bump
А картошку копать тоже роботы будут?
>«Работай, работай и работай!»
слогласен это лажа - настало время убивать!
слогласен это лажа - настало время убивать!
bump
У тебя в деревне её руками копают?
Труд отнюдь не идентичен тому, что люди преобразуют природу и в процессе этой деятельности вступают в отношения друг с другом. Пока люди существуют, они будут строить дома, растить детей, писать книги, спорить, разбивать сады, сочинять музыку и так далее. Это банально и естественно. Но отнюдь не естественно то, что абстрактная человеческая деятельность, чистая «затрата рабочей силы», невзирая на ее содержание и совершенно независимо от потребностей и воли участников, объявляется абстрактным принципом, управляющим общественными отношениями.
В древних аграрных обществах существовали все мыслимые формы господства и личной зависимости, но не было диктатуры абстрактного труда. Действия по преобразованию природы и в рамках общественных связей отнюдь не были основаны на самоопределении, но не были подчинены и абстрактной «затрате рабочей силы», а укладывались в русло сложного комплекса религиозных предписаний, социальных и культурных традиций с разносторонними обязательствами. Для любого действия было свое особое время и место, никакой абстрактно-всеобщей формы деятельности не существовало.
Только современная система товарного производства с ее самоцелью беспрерывного превращения человеческой энергии в деньги породила особую, «оторванную» от всех остальных связей, абстрагированную от любого содержания сферу так называемого труда. Это сфера несамостоятельной, безусловной, не соотносящейся ни с чем, роботоподобной деятельности, вырванной из общего социального контекста и подчиняющейся абстрактной «экономической» рациональности по ту сторону реальных потребностей. В этой, оторванной от жизни сфере время перестает быть живым и прожитым временем, оно становится просто сырьем, которое должно быть оптимальным образом использовано – «Время – деньги». Каждая секунда рассчитана, любой поход в туалет – неприятность, любой разговор – преступление против производства, ставшего самоцелью. Там, где идет работа, можно расходовать только абстрактную энергию. Жизнь идет где-то в другом месте – или вообще не идет, поскольку временной отрезок труда вторгается во все и управляет всем. Уже детей дрессируют на время, чтобы потом они стали «результативными». Отпуск служит только восстановлению «рабочей силы». И даже во время еды, праздников, любви в подсознании тикает секундомер.
В сфере труда значение имеет не то, что делается, а то, что действие как таковое совершается, ведь труд – это самоцель лишь в той мере, в какой он является носителем возрастания ценности денежного капитала, бесконечного умножения денег ради денег. Труд – это форма деятельности этой абсурдной самоцели. Вот почему, а вовсе не по каким-то разумным причинам все продукты производятся как товары. Ведь только в этой форме они представляют абстракцию денег, содержание которой – абстракция труда. В этом и состоит ставший самостоятельным механизм общественного колеса, к которому приковано современное человечество.
В древних аграрных обществах существовали все мыслимые формы господства и личной зависимости, но не было диктатуры абстрактного труда. Действия по преобразованию природы и в рамках общественных связей отнюдь не были основаны на самоопределении, но не были подчинены и абстрактной «затрате рабочей силы», а укладывались в русло сложного комплекса религиозных предписаний, социальных и культурных традиций с разносторонними обязательствами. Для любого действия было свое особое время и место, никакой абстрактно-всеобщей формы деятельности не существовало.
Только современная система товарного производства с ее самоцелью беспрерывного превращения человеческой энергии в деньги породила особую, «оторванную» от всех остальных связей, абстрагированную от любого содержания сферу так называемого труда. Это сфера несамостоятельной, безусловной, не соотносящейся ни с чем, роботоподобной деятельности, вырванной из общего социального контекста и подчиняющейся абстрактной «экономической» рациональности по ту сторону реальных потребностей. В этой, оторванной от жизни сфере время перестает быть живым и прожитым временем, оно становится просто сырьем, которое должно быть оптимальным образом использовано – «Время – деньги». Каждая секунда рассчитана, любой поход в туалет – неприятность, любой разговор – преступление против производства, ставшего самоцелью. Там, где идет работа, можно расходовать только абстрактную энергию. Жизнь идет где-то в другом месте – или вообще не идет, поскольку временной отрезок труда вторгается во все и управляет всем. Уже детей дрессируют на время, чтобы потом они стали «результативными». Отпуск служит только восстановлению «рабочей силы». И даже во время еды, праздников, любви в подсознании тикает секундомер.
В сфере труда значение имеет не то, что делается, а то, что действие как таковое совершается, ведь труд – это самоцель лишь в той мере, в какой он является носителем возрастания ценности денежного капитала, бесконечного умножения денег ради денег. Труд – это форма деятельности этой абсурдной самоцели. Вот почему, а вовсе не по каким-то разумным причинам все продукты производятся как товары. Ведь только в этой форме они представляют абстракцию денег, содержание которой – абстракция труда. В этом и состоит ставший самостоятельным механизм общественного колеса, к которому приковано современное человечество.
И сразу обоссал тупых леваков.
Само утверждение, что труд является вечной необходимостью и дан человеку от природы, основательно дискредитировано кризисом общества труда. Столетиями провозглашалось, что идола труда следует почитать уже хотя бы потому, что потребности людей не могут удовлетвориться сами по себе, без усилий и пота человека. И цель всего спектакля труда – якобы удовлетворение человеческих потребностей. Если бы это было так, критиковать труд имело бы не больше смысла, чем выступать с критикой силы тяжести. Но как может оказаться в кризисе или даже исчезнуть настоящий «закон природы»? Представители общественного лагеря труда – от помешавшейся на результативности неолиберальной пожирательницы икры до профсоюзного обладателя пивного брюха – настаивая на якобы естественности труда, лишаются аргументов. Как иначе они объяснят тот факт, что три четверти человечества сегодня погрязли в нужде и нищете, потому что системе общества труда их труд вовсе не нужен?
bump
Труд и капитал – две стороны одной медали
Политическая левая всегда особенно ревностно почитала труд. Она не только возвела его в сущность человека, но и мистифицировала его как мнимую антитезу капиталу. Они считали скандальным не сам труд, а его эксплуатацию капиталом. Вот почему программа всех рабочих партий провозглашала только «освобождение труда», но не освобождение оттруда. Социальное противоречие между трудом и капиталом – это всего лишь противоречие между различными (хотя обладающими различной силой) интересами внутрикапиталистической самоцели. Классовая борьба была формой выражения этих противоположных интересов на общей социальной почве системы товарного производства. Она была частью внутренней динамики движения накопления капитала. Велась ли борьба за зарплату, за права, за условия труда или за рабочие места, – она всегда исходила из слепой посылки господствующего колеса со всеми его иррациональными принципами.
С точки зрения труда качественное содержание производства так же неважно, как и с точки зрения капитала. Интересует только возможность оптимальной продажи рабочей силы. Речь не идет о совместном определении смысла и цели собственного действия. Если когда-то и была надежда, что такое самоопределение в вопросах производства может быть осуществлено в формах системы товарного производства, то «рабочие силы» давно уже стряхнули с себя эту иллюзию. Речь идет только о «рабочих местах», о «занятости»: уже сами термины служат доказательством того, что весь спектакль носит характер самоцели, а его участники не отвечают за свои действия.
Политическая левая всегда особенно ревностно почитала труд. Она не только возвела его в сущность человека, но и мистифицировала его как мнимую антитезу капиталу. Они считали скандальным не сам труд, а его эксплуатацию капиталом. Вот почему программа всех рабочих партий провозглашала только «освобождение труда», но не освобождение оттруда. Социальное противоречие между трудом и капиталом – это всего лишь противоречие между различными (хотя обладающими различной силой) интересами внутрикапиталистической самоцели. Классовая борьба была формой выражения этих противоположных интересов на общей социальной почве системы товарного производства. Она была частью внутренней динамики движения накопления капитала. Велась ли борьба за зарплату, за права, за условия труда или за рабочие места, – она всегда исходила из слепой посылки господствующего колеса со всеми его иррациональными принципами.
С точки зрения труда качественное содержание производства так же неважно, как и с точки зрения капитала. Интересует только возможность оптимальной продажи рабочей силы. Речь не идет о совместном определении смысла и цели собственного действия. Если когда-то и была надежда, что такое самоопределение в вопросах производства может быть осуществлено в формах системы товарного производства, то «рабочие силы» давно уже стряхнули с себя эту иллюзию. Речь идет только о «рабочих местах», о «занятости»: уже сами термины служат доказательством того, что весь спектакль носит характер самоцели, а его участники не отвечают за свои действия.
Что, зачем и с какими последствиями производится – это продавцу товара «рабочая сила», в конечном счете, так же безразлично, как и его покупателю. Рабочие АЭС или химических фабрик громче всего протестуют, когда их тикающие бомбы замедленного действия должны быть обезврежены. А «занятые» на «Фольксвагене», «Форде» или «Тойоте» – самые фанатичные поборники самоубийственной автомобильной программы. Но не потому, что они вынуждены продавать себя, чтобы вообще получить возможность жить, а потому что они и в самом деле отождествляют себя с этим тупым существованием. Социологи, профсоюзные деятели, попы и другие профессиональные теологи «социального вопроса» считают это доказательством морально-этической силы труда. Труд создает личность, говорят они. Совершенно верно. Он создает личность зомби товарного производства, уже не могущего представить себе жизнь вне этого обожаемого колеса, к которому сам же ежедневно прилаживается.
Но как рабочий класс никогда не был антагонистической противоположностью капиталу и субъектом человеческого освобождения, так и, наоборот, капиталисты и менеджеры никогда не управляли обществом в соответствии со злой субъективной эксплуататорской волей. Ни один господствующий класс в истории не вел такую несвободную и жалкую жизнь, как суетливые менеджеры «Майкрософта», «Даймлера – Крайслера» или «Сони». Любой средневековый помещик глубоко презирал бы этих людей. В то время как тот мог предаваться праздности и более или менее вакхически прожигать свое богатство, то элиты общества труда не смеют позволить себе ни малейшей остановки. Вне колеса они не знают, что делать, разве что снова впасть в детство; досуг, удовольствие от познания и чувственное наслаждение для них столь же чужды, как и для их человеческого материала. Они сами – всего лишь рабы идола труда, простые функциональные элиты иррациональной общественной самоцели.
Властвующий идол умеет навязать свою безликую волю через «безмолвное принуждение» конкуренции, перед которым должны склониться даже могущественные, именно потому, что они управляют сотнями фабрик и спекулируют миллиардными суммами по всему Земному шару. Если они этого не сделают, то будут так же безжалостно выброшены на обочину, как излишняя «рабочая сила». Но именно несамостоятельность функционеров капитала, а не их субъективная эксплуататорская воля делает их столь безмерно опасными. Они менее чем кто-либо смеют задаваться вопросом о смысле и последствиях их безостановочной деятельности. Они уже не могут позволить себе проявить чувства и осмотрительность. Вот почему, превращая мир в пустыню, обезображивая города и превращая людей в нищих посреди богатств, они называют это реализмом.
