Как бы Ницше отнесся к претендующим на научность ангажированным ~историкам, которых в некоторых кругах принято называть "фриками"? Человек хочет доказать, что от его народа произошли индоевропейцы и все хорошие люди, которые ему нравятся, — в чем тут проблема с т.з. Ницше? А те, кто его критикуют и опровергают, и не хотят, чтобы во всей стране история превратилась в такой инструмент самоподдува ("Олимп иллюзии"), — разве они не против жизни, уставшие, чахоточники, сократики и т.д.?
пикрил — база треда.
Die Reformation; Leibniz; Kant und die sogenannte deutsche Philosophie; die Freiheits-Kriege; das Reich — jedes Mal ein Umsonst für Etwas, das bereits da war, für etwas Unwiederbringliches… Es sind meine Feinde, ich bekenne es, diese Deutschen: ich verachte in ihnen jede Art von Begriffs- und Werth-Unsauberkeit, von Feigheit vor jedem rechtschaffnen Ja und Nein. Sie haben, seit einem Jahrtausend beinahe, Alles verfilzt und verwirrt, woran sie mit ihren Fingern rührten, sie haben alle Halbheiten — Drei-Achtelsheiten! — auf dem Gewissen, an denen Europa krank ist, — sie haben auch die unsauberste Art Christenthum, die es giebt, die unheilbarste, die unwiderlegbarste, den Protestantismus auf dem Gewissen… Wenn man nicht fertig wird mit dem Christenthum, die Deutschen werden daran schuld sein…
"Ein zentraler Gedanke von N.s Sprachkritik, der in FW 354, KSA 3, 590‒593 noch zu einer Bewusst- seinstheorie erweitert wird. Die Sprachkritik, wie sie in 128, 21‒26 vorgetragen ist, geht von der Priorität — sowohl zeitlich wie auch in der Wertigkeit — der „eigentlichen Erlebnisse“ aus und konstruiert Sprachkritik damit dualistisch: Ein Eigentliches, auf das es ankommt, wird von der Sprache verborgen oder vermittelmäßigt. N.s Sprach- und Sprechvielfalt in GD ließe sich so als Versuch verstehen, die Sprache durch sich selbst zu überlisten und der Vermittelmäßi- gung durch immer neue Überraschung zu entgehen, ja durch die Überraschung den Lesern „eigentliche Erlebnisse“ zu bescheren. Das Problem besteht freilich darin, woher man wissen kann, dass es vorsprachliche „Erlebnisse“ gibt und wie sie beschaffen sind."
— Nietzsche contra Andreas Urs Sommer [und alle Nietzsche-Kommentar].
... Es steht Niemandem mehr frei, im jetzigen Deutschland seinen Kindern eine vornehme Erziehung zu geben: unsre „höheren“ Schulen sind allesammt auf die zweideutigste Mittelmässigkeit eingerichtet, mit Lehrern, mit Lehrplänen, mit Lehrzielen. Und überall herrscht eine unanständige Hast, wie als ob Etwas versäumt wäre, wenn der junge Mann mit 23 Jahren noch nicht „fertig“ ist, noch nicht Antwort weiss auf die „Hauptfrage“: welchen Beruf? — Eine höhere Art Mensch, mit Verlaub gesagt, liebt nicht „Berufe“, genau deshalb, weil sie sich berufen weiss… Sie hat Zeit, sie nimmt sich Zeit, sie denkt gar nicht daran, „fertig“ zu werden, — mit dreissig Jahren ist man, im Sinne hoher Cultur, ein Anfänger, ein Kind. — Unsre überfüllten Gymnasien, unsre überhäuften, stupid gemachten Gymnasiallehrer sind ein Skandal: um diese Zustände in Schutz zu nehmen, wie es jüngst die Professoren von Heidelberg gethan haben, dazu hat man vielleicht Ursachen, — Gründe dafür giebt es nicht.
NB: если авторы NK правы, то и Платона ("оппонента" Ницше (враг ли Ницше Платону реальному, а не "письменному"? или друг?)) всем следует выбросить прямо в мусорную корзину.
Wenn ich mir das Bild eines vollkommnen Lesers ausdenke, so wird immer ein Unthier von Muth und Neugierde daraus, ausserdem noch etwas Biegsames, Listiges, Vorsichtiges, ein geborner Abenteurer und Entdecker. Zuletzt: ich wüsste es nicht besser zu sagen, zu wem ich im Grunde allein rede, als es Zarathustra gesagt hat: wem allein will er sein Räthsel erzählen?
"Euch, den kühnen Suchern, Versuchern, und wer je sich mit listigen Segeln auf furchtbare Meere einschiffte, —
euch, den Räthsel-Trunkenen, den Zwielicht-Frohen, deren Seele mit Flöten zu jedem Irrschlunde gelockt wird:
— denn nicht wollt ihr mit feiger Hand einem Faden nachtasten; und wo ihr errathen könnt, da hasst ihr es, zu erschliessen…"
... But to grasp that you would have to have already learned how to look round the corner, as I can — precisely so that your glance can anticipate the illustrious country to which at first a crooked path leads, a path through "fields of misfortune", as my friend Heraclitus Empedocles has just whispered to me {cf. Empedocles, fragment 121} ...
... Meinem Brummbär Erwin
Auf die Gefahr hin, dich nochmals durch meine Blindheit gegen Monsieur Taine, der ehemals den Veda gedichtet hat zu entrüsten, wage ich es, dich unter die Götter zu versetzen und die allerliebste Göttin neben dich…
An Georg Brandes in Kopenhagen (Entwurf)
<Turin, Anfang Dezember 1888>
Werther Freund, ich halte für nöthig, Ihnen ein paar Dinge aller ersten Rangs mitzutheilen: geben Sie Ihr Ehrenwort drauf, daß die Geschichte unter uns bleibt. Wir sind eingetreten in die große Politik, sogar in die allergrößte… Ich bereite ein Ereigniß vor, welches höchst wahrscheinlich die Geschichte in zwei Hälften spaltet, bis zu dem Punkte, daß wir eine neue Zeitrechnung haben werden: von 1888 als Jahr Eins an. Alles, was heute oben auf ist, Triple-Allianz, sociale Frage geht vollständig über in eine Individuen-Gegensatz-Bildung: wir werden Kriege haben, wie es keine giebt, aber nicht zwischen Nationen, nicht zwischen Ständen: Alles ist auseinander gesprengt, — ich bin das furchtbarste Dynamit, das es giebt. — Ich will in 3 Monaten Aufträge zur Herstellung einer Manuscript-Ausgabe geben von |„Der Antichrist. Umwerthung aller Werthe“|, sie bleibt vollkommen geheim: sie dient mir als Agitations-Ausgabe. Ich habe Übersetzungen in alle europäischen Hauptsprachen nöthig: wenn das Werk erst heraus soll, so rechne ich eine Million Exemplare in jeder Sprache als erste Auflage. Ich habe an Sie für die dänische, an Herrn Strindberg für die schwedische Ausgabe gedacht. — Da es sich um einen Vernichtungsschlag gegen das Christenthum handelt, so liegt auf der Hand, daß die einzige internationale Macht, die ein Instinkt-Interesse an der Vernichtung des Christenthums hat, die Juden sind — hier giebt es eine Instinkt-Feindschaft, nicht etwas „Eingebildetes“ wie bei irgend welchen „Freigeistern“ oder Socialisten — ich mache mir den Teufel was aus Freigeistern. Folglich müssen wir aller entscheidenden Potenzen dieser Rasse in Europa und Amerika sicher sein — zu alledem hat eine solche Bewegung das Großcapital nöthig. Hier ist der einzige natürlich vorbereitete Boden für den größten Entscheidungs-Krieg der Geschichte: das Übrige von Anhängerschaft kann erst nach dem Schlage in Betracht gezogen werden. Diese neue Macht, die sich hier bilden wird, dürfte im Handumdrehn die erste Weltmacht sein: zugegeben daß zunächst die herrschenden Stände die Partei des Christenthums ergreifen, so ist die Axt ihnen insofern an die Wurzel <gelegt>, als gerade alle starken und lebendigen Individuen aus ihnen unbedingt ausscheiden werden. Daß alle geistig ungesunden Rassen im Christenthum den Glauben der Herrschenden bei dieser Gelegenheit empfinden, folglich für die Lüge Partei nehmen werden, das zu errathen braucht man nicht Psycholog zu sein. Das Resultat ist, daß hier das Dynamit alle Heeresorganisation alle Verfassung sprengt: daß die Gegnerschaft nicht Anderes constituirt und auf Krieg ungeübt dasteht. Alles in Allem, werden wir die Offiziere in ihren Instinkten für uns haben: daß es im aller höchsten Grad unehrenhaft, feige, unreinlich ist, Christ zu sein, dies Urtheil trägt man unfehlbar aus meinem „Antichrist“ mit sich fort. — (Zunächst erscheint das „Ecce homo“ von dem ich sprach, worin das letzte Capitel einen Vorgeschmack giebt, was bevorsteht, und wo ich selbst als Mensch des Verhängnisses auftrete…) Was den deutschen Kaiser betrifft, so kenne ich die Art, solche braunen Idioten zu behandeln: das giebt einem wohlgerathenen Offizier das Maß ab. Friedrich der Große war besser, der wäre sofort in seinem Elemente. — Mein Buch ist wie ein Vulkan, man hat keinen Begriff aus der bisherigen Litteratur, was da gesagt wird, und wie die tiefsten Geheimnisse der menschlichen Natur plötzlich mit entsetzlicher Klarheit herausspringen. Es giebt eine Art darin, das Todesurtheil zu sprechen, die vollkommen übermenschlich ist. Und dabei weht eine grandiose Ruhe und Höhe über das Ganze — es ist wirklich ein Weltgericht, obwohl Nichts zu klein und versteckt ist, was hier nicht gesehen und ans Licht gezogen werde. Wenn Sie endlich das Gesetz gegen das Christenthum unterzeichnet, der „Antichrist“ lesen, das den Schluß macht, wer weiß, so schlottern vielleicht selbst Ihnen, fürchte ich, die Gebeine…
Das Gesetz gegen das Christenthum hat als Überschrift: Todkrieg dem Laster: das Laster ist das Christenthum
Der erste Satz: Lasterhaft ist jede Art Widernatur; die lasterhafteste Art Mensch ist der Priester: der lehrt die Widernatur. Gegen den P<riester> hat man nicht Gründe, man hat das Zuchthaus nöthig.
Der vierte (Satz) Die Predigt der Keuschheit ist eine öffentliche Aufreizung zur Widernatur. Jede Verachtung des geschlechtlichen Lebens, jede Verunreinigung desselben durch den Begriff „unrein“ ist die eigentliche Sünde gegen den heiligen Geist des Lebens.
Der 6. Satz heißt Man soll die heilige Geschichte nennen mit dem Namen den sie verdient, als verfluchte Geschichte; man soll die Worte „Gott“ „Heiland“ „Erlöser“ „Heiliger“ zu Schimpfworten, zu Verbrecher-Abzeichen benutzen.
Umwerthung aller Werthe? Da wird erst — — —
Siegen wir, so haben wir die Erdregierung in den Händen — den Weltfrieden eingerechnet… Wir haben die absurden Grenzen der Rasse Nation und Stände überwunden: es giebt nur noch Rangordnung zwischen Mensch und Mensch und zwar eine ungeheure lange Leiter von Rangordnung.
Da haben Sie das erste welthistorische Papier: Große Politik par excellence.
NB. Suchen Sie mir einen Meister als ersten Übersetzer — ich kann nur Meister der Sprache brauchen.
Die Reformation; Leibniz; Kant und die sogenannte deutsche Philosophie; die Freiheits-Kriege; das Reich — jedes Mal ein Umsonst für Etwas, das bereits da war, für etwas Unwiederbringliches… Es sind meine Feinde, ich bekenne es, diese Deutschen: ich verachte in ihnen jede Art von Begriffs- und Werth-Unsauberkeit, von Feigheit vor jedem rechtschaffnen Ja und Nein. Sie haben, seit einem Jahrtausend beinahe, Alles verfilzt und verwirrt, woran sie mit ihren Fingern rührten, sie haben alle Halbheiten — Drei-Achtelsheiten! — auf dem Gewissen, an denen Europa krank ist, — sie haben auch die unsauberste Art Christenthum, die es giebt, die unheilbarste, die unwiderlegbarste, den Protestantismus auf dem Gewissen… Wenn man nicht fertig wird mit dem Christenthum, die Deutschen werden daran schuld sein…
"Ein zentraler Gedanke von N.s Sprachkritik, der in FW 354, KSA 3, 590‒593 noch zu einer Bewusst- seinstheorie erweitert wird. Die Sprachkritik, wie sie in 128, 21‒26 vorgetragen ist, geht von der Priorität — sowohl zeitlich wie auch in der Wertigkeit — der „eigentlichen Erlebnisse“ aus und konstruiert Sprachkritik damit dualistisch: Ein Eigentliches, auf das es ankommt, wird von der Sprache verborgen oder vermittelmäßigt. N.s Sprach- und Sprechvielfalt in GD ließe sich so als Versuch verstehen, die Sprache durch sich selbst zu überlisten und der Vermittelmäßi- gung durch immer neue Überraschung zu entgehen, ja durch die Überraschung den Lesern „eigentliche Erlebnisse“ zu bescheren. Das Problem besteht freilich darin, woher man wissen kann, dass es vorsprachliche „Erlebnisse“ gibt und wie sie beschaffen sind."
— Nietzsche contra Andreas Urs Sommer [und alle Nietzsche-Kommentar].
... Es steht Niemandem mehr frei, im jetzigen Deutschland seinen Kindern eine vornehme Erziehung zu geben: unsre „höheren“ Schulen sind allesammt auf die zweideutigste Mittelmässigkeit eingerichtet, mit Lehrern, mit Lehrplänen, mit Lehrzielen. Und überall herrscht eine unanständige Hast, wie als ob Etwas versäumt wäre, wenn der junge Mann mit 23 Jahren noch nicht „fertig“ ist, noch nicht Antwort weiss auf die „Hauptfrage“: welchen Beruf? — Eine höhere Art Mensch, mit Verlaub gesagt, liebt nicht „Berufe“, genau deshalb, weil sie sich berufen weiss… Sie hat Zeit, sie nimmt sich Zeit, sie denkt gar nicht daran, „fertig“ zu werden, — mit dreissig Jahren ist man, im Sinne hoher Cultur, ein Anfänger, ein Kind. — Unsre überfüllten Gymnasien, unsre überhäuften, stupid gemachten Gymnasiallehrer sind ein Skandal: um diese Zustände in Schutz zu nehmen, wie es jüngst die Professoren von Heidelberg gethan haben, dazu hat man vielleicht Ursachen, — Gründe dafür giebt es nicht.
NB: если авторы NK правы, то и Платона ("оппонента" Ницше (враг ли Ницше Платону реальному, а не "письменному"? или друг?)) всем следует выбросить прямо в мусорную корзину.
Wenn ich mir das Bild eines vollkommnen Lesers ausdenke, so wird immer ein Unthier von Muth und Neugierde daraus, ausserdem noch etwas Biegsames, Listiges, Vorsichtiges, ein geborner Abenteurer und Entdecker. Zuletzt: ich wüsste es nicht besser zu sagen, zu wem ich im Grunde allein rede, als es Zarathustra gesagt hat: wem allein will er sein Räthsel erzählen?
"Euch, den kühnen Suchern, Versuchern, und wer je sich mit listigen Segeln auf furchtbare Meere einschiffte, —
euch, den Räthsel-Trunkenen, den Zwielicht-Frohen, deren Seele mit Flöten zu jedem Irrschlunde gelockt wird:
— denn nicht wollt ihr mit feiger Hand einem Faden nachtasten; und wo ihr errathen könnt, da hasst ihr es, zu erschliessen…"
... But to grasp that you would have to have already learned how to look round the corner, as I can — precisely so that your glance can anticipate the illustrious country to which at first a crooked path leads, a path through "fields of misfortune", as my friend Heraclitus Empedocles has just whispered to me {cf. Empedocles, fragment 121} ...
