовый. Тот мгновенно покрылся испариной.
- Чмо пархатое, думал спрятаться от меня? - послышался голос настоящего Навального. - Падла, чмо, обосрался в последний момент! Но тебе повезло, оказалось, что Буковский крякнул в этот момент, когда тоже оподливился. Сердце у него встало, он же старый был. Если бы не это, быть тебе опущенным и посаженным на бутылку.
- Так это я специально! Пальба бы привлекла большое внимание, гебня бы засуетилась, всех подряд стала вязать, а ватники радовались бы, что между порядочными либералами раскол начался. А так все ништяк, я, когда захочу, могу страху на кого хошь нагнать, закошмарить так, что пидорашка сам под нары полезет. Вот и припугнул Букву, а он взял да помер, как я планировал. Только выиграли!
- Не пизди, гнида! Мы еще побазарим. А пока дыши свободно, можешь не прятаться, - Навальный бросил трубку.
Пидораш, это твои собратья по разуму, с молениями хуюте, бредом величия, преклонениями перед ворами и убийцами и так далее.
Ну так скотинка не виновата же.
Золотой, здорово. Откинулся штоль? Ну золотой свободы тебе, ты пацан правильный, по либеральным понятиям живешь, к успеху прийдешь.
Этот например?
Или Новодворская, земля ей стекловатой?
Примеры будут?
Все пасты кончились.
Кстати напомните адрес с деанона, раз гражданина выпустили из психушки, пора уже ватников к нему домой отправлять.
Кстати напомните адрес с деанона, раз гражданина выпустили из психушки, пора уже ватников к нему домой отправлять.
Удивишься, но интернатные больные практически поголовно патриоты и любят родину, тем более свой интернат. Ведь они ничего больше не видели.
>Или Новодворская
Охуительная была баба. Одна из немногих кого когда слушаю то возбуждаюсь.
ОП (хуй) и сочувствующие, лейтмотив байки данного неадеквата в демонизации псхиатрии и описания КАРАТЕЛЬНОГО аспекта (мнимого).
Спешу разрушить ваши доводы, и твои ОП.
Никому нахуй не нужны такие придурки как ты в псих.больницах. Конечно, надо на тебя посмотреть и возможно (а скорее-всего это так и есть, просто никто не будет дифференцировать только по твоей писанине) ты все-же и есть психически больной человек, а не просто дегенерат.
Но тем не менее забрали тебя так как ты вел себя странно, что кстати вполне объяснимо, так как люди пребывающие в психозе ведут себя также нелепо как и ты, ОП.
Твой флажок и нелепая трактовка и сослужили тебе плохую службу, по этой причине тебя госпитализировали, хотя могли и отказать в приемном покое. По сути вызов скорой еще ничего не значит, решение принимает врач в больнице. А видя такого ебанаху, положившего бутылку с мочой на вечный огонь (надо понимать не только политические убеждения, но и саму вычурность поступка, а также то, что ты либо не отдавал себе отчет, не понимая чем является этот символ в нашей стране, ли о как раз отдавал и нуждаешься в уголовном наказании), а также гундящего про деду-садиста, и обьясняющего про какой-то квази гендер, врач принимает единственно правильное решение. Причем именно клинически, так как здоровые люди все-же не кладут бутылки, не объясняют про флажки и дедов, а самое главное все же ведут себя спокойно и рассудительно в таких обстоятельствах, в которые в принципе никогда не попадут.
У врача нет не то чтобы времени, а возможности за 30 минут приема (а точнее реальных 15) разобраться в твоем состоянии. Это уже задача врачебной комиссии решающей целесообразность твоего нахождения в больнице на след. День. Таких как ты (если ничего не находят) - выписывают очень быстро. Никому эта возня не нужна, хватает реально тяжелых и страдающих людей.
Мимопсихиатр.
.
Спешу разрушить ваши доводы, и твои ОП.
Никому нахуй не нужны такие придурки как ты в псих.больницах. Конечно, надо на тебя посмотреть и возможно (а скорее-всего это так и есть, просто никто не будет дифференцировать только по твоей писанине) ты все-же и есть психически больной человек, а не просто дегенерат.
Но тем не менее забрали тебя так как ты вел себя странно, что кстати вполне объяснимо, так как люди пребывающие в психозе ведут себя также нелепо как и ты, ОП.
Твой флажок и нелепая трактовка и сослужили тебе плохую службу, по этой причине тебя госпитализировали, хотя могли и отказать в приемном покое. По сути вызов скорой еще ничего не значит, решение принимает врач в больнице. А видя такого ебанаху, положившего бутылку с мочой на вечный огонь (надо понимать не только политические убеждения, но и саму вычурность поступка, а также то, что ты либо не отдавал себе отчет, не понимая чем является этот символ в нашей стране, ли о как раз отдавал и нуждаешься в уголовном наказании), а также гундящего про деду-садиста, и обьясняющего про какой-то квази гендер, врач принимает единственно правильное решение. Причем именно клинически, так как здоровые люди все-же не кладут бутылки, не объясняют про флажки и дедов, а самое главное все же ведут себя спокойно и рассудительно в таких обстоятельствах, в которые в принципе никогда не попадут.
У врача нет не то чтобы времени, а возможности за 30 минут приема (а точнее реальных 15) разобраться в твоем состоянии. Это уже задача врачебной комиссии решающей целесообразность твоего нахождения в больнице на след. День. Таких как ты (если ничего не находят) - выписывают очень быстро. Никому эта возня не нужна, хватает реально тяжелых и страдающих людей.
Мимопсихиатр.
.
Нехуя, у меня копия путина соседствовала по палате. Так грозил свергнуть путина и на месте дурдома дискотеку устроить. Про остальную власть что нёс и двач не вытерпит.
Ты и на собаку бы возбудился.
А про Меркель он нчего не говорил?
>Гнилое советское метро разваливается на глазах.
Вот это я понимаю журналистика!
>По сути вызов скорой еще ничего не значит, решение принимает врач в больнице.
Врач заранее предупреждёнв некоторых больницах. Например всех без исключения пытавшихся пройти в кремль сразу определяют шизнутыми и госпитализируют.
Да нет вроде. Говорил что его папа глава одной страны и скоро приедут и дурдом на крышу поставят-но это после того как я его чифиром напоил.
Никитос! Где был? А то мы тебя уже не то хоронить собрались, нето расписывать в посаженности на амфору.
>вечный огонь - это святое!!!1 Низя бандану с гей флажком носить!!!!!
какой же вы батенька психиатр? вы - обычный ватник.
Да самый натуральный садюга-психиатр он и есть. Настоящий, совковый, твой.
>здоровые люди любят дидов дедов-воевателей
с каких пор?
>Где был?
В дурке. 15 больница, 14 отделение. За оскорбление дедов мне поставили шизофрению.
>акция была направлена против иконы русского милитаризма
>Этим же актом я отомстил своему деду, Георгию Москалеву, издевавшемуся надо мною в детстве, ибо в комплексе напротив было выбито и его имя, как Героя второй мировой.
Как продолжатель славных традиций предков, ты по-своему противостоишь фашизму в нынешней его форме. Так что, думаю, твой дед улыбается, глядя на тебя (с того света, ага) и гордится тем, что ему удалось воспитать борца с фашистской заразой.
Никита ты же безотцовщина, да? Папа вас бросил? Поже лей маму Никита, устройся на любой работу можешь пойти на биржу труда тебе будут обязаны найти хоть что-то. Тебе самому легче станет.
Значение знаешь?
Не вырывайте из контекста слова.
Суть ясна, понятие нормы в плане психики трудоформулируемо-у бушменов оно одно, у дагестанцев и иранцев другое, у русских и американцев третье.
Я могу много написать на эту тему, но лишь тезисно обозначу несколько вещей.
Во-первых я объяснил, чем ты привлек внимание врачей и почему тебя госпитализировали (уверен быстро выписали), нелепым поведением не укладывающимся в социокультурные (называйте как хотите, ватными, пидорашьими и тп) принципы и нормы страны и общества в которых ты живешь. То есть если бы ты выебывался в республиканском техасе у католического храма и осквернял статуйку Иисуса, в той же форме и даже с теми же трактовками, то тебе бы точно также госпитализирвали. Или ты считаешь, что врач, будет считать нормальным обливание мояой памятников? Возможно тебе бы еще повезло, но дальнейшая твоя беседа уже окончательно упекла тебя в псих.больницу. В общем, я надеюсь, умным понятно.
Кукарекающим про ватанов, карательную психиатрию и прочее интересно было бы услышать аск бы вы себя повели и расценили, будучи обычными обывателями, если бы ОП облил мочой, скажем ваш сервер, мотивируя тем что его мучал батя сисадмин, или скажем облил мочой памятник Пушкину, или могилку Канта?
Суть ясна.
Почему некоторые моралфажки так бомбят, что Никитос использовал в арт-установках петуха и хомяка?
Пока он не причинял вред котэ, Никитос современный бордовый художник-акционист. А вот если причинит, то это смертный грех и харкач не прощае.