Очередной свидетель БОД и роботизации. Маня это работает не так. Роботизация и автоатизация повышает производительность труда, один работник в еденицу времени может сделать больше. А значит процент цены рабочей силы в цене товара снижается. Это может привести к росту объемов производства, снижению цены и росту зарплат. Проблемы начинаются когда рынок перенасышен товарами и наступает кризис перепроизводства.
bump
Опять анархисты кричат "Оставьте нас в покое!"? Уж 150 лет прошло, а они всё о прежнем.
Написано, кстати, довольно скучно, хоть я и понимаю, что это постмодернистская пародия на "Манифест" Маркса и Энгельса.
У Боба Блэка лучше получилось: http://imperium.lenin.ru/~kaledin/bblack/abo.html
Тоесть этот.
нириятный пост ты решил игнорить?
что-то умное, но лень читать. Сам считаю что современный уровень развития технологий позволяет трудиться 1-2 часа времени в сутки, чтобы обеспечивать все материальные потребности. Все остальное своеобразная барщина
мимо РННщик
Так никто с зп до 30к и не работает больше 1-2 часов в день, ну кроме самых днище профессий вроде кассира или грузчика, они просто находятся на работе ибо так принято. А 30к за 30 часов работы и не плохо как по мне.
манямир
А что плохого в том, чтобы копать картошку?
Я бы вообще профессиональным фермером стал, если бы платили хотя бы 30-35к в месяц и хата своя была.
Как же топорно и по даунски муриканские демократы пытаются в перефорс. У нас смм всякие бургеркинги лучше ведут. Будто 50 летний маркетолог подобную пикчу пол дня высерал.
Ну возможно, я не спорю, может именно у меня так, ну я себя ниже среднего считаю. Просто когда я вкалываю по 25-50 часов в неделю то мне платят 45-90к в месяц, а когда просто просиживаю штаны то 20-30к, ну я счас типа специалист. А когда работал грузчиком и разнорабочим то за вьебывание платили 15-30к в месяц, хуевая выборка, я в курсе.
Немецкие леваки это пиздец
Заседавшая в клубе маоистская группировка состояла из одних учащихся. Правда, за исключением одного рабочего, которого они держали для представительства (позднее все подозревали, что он являлся полицейским агентом). Эти двадцать человек всегда проводили свои заседания в конференц-зале за закрытыми дверями. На то были свои причины. Когда они однажды по забывчивости оставили дверь открытой и я случайно заглянул к ним, я должен был закусить губу, чтобы не расхохотаться. «Революционеры» собрались в кружок и усердно скандировали хором «изречения великого председателя» из раскрытой «Библии Мао». И так страницу за страницей. Сборище смахивало на монашеский орден во время совместной молитвы.
Их «революционные» действия не выходили за надежные стены клуба, где эти юнцы чувствовали себя в безопасности и где они или мешали проведению мероприятий, или все время что-то портили. Их любимым занятием было улучить подходящий момент и молниеносно сорвать несколько украшений со светильников, сделанных под старину, которые висели в фойе. Совершив это, они с невинным видом начинали посвистывать, безумно радуясь своим удачным «революционным» действиям. Лишь пообрывав все украшения со светильников, они принялись искать новое поле деятельности.
Однажды я, к своему ужасу, обнаружил, что из читального зала исчезли все газеты. Только комиксы с похождениями Микки Мауса сиротливо лежали на столе. Тем временем в баре несколько учеников устроили костер из газет. Чадило нещадно.
«Что все это значит? – закричал я. – С ума посходили?»
«Тебе не удастся омрачить нашу радость, – последовал внешне миролюбивый ответ. – Как прекрасно горит».
В клубе, кроме них, никого больше не было. Их силы были явно превосходящими. Что делать?
Под издевательские смешки школьников я затушил пожар, старательно вымыл пол и ушел с помойным ведром на кухню. Охваченный гневом, я свалил в ведро кухонные отходы, добавил туда стакан горчицы, слил в «адский бульон» остатки из пивных бокалов. Вернувшись в зал, я молча опрокинул содержимое ведра им на штаны. Чувствуя мою злость, они поначалу пришли в замешательство и отважились лишь на робкие протесты. «Вам не удастся омрачить мою радость!» – парировал я, после чего был вынужден забаррикадироваться за кухонной дверью в ожидании подкрепления.
Когда Фердль Пик предстал перед судом за участие в демонстрации в поддержку Вьетнама, сторонники «культурной революции» не упустили возможности крупными буквами намалевать в фойе на стене: «Членов ГКП – в тюрьму!» И в этом случае я вылил ведро с краской на штаны одному из писак, после того как убедился, что слова тут бесполезны. После этого на какое-то время наступило затишье. Школьники, как они сами признались, стали бояться моего оружия, ибо по возвращении домой им влетало от матерей за испорченные брюки.
Вообще-то я не был сторонником столь грубых методов. Но что еще мне оставалось делать? Когда я несколько раз после подобных выходок запрещал школярам появляться в клубе, эта санкция спустя некоторое время исправно отменялась решением ассамблеи: нужно было-де «сохранять плюрализм».
На том же основании нас вынудили выставлять на продажу в информационном киоске значки с изображением китайского партийного лидера – самых разных цветов и размеров. Мюнхенское отделение ССНС в изобилии регулярно направляло нам эти значки вместе с изданными в Пекине произведениями классиков марксизма. Как только прибывала очередная партия, мы сообщали школярам-маоистам: «Завтра в 18 вечера будет распродажа значков».
Ровно в 17.50 перед киоском выстраивалась дисциплинированная очередь, состоящая исключительно из «революционеров» ганноверских школ. Кристель (она никогда не отказывала себе в этом удовольствии), якобы занятая другими важными делами, наслаждалась зрелищем переминающихся с ноги на ногу покупателей. И ровно в 18, с покровительственной миной на лице, она извлекала из-под стола и раскладывала завернутые в папиросную бумагу изображения кумира перед глазами восхищенных учащихся. Иногда она нарочно тянула с открытием, пока нетерпеливое и неодобрительное покашливание ожидающих не вынуждало начать торговлю.
Маоисты всегда строго выдерживали иерархическую субординацию. Первым в очереди стоял председатель. С видом знатока он исследовал товар, обдумывал все и затем делал тщательный отбор. После того как он оплачивал покупку, наступала очередь второго председателя – по такому особому случаю он всегда наряжался, следуя великому прообразу, в зеленый китель; за ним следовал казначей и так далее, пока, наконец, не доходило до рядовых, которым оставались вожделенные украшения в более простом исполнении. Кристель сопровождала происходившее иронично-саркастическими замечаниями: «Принести тебе зеркало, чтобы ты лучше смог разглядеть, как он на тебе сидит?», «Не находишь ли ты, что, судя по твоему поведению во время последней демонстрации, тебе бы больше подошел значок, меньший в диаметре?», «Тебе обязательно золотого цвета? А серебряного, что, не годится?», «Значок совсем не подходит к цвету твоего лица».
Юные маоисты сносили подобные насмешки с мужеством, граничащим с самоотречением. Однажды, когда на реплику Кристель: «Почему ты хоть изредка не приколешь значок с изображением Ленина?» – кто-то ответил: «Его носят только ревизионисты»
Картошка не растет круглый год, ее выгоднее техникой копать, купи себе копалку и сеялку в два ляма можешь не уложиться если все новое и колоти лаве, условные 35-60к в месяц будут выходить ну за два месяца радуйся. через года три-пять окупишься, а дальше прибыль
Роботы и компьютеры в ближайшее время порешают много профессий, надо не ждать а готовиться к этому. Останутся сферы где люди предпочтут иметь дело с людьми нежели с машиной. Также существенно возрастет потребность в квалифицированных кадрах для обслуживания автоматики, которая станет жизненно необходимой.
Есть легенда про мальчика который работал открывальщиком кранов на паровом насосе откачивающем воду из шахты. В какой-то момент мальчик понял что насос сам может управлять краном и привязал кран веревочкой к поршню. В результате его работа стала ненужна. Хотя нахуй такую работу, если честно. Это то что мы называем прогресс.
Лет 15 назад в нашем городе появилось множество ларьков по продаже питьевой воды. В ларьках сидели бабушки за минималку. В прошлом году все ларьки были переоборудованы под автоматический розлив: вместо бабушки автомат. Плюсом стало что ларьки теперь работаю круглосуточно и без обеда а хозяин этого бизнеса неслабо порезал косты.
У Стругацких есть рассказ про злых инопланетян которые похищали разумных существ и делали из их мозгов бортовые компьютеры для звездолетов. Хорошая работа "компьютера" поощрялась глюкозой, плохая каралась электрошоком. По сути предельная форма рабства, потому как обычный раб может ворочать весло на галере но думать о своем а тут ты можешь думать только на благо хозяину. Эти мрачные фантазии в настоящие дни воплощены в целом ряде профессий. Первыми на ум приходят "холодные звонки", когда вроде бы живые люди как роботы уговаривают тебя взять кредит или купить страховку по акции. Психически здоровый человек хоть с каплей самоуважения никогда не будет заниматься подобной хуйней.
Всегда есть выбор кем быть. Невозможно тягаться в скорости рытья траншей с экскаватором, в грузоподьемности с вилочным погрузчиком, в скорости вычислений с компьютером. Надо заняться чем-то другим, чего техника пока не может
Есть легенда про мальчика который работал открывальщиком кранов на паровом насосе откачивающем воду из шахты. В какой-то момент мальчик понял что насос сам может управлять краном и привязал кран веревочкой к поршню. В результате его работа стала ненужна. Хотя нахуй такую работу, если честно. Это то что мы называем прогресс.
Лет 15 назад в нашем городе появилось множество ларьков по продаже питьевой воды. В ларьках сидели бабушки за минималку. В прошлом году все ларьки были переоборудованы под автоматический розлив: вместо бабушки автомат. Плюсом стало что ларьки теперь работаю круглосуточно и без обеда а хозяин этого бизнеса неслабо порезал косты.
У Стругацких есть рассказ про злых инопланетян которые похищали разумных существ и делали из их мозгов бортовые компьютеры для звездолетов. Хорошая работа "компьютера" поощрялась глюкозой, плохая каралась электрошоком. По сути предельная форма рабства, потому как обычный раб может ворочать весло на галере но думать о своем а тут ты можешь думать только на благо хозяину. Эти мрачные фантазии в настоящие дни воплощены в целом ряде профессий. Первыми на ум приходят "холодные звонки", когда вроде бы живые люди как роботы уговаривают тебя взять кредит или купить страховку по акции. Психически здоровый человек хоть с каплей самоуважения никогда не будет заниматься подобной хуйней.
Всегда есть выбор кем быть. Невозможно тягаться в скорости рытья траншей с экскаватором, в грузоподьемности с вилочным погрузчиком, в скорости вычислений с компьютером. Надо заняться чем-то другим, чего техника пока не может
> Стругацких есть рассказ про злых инопланетян которые похищали разумных существ и делали из их мозгов бортовые компьютеры для звездолетов. Хорошая работа "компьютера" поощрялась глюкозой, плохая каралась электрошоком.
У Кинга такое было кажется в "Томминокерах"
Чот задумался.
У меня в Республике 62 гектаров стоят 1 миллион. Рядом газ, электричество.
Учитывая, что картофель дает 15 тонн с одного гектара, мы получаем 930 тонн картофеля.
В моей республике оптом он идет по 6 рублей за КГ.