... Meinem Brummbär Erwin
Auf die Gefahr hin, dich nochmals durch meine Blindheit gegen Monsieur Taine, der ehemals den Veda gedichtet hat zu entrüsten, wage ich es, dich unter die Götter zu versetzen und die allerliebste Göttin neben dich…
An Georg Brandes in Kopenhagen (Entwurf)
<Turin, Anfang Dezember 1888>
Werther Freund, ich halte für nöthig, Ihnen ein paar Dinge aller ersten Rangs mitzutheilen: geben Sie Ihr Ehrenwort drauf, daß die Geschichte unter uns bleibt. Wir sind eingetreten in die große Politik, sogar in die allergrößte… Ich bereite ein Ereigniß vor, welches höchst wahrscheinlich die Geschichte in zwei Hälften spaltet, bis zu dem Punkte, daß wir eine neue Zeitrechnung haben werden: von 1888 als Jahr Eins an. Alles, was heute oben auf ist, Triple-Allianz, sociale Frage geht vollständig über in eine Individuen-Gegensatz-Bildung: wir werden Kriege haben, wie es keine giebt, aber nicht zwischen Nationen, nicht zwischen Ständen: Alles ist auseinander gesprengt, — ich bin das furchtbarste Dynamit, das es giebt. — Ich will in 3 Monaten Aufträge zur Herstellung einer Manuscript-Ausgabe geben von |„Der Antichrist. Umwerthung aller Werthe“|, sie bleibt vollkommen geheim: sie dient mir als Agitations-Ausgabe. Ich habe Übersetzungen in alle europäischen Hauptsprachen nöthig: wenn das Werk erst heraus soll, so rechne ich eine Million Exemplare in jeder Sprache als erste Auflage. Ich habe an Sie für die dänische, an Herrn Strindberg für die schwedische Ausgabe gedacht. — Da es sich um einen Vernichtungsschlag gegen das Christenthum handelt, so liegt auf der Hand, daß die einzige internationale Macht, die ein Instinkt-Interesse an der Vernichtung des Christenthums hat, die Juden sind — hier giebt es eine Instinkt-Feindschaft, nicht etwas „Eingebildetes“ wie bei irgend welchen „Freigeistern“ oder Socialisten — ich mache mir den Teufel was aus Freigeistern. Folglich müssen wir aller entscheidenden Potenzen dieser Rasse in Europa und Amerika sicher sein — zu alledem hat eine solche Bewegung das Großcapital nöthig. Hier ist der einzige natürlich vorbereitete Boden für den größten Entscheidungs-Krieg der Geschichte: das Übrige von Anhängerschaft kann erst nach dem Schlage in Betracht gezogen werden. Diese neue Macht, die sich hier bilden wird, dürfte im Handumdrehn die erste Weltmacht sein: zugegeben daß zunächst die herrschenden Stände die Partei des Christenthums ergreifen, so ist die Axt ihnen insofern an die Wurzel <gelegt>, als gerade alle starken und lebendigen Individuen aus ihnen unbedingt ausscheiden werden. Daß alle geistig ungesunden Rassen im Christenthum den Glauben der Herrschenden bei dieser Gelegenheit empfinden, folglich für die Lüge Partei nehmen werden, das zu errathen braucht man nicht Psycholog zu sein. Das Resultat ist, daß hier das Dynamit alle Heeresorganisation alle Verfassung sprengt: daß die Gegnerschaft nicht Anderes constituirt und auf Krieg ungeübt dasteht. Alles in Allem, werden wir die Offiziere in ihren Instinkten für uns haben: daß es im aller höchsten Grad unehrenhaft, feige, unreinlich ist, Christ zu sein, dies Urtheil trägt man unfehlbar aus meinem „Antichrist“ mit sich fort. — (Zunächst erscheint das „Ecce homo“ von dem ich sprach, worin das letzte Capitel einen Vorgeschmack giebt, was bevorsteht, und wo ich selbst als Mensch des Verhängnisses auftrete…) Was den deutschen Kaiser betrifft, so kenne ich die Art, solche braunen Idioten zu behandeln: das giebt einem wohlgerathenen Offizier das Maß ab. Friedrich der Große war besser, der wäre sofort in seinem Elemente. — Mein Buch ist wie ein Vulkan, man hat keinen Begriff aus der bisherigen Litteratur, was da gesagt wird, und wie die tiefsten Geheimnisse der menschlichen Natur plötzlich mit entsetzlicher Klarheit herausspringen. Es giebt eine Art darin, das Todesurtheil zu sprechen, die vollkommen übermenschlich ist. Und dabei weht eine grandiose Ruhe und Höhe über das Ganze — es ist wirklich ein Weltgericht, obwohl Nichts zu klein und versteckt ist, was hier nicht gesehen und ans Licht gezogen werde. Wenn Sie endlich das Gesetz gegen das Christenthum unterzeichnet, der „Antichrist“ lesen, das den Schluß macht, wer weiß, so schlottern vielleicht selbst Ihnen, fürchte ich, die Gebeine…
Das Gesetz gegen das Christenthum hat als Überschrift: Todkrieg dem Laster: das Laster ist das Christenthum
Der erste Satz: Lasterhaft ist jede Art Widernatur; die lasterhafteste Art Mensch ist der Priester: der lehrt die Widernatur. Gegen den P<riester> hat man nicht Gründe, man hat das Zuchthaus nöthig.
Der vierte (Satz) Die Predigt der Keuschheit ist eine öffentliche Aufreizung zur Widernatur. Jede Verachtung des geschlechtlichen Lebens, jede Verunreinigung desselben durch den Begriff „unrein“ ist die eigentliche Sünde gegen den heiligen Geist des Lebens.
Der 6. Satz heißt Man soll die heilige Geschichte nennen mit dem Namen den sie verdient, als verfluchte Geschichte; man soll die Worte „Gott“ „Heiland“ „Erlöser“ „Heiliger“ zu Schimpfworten, zu Verbrecher-Abzeichen benutzen.
Umwerthung aller Werthe? Da wird erst — — —
Siegen wir, so haben wir die Erdregierung in den Händen — den Weltfrieden eingerechnet… Wir haben die absurden Grenzen der Rasse Nation und Stände überwunden: es giebt nur noch Rangordnung zwischen Mensch und Mensch und zwar eine ungeheure lange Leiter von Rangordnung.
Da haben Sie das erste welthistorische Papier: Große Politik par excellence.
NB. Suchen Sie mir einen Meister als ersten Übersetzer — ich kann nur Meister der Sprache brauchen.
The supreme power, to feel as necessary (worthy of eternal repetition), everything that is imperfect, everything that suffers, and this out of an excess of creative power, which must founder again and again and which chooses the most audacious, most difficult paths (principle of the greatest possible stupidity, God as devil and symbol of arrogance)
Humans up to now as embryos, into which all configuring powers penetrate — basis of humans' profound restlessness {. . .}
(CW 15, 26[243])
How naively we carry our moral valuations into things, e.g., when we speak of laws of nature! It might be useful once to conduct an experiment of a completely different manner of interpretation: so that through an embittered contradiction we come to understand how very unconsciously our moral canon (preference for truth, law, rationality etc.) reigns in our entire so-c<alled> science.
Put popularly: God has been refuted, but not the devil: and all divine functions are also part of his nature: the opposite did not work!
(CW 16, 39[14], 181-82)
against the word "appearances."
NB. Appearance as I understand it is the actual and single reality of things — that which first merits all existing predicates and which relatively speaking is best described with all, therefore even the most opposing predicates. But with this word nothing more can be expressed than its inaccessibility for logical procedures and distinctions: therefore "appearance" as opposed to "logical truth" — but which itself is only possible in an imaginary world. Thus I do not posit "appearance" in opposition to "reality" but conversely take appearance as the reality that resists transformation into an imaginary "truth-world." A specific name for this reality would be "the will to power," namely described from the inside and not from the standpoint of its incomprehensible fluid protean nature.
(CW 16, 40[53], 208)
Авторы, использованные Ницше на предмет рассмотрения термина/Begriff "реальность" и его содержания: Lange ("Geschichte des Materialismus und Kritik seiner Bedeutung in der Gegenwart"), Liebmann ("Zur Analysis der Wirklichkeit ... 2nd ed.", "Gedanken und Thatsachen ...", "Aphorismen und Studien ...", "Die mechanische Naturerklarung", "Idee und Entelechie"), Schopenhauer ("Sammtliche Werke" (ed. Julius Frauenstadt)), Teichmuller ("Die wirkliche und die scheinbare Welt: Neue Grundlegung der Metaphysik"), Ernst Mach ("Beiträge zur Analyse der Empfindungen"), de Roberty ("L'ancienne et la nouvelle philosophie: essai sur les lois générales du développement de la philosophie"; для "Ману", "Магомета" и "Израиля": Julius Wellhausen & Louis Jacolliot & Hermann Oldenberg & Taine & Lecky), Hartmann ("Philosophie des Unbewussten ..."), Georg Schneider ("Der thierische Wille ..."), Richet ("L'homme et l'intelligence"), Carl Nägeli ("Mechanisch-physiologische Theorie der Abstammungslehre ..."), Joly ("Psychologie des grands hommes"), Harald Høffding ("Psychologie in Umrissen Auf Grundlage Der Erfahrung"), Galton ("Inquiries into Human Faculty and its Development"), Charles Féré ("Sensation et Mouvement", "Dégénérescence et criminalité"), Afrikan Spir ("Denken und Wirklichkeit: Versuch einer Erneuerung der kritischen Philosophie"), Arnobius ("Sieben Bücher wider die Heiden"), Herrmann ("Cultur und Natur: Studien im Gebiete der Wirthschaft"), Hellwald ("Culturgeschichte in ihrer natürlichen Entwicklung", "Die Erde und ihre Völker"), Leopold Schmidt ("Die Ethik der alten Griechen"), William Rolph ("Biologische Probleme zugleich als Versuch zur Entwicklung einer rationellen Ethik"), Guyau ("L'irréligion de l'avenir : étude sociologique"). (Академические труды Овербека и Роде, как и Брандеса, в списке не приведены по причине их очевидной необходимости быть включенными в список по умолчанию.)
Humans up to now as embryos, into which all configuring powers penetrate — basis of humans' profound restlessness {. . .}
(CW 15, 26[243])
How naively we carry our moral valuations into things, e.g., when we speak of laws of nature! It might be useful once to conduct an experiment of a completely different manner of interpretation: so that through an embittered contradiction we come to understand how very unconsciously our moral canon (preference for truth, law, rationality etc.) reigns in our entire so-c<alled> science.
Put popularly: God has been refuted, but not the devil: and all divine functions are also part of his nature: the opposite did not work!
(CW 16, 39[14], 181-82)
against the word "appearances."
NB. Appearance as I understand it is the actual and single reality of things — that which first merits all existing predicates and which relatively speaking is best described with all, therefore even the most opposing predicates. But with this word nothing more can be expressed than its inaccessibility for logical procedures and distinctions: therefore "appearance" as opposed to "logical truth" — but which itself is only possible in an imaginary world. Thus I do not posit "appearance" in opposition to "reality" but conversely take appearance as the reality that resists transformation into an imaginary "truth-world." A specific name for this reality would be "the will to power," namely described from the inside and not from the standpoint of its incomprehensible fluid protean nature.
(CW 16, 40[53], 208)
Авторы, использованные Ницше на предмет рассмотрения термина/Begriff "реальность" и его содержания: Lange ("Geschichte des Materialismus und Kritik seiner Bedeutung in der Gegenwart"), Liebmann ("Zur Analysis der Wirklichkeit ... 2nd ed.", "Gedanken und Thatsachen ...", "Aphorismen und Studien ...", "Die mechanische Naturerklarung", "Idee und Entelechie"), Schopenhauer ("Sammtliche Werke" (ed. Julius Frauenstadt)), Teichmuller ("Die wirkliche und die scheinbare Welt: Neue Grundlegung der Metaphysik"), Ernst Mach ("Beiträge zur Analyse der Empfindungen"), de Roberty ("L'ancienne et la nouvelle philosophie: essai sur les lois générales du développement de la philosophie"; для "Ману", "Магомета" и "Израиля": Julius Wellhausen & Louis Jacolliot & Hermann Oldenberg & Taine & Lecky), Hartmann ("Philosophie des Unbewussten ..."), Georg Schneider ("Der thierische Wille ..."), Richet ("L'homme et l'intelligence"), Carl Nägeli ("Mechanisch-physiologische Theorie der Abstammungslehre ..."), Joly ("Psychologie des grands hommes"), Harald Høffding ("Psychologie in Umrissen Auf Grundlage Der Erfahrung"), Galton ("Inquiries into Human Faculty and its Development"), Charles Féré ("Sensation et Mouvement", "Dégénérescence et criminalité"), Afrikan Spir ("Denken und Wirklichkeit: Versuch einer Erneuerung der kritischen Philosophie"), Arnobius ("Sieben Bücher wider die Heiden"), Herrmann ("Cultur und Natur: Studien im Gebiete der Wirthschaft"), Hellwald ("Culturgeschichte in ihrer natürlichen Entwicklung", "Die Erde und ihre Völker"), Leopold Schmidt ("Die Ethik der alten Griechen"), William Rolph ("Biologische Probleme zugleich als Versuch zur Entwicklung einer rationellen Ethik"), Guyau ("L'irréligion de l'avenir : étude sociologique"). (Академические труды Овербека и Роде, как и Брандеса, в списке не приведены по причине их очевидной необходимости быть включенными в список по умолчанию.)
Ein Blitz. Dionysos wird in smaragdener Schönheit sichtbar.
Dionysos:
Sei klug, Ariadne!...
Du hast kleine Ohren, du hast meine Ohren:
steck ein kluges Wort hinein! —
Muss man sich nicht erst hassen, wenn man sich lieben soll?...
Ich bin dein Labyrinth...
Dionysos:
Sei klug, Ariadne!...
Du hast kleine Ohren, du hast meine Ohren:
steck ein kluges Wort hinein! —
Muss man sich nicht erst hassen, wenn man sich lieben soll?...
Ich bin dein Labyrinth...
Обскуранты. — Суть тёмного искусства обскурантизма не в том, что оно стремится омрачить умы, а в том, что оно стремится очернить картину мира, затмить наше представление о существовании. С этой целью оно часто прибегает к средствам, препятствующим просветлению умов; но иногда оно прибегает к прямо противоположным средствам и стремится, посредством крайней утончённости интеллекта, вызвать утомление от его плодов. Тонкие метафизики, подготавливающие почву для скептицизма и своей чрезмерной проницательностью порождающие недоверие к проницательности, — хорошие орудия для более утончённого обскурантизма. — Возможно ли, что даже Канта можно было бы использовать для этой цели? Более того, что, согласно его собственному позорному заявлению, он намеревался сделать нечто подобное, по крайней мере временно: проложить путь вере, устанавливая границы познанию? — чего ему, конечно, не удалось сделать, ни ему, ни его последователям на волчьих и лисьих тропах этого утонченнейшего и опаснейшего из всех мракобесий, ибо черное искусство предстает здесь в завесе света.
Справедливо будет называть таковых либо "ужасный гибрид болезни и воли к власти, которые называют основателями религий", либо "тиранами духа". Ницше поддерживает не тиранию духа/ума/Geist (см. JGB-9), а аристократию духа (vornehm, чему посвящён весь последний раздел JGB и заключительная глава EH, где описывается, кого "ищет" "Заратустра", алкионический).
Любить врагов своих? Думаю, это хорошо усвоено: это происходит сегодня тысячекратно, в малом и большом; более того, иногда случается нечто более высокое и возвышенное – мы учимся презирать, когда любим, и именно тогда, когда любим сильнее всего, – но всё это бессознательно, без шума, без помпы, с тем стыдом и скрытностью доброты, которые запрещают устам произносить торжественные слова и формулы добродетели. Мораль как отношение – сегодня нам не по вкусу. Это тоже прогресс: подобно тому, как прогрессом наших отцов стала в конечном итоге религия как отношение, включая враждебность и вольтеровскую озлобленность по отношению к религии (и всё то, что прежде относилось к свободомыслящему языку жестов). Это музыка нашей совести, танец нашего духа, которому отказываются соответствовать все пуританские литании, все моральные проповеди и филистерство.
Mitleiden wirkt an einem Menschen der Erkenntniss beinahe zum Lachen, wie zarte Hände an einem Cyklopen.
Противный "идеал": ... Здесь не говорит фанатик, здесь не «проповедуют», здесь не требуют веры: из бесконечного изобилия света и глубины счастья капля за каплей, слово за словом падает – нежная медлительность – вот темп этих речей. Такие вещи доходят лишь до самых избранных; быть здесь слушателем – неслыханная привилегия; никто не волен слушать Заратустру… Разве Заратустра во всём этом не соблазнитель?… Но что говорит он сам, впервые вернувшись в своё одиночество? Совершенно противоположное тому, что сказал бы в таком случае любой «мудрец», «святой», «спаситель мира» или другой декадент… Он не только говорит иначе, он сам другой…
K
— Zuletzt kommt es darauf an, zu welchem Zweck gelogen wird. Dass im Christenthum die „heiligen“ Zwecke fehlen, ist mein Einwand gegen seine Mittel. Nur schlechte Zwecke: Vergiftung, Verleumdung, Verneinung des Lebens, die Verachtung des Leibes, die Herabwürdigung und Selbstschändung des Menschen durch den Begriff Sünde, — folglich sind auch seine Mittel schlecht.
И эти строки читать следует с задней мыслью "невырыванияизконтекста" прочитанного....
— Я сформулирую принцип. [1] Всякий натурализм в морали, то есть всякая здоровая мораль, руководствуется инстинктом жизни — какая-то заповедь жизни исполняется с определённым каноном «должно» и «не должно», и тем самым устраняется всякое препятствие или враждебность на жизненном пути. [2] Противоестественная мораль, то есть почти всякая мораль, которой учили, которую почитали и проповедовали до сих пор, напротив, направлена именно против инстинктов жизни — она есть осуждение этих инстинктов, иногда тайное, иногда громкое и наглое. Говоря «Бог смотрит на сердце», она говорит «нет» самым низменным и самым высшим желаниям жизни и считает Бога врагом жизни… [3] Святой, в котором благоволит Бог, — это идеальный кастрат… [4] Жизнь заканчивается там, где начинается «Царство Божие»…
Дополнительное определение термина "христианство" согласно Ницше: Das Mitleiden der That mit allen Missrathnen und Schwachen — das Christenthum…
... [5] И действительно, вот моё понимание [Einsicht]: учителя [Lehrer], вожди [Führer] человечества, теологи [Theologen] в целом тоже были декадентами: отсюда переоценка всех ценностей во что-то враждебное жизни, отсюда мораль… [6] Определение морали: мораль — идиосинкразия декадентов, с задней мыслью — отомстить жизни — и с успехом. [7] Я придаю ценность [Werth] этому определению.
... [5] И действительно, вот моё понимание [Einsicht]: учителя [Lehrer], вожди [Führer] человечества, теологи [Theologen] в целом тоже были декадентами: отсюда переоценка всех ценностей во что-то враждебное жизни, отсюда мораль… [6] Определение морали: мораль — идиосинкразия декадентов, с задней мыслью — отомстить жизни — и с успехом. [7] Я придаю ценность [Werth] этому определению.
