Первые лучи солнца золотили купола Спасо-Преображенского собора, построенного в неовизантийском стиле с резными чеченскими орнаментами по карнизам. Рядом, отражаясь в стеклах высоток делового квартала, сверкали бирюзовые минареты Центральной соборной мечети имени Ахмата-Хаджи Кадырова и Патриарха Кирилла. Между ними, на пешеходном мосту «Единство», уже толпились первые прохожие – русские бабушки с сумками-тележками спешили к утренней службе, а бородатые чеченские торговцы раскладывали на лотках свежие лепешки «бородинские» с тмином и местным сыром.
7:30. Школа №1 имени Льва Толстого и Шейха Мансура.
Звонок на урок гремел не привычной трелью, а мелодией «Лезгинки» в органном исполнении. В коридорах пахло свежей выпечкой – сегодня, в среду, в столовой подавали «день русской кухни»: блины с бараньей грудинкой и сметаной, щи с галушками и чеченским чесноком.
– Магомед, ты опять забыл крестик! – строго сказала учительница Тамара Петровна, поправляя платок на голове. – Как ты на «Основы православной культуры» пойдешь?
– А у нас сегодня «История исламского богословия», – засмеялся паренек, доставая из рюкзака деревянные четки с полумесяцем и крестом. – Но я на всякий случай взял и то, и другое!
12:00. Центральный рынок «Беркат».
– Дорогая, смотри, какие помидоры! – кричала русская женщина в цветастом платке соседке-чеченке. – Совсем как у нас в Ростове!
– Это наши, шатойские! – гордо отвечала та, взвешивая на весах «имперский» гирьки с двуглавым орлом. – Вырастил мой племянник, агроном-выпускник Московской духовно-агрономической академии!
Над прилавками висели таблички: «Хвала Аллаху за урожай!» и «Божьей милостью выращено». В углу, у лавки с медом, мулла Ислам и священник отец Георгий о чем-то горячо спорили, но дружелюбно похлопывали друг друга по плечу.
Це́рковь Михаи́ла Арха́нгела в Гро́зном (обиходные названия — Храм Архистратига Божия Михаила, Архангельская церковь, Михаилоархангельская церковь, Михайловская церковь) — православный храм в городе Грозном (Чеченская Республика, Российская Федерация).
15:00. Спорткомплекс «Ермолов-Хаджи».
На борцовском ковре схлестнулись двое подростков – русый Илья в борцовке с надписью «Аллах с нами» и темноволосый Аслан в футболке «С нами Бог».
– Давай, православный! – кричали с трибун.
– Не подведи, мусульманин! – подбадривали другие.
Главный тренер, бывший боевик, а ныне заслуженный мастер спорта, грозно смотрел на схватку, поправляя нательный крест поверх тренировочного костюма.
18:00. Семейный ужин.
В просторной кухне смешанной семьи Умаровых-Ивановых кипел самовар. На столе стояли и куличи, и халва, и окорок (конечно же, халяльный).
– Мама, а правда, что раньше русские и чеченцы воевали? – спросила девочка с косичками, разглядывая старый семейный альбом.
– Было и такое, доченька, – вздохнула мать, поправляя на дочери крестик поверх скромного платья. – Но теперь мы – одна семья. Как говорил твой прадедушка: «Если Бог соединил – никому не разъединить».
>Главный тренер, бывший боевик, а ныне заслуженный мастер спорта, грозно смотрел на схватку, поправляя нательный крест поверх тренировочного костюма.
22:00. Ночной Грозный.
Над городом плыл колокольный звон последней вечерней службы, смешиваясь с мелодичным азаном. В витринах магазинов рядом с пасхальными яйцами красовались изящные подставки для Корана. А на центральной площади, где когда-то гремели выстрелы, теперь стоял памятник – огромная раскрытая книга, на одной странице которой был высечен «Отче наш», а на другой – первая сура Корана.
И под этой книгой, как и под всем этим странным, невероятным, но реальным миром, было выгравировано всего одно слово:
«Вместе».
А так то если бы не совок, десятки лет завитого сосиализма, охуенные чистки и депортации, чеченские войны, то шутки шутками, а такой карикатурный замес +- и был бы
В православной мечети
(да, теперь и такие были) шла вечерняя служба. Имам в рясе читал суры, а хор казаков подпевал «Господи, помилуй»* на чеченском. В углу старообрядцы в папахах тихо перешептывались, обсуждая последние новости:
– Слышал, в Москве опять спорят – можно ли ставить ёлку на Ураза-Байрам?