Итого 5 500 000 рублей за собранное поле.
Вычитаем всю хуиту типа налогов, непредвиденных расходов, оплаты топлива, получаем 4 000 000 в год.
В итоге получаем заветные 300к в месяц.
В ИП чтоли из коммуниста переквалифицироваться?
bump
Неолиберальное общество апартеида
Общество, зацикленное на иррациональной абстракции труда, неизбежно порождает тенденцию к социальному апартеиду, когда успешная продажа товара «рабочая сила» из правила становится исключением. Все фракции лагеря труда, который охватывает все партии, давно втайне согласились с этой логикой и всеми силами помогают ей. Они уже не спорят с тем, можно ли выбрасывать на обочину все большую часть населения, лишая ее какого бы то ни было участия в обществе. Спор идет лишь о том, как можно навязать такую селекцию.
Неолиберальная фракция доверчиво уступает грязную социал-дарвинистскую работу «невидимой руке» рынка. Для этого демонтируются все сети социального государства, чтобы как можно более бесшумно превратить в маргиналов всех тех, кто уже не может выдержать конкуренции. Человеком признается лишь тот, кто принадлежит к братству ухмыляющихся победителей в глобализации. Все ресурсы планеты естественным образом узурпируются для нужд капиталистической машины, ставшей самоцелью. Если их нельзя мобилизовать с прибылью, то их нужно просто бросить, даже если это обречет на голод целые огромные группы населения.
Общество, зацикленное на иррациональной абстракции труда, неизбежно порождает тенденцию к социальному апартеиду, когда успешная продажа товара «рабочая сила» из правила становится исключением. Все фракции лагеря труда, который охватывает все партии, давно втайне согласились с этой логикой и всеми силами помогают ей. Они уже не спорят с тем, можно ли выбрасывать на обочину все большую часть населения, лишая ее какого бы то ни было участия в обществе. Спор идет лишь о том, как можно навязать такую селекцию.
Неолиберальная фракция доверчиво уступает грязную социал-дарвинистскую работу «невидимой руке» рынка. Для этого демонтируются все сети социального государства, чтобы как можно более бесшумно превратить в маргиналов всех тех, кто уже не может выдержать конкуренции. Человеком признается лишь тот, кто принадлежит к братству ухмыляющихся победителей в глобализации. Все ресурсы планеты естественным образом узурпируются для нужд капиталистической машины, ставшей самоцелью. Если их нельзя мобилизовать с прибылью, то их нужно просто бросить, даже если это обречет на голод целые огромные группы населения.
Ответственность за груз «человеческих отходов» возлагается на полицию, религиозные секты «спасителей», мафию и кухни для бедных. В США и многих государствах Центральной Европы в тюрьмах сидят сегодня больше людей, чем при среднестатистической военной диктатуре. А в Латинской Америке рыночные «эскадроны смерти» ежедневно убивают больше бездомных детей и иных бедняков, чем убивали оппозиционеров во времена самых жестоких политических репрессий. Тем, кто выброшен из общества, отводится только одна социальная функция – служить устрашающим примером. Их судьба должна подстегивать в борьбе за последние места всех тех, кто еще продолжает нестись в совершаемом трудовым обществом «паломничестве в Иерусалим», и поддерживать судорожное движение массы проигравших, чтобы им вообще не могло придти в голову взбунтоваться против бесстыдных требований.
Но даже ценою самоотречения большинство людей в дивном новом мире тоталитарной рыночной экономике может приобрести только место людей-теней в теневой экономике. Им надлежит покорно служить в качестве почти даровых работников и демократических рабов «обществу услуг» хорошо зарабатывающих победителей в процессе глобализации. Новые «работающие бедняки» должны чистить ботинки бизнесменам умирающего общества труда, продавать им отравленные гамбургеры или охранять их универмаги. Тот, кто сдаст свой мозг в гардероб, сможет при этом даже мечтать о карьере миллионера сервиса.
Но даже ценою самоотречения большинство людей в дивном новом мире тоталитарной рыночной экономике может приобрести только место людей-теней в теневой экономике. Им надлежит покорно служить в качестве почти даровых работников и демократических рабов «обществу услуг» хорошо зарабатывающих победителей в процессе глобализации. Новые «работающие бедняки» должны чистить ботинки бизнесменам умирающего общества труда, продавать им отравленные гамбургеры или охранять их универмаги. Тот, кто сдаст свой мозг в гардероб, сможет при этом даже мечтать о карьере миллионера сервиса.
В англосаксонских странах этот мир ужасов для миллионов людей уже стал реальностью. Точно также обстоит дело в Третьем мире и в Восточной Европе. В «Евро» – ленде полны решимости наверстать существующее отставание. По крайней мере, специальные экономические журналы давно уже не делают тайны из того, каким они представляют себе идеальное будущее труда. Дети Третьего мира, которые чистят стекла машин на зачумленных перекрестках улиц, служат сияющим примером «предприимчивости», на который следует ориентироваться и безработным в огромной «пустыне услуг». «Идеал будущего – это индивид как предприниматель своей собственной рабочей силы и обеспечения своего существования», – заявляет «Комиссия по вопросам будущего Республик Бавария и Саксония». И продолжает: «Спрос в простых личных услугах тем выше, чем меньше стоят услуги и, следовательно, зарабатывают те, кто их оказывает». В мире, где люди еще уважают себя, такое высказывание должно было бы спровоцировать социальный взрыв. Но в мире прирученного рабочего скота общества труда оно может вызвать только беспомощный кивок.
bump
Государственная симуляция труда является насильственной и репрессивной даже дома. Она служит неколебимому желанию всеми доступными средствами поддерживать господство идола труда даже после его смерти. Этот бюрократический трудовой фанатизм не позволяет тем, кто выпал из общества, не имеет работы и шансов, а также всем тем, кто с полным основанием отказывается от труда, найти покой даже в последних, и без того уже сузившихся нишах демонтируемого социального государства. Социальные работники и посредники в нахождении работы извлекают их на свет ламп государственных допросов; их принуждают публично пресмыкаться перед троном властвующего трупа.
Если в суде обычно сомнения толкуются в пользу обвиняемого, то здесь с доказательствами все обстоит наоборот. Если выпавшие из общества не хотят отныне питаться воздухом и жить за счет христианской любви к ближнему, им приходится соглашаться на любую, самую грязную и рабскую работу и прочие подобные абсурдные «меры по обеспечению занятости», чтобы продемонстрировать свою безусловную готовность работать. Имеет ли то, что они должны делать, хоть малейший смысл или является чистым абсурдом, совершенно неважно. Они должны пребывать в постоянном движении, чтобы никогда не забывать, по каким законам им следует существовать.
Прежде люди работали, чтобы заработать денег. Сегодня государство не останавливается ни перед какими расходами, чтобы заставить сотни тысяч людей симулировать исчезнувшую работу в «учебных мастерских» или «фирмах занятости» и быть наготове для нормальных «рабочих мест», которых они никогда не получат. Изобретаются все новые и все более глупые «меры» только для того, чтобы сохранить видимость того, что крутящийся вхолостую приводной ремень оставался в движении вечно. Чем бессмысленнее становится принуждение к труду, тем более жестоко приходится вдалбливать людям в голову, что даром не получишь и куска хлеба.
Если в суде обычно сомнения толкуются в пользу обвиняемого, то здесь с доказательствами все обстоит наоборот. Если выпавшие из общества не хотят отныне питаться воздухом и жить за счет христианской любви к ближнему, им приходится соглашаться на любую, самую грязную и рабскую работу и прочие подобные абсурдные «меры по обеспечению занятости», чтобы продемонстрировать свою безусловную готовность работать. Имеет ли то, что они должны делать, хоть малейший смысл или является чистым абсурдом, совершенно неважно. Они должны пребывать в постоянном движении, чтобы никогда не забывать, по каким законам им следует существовать.
Прежде люди работали, чтобы заработать денег. Сегодня государство не останавливается ни перед какими расходами, чтобы заставить сотни тысяч людей симулировать исчезнувшую работу в «учебных мастерских» или «фирмах занятости» и быть наготове для нормальных «рабочих мест», которых они никогда не получат. Изобретаются все новые и все более глупые «меры» только для того, чтобы сохранить видимость того, что крутящийся вхолостую приводной ремень оставался в движении вечно. Чем бессмысленнее становится принуждение к труду, тем более жестоко приходится вдалбливать людям в голову, что даром не получишь и куска хлеба.
Обострение и опровержение религии труда
Новый трудовой фанатизм, с которым наше общество реагирует на смерть своего кумира, служит логическим продолжением и последней ступенью долгой истории. Со времен Реформации все движущие силы западной модернизации проповедовали святость труда. В первую очередь, в последние 150 лет все общественные теории и политические течения были почти обуяны идеей труда. Социалисты и консерваторы, демократы и фашисты боролись друг с другом не на жизнь, а на смерть, но, несмотря на смертельную вражду, всегда вместе приносили жертву идолу труда. «Лишь мы, работники всемирной, великой армии труда владеть землей имеем право, а паразиты – никогда», – говорилось в тексте интернационального рабочего гимна; «Труд делает свободным», – отзывалось жутким эхом на воротах Освенцима. Послевоенные плюралистические демократии тем более объявляли себя приверженцами вечной диктатуры труда. Даже конституция крайне католической Баварии поучает граждан вполне в духе лютеровской традиции: «Труд есть источник благосостояния народа и находится под особой защитой государства». В конце XX столетия всякие идеологические противоречия почти улетучились. Осталась лишь беспощадная общая догма о том, что труд есть естественное предназначение человека.
Сегодня эта догма опровергается самой реальностью общества труда. Жрецы религии труда всегда учили, что человек якобы по самой своей природе – «работающее животное». Он и человеком-то стал только, подчинив, как некогда Прометей, природную материю своей воле и преобразовав ее в изделия. Этот миф о покорителе мира и демиурге, имеющем свое призвание, всегда был издевательством над характером современного процесса труда, но в эпоху капиталистов-изобретателей типа Сименса и Эдисона и их квалифицированных рабочих он еще имел под собой какое-то основание. В настоящее же время этот жест стал чистым абсурдом.
Тот, кто сегодня задает вопросы о содержании, смысле и цели своей работы, – сумасшедший или помеха для самоценного функционирования общественной машины. Некогда гордый своим трудом «гомо фабер», который еще принимал всерьез на свой упрямый лад то, что он делал, теперь столь же старомоден, как механическая пишущая машинка. Мельница должна любой ценой вертеться – и точка. За открытия разума ныне отвечают отделы по рекламе и целая армия аниматоров и заводских психологов, имиджмейкеров и торговцев наркотиками. Там, где болтовня о мотивах и творчестве еще продолжается, ничто из этого уже не гарантировано, разве что как самообман. Вот почему такие качества, как самовнушение, самопредставление и симуляция компетентности относятся сегодня к важнейшим добродетелям менеджеров и квалифицированных работников, звезд СМИ и бухгалтеров, учителей и охранников автостоянок.