NB. Suchen Sie mir einen Meister als ersten Übersetzer — ich kann nur Meister der Sprache brauchen.
Vorausgesetzt, dass die Wahrheit ein Weib ist —, wie? ist der Verdacht nicht gegründet, dass alle Philosophen, sofern sie Dogmatiker waren, sich schlecht auf Weiber verstanden? dass der schauerliche Ernst, die linkische Zudringlichkeit, mit der sie bisher auf die Wahrheit zuzugehen pflegten, ungeschickte und unschickliche Mittel waren, um gerade ein Frauenzimmer für sich einzunehmen?
— Предположим, что истина есть женщина, – как? разве не обоснованно подозрение, что все философы, поскольку они были догматиками, плохо понимали женщин? что ужасающая серьезность и неуклюжая назойливость, с которой они до сих пор имели обыкновение относиться к истине, были неловким и непристойным средством для того, чтобы пленить именно женщину.
— Предположив, что истина есть женщина, - как? разве мы не вправе подозревать, что все философы, поскольку они были догматиками, плохо понимали женщин? что ужасающая серьезность, неуклюжая назойливость, с которой они до сих пор относились к истине, были непригодным и непристойным средством для того, чтобы расположить к себе именно женщину.
— Если истина – женщина, то как? Разве нет оснований подозревать, что все философы, поскольку они были догматиками, мало понимали женщин? Что ужасная серьёзность, неуклюжая навязчивость, с которой они до сих пор подходили к истине, были неуклюжими и неподходящими средствами завоевания [winning over] женщины?
> это "für sich" упущенное, и меняющее вообще весь смысл
предположим, я вижу медную трубу: теперь я её шатаю, как дерево, ибо зачем так переводить? лучше сразу застрелиться: от упущения сего "nothing more" меняется весь смысл всего введения и весь смысл/интенция всей книги (ведь просто "к себе" - это одно, "расположить вообще" - это другое, а именно "means for nothing more than charming a female for themselves" (т.е. ударение на некое интеллектуальное попрошайничество пред "женщиной-истиной", чтобы она была только их и больше не принадлежала никому (что Ницше повторяет в A когда упрекает Лютера в глупости, будто бы истина "одним доступна, а другим - нет": "... истина не есть что-нибудь такое, что мог бы иметь один, а не иметь другой: так могли думать об истине только мужики или апостолы из мужиков вроде Лютера ...")) - это третье, другое, в смысле "наикапитальнейшем"..... огромный жирный минус составителям издания и перевода РАН, да и другого перевода на русский - тоже... большой плюсик составителям и переводчикам изданий для Stanford.
Vorausgesetzt, dass die Wahrheit ein Weib ist —, wie? ist der Verdacht nicht gegründet, dass alle Philosophen, sofern sie Dogmatiker waren, sich schlecht auf Weiber verstanden? dass der schauerliche Ernst, die linkische Zudringlichkeit, mit der sie bisher auf die Wahrheit zuzugehen pflegten, ungeschickte und unschickliche Mittel waren, um gerade ein Frauenzimmer für sich einzunehmen?
— Предположим, что истина есть женщина, – как? разве не обоснованно подозрение, что все философы, поскольку они были догматиками, плохо понимали женщин? что ужасающая серьезность и неуклюжая назойливость, с которой они до сих пор имели обыкновение относиться к истине, были неловким и непристойным средством для того, чтобы пленить именно женщину.
— Предположив, что истина есть женщина, - как? разве мы не вправе подозревать, что все философы, поскольку они были догматиками, плохо понимали женщин? что ужасающая серьезность, неуклюжая назойливость, с которой они до сих пор относились к истине, были непригодным и непристойным средством для того, чтобы расположить к себе именно женщину.
— Если истина – женщина, то как? Разве нет оснований подозревать, что все философы, поскольку они были догматиками, мало понимали женщин? Что ужасная серьёзность, неуклюжая навязчивость, с которой они до сих пор подходили к истине, были неуклюжими и неподходящими средствами завоевания [winning over] женщины?
> это "für sich" упущенное, и меняющее вообще весь смысл
предположим, я вижу медную трубу: теперь я её шатаю, как дерево, ибо зачем так переводить? лучше сразу застрелиться: от упущения сего "nothing more" меняется весь смысл всего введения и весь смысл/интенция всей книги (ведь просто "к себе" - это одно, "расположить вообще" - это другое, а именно "means for nothing more than charming a female for themselves" (т.е. ударение на некое интеллектуальное попрошайничество пред "женщиной-истиной", чтобы она была только их и больше не принадлежала никому (что Ницше повторяет в A когда упрекает Лютера в глупости, будто бы истина "одним доступна, а другим - нет": "... истина не есть что-нибудь такое, что мог бы иметь один, а не иметь другой: так могли думать об истине только мужики или апостолы из мужиков вроде Лютера ...")) - это третье, другое, в смысле "наикапитальнейшем"..... огромный жирный минус составителям издания и перевода РАН, да и другого перевода на русский - тоже... большой плюсик составителям и переводчикам изданий для Stanford.
>также: содержание главы "Четыре великих заблуждения" из СИ ["Cумерки Я-идеалов" ("Я-идеал" - по Лакану (соответственно: понятие "Бог"))] доказывает, что "Человеческое, слишком человеческое" является частью основного корпуса произведений Ницше, и его содержимое, хоть и было подвергнуто сомнению самим Ницше, до конца и полностью не отвергается (следовательно, хоть "Об истине и лжи во вненравственном смысле", "Лекции о будущности наших образовательных учреждений" и "Несвоевременные размышления" также принадлежат к подготовке основного периода творчества Ницше, начинать читать Ницше следует если не с "Рождения трагедии [Эллинство и пессимизм]", то как минимум с этого двухтомника (а не сосредотачивать абсолютно всё внимание на "По ту сторону добра и зла"))
>inb4: Что есть счастье? - ... Не удовлетворённость, но стремление к власти, не мир вообще, но война, не добродетель, но способность [mastery] (добродетель в стиле Ренессанс, virtu, добродетель, свободная от моралина).
Как можно догадаться, меня здесь интересует не противопоставление субъекта и объекта: я оставляю это различие эпистемологам, запутавшимся в сетях грамматики (популярной метафизики). Это, конечно же, не противопоставление «вещи в себе» и видимости: ибо мы «знаем» гораздо меньше, чем нам позволено провести такое различие. У нас просто нет органа познания, органа «истины»: мы «знаем» (или верим, или воображаем) ровно столько, сколько может быть полезно в интересах человеческого стада, вида [species; Gattung]. И даже то, что здесь называется «полезностью», в конечном счёте всего лишь вера, иллюзия и, возможно, именно та самая пагубная глупость [Dummheit], которая однажды нас погубит [an der wir einst zu Grunde gehn].
... Die Schwachen und Missrathnen sollen zu Grunde gehn: erster Satz unsrer Menschenliebe. Und man soll ihnen noch dazu helfen. ...
"... The book's main idea is that phenotype should not be limited to biological processes such as protein biosynthesis or tissue growth, but extended to include all effects that a gene has on its environment, inside or outside the body of the individual organism."
Vorausgesetzt, dass die Wahrheit ein Weib ist —, wie? ist der Verdacht nicht gegründet, dass alle Philosophen, sofern sie Dogmatiker waren, sich schlecht auf Weiber verstanden? dass der schauerliche Ernst, die linkische Zudringlichkeit, mit der sie bisher auf die Wahrheit zuzugehen pflegten, ungeschickte und unschickliche Mittel waren, um gerade ein Frauenzimmer für sich einzunehmen? ...
Man hält das Weib für tief — warum? weil man nie bei ihm auf den Grund kommt. Das Weib ist noch nicht einmal flach.
Усиливая аргумент до абсолютного порядка, дабы выделить его в единственность как принцип: в области мышления нет никакой [чистой] "мысли". Здесь не царит "разум". Если истина - "женщина", то законы поведения и человека в области поведения относительно "истины" эволюционны, они ничем не отличаются и полностью зеркальны ("зеркальны" как "mirror neurons") поведениям, привычкам и "инстинктам" (что, собственно, раскрывает суть понятия "инстинкт", как его использует Ницше) элементарным, "базовым", которые относятся к простейшим "истинам", таким как питание, отдых, территориальность, избегание, "прокреация" (ухаживание, сексуальное взаимодействие, привязанность, уход за потомством и т.д. (сам Ницше не избегает этого положения, завершением стихов в "Семи печатях" отражая эту интенцию, действительную интенцию "познающего" ("Никогда еще не встречал я женщины, от которой желал бы детей, кроме той, что люблю я: ибо я люблю тебя, о [Необходимость] Вечность!"))).
И, вероятно, нет даже никакой возможности выйти за пределы этой "разумности" ума, даже когда особь встречается с фактами (истинами), противоречащим её "истинам". Во всех ситуациях вроде подобных особь начинает предпочитать ложь, потому что ложь, согласно эволюционному порядку (см. СИ, "Анти-Дарвин") "способствует её жизни" (на деле: только вредит, но т.к. особь не способна это увидеть, то это не входит даже в область её бессознательного...).
Следовательно, не "антропность" ("антропность" неантропна) является помехой истинности ("нагой", т.е. такой как она есть, со всеми парадоксами и антиномиями, не отвергаемой лишь потому, что она [в эволюционном смысле, смысле понимания текста homo natura] не нравится), а проблемы эволюции, "адаптации" (как таковая, "адаптация" не помеха истине, - что вреднее, так это формы лжи ("форма текуча, смысл изменчив ещё более"), "не способствующие жизни", которые "однажды нас погубят" (из чего становится очевидным, что наилучшая форма адаптации - это адаптация активная, а не реактивная, т.к. последняя всегда перекрывается "ressentiment", что не случается в случае активности "субъекта" или "агента" (другое название этого феномена - "справедливость" (но только в случае истинности этой "справедливости")))). И если субъект сугубо эволюционно "знать" не может (lisez: "decadence"; Сократ: "я знаю, что я ничего не знаю" есть лишь отражение природы Сократа, и подобных ему), то к истине, действительной истине ("нагой"), ему путь закрыт, раз и навсегда.
Что и отражает, как проблему, введение к "Jenseits von Gut und Böse".
... Die Schwachen und Missrathnen sollen zu Grunde gehn: erster Satz unsrer Menschenliebe. Und man soll ihnen noch dazu helfen. ...
"... The book's main idea is that phenotype should not be limited to biological processes such as protein biosynthesis or tissue growth, but extended to include all effects that a gene has on its environment, inside or outside the body of the individual organism."
Vorausgesetzt, dass die Wahrheit ein Weib ist —, wie? ist der Verdacht nicht gegründet, dass alle Philosophen, sofern sie Dogmatiker waren, sich schlecht auf Weiber verstanden? dass der schauerliche Ernst, die linkische Zudringlichkeit, mit der sie bisher auf die Wahrheit zuzugehen pflegten, ungeschickte und unschickliche Mittel waren, um gerade ein Frauenzimmer für sich einzunehmen? ...
Man hält das Weib für tief — warum? weil man nie bei ihm auf den Grund kommt. Das Weib ist noch nicht einmal flach.
Усиливая аргумент до абсолютного порядка, дабы выделить его в единственность как принцип: в области мышления нет никакой [чистой] "мысли". Здесь не царит "разум". Если истина - "женщина", то законы поведения и человека в области поведения относительно "истины" эволюционны, они ничем не отличаются и полностью зеркальны ("зеркальны" как "mirror neurons") поведениям, привычкам и "инстинктам" (что, собственно, раскрывает суть понятия "инстинкт", как его использует Ницше) элементарным, "базовым", которые относятся к простейшим "истинам", таким как питание, отдых, территориальность, избегание, "прокреация" (ухаживание, сексуальное взаимодействие, привязанность, уход за потомством и т.д. (сам Ницше не избегает этого положения, завершением стихов в "Семи печатях" отражая эту интенцию, действительную интенцию "познающего" ("Никогда еще не встречал я женщины, от которой желал бы детей, кроме той, что люблю я: ибо я люблю тебя, о [Необходимость] Вечность!"))).
И, вероятно, нет даже никакой возможности выйти за пределы этой "разумности" ума, даже когда особь встречается с фактами (истинами), противоречащим её "истинам". Во всех ситуациях вроде подобных особь начинает предпочитать ложь, потому что ложь, согласно эволюционному порядку (см. СИ, "Анти-Дарвин") "способствует её жизни" (на деле: только вредит, но т.к. особь не способна это увидеть, то это не входит даже в область её бессознательного...).
Следовательно, не "антропность" ("антропность" неантропна) является помехой истинности ("нагой", т.е. такой как она есть, со всеми парадоксами и антиномиями, не отвергаемой лишь потому, что она [в эволюционном смысле, смысле понимания текста homo natura] не нравится), а проблемы эволюции, "адаптации" (как таковая, "адаптация" не помеха истине, - что вреднее, так это формы лжи ("форма текуча, смысл изменчив ещё более"), "не способствующие жизни", которые "однажды нас погубят" (из чего становится очевидным, что наилучшая форма адаптации - это адаптация активная, а не реактивная, т.к. последняя всегда перекрывается "ressentiment", что не случается в случае активности "субъекта" или "агента" (другое название этого феномена - "справедливость" (но только в случае истинности этой "справедливости")))). И если субъект сугубо эволюционно "знать" не может (lisez: "decadence"; Сократ: "я знаю, что я ничего не знаю" есть лишь отражение природы Сократа, и подобных ему), то к истине, действительной истине ("нагой"), ему путь закрыт, раз и навсегда.
Что и отражает, как проблему, введение к "Jenseits von Gut und Böse".
(Но это только и означает, что когда речь идёт о "истине", то в этом нет никакой ни истины, ни её "речи". Потому что в этом случае "плётка" оказывается либо у "Жизни", либо у "Мудрости"-истины (что, в целом, практически одно и то же? разве есть разница между "Мудростью" и "Жизнью"?), - но это не есть предпочтительное для "мыслящего" (например, "прославленного мудреца"), т.к. это не соответствует целям его эволюции: предпочтительнее остаться с ложным чувством власти, чем не иметь возможности властвовать. Но т.к. истину это не прельщает, то и власть, как таковая, просто устраняется: наступает decadence.
[ Говоря проще: Ницше "нащупал" проблематику, для описания которой у него не хватает научного инструментария. Поэтому ему приходится использовать параболы, аллегории, метафоры и пр. для выражения, собственно, истины, разрешение которой возможно только в будущей "инстанции" познания (см. JGB-230), а не той, что ему - современна.
Или, другими словами, та же проблема: нужно быть [или "стать"] имморалистом, чтобы поступать [истинно] морально ("аморальность" это не имморализм). Иначе это не возможно, в силу ограничений, накладываемых как моралью, так и условиями акта действия, ситуаций. ])
(Из чего случайно ["эволюционно"] и образуется "die Wahre Welt", который "в себе" есть ничто иное, как клетка, - для птиц.
[о сугубо ницшевском "шовинизме" (и отношении к феминизму)]
"Unter Frauen. — „Die Wahrheit? Oh Sie kennen die Wahrheit nicht! Ist sie nicht ein Attentat auf alle unsre pudeurs?“ —"
— Das Weib, je mehr Weib es ist, wehrt sich ja mit Händen und Füssen gegen Rechte überhaupt: der Naturzustand, der ewige Krieg zwischen den Geschlechtern giebt ihm ja bei weitem den ersten Rang.)
Напоследок,
1) W. Stegmaier: "An Orientation to the Philosophy of Friedrich Nietzsche" - https://files.catbox.moe/ksan1y.pdf
2) W. Stegmaier: "Orientierung im Nihilismus – Luhmann meets Nietzsche" - https://www.degruyterbrill.com/document/doi/10.1515/9783110481198/html
3) G. Abel: "Die Dynamik der Willen zur Macht und die ewige Wiederkehr" - https://www.degruyterbrill.com/document/doi/10.1515/9783110858334/html
4) Nietzsche-Lektüren: https://www.degruyterbrill.com/serial/nl-b/html
5) Historischer und kritischer Kommentar zu Friedrich Nietzsches Werken: https://www.degruyterbrill.com/serial/nk-b/html
6) Архив: https://www.nietzschesource.org/
7) Перевод "Дионисийских дифирамбов": https://polutona.ru/books/NitscheDif.pdf
1) W. Stegmaier: "An Orientation to the Philosophy of Friedrich Nietzsche" - https://files.catbox.moe/ksan1y.pdf
2) W. Stegmaier: "Orientierung im Nihilismus – Luhmann meets Nietzsche" - https://www.degruyterbrill.com/document/doi/10.1515/9783110481198/html
3) G. Abel: "Die Dynamik der Willen zur Macht und die ewige Wiederkehr" - https://www.degruyterbrill.com/document/doi/10.1515/9783110858334/html
4) Nietzsche-Lektüren: https://www.degruyterbrill.com/serial/nl-b/html
5) Historischer und kritischer Kommentar zu Friedrich Nietzsches Werken: https://www.degruyterbrill.com/serial/nk-b/html
6) Архив: https://www.nietzschesource.org/
7) Перевод "Дионисийских дифирамбов": https://polutona.ru/books/NitscheDif.pdf
РАЗ!
О человек! Внемли! [ Oh Mensch! Gieb Acht! ]
ДВА!
Что говорит глубокая полночь? [ Was spricht die tiefe Mitternacht? ]
ТРИ!
«Я спала, я спала —, [ „Ich schlief, ich schlief —, ]
ЧЕТЫРЕ!
«От глубокого сна я пробудилась: — [ „Aus tiefem Traum bin ich erwacht: — ]
ПЯТЬ!
«Мир глубок, [ „Die Welt ist tief, ]
ШЕСТЬ!