– Да бросьте, у нас вон вчера «Сочельник-Мавлид» отмечали – и ничего, все живы
На аллее «Примирения», между памятником Льву Толстому и Шейху Мансуру, гуляли молодые пары. Одна особенно выделялась:
– Маша, ну когда ты уже примешь ислам? – вздыхал чеченский юноша, поправляя крестик на груди.
– А когда ты крестишься?– смеялась русская девушка, поправляя платок.
– Да ладно вам, – вмешался проходивший мимо священник-мулла, – главное – чтобы дети были здоровые, а там разберёмся!
Забавные мрии, сам писал или стащил откуда?
В классе шла оживлённая дискуссия:
– Марьям, ну как ты могла забыть, что Сергий Радонежский благословил Дмитрия Донского на Куликовскую битву?! – возмущался русский паренёк Илья, поправляя халяльные косички.
– А ты сам-то помнишь, что Шейх Мансур воевал бок о бок с казаками против французов в 1812 году? – парировала чеченка в платочке с вышитым православным крестом.
Марьям, ну как ты можешь отрицать, что Сергий Радонежский — это вообще святое? — Илья нарочито громко хлопнул книгой, чтобы привлечь её внимание.
— А ты сам читал хоть одну суру? — она повернулась к нему, и её тёмные глаза сверкнули. — Или только в
Православного блогера играешь?
Между ними пробежала искра. Не та, что в богословских спорах, а другая — тёплая, живая.
— Может, тогда покажешь мне, что в Коране такого особенного? — Илья наклонился ближе, ухмыляясь.
— Может, сам почитаешь? — она швырнула ему в лицо учебник, но так, чтобы он успел поймать. Их пальцы на секунду соприкоснулись.
Раздевалка после физры
Илья застрял в спортзале, случайно (или не очень) оказавшись там же, где и Марьям. Она, смущённо прикрываясь полотенцем, бросила ему:
— Ты специально?
— Что? — он сделал вид, что не понимает, но взгляд его скользнул по её фигуре, обтянутой спортивным топом.
— В исламе так нельзя, — прошептала она, но не отошла.
— А в православии так — тоже грех, — он шагнул ближе.
Где-то за стеной кричал физрук, но здесь, в этом углу, время будто остановилось.
Сцена третья. Вечер на крыше
После выпускного они случайно (опять же) оказались на крыше школы. Марьям, в лёгком платье, которое трепетало на ветру, смотрела на звёзды.
— Ты знаешь, что по шариату за это мне могут… — она не договорила.
— А по-нашему — просто скажут «женись», — Илья обнял её за талию.
— Ты вообще в курсе, что твой дед воевал против моего? — она повернулась к нему, и её губы оказались в сантиметре от его.
— Зато мы точно знаем, чем заняться вместо войны.
Их тени слились в одну.
---
Эпилог.
Наутро в школе шептались:
— Слышал, Илья и Марьям ночью на крыше…
— Да ладно, они же враги!
— Ну, теперь точно не враги.
А где-то вдали мулла и священник, попивая чай, вздыхали:
— Ну вот, опять грех…
— Зато какой.
И смеялись.
Ну прямо нечто бунинское!
Грозный, 2045 год. Теплая майская ночь
Темнота школьной крыши скрывала их от посторонних глаз, но не друг от друга. Марьям прижалась спиной к холодной вентиляционной трубе, чувствуя, как грудь тяжело вздымается под тонкой тканью блузки. Илья стоял так близко, что его дыхание обжигало ее шею – горячее, неровное, с легким дрожанием.
– Ты... ты точно знаешь, что делаешь? – ее голос сорвался на хриплый шепот, когда его пальцы скользнули под расстегнутый воротник, касаясь ключицы.
В ответ он лишь глухо засмеялся – звук низкий, животный, заставивший что-то сжаться у нее внизу живота. Его ладонь скользнула ниже, обхватывая упругую округлость груди через ткань.
– Всевышний простит, – прошептала она, впиваясь ногтями в его плечи, когда его рот нашел ее шею.
Его зубы слегка сжали нежную кожу, заставив ее вскрикнуть – но тут же его губы прикрыли ее рот, заглушая звук. Язык – горячий, настойчивый – вторгся внутрь, перекрывая дыхание. Она ответила тем же, кусая его нижнюю губу, чувствуя, как он напрягся всем телом.
Ее руки сами потянулись к его поясу, дрожащими пальцами расстегивая пряжку.
– Мы... мы не должны... – бормотал он между поцелуями, но его бедра уже прижались к ней, жестко, не оставляя сомнений в том, чего он хочет.
– Замолчи, – она резко дернула его за волосы, заставляя вскрикнуть. – Ты начал – теперь доводи до конца.
Одежда сползала, смешиваясь на бетонном полу. Его пальцы скользнули между ее ног, обнаруживая влажность, от которой у него перехватило дыхание.