Само утверждение, что труд является вечной необходимостью и дан человеку от природы, основательно дискредитировано кризисом общества труда. Столетиями провозглашалось, что идола труда следует почитать уже хотя бы потому, что потребности людей не могут удовлетвориться сами по себе, без усилий и пота человека. И цель всего спектакля труда – якобы удовлетворение человеческих потребностей. Если бы это было так, критиковать труд имело бы не больше смысла, чем выступать с критикой силы тяжести. Но как может оказаться в кризисе или даже исчезнуть настоящий «закон природы»? Представители общественного лагеря труда – от помешавшейся на результативности неолиберальной пожирательницы икры до профсоюзного обладателя пивного брюха – настаивая на якобы естественности труда, лишаются аргументов. Как иначе они объяснят тот факт, что три четверти человечества сегодня погрязли в нужде и нищете, потому что системе общества труда их труд вовсе не нужен?
На тех, кто выпал из общества, лежит уже не груз ветхозаветного проклятия «В поту лица своего будешь ты есть хлеб свой», а новый, куда более неумолимый приговор проклятия: «Ты не должен есть, потому что твой пот не нужен и его нельзя продать». И это должно быть законом природы? Это ни что иное, как иррациональный общественный принцип, кажущийся естественным законом, поскольку на протяжении столетий он разрушал все иные формы социальных отношений или подчинял их и превращал себя в абсолют. Это «естественный закон» общества, которое считает себя очень «рациональным», но в действительности следует лишь собственной логике своего идола труда и готово принести в жертву его «необходимости» последние остатки человечности.
Новый трудовой фанатизм, с которым наше общество реагирует на смерть своего кумира, служит логическим продолжением и последней ступенью долгой истории. Со времен Реформации все движущие силы западной модернизации проповедовали святость труда. В первую очередь, в последние 150 лет все общественные теории и политические течения были почти обуяны идеей труда. Социалисты и консерваторы, демократы и фашисты боролись друг с другом не на жизнь, а на смерть, но, несмотря на смертельную вражду, всегда вместе приносили жертву идолу труда. «Лишь мы, работники всемирной, великой армии труда владеть землей имеем право, а паразиты – никогда», – говорилось в тексте интернационального рабочего гимна; «Труд делает свободным», – отзывалось жутким эхом на воротах Освенцима. Послевоенные плюралистические демократии тем более объявляли себя приверженцами вечной диктатуры труда. Даже конституция крайне католической Баварии поучает граждан вполне в духе лютеровской традиции: «Труд есть источник благосостояния народа и находится под особой защитой государства». В конце XX столетия всякие идеологические противоречия почти улетучились. Осталась лишь беспощадная общая догма о том, что труд есть естественное предназначение человека.
Сегодня эта догма опровергается самой реальностью общества труда. Жрецы религии труда всегда учили, что человек якобы по самой своей природе – «работающее животное». Он и человеком-то стал только, подчинив, как некогда Прометей, природную материю своей воле и преобразовав ее в изделия. Этот миф о покорителе мира и демиурге, имеющем свое призвание, всегда был издевательством над характером современного процесса труда, но в эпоху капиталистов-изобретателей типа Сименса и Эдисона и их квалифицированных рабочих он еще имел под собой какое-то основание. В настоящее же время этот жест стал чистым абсурдом.
Тот, кто сегодня задает вопросы о содержании, смысле и цели своей работы, – сумасшедший или помеха для самоценного функционирования общественной машины. Некогда гордый своим трудом «гомо фабер», который еще принимал всерьез на свой упрямый лад то, что он делал, теперь столь же старомоден, как механическая пишущая машинка. Мельница должна любой ценой вертеться – и точка. За открытия разума ныне отвечают отделы по рекламе и целая армия аниматоров и заводских психологов, имиджмейкеров и торговцев наркотиками. Там, где болтовня о мотивах и творчестве еще продолжается, ничто из этого уже не гарантировано, разве что как самообман. Вот почему такие качества, как самовнушение, самопредставление и симуляция компетентности относятся сегодня к важнейшим добродетелям менеджеров и квалифицированных работников, звезд СМИ и бухгалтеров, учителей и охранников автостоянок.
Само утверждение, что труд является вечной необходимостью и дан человеку от природы, основательно дискредитировано кризисом общества труда. Столетиями провозглашалось, что идола труда следует почитать уже хотя бы потому, что потребности людей не могут удовлетвориться сами по себе, без усилий и пота человека. И цель всего спектакля труда – якобы удовлетворение человеческих потребностей. Если бы это было так, критиковать труд имело бы не больше смысла, чем выступать с критикой силы тяжести. Но как может оказаться в кризисе или даже исчезнуть настоящий «закон природы»? Представители общественного лагеря труда – от помешавшейся на результативности неолиберальной пожирательницы икры до профсоюзного обладателя пивного брюха – настаивая на якобы естественности труда, лишаются аргументов. Как иначе они объяснят тот факт, что три четверти человечества сегодня погрязли в нужде и нищете, потому что системе общества труда их труд вовсе не нужен?
На тех, кто выпал из общества, лежит уже не груз ветхозаветного проклятия «В поту лица своего будешь ты есть хлеб свой», а новый, куда более неумолимый приговор проклятия: «Ты не должен есть, потому что твой пот не нужен и его нельзя продать». И это должно быть законом природы? Это ни что иное, как иррациональный общественный принцип, кажущийся естественным законом, поскольку на протяжении столетий он разрушал все иные формы социальных отношений или подчинял их и превращал себя в абсолют. Это «естественный закон» общества, которое считает себя очень «рациональным», но в действительности следует лишь собственной логике своего идола труда и готово принести в жертву его «необходимости» последние остатки человечности.
bump
Ну тогда не обессудьте, когда я пошлю нахуй и миллиардера и парткома с генсеком, заявив им что труд меня угнетает, пусть боботы вместо меня прокладывают дорогу в светлое будущее.
Хотя тогда встает вопрос: если новое течение красножопиков захватит власть и провозгласит освобождерие от труда, то что мешает бОльшей части занятых в разных областях уйти со своих работ сычевать/бомжевать/путешествовать? Или освобождение будет даровано людям только определенных профессий и только идеологически близким к новой власти? Или опять заебашат статьи за нетрудовые доходы и тунеядство и пролы под угрозой набутыливания "добровольно" побегут коммунизм строить?
Или от всех работяг останется 10-15% добровольцев, которым в кайф стаханить на благо общества в 5 смен, а остальным выпишут пособия за счет урезания ряда прав (права на свободное предвижение, участие в выборах, покупать определенные товары)?
Или это все другое и саботировать можно только кап. систему своим РНН, а как система сменится, всех опять потащат на заводы за станки?
Дохуя текста, смысла 0. Ты не мог вытащить на оп-пост какой-то более осмысленный кусок? Бессмысленный труд - фишка коммирежимов, именно там труд - самоцель и объект всеобщего фапа. Лозунг капков: "работать надо не 24 часа, а головой". Придумаешь, как не работать, а чтобы всё было - это в совке тебя расстреляют, а капки тебе только руку пожмут.
И хоть этого в тексте нет, но ты, очевидно, хочешь, чтобы робовладельцы ебались со своими робофабриками, а потом выдавали тебе их продукцию за спасибо. Это так не работает. Хочешь победить культ труда - создай свою робофабрику и раздавай продукцию, только так.
Рабочее движение было движением за труд
Классическое рабочее движение, которое испытало подъем лишь тогда, когда старые социальные бунты давно отошли в прошлое, уже не вело борьбу против требований труда. Наоборот, оно сверх меры отождествляло себя с тем, что казалось неминуемым. Для него шла речь лишь о «правах» и улучшениях внутри общества труда, насилие которого оно уже в значительной мере усвоило. Вместо радикальной критики превращения человеческой энергии в деньги как иррациональной самоцели, оно само встало на «позицию труда» и стало воспринимать его использование как позитивный, нейтральный факт.
Так рабочее движение на свой лад выступило наследником абсолютизма, протестантизма и буржуазного Просвещения. Несчастье труда стало ложной гордостью труда, которая переименовала собственное приручение и превращение в человеческий материал для современного идола в «право человека». Прирученные илоты труда в известном смысле идеологически позаимствовали у врага его же оружие и с рвением миссионеров стали, с одной стороны, добиваться «права на труд», а, с другой, требовать для всех «обязанности трудиться». С буржуазией боролись не как с носителем функции общества труда, напротив, именно во имя труда ее ругали как паразита. Все члены общества без исключения должны были насильно зачислены в «трудовые армии».
Так рабочее движение само стало застрельщиком капиталистического общества труда. Именно оно в процессе развития труда добилось в борьбе против упрямых носителей функций буржуазии XIX – начала ХХ веков осуществления последних ступеней овеществления – совершенно так же как столетием раньше буржуазия выступила наследником абсолютизма. Это стало возможным только потому, что рабочие партии и профсоюзы, обожествляя труд, позитивно относились к государственному аппарату и институтам репрессивного управления трудом, которые они хотели не ликвидировать, а занять сами в ходе своего рода «марша через институты». Тем самым они, как прежде буржуазия, переняли бюрократическую традицию управления людьми в обществе труда со времени абсолютизма.
Идеология социального обобщения труда потребовала, однако, и новых политических отношений. На место деления на сословия с различными политическими «правами» (к примеру, правом голоса в зависимости от размеров уплачиваемых налогов) в только что утвердившемся обществе труда должно было придти всеобщее демократическое равенство совершенного «государства труда». Неравномерность в ходе машины создания стоимости, как только она стала определять всю общественную жизнь, должна была быть выровнена с помощью «социального государства». И рабочее движение само дало пример этому. Под именем «социал-демократии» оно стало крупнейшим «гражданским движением» в истории, которое не могло быть ничем иным, кроме как поставленной для себя же ловушкой. Ведь в демократии можно вести переговоры обо всем, но только не о принуждении общества труда – они предопределены как аксиома. Обсуждаться могут только способы и формы этого принуждения. Выбор всегда есть лишь между моющим средством «Омо» и «Персиль», между чумой и холерой, между наглостью и глупостью, между Колем и Шредером.
Демократия общества труда – самая коварная система господства в истории, система самоугнетения. Вот почему эта демократия никогда не обеспечивает свободное самоопределение членов общества в том, что касается их общих ресурсов, она лишь создает правовую форму социально отделенных друг от друга трудовых монад, которые, конкурируя друг с другом, вынуждены продаваться на рынках труда. Демократия – это противоположность свободы. Демократические люди труда неизбежно разделяются на управляющих и управляемых, предпринимателей и объекты предпринимательских действий, функциональные элиты и человеческий материал. Политические партии, включая рабочие, покорно воспроизводят эти отношения в своих собственных структурах. Вожди и ведомые, авторитетные деятели и солдаты партии, идущие в связке и попутчики служат указанием на отношения, которые не имеют ничего общего с открытыми дискуссиями и поиском решений. То, что сами элиты могут быть лишь несамостоятельными функционерами идола труда и его слепой воли – это неотъемлемая составная часть логики системы.
Самое позднее со времен нацистов все рабочие партии – одновременно партии капитала. В «развивающихся обществах» Востока и Юга рабочее движение испытало мутацию в государственно-террористическую партию догоняющей модернизации, на Западе – в систему «народных партий» с заменяемой программой и фигурами представителей для средств массовой информации. Классовая борьба пришла к концу, поскольку пришло к концу само общество труда. Классы проявляют себя как социальные функциональные категории общей системы – фетиша тем сильнее, чем больше эта система отмирает. Если социал-демократия, «зеленые» и бывшие коммунисты отличаются в деле кризисного управления и разрабатывают особенно подлые программы репрессий, то они лишь проявляют себя как законные наследники рабочего движения, которое никогда не хотело ничего иного, кроме как труда любой ценой.