«И глубже, чем представлял себе день. [ „Und tiefer als der Tag gedacht. ]
СЕМЬ!
«Глубока его скорбь —, [ „Tief ist ihr Weh —, ]
ВОСЕМЬ!
«Радость — глубже даже сердечной боли: [ „Lust — tiefer noch als Herzeleid: ]
ДЕВЯТЬ!
«Скорбь говорит: "Прейди!" [ „Weh spricht: Vergeh! ]
ДЕСЯТЬ!
«Но всякая радость желает вечности —, [ „Doch alle Lust will Ewigkeit —, ]
ОДИННАДЦАТЬ!
«— желает глубокой, глубокой вечности!» [ „— will tiefe, tiefe Ewigkeit!“ ]
ДВЕНАДЦАТЬ!
О человек! Внемли! [ Oh Mensch! Gieb Acht! ]
ДВА!
Что говорит глубокая полночь? [ Was spricht die tiefe Mitternacht? ]
ТРИ!
«Я спала, я спала —, [ „Ich schlief, ich schlief —, ]
ЧЕТЫРЕ!
«От глубокого сна я пробудилась: — [ „Aus tiefem Traum bin ich erwacht: — ]
ПЯТЬ!
«Мир глубок, [ „Die Welt ist tief, ]
ШЕСТЬ!
«И глубже, чем представлял себе день. [ „Und tiefer als der Tag gedacht. ]
СЕМЬ!
«Глубока его скорбь —, [ „Tief ist ihr Weh —, ]
ВОСЕМЬ!
«Радость — глубже даже сердечной боли: [ „Lust — tiefer noch als Herzeleid: ]
ДЕВЯТЬ!
«Скорбь говорит: "Прейди!" [ „Weh spricht: Vergeh! ]
ДЕСЯТЬ!
«Но всякая радость желает вечности —, [ „Doch alle Lust will Ewigkeit —, ]
ОДИННАДЦАТЬ!
«— желает глубокой, глубокой вечности!» [ „— will tiefe, tiefe Ewigkeit!“ ]
ДВЕНАДЦАТЬ!
>"Der Antichrist."
>"For example, I am by no means a bogeyman, a moral monster—I am, in fact, the antithesis of the kind of person who has previously been revered as virtuous. Between you and me, it seems to me that this is precisely what makes me proud. I am a disciple of the philosopher Dionysus; I would rather be a satyr than a saint."
>"Eins aber weiss ich, — von dir selber lernte ich’s einst, oh Zarathustra: wer am gründlichsten tödten will, der lacht."
>"Nur Narr! Nur Dichter!…"
So sterben,
wie ich ihn einst sterben sah:
siegend, vernichtend…
>"For example, I am by no means a bogeyman, a moral monster—I am, in fact, the antithesis of the kind of person who has previously been revered as virtuous. Between you and me, it seems to me that this is precisely what makes me proud. I am a disciple of the philosopher Dionysus; I would rather be a satyr than a saint."
>"Eins aber weiss ich, — von dir selber lernte ich’s einst, oh Zarathustra: wer am gründlichsten tödten will, der lacht."
>"Nur Narr! Nur Dichter!…"
So sterben,
wie ich ihn einst sterben sah:
siegend, vernichtend…
Почему в ваших постах используемые слова ощущаются такими сильными? Как это достигается? Вы, например, когда видите у философа какое-то важное слово, начинаете сравнивать с использованием этого слова у других философов? Вот есть, например, "благо". Вы тут прочли, там прочли и просто как-то интуитивно поняли, что тут у философа оно хуже срабатывает, больше пробелов. Может от себя добавили тоже. То есть там, где у одного философа слабовато, вы берёте детальку от другого?
Я вас не понял. Т.е. вопрос был сначала о форматировании, затем перешёл на тему интонации, потом к словоупотреблению (прагматике), и затем совсем уж к семантике (т.е. отрывая от изначального тезиса о форме, - пошло уже о содержании, - но почему и как оно имеет отношение к форме, - это мне неизвестно: одно я скажу точно, - вот это "как", точнее, ответ на это "как" и есть ответ на всё ваше словоупотребление/текст - в совокупности, в целом).
В любом случае, - ни я, ни тема вашего сообщения темой треда не являются. Следовательно, таким вопросам здесь нет места.
Если речь была только о первом - это зависит от места и способа коммуникации, также от контекста, особенно, - от того, как использует акценты тот, кому предназначено сообщение, ещё от медиума. Возможно медиум играет даже большую роль в формировании стилистики сообщения, количества сообщений, времени их отправки, способа подачи и т.п.
Также эффекты околосоциальные (на языке Биона: групповые) тоже нельзя списывать, но они в каждом случае индивидуальные, в случае психоанализа это называется "проекциями" либо (обратное) "интроекциями".
В общем, это отдельная тематика, не для этого треда.
"Я дал человечеству самую глубокую книгу, какою оно обладает, моего Заратустру: в скором времени я дам ему самую независимую."
— Unabhängigkeit. — Unabhängigkeit (in ihrer schwächsten Dosis „Gedankenfreiheit“ benannt) ist die Form der Entsagung, welche der Herrschsüchtige endlich annimmt, — er, der lange Das gesucht hat, was er beherrschen könnte, und Nichts gefunden hat, als sich selber.
NB. У P. Bornedal можно увидеть трактовку "врат" из "Von Gesicht und Räthsel" как петли (число 8, положенное в горизонтальное положение, где врата находятся именно на пересечении). Это дополняется такой же аргументацией другого автора (и на этом построен его труд "Surface and the Abyss").
В этот раз предлагаю к вниманию этот кусочек из менее "интересного" (комментаторам; хотя очень, очень значимого для Ницше) произведения (в отличие от MA, Ницше не хотел убрать его с рынка и из oeuvre):
Die zwei Richtungen. — Versuchen wir den Spiegel an sich zu betrachten, so entdecken wir endlich Nichts, als die Dinge auf ihm. Wollen wir die Dinge fassen, so kommen wir zuletzt wieder auf Nichts, als auf den Spiegel. — Diess ist die allgemeinste Geschichte der Erkenntniss.
и в качестве упражнения: попробуйте сами применить смысл этого афоризма к метафоре "врат" и ситуации "вечного возвращения" из Za-III, "Von Gesicht und Räthsel" (соответственно, к вопросу, что есть содержание этой мысли, особенно в эпистемологическом плане).
— Unabhängigkeit. — Unabhängigkeit (in ihrer schwächsten Dosis „Gedankenfreiheit“ benannt) ist die Form der Entsagung, welche der Herrschsüchtige endlich annimmt, — er, der lange Das gesucht hat, was er beherrschen könnte, und Nichts gefunden hat, als sich selber.
NB. У P. Bornedal можно увидеть трактовку "врат" из "Von Gesicht und Räthsel" как петли (число 8, положенное в горизонтальное положение, где врата находятся именно на пересечении). Это дополняется такой же аргументацией другого автора (и на этом построен его труд "Surface and the Abyss").
В этот раз предлагаю к вниманию этот кусочек из менее "интересного" (комментаторам; хотя очень, очень значимого для Ницше) произведения (в отличие от MA, Ницше не хотел убрать его с рынка и из oeuvre):
Die zwei Richtungen. — Versuchen wir den Spiegel an sich zu betrachten, so entdecken wir endlich Nichts, als die Dinge auf ihm. Wollen wir die Dinge fassen, so kommen wir zuletzt wieder auf Nichts, als auf den Spiegel. — Diess ist die allgemeinste Geschichte der Erkenntniss.
и в качестве упражнения: попробуйте сами применить смысл этого афоризма к метафоре "врат" и ситуации "вечного возвращения" из Za-III, "Von Gesicht und Räthsel" (соответственно, к вопросу, что есть содержание этой мысли, особенно в эпистемологическом плане).
>особенно в эпистемологическом плане
Всё уже познано до нас нами же и при этом мы почти ничего. Как бы и не надо...
„Menschliches, Allzumenschliches.“
Ein Buch.
Schwermüthig scheu, solang du rückwärts schaust,
Der Zukunft trauend, wo du selbst dir traust:
Oh Vogel, rechn’ ich dich den Adlern zu?
Bist du Minerva’s Liebling U-hu-hu?
Niedergang.
„Er sinkt, er fällt jetzt“ — höhnt ihr hin und wieder;
Die Wahrheit ist: er steigt zu euch hernieder!
Sein Ueberglück ward ihm zum Ungemach,
Sein Ueberlicht geht eurem Dunkel nach.
Fromme Wünsche.
„Mögen alle Schlüssel doch
Flugs verloren gehen,
Und in jedem Schlüsselloch
Sich der Dietrich drehen!“
Also denkt zu jeder Frist
Jeder, der — ein Dietrich ist.
Ecce homo.
Ja! Ich weiss, woher ich stamme!
Ungesättigt gleich der Flamme
Glühe und verzehr’ ich mich.
Licht wird Alles, was ich fasse,
Kohle Alles, was ich lasse:
Flamme bin ich sicherlich.
["Der Anti-Christ."]
Sternen-Moral.
Vorausbestimmt zur Sternenbahn,
Was geht dich, Stern, das Dunkel an?
Roll’ selig hin durch diese Zeit!
Ihr Elend sei dir fremd und weit!
Der fernsten Welt gehört dein Schein:
Mitleid soll Sünde für dich sein!
Nur Ein Gebot gilt dir: sei rein![....]
"Эрвин Роде видел в этом стихотворении саморазоблачение Ницше (см.: Heckel K. Nietzsche. Sein Leben und seine Lehre. Leipzig, 1922 S. 93).-504."
Der verkappte Heilige.
Dass dein Glück uns nicht bedrücke,
Legst du um dich Teufelstücke,
Teufelswitz und Teufelskleid.
Doch umsonst! Aus deinem Blicke
Blickt hervor die Heiligkeit!
Interpretation.
Leg ich mich aus, so leg ich mich hinein:
Ich kann nicht selbst mein Interprete sein.
Doch wer nur steigt auf seiner eignen Bahn,
Trägt auch mein Bild zu hellerm Licht hinan.
Ein Buch.
Schwermüthig scheu, solang du rückwärts schaust,
Der Zukunft trauend, wo du selbst dir traust:
Oh Vogel, rechn’ ich dich den Adlern zu?
Bist du Minerva’s Liebling U-hu-hu?
Niedergang.
„Er sinkt, er fällt jetzt“ — höhnt ihr hin und wieder;
Die Wahrheit ist: er steigt zu euch hernieder!
Sein Ueberglück ward ihm zum Ungemach,
Sein Ueberlicht geht eurem Dunkel nach.
Fromme Wünsche.
„Mögen alle Schlüssel doch
Flugs verloren gehen,
Und in jedem Schlüsselloch
Sich der Dietrich drehen!“
Also denkt zu jeder Frist
Jeder, der — ein Dietrich ist.
Ecce homo.
Ja! Ich weiss, woher ich stamme!
Ungesättigt gleich der Flamme
Glühe und verzehr’ ich mich.
Licht wird Alles, was ich fasse,
Kohle Alles, was ich lasse:
Flamme bin ich sicherlich.
["Der Anti-Christ."]
Sternen-Moral.
Vorausbestimmt zur Sternenbahn,
Was geht dich, Stern, das Dunkel an?
Roll’ selig hin durch diese Zeit!
Ihr Elend sei dir fremd und weit!
Der fernsten Welt gehört dein Schein:
Mitleid soll Sünde für dich sein!
Nur Ein Gebot gilt dir: sei rein![....]
"Эрвин Роде видел в этом стихотворении саморазоблачение Ницше (см.: Heckel K. Nietzsche. Sein Leben und seine Lehre. Leipzig, 1922 S. 93).-504."
Der verkappte Heilige.
Dass dein Glück uns nicht bedrücke,
Legst du um dich Teufelstücke,
Teufelswitz und Teufelskleid.
Doch umsonst! Aus deinem Blicke
Blickt hervor die Heiligkeit!
Interpretation.
Leg ich mich aus, so leg ich mich hinein:
Ich kann nicht selbst mein Interprete sein.
Doch wer nur steigt auf seiner eignen Bahn,
Trägt auch mein Bild zu hellerm Licht hinan.
Под волшебством дионисийского начала не только воссоединяется связь между людьми: даже отчуждённая, враждебная или порабощённая природа вновь празднует праздник примирения со своим потерянным сыном – человечеством. Земля охотно дарит свои дары, и хищники скал и пустыни мирно приближаются. Колесница Диониса осыпана цветами и венками: пантеры и тигры шагают под его ярмом. Превратите гимн «Радости» Бетховена в картину и не позволяйте своему воображению дрогнуть, когда миллионы людей в ужасе низвергаются в прах: именно так можно приблизиться к дионисийскому началу. Теперь раб – свободный человек; теперь все жёсткие, враждебные барьеры, воздвигнутые между человечеством нуждой, произволом или «бесстыдной модой», разрушены. Теперь, с Евангелием Мировой Гармонии, каждый чувствует себя не только единым, примиренным и слитым со своим ближним, но и единым целым, словно завеса Майи разорвалась и развевалась клочьями перед таинственным первобытным Единым. Поя и танцуя, человек выражает себя как член высшего сообщества: он разучился ходить и говорить и готов взмыть в воздух, танцуя. В его жестах говорит очарование. Подобно тому, как теперь говорят животные, а земля даёт молоко и мёд, так и в нём самом звучит нечто сверхъестественное: он ощущает себя богом; он сам теперь ходит так же восторженно и возвышенно, как видел хождение богов во сне. Человек больше не художник, он стал произведением искусства: художественная сила всей природы, ради высшего блаженного удовлетворения первобытного Единого, раскрывается здесь, в трепете опьянения. Здесь, человек, замешивается и обрабатывается тончайшая глина, драгоценнейший мрамор, и под удары резца дионисийского мирового художника раздаётся элевсинский мистериальный крик: «Вы падаете, миллионы? Чуете ли вы Творца, мир?» —
361, 20 Они манят и любят тебя, пока не разорвут на части:] Зловещее искушение путника напоминает то, что исходит от соблазнительно поющих сирен в «Одиссее»: «Сидя на зелёном берегу; и вокруг навалено множество костей / гниющих людей» (XII, 45 и далее = Гомер 1819, 1, 161). Нависшая над нами опасность быть разорванным на части также напоминает о дионисийских менадах, разорвавших мифического певца Орфея (ср. Метаморфозы XI, 1–66; Овидий 1853–1867, 3, 2–7).
Вот теперь стало понятно, что за "der Zauberer" и "кающийся духом": т.е. вагнеровский "двойник", представленный в труде и цитате выше, этот "волшебник"-"колдунишка", а именно (и конкретно): "Рождение трагедии из духа музыки". (Соответственно, понятно, что за "тень" (если Вагнер - "колдун", то Рэ - это "тень" ("Странник и его тень")), "добровольный нищий" и т.д. (т.е. это этапы "самопреодоления", как бы уже "пройденные" (оставленные позади) самим Ницше - соответственно, именно так и следует читать его труды, если хочется добиться их около-ницшевского понимания, а не некого mislead в сторону, отличной от ницшевской интерпретации, которую он полностью представил в двухкнижном труде JGB+ZGM (как бы (и не только "как бы") на замену двухтомника MA)).)
361, 21. Рой духов. Выражение «роевые духи» встречается уже у Мартина Лютера; ср. его проповедь «О таинстве Тела и Крови Христовых» (Widder die Schwarmgeister) 1526 года. В «FW» слово «Schwarmgeister» (в значении «энтузиасты») вновь встречается в разделе 149, где оно служит эпитетом для древних орфиков (ср. 493, 13). См. также посмертную записку NL 1880/1881, 10[B46], в которой говорится: «Мой успех у Schwarmgeister: я вскоре устал от него и перестал доверять ему» (KSA 9, 422, 5 и далее), а также NL 1883, 9[20], KSA 10, 351, 17 и далее: «С 1000 злобностью я отомстил всякому приукрашиванию и фанатизму». В письме Францу Овербеку, написанном уже после выхода первого номера «FW», Н. жаловался на неприятных «энтузиастов», называя конкретные имена: «В моём гостевом доме живёт господин Пауль Ланцки, мой большой поклонник [Н. в то время жил в Ницце], мой большой поклонник: бывший редактор «Rivista Europea», короче говоря, литератор. Но когда вчера он дал мне прочесть длинное эссе обо мне (напечатанное в венгерской газете!), у меня не осталось иного выбора, кроме как поступить так же, как в прошлом году с доктором [Йозефом] Панетом, также большим поклонником и поклонником: а именно, обязать его не писать обо мне. Я совершенно не хочу, чтобы вокруг меня росли новые Ноли, Поли и «Коли», и я предпочитаю свою абсолютную секретность в тысячу раз больше, чем посредственный энтузиазм». (22 декабря 1884 г., KSB) 6/KGB III 1, № 566, стр. 573, строки 30–41) Н. здесь ссылается на «вагнеровцев» Людвига Ноля (1831–1885) и Рихарда Поля (1826–1896); о предыстории и о том, кто или что стоит за «Колем», см. NK KSA 6, 324, 8 f.
На фоне этих цитат ещё очень интересна связь элевсинских мистерий, орфизма (Орфей вроде бы поклонник Аполлона в большей степени, чем Диониса), пифагореизма, Сократа, Платона и т.д., как нечто не очень выявленное и в целом в [современном] философском дискурсе пропускаемое, и как будто бы не имеющее отношение (подобно измене в браке [с "Истиной" (или "с Истиной")] или какой-то другой постыдности, на самом деле очень отличительной и, вероятно (?), много объясняющей... (но тогда вся критика Ницше идёт прахом, т.к. Платон и Сократ тоже оказываются "дионисичными" в смысле "обезбашенными", просто по-другому "обезбашенными" и возможно даже как-то по-плохому, по-"злому" (?) "обезбашенными"... что возвращает меня к раннему утверждению[-убеждению] что в Платоне не столь уж много "сократизма", а именно, - истинности (а не "Истины") и ума (что Платон это только разновидность мистического (и быть может в Ницше намного меньше и вообше нет мистики, в отличие от того, что ему вменяют (выводя из него - самих себя (например, декадентов разума)))))).