Пока он не причинял вред котэ, Никитос современный бордовый художник-акционист. А вот если причинит, то это смертный грех и харкач не прощае.
Так я - не русский, посему у меня свои понятия нормы. Т.е. нельзя меня судить как русского.
Это глупость времен 60-70 годов, сейчас это никого не ебет. Времена другие, госпитализируют только тех кто вызывает реальные опасения в своем психическом состоянии.
И повторюсь, никто ГОДАМИ не держит, выписывают таких васьков максимум через неделю, а как правило, на след. День когда приходит заведующий.
Вы как любые дегенераты забываете о реальных психически больных (коим может ОП и является) и том, что люди из-этого говна отнимают время у врачей и помощь у тех кто нуждается. Например когда кто-то толкнет вашу мамку под поезд в метро находясь в психозе, или будет лечить на отъебись ее деррессию, так как будет возиться с бумажками по выписке ОПа, за которого ебет уже заведующий. А рабочий день короток.
А что написано в свидетельстве о рождении?
Ты живешь в России, ты гражданин России, твое объяснение "нерусскости" вызвало бы еще больше вопросов. Ведь ты действовал не в соответствии с религиозным обрядом, например, встав помолиться, или сделав что-то подобное. Твое поведение девиантно в рамках того социума в котором ты живешь, понятие нормы толкуется не только из мракобесных и закостенелых определений христианской морали, но и вещей более глубоких, а равно и наоборот примитивных, если вам это непонятно, то разговор не имеет смысла.
И кстати, что немаловажно, если бы ты "осквернил" не вечный огонь, а скажем выставку современного искусства уехал бы точно также. Догадываешься почему ?
Чеченцы тоже граждане России, что не мешает им резать русские головы.
Причем тут военные действия? Никто бы это кстати отклонением не посчитал, а банальной жестокостью и преступлением военного времени, и судили тех людей пл закону. Идиосткий пример.
Всякие православные оскверняли - не уехали
А еще говорят тоталитаризм, полицейское государство, человека до сих пор даже не закрыли за жестокое обращение с животными и даже не стали собирать на него характеристику. Нам до какого-нибудь США еще катиться и катиться.
>И повторюсь, никто ГОДАМИ не держит
Только вот я видел тех кто по 10 лет лежит и лежать ещё наверно до смерти будет. Друг говорил что видел воочию при совке карты с печатью конторы и надписью-возвращение нежелательно.
Я бы тоже с удовольствием порезал русне головы, но к сожалению в Москве сейчас нет войны.
Русня даст тебе пизды, ты это прекрасно понимаешь. Так и будешь издеваться над зверушками, а потом попробуешь раскрыть потенциал, напав на какую-нибудь безобидную старушку, но и там зафейлишься - тебя либо бабка забьет, либо прохожие.
>политачу нужны свои герои.
Какая доска-такие и герои.
Куда ссылка на ютаб делась?
Золотце, да ты ведь точно такая же русня, как и те, кого ты ненавидишь.
Ты ведь вообще ничем от них не отличаешься. Такой же агрессивный и ксенофобичный. И я понимаю, почему тебе шизотипическое расстройство личности поставили. Ты же социопат, по твоим пастам это прекрасно видно. И все у тебя кругом виноваты, кроме тебя.
Ты ведь вообще ничем от них не отличаешься. Такой же агрессивный и ксенофобичный. И я понимаю, почему тебе шизотипическое расстройство личности поставили. Ты же социопат, по твоим пастам это прекрасно видно. И все у тебя кругом виноваты, кроме тебя.
Ага, объявился, значит. Наш блудный сын.
Я могу сказать, что я очень недоволен.
Недоволен раскладом, что либерах и русофобов, которые вроде как должны тяготеть к белым людям, шкварит настоящий белый негр с культом насилия. Сожжение хомячков на плите на камеру, убийство животных, похищение девочек - нет, не катит, друзья. Это Африка.
В общем, если вата или невата соблаговолит наведаться домой к ОПу данного треда по нужде, даю ей на то своё благословление. ДС1.
Я могу сказать, что я очень недоволен.
Недоволен раскладом, что либерах и русофобов, которые вроде как должны тяготеть к белым людям, шкварит настоящий белый негр с культом насилия. Сожжение хомячков на плите на камеру, убийство животных, похищение девочек - нет, не катит, друзья. Это Африка.
В общем, если вата или невата соблаговолит наведаться домой к ОПу данного треда по нужде, даю ей на то своё благословление. ДС1.
Его ранимая душа либерала не выдерживает давления мрачной, тоталитарной и рабской Рашки, заставляя совершать такие перформансы. Общество ебануто, а не этот господин.
Сосачую, настоящий либерал уровня по.
>настоящий белый негр с культом насилия. Сожжение хомячков на плите на камеру, убийство животных, похищение девочек - нет, не катит, друзья. Это Африка.
Ну так епта, тяжелое детство - отсюда и девиации в психике.
Домашний адрес сабжа.. Он теперь известен. Надо только уточнить квартиру. У соседей, может. Телефоны всех квартир в том подъезде тоже есть.
Если какой анон надумает - заглянуть, навестить, поговорить по-мужски, дать в душу или просто позвонить по телефону.. Отписывайся в треде. Будет весело.
Если какой анон надумает - заглянуть, навестить, поговорить по-мужски, дать в душу или просто позвонить по телефону.. Отписывайся в треде. Будет весело.
То есть, Никитос своими перформансами еще и саботирует правоохранительную и медицинскую систему рашки, которая нянчится с ним вместо того, чтобы ловить и лечить настоящих бандитов и маньяков, которые тем временем грабят и убивают пидорах implying что без Никитоса врачи и мусора честно и увлеченно занялись бы своей работой, ЛОЛ Brilliant!
> дать в душу
Гомосяч уже даже не скрывается.
>Преображенское Кладбище было практически безлюдно, посему ничто не помешало мне снять штаны и окропить мочей Вечный Огонь, горящий тут во славу русской победы и русских солдат. Так же на "вечном" огне был сожжен портрет Путина. Увы съемка оборвалась на середине процесса и видео не вышло, как случается если нечаянно закрыть объектив смартфона пальцем (смартфон считает, что его сунули в карман и снимать не надо).
Стой , подожди, ты тогда запилил видос, где не видно нехуя, даже звука льющийся мочи не слышно, а тем более сожжение како-то портрета. ты там даже не нагнулся, как наглулся бы в костру, если бы что-то жег. Твой пиздеж на целый оп-пост, как ты всех пабедил и СНЯЛ ЕЩЕ АДНО ВИДЕО, НО ИГО НИ МОЖИШЬ ПАКАЗАТЬ, выглядит хуже оправдания васи из 5 класса, что аргументирует свое опоздание на математику застреванием в лифте, когда учитель знает, что вася живет с мамкой в частном доме.
в целом забавные фантазии получились. Проирал с тебя.
Стой , подожди, ты тогда запилил видос, где не видно нехуя, даже звука льющийся мочи не слышно, а тем более сожжение како-то портрета. ты там даже не нагнулся, как наглулся бы в костру, если бы что-то жег. Твой пиздеж на целый оп-пост, как ты всех пабедил и СНЯЛ ЕЩЕ АДНО ВИДЕО, НО ИГО НИ МОЖИШЬ ПАКАЗАТЬ, выглядит хуже оправдания васи из 5 класса, что аргументирует свое опоздание на математику застреванием в лифте, когда учитель знает, что вася живет с мамкой в частном доме.
в целом забавные фантазии получились. Проирал с тебя.
Адрес напомни, помню что дом 7 и второй этаж. Думаю с фейка в кисокласниках и втентаклике начать унижать хачей и вату, приглашая на стрелку к никитке домой.
Есть у кого фотка его паспорта без замазанной серии и номера?
сажу забыл
Кстати, а фото/втентаклик его подруги Газизы есть?
>похищение девочек
Что? Никитка похитил девочку?
Никита, объяснись, зачем ты похитил малолетнюю самку пидорахи?
Однако, сейчас не нужно быть долбоебом, чтобы уехать.
Ну он не полный долбоеб, погромирлвать на лиспе научился.
>Никитка похитил девочку?
Пока планирует.
Пользуясь случаем хочу поздравить Никитку с очень важным достижением на его жизненном пути.
Ты теперь 100% невыездной.
>Думаю с фейка в кисокласниках и втентаклике начать унижать хачей и вату, приглашая на стрелку к никитке домой.
Весёлый у тебя план.
Шушенская 7, второй подъезд. Квартира предположительно 20-я, надо уточнять.
Пруф вылазкой анона.
Даже если предположить, что ты не пиздишь, уебище, то что мешает использовать борацкую Беларусь?
Оправдывайся.
Кстати да, с такими диагнозами никаких убежишь за полит взгляды на западе.
Анон, как называется болезнь головых когда дико хочется обнимашек?
эпилепсия
Эмигрировать из России в Белоруссию это победа. Уебищем твой папка был, выблядок портовой шлюхи.
У него и так шансов было крайне мало, а тут уже все.