Классическое рабочее движение, которое испытало подъем лишь тогда, когда старые социальные бунты давно отошли в прошлое, уже не вело борьбу против требований труда. Наоборот, оно сверх меры отождествляло себя с тем, что казалось неминуемым. Для него шла речь лишь о «правах» и улучшениях внутри общества труда, насилие которого оно уже в значительной мере усвоило. Вместо радикальной критики превращения человеческой энергии в деньги как иррациональной самоцели, оно само встало на «позицию труда» и стало воспринимать его использование как позитивный, нейтральный факт.
Так рабочее движение на свой лад выступило наследником абсолютизма, протестантизма и буржуазного Просвещения. Несчастье труда стало ложной гордостью труда, которая переименовала собственное приручение и превращение в человеческий материал для современного идола в «право человека». Прирученные илоты труда в известном смысле идеологически позаимствовали у врага его же оружие и с рвением миссионеров стали, с одной стороны, добиваться «права на труд», а, с другой, требовать для всех «обязанности трудиться». С буржуазией боролись не как с носителем функции общества труда, напротив, именно во имя труда ее ругали как паразита. Все члены общества без исключения должны были насильно зачислены в «трудовые армии».
Так рабочее движение само стало застрельщиком капиталистического общества труда. Именно оно в процессе развития труда добилось в борьбе против упрямых носителей функций буржуазии XIX – начала ХХ веков осуществления последних ступеней овеществления – совершенно так же как столетием раньше буржуазия выступила наследником абсолютизма. Это стало возможным только потому, что рабочие партии и профсоюзы, обожествляя труд, позитивно относились к государственному аппарату и институтам репрессивного управления трудом, которые они хотели не ликвидировать, а занять сами в ходе своего рода «марша через институты». Тем самым они, как прежде буржуазия, переняли бюрократическую традицию управления людьми в обществе труда со времени абсолютизма.
Идеология социального обобщения труда потребовала, однако, и новых политических отношений. На место деления на сословия с различными политическими «правами» (к примеру, правом голоса в зависимости от размеров уплачиваемых налогов) в только что утвердившемся обществе труда должно было придти всеобщее демократическое равенство совершенного «государства труда». Неравномерность в ходе машины создания стоимости, как только она стала определять всю общественную жизнь, должна была быть выровнена с помощью «социального государства». И рабочее движение само дало пример этому. Под именем «социал-демократии» оно стало крупнейшим «гражданским движением» в истории, которое не могло быть ничем иным, кроме как поставленной для себя же ловушкой. Ведь в демократии можно вести переговоры обо всем, но только не о принуждении общества труда – они предопределены как аксиома. Обсуждаться могут только способы и формы этого принуждения. Выбор всегда есть лишь между моющим средством «Омо» и «Персиль», между чумой и холерой, между наглостью и глупостью, между Колем и Шредером.
Демократия общества труда – самая коварная система господства в истории, система самоугнетения. Вот почему эта демократия никогда не обеспечивает свободное самоопределение членов общества в том, что касается их общих ресурсов, она лишь создает правовую форму социально отделенных друг от друга трудовых монад, которые, конкурируя друг с другом, вынуждены продаваться на рынках труда. Демократия – это противоположность свободы. Демократические люди труда неизбежно разделяются на управляющих и управляемых, предпринимателей и объекты предпринимательских действий, функциональные элиты и человеческий материал. Политические партии, включая рабочие, покорно воспроизводят эти отношения в своих собственных структурах. Вожди и ведомые, авторитетные деятели и солдаты партии, идущие в связке и попутчики служат указанием на отношения, которые не имеют ничего общего с открытыми дискуссиями и поиском решений. То, что сами элиты могут быть лишь несамостоятельными функционерами идола труда и его слепой воли – это неотъемлемая составная часть логики системы.
Самое позднее со времен нацистов все рабочие партии – одновременно партии капитала. В «развивающихся обществах» Востока и Юга рабочее движение испытало мутацию в государственно-террористическую партию догоняющей модернизации, на Западе – в систему «народных партий» с заменяемой программой и фигурами представителей для средств массовой информации. Классовая борьба пришла к концу, поскольку пришло к концу само общество труда. Классы проявляют себя как социальные функциональные категории общей системы – фетиша тем сильнее, чем больше эта система отмирает. Если социал-демократия, «зеленые» и бывшие коммунисты отличаются в деле кризисного управления и разрабатывают особенно подлые программы репрессий, то они лишь проявляют себя как законные наследники рабочего движения, которое никогда не хотело ничего иного, кроме как труда любой ценой.
Кризис труда
После Второй мировой войны на короткий исторический момент могло показаться, что общество труда в фордистской промышленности консолидировалось в систему «вечного процветания», в которой чувство невыносимости насильственной самоцели было надолго успокоено за счет массового потребления и социального государства. Помимо того, что такое представление всегда было лишь идеей демократических илотов и затрагивало только небольшое меньшинство населения мира, оно оказалось обманчивым и в центрах системы. С началом третьей промышленной революции – микроэлектронной – общество труда натолкнулось на свой абсолютный исторический предел.
То, что такая граница будет рано или поздно достигнута, можно было предвидеть логически. Ведь система товарного производства с рождения страдает от неразрешимого внутреннего противоречия. С одной стороны, она существует за счет массового впитывания в свой механизм человеческой энергии посредством затраты рабочей силы – чем больше, тем лучше. С другой же стороны, закон экономической конкуренции вызывает постоянное увеличение производительности, при чем рабочая сила людей заменяется научно-организованным материальным капиталом.
Это внутреннее противоречие стало уже глубинной причиной всех предыдущих кризисов, включая разрушительный мировой экономический кризис 1929 – 1933 гг. Но их удавалось снова и снова преодолевать с помощью механизма компенсации: на более высоком уровне производительности после определенного инкубационного периода удавалось за счет расширения рынков на новые слои потребителей впитать в абсолютном отношении большее количество труда, чем было прежде уничтожено в ходе рационализации. Затраты рабочей силы на отдельный произведенный продукт уменьшались, но в абсолютном значении производилось больше продуктов, что позволяло более чем компенсировать это уменьшение. Таким образом, до тех пор пока инновации продукта опережает инновации процесса, внутреннее противоречие системы может быть переведено в расширение производства.
Ярким историческим примером служит автомобиль. Благодаря конвейеру и другой технологии рационализации в духе «научной организации труда» (впервые – на автомобильной фабрике Генри Форда в Детройте) рабочее время на изготовление одной машины многократно сократилось. Но в то же время труд стал чудовищно более интенсивным и напряженным, так что за то же самое время впитывалось во много раз больше человеческого материала. Прежде всего, удалось за счет одновременного удешевления автомобиля превратить его из предмета роскоши для верхних десяти тысяч в продукт массового потребления.
Таким образом, несмотря на рационализированное конвейерное производство, во время второй промышленной революции «фордизма» на более высоком уровне удовлетворялся ненасытный аппетит идола труда в человеческой энергии. В то же время автомобиль служит главным примером деструктивного характера способа производства и потребления, существующего в высокоразвитом обществе труда. В интересах массового производства автомобилей и массового индивидуального транспорта покрываются бетоном и уродуются ландшафты, отравляется окружающая среда и, легко пожав плечами, люди спокойно мирятся с тем, что на улицах мира годами идет необъявленная Третья мировая война с миллионами убитых и искалеченных.
В ходе третьей промышленной революции, микроэлектронной, прежний механизм компенсации через расширение перестает работать. Конечно, и микроэлектроника удешевляет многие продукты и создает новые (особенно в сфере информации и коммуникации). Но впервые темп инновации процесса опережает темп инновации продукта. Впервые в ходе рационализации уничтожается больше труда, чем может быть вновь абсорбировано с помощью расширения рынков. Логика продолжения рационализации ведет к замене человеческой энергии роботами, новые коммуникационные технологии делают труд человека излишним. Целые сектора и уровни конструирования, производства, маркетинга, складирования, сбыта и даже менеджмента отмирают. Впервые идол труда против воли переводит себя на длительный голодный рацион. Тем самым он вызывает свою собственную смерть.
Поскольку демократическое общество труда – это вызревшая система с обратной связью и ориентацией на самоцель затраты рабочей силы, переключение на всеобщее сокращение рабочего времени в рамках ее форм невозможно. Экономическая рациональность требует, чтобы, с одной стороны, все большие массы оставались длительное время «безработными» и тем самым отрезанными от необходимого системе воспроизводства своей жизни, а с другой, – чтобы постоянно сокращающиеся количественно «занятые» подвергались все большему понуканию быстрее и производительнее работать. Даже в капиталистических центрах посреди богатства возвращаются бедность и голод, пригодные для использования средства производства и поля в массовом порядке забрасываются, а число бездомных неотвратимо растет.
Капитализм превращается в глобальный спектакль для меньшинства. Оказавшись в бедственном положении, умирающий идол труда поедает сам себя. В поисках еще имеющегося трудового питания капитал взрывает границы национальных экономических систем и глобализируется в кочевой конкуренции на вытеснение. Целые регионы мира отрезаются от глобальных потоков капитала и товаров. В беспримерной волне слияний и «захватов» концерны готовятся к последнему сражению экономики. Дезорганизованные государства и нации взрываются изнутри; население, ввергнутое в безумие конкурентной борьбой за выживание, раздирается войнами между этническими бандами.
После Второй мировой войны на короткий исторический момент могло показаться, что общество труда в фордистской промышленности консолидировалось в систему «вечного процветания», в которой чувство невыносимости насильственной самоцели было надолго успокоено за счет массового потребления и социального государства. Помимо того, что такое представление всегда было лишь идеей демократических илотов и затрагивало только небольшое меньшинство населения мира, оно оказалось обманчивым и в центрах системы. С началом третьей промышленной революции – микроэлектронной – общество труда натолкнулось на свой абсолютный исторический предел.
То, что такая граница будет рано или поздно достигнута, можно было предвидеть логически. Ведь система товарного производства с рождения страдает от неразрешимого внутреннего противоречия. С одной стороны, она существует за счет массового впитывания в свой механизм человеческой энергии посредством затраты рабочей силы – чем больше, тем лучше. С другой же стороны, закон экономической конкуренции вызывает постоянное увеличение производительности, при чем рабочая сила людей заменяется научно-организованным материальным капиталом.
Это внутреннее противоречие стало уже глубинной причиной всех предыдущих кризисов, включая разрушительный мировой экономический кризис 1929 – 1933 гг. Но их удавалось снова и снова преодолевать с помощью механизма компенсации: на более высоком уровне производительности после определенного инкубационного периода удавалось за счет расширения рынков на новые слои потребителей впитать в абсолютном отношении большее количество труда, чем было прежде уничтожено в ходе рационализации. Затраты рабочей силы на отдельный произведенный продукт уменьшались, но в абсолютном значении производилось больше продуктов, что позволяло более чем компенсировать это уменьшение. Таким образом, до тех пор пока инновации продукта опережает инновации процесса, внутреннее противоречие системы может быть переведено в расширение производства.