– Марьям...
– Не говори, – она прикусила его ухо, чувствуя, как он дрожит. – Просто возьми меня.
И когда он вошел в нее, резко, почти грубо, звезды над головой взорвались белым светом.
Утром они нашли ее платок – черный, с золотой вышивкой – запутавшимся в его ремне.
"Грех", – подумала она, поправляя одежду. Но улыбка не сходила с ее губ.
Синкретизм православия и ислама. Домострой + шариат. Не повезет девченкам
Иллюстрации для треда.
Мразь, переделывай, то как Ваня поебывает грудастую узкую Марьям на крыше, ты мне сбил стояк
Дайте хоть здесь посидеть в манямирке
Грозный, 2045 год, вечер
Тени от высоких стеллажей с книгами вытягивались по полу, сливаясь с темнотой за окнами. Марьям, прижав к груди учебник по богословию, кралась между рядами, ее голубые глаза блестели в полумраке. Она знала, что он здесь – его высокую, худощавую фигуру было видно даже в темноте.
Илья сидел за дальним столом, его скулы резко очерчивались в свете настольной лампы. Он что-то писал, но когда услышал ее шаги, поднял глаза.
— Ты… — начал он, но она уже подошла так близко, что ее грудь почти касалась его плеча.
— Замолчи, — прошептала она, бросая книгу на стол. Ее пальцы вцепились в его светлые волосы, резко притягивая его лицо к своей груди. Он замер, чувствуя, как ее тело дрожит под тонкой тканью блузки.
— Ты же знаешь, что это… — его голос сорвался, когда ее губы коснулись его уха.
— Грех? — она усмехнулась, чувствуя, как его дыхание становится прерывистым. — Ты уже неделю смотришь на меня так, будто готов продать душу.
Ее руки скользнули под его рубашку, ощущая ребра, резко очерченные под кожей. Он был таким худым, что она могла обхватить его талию почти полностью.
— Марьям… — он задыхался, когда ее пальцы нашли пряжку его ремня.
— Я сказала – замолчи.
Она толкнула его назад, на стол. Книги с грохотом рухнули на пол. Его длинные ноги беспомощно уперлись в пол, когда она вскарабкалась на него, чувствуя, как его худое тело напряглось под ней.
— Ты дрожишь, — прошептала она, целуя его шею, чувствуя, как его сердце бешено колотится.
— Ты… ты меня сводишь с ума, — он захрипел, когда ее рука скользнула вниз, нащупывая жесткую теплоту под тканью брюк.
Она рассмеялась – низко, гортанно.
— Вот и хорошо.
Ее губы снова нашли его, заглушая стон, когда она резко опустилась на него, принимая весь его худощавый, дрожащий жар.
Позже, когда библиотекарь нашла разбросанные книги и забытый платок Марьям, она только покачала головой.
— Опять эти межконфессиональные диалоги…
ИДЕАЛЬНО!
Его кости – белые, тонкие, как спички для самокруток – трещали под ее ладонями. Она впивалась в его ребра, будто хотела вырвать их наружу, выставить на показ: смотрите, какой он хрупкий, этот русский мальчик.
— Ты... ты как икона, — прошептала она, слюнявя палец, проводя им по его ключице, оставляя мокрую дорожку. — Только сломать можно.
Он стонал, запрокинув голову к потолку, где плесень расползалась крестом. Его член – розовый, почти прозрачный, с синими жилками – дергался в ее кулаке.
— Марьям... мы...
— Молчи.
Она плюнула ему между ног, слюна смешалась с преэякулятом, потекла по стволу. Взяла его яйца – маленькие, как голубиные, – сжала.
— Ты кончишь сейчас же.
Он завыл, когда она ввела два пальца в себя, показала ему, как внутри горячо и мокро.
— Видишь? Это твой рай. Единственный, который тебе светит.
Она села на него сверху, не дав опомниться. Его худые бедра бились о ее плоть, как рыба об лед.
— Ты... ты...
— Я – твой грех. Твой ад. Твой мазохизм.
Она наклонилась, укусила за сосок, почувствовала, как он брызнул внутрь – горячим, скудным, как постный суп.
После
Они лежали на кафеле, в луже мочи, крови и спермы.
— Аллах... простит? — хрипел он.
— Нет, — она закурила, выпустила дым ему в лицо. — Но я еще раз позвоню.
На стене кто-то написал: "Здесь был Вася". Кровью.
Марьям заперла друсский замок (немецкого производства) тремя поворотами ключа (серебристого, холодного, как клинок). Илья стоял, прислонившись к шкафу с методичками (1973 года издания, пахнущими пылью и забытыми грехами). Его скуластое лицо напоминало бледную икону, написанную монахом-анорексиком.