Хуя свинособаке обоссанной неприятно. А из Беларуси россиянину никуда не уехать, да, собачко?
Дедок-сотрудник в начале видоса, кстати, забавный типаж (напоминает своей холеностью, нейтральной полуулыбкой и неподвижностью в деревянистой стойке в течение нескольких секунду какого-нибудь NPC компьютерной игрушки) и видно, что еле сдерживается, чтобы не начать проигрывать при декламациях про гомосексуалов - но совершенно непрофессионален. Думаю, Никитос его своей акцией уволил. Когда тебе вверена ответственность за что-то (да хоть бы за свою шкуру каждому из нас) - нужно легче верить людям, которые рассказывают, как они хотят этому чему-то навредить.
Кстати, ещё раз спасибо всем анонам, которые принимали участие в деаноне на протяжении прошлых четырёх тредов, улетевших в архивач. Ваш труд и моральная поддержка были не напрасным.
Сейчас, когда Золотце таки вернулось на своё место жительства, мы будем пожинать плоды наших трудов и ловить много, много лулзов.
Сейчас, когда Золотце таки вернулось на своё место жительства, мы будем пожинать плоды наших трудов и ловить много, много лулзов.
>Суть ясна, понятие нормы в плане психики трудоформулируемо-у бушменов оно одно, у дагестанцев и иранцев другое, у русских и американцев третье.
В магазине — продавец. В экономике, так сказать, необходим. Это, так сказать, система в составе 120 единиц.
Фотографируете Мурманский полуостров
Ну и что ты ему сделаешь?
Все в традициях тех двачей, когда на гейсайтах назначали свидание на петровско разумовской требуя прийти с розой, и параллельно унижали хачей и приглашали на стрелку на петровку и говоря что буду с розой.
>Кукарекающим про ватанов, карательную психиатрию и прочее интересно было бы услышать аск бы вы себя повели и расценили, будучи обычными обывателями, если бы ОП облил мочой, скажем ваш сервер
Можно стать воздушной планетой. И будешь уверен, что эту планету примут по учебнику. Значит, на пользу физики пойдет одна планета.
Величина, оторванная в область дипломатии, дает свои колебания на всю дипломатию. А Илья Муромец дает колебания только на семью на свою.
Хех, а почему именно я? Делать, конечно же, будут другие желающие, которые обязательно найдутся.
Я надеюсь, ты принимал участие в тех четырёх тредах, внёс свою лепту, так сказать?
Интернетовский, ты?
>понятие нормы толкуется не только из мракобесных и закостенелых определений христианской морали, но и вещей более глубоких, а равно и наоборот примитивных, если вам это непонятно, то разговор не имеет смысла.
А крепкий учебник будет весомее, чем гастроном на улице Герцена. А на улице Герцена будет расщепленный учебник. Тогда учебник будет проходить через улицу Герцена, через гастроном № 22
О том и речь, что нихуя Никитке питерский "анон" не сделает.
Нет-нет, я тебя спросил, ты сидел в тредах поиска Никитки, поддувал поиск его адреса?
Разумеется, желающие увидеть Никитку в живую будут из ДС1
Порашные школьники обоссутся при виде 30 летнего русофоба. Будут только мямлить под нос себе про либерала.
Тоже забавно будет. Только желательно, чтобы они на видео записывали, а то как лулзы получать?
А ты ответил, что ты, ссыкло, нихуя ему не сделаешь.
> я тебя спросил, ты сидел в тредах поиска Никитки, поддувал поиск его адреса?
Я не получаю зарплату в ООО Интернет-Исследования Санкт-Петербург, улица Савушкина, дом 55 - у меня есть нормальная работа. А для остальных анонов напомню, что коллеги Силантия Давидовича форсили как поиск потерявшегося Никитоса, чтобы узнать что с ним случилось.
> Разумеется, желающие увидеть Никитку в живую будут из ДС1
Ты еще кулачком потряси, тогда Никитка точно испугается маленького петушонка.
> ДС1
Учи мемы лучше, чтобы не быть трендом.
Все еще проще - зассут на этапе дивана.
>А для остальных анонов напомню, что коллеги Силантия Давидовича форсили как поиск потерявшегося Никитоса, чтобы узнать что с ним случилось.
Хех. Зайди в архивач в тот самый тред, где начали искать его адрес, и посмотри, какая именно мотивация была у анона.
Но ты в любом случае молодец, полезный дурачок. Я просто хочу уточнить, ты серьёзно сидел в тех тредах и помогал искать адрес Никитки, рассчитывая, что ему хотят помочь? Красава.
Бляяяять как хорошо что я на востоке России живу, у нас ни фанатиков-НОДовцев, ни шизоидных "никиток". У нас недалеко Владивосток, море, красная икра, тачки японские, и главное никаких ватников,либерах, пидорасов, гомофобов, только люди, совмещающие жизнь для себя и на благо государства.
> Хех.
> Красава.
Точно уебище не отсюда.
> Но ты в любом случае молодец, полезный дурачок. Я просто хочу уточнить, ты серьёзно сидел в тех тредах и помогал искать адрес Никитки, рассчитывая, что ему хотят помочь?
Какой же ты тупой. Тебе уже два раза прямо сказали, а ты по-прежнему не понимаешь и проецируешь.
Хотя чего это я, потупчиха очень хорошо про вас и твоих коллег сказала.
Продолжай петушиться на Никитоса. Даже дверь обоссать зассыте.
БЛЯТЬ ТУЫЕ ХУЕНОСЦЫ, КАК ЖЕ У МЕНЯ ГОРИТ.
Когда блять тянки убивают собачек вы с бутылкой в жопе злорадствую отправляете их на сгуху, а как какоето больное куньё сжигает хомяков на плите, дык вы радуетесь и просите ещё.
Когда блять тянки убивают собачек вы с бутылкой в жопе злорадствую отправляете их на сгуху, а как какоето больное куньё сжигает хомяков на плите, дык вы радуетесь и просите ещё.
Хомяк это одно, а систематическое жестокое убийство собак и котов это иное.
Иди на хуй, идиотка.
только помимо хомяка он ещё и питуха рубанул. И под ваши же аплодисменты он дальше будет веселится, убивая животных, вбрасывая на всеобщее обозрение.
Петух это вообще домашняя живность, дурочка.
Хм, а ты забавно верещишь. Никитка, с другого компа зашёл?
Ответь лучше, почему слить Золотце ватному быдлу - это плохо? По-моему, он самым очевидным образом дискредитирует всех либералов. У человека менталитет настоящего негра. Такой человек - настоящий ходячий зашквар, и если он это понимает, то тем только хуже.
И я реально рекомендую тебе зайти в архивач в первый тред и посмотреть, какая мотивация была у анонов, начавших поиск его адреса.
Веган что ли? Солидарен с вашим движением, но у нас тут ритуальное действо, тащемта.
Потому что он русофоб, оппозиционер и противник Пукли. Ты привык жить в оковах шизы, что даже не понимаешь, что Никита нормальней всех нормальных, а шизик это ты и усредненный обыватель.
А ещё жидов и своей мамки.
На самом деле его проблема в том, что он хотел изжить из себя пидорашку, а превратился в примитивного негра. Тут тоже надо понимать, в какую сторону ты идёшь, избавляясь от пидорашести.
У человека тонкая душевная организация и он тяжело переносит жизнь в России, очевидно же. Да и не всем же интеллигентами с моноклями быть.
Никит, ты поосторожнее, а то ведь пидарахи и правда попытаются тебя убить или отпиздить. Смени место проживания на всякий пожарный.
А то в случае удачи они тут на говно исходить месяц будут. А анону ты нужен со своими акциями.
А то в случае удачи они тут на говно исходить месяц будут. А анону ты нужен со своими акциями.
Не спорю. Но он стал слишком зашкварен. Представь, что ты либераха-русофоб, высмеивающий русский культ насилия, и тут появляется настоящий дикарь, разом дискредитирующий всех либерах и русофобов, потому что у него самого культ насилия похлеще, чем у пидорах. Что делать в таком случае? Слить дурачка, разумеется.
Мне самому интересно, пидорахи такие ссыкливые и инертные, как о них говорят, или они всё-таки соблаговолят поднять жопу ради Золотца.
Какие нибужь долбоебы найдутся, народу много. Чо его пиздить то? Боец из него никакой, изза психиатрии осторожности у него никакой нет, наблюдение он не спалит. Настучат ольки в какой нибудь нод или еще куда.
Но я все таки надеюсь, что место жительства он поменяет. Хотя это удивительно как долго до него пытаются добраться , при том что в общем-то все данные на него есть, да даже Газизу ту же можно выпалить и уж потом выйти на него или в базе данных слитой поискать какой нибудь, благо их много сейчас.
У него уже установили два места жительства, по одному из которых он находится сейчас.
Вообще, человек мог бы придти к успеху, если бы не переходил черту. Но какой-то неведомый африканский ген взял своё, из-за чего он по зову предков опустился на уровень нигера. Сжигание хомяка, а в планах еще потрошение овчарки, похищение девочки.. Мда. Fuck niggers. Уже не жалко, в самом деле.