Ярким историческим примером служит автомобиль. Благодаря конвейеру и другой технологии рационализации в духе «научной организации труда» (впервые – на автомобильной фабрике Генри Форда в Детройте) рабочее время на изготовление одной машины многократно сократилось. Но в то же время труд стал чудовищно более интенсивным и напряженным, так что за то же самое время впитывалось во много раз больше человеческого материала. Прежде всего, удалось за счет одновременного удешевления автомобиля превратить его из предмета роскоши для верхних десяти тысяч в продукт массового потребления.
Таким образом, несмотря на рационализированное конвейерное производство, во время второй промышленной революции «фордизма» на более высоком уровне удовлетворялся ненасытный аппетит идола труда в человеческой энергии. В то же время автомобиль служит главным примером деструктивного характера способа производства и потребления, существующего в высокоразвитом обществе труда. В интересах массового производства автомобилей и массового индивидуального транспорта покрываются бетоном и уродуются ландшафты, отравляется окружающая среда и, легко пожав плечами, люди спокойно мирятся с тем, что на улицах мира годами идет необъявленная Третья мировая война с миллионами убитых и искалеченных.
В ходе третьей промышленной революции, микроэлектронной, прежний механизм компенсации через расширение перестает работать. Конечно, и микроэлектроника удешевляет многие продукты и создает новые (особенно в сфере информации и коммуникации). Но впервые темп инновации процесса опережает темп инновации продукта. Впервые в ходе рационализации уничтожается больше труда, чем может быть вновь абсорбировано с помощью расширения рынков. Логика продолжения рационализации ведет к замене человеческой энергии роботами, новые коммуникационные технологии делают труд человека излишним. Целые сектора и уровни конструирования, производства, маркетинга, складирования, сбыта и даже менеджмента отмирают. Впервые идол труда против воли переводит себя на длительный голодный рацион. Тем самым он вызывает свою собственную смерть.
Поскольку демократическое общество труда – это вызревшая система с обратной связью и ориентацией на самоцель затраты рабочей силы, переключение на всеобщее сокращение рабочего времени в рамках ее форм невозможно. Экономическая рациональность требует, чтобы, с одной стороны, все большие массы оставались длительное время «безработными» и тем самым отрезанными от необходимого системе воспроизводства своей жизни, а с другой, – чтобы постоянно сокращающиеся количественно «занятые» подвергались все большему понуканию быстрее и производительнее работать. Даже в капиталистических центрах посреди богатства возвращаются бедность и голод, пригодные для использования средства производства и поля в массовом порядке забрасываются, а число бездомных неотвратимо растет.
Капитализм превращается в глобальный спектакль для меньшинства. Оказавшись в бедственном положении, умирающий идол труда поедает сам себя. В поисках еще имеющегося трудового питания капитал взрывает границы национальных экономических систем и глобализируется в кочевой конкуренции на вытеснение. Целые регионы мира отрезаются от глобальных потоков капитала и товаров. В беспримерной волне слияний и «захватов» концерны готовятся к последнему сражению экономики. Дезорганизованные государства и нации взрываются изнутри; население, ввергнутое в безумие конкурентной борьбой за выживание, раздирается войнами между этническими бандами.
Конец политики
Кризис труда неминуемо влечет за собой кризис государства и, тем самым, политики. В принципе современное государство обязано своей карьерой тому факту, что система товарного производства нуждается в вышестоящей инстанции, гарантирующей соблюдение рамок конкуренции, общие правовые основы и предпосылки создания стоимости – включая репрессивный аппарат на случай, если человеческий материал окажется однажды слишком строптивым для системы. В своей зрелой форме массовой демократии государство вынуждено было в ХХ веке взять на себя и растущие социально-экономические задачи. Сюда относится не только социальная сеть, но и системы образования и здравоохранения, сети транспорта и коммуникации, всевозможные виды инфраструктуры, ставшие необходимыми для функционирования индустриально развитого общества труда, но не могущие быть организованы как экономический процесс создания стоимости. Эти разновидности инфраструктуры должны длительный срок и целиком находиться в распоряжении всего общества, и потому не могут зависеть от рыночной конъюнктуры спроса и предложения.
Поскольку государство не является самостоятельной единицей в создании стоимости и тем самым не может само превращать труд в деньги, для финансирования своих задач оно должно черпать деньги из реального процесса создания стоимости. Иссякает создание стоимости – иссякают и финансы государства. Мнимый суверен общества оказывается совершенно несамостоятельным перед лицом слепой, фетишизированной экономики общества труда. Он может издавать законы, сколько хочет, но если производительные силы перерастают систему труда, позитивное государственное право повисает в воздухе, ибо всегда может опираться лишь на субъекты труда.
С постоянным ростом массовой безработицы пересыхают доходы государства от налогообложения трудовых доходов. Социальные сети рвутся, когда достигается критическая масса «лишних людей», которых можно кормить при капитализме лишь с помощью перераспределения других денежных доходов. Со стремительным процессом концентрации переживающего кризис капитала, процессом, выходящим за границы национальных экономических комплексов, рушатся и доходы государства от налогообложения доходов предпринимателей. Транснациональные концерны принуждают государства, конкурирующие между собой в борьбе за привлечение инвестиций, к налоговому, социальному и экологическому демпингу.
Именно такое развитие заставляет демократическое государство совершить мутацию превращения в чистого администратора кризиса. Чем оно ближе к чрезвычайному финансовому положению, тем больше ужимается до своей репрессивной сердцевины. Инфраструктура сводится к обслуживанию потребностей транснационального капитала. Как некогда в колониальных областях, общественное обеспечение все больше ограничивается немногими экономическими центрами, все остальное приходит в запустение. Все, что можно, приватизируется, даже если в результате этого все больше людей отрезаются от снабжения самыми элементарными услугами. Поскольку накопление капитала концентрируется на все более маленьких островках мирового рынка, повсеместное обеспечение населения больше не происходит.
Если это не затрагивает непосредственно важные для экономики сферы, совершенно безразлично, ходят ли поезда и приходят ли письма. Образование становится привилегией выигравших от глобализации. Духовная, художественная и теоретическая культура подчиняется критериям рынка и отмирает. Здравоохранение не финансируется и распадается на систему классов. Сперва исподволь и тайно, а затем со всей открытостью действует закон социальной эвтаназии: если ты беден и стал «лишним», ты должен раньше умереть.
Хотя всех знаний, способностей и средств медицины, образования, культуры, всеобщей инфраструктуры более чем в избытке, они сдерживаются, рассредоточиваются и превращаются в ничто в соответствии с иррациональным законом общества труда, превращенным в объективную «экономию средств». Точно так же обстоит дело с промышленными и сельскохозяйственными средствами производства, которые объявляются «нерентабельными». Демократическому государству, преобразованному в систему апартеида, нечего предложить своим бывшим трудовым гражданам, кроме репрессивной симуляции труда в форме принудительного и дешевого труда и демонтажа всех услуг. На следующей стадии государственное управление распадается вообще. Государственный аппарат дичает, превращаясь в коррумпированную клептократию, армии становится мафиозными военными бандами, полиция – разбойниками с большой дороги.
Эти процессы не может остановить или тем более повернуть вспять ни одна политика в мире. Ведь политика по сути своей – это действия, связанные с государством, и в условиях разгосударствления они теряют основание. Лево-демократическая формула о «политическом регулировании» отношений с каждым днем все больше и больше становится обманом. Кроме бесконечных репрессий, демонтажа цивилизации и помощи «террору экономики» больше нечего «регулировать». Поскольку самоцель общества труда как аксиома служит предпосылкой политической демократии, для кризиса труда нет политико-демократического решения. Конец труда становится концом политики.
Кризис труда неминуемо влечет за собой кризис государства и, тем самым, политики. В принципе современное государство обязано своей карьерой тому факту, что система товарного производства нуждается в вышестоящей инстанции, гарантирующей соблюдение рамок конкуренции, общие правовые основы и предпосылки создания стоимости – включая репрессивный аппарат на случай, если человеческий материал окажется однажды слишком строптивым для системы. В своей зрелой форме массовой демократии государство вынуждено было в ХХ веке взять на себя и растущие социально-экономические задачи. Сюда относится не только социальная сеть, но и системы образования и здравоохранения, сети транспорта и коммуникации, всевозможные виды инфраструктуры, ставшие необходимыми для функционирования индустриально развитого общества труда, но не могущие быть организованы как экономический процесс создания стоимости. Эти разновидности инфраструктуры должны длительный срок и целиком находиться в распоряжении всего общества, и потому не могут зависеть от рыночной конъюнктуры спроса и предложения.
Поскольку государство не является самостоятельной единицей в создании стоимости и тем самым не может само превращать труд в деньги, для финансирования своих задач оно должно черпать деньги из реального процесса создания стоимости. Иссякает создание стоимости – иссякают и финансы государства. Мнимый суверен общества оказывается совершенно несамостоятельным перед лицом слепой, фетишизированной экономики общества труда. Он может издавать законы, сколько хочет, но если производительные силы перерастают систему труда, позитивное государственное право повисает в воздухе, ибо всегда может опираться лишь на субъекты труда.
С постоянным ростом массовой безработицы пересыхают доходы государства от налогообложения трудовых доходов. Социальные сети рвутся, когда достигается критическая масса «лишних людей», которых можно кормить при капитализме лишь с помощью перераспределения других денежных доходов. Со стремительным процессом концентрации переживающего кризис капитала, процессом, выходящим за границы национальных экономических комплексов, рушатся и доходы государства от налогообложения доходов предпринимателей. Транснациональные концерны принуждают государства, конкурирующие между собой в борьбе за привлечение инвестиций, к налоговому, социальному и экологическому демпингу.
Именно такое развитие заставляет демократическое государство совершить мутацию превращения в чистого администратора кризиса. Чем оно ближе к чрезвычайному финансовому положению, тем больше ужимается до своей репрессивной сердцевины. Инфраструктура сводится к обслуживанию потребностей транснационального капитала. Как некогда в колониальных областях, общественное обеспечение все больше ограничивается немногими экономическими центрами, все остальное приходит в запустение. Все, что можно, приватизируется, даже если в результате этого все больше людей отрезаются от снабжения самыми элементарными услугами. Поскольку накопление капитала концентрируется на все более маленьких островках мирового рынка, повсеместное обеспечение населения больше не происходит.
Если это не затрагивает непосредственно важные для экономики сферы, совершенно безразлично, ходят ли поезда и приходят ли письма. Образование становится привилегией выигравших от глобализации. Духовная, художественная и теоретическая культура подчиняется критериям рынка и отмирает. Здравоохранение не финансируется и распадается на систему классов. Сперва исподволь и тайно, а затем со всей открытостью действует закон социальной эвтаназии: если ты беден и стал «лишним», ты должен раньше умереть.
Хотя всех знаний, способностей и средств медицины, образования, культуры, всеобщей инфраструктуры более чем в избытке, они сдерживаются, рассредоточиваются и превращаются в ничто в соответствии с иррациональным законом общества труда, превращенным в объективную «экономию средств». Точно так же обстоит дело с промышленными и сельскохозяйственными средствами производства, которые объявляются «нерентабельными». Демократическому государству, преобразованному в систему апартеида, нечего предложить своим бывшим трудовым гражданам, кроме репрессивной симуляции труда в форме принудительного и дешевого труда и демонтажа всех услуг. На следующей стадии государственное управление распадается вообще. Государственный аппарат дичает, превращаясь в коррумпированную клептократию, армии становится мафиозными военными бандами, полиция – разбойниками с большой дороги.