"Ты..." - начал он, но его перебил звук расстегивающейся молнии (японской, купленной в секонде).
Ее руки (маникюр - "Кровавая Мекка" от Golden Rose) развернули учебник "Основы православной культуры" на странице 143 (глава "Целомудрие"). Положили под себя.
"Смотри," - прошептала она, капая гранатовым соком (халяль, сертифицированно) на свою ключицу (три родинки треугольником). Красные струйки побежали в вырез (глубокий, как ущелье в Ведено).
Он застонал (звук, похожий на скрип парты в пустом классе).
Ну так-то годно. Если бы в АПшечке не сидели новиопы-русофобы, поддрачивающие на ваххабитов - именно так и следовало бы делать многоконфессионалочку. И где-нибудь в Татарстане сейчас этот уровень даже достигнут.
Но у нас, увы, мультикультурность для русских идёт в комплекте с взращиванием ультранационализма для горцев. Как будто регионы специально под сепаратизм готовят.
Ее зубы (ровные, ослепительные, стоимостью в три калыма) впились в его ладонь (худую, с синими венами).
"Это - алиф," - провела влажным пальцем по его животу.
"Это - лям," - обвела сосок (бледно-розовый, как дореволюционный фарфор).
"А это..." - его член (розовый, с голубоватыми прожилками, похожий на молодой побег бамбука) дрогнул в ее руке (кольца - семейные, серебро с бирюзой).
Она села сверху (юбка - школьная, клетчатая, с остатками завтрака на подоле), не отрывая глаз от иконы (Спас Нерукотворный, подарок губернатора).
"Молись," - прошептала, двигаясь в ритме церковного колокола (удары - раз в секунду, как метроном).
Он читал "Отче наш" (шепотом, с придыханием), когда она закусила его губу (кровь - медная, теплая).
Нашли:
1. Разорванный презерватив (с надписью "Ахмат - сила!")
2. Ее трусы (черные, кружевные, с вышитой датой "1999")
3. Его крестик (погнутый, с цепочкой, запутавшейся в скрепке)
На доске (зеленая, советская) мелом (пылящимся) было написано:
"Бог умер.
Аллах спит.
А мы -
живые"
В Чечне больной Ислам и даже не понятно как из него возможно сделать что то сдерживающее но без одного бесконечного вливания и создания Эмирата. Все полимеры проебаны
Это вот если хотя бы на такое дать лет 50-70 и нужна была просто вертикальная историческая преемственность, а не царизм-советизм-пынизм.
В чечне обычный ислам, там больной адат (свод обычаев и их правоприменительная практика). Потому что чичи даже до феодализма не доросли, и до сих пор сидят в родоплеменном строе. Вот его нужно через колено ломать.
Рамзанка так уже сделал по факту, разве нет?
С презерватива Ахмат сила в голосяндру конечно
Татарстан скопировать на другие реалии даже и нейросеть особо не нужна.
В кафе "Беркатъ" за столиком у окна сидел Иван, местный учитель истории, и пил чай с душистым горным мёдом. Рядом его друг Аслан, имам небольшой мечети в Старопромысловском районе, размашисто чертил в блокноте план новой школы — она должна была открыться на месте старого завода, и учиться в ней могли бы как чеченские, так и русские дети.
— Опять спор будет, — усмехнулся Аслан, — половина старейшин скажет, что девочкам нельзя сидеть с мальчиками, а вторая половина вспомнит, что при царе так и учились.
— А Кадыров что скажет? — поинтересовался Иван.
— Кадыров скажет, что так велел Путин, — рассмеялся Аслан.
На площади перед администрацией шла подготовка к празднику — завтра был День примирения, и по традиции русские должны были угощать чеченцев блинами, а чеченцы — лепёшками с сыром. В прошлом году из-за этого чуть не случился скандал, когда один из мулл заявил, что блины — это "нехаляльно", но быстро замолчал, узнав, что рецепт утвердил сам муфтият.
На углу улицы молодая пара — русский парень в вышиванке и чеченка в ярком платке — выбирала обручальные кольца. Их семьи уже договорились: свадьба будет двойной — сначала венчание, потом никах. А детей, если Бог даст, крестят и нарекут чеченским именем, но с русским отчеством.
Где-то в старых кварталах ещё жили те, кто ворчал, что "так не бывает", что "рано или поздно всё вернётся". Но их голоса тонули в гомоне улиц, где смешивались русская и чеченская речь, где на магазинах висели вывески на двух языках, а в школах дети спорили, чей предок был круче — казак Ермак или горский воин.
Чечня больше не была ни чисто исламской, ни русской. Она стала чем-то третьим — странным, не всегда удобным, но своим.