Сделай скрин с коментов в ютабе, где он пишет, что не либерал, а ирл его никто не знает да и ебанутое какое-то увлечение для ирл
Твоя главная проблема в том, что ты недостаточно русофоб: считаешь, что перед русаками надо какую-то планку держать, убеждать, что либералы/лгбт/глобалисты нормальные ребята и тому подобное. Это не прокатит, потому что животным просто безразлично, у них есть политические клише, навязанное даже не полит. передачами на первом, а какими-нибудь вестями, которые уж все пидорахены смотрят, и всё. А в политаче другое зверье обитает, им нравится крепкий хуец и пошли дальше рационализация и маневры. Бесполезно пытаться держать какую-то марку изначально полит. клише, проще от него отказаться, если ты в политику хочешь, конечно.
Смотри, тут всё дело в том, что русофобия сама по себе многовекторна - она не имеет одно конкретное направление. Можно быть русофобом с точки зрения белого человека, с точки зрения космополита, азиата, папуаса или же, что самое плохое, негра - потому что, как известно, именно среди негров царят наиболее отсталые нравы. Ну какой смысл быть русофобом, если ты сам - вонючий папуас-зулус, жрущий людей? Грубо говоря. Смысл есть только если ты пытаешься наставить русню на путь белого человека.
Поэтому вот это вот Золотце портит всю малину, опуская всех русофобов до своего негритянского уровня. Неприятно, понимаешь ли. Зашкварно.
Конечно, никаким либералом Золотце не является, со своей нигерской позицией он ненавидит в том числе и их. За одно сожжение живого хомяка на плите либералы имеют право записать Золотце во враги.
Странное животное, я даже не удивлён, что его отправили в психушку.
Мочиться на память ДИДОФ, благодаря которым ты, к сожалению, не в печи - зашквар на всю жизнь.
Ну, так стан русофобов это не Академия Наук, надо всего-лишь ненавидит русню, чтобы причаститься. О каком объективном уровне тут можно говорить? Да и почему он тебя волнует?
Нет, не просто. Может быть ещё и цель (вектор). Я не говорю, что она бывает у всех, но в целом она часто присутствует. Эта цель может быть в том, чтобы высмеять одни порядки и повадки в пользу других.
В данном случае Никитка дискредитирует правильную русофобию неправильной.
Кстати, мне было бы похуй на разные сожжения флагов, ссаньё на вечные огни и т.д., если бы он не перешёл черту, опустившись до насилия и нацелившись, в том числе, на людей (по его же словам из старых тредов). Тут, я думаю, его уже можно сливать с потрохами. Хоть я и ненавижу вату, если она начнёт его травить (ввиду из практически вскрывшегося домашнего адреса и телефона), я не буду сильно горевать.
Ты чо ахуел? Он лулзы доставляет, нехуй мешать.
Лулзы будут. Просто новые.
Никита, ты молодец. Больше акций, хороших и разных - но не пались и не спеши сесть.
Русский русофоб
1) Разберись уже с определениями, толкуыто воду в ступе толочь тут.
2) Ты против насилия, но призываешь к травле/избиению. Двойные стандарты такие двойные. Не по-либеральному это.
>1) Разберись уже с определениями, толкуыто воду в ступе толочь тут.
Давно уже разобрался. Рекомендую просто перечитать мои два предыдущих поста более внимательно, осмысленно, а не читать их беглым взглядом.
>2) Ты против насилия, но призываешь к травле/избиению. Двойные стандарты такие двойные. Не по-либеральному это.
Не совсем. Конкретно я не призываю ни к чему. Я лишь сторонний наблюдатель того, как всё возникнет само собой - сами возникнут недоброжелатели, желающие выйти на контакт, как аноны начнут ловить лулзы, как всё завертится-закрутится.
Это имеет сразу несколько приятных результатов - лулзы; если не исчезновение, то по крайней мере приглушение его кукареков; ну и, наверное, некое метафизическое наказание за переход черты. Всё-таки если человек сжигает корчущегося хомяка живьём на плите, он явно переходит черту.
>Давно уже разобрался. Рекомендую просто перечитать мои два предыдущих поста более внимательно, осмысленно, а не читать их беглым взглядом.
Толку-то в этой хуйне разбираться? Это же определение неформального понятия от анона с пораши.
>Не совсем. Конкретно я не призываю ни к чему. Я лишь сторонний наблюдатель того, как всё возникнет само собой - сами возникнут недоброжелатели, желающие выйти на контакт, как аноны начнут ловить лулзы, как всё завертится-закрутится.
Ну, вот и славно, а то можно подумать, что ты радуешься чьим-то мучениям.
>Толку-то в этой хуйне разбираться? Это же определение неформального понятия от анона с пораши.
Вот я про порашу и говорю. У многих анонов под русофобией скрывается глубокий смысл, особая воспитательная идеология.
> гендер-квир
новый сорт петухов?
> Газизы
Ки\то такая?
Че делать будешь?
Это такая фишка SJW. ОП из этих, сам понимаешь.
> с каких пор?
Ну как минимум ты этому пример.
Какого видоса?
Только я хочу, чтобы он перешел с хомячков на человечков?
Эй, оп, давай, сделай это. Ты ведь знаешь, как вату раззадорит заснятое на ютубчик ритуальное убийство ребенка. Дети это цветное же.
Никитка слишком трусливый, при этом злобный, любит провоцировать агрессию, а потом визжать какие РУССКИЕ ПЛОХИЕ.
Вся эта борда сошла с ума
Почему у ебанутых такие глаза? Заплывшие, ленивые, не сфокусированные, как будто сознание не участвует в их работе. Это какая-то болезнь?
Когда вместе с быдлом, то это не лулзы.
Никита, тебе понравились рассказы про тебя?
Я тут погуглил, эта хуйня называется низкий тонус лицевых мышц
https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9C%D1%8B%D1%88%D0%B5%D1%87%D0%BD%D0%B0%D1%8F_%D0%B3%D0%B8%D0%BF%D0%BE%D1%82%D0%BE%D0%BD%D0%B8%D1%8F
Сейчас нужно высшее образование или подтвержденный опыт работы.
>Ты теперь 100% невыездной.
Что мешает перейти границу нелегально?
Некорректно с предубеждением поставленный диагноз - лишний повод для убежища. См Конвенцию ООН. Россия теперь ущемляет мои права, запрещая водить автомобиль.
Некорректно с предубеждением поставленный диагноз - это когда человек был антисоветчиком, а его упекли в дурку.
А когда рускоеврейский метис занимается живодерством и испражняется в общественных местах, и его увозят в дурку - это нормально, и поскольку в Еуропке не одни идиоты живут, ждет тебя веселый подсрачник до самого Сыктывкара.
Пограничники. Сядешь опять за незаконное пересечение границы. Только уже в другое место.
Да и пересечешь ты ее, дальше ты что делать будешь? Тебе не дадут политического беженца в нормальной стране. Ибо твоя борьба с путинским режим - это сжигание хомяков и резание петухов. Западные зоозащитники будут явно не в восторге. Отправят обратно, на родину.
Тогда он просто возьмет в заложники малолетнего гражданина ЕС, чтобы все поняли серьезность его намерений.
С какого перепугу и когда я стал либералом? Я исключительно за напалмовый ковер над Москвой - единственный способ исправить русских. Либерализм же русским не доступен, как квантовая механика древнему неандертальцу. Только поголовное истребление русни и заселение сюда хороших людей.
А я не борюсь с путинским режимом. Я борюсь с русскими, как со стадом скота.
Ты ответь, Золотце, тебе понравились рассказы про тебя? Ты там в большом авторитете. Загляни сюда, тебя там ждали несколько дней, пасты тебе посвящали - https://2ch.hk/po/res/19648446.html
Идея неплохая, тамщето. Возможно тогда его не депортируют, а посадят в настоящую европейскую тюрьму. Пытайся в Норвегию бежать, я посмотрел в каких условия Брейвик сидит, мне аж самому захотелось преступление в Норвегии совершить.
в дурку увезли за русофобский вандализм.
какой-то идиот написал какую-то лабуду - русня обгадилась от счастья.
Генетические заболевания являются наиболее частой причиной:
Синдром Дауна — наиболее часто
Синдром делеции 22q13
Дефицит 3-метилкротонил-КоА карбоксилазы[2]
Ахондроплазия
Синдром Айкарди
Болезнь Кэнэвэн
Центронуклеарная миопатия (включая миотубулярную миопатию)
Болезнь центрального стержня
Болезнь Дежерина — Сотта
Семейная дизавтономия (синдром Райли — Дея)
Синдром Опица — Каведжия (синдром FG)
Синдром Мартина — Белл
Синдром Робинова
Синдром Грисцелли 1 типа
Гипофизарный нанизм
Спинальная мышечная атрофия
Болезнь Краббе
Синдром Лея
Синдром Марфана
Болезнь Менкеса
Метилмалоновая ацидемия
Миотоническая дистрофия
Болезнь Ниманна — Пика
Некетотическая гиперглицинемия
Синдром Прадера — Вилли
Синдром Ретта
Септооптическая дисплазия (синдром де Морсиера)
Спинальная мышечная атрофия
Болезнь Тея — Сакса
Синдром Патау
Синдром Вильямса
Никитка, ты же дегенерат, тебя по пьяни зачали.