Эти процессы не может остановить или тем более повернуть вспять ни одна политика в мире. Ведь политика по сути своей – это действия, связанные с государством, и в условиях разгосударствления они теряют основание. Лево-демократическая формула о «политическом регулировании» отношений с каждым днем все больше и больше становится обманом. Кроме бесконечных репрессий, демонтажа цивилизации и помощи «террору экономики» больше нечего «регулировать». Поскольку самоцель общества труда как аксиома служит предпосылкой политической демократии, для кризиса труда нет политико-демократического решения. Конец труда становится концом политики.
Симуляция общества труда капитализмом казино
[...]
Но дальнейшее накопление капитала уже нельзя больше симулировать за счет государственной задолженности. Вот почему с 80-х годов дополнительное создание фиктивного капитала было перенесено на рынки акций. Там речь шла уже не о дивидендах, доходах от реального производства, а всего лишь о доходах от изменения курса, спекулятивном увеличении стоимости титулов собственности до астрономических масштабов. Соотношение реальной экономики и спекулятивного движения финансового рынка было поставлено с ног на голову. Спекулятивному изменению курса уже не предшествует расширение реальной экономики, а, наоборот, повышение курсов ценных бумаг, фиктивное создание стоимости симулирует реальное накопление, которого уже вообще не происходит.
Идол труда клинически уже мертв, но ему делают искусственное дыхание с помощью якобы независимого расширения финансовых рынков. Промышленные предприятия получают прибыли, которые извлекаются уже не из производства, давно ставшего убыточным, и не из продажи реальных благ, а из участия «умных» финансовых отделов в спекуляциях акциями и валютой. Государственные бюджеты получают доходы, которые уже вообще не связаны с налогами и взятием кредитов, а приобретаются благодаря усердию финансовых управлений на спекулятивных рынках. А семьи, чьи реальные доходы от зарплаты и окладов драматически сокращаются, могут по-прежнему позволить себе высокий уровень потребления, закладывая доходы от акций. Так возникает новая форма искусственного спроса, который затем вновь влечет за собой реальное производство и реальные государственные доходы от налогообложения «без почвы под ногами».
Так с помощью спекулятивного процесса отодвигается мировой экономический кризис. Но поскольку фиктивное увеличение стоимости титула собственности может быть лишь предвосхищением будущих реальных затрат труда (в соответствующем астрономическом масштабе), которых уже никогда не будет, объективированный обман после определенного инкубационного периода раскроется. Крах «растущих рынков» в Азии, Латинской Америке и Восточной Европе был лишь предвестием. Коллапс финансовых рынков капиталистических центров в США, Европейском союзе и Японии – это только вопрос времени.
[...]
Но дальнейшее накопление капитала уже нельзя больше симулировать за счет государственной задолженности. Вот почему с 80-х годов дополнительное создание фиктивного капитала было перенесено на рынки акций. Там речь шла уже не о дивидендах, доходах от реального производства, а всего лишь о доходах от изменения курса, спекулятивном увеличении стоимости титулов собственности до астрономических масштабов. Соотношение реальной экономики и спекулятивного движения финансового рынка было поставлено с ног на голову. Спекулятивному изменению курса уже не предшествует расширение реальной экономики, а, наоборот, повышение курсов ценных бумаг, фиктивное создание стоимости симулирует реальное накопление, которого уже вообще не происходит.
Идол труда клинически уже мертв, но ему делают искусственное дыхание с помощью якобы независимого расширения финансовых рынков. Промышленные предприятия получают прибыли, которые извлекаются уже не из производства, давно ставшего убыточным, и не из продажи реальных благ, а из участия «умных» финансовых отделов в спекуляциях акциями и валютой. Государственные бюджеты получают доходы, которые уже вообще не связаны с налогами и взятием кредитов, а приобретаются благодаря усердию финансовых управлений на спекулятивных рынках. А семьи, чьи реальные доходы от зарплаты и окладов драматически сокращаются, могут по-прежнему позволить себе высокий уровень потребления, закладывая доходы от акций. Так возникает новая форма искусственного спроса, который затем вновь влечет за собой реальное производство и реальные государственные доходы от налогообложения «без почвы под ногами».
Так с помощью спекулятивного процесса отодвигается мировой экономический кризис. Но поскольку фиктивное увеличение стоимости титула собственности может быть лишь предвосхищением будущих реальных затрат труда (в соответствующем астрономическом масштабе), которых уже никогда не будет, объективированный обман после определенного инкубационного периода раскроется. Крах «растущих рынков» в Азии, Латинской Америке и Восточной Европе был лишь предвестием. Коллапс финансовых рынков капиталистических центров в США, Европейском союзе и Японии – это только вопрос времени.
В фетишизированном сознании общества труда и особенно среди бывших левых и правых «критиков капитализма» этот контекст воспринимается совершенно искаженно. Зациклившись на фантоме труда, который они возвеличивают до сверхисторического и позитивного условия существования, они систематически путают причины и следствия. Временная отсрочка кризиса с помощью спекулятивного расширения финансовых рынков предстает тогда, наоборот, как мнимая причина кризиса. «Злые спекулянты», заявляют с большей или меньшей долей паники, могут погубить все замечательное общество труда, поскольку ради развлечения и по буйной злобе спекулируют «хорошими деньгами», которых «вполне достаточно», вместо того, чтобы бодро и солидно вложить их в чудесные «рабочие места», которые и далее могут обеспечить трудоголикам – илотам «полную занятость».
В эти головы просто не укладывается, что это не спекуляция остановила реальные инвестиции, а третья промышленная революция сделала их нерентабельными и спекулятивные расходы могут быть лишь симптомом этого. Деньги, которые обращаются вроде бы в неисчерпаемом количестве, даже в капиталистическом смысле уже не являются «хорошими» – это просто «горячий воздух», которым накачивается спекулятивный пузырь. Любая попытка проколоть этот пузырь с помощью проектов налогообложения в той или иной форме («налог Тобина» и т.д.), чтобы снова перевести денежный капитал на якобы «правильные» и реальные мельницы общества труда, приведет лишь к тому, что он быстрее лопнет.
Вместо того чтобы понять, что все мы неудержимо становимся нерентабельными и потому следует атаковать как устаревший сам критерий рентабельности вместе с его основами общества труда, предпочитают демонизировать «спекулянтов». Этот дешевый образ врага единодушно пестуют правые радикалы и автономы, простодушные профсоюзные функционеры и люди, испытывающие ностальгию по кейнсианству, социальные теологи и ораторы, вообще все апостолы «честного труда». Лишь немногие понимают, что отсюда только один маленький шаг до возрождения антисемитского безумия. Восхваление «созидающего», национального по крови, реального капитала в противовес «паразитическому», интернационально- «еврейскому» финансовому капиталу угрожает стать последним словом обезумевших левых поклонников рабочих мест. Это и так уже издавна последнее слово расистских, антисемитских и антиамериканских правых апологетов рабочих мест.
В эти головы просто не укладывается, что это не спекуляция остановила реальные инвестиции, а третья промышленная революция сделала их нерентабельными и спекулятивные расходы могут быть лишь симптомом этого. Деньги, которые обращаются вроде бы в неисчерпаемом количестве, даже в капиталистическом смысле уже не являются «хорошими» – это просто «горячий воздух», которым накачивается спекулятивный пузырь. Любая попытка проколоть этот пузырь с помощью проектов налогообложения в той или иной форме («налог Тобина» и т.д.), чтобы снова перевести денежный капитал на якобы «правильные» и реальные мельницы общества труда, приведет лишь к тому, что он быстрее лопнет.
Вместо того чтобы понять, что все мы неудержимо становимся нерентабельными и потому следует атаковать как устаревший сам критерий рентабельности вместе с его основами общества труда, предпочитают демонизировать «спекулянтов». Этот дешевый образ врага единодушно пестуют правые радикалы и автономы, простодушные профсоюзные функционеры и люди, испытывающие ностальгию по кейнсианству, социальные теологи и ораторы, вообще все апостолы «честного труда». Лишь немногие понимают, что отсюда только один маленький шаг до возрождения антисемитского безумия. Восхваление «созидающего», национального по крови, реального капитала в противовес «паразитическому», интернационально- «еврейскому» финансовому капиталу угрожает стать последним словом обезумевших левых поклонников рабочих мест. Это и так уже издавна последнее слово расистских, антисемитских и антиамериканских правых апологетов рабочих мест.
bump
Кризис мещанского общества, пролетарское восстание против капитализма, манифест "Третьего Интернационала" и последующая постепенная организация масс и групп в чисто коллективное и механизированное существо — в форме новой "культуры труда" — возвещают нам близость третьей катастрофы, вследствие которой вся власть грозит перейти к последней традиционной касте, к касте рабов и людей толпы: вместе с соответствующим ограничением всех горизонтов и ценностей уровнем количества и материи.
Если сверхчеловеческая духовность и «Слава» характеризовали «солнечный» период, героизм, верность и честь — период проявления воинов, а деньги — период власти евреев и торговцев, то рабы с приходом к власти должны установить свой рабский закон: труд, возведенный в степень религии. И ненависть рабов садистически провозглашает: "Кто не работает, тот не ест"; и их тупость, прославляя саму себя, готовит священный фимиам из чада человеческого пота: "Труд облагораживает человека", "Труд — это величие", "Труд — это этическая обязанность". Итак, каста рабов и эпоха труда окончательно заставляет человечество сойти в могилу, и цикл деградации завершается окончательно.
Если сверхчеловеческая духовность и «Слава» характеризовали «солнечный» период, героизм, верность и честь — период проявления воинов, а деньги — период власти евреев и торговцев, то рабы с приходом к власти должны установить свой рабский закон: труд, возведенный в степень религии. И ненависть рабов садистически провозглашает: "Кто не работает, тот не ест"; и их тупость, прославляя саму себя, готовит священный фимиам из чада человеческого пота: "Труд облагораживает человека", "Труд — это величие", "Труд — это этическая обязанность". Итак, каста рабов и эпоха труда окончательно заставляет человечество сойти в могилу, и цикл деградации завершается окончательно.
>Итого 5 500 000 рублей за собранное поле.
>Вычитаем всю хуиту типа налогов, непредвиденных расходов, оплаты топлива, получаем 4 000 000 в год.
Лол, ты объебался с расчетами. Земли надо раза в три-пять больше, чтобы 4кк прибыли получить.
Где бы ни работать - лишь бы не работать.
Советская народная мудрость.
Картоху будет убирать картофелеуборочный комбайн, управляемый ИИ.
Валите работать, вонючие хиппи.
Опять закупят заводов по производству, а потом не очень умный коммунист отдаст их колхозникам.