отсюда следует и вопрос, а не является ли "платоническая" любовь, собственно, [естества] - развращением?.. но тогда нужно переосмысливать всё мышление, заново!
(ну и кто будет заниматься этой проблемой?..)
Но у кого хватило бы времени ждать таких слуг! - они являются, очевидно, слишком редко, во все времена их наличность так невероятна! В конце концов приходится делать все самому, чтобы самому знать кое-что, - это значит, что приходится делать много! - Но любопытство, подобное моему, все же остается приятнейшим из всех пороков, - прошу прощения! я хотел сказать: любовь к истине получает свою награду на небесах и уже на земле.
Возможно, кто-то, по крайней мере среди моих друзей, помнит, что изначально я вступил в этот современный мир с некоторыми заблуждениями и переоценками, и, конечно же, с надеждой. Я понимал – кто знает, на каком личном опыте? – философский пессимизм XIX века как признак более высокой силы мысли, более победоносной полноты жизни, чем та, что была выражена в философии Юма, Канта и Гегеля. Я воспринимал трагическое знание как высшую роскошь нашей культуры, как её самую драгоценную, благороднейшую, самую опасную форму расточительства, но тем не менее, благодаря своей чрезмерности, как её допустимую роскошь. Точно так же я верно истолковал музыку Вагнера как выражение дионисийского могущества души; в ней, как мне казалось, я слышал землетрясение, в котором первозданная сила жизни, сдерживаемая веками, наконец находит выход, независимо от того, потрясается ли от этого всё то, что сегодня именует себя культурой. Видно то, что я не понял, и то, что я дал Вагнеру и Шопенгауэру – вместе со мной… Всякое искусство, всякая философия могут рассматриваться как лекарство и помощь для жизни, растущей или увядающей: они всегда предполагают страдание и страдальцев. Но есть два рода страдальцев: одни страдают от избытка жизни, желают дионисийского искусства и равно трагического понимания и взгляда на жизнь, – и другие страдают от скудости жизни, требуют мира, тишины, спокойного моря или опьянения, спазмы, оцепенения искусства и философии. Месть самой жизни – самый сладострастный вид опьянения для таких оскудевших людей!… Вагнер, как и Шопенгауэр, соответствует двойной потребности последних: они отрицают жизнь, они клевещут на неё, и поэтому они мои антиподы. — Самый богатый полнотой жизни, дионисический бог и человек, может позволить себе не только зрелище ужасного и сомнительного, но и ужасное деяние и всякую роскошь разрушения, разложения, отрицания, — в нем злое, бессмысленное, безобразное представляется позволительным, как это представляется допустимым в природе, вследствие избытка созидательных, восстанавливающих сил, которые из любой пустыни могут создать цветущую, плодородную землю. Наоборот, самые страдающие, самые бедные в жизни, больше всего нуждаются в кротости, миролюбии и доброте — в том, что сегодня называют человечностью — как в мыслях, так и в действиях, если возможно, в Боге, который действительно является Богом для больных, спасителем, а также в логике, в концептуальной постижимости существования даже для идиотов — типичные «свободные умы», как «идеалисты» и «прекрасные души», все являются декадентами — короче говоря, в определенной теплой, избегающей страха узости и замкнутости в оптимистических горизонтах, которые допускают опустошение... Таким образом, я постепенно научился понимать Эпикура, противоположность дионисийскому греку, а также христианина, который на самом деле является лишь разновидностью эпикурейца и со своей «верой делает человека блаженным» следует принципу гедонизма, насколько это возможно — вплоть до выхода за пределы всякой интеллектуальной нравственности... Если у меня есть одно преимущество перед всеми психологами, так это то, что мой взгляд более остр в том самом трудном и опасном виде вывода, в котором большинство Ошибки допускаются — вывод от произведения к автору, от деяния к деятелю, от идеала к нуждающемуся в нём, от всякого образа мышления и оценки к потребности, которая им повелевает. — В отношении художников любого рода я теперь использую это главное различие: ненависть к жизни или её изобилие стали здесь творческими? У Гёте, например, избыток стал творческим, у Флобера — ненавистью: Флобер — новое издание Паскаля, но как художник, с инстинктивным суждением, основанным на разуме: «Флобер всегда ненавистен, человек — ничто, труд — всё»... Он мучил себя, когда писал стихи, так же, как Паскаль мучил себя, когда думал, — оба они чувствовали себя бескорыстными... «Бескорыстие» — принцип декаданса, который будет существовать до конца как в искусстве, так и в морали.
Не высота: ужасна стремительность!
Пропасть, куда взгляд низвергается вниз, а рука тянется вверх. Там сердце кружится от своей двойной воли.
Ах, друзья, можете ли вы угадать и мою двойную волю сердца?
В том, в том моя пропасть и моя опасность, что мой взгляд низвергается вверх, а моя рука хотела бы удержаться и упереться – в глубине!
Моя воля цепляется за человека; я связываю себя с человеком цепями, потому что он тянет меня вверх, к сверхчеловеку: ибо туда стремится моя другая воля.
И для этого я слепо живу среди людей; как будто не знаю их, чтобы моя рука не потеряла окончательно веру в прочность.
Я не знаю вас, люди: эта тьма и утешение часто расстилаются вокруг меня.
Я сижу у ворот каждого мошенника и спрашиваю: кто обманет меня?
Вот моя первая человеческая мудрость: я позволяю себя обманывать, чтобы не быть начеку от обманщиков.
Ах, если бы я был начеку от людей: как мог бы человек стать якорем для моего шара! Он бы слишком легко унес меня прочь!
Это провидение в моей судьбе, что я должен быть беспечным.
И кто не хочет знать языка среди людей, должен научиться пить из всех стаканов; и кто хочет оставаться чистым среди людей, должен уметь умываться даже грязной водой.
И так я часто говорил себе в утешение: «Ну что ж! Ну что ж! Старое сердце! Тебя постигло несчастье: наслаждайся этим как своим счастьем!»
Но вот моя другая человеческая мудрость: я щажу тщеславных больше, чем гордыню.
Разве уязвлённое тщеславие не мать всех трагедий? Но там, где уязвлена гордость, вырастает нечто лучшее, чем сама гордость.
Чтобы жизнь была прекрасным зрелищем, её пьеса должна быть хорошо сыграна: а для этого нужны хорошие актёры.
Я нашёл всех тщеславных людей хорошими актёрами: они играют и хотят, чтобы на них с удовольствием смотрели – весь их дух посвящён этому желанию.
Они устраивают спектакль, они придумывают себя; в их обществе я люблю наблюдать за жизнью – это излечивает мою меланхолию.
Вот почему я щажу тщеславных, ведь они – мои целители моей меланхолии и привязывают меня к людям, как к спектаклю.
И потом: кто может измерить всю глубину смирения тщеславного человека? Я добр к ним и сострадателен благодаря их смирению.
Он хочет научиться у тебя вере в себя; он питается твоим взглядом, он поглощает похвалу из твоих рук.
Он всё ещё верит твоей лжи, когда ты хорошо лжёшь о нём: ибо в глубине души его сердце вздыхает: «Что я такое!»
И если это истинная добродетель, которая не осознаёт себя, то тщеславный человек не знает своей скромности! –
Но вот моя третья человеческая мудрость: я не позволяю твоей робости портить мой взгляд на нечестивых.
Мне посчастливилось видеть чудеса, которые порождает жаркое солнце: тигров, пальмы и гремучих змей.
Даже среди людей есть прекрасные порождения жаркого солнца, и много достойного удивления в нечестивых.
Поистине, как ваши мудрейшие люди не казались мне такими уж мудрыми, так и я находил под их репутацией человеческую злобу.
И я часто спрашивал, качая головой: зачем вы ещё гремите, гремучие змеи?
Воистину, у зла ещё есть будущее! И самый жаркий юг ещё не открыт человеком.
Сколько вещей сейчас называют худшим злом, которое всего лишь двенадцать башмаков в ширину и три месяца в длину! Но однажды родятся ещё более великие драконы.
Ибо, чтобы сверхчеловек не лишился своего дракона, сверхдракона, достойного его, должно ещё много палящего солнца сиять во влажных джунглях!
Ваши дикие кошки должны сначала стать тиграми, а ваши ядовитые жабы – крокодилами: ибо доброму охотнику достанется хорошая охота!
И поистине, вы, добрые и справедливые! В вас есть над чем посмеяться, особенно над вашим страхом перед тем, что раньше называлось «дьяволом»!
Вы настолько чужды великому душой, что сверхчеловек ужаснул бы вас своей добротой!
И вы, мудрые и знающие, вы бы бежали от солнца мудрости, в котором сверхчеловек с удовольствием купает свою наготу!
Вы, высшие существа, которых я встречал! Вот в чём моё сомнение насчёт вас и моего тайного смеха: полагаю, вы назвали бы моего сверхчеловека дьяволом!
Увы, я устал от этих высочайших и лучших: с их «высот» я жаждал подняться, ввысь, к Сверхчеловеку!
Ужас охватил меня, когда я увидел этих лучших нагими: тогда выросли у меня крылья, чтобы воспарить в далёкое будущее.
В ещё более далёкое будущее, в более южные края, чем когда-либо снилось ни одному скульптору: туда, где боги стыдятся всякой одежды!
Но я увижу вас переодетыми, мои соседи и собратья, и нарядными, и тщеславными, и достойными, как «добрые и справедливые».
И я сам буду сидеть переодетым среди вас – чтобы иметь возможность судить о вас и о себе: ибо в этом моя высшая человеческая мудрость.
Так говорил Заратустра.
>Флобер — новое издание Паскаля, но как художник, с инстинктивным суждением, основанным на разуме: «Флобер всегда ненавистен, человек — ничто, труд — всё»... Он мучил себя, когда писал стихи, так же, как Паскаль мучил себя, когда думал, — оба они чувствовали себя бескорыстными... «Бескорыстие» — принцип декаданса, который будет существовать до конца как в искусстве, так и в морали.
... Следует остерегаться недооценивать всё это явление лишь потому, что оно изначально безобразно и болезненно. В сущности, это та же активная сила, которая с ещё большей пышностью действует в тех жестоких художниках и организаторах, строящих государства, которая здесь, внутри, мельче, мельче, в обратном направлении, в «лабиринте груди», по выражению Гёте, создаёт нечистую совесть и строит отрицательные идеалы, именно тот инстинкт свободы (на моём языке: воля к власти): только здесь материалом, на который изливается созидательная и жестокая природа этой силы, является именно сам человек, вся его животная, древняя сущность, а не, как в том более крупном и очевидном явлении, другой человек, другие люди. Это тайное самонасилие, эта художественная жестокость, это наслаждение придавать себе форму тяжёлого, сопротивляющегося, страдающего материала, запечатлевать волю, критику, противоречие, презрение, «нет», эта жуткая и ужасно приятная работа души, добровольно противоборствующей себе, которая заставляет себя страдать из удовольствия причинять страдание, вся эта деятельная «нечистая совесть» в конечном счёте – можно уже догадаться – как подлинное лоно идеальных и воображаемых событий, также выявила богатство новой, странной красоты и утверждения, а может быть, и саму красоту впервые… Что было бы «прекрасным», если бы противоречие сначала не осознало себя, если бы уродство сначала не сказало себе: «Я уродлив»?… По крайней мере, после этого намёка загадка станет менее загадочной относительно того, в какой степени идеал, красота могут быть найдены в таких противоречивых понятиях, как бескорыстие, самоотречение, самопожертвование. и одно отныне известно, в этом я не сомневаюсь, а именно, какова природа удовольствия, испытываемого с самого начала бескорыстным, самоотверженным, самопожертвующим человеком: это удовольствие принадлежит жестокости. — Таково на данный момент происхождение «неэгоистичного» как моральной ценности и определение почвы, на которой эта ценность выросла: только нечистая совесть, только воля к самоуничижению создают предпосылку для ценности неэгоистичного. —
... Следует остерегаться недооценивать всё это явление лишь потому, что оно изначально безобразно и болезненно. В сущности, это та же активная сила, которая с ещё большей пышностью действует в тех жестоких художниках и организаторах, строящих государства, которая здесь, внутри, мельче, мельче, в обратном направлении, в «лабиринте груди», по выражению Гёте, создаёт нечистую совесть и строит отрицательные идеалы, именно тот инстинкт свободы (на моём языке: воля к власти): только здесь материалом, на который изливается созидательная и жестокая природа этой силы, является именно сам человек, вся его животная, древняя сущность, а не, как в том более крупном и очевидном явлении, другой человек, другие люди. Это тайное самонасилие, эта художественная жестокость, это наслаждение придавать себе форму тяжёлого, сопротивляющегося, страдающего материала, запечатлевать волю, критику, противоречие, презрение, «нет», эта жуткая и ужасно приятная работа души, добровольно противоборствующей себе, которая заставляет себя страдать из удовольствия причинять страдание, вся эта деятельная «нечистая совесть» в конечном счёте – можно уже догадаться – как подлинное лоно идеальных и воображаемых событий, также выявила богатство новой, странной красоты и утверждения, а может быть, и саму красоту впервые… Что было бы «прекрасным», если бы противоречие сначала не осознало себя, если бы уродство сначала не сказало себе: «Я уродлив»?… По крайней мере, после этого намёка загадка станет менее загадочной относительно того, в какой степени идеал, красота могут быть найдены в таких противоречивых понятиях, как бескорыстие, самоотречение, самопожертвование. и одно отныне известно, в этом я не сомневаюсь, а именно, какова природа удовольствия, испытываемого с самого начала бескорыстным, самоотверженным, самопожертвующим человеком: это удовольствие принадлежит жестокости. — Таково на данный момент происхождение «неэгоистичного» как моральной ценности и определение почвы, на которой эта ценность выросла: только нечистая совесть, только воля к самоуничижению создают предпосылку для ценности неэгоистичного. —
Великое здоровье. — Мы новые, безымянные, плохо понятые, мы — преждевременные порождения еще не доказанного будущего, — нам нужны новые средства для новой цели, а именно — новое здоровье, более сильное, более хитрое, более выносливое, более смелое, более забавное, чем все здоровье прежде. Чья душа жаждет испытать всю полноту прежних ценностей и желаний и обогнуть все берега этого идеального «Средиземноморья», кто хочет узнать на собственном опыте, каково это – завоевателю и первооткрывателю идеала, равно как и художнику, святому, законодателю, мудрецу, учёному, благочестивцу, гадалке, божественно отрешённому человеку старого стиля, – тот нуждается прежде всего в одном: в великом здоровье ["крепком здоровье"] – таком здоровье, которое не только есть, но и постоянно приобретается и должно приобретаться, потому что от него постоянно отказываются, должны отказываться!.. И вот, после долгого путешествия, мы, аргонавты идеала, возможно, более храбрые, чем мудро, и достаточно часто терпящие кораблекрушение и травмы, но, как я уже сказал, более здоровые, чем хотелось бы нам верить, опасно здоровые, всегда снова здоровые, – нам кажется, будто в награду перед нами неизведанное земля, чьи границы никто ещё не предвидел, мир за пределами всех прежних земель и уголков идеала, мир, столь изобилующий прекрасным, странным, сомнительным, ужасающим и божественным, что наше любопытство, как и наша жажда обладания, вышли из-под контроля – увы, ничто теперь не может нас удовлетворить! Как можем мы, после таких просторов и с таким ненасытным голодом по совести и знанию, всё ещё быть довольными современным человеком? Само по себе это плохо: но неизбежно, что мы смотрим на его самые достойные цели и надежды лишь с дурно сохранившейся серьёзностью, а возможно, даже и не смотрим на них. Нам предшествует другой идеал, странный, соблазнительный и опасный идеал, к которому мы не хотели бы никого склонять, потому что нелегко признаём право на него: идеал духа, который наивно, то есть непреднамеренно и от избытка изобилия и силы, играет со всем, что до сих пор называлось святым, добрым, неприкосновенным, божественным; для которого высшее, на котором народ по праву основывает свою меру ценности, означало бы уже опасность, упадок, деградацию или, по крайней мере, отдых, слепоту, временное самозабвение. идеал человеческо-сверхчеловеческого благополучия и благоволения, который достаточно часто будет казаться бесчеловечным ["нечеловеческим"], например, когда он будет стоять рядом со всей прежней земной серьезностью, рядом со всякой торжественностью в жесте, слове, звуке, взгляде, нравственности и деле, как если бы он был их самой воплощенной, невольной пародией, — и с которого, несмотря на все это, быть может, впервые начинается великая серьезность, впервые ставится настоящий вопросительный знак, поворачивается судьба души, двигаются часы, начинается трагедия...
[ (Ницше — о Платоне ["тиране духа" (см. также: JGB-9)].)