Синдром Дауна — наиболее часто
Синдром делеции 22q13
Дефицит 3-метилкротонил-КоА карбоксилазы[2]
Ахондроплазия
Синдром Айкарди
Болезнь Кэнэвэн
Центронуклеарная миопатия (включая миотубулярную миопатию)
Болезнь центрального стержня
Болезнь Дежерина — Сотта
Семейная дизавтономия (синдром Райли — Дея)
Синдром Опица — Каведжия (синдром FG)
Синдром Мартина — Белл
Синдром Робинова
Синдром Грисцелли 1 типа
Гипофизарный нанизм
Спинальная мышечная атрофия
Болезнь Краббе
Синдром Лея
Синдром Марфана
Болезнь Менкеса
Метилмалоновая ацидемия
Миотоническая дистрофия
Болезнь Ниманна — Пика
Некетотическая гиперглицинемия
Синдром Прадера — Вилли
Синдром Ретта
Септооптическая дисплазия (синдром де Морсиера)
Спинальная мышечная атрофия
Болезнь Тея — Сакса
Синдром Патау
Синдром Вильямса
Никитка, ты же дегенерат, тебя по пьяни зачали.
>пытаешься наставить русню на путь белого человека.
Русню надо истреблять, а не наставлять. Методы я изложил в одном из своих эссе:
https://github.com/saniv/text/blob/master/why-russians-must-go.md
> Сейчас нужно высшее образование или подтвержденный опыт работы.
Мне не рассказывай, ок?
как же ты попал на запад без оных? Единственный другой путь - убить негра и жить по его SSN
>белый негр
вы еще и расист?
>человек сжигает корчущегося хомяка живьём на плите, он явно переходит черту.
Нео, черты нет.
>среди негров царят наиболее отсталые нравы
опять какой-то расизм. Ясен уровень /po/
Надо было навеки оставить тебя в дурке, мразь ебаная.
Привет, Никитоз.
Так получал бы вышку или фрилансил бы на западные фирмы, чем хуйней с петухами и хомяками заниматься, дебич.
У меня нет 12 классов образования и я не хочу учиться на русском языке, посему сначала надо убежище получить, а затем учиться.
Даже русский язык стал вызывать отвращение, ведь русский язык не может похвастаться ни лаконичностью иврита, ни простотой английского, ни мудростью китайского. Русский язык рождает орфографические ошибки, ведь русский текст на порядок сложней редактировать, ибо маленькое изменение требует править склонения по всему предложению. Использовать русский язык для конструктивных проектов - все равно что забивать гвозди куском кала.
Язык русских ограничен, как система сигналов в колонии вредоносных бактерий, и заточен веками преступной русской истории под определенные людоедские цели. Русские постоянно доказывают, что основные области применения их языка - это: негатив, ложь, агитация к убийству и покрытие убийств, совершенных русскими. Русский язык позиционируется как средство для испражнения, разведения демагогии и сброса негатива. Русский язык чужд разуму и созиданию. Несколько веков либералы пытались облагородить русский язык, вводя в него слова и знания из цивилизованных языков, но сделали русский лишь более монструозным чудовищем, ибо как говорят американцы, "you can't polish a turd."
Коим образом ты планируешь переезжать, не имея никаких полезных навыков?
Кроме немного английского и быдлокодерства. И не гони свою хуйню про святой запад, святой он только в мечтах либерах и для арабов да нигр с ближнего востока.
1. попрошу убежище.
2. если откажут возьму в заложники светловолосого германского ребенка и еще раз попрошу убежище в обмен на жизнь ребенка.
А с чего ты взял, что тебя не нейтрализуют пулькой в рожу?
Европа может быть и ныне спит, но позволять всяким рандомным славянам просто так брать в заложники детей никто не согласится.
И после такого манёвра о тебе пойдёт оооочень интересная слава. Тебе гарантированно будет, скажем, заказан путь даже просто мимо русских магазинов, потому что иммигрировавшие честно будут стремиться тебе набить ебало за такие фокусы и за дурную славу на весь народ.
А вот это годно,надо бы форсить,что павленский питух и ничтожество,а никита охуенный оппозиционер,у этих пидорасов ЧСВ зашкаливает,поэтому павленский будет ещё хлеще изворачиваться,что бы быть пиже никиты.А нам с этого мракобесия будет только хорошо,ибо нам не хватает веселья.
Ну да ладно, чудом переехал, правительство держит в секрете кто устроил недавний цирк со стволами, корзинкой и драмой.
Кем ты блядь работать будешь? Быдлокодеров там хватает, рабочая сила из Польши есть.
1. возьму заложника в непростреливаемом помещении (туалете)
2. что мне терять, кроме российского гражданства? Моя жизнь все равно ничего не стоит.
Обучусь в ВУЗике и буду работать программистом в биоинформатике по части молекулярной печати.
А что заставляет тебя думать, что кто-то устроит тебе бесплатное обучение?
>implying you know English well
Go ahead, m8, post on 4chan about your grand plans. For some odd, peculiar reason nobody believes me when I say we have an interesting alternative to Chris-Chan.
Здорово, Никитос. Жги дальше, шоу маст гоу он!
Will be working, during educatiion, and then take a credit.
Слушай, а что ты паишься? Язык знаешь, кодить умеешь, пожно хоть завтра в Европу пенебраться, а не здесьюгнить заживо
А я тебя помню. Ты тут года три другому анону свои мысли доводил.
Алсо, у меня вопрос. А чего так быстро из дурки выпустили?
дурку закрывают после нового года, посему массовая амнистия, для диссидентов вроде меня. Иначе могли бы и год продержать.
Никита, блять, займись литераторством, издайся там, за границей. Ты что, не умеешь русофобией торговать ? А там, если попрет, то и уедешь. Ты тут, к сожалению, не нужен. Писать у тебя получается очень неплохо. У тебя же способности к прозе.
Не прокатит. Я прогрммист до мозга костей. То что в рассказе - взято из жизни, посему относительно читаемо. Иначе я могу только скучные статьи со ссылками писать. А литератару надо обладать фантазией, слогом и разными приемами. Это свою я профессия - надо любить языка и окончить хотя бы журналистский факультет.
Куда видео дели?
Блядь, это ахуенно.
Как же ты себя закопал сам, воистину сядь и смотри, а мимо тебя проплывут трупы врагов.
Вот и ты проплыл, только в реке говна. Дурка лол, на перо взяли. Ну все чмоня, никаких убежищ и разбираться теперь никто не будет. Скажут буйный и на вязки посадят вместо убежищь. А закопротивляешься - галкой обколят. Все, ты теперь как проекция своего петуха русича, надел плащ копротивленский, а как голову резать начали - покакал под себя.
Как же я ору блядь.
Как же ты себя закопал сам, воистину сядь и смотри, а мимо тебя проплывут трупы врагов.
Вот и ты проплыл, только в реке говна. Дурка лол, на перо взяли. Ну все чмоня, никаких убежищ и разбираться теперь никто не будет. Скажут буйный и на вязки посадят вместо убежищь. А закопротивляешься - галкой обколят. Все, ты теперь как проекция своего петуха русича, надел плащ копротивленский, а как голову резать начали - покакал под себя.
Как же я ору блядь.
Ну так напогромируй че-нибудь полезное, за что можешь гордиться и использовать в резюме. Сделай гипертекстовый политач на С++.
А сейчас политач не гипертекстовый?
Вот этому феназепама отсыпьте.
Но не на крестах. А тут можно стать успешным выучив кресты. Ведь так все в програмаче говорят.
Никита, не выдумывай и не накручивай сам себя. Никакого журналистского факультета не нужно заканчивать. У тебя получается и так неплохо. Оглянись вокруг, наконец, посмотри на литературные тренды. Твоё эссе можно было бы хорошо продать и издавать, разумеется, очистив его от явно экстремистских высказываний. Причем не здесь, а на Западе. Всё, что тебе надо сделать — закончить его, дополнить и связаться с одним из издательств за рубежом. Это никак не противоречит твоему увлечению программированием. Напротив — покзывает твою многосторонность. А совершать эти низкопробные «акции» — не твоё. Совершенно. Это только унижает тебя. И, заметь, никого больше. Лично мне очень грустно, что талантливый человек как ты так распыляет свой талант и драгоценное время и не может реализовать себя полноценно. Это просто ужасно, неестественно. Послушай мой совет. За попытку денег не берут. Попробуй. Просто попробуй. Счастье и благо оно никогда не падает с неба всё и сразу. Не загоняй себя самого в рамки и шаблоны, авторства самого себя.
> как же ты попал на запад без оных? Единственный другой путь - убить негра и жить по его SSN
Нет, это не единственный другой путь.
Батюшки, этот тред зажироточил.