Поскольку государство не является самостоятельной единицей в создании стоимости и тем самым не может само превращать труд в деньги, для финансирования своих задач оно должно черпать деньги из реального процесса создания стоимости. Иссякает создание стоимости – иссякают и финансы государства. Мнимый суверен общества оказывается совершенно несамостоятельным перед лицом слепой, фетишизированной экономики общества труда. Он может издавать законы, сколько хочет, но если производительные силы перерастают систему труда, позитивное государственное право повисает в воздухе, ибо всегда может опираться лишь на субъекты труда.
>специалист
значит бюджетоскот? тогда все понятно
bump
Почему не манифест против депрессии, спида и диктатуры?
Труд не так уж и страшен, если ты реализуешь себя и создаешь будущее. Если ты наемный раб, то лучше сам стань господином.
Обычные ролевые игры подростков. В левой параше им еще автоматы выдали и разрешили веселиться по полной с врагами народа, а тут безобидные значки.
bump
bump
bump
bump
bump
Пиздец какой творится. Это где, на какой планете?
bump
bump
В ходе третьей промышленной революции, микроэлектронной, прежний механизм компенсации через расширение [рынков] перестает работать. Конечно, и микроэлектроника удешевляет многие продукты и создает новые (особенно в сфере информации и коммуникации). Но впервые темп инновации процесса [производства] опережает темп инновации продукта. Впервые в ходе рационализации уничтожается больше труда, чем может быть вновь абсорбировано с помощью расширения рынков. Логика продолжения рационализации ведет к замене человеческой энергии роботами, новые коммуникационные технологии делают труд человека излишним. Целые сектора и уровни конструирования, производства, маркетинга, складирования, сбыта и даже менеджмента отмирают. Впервые идол труда против воли переводит себя на длительный голодный рацион. Тем самым он вызывает свою собственную смерть.
Поскольку демократическое общество труда – это вызревшая система с обратной связью и ориентацией на самоцель затраты рабочей силы, переключение на всеобщее сокращение рабочего времени в рамках ее форм невозможно. Экономическая рациональность требует, чтобы, с одной стороны, все большие массы оставались длительное время «безработными» и тем самым отрезанными от необходимого системе воспроизводства своей жизни, а с другой, – чтобы постоянно сокращающиеся количественно «занятые» подвергались все большему понуканию быстрее и производительнее работать. Даже в капиталистических центрах посреди богатства возвращаются бедность и голод, пригодные для использования средства производства и поля в массовом порядке забрасываются, а число бездомных неотвратимо растет.
Капитализм превращается в глобальный спектакль для меньшинства. Оказавшись в бедственном положении, умирающий идол труда поедает сам себя. В поисках еще имеющегося трудового питания капитал взрывает границы национальных экономических систем и глобализируется в кочевой конкуренции на вытеснение. Целые регионы мира отрезаются от глобальных потоков капитала и товаров. В беспримерной волне слияний и «захватов» концерны готовятся к последнему сражению экономики. Дезорганизованные государства и нации взрываются изнутри; население, ввергнутое в безумие конкурентной борьбой за выживание, раздирается войнами между этническими бандами.
Поскольку демократическое общество труда – это вызревшая система с обратной связью и ориентацией на самоцель затраты рабочей силы, переключение на всеобщее сокращение рабочего времени в рамках ее форм невозможно. Экономическая рациональность требует, чтобы, с одной стороны, все большие массы оставались длительное время «безработными» и тем самым отрезанными от необходимого системе воспроизводства своей жизни, а с другой, – чтобы постоянно сокращающиеся количественно «занятые» подвергались все большему понуканию быстрее и производительнее работать. Даже в капиталистических центрах посреди богатства возвращаются бедность и голод, пригодные для использования средства производства и поля в массовом порядке забрасываются, а число бездомных неотвратимо растет.
Капитализм превращается в глобальный спектакль для меньшинства. Оказавшись в бедственном положении, умирающий идол труда поедает сам себя. В поисках еще имеющегося трудового питания капитал взрывает границы национальных экономических систем и глобализируется в кочевой конкуренции на вытеснение. Целые регионы мира отрезаются от глобальных потоков капитала и товаров. В беспримерной волне слияний и «захватов» концерны готовятся к последнему сражению экономики. Дезорганизованные государства и нации взрываются изнутри; население, ввергнутое в безумие конкурентной борьбой за выживание, раздирается войнами между этническими бандами.
Капитализм ещё со времен Маркса загнивает. Теперь роботы его уничтожат. Надо только потерпеть. А сейчас иди молиться своему барину из кпсс.
Процент американцев, занятых "производительным трудом".
Иллюстрирует угасание пролетариата как явления. То есть разговаривать за "пролетариат" вообще смешно, товарное производство устарело целиком. Примерно как подсечное земледелие или охота на мамонтов. Мамонты вымерли, и пролетарии вымрут. И слава богу, хуле они вообще нужны? Гопники и говно.
Сейчас самый массовый класс (пока что в "развитых странах", но мало-помалу и везде) это офисная плесень, то есть ублюдки, которые перекладывают бумажки.
Спрашивается, а нафига. Ответ понятно какой - чтобы не было "безработицы". То есть из людей делают анальных рабов и придурков, заставляют бессмысленно жрать говно и копать отсюда и до обеда, и все во избежание "экономических кризисов".
У меня есть список людей, которых надо убить, он дико длинный. Но "экономисты" в первой десятке.
Потому что основная задача "экономики" делать из людей анальных рабов, мразей и придурков; а основная задача "экономистов" - находить этому адскому блядству научное оправдание.
Иллюстрирует угасание пролетариата как явления. То есть разговаривать за "пролетариат" вообще смешно, товарное производство устарело целиком. Примерно как подсечное земледелие или охота на мамонтов. Мамонты вымерли, и пролетарии вымрут. И слава богу, хуле они вообще нужны? Гопники и говно.
Сейчас самый массовый класс (пока что в "развитых странах", но мало-помалу и везде) это офисная плесень, то есть ублюдки, которые перекладывают бумажки.
Спрашивается, а нафига. Ответ понятно какой - чтобы не было "безработицы". То есть из людей делают анальных рабов и придурков, заставляют бессмысленно жрать говно и копать отсюда и до обеда, и все во избежание "экономических кризисов".
У меня есть список людей, которых надо убить, он дико длинный. Но "экономисты" в первой десятке.
Потому что основная задача "экономики" делать из людей анальных рабов, мразей и придурков; а основная задача "экономистов" - находить этому адскому блядству научное оправдание.
Какой-то тупой тред.
Не хочешь - не работай, наказания за тунеядство нет пока
>У меня есть список людей, которых надо убить, он дико длинный.
Грязноштан в своем репертуаре. Какие бы идеи не лежали в основе, в итоге все равно надо всех в крови утопить.
bump
РНН
http://www.krisis.org/1999/manifest-protif-truda/
Манифесту уже 20 лет, странно что ты его никогда не читал. Авторы манифеста: https://ru.wikipedia.org/wiki/Группа_«Кризис»
1. Господство мертвого труда
Труп правит обществом – труп мертвого труда. Все силы мира соединились для защиты его господства – папа римский и Всемирный банк, Тони Блэр и Йорг Хайдер, профсоюзы и предприниматели, немецкие экологи и французские социалисты. Все они знают только один лозунг: «Работай, работай и работай!»
Тот, кто еще не разучился думать, легко поймет всю беспочвенность такой позиции. Ведь общество, которым правит труд, переживает не мимолетный кризис, а дошло до своего абсолютного предела. Вследствие микроэлектронной революции производство общественных богатств все больше отрывалось от применения рабочей силы людей, причем в таких масштабах, какие еще всего несколько десятилетий назад могла представить себе только научная фантастика. Никто не может всерьез утверждать, что этот процесс можно снова остановить или тем более повернуть вспять. Продажа товара «рабочая сила» будет в XXI веке столь же выгодным делом, как в ХХ веке – продажа почтовых карет. Но тот, кто в этом обществе не может продать свою рабочую силу, считается «лишним» и выбрасывается в социальную мусорную кучу.
Кто не работает – тот не ест! Этот циничный принцип все еще остается в силе, сегодня более чем когда-либо, именно потому, что он безнадежно устарел. Абсурд: общество никогда еще не было в такой мере обществом труда, как сейчас, когда труд становится излишним. Как раз в момент своей смерти труд выступает как тоталитарная сила, которая не терпит иного бога, кроме самого себя. Он определяет мысли и действия людей, глубоко въевшись в поры повседневности и психологию. Годится любой предлог, чтобы искусственно продлить жизнь идола труда. Паранойя криков о «занятости» оправдывает форсированное разрушение основ природы – разрушение, о котором уже давно известно. Последние преграды на пути к тотальной коммерциализации всех общественных отношений должны быть безоговорочно отброшены, как только предоставляется возможность создать пару убогих «рабочих мест». А ходячая фраза «лучше иметь хоть какую-нибудь работу, чем вообще никакой» стала всеобщим символом исповедания веры, и каждый обязан повторять его.
Чем очевиднее, что общество труда приближается к своему неминуемому концу, тем сильнее этот конец вытесняется из общественного сознания. Методы такого вытеснения могут быть различными, но все они имеют одно общее: всемирная реальность превращения труда в иррациональную самоцель, которая саму себя делает излишней, с упрямством безумия истолковывается как личная или коллективная непригодность тех или иных лиц, предприятий или мест их размещения. Объективные пределы труда должны выглядеть как субъективная проблема тех, кто выпал из обоймы.
Если для одних безработица – это результат чрезмерных притязаний, недостаточной конкурентоспособности и гибкости, то другие обвиняют «своих» менеджеров и политиков в бездарности, коррупции, жадности или предательстве. И наконец, все согласны с бывшим президентом ФРГ Романом Херцогом: страна должна испытать так называемый «толчок», как будто бы речь идет о плохой психологической подготовке какой-нибудь футбольной команды или политической секты. Все должны «каким-то образом» сильно потянуть за ремень, даже если он давно уже истрепался; все должны «как-нибудь» крепко взяться за дело, даже если уже не за что браться (или взяться можно только за что-нибудь совсем уж безумное). Подтекст этого безрадостного воззвания вполне недвусмыслен: кто все-таки не найдет милости у идола труда – тот сам виноват, и его можно с чистой совестью списать или выбросить вон.
Такой же закон человеческих жертв действует и во всемирном масштабе. Одна страна за другой перемалывается безжалостными колесами экономического тоталитаризма и доказывает тем самым лишь одно: так называемые законы рынка устарели. Того, кто не «приспособился» – безусловно и невзирая на цену – к слепому бегу тотальной конкуренции, карает логика рентабельности. Те, на кого возлагаются надежды сегодня, завтра становятся экономическими отбросами. Но это не побуждает правящих экономических психопатов хоть на миг поколебаться в своем извращенном истолковании мира. Три четверти населения мира уже в той или иной степени объявлены социальным мусором. Привлекательные «места для размещения производства» рушатся одно за другим. После переживающих катастрофу «развивающихся стран» Юга и государственно-капиталистического филиала всемирного общества труда на Востоке в урагане краха исчезли и примерные ученики рыночной экономики из Юго-Восточной Азии. И в Европе давно уже ширится социальная паника. Но рыцари печального образа в политике и менеджменте лишь ожесточеннее продолжают свой крестовый поход во имя идола труда.
ДАЛЕЕ ЧИТАЕМ ПО ССЫЛКЕ: http://www.krisis.org/1999/manifest-protif-truda/