Если искать истоки христианства в римском мире, то можно обнаружить общества взаимопомощи, союзы бедных, больных и погребальные обряды, зародившиеся в самых низов общества того времени, где сознательно культивировалось главное лекарство от депрессии – маленькая радость взаимной доброты. Возможно, это было чем-то новым в то время, настоящим открытием? В «воле к взаимности», к формированию стада, к «общине», к «тайной вечере», пробуждённой таким образом, воля к власти, пусть даже и незначительная, должна, в свою очередь, найти новый, гораздо более сильный выход: формирование стада – это существенный шаг и победа в борьбе с депрессией. По мере роста сообщества у отдельного человека возникает и новый интерес, который часто возвышает его над самым личным аспектом его недовольства – его неприязнью к себе (по Гейлинксу – «despectio sui»). Все больные и патологические индивиды инстинктивно стремятся, стремясь стряхнуть с себя тупое недовольство и чувство слабости, к стадной организации. Аскетичный священник угадывает этот инстинкт и поощряет его. Там, где существует стадо, именно инстинкт слабости возжелал стада, а жреческая мудрость организовала его. Ибо не следует упускать из виду: сильные так же естественно стремятся отделиться друг от друга, как слабые – сблизиться. Когда первые объединяются, это происходит только с перспективой агрессивного коллективного действия и коллективного удовлетворения их воли к власти, при большом сопротивлении со стороны индивидуальной совести. Вторые же, напротив, организуются, получая удовольствие от этой самой организации – их инстинкт удовлетворяется таким образом, подобно тому, как инстинкт природных «хозяев» (то есть одинокого хищного вида, человека) изначально стимулируется и нарушается организацией. В основе любой олигархии – учит нас история – всегда лежит скрытое тираническое желание; Каждая олигархия постоянно дрожит от напряжения, в котором нуждается каждый её индивидуум, чтобы оставаться господином этого желания. (Так было, например, в Греции: Платон свидетельствует об этом в сотне мест, Платон, который знал себе равных — и себя...)
383, 21–28 Если искать истоки христианства в римском мире, то можно найти ассоциации взаимной поддержки, ассоциации для бедных, больных и погребальных обществ, которые выросли на низших слоях общества того времени, в которых главное средство от депрессии, маленькая радость, которая приходит от совершения общего добра, сознательно культивировалась — может быть, это было чем-то новым в то время, настоящим открытием?] Где Н. сделал себя соответствующим образом информированным — ср. Orsucci 1996, 292 и далее — раскрывается в NL 1883, KSA 10, 7[261], 321, 11 и далее: «Происхождение христианства среди ассоциаций для бедных. Бауманн, стр. 22 божественная помощь и взаимная поддержка» (ср. NL 1884, KSA 11, 25[388], 113, 21 и далее). Речь идет о «Справочнике по морали» Иоганна Юлиуса Баумана, где обсуждаемый аргумент прямо противоположен тому, что говорится в вопросе 383, 27 и далее. предполагает, – а именно, что христианство изначально не принесло ничего нового, а лишь соединилось со старым: «Даже христианство проникло в Римскую империю не иначе, как найдя что-то аналогичное ему, и оно невольно обратилось к этой аналогии в первую очередь. Существовали 1) тенденция к монотеизму; 2) чувство равенства всех людей по природе, т.е. перед Богом, особенно через стоиков; 3) у римлян существовали коллегии (ἔρανοι, θίαοι), например, погребальные общества (funeraticia), состоящие из humiliores, tenuiores, бедняков, /22/ рабов, а также женщин; в них все члены были равны, они вносили ежемесячные взносы в целях взаимной поддержки и с почитанием определённого бога. Знатные и богатые люди не были исключены; они, безусловно, вступали в них из человеколюбия и в качестве благотворителей». (εὐεργέται, φιλοτιμούμενοι) и патроны, покровители объединения. Эти культовые и любовные объединения были той юридической формой, под которой христианство первоначально нашло фактическую терпимость в Римской империи (Heinrici). Войдя в эти круги и став одним из них, христианство одновременно стало всеобщим провозглашением того, чего каждый из этих кругов искал для себя, а именно божественной помощи и человеческой взаимоподдержки. Церковь была всеобщим культовым и поддерживающим объединением среди частных; она нашла в них готовый материал, который могла усвоить, и в то же время дала им то, чего им не хватало: универсальное мировоззрение и организацию, а следовательно, и силу, которую терпели лишь наполовину. от старого общества как помощи против социальных зол к восходящей силе против старого общества». (Бауманн 1879, 21 и далее, подчеркнуто Н., строки на полях его рукой.) Похожие отрывки можно найти также у Ренана 1866, 357–360.
383, 30 «Cenacle»] Слово «Cenacle», которое Н. использует только здесь, было ему знакомо ещё со школьных времён в Пфорте, где так называлась столовая (Kirchner [1843], 5). Здесь, однако, оно относится не столько к помещениям, в которых проходит cena или coena, трапеза, сколько к самому собранию для совместной трапезы. Возможно, Н. черпал вдохновение у Эрнеста Ренана, который неоднократно упоминает о «cenacle», где собирались ранние христиане, даже самые первые ученики Иисуса (Renan 1867, 171). Ренан иногда упоминает о «petit cenacle» (Renan 1866, III, 63 и 150), имея в виду изначальную общину Иисуса, которой подражали последующие поколения христиан.
383, 28 и далее. «Воля к взаимности»] В позднейших работах и наследии Н. идея морально требуемой взаимности неоднократно критикуется как рабская и стадная (ср. напр. JGB 201, KSA 5, 121, 28; KGW IX 6, W II 2, 14, 2–46 = NL 1887, KSA 12, 10[188], 568, 21 и след.; KGW IX 7, W II 3, 142, 16–40 = NL 1887/88, KSA 13, 11[127], 60 и след.; KGW IX 7, W II 3, 100, 2–6 = NL 1887/88, KSA 13, 11[258], 98 и KGW IX 8, W II 5, 176, 22 = NL 1888, KSA 13, 14[29], 232, 7 f.). Согласно Эспинасу (1879, 163), одомашнивание и реципрокность напрямую связаны: «Само одомашнивание есть высшая форма реципрокности, которая может иметь место между разными видами, поскольку оно предполагает подчинение. Подчинение и организация — одно и то же. Социализация здесь добровольна с обеих сторон, и это основное условие всякой реципрокности».
383, 32 f. Формирование стад — существенный шаг и победа в борьбе с депрессией] Картина формирования ранней христианской общины из слабости и нужды, нарисованная в GM III 18 с использованием прочитанных впечатлений, в частности из Baumann 1879 и Renan 1866 (ср. Orsucci 1996, 298-303), служит наглядным примером возникновения человеческих стад (ср., например, NK 260, 12-14 и NK 5/1, стр. 536-538), которым нужен священник как лидер. В NL 1884, KSA 11, 25[99], 34, 15 вместо «предвол» используется термин «передоволовый» из книги Фрэнсиса Гальтона «Исследования о человеческих способностях и их развитии» (Galton 1883, 72 и далее, см. также дополнительные данные о прочтении Н. работы Гальтона-Гааза 1989, 643–649 и доклада Ресы фон Ширнхофер, как Н. пытался объяснить Гальтону в 1884 году, в Gilman 1987, 479 и далее). Рабский инстинкт присущ стадным животным: «Они по сути своей рабы и не ищут лучшей участи, чем быть ведомыми любым из своей массы, кто достаточно уверен в себе, чтобы /74/ принять это положение. Ни один вол никогда не осмелится действовать вопреки остальному стаду, но он принимает их общее решение как авторитет, обязательный для его совести». (Галтон 1883, 73 и далее) См. также Тэтчер 1989, 596 и Балке 2005, 60. ]
Если искать истоки христианства в римском мире, то можно обнаружить общества взаимопомощи, союзы бедных, больных и погребальные обряды, зародившиеся в самых низов общества того времени, где сознательно культивировалось главное лекарство от депрессии – маленькая радость взаимной доброты. Возможно, это было чем-то новым в то время, настоящим открытием? В «воле к взаимности», к формированию стада, к «общине», к «тайной вечере», пробуждённой таким образом, воля к власти, пусть даже и незначительная, должна, в свою очередь, найти новый, гораздо более сильный выход: формирование стада – это существенный шаг и победа в борьбе с депрессией. По мере роста сообщества у отдельного человека возникает и новый интерес, который часто возвышает его над самым личным аспектом его недовольства – его неприязнью к себе (по Гейлинксу – «despectio sui»). Все больные и патологические индивиды инстинктивно стремятся, стремясь стряхнуть с себя тупое недовольство и чувство слабости, к стадной организации. Аскетичный священник угадывает этот инстинкт и поощряет его. Там, где существует стадо, именно инстинкт слабости возжелал стада, а жреческая мудрость организовала его. Ибо не следует упускать из виду: сильные так же естественно стремятся отделиться друг от друга, как слабые – сблизиться. Когда первые объединяются, это происходит только с перспективой агрессивного коллективного действия и коллективного удовлетворения их воли к власти, при большом сопротивлении со стороны индивидуальной совести. Вторые же, напротив, организуются, получая удовольствие от этой самой организации – их инстинкт удовлетворяется таким образом, подобно тому, как инстинкт природных «хозяев» (то есть одинокого хищного вида, человека) изначально стимулируется и нарушается организацией. В основе любой олигархии – учит нас история – всегда лежит скрытое тираническое желание; Каждая олигархия постоянно дрожит от напряжения, в котором нуждается каждый её индивидуум, чтобы оставаться господином этого желания. (Так было, например, в Греции: Платон свидетельствует об этом в сотне мест, Платон, который знал себе равных — и себя...)
383, 21–28 Если искать истоки христианства в римском мире, то можно найти ассоциации взаимной поддержки, ассоциации для бедных, больных и погребальных обществ, которые выросли на низших слоях общества того времени, в которых главное средство от депрессии, маленькая радость, которая приходит от совершения общего добра, сознательно культивировалась — может быть, это было чем-то новым в то время, настоящим открытием?] Где Н. сделал себя соответствующим образом информированным — ср. Orsucci 1996, 292 и далее — раскрывается в NL 1883, KSA 10, 7[261], 321, 11 и далее: «Происхождение христианства среди ассоциаций для бедных. Бауманн, стр. 22 божественная помощь и взаимная поддержка» (ср. NL 1884, KSA 11, 25[388], 113, 21 и далее). Речь идет о «Справочнике по морали» Иоганна Юлиуса Баумана, где обсуждаемый аргумент прямо противоположен тому, что говорится в вопросе 383, 27 и далее. предполагает, – а именно, что христианство изначально не принесло ничего нового, а лишь соединилось со старым: «Даже христианство проникло в Римскую империю не иначе, как найдя что-то аналогичное ему, и оно невольно обратилось к этой аналогии в первую очередь. Существовали 1) тенденция к монотеизму; 2) чувство равенства всех людей по природе, т.е. перед Богом, особенно через стоиков; 3) у римлян существовали коллегии (ἔρανοι, θίαοι), например, погребальные общества (funeraticia), состоящие из humiliores, tenuiores, бедняков, /22/ рабов, а также женщин; в них все члены были равны, они вносили ежемесячные взносы в целях взаимной поддержки и с почитанием определённого бога. Знатные и богатые люди не были исключены; они, безусловно, вступали в них из человеколюбия и в качестве благотворителей». (εὐεργέται, φιλοτιμούμενοι) и патроны, покровители объединения. Эти культовые и любовные объединения были той юридической формой, под которой христианство первоначально нашло фактическую терпимость в Римской империи (Heinrici). Войдя в эти круги и став одним из них, христианство одновременно стало всеобщим провозглашением того, чего каждый из этих кругов искал для себя, а именно божественной помощи и человеческой взаимоподдержки. Церковь была всеобщим культовым и поддерживающим объединением среди частных; она нашла в них готовый материал, который могла усвоить, и в то же время дала им то, чего им не хватало: универсальное мировоззрение и организацию, а следовательно, и силу, которую терпели лишь наполовину. от старого общества как помощи против социальных зол к восходящей силе против старого общества». (Бауманн 1879, 21 и далее, подчеркнуто Н., строки на полях его рукой.) Похожие отрывки можно найти также у Ренана 1866, 357–360.
383, 30 «Cenacle»] Слово «Cenacle», которое Н. использует только здесь, было ему знакомо ещё со школьных времён в Пфорте, где так называлась столовая (Kirchner [1843], 5). Здесь, однако, оно относится не столько к помещениям, в которых проходит cena или coena, трапеза, сколько к самому собранию для совместной трапезы. Возможно, Н. черпал вдохновение у Эрнеста Ренана, который неоднократно упоминает о «cenacle», где собирались ранние христиане, даже самые первые ученики Иисуса (Renan 1867, 171). Ренан иногда упоминает о «petit cenacle» (Renan 1866, III, 63 и 150), имея в виду изначальную общину Иисуса, которой подражали последующие поколения христиан.
383, 28 и далее. «Воля к взаимности»] В позднейших работах и наследии Н. идея морально требуемой взаимности неоднократно критикуется как рабская и стадная (ср. напр. JGB 201, KSA 5, 121, 28; KGW IX 6, W II 2, 14, 2–46 = NL 1887, KSA 12, 10[188], 568, 21 и след.; KGW IX 7, W II 3, 142, 16–40 = NL 1887/88, KSA 13, 11[127], 60 и след.; KGW IX 7, W II 3, 100, 2–6 = NL 1887/88, KSA 13, 11[258], 98 и KGW IX 8, W II 5, 176, 22 = NL 1888, KSA 13, 14[29], 232, 7 f.). Согласно Эспинасу (1879, 163), одомашнивание и реципрокность напрямую связаны: «Само одомашнивание есть высшая форма реципрокности, которая может иметь место между разными видами, поскольку оно предполагает подчинение. Подчинение и организация — одно и то же. Социализация здесь добровольна с обеих сторон, и это основное условие всякой реципрокности».
383, 32 f. Формирование стад — существенный шаг и победа в борьбе с депрессией] Картина формирования ранней христианской общины из слабости и нужды, нарисованная в GM III 18 с использованием прочитанных впечатлений, в частности из Baumann 1879 и Renan 1866 (ср. Orsucci 1996, 298-303), служит наглядным примером возникновения человеческих стад (ср., например, NK 260, 12-14 и NK 5/1, стр. 536-538), которым нужен священник как лидер. В NL 1884, KSA 11, 25[99], 34, 15 вместо «предвол» используется термин «передоволовый» из книги Фрэнсиса Гальтона «Исследования о человеческих способностях и их развитии» (Galton 1883, 72 и далее, см. также дополнительные данные о прочтении Н. работы Гальтона-Гааза 1989, 643–649 и доклада Ресы фон Ширнхофер, как Н. пытался объяснить Гальтону в 1884 году, в Gilman 1987, 479 и далее). Рабский инстинкт присущ стадным животным: «Они по сути своей рабы и не ищут лучшей участи, чем быть ведомыми любым из своей массы, кто достаточно уверен в себе, чтобы /74/ принять это положение. Ни один вол никогда не осмелится действовать вопреки остальному стаду, но он принимает их общее решение как авторитет, обязательный для его совести». (Галтон 1883, 73 и далее) См. также Тэтчер 1989, 596 и Балке 2005, 60. ]
[ 384, 9–13 сильные стремятся отделиться друг от друга так же естественно, как слабые – друг от друга; если первые объединяются, то только с перспективой агрессивного коллективного действия и коллективного удовлетворения своей воли к власти.] Если это утверждение верно, то «сильные» социализируются только потому, что они слабы и нуждаются в силе других, чтобы утвердить свою волю – или помериться с ними силами. Как сообщество должно конституироваться в долгосрочной перспективе, остаётся загадкой, особенно если «тираническое желание таится» в каждой «олигархии» и трепещет «от напряжения, в котором нуждается каждый индивид внутри неё» (384, 18–21). Тогда «здоровая аристократия», которой так восторженно восхищается JGB 259 (KSA 5, 207 и далее), наверняка была бы скорее морально-нравственной, благочестивой фикцией?
Адъективное словосочетание «естественно необходимый» встречается только здесь, в трудах Н. Естественная необходимость — опасная категория, подозреваемая в метафизическом догматизме, которая, будучи применена к таким высокоадаптивным, склонным к случайным обстоятельствам живым существам, как люди, помимо таких базовых биологических функций, как физическое самосохранение, служит лишь полемической дубинкой. Согласно прочитанному, Н. ознакомился с «Типами необходимости» в книге Отто Либмана «Мысли и факты» (Liebmann 1882, 1–45). Там он узнал, что «теоретическое естествознание» имеет «задачу» «дедукции, т. е. доказательства необходимости фактического» (там же, 19). «Но вопрос о том, может ли когда-либо быть полностью достигнута цель, то есть растворение реальной естественной необходимости в интеллектуальной необходимости, ограниченной немногими первичными фактами и построенной на фундаментальной гипотезе универсальной значимости причинного принципа, остаётся открытым». (Там же, 20, подчёркнуто Н.). Идея о том, что определённые человеческие поступки, такие как поведение «сильных», описанное в GM III 18, являются «естественно необходимыми», крайне далека от понимания Либмана.
384, 12 агрессивный] Здесь KSA 5 молчаливо исправляет опечатку в первом издании: «агрессивный» (Nietzsche 1887a, 149). В печатной рукописи написано «агрессивный» (GSA 71/27, 2, л. 42r).
384, 23 и след. Платон свидетельствует об этом в ста местах, Платон, который знал себе равных – и себя самого…] См., например, Платон: Politeia 550c–555a; Politikos 301a–303b; Nomoi 691c–d, 711d–712a, 713c, 714d, 715a–d и 875b (составлено в Nietzsche 1998, 158). ]
[ ... — Аскетический идеал, как можно догадаться, никогда и нигде не был школой хорошего вкуса, еще менее хороших манер, — он был в лучшем случае школой жреческих [гиератических] манер — то есть, в своем теле он несет нечто, что является смертельным врагом всяких хороших манер, — отсутствие меры, отвращение к мере, он и есть сам «non plus ultra».