Как же охуенно знать, что ты не настолько поехавший
зачитавший на видео пасту про охоту на коммипетуха
зачитавший на видео пасту про охоту на коммипетуха
Истребление русских баб на порядок полезней человечеству чем убийство русских мужиков. Если истребить всех русских мужиков, то "бабы еще нарожают". Однако выведение русской самки из детородного состояния действительно сократит популяцию русских. Поэтому я призываю всех здравомыслящих людей прежде всего ликвидировать русских баб всеми возможными способами, будь то стерилизация или расстрел. Мужики сами вымрут, как муравьи дроны в муравейнике без самки.
Старых баб убивать не надо, ибо они уже никого не родят, зато не могут работать и требуют пенсию у России. Убивать надо именно молоденьких и здоровых русских баб, которые еще не успели родить/воспитать. Так же прекрасно убить мать одиночку без бабушки, тогда ее выводок пойдет в детдом, где вылупится в карьерных уголовников или бомжей, а это миллионные убытки экономике людоедской России.
На словах ты Лев Толстой.
А как определить русня перед тобой или не русня?
Спроси. Хороший человек себя "русским" не назовет.
Алсо, начал перевод рассказа на английский
https://github.com/saniv/text/blob/master/one-life-in-russia-eng.md
Совсем не дают?
это никита наверно
Вот это предъявы! А ОП треда типа полностью нормальный, да?
То что такие у вас время отнимают и в бумажках копаться приходиться, это недостатки медицинской системы россии, а не ОПа.
А видосы где новые?
Где видео?
>ГОДАМИ не держит, выписывают таких васьков максимум через неделю
Оп пролежал практически два месяца и получил шизофрению, котрой у него нет. Вся суть русской психиатрии.
>получил шизофрению, котрой у него нет
Кек
Обратился к Сайентологам на cchr.ru
Они тоже не любят русских психиатров.
Они тоже не любят русских психиатров.
Для саентологов ты не представляешь пользы, так как нищий.
обещают помочь бесплатно
Никита, вы такой же дегенерат и шизофреник, как и Павел Шехтман.
Но если того отчасти извиняет то, что он еврей, и обнадеживает, тот факт, что он уже свалил из России, то вы, Никита, плоть от плоти этой страны, и, если в жизни есть справедливость, останетесь в ней навсегда.
Знаете, я понял СУТЬ Все беды человечества из-за маленьких хуев.
золотце! а я уж думал тебя прикопали где.
Я правильно понял, что этот не-русский господин предполагает, что большинство русских мужчин рогоносцы и воспитывают детей Макбета?
Не дождетесь. Я умру старый и богатый с десятком детей.
> Моя следующая акция была направлена против иконы русского милитаризма и святой коровы вся Руси - второй мировой войны
Дальше не читал, не интересны рассказы о том как оп любит сосать у своего бати и сидеть на бутылках.
Надо написать не просто чемпион, а чемпион тупорылой гопоты.
сколько не пощу картинку, а русне всегда печет.
только в новороссоссия треде прорекламировали, как первый боец уже бомбанул
золотце плес.
алсо расскажи кулстори "в мире животных". чё там про твою еот и её мужчину без яиц как дальше было.
Я же говорил он в дурке был!
Вообще то он является дурачком, это медицинский факт.
Слава Богу, в моей Германии таких как ты лечат.
Ты жид и пидор. Будь я твоим отцом, который кончил в твою жидовскую мамашу, я бы лучше спустил в рот тюремному петуху. А будь я твоей мамкой, то удавил бы выблядка собственными руками - годик бы посидел, зато такая сумасшедшая тварь как ты, никогда не смогла бы гадить в России.
Траллить пидорашеством уже вышло из моды.
Похождения Никитки в психушке напомнили мне сцену из одного фильма.
https://www.youtube.com/watch?v=ioBueVTZ0RM
>фрогмент
лягушка - коп.
Листаю пикчи двачепаблика и тут вдруг
15 год кстати. Так что никаких "эт не я"
Зато Никитос ебался, пусть и с реверс трапом.
Так где продолжение рассказа? Уже 200 постов обсуждают этого шизика ебаного, а автор простыни так и не подкинул новый кусочек шедевра.
Какое продолжение тебе нужно?
Выпустили его, домой пришел, сейчас сидит здесь срет, это вроде и так понятно.
не пали мои старые посты.
Ахахаха, а твой старый код тоже не палить?
Речь не про самого поехавшего, а про криминальную драму по мотивам:
Тред с Либеральным чтивом уплыл что ли? Ссылку на архивач скиньте.
Даже не знаю. Просто так в дурку не увозят. Может быть не в поганой русне дело, Никита, а в тебе?
Я тут нашел секретную съемку разговора Никиты и Газизы с психиатром в дурке.
Кто тут в фотошоп умеет, прилепите голову Никиты где надо. Да и в других темах можно использовать.
Кто тут в фотошоп умеет, прилепите голову Никиты где надо. Да и в других темах можно использовать.
Лол, а юзать гитхаб для своих высеров это вообще законно? Прозу.ру и что там еще для кого придумали?
в России - увозят.
вот меня все критикуют, а но я действую в одиночку и у меня нет методички. Как правильно действовать, чтобы дали убежище в Европе?
скоро гитхаб в России заблокируют и будешь вконтакте свои когды публиковать
>Как правильно действовать, чтобы дали убежище в Европе?
Гомо-тема вроде работает. Тот рыжий мудакен с ДВДешниками вроде в Германии убежище получил. Начинай форсить что ты какой-то-тамгендер, и тебя жутко притесняют. С флагом радужным возле кремля ходи, доебывайся до прохожих. В результате кто то тебя обязательно отпиздит, и ты наверно сможешь получить убежище, как притесняемое меньшинство. Если конечно к тому времени ебанутые леволибералы все еще будут рулить в Европке. Так что действуй быстро.
Выходи на одиночный пикет против военных действий в Сирии, - сейчас модная тема, если ты заметил. Что-нибудь вроде "Путин не бомби!", или "Хватит лить кровь в Сирии". Короч, объяви конкурс в треде на лучший слоган для одиночного пикета. Потом надо это все дело тебе заснять, значит нужен напарник. Желательно выкрикивать при этом что-нибудь обидное, чтобы до тебя доебались менты. Надпись на плакате продублируй на английском. Будем помогать форсить. На краут покидаем, в свитере посрем и т.д. Учти, что тебе, возможно, после этого не только в дурке придется побывать. Но если, все же, что-нибудь и выйдет, то вата будет гореть. Это хорошо.
Можно щенку горло перегрызть около ФСБ, тоже резонанс создаст. Никитосина, ты ж любишь животных убивать, кмон.
Не найдёшь животного бабку убей, свою мамку или трапа.
Да это хуйня все. Лишний повод для хейта. Он и так перегнул палку с хомяком и петухом, а ведь мог сразу начать с демонстраций.
Но его сознательно игнорирует наше СМИ. Если б не харкач, то я не узнал бы про него и не прочитал его замечательный манифестю
Если он убьёт кого-нибудь про него точно услышат
Если он на Красной площади встанет с плакатом "Путин - убийца", то его точно заметят. Если еще задержат, то вообще будет гут.
Держи, братан-либеран http://arhivach.org/thread/220229/
Вот это годно. Ибо геев у нас пока особо не притесняют, а в Сирии реальных людей русские убивают. Свяжись со мной по [email protected] - пересечемся и обсудим.
Никитос, ВО не обязательно для получения рабочей визы в Европе. Если ты сможешь подтвердить 3 года работы по специальности, то этого будет достаточно.
>Если ты сможешь подтвердить 3 года работы по специальности, то этого будет достаточно.
Не смогу.
>8 мая все должны оплакивать 25 миллионов убитых
Вот с этим полностью согласен
> Какое продолжение тебе нужно?
Продолжение романа про либеральную зону.
> Выпустили его, домой пришел, сейчас сидит здесь срет, это вроде и так понятно.
Так ведь персонаж романа мало общего имеет с этим шизиком.
Блядь, Золотце, спасибо что ты есть. Пока я не знал о твоих приключениях, то думал, что работать я - дно. Но ты самим своим существованием вселяешь в меня чувство собственного достоинства.
>Петух петуха увидел издалека
Напоминаю: Либерализм —это Безнаказанное скотство за чужой счет.
В этом весь его фундамент.
Hi! I'm a programmer, game designer and an artist (a little)
>ОПять на пару дней заблокируют же и пизда.
все это хуйня для галочки
http://hghltd.yandex.net/yandbtm?fmode=inject&url=https%3A%2F%2Fgist.github.com%2Ffiredev%2F074a3ebe3dfc7f5ad8f8&tld=ru&lang=ru&la=1481199744&tm=1481905846&text=https%3A%2F%2Fgist.github.com%2Ffiredev%2F074a3ebe3dfc7f5ad8f8&l10n=ru&mime=html&sign=cd9c132e65583c55462856d84f0039c4&keyno=0
сделай нормальную страницу на гитхаб пейджс, донат прикрути, безработный
так писателем станешь
безработным
все писатели так начинали
>По рыночку.
Ирония в том, что принципиальные рыночники (и тем более либертарианцы) именно за Трампа.
А почему наемные рабочие при рыночке лучше живут, чем при плане?
Потому что весь рыночек — планируемый. То есть он весь при плане. Еще вопросы есть проксисвинка ?
ОП гнида
>весь рыночек — планируемый. То есть он весь при плане.
Спизданул хуйню и доволен.
>Еще вопросы
Зачем ты долбоеб например?
Он просто СКОТИНА. СКОТ, животное, которому по наследству достался мозг, которым животное пользуется как и положено скоту — ради СКОТСТВА.
Зачем ты доволен, спизданув хуйню в ответ ?
Потому что ресурсы гонят заграницу и кидают с этого бабла подачки населению, тем самым всё больше усиливая отставание экономики, ухудшая жизнь будущим поколениям всё больше. Если бы совки не тратились с экспорта на социалочку и инфраструктуру то мы бы тут все вымерли нахуй.
>Описание бытия скотов
Постарайся выражаться по-существу.
Но ведь совок точно так же гнал ресурсы заграницу. Да я и не столько про совок-рашку говорю, сколько про страны первого мира и второго.
а теперь бро, проси убежища. уже можно. только справки собери или подтверждения.
справку мне выдали на выходе из дурки
Боюсь в рассказе больше не будет Газизы. Я не был у Газизы во френдзоне, просто бросил ее, ибо она не хотела покидать Россию, считая себя русской. Я часто издевался над ее православной религией и идеалами, давил на нее. Сейчас она спилась сойдясь с каким-то алкоголиком, посему писать больше не про что и стихов больше не будет.
Бля, то есть вот это вот то самое Золотце, которое на Ычаньке спорило про "мерзкую еврейскую математику" и не верило в существование Токио? Или всё-таки другое?
http://iichan.hk/jp/res/12185.html
http://iichan.hk/jp/res/12185.html
Ну как там? Доехали до Никитоса грозные в интернете школьники? Грозились дверь обоссать.
Никого не было. А по Газизе таки слезу пустил, хотя и не люблю руссские язык, на котором она писала стихи. Все таки часть стихов была посвящена мне и желалал мне успеха.
>Пациенты-алкаши даже составили на меня характеристику "только вид у тебя человеческий, а нутро гнилое".
Эх Никита, Никита, в открытую против народа идёшь же. На что надеешься?
> Никого не было.
Ожидаемо. А как петушились-то.
Ты глуп, Никита. Просто дурак.
Объясню развернуто: Вопреки убеждениям некоторых, я не был у Газизы во френдзоне, просто сам бросил ее, ибо она не хотела покидать Россию, считая себя русской. Я часто издевался над ее православной религией и идеалами, давил на нее. Однако мы оставались друзьями-знакомыми. Сейчас она спилась сойдясь с каким-то алкоголиком, посему писать больше не про что и стихов больше не будет.
У тебя несомненно есть литературный талант. Интересно читать. Развивай его
ты спрашиваешь почему сейчас рабочие стран первого мира живут лучше, чем жили больше чем полвека назад рабочие при плане? Лол, а почему же не наоборот? Возьми совок на пике его уровня жизни и сравни с американской депрессией.
Сейчас капитализм интернационален и поэтому за господ из первого мира плохо живет чернь из третьего, что и позволяет тебе задавать такие вопросы на чанах.
И что в том хорошего ? Ты потерял человека, который к тебе хорошо относился, причем из-за желания выпендриться. Да еще где — на пораше ! Это клинический идиотизм, Никита. Сам ты Россию не покинешь, это очевидно. Но человека ты потерял, еще и нагадив.
>совок на пике его уровня жизни и сравни с американской депрессией.
Совок времен депрессии - это ГУЛАГ. Т.е. рабский труд.
Покину. А человека не жалко, ведь русские - не люди, а она себя считала русской.
>Совок времен депрессии - это ГУЛАГ. Т.е. рабский труд.
При Сталине, людей всех вместе взятых, сидело вдвое меньше, чем сейчас. Про США и говорить нечего. Или ты, Никита, такими протухшими методичками хочешь заклеить дыры в манямирке ?
>русские - не люди
Ровно такие же, как и ты сам. Смешно то, что пишешь ты всё это на языке «нелюдей». Самому не смешно ?
Наоборот дурик, самое интересное только начинается, следи за ней
и спилась как русская. нечего ее жалеть.
я - человек. русские - алкаши.
Начинается окончательная деградация и смерть. Если ее мама насильно не запихает ее на капельницы.
Ну и ты сопьешься.
Не всякий русский — алкаш. И не всякий алкаш — русский.
Никак не пойму, откуда в тебе такие чисто женские обобщения, Никита ? Может ты еще хочешь сказать, что это алкаши тебя никак за границу не выпускают ?
Граница такова, что если русские вымрут, на их территорию придут цивилизованные люди. Тут бужет заграница. Надо лишь дать людям вроде Газизы умереть
Я не русский - я не пью.
А алкоголю похуй кто ты.
Зато лица с тонкой душевной организации вроде тебя рано или поздно приходят к сублимации через алкоголь. Накатил и заебись. Сначала будешь лакомиться относительно дорогим алкоголем, потом перейдешь на водяру и коронуешься в алкаши первым запоем.
>что если русские вымрут,
Не хочу тебя расстраивать, но этого при твоей жизни точно не случится. Мало того: количество русских только увеличивается, включая заграницу. И это никак не зависит от того, пьешь ты или не пьешь, что любопытно. Так что можно смело сделать вывод: ты никогда при жизни не попадешь за границу. Ни-ког-да. А посему, займись делом тут, в России и покажи остальным пример успеха. Правда, думаю, ты на это пока не способен. Только жалуешься на жизнь и просираешь сам себя.
Не пьют не все нерусские, золотце. Только грязные муслимские варвары. Только им не идёт это на пользу. Тебе - тоже.
Я особенный, посему не сопьюсь.
не имею ничего против мусульман.
В детстве, например, ты думал, что станешь кем-то интересным и нужным, а не Забоем Петухов, Поджигаем Хомяков или Никитой Садковым. Так что это вопрос времени.
Сап. Смысла нет вытекать из треда, ибо бирюк в тайге и лично, к сожалению, помочь тебе не могу. Однако очень хочется. Как и говорил, сейчас самая годная и болезненная тема - война в Сирии. Нужен очень простой слоган, продублированный на английский. Анон должен помочь в этом деле. Мой вариант "Путин - убийца, хватит лить кровь в Сирии".
Ну так езжай шахидом в ИГИЛ. В Европку-то у тебя шансев нет. Тебе пора признаться себе, что среднестатистический россиянин лучше тебя и ближе к европейцу, чем ты.
Забой Русичей интересен и нужен.
>"Путин - убийца, хватит лить кровь в Сирии".
Отлично.
Только тебе. Для остальных твои похождения забываются через пару минут. Типа "О, чувак убил петуха....стойте, а это что....о, мемасы, мемчики....". В итоге остается Никита и его Болото.
Газизу-то вбрасывали уже?
https://vk.com/id270408511
https://vk.com/id270408511
Выходишь на одиночный пикет возле кремля, или другой достопримечательности. Все, само собой, на камеру. Пусть это будет человек, которому можно доверять. Тебя загребут, само собой это хорошо. Возможно отпиздят, но это ничто по сравнению с жизнью в России. Со своей стороны начинаем форсить тебя в твиттерах как единственного человека набравшегося смелости сказать правду в глаза. Есть еще Навальный, но его, как известно, давно уже обоссали и раскусили. Занимай нишу, пока есть. Глядишь и куда дальше германии уедешь. Если получится, то задонатим.
>до сих пор горит анус от петуха
это она про меня сочинила (больше ее в вк не было):
"Ты хоть и мил, но ты не добр,
И еще ты немного жлоб,
И еще ты немного груб,
Что касается моих губ.
И еще ты чуть-чуть дурак,
В голове тебя бардак.
И еще ты чуть-чуть лентяй,
И вообще -то ты негодяй .
Ты зануда, такой, сякой
Но я люблю тебя, дорогой."
Ты носишься с этим петухом как мужик лет 30, который в 16 лет срисовал машину с журнала и этот рисунок понравился парочке знакомых. Ну и вот, значит, ему 30 лет, а он до сих пор этот рисунок вспоминает и говорит себе "Да, я могу, вот это я могу!".
>начинаем форсить тебя в твиттерах как единственного человека набравшегося смелости сказать правду в глаза.
>Тут это, Золотце бутылизировали, давайте форсить в твиттерах #СВОБОДУСАДКОВУ
>-Соси хуй, быдло.
>-NYPA
>-Озабоченность судьбой ануса
>-Вариант копипасты на петушиную тему
>-Бгггг....
>-#ДОЛБЯТ_НОРМАЛЬНО
Давай попробуем сделать что-нибудь годное, или дальше будем
>ольки, хохлы, залупа, теорема, пидорахи и т.д.
Ты сам не заебался в этом дерьме плавать?
>фотография с котом который спрашивает зачем?