(см. также JGB-7 про Платона и dionysiokolakes)
395, 6 f. hieratic manners] Здесь «hieratic», вероятно, означает «священнический», «жесткий», «непоколебимый». В своих ранних работах Н. понимает под «иератическим стилем» греческого искусства не позднее, чем это принято считать (например, Meyer 1885–1892, 8, 515), а скорее как позднее и имперское подражание архаичным формам в архитектуре и скульптуре (ср. UB II HL 3, KSA 1, 267, 31–33 и NL 1872/73, KSA 7, 25[1], 568, 34–569, 1).
395, 8 todtfeind] В KSA 5, 395, 8 ошибочно написано: «todfeind». Это опечатка; В печатной рукописи (GSA 71/27,2, л. 52r) и в первом издании (Nietzsche 1887a, 162) недвусмысленно указано: «смертный враг».
395, 9a «non plus ultra»] (лат.: «не дальше пределов; дальше некуда»). Говорят, что Геракл поместил этот лозунг на «столпах», названных его именем, в Гибралтарском проливе (ср. Пиндар: Немейские оды III, 21). Император Карл V затем включил Геракловы столпы в свой герб и, используя неотрицательную форму «plus ultra», заявил о своих претензиях на империю, в которой никогда не заходит солнце, с колониями в Америке и Азии. ]
[(и чтобы развеять очевидный эффект, приходящий на ум от слов "одинокий хищный вид" (а также "Чезаре Борджиа" (который, очевидно, прежде всего "хищник" для равных (или тех, кто сильнее), как это показывает сама история...)))
Существует два типа отрицателей морали. — «Отрицание морали» — может означать, с одной стороны, отрицание того, что моральные мотивы, которые, по словам [самих] людей, действительно побуждали их к поступкам. Следовательно, это утверждение, что мораль заключается лишь в словах и относится к грубому и тонкому обману (особенно самообману) людей, и, возможно, в наибольшей степени к тем, кто славится своей добродетелью. С другой стороны, это может означать отрицание того, что моральные суждения основаны на истинах. Здесь признаётся, что они являются подлинными мотивами поступков, но, таким образом, заблуждения как основа всякого морального суждения побуждают людей к их моральным поступкам. Такова моя точка зрения; однако мне меньше всего хотелось бы отрицать, что во многих случаях тонкое недоверие в духе первой точки зрения, то есть в духе Ларошфуко, также оправдано и, во всяком случае, служит высшей общей пользе. – Поэтому я отрицаю мораль так же, как отрицаю алхимию, то есть отрицаю её предпосылки: но не то, что были алхимики, которые верили в эти предпосылки и действовали в соответствии с ними. – Я отрицаю также и безнравственность: не то, что бесчисленное множество людей чувствуют себя безнравственными, а то, что есть истинная причина чувствовать себя так. Я не отрицаю, и это само собой понятно (если, конечно, не считать меня дураком), что следует избегать и не допускать многих из тех поступков, которые называются безнравственными; а равно и что следует совершать и поощрять многие поступки, слывущие нравственными, – но я думаю, что то и другое надо делать на иных основаниях, чем это делалось прежде. Нам следует переучиваться, – чтобы в конце концов и, может быть, слишком поздно достичь чего-то ещё большего: начать иначе чувствовать.
91, 7 Существует два типа отрицателей морали.] Первый тип отрицания морали, основанный на утверждении, что люди лишь «притворяются» имеющими моральные мотивы, чтобы скрыть свои истинные, а именно эгоистические, мотивы, как утверждается, соответствует основной позиции Ларошфуко. Однако Н. игнорирует конкретный исторический контекст: французский вельможа писал в XVII веке под влиянием куртуазной культуры, кодекс поведения которой был целиком сосредоточен на внешнем виде, и разрабатывал соответствующие стратегии. Ларошфуко, которого Н. сразу же упоминает (91, 22), поэтому строит свои «Размышления или предложения и моральные максимы» (1665–78) на противопоставлении бытия и видимости. Следовательно, его нельзя, как считает Н., причислить к «отрицателям морали», ибо, пессимистически и морально критически разоблачая обманчивую видимость якобы морального поведения, он неизбежно делает это с моральной точки зрения. Он не отрицает мораль как таковую, а лишь критикует маскарад кажущейся морали. Именно поэтому он выбрал в качестве фронтисписа своего произведения портрет Сенеки, с лица которого (моральная) маска сорвана; поздний римский историк Дион Кассий уже изобразил Сенеку лицемером. [NB: здесь, в комментарии, совершается логическая ошибка, т.к. основной посыл не в «притворяются» (истинность позиций "критика", как предпосылку, в этот момент суждения Ницше не отрицает (делая это во втором случае, а не первом)), а в не осознаваемом «промахиваются» относительно истинных предпосылок своих действий (истинность которых, как было сказано, не отрицается в первом случае, а только во втором).]
Второй тип отрицания морали — «моя точка зрения», говорит Н. (91, 19) — фокусируется не на социально сформированном поведении, а на принципах. Н. отрицает, «что моральные суждения основаны на истинах» (91, 15 и далее). Поэтому он пытается показать, что они вызваны «ошибками», не только сознательными, но и эмоционально интернализованными. При этом он использует генеалогический метод. Однако во многих текстах «Утренней зари» Н. также заимствует моралистическую схему Ларошфуко. Его друг Поль Рэ, с которым он активно обменивался идеями в период написания, даже открыто ориентирует свои сочинения на Ларошфуко. Невозможно точно определить, что Н. заимствовал непосредственно у Ларошфуко, а что – при посредничестве Поля Рэ. Более точную характеристику Ларошфуко и Рэ см. в обзорном комментарии к «Источникам» на стр. 15 и далее. Благодаря раннему чтению Шопенгауэра Н. уже был хорошо знаком с Ларошфуко, которого Шопенгауэр высоко ценил и к которому неоднократно возвращался.
(соответственно, следует критически подходить и к Historischer und kritischer Kommentar zu Friedrich Nietzsches Werken, т.к слишком часто в них обнаруживается желание опровергнуть Ницше во чтобы то ни стало, — вместо того, чтобы «разгадать» его так, как он «разгадал» Вагнера или Шопенгауэра (т.е. идеология ставится выше истинности и логической необходимости высказываний, аффект затмевает форму: с самого начала не предполагается иной позиции, кроме анти-ницшевской, и истина, как таковая, теряется за невысказанными, неразличёнными тезисом обвинительным и «разоблачающим» (к сожалению, вместе с Ницше, слишком часто, «разоблачающее» и «отменяющее» и Платона, и даже Шопенгауэра... (что "в себе", как явление, как симптом, - будет оставлено без комментария.))))]
[к вопросу о теории "воспоминаний" Платона... (противопоставленной "человек есть тот, кто он есть" греческого полиса того времени (на основании Гомера; аналогичное противопоставление: мусульманство Мухаммеда [здесь Платон сравнивается с ним, в смысле центрального замысла проекта "Государство", вместо понимания его как мистического или утопического ("тоталитарного")] против политического и религиозного строя тех времён у арабов))]
Забывание. — Существование забвения пока не доказано; мы знаем лишь, что вспомнить его нам не под силу. Пока что мы поместили слово «забывание» в этот пробел в наших возможностях [в нашей власти]: как будто это ещё одна способность в реестре. Но что же в конечном счёте нам подвластно? — Если это слово существует в пробеле в наших возможностях [в нашей власти], разве не должны другие слова существовать в пробеле в нашем знании о наших возможностях [о нашей власти]?
(философский ответ на этот вопрос со стороны Ницше, в виде и смысле "переоценки всех ценностей": "EH. Wie man wird, was man ist.", а именно: "9. An dieser Stelle ist nicht mehr zu umgehn die eigentliche Antwort auf die Frage, wie man wird, was man ist, ...")
Забывание. — Существование забвения пока не доказано; мы знаем лишь, что вспомнить его нам не под силу. Пока что мы поместили слово «забывание» в этот пробел в наших возможностях [в нашей власти]: как будто это ещё одна способность в реестре. Но что же в конечном счёте нам подвластно? — Если это слово существует в пробеле в наших возможностях [в нашей власти], разве не должны другие слова существовать в пробеле в нашем знании о наших возможностях [о нашей власти]?
(философский ответ на этот вопрос со стороны Ницше, в виде и смысле "переоценки всех ценностей": "EH. Wie man wird, was man ist.", а именно: "9. An dieser Stelle ist nicht mehr zu umgehn die eigentliche Antwort auf die Frage, wie man wird, was man ist, ...")
>Я не отрицаю, и это само собой понятно (если, конечно, не считать меня дураком), что следует избегать и не допускать многих из тех поступков, которые называются безнравственными; а равно и что следует совершать и поощрять многие поступки, слывущие нравственными, – но я думаю, что то и другое надо делать на иных основаниях, чем это делалось прежде. Нам следует переучиваться, – чтобы в конце концов и, может быть, слишком поздно достичь чего-то ещё большего: начать иначе чувствовать.
>Мораль без моралина
В этом и кроется постановка ложной проблемы у Н., - что, дескать, мораль в её хорошем или плохом измерении человеческого жития-бытия подвержена "искажению", а надо "без назидания, без окончательных и абсолютных истин". Тем паче это ещё как бы и "ограничение для воления", "препона" для самосовершенствования. Но реально есть самые разные концепции морали и разные же моральные установки на основе этих концепций или как бы без них ("обычный человек" в этом не искушён или же ограничивается отсылкой к авторитету кого-либо и/или чего-либо). Иными словами, все уже давно с этим определились и неизбежно будут такими, какими себя видят в отношении моральности. Искать здесь какие-то "новаторские видения"("иначе чувствовать")... ну такое себе.
У Ницше нет понятия "морали без моралина".
Остальное не философия, а риторика. Например
>все уже давно с этим определились
доказывать эти слова ты, конечно, не будешь? Или ты думаешь, что если "говорить как Ницше" (как тебе кажется), то это как-то "опровергает" Ницше? Но тогда ответь мне: кто к тебе прислушается? (Учитывая, что ты его не понял, такой заход просто не тянет на критику. Особенно сомнителен твой ход с извращением понятий, ну это чисто из техники для дебатов, т.е. демагогия.)
(В 2025 году такая "аргументация" выглядит, мягко говоря, не то что сомнительно, а неосведомлённо. Когда смена идентичности и, соответственно, морали, может происходить чуть ли не молниеносно. Такие утверждения скорее подходят для архаики и архаичных мест (где "все уже определились"), чем для контекста, в котором действует Ницше.)
Речь идёт о т.н. source of truth. Ницше строго определяет источник истины, - само бытие/Dasein, die Selbstsucht. В современном ему "моралине" этот source of the Self (см. труд Маргрейва) подавляется чуть более чем достаточно, чтобы обосновать необходимость всех трудов Ницше. (И на философском уровне это корректно как высказывание, так и разрешение проблемы истинности и знания (см. предисловие к GT).)
"Everything else" follows from this.
К
Чтобы не было вдруг путаницы: корректно мыслить Sein и Dasein не в терминах Хайдеггера (его термины не адекватны обычной, академической философии, т.е. в основном кантовской), а в терминах Шопенгауэра, который наследует Канту.
Соответственно, понимать "der Wille zur Macht", исходя из этой пресуппозиции, - но с поправкой на критику понятия "воли" Шопенгауэра самим Ницше (JGB-19 - JGB-23, и JGB-36).
"Да здравствует ["]физика["]! — Сколько людей умеют наблюдать! А среди тех немногих, кто умеет, сколько наблюдают за собой! «Каждый человек далек от самого себя» – все почковеды знают это, к своему огорчению; и изречение «Познай самого себя!», произнесённое устами бога и обращенное к людям, звучит почти как злоба. Но ничто так не свидетельствует об отчаянном состоянии самонаблюдения, как то, как почти все говорят о сути нравственного поступка – эта быстрая, охотная, убеждённая, болтливая манера, взгляд, улыбка, услужливое рвение! Кажется, хочется сказать вам: «Но, дорогой мой, это как раз моё дело! Вы обращаете свой вопрос к Тому, Кто может ответить: я ни в чём не так мудр, как в этом. Итак: когда человек рассуждает: «Значит, это правильно», когда он заключает: «Следовательно, так и должно быть!» и теперь делает то, что он таким образом признал правильным и обозначил необходимым, – тогда суть его поступка нравственна!» Но, друг мой, вы говорите мне о трёх действиях вместо одного: даже ваше суждение, например, «это правильно», есть действие – разве оно не может быть уже оценено и морально, и безнравственно? Почему вы считаете это и именно это правильным? «Потому что так говорит мне моя совесть; совесть никогда не говорит безнравственно; в конце концов, она прежде всего определяет, что должно быть морально!» Но почему вы прислушиваетесь к языку своей совести? И в какой мере вы имеете право считать такое суждение истинным и непогрешимым? Для этого убеждения – разве больше нет никакой совести? Разве вы ничего не знаете об интеллектуальной совести? Совести, стоящей за вашей «совестью»? Ваше суждение «это правильно» имеет свою историю в ваших влечениях, склонностях, антипатиях, переживаниях и не-переживаниях; «Как это произошло?» – должны вы спросить, а затем спросить: «Что, собственно, заставляет меня его слушаться?» Вы можете слушать её приказы, как храбрый солдат, который слушает приказы своего офицера. Или как женщина, любящая того, кто повелевает. Или как льстец и трус, боящийся того, кто повелевает. Или как глупец, который следует за тем, кому нечего возразить. Короче говоря, есть сотни способов прислушаться к своей совести. Но то, что вы воспринимаете то или иное суждение как язык совести, то есть воспринимаете что-то как правильное, может иметь свою причину в том, что вы никогда не задумывались о себе и слепо принимали то, что вам с детства объявляли правильным; или в том, что хлеб и честь до сих пор были вашими в том, что вы называете своим долгом – это считается для вас «правильным», потому что вам это кажется «условием существования» (но то, что вы имеете право на существование, кажется вам неоспоримым!). Твёрдость вашего морального суждения всё ещё может быть доказательством вашей личной ничтожности, безличности; ваша «моральная сила» может проистекать из вашего упрямства – или из вашей неспособности видеть новые идеалы! И, короче говоря: если бы вы мыслили тоньше, наблюдали лучше и узнали больше, вы бы ни при каких обстоятельствах не называли это своим «долгом», а это свою «совесть» долгом и совестью. Понимание того, как вообще возникли моральные суждения, вызвало бы у вас отвращение к этим жалким словам – так же, как вам уже опротивели другие жалкие слова, например, «грех», «спасение», «искупление». И не говорите мне теперь о категорическом императиве, мой друг! Это слово щекочет мне ухо, и я невольно смеюсь, несмотря на вашу серьёзность. Мне вспоминается старик Кант, который, в наказание за то, что назвал «вещью в себе», – тоже весьма нелепой вещью! — прокрался, был захвачен «категорическим императивом» и с ним в своем сердце вернулся обратно к «Богу», «душе», «свободе» и «бессмертию», как лисица, которая забрела обратно в свою клетку: — и это его сила и ум сломали эту клетку! — Как? Вы восхищаетесь категорическим императивом в себе? Этой «твердостью» вашего так называемого морального суждения? Этой «безусловностью» чувства «каждый должен судить об этом так же, как я»? Скорее, восхищайтесь своим эгоизмом в нем! И слепотой, мелочностью и непритязательностью вашего эгоизма! Эгоизм, именно, заключается в том, чтобы воспринимать свое суждение как всеобщий закон; и слепой, мелочный и непритязательный эгоизм, в свою очередь, потому что он выдает, что вы еще не открыли себя, еще не создали свой собственный, самый личный идеал: — ибо он никогда не может быть идеалом другого, не говоря уже обо всех, обо всех! — — Тот, кто всё ещё рассуждает «в этом случае все должны были бы поступать так», не продвинулся ещё и пяти шагов в самопознании: иначе он бы знал, что равных поступков нет и быть не может, — что каждый поступок, который был совершён, был совершён совершенно уникальным и непоправимым образом, и что то же самое будет верно и для каждого будущего поступка, — что все предписания поступка относятся только к грубой внешней стороне (и даже самые внутренние и тонкие предписания всей прежней морали), — что с их помощью действительно можно достичь видимости равенства, но только видимости, — что каждый поступок, рассматриваемый или ретроспективно, есть и остаётся непроницаемой вещью, — что наши мнения о «хорошем», «благородном», «великом» никогда не могут быть доказаны нашими поступками, потому что каждый поступок непознаваем, — что наши мнения, оценки и таблицы благ, конечно, принадлежат к самым могущественным рычагам в механизме наших поступков, но что для каждого отдельного случая закон их механизма недоказуем. Поэтому давайте ограничимся очищением наших мнений и оценок и созданием собственных новых таблиц ценностей, но не будем больше размышлять о «моральной ценности наших поступков»! Да, друзья мои! Ввиду всей этой моральной болтовни одних о других, настало время для отвращения! Моральное суждение должно противоречить нашему вкусу! Оставим эту болтовню и этот дурной вкус тем, кому больше нечего делать, кроме как тащить прошлое чуть дальше во времени, и кто сам никогда не присутствует – многим, то есть подавляющему большинству! Но мы хотим стать теми, кто мы есть – новыми, уникальными, несравненными, самозаконодателями, самотворцами! И для этого мы должны стать лучшими учениками и первооткрывателями всего законного и необходимого в мире: мы должны быть физиками, чтобы быть творцами в этом смысле, – тогда как до сих пор все ценности и идеалы основывались на незнании физики или противоречили ей. И поэтому: да здравствует ["]физика["]! И еще выше то, что нас к этому принуждает — наша честность!"