Никита. Выходи на одиночные пикеты. Там анон сверху всё верно сказал. Типа плакатик "свободу ЛГБТ" и тд. Самое главное видеопруф иметь как тебя менты прессуют. Хотябы один видеопруф. Потом тебе и диагноз твой поможет, скажешь что тебя за полит взгляды в психушке держали как диссидента.
Потом свяжись по инету с группами помощи всяким угнетаемым. В той же германии или куда ты там хочешь.
https://twitter.com/ru2ch/status/809805426929831936
ну все золотце, тебя знатно пропиарили
ну все золотце, тебя знатно пропиарили
>Я особенный
И то правда. Таких, как ты, даже в дурках маловато.
Чем садков отличается от свалившего на хайпе гея-против-десантников и автора "Русской реальности"? Они - вменяемые. Они заранее просчитали и создали хайп, который позврлил им расчитывать на выбивание статуса беженца. Хайп Садкова - психопат, садист, поехавший. У него даже не хватает ума понять, что не стоит публично признаваться в том, что хочешь посредством мошенничества получить статус беженца. Такого не возьмут даже в Зимбабве.
А разгадка проста. Они - умные, волевые и прагматичные люди. Никитушка - всратый, поехавший дегенерат.
Я же ему писал что нужно насрать в храме на службе, тогда его наконец заметят.
Никита молодец.
Доказал что среди сраной русни есть, кроме дураков и ворья, еще и просто скучающие.
Ш*нская улица 7, кв. 20
https://github.com/saniv/text/blob/master/one-life-in-russia.md
Моя следующая акция была направлена против иконы русского милитаризма и святой коровы вся Руси - второй мировой войны, а посему предполагала посетить Преображенское Кладбище у станции метро Преображенская Площадь. Гнилое советское метро разваливается на глазах. Вонь горелой проводки в вагоне метро. Сломавшийся поезд метро, который буксиром тащил другой поезд. Скопившаяся на платформе толпа и драка при попытке русских влезть в пришедший поезд метро.
Преображенское Кладбище было практически безлюдно, посему ничто не помешало мне снять штаны и окропить мочей Вечный Огонь, горящий тут во славу русской победы и русских солдат. Так же на "вечном" огне был сожжен портрет Путина. Увы съемка оборвалась на середине процесса и видео не вышло, как случается если нечаянно закрыть объектив смартфона пальцем (смартфон считает, что его сунули в карман и снимать не надо). Посему я решил повторить акцию на другой день, лучше подготовившись.
На следующий день, 3 ноября, я выпил бутулку Coca-Cola и, помочившись в нее, явился к Вечному Огню на Поклонной Горе. Вокруг было много русских патриотов, собравшихся тут в честь праздника Народного Единства, посему представители администрации меня сразу спросили что я тут буду делать. На что я честно ответил, что оскверню их вечный огонь. Они мне не поверили и я пошел прямо к вечному огню. В меня начали кидать снежками, и поскользнувшись на наледи около огня я больно ушиб ногу. Однако бутылку с мочей на огонь я таки возлолжил и видео заснял. Этим же актом я отомстил своему деду, Георгию Москалеву, издевавшемуся надо мною в детстве, ибо в комплексе напротив было выбито и его имя, как Героя второй мировой.
Увы больная нога не позволила удрать от начавшего преследование мента. Меня арестовали и привезли в отделение. Там меня допрашивал сначала мент, затем подоспевший ФСБ-шник, выглядевший как ничем не выдающийся парень со смартфоном. ФСБ-шник вызвал психиатров, ибо иначе мне светил всего лишь мелкий штраф за вандализм. Приехавший психиатр с дредами, больше похожий на хиппи, долго спорил с фсбшником, что он не хочет брать людей из-за политики. Но ФСБ-шник настивал, что после няни Гюльчехры Бобокуловой, отрезавшей голову ребенку, всех надо проверять. Вдобавок гебист показал мою бандану радужных цветов гей флага и мой ответ, что я не считаю себя мужиком, а скорее являюсь гендер-квиром. Отказа считать себя мужиком оказалось достаточно для принудительной госпитализации.
Автомашина психиатрической скорой неслась на полной скорости врубив сирену с мигалкой, проезжая на красный свет и лавируя между маршрутками, словно водитель сам был закинут какими-то таблетками, чуть не попав в аварию и затормозил так, что я свернул бы себе шею, если бы не был пристегнут.
Основной контингент отделения составляли алкоголики под капельницами, которых родственники сдали с белой горячкой. Но попадались и более колоритные сумасшедшие, как например горбатый олигофрен Леша Давыдов, постоянно теребивший пипиську делая сладострастное лицо и бубня что-то нечеленораздельное про "казанский божий матерь". За Лешей следовал Максим Мелих, залетевший на попытке взорвать свой подъезд с помощью бытового газа, предварительно вынюхав три бутыли "Доместос". Сейчас же у Мелиха новый план - засадить всю хрущевку конополей под ртутными лампами. Любимыми фразами Мелиха были "Я - дурак" и "простите меня дурака"
На соседнюю койку со мной по какому-то стечению судьбы попал сумасшедший фсбшник, хотя его быстро перевели специальную больницу для гебистов. Олигофрен Миша время от времени посасывал палец, который он постоянно держащий у рта. Миша мечтал быть отправленным в "интернат". Миша сильно взволновался, когда я предложил отправить видео с ним в ИнтернЕт. Невротик Денис Бородкин упомянул что он - музыкант, сочиняет песни, а в интернате у больных теперь есть доступ к Интернету, что может быть разгадкой снизившегося дискуссионного уровня в сети, как и ценности современно музыки. Бородки распевал свои песни долбя пальцами по столу как по клавиатуре синтезатора.
Многие пациенты, вроде Аслана, воруют из тумбочек и шкафчиков, когда те открылвают. Болеее юркие пытаются втереться в друзья, чтобы клянчить затем по механике "ведь ты же мне друг." Лично у меня были украдены конфеты. В случае отказа делиться могут устроить подлянку, например, в виде вылитой на твою кровать утки с мочой. "Наполеона" в отделении не было, зато был олигофрен с фамилией "Суворов".
Не смотря на то, что больница находилась в Москве, практически все санитарки были, матерящимися через слово, жирными горластыми бабами за 50, из ранее уже описаннного мною Серпухова. Впрочем, брутальность и мужеподобность эти бабищ была тут на руку, ибо санитаров-самцов явно не хватало. Какой-то дурачек просил позвонить маме, так санитарки ему на картонке нарисовали телефон и дали "позвонить." Другая санитарка распевала "Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек..."
В палатах был легкий запах плесени и спускавшаяся с потолка паутина, особые счастливцы могли подловить таракана-прусака, смачно раздавив его тапком вместе с яйцевой капсулой. Туалет встречает нас своими тремя парашами и классически измазанными фекалиями стенами, ввиду особенностей того как олигофрены подтираются, расходуя при этом уйму бумаги. Телевизор в дурке если и включали, то исключительно на канале RenTV, где сумасшедшим рассказывали про инопланетян, вроде ГМО, паранормальные явления и прочие теории заговора.
После того как меня перевели из надзорной палаты, то разрешили читать книги из местной библиотеки. Мне достался первый том сочинений В.И.Ленина и роман Филипа Фармера "Иисус на Марсе". В своих юных сочинениях Ленин в чем-то даже был прав: "Употребление машин [...] сокращая [...] на рабочие руки и делая еще более чувствительной для [русских] крестьян существующую у нас перенаселенность". Русских действительно слишком много для планеты Земля.
Врач, Ольга Николаевна, видимо пыталась вызвать и/или диагностировать у меня шизофрению, постоянно задавая не двузначные вопросы вроде "когда у вас последний раз были голоса", давая препараты, способствующие симптомам шизофрении. Увы для нее набралось только на шизотипическое расстройство личности (f 21.8 по МКБ 10) – психическое заболевание, определяемое как одна из форм вялотекущей шизофрении. Пару раз мне носила передачи Елена Александровна - мама Газизы, за что Елене большое человеческое СПАСИБО.
Мне угрожали, что не выпишут, если не соглашусь с сбрить свою бороду, либо сбреют ее насильно, позвав санитаров. Однако выписали меня вовремя, 13 декабря, ибо мне готовилась темная, из-за моих антирусских фраз и того, что я спалил схему курения, позволявшую пациентам выкурить больше чем им разрешает врач - пациенты с тюремным прошлым прятали переданные под видом шоколадок сигареты в фикусы, притом умудряясь варить чифирь и делать татуировки. На моих глазах санитарка, шмонавшая койки, изъяла из глубин матраса аппарат кольщика, сделанный из шприца и шариковой ручки. Пациенты-алкаши даже составили на меня характеристику "только вид у тебя человеческий, а нутро гнилое".
От лекарств мучала постоянная сухость во рту, да еще развилась изжога, сдобренная икотой, пропавшая лишь через день после выписки и прекращения приема. Вдобавок лекарства превращали лица русских людей в изворачивающихся черных червей-опарышей, словно те очки истины из фильма "They Live"