— Честность, поскольку это наша добродетель, от которой нам, свободным умам, не уйти, – что ж, будем трудиться над ней со всей злобой и любовью и не уставать «совершенствоваться» в добродетели, которая осталась только у нас. Пусть её великолепие когда-нибудь останется, как позолоченный, синий, насмешливый вечерний свет над этой стареющей культурой и её унылой, мрачной серьёзностью! И если, тем не менее, наша честность однажды устанет, вздохнёт, потянется, посчитает нас слишком суровыми и захочет, чтобы всё было лучше, легче, нежнее, как приятный порок: будем же суровыми, мы, последние стоики! И пошлём ему на помощь всю нашу дьявольщину – наше отвращение ко всему неуклюжему и неопределённому, нашу «nitimur in vetitum», нашу авантюрную храбрость, наше хитрое и извращённое любопытство, нашу самую тонкую, самую замаскированную духовную волю к власти и миропреодолению, которая с вожделением бродит и воображает все сферы будущего, – придём на помощь нашему «Богу» со всеми нашими «дьяволами»! Вполне вероятно, что нас неправильно поймут и смутят: какое это имеет значение! Скажут: «Их «честность» – вот их дьявольщина, и ничего больше!» Какое это имеет значение! И даже если бы кто-то был прав! Разве не все боги до сих пор были такими святыми, перекрещёнными дьяволами? И что мы, в конечном счёте, знаем о себе? И как хочет называться дух, который нами руководит? (Всё дело в именах.) И сколько духов мы таим в себе? Наша честность, мы, свободные духом, — позаботимся о том, чтобы она не стала нашим тщеславием, нашей пышностью и пышностью, нашей ограниченностью, нашей глупостью! Всякая добродетель ведёт к глупости, всякая глупость — к добродетели; «глупы до святости», как говорят в России, — позаботимся о том, чтобы наша честность в конце концов не превратила нас в святых и зануд! Разве жизнь не слишком коротка в сто раз, чтобы скучать в ней? Нужно верить в вечную жизнь, чтобы....
(Подобно тому, как в царстве звезд иногда встречаются два солнца, определяющие орбиту планеты, подобно тому, как в некоторых случаях вокруг одной планеты светят солнца разных цветов, иногда красным светом, иногда зеленым, а потом снова одновременно освещают ее и заливают цветом: так и мы, современные люди, благодаря сложной механике нашего «звездного неба», определяемой различной моралью; наши действия попеременно светятся разными цветами, они редко бывают однозначными, и есть достаточно случаев, когда мы совершаем яркие поступки.)
... Да, даже во всём этом пробуждении жалости и вопле о помощи есть тайный соблазн: наш «собственный путь» слишком тяжёл и требователен, слишком далёк от любви и благодарности других. Мы невольно уклоняемся от него, как от него, так и от собственной совести, и находим убежище под чужой совестью, в прекрасном храме «религии сострадания». Как только разгорается война, всегда прорывается тайная радость, особенно у самых благородных представителей народа: они с восторгом бросаются навстречу новой опасности смерти, потому что, жертвуя собой ради отечества, верят, что наконец-то получили долгожданное разрешение – разрешение уклониться от своей цели. Для них война – это путь к самоубийству, но путь с чистой совестью. И, чтобы умолчать о чём-то, я не буду умолчать о своей морали, которая говорит мне: живи тайно, чтобы жить для себя! Живи, не зная, что твой век считает самым важным! Проложите хотя бы слой трёх веков между собой и сегодняшним днём! И крики сегодняшнего дня, шум войн и революций будут для вас лишь шепотом! Вы тоже захотите помочь, но только тем, чьё положение вы полностью понимаете, потому что они разделяют вашу единственную скорбь и единственную надежду – вашим друзьям – и только так, как вы помогаете себе: я хочу сделать их смелее, выносливее, проще, счастливее! Я хочу научить их тому, что сейчас понимают так немногие, и меньше всего – проповедники сострадания: сочувственной радости! [сорадости! (die Mitfreude!)]
[... At this point, it is no longer possible to avoid giving the real answer to the question of how one becomes what one is. And with that, I touch on the masterpiece in the art of self-preservation - selfishness... Assuming that the task, the destiny, the fate of the task lies significantly beyond the average, no danger would be greater than to find oneself faced with this task. Becoming what one is presupposes that one has not the slightest inkling of what one is. From this point of view, even life's blunders have their own meaning and value: the temporary byways and detours, the delays, the "modesty", the seriousness, wasted on tasks that lie beyond the task. In this a great wisdom, even the highest wisdom, can be expressed: where nosce te ipsum would be the recipe for destruction, forgetting oneself, misunderstanding oneself, diminishing oneself, narrowing oneself, and making oneself mediocre becomes reason itself.]
[... At this point, it is no longer possible to avoid giving the real answer to the question of how one becomes what one is. And with that, I touch on the masterpiece in the art of self-preservation - selfishness... Assuming that the task, the destiny, the fate of the task lies significantly beyond the average, no danger would be greater than to find oneself faced with this task. Becoming what one is presupposes that one has not the slightest inkling of what one is. From this point of view, even life's blunders have their own meaning and value: the temporary byways and detours, the delays, the "modesty", the seriousness, wasted on tasks that lie beyond the task. In this a great wisdom, even the highest wisdom, can be expressed: where nosce te ipsum would be the recipe for destruction, forgetting oneself, misunderstanding oneself, diminishing oneself, narrowing oneself, and making oneself mediocre becomes reason itself.]
Was ist gut? — Alles, was das Gefühl der Macht, den Willen zur Macht, die Macht selbst im Menschen erhöht.
Was ist schlecht? — Alles, was aus der Schwäche stammt.
Was ist Glück? — Das Gefühl davon, dass die Macht wächst, dass ein Widerstand überwunden wird.
Nicht Zufriedenheit, sondern mehr Macht; nicht Friede überhaupt, sondern Krieg; nicht Tugend, sondern Tüchtigkeit (Tugend im Renaissance-Stile, virtù, moralinfreie Tugend)
Die Schwachen und Missrathnen sollen zu Grunde gehn: erster Satz unsrer Menschenliebe. Und man soll ihnen noch dazu helfen.
Was ist schädlicher als irgend ein Laster? — Das Mitleiden der That mit allen Missrathnen und Schwachen — das Christenthum…
Was ist schlecht? — Alles, was aus der Schwäche stammt.
Was ist Glück? — Das Gefühl davon, dass die Macht wächst, dass ein Widerstand überwunden wird.
Nicht Zufriedenheit, sondern mehr Macht; nicht Friede überhaupt, sondern Krieg; nicht Tugend, sondern Tüchtigkeit (Tugend im Renaissance-Stile, virtù, moralinfreie Tugend)
Die Schwachen und Missrathnen sollen zu Grunde gehn: erster Satz unsrer Menschenliebe. Und man soll ihnen noch dazu helfen.
Was ist schädlicher als irgend ein Laster? — Das Mitleiden der That mit allen Missrathnen und Schwachen — das Christenthum…
Кратко, проблема: всё дело в именах [наименованиях].
Доброжелательность. — Добро ли, если клетка превращается в функцию более сильной клетки? Должна ли, и зло ли, если более сильная клетка ассимилирует первую? Это необходимо для неё, ибо она стремится к обильному замещению и хочет возродиться. Соответственно, в добродетели следует различать: влечение к приобретению и влечение к подчинению, в зависимости от того, испытывает ли благосклонность более сильный или более слабый. Радость и желание сопутствуют сильному, который хочет превратить нечто в свою функцию; радость и желание быть желанным сопутствуют более слабому, который хотел бы стать функцией. — Сострадание по сути своей является первым, приятным возбуждением влечения к приобретению при виде более слабого: здесь также следует помнить, что «сильный» и «слабый» — относительные понятия [relative Begriffe].
"[die] Schwachen" и "[die] Missrathnen" - это качества. Они не являются неотъемлемыми атрибутами объектов. Они возникают в отношении.
Следовательно, укор Ницше к христианству состоит в том, что оно не меняет структуру "реальности" (например, общества, или экономики, или власти), а сохраняет её такой, что эти качества сохраняются. Когда обещано было скорее иное: Благо. Результат в эпоху модерна: Благо не наступило (юдоль скорби вместо юдоли радости).
(Устранять "Schwachen" и "Missrathnen" можно самыми разными методами, но прежде всего нужно устранить условия их существования, т.е. самих качеств. Очевидно, методы для этого могут быть самые разные, и самые первые, которые Ницше интересуют, - "врачевательные", - но на уровне философии, а не реифицированной политики (как у фашистов). (Пример разбора этих проблем: активность Фуко по археологии знания и власти. Что делает человека Schwachen и Missrathnen? Можно существенным образом изменить мир (как "созидающий" [мир]), - тем самым, устранить и эти проблемы. Следовательно, устранить и саму возможность бытия человеком Schwachen или Missrathnen. (Это один вариант, возможны и другие.))
(Но, конечно, я не удивляюсь, когда читатель этих строк, в качестве понимания, выбирает самые топорные, грубые, и бессмысленные методы. Другими словами: геноцид. (Это что-то о читателях да говорит...)))
И сам Ницше даёт ответ на эту проблему Macht в первых двух главах EH. "Warum ich so weise bin" относится к σοφία/sapientia, "Warum ich so klug bin" к φρόνησις/prudentia, в совокупности они объясняют и показывают, как сам Ницше был "Schwachen" и "Missrathnen", - и как он от этого избавился, напрочь.
(Соответственно, если каждому дать свои условия, свой климат, питание (в т.ч. духовное) и т.д., - то и эти состояния/states ("качество" при пост-фактическом самоосознании своей действительности) просто исчезнут. Но, конечно, очевидно, что если возможности что-то сделать нет, то даже по ситуации Ницше не остаётся ничего, кроме "русского фатализма". Который "в себе", в каком-то смысле, и есть sollen zu Grunde gehn ("лечь в снег", т.е. на землю, буквально в случае солдата (Сократа, в четвёртой книге ВН, Ницше также называет солдатом), и философски-метафорически, - в случае самого Ницше).
Всё остальное, - следует из этого. (Т.е. из EH.))
Помню, что ницше был русофилом. И довольно точно предсказал будущее русского народа: революция 1917 года.
«Сильнее и удивительнее всего сила воли проявляется в громадном срединном царстве, где Европа как бы возвращается в Азию – России. Там сила хотеть давно уже откладывалась и накоплялась, там воля ждёт – неизвестно, воля отрицания или воля утверждения, — ждёт угрожающим образом того, чтобы, по любимому выражению нынешних физиков, освободиться"
Мне интересно, что бы Ницше сказал о сегодняшней России? С одной стороны буквальное вымирание народа, его деградация волевая и ?нравственная. С другой - готовность к риску. Готовность пойти на величайшую опасность современного века. На безумие, как его видит европейский бюргер.
«Сильнее и удивительнее всего сила воли проявляется в громадном срединном царстве, где Европа как бы возвращается в Азию – России. Там сила хотеть давно уже откладывалась и накоплялась, там воля ждёт – неизвестно, воля отрицания или воля утверждения, — ждёт угрожающим образом того, чтобы, по любимому выражению нынешних физиков, освободиться"
Мне интересно, что бы Ницше сказал о сегодняшней России? С одной стороны буквальное вымирание народа, его деградация волевая и ?нравственная. С другой - готовность к риску. Готовность пойти на величайшую опасность современного века. На безумие, как его видит европейский бюргер.
Твоя продуктивность вызывает восхищение Ницшевед! С другой же стороны пугает и распугивает многих (на счёт других может быть ошибаюсь, но меня точно это отпугивает).
Горе тебе, Заратустра!
Ты выглядишь так,
словно проглотил слиток золота, -
чтобы достать его, тебе распорют живот!
Чересчур ты богат,
Погубитель многих и многих!
Слишком многих ты сделал завистливыми,
слишком многих – бедными…
Меня самое оставляет в тени твой свет;
меня зябко, поди прочь, богатый!
уйди, Заратустра, из-под лучей твоего солнца!
Хотелось тебе одарить, оделить всех своим избытком,
а избыточен – и, значит, не нужен – ты сам!
Богатый, стань умным –
раздари сперва самого себя, Заратустра!
Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно преодолеть. Что сделали вы, дабы преодолеть его? ...
... Ибо, как гласит поговорка Заратустры: одно бывает необходимее другого.
... значило бы отнять у существования [Dasein] его великий характер, значило бы кастрировать человечество и низвести его к жалкой китайщине. – И это пытались сделать!.. Именно это называлось моралью…В этом смысле именует Заратустра добрых то “последними людьми”, то “началом конца”; прежде всего он понимает их как самый вредный род людей, ибо они отстаивают свое существование [Existenz] за счет истины, равно как и за счет будущего.
... его [Заратустры] тип человека ["смеющиеся львы"] есть относительно сверхчеловеческий тип ["своего рода сверхчеловек" (никогда не "сверхчеловек")], сверхчеловечен он именно в отношении добрых, добрые и праведные называли бы его сверхчеловека дьяволом…
Определение морали: мораль – это идиосинкразия decadents, с задней мыслью отомстить жизни – и с успехом. Я придаю ценность этому определению.
[записка Lenzer Heide]
...
14.
Что нынче значит «быть неудавшимся»? Прежде всего — физиологически [внеморально/не морально (в смысле "имморализма")], а отнюдь не политически [морально], как раньше. Почва для этого <вида> нигилизма — самая нездоровая порода людей в Европе (во всех сословиях): веру в вечное возвращение она воспримет как проклятие--пораженных им уже не отпугнет никакой поступок: они не будут пассивно угасать, а станут угашать все, что до такой степени лишено смысла и цели — хотя это всего лишь судорога, слепая ярость, вызванная догадкою о том, что все уже было веки вечные — даже этот самый момент с его нигилизмом и страстью к разрушению. — Ценность подобного кризиса состоит в его очистительном действии, в столкновении родственных элементов, заставляющем их губить друг друга, в постановке общих задач перед людьми противоположных менталитетов — выявление и среди них слабейших, неуверенных в себе дает толчок формированию иерархии сил сообразно здоровью: признавая повелевающего — повелителем, а послушного — повинующимся. Естественно, вне всех существующих социальных порядков.
15.
Кто окажется сильнейшим? Самые умеренные, те, кто не нуждается в крайних убеждениях ["аскетический идеал"], те, кто не только допускает, но и любит изрядную долю случайности [как coincidence/incidence, так и contingency] и бессмыслицы [например, глупость; но не кретинизм], те, кто способен представлять себе человека значительно менее ценным, но не падать от этого духом [не становясь слабее]: самые здоровые ["великое здоровье" из FW], те, кто способен справиться с большинством невзгод и потому не так их боится, — люди, уверенные в своей власти [Macht] и представляющие достигнутую силу [Kraft] человечества с сознательной [bewußtem] гордостью.
16.
Как такой человек мог бы думать о вечном возвращении? —
(эта записка - очень хороший комментарий к Das Nachtwander-Lied)
Как видишь, всякая продуктивность уже излишня. С EH Ницше сам ответил на все вопросы относительно того, как следует его читать и понимать (цитаты выше более-менее исчерпывающе отвечают на вопросы типа "кто такой сверхчеловек?", "кто такой последний человек?" и т.д.).
Вдобавок, понятно что Ницше вытворяет: он выходит за пределы логики/науки, исскуства/субъективности, и политики/религии/"теизма" на чисто платоновское "4-е измерение", как бы переворачивая стол с шахматами, вместо того, чтобы играть в игру. Это онтологический ход. "Вечное возвращение" относится к этой части реальности.
В остальном, мне кажется, делать по Ницше больше нечего, и в целом, будучи прочитанным правильно (без пропусков даже малейших точек или тире (это не шутка)), без сведения его к (неправильному) чтению Хайдеггера, он выглядит (уже) даже как некая архаика (например, интереснее полистать какие-нибудь материалы по эволюционной психологии). Но только если он был прочтён и уяснен.
Иначе все ошибки (им исправленные, т.е. его критикой) совершаются "обратно", и, как говорится, приходится по новой, опять...
>он выглядит (уже) даже как некая архаика (например, интереснее полистать какие-нибудь материалы по эволюционной психологии). Но только если он был прочтён и уяснен.
Всё что угодно будет казаться архаикой когда оно выучено и усвоено
Просто я только начал вкатываться в Ницше и пока что прочитал целиком только "Человеческое слишком человеческие", "По ту сторону добра и зла" /и пару сочинений поменьше, перечитав это всё по нескольку раз.
И у меня конечно появилась кое-какая слабая интуиция, но всё равно это всего лишь смутные очертания понимания. Я даже не знаю что мне спрашивать.
Кстати можешь пояснить за аскетический идеал? Желательно на примере инцелов.
Мне просто что-то подсказывает что инцелы это такой дистиллированный пример рессентимента, "злых" людей и вообще всего "плохого" по Ницше, и который по тому легче всего разбирать.
А ну и также, как я понимаю есть разница между практикой аскезы и аскетическим идеалом, ведь так?
Лучше не реифицировать понятия из философии Ницше. Для психических расстройств ведь есть методы, по крайней мере, психоанализа (и терапии).
Знакомство с Ницше я советую начинать с Morgenröthe, с параллельным чтением Kommentar zu Friedrich Nietzsches Werken (выше ссылка, либо сам знаешь как эти книги найти). Затем лучше прочесть Die fröhliche Wissenschaft (аналогично).
Затем ничего не читать и обмозговывать прочитанное. Как можно дольше.
Как это дело закончится (неизвестно, сколько займёт этот период), уж только тогда можно переходить к Jenseits von Gut und Böse и Zur Genealogie der Moral (опять, с комментариями), и уже только потом - к "Заратустре", с комментариями и попутно книгой выше "What is Nietzsche's Zarathustra?" Meier-а.
(Это минимум. MA опционален и нужен больше для "ницшеведения" (или гум. работ на тему Ницше). (WS ещё можно дочитать, но первые два тома MA они конкретно более нужны для разбора предпосылок Ницше, "в себе" они, по содержанию, уже устарели.))
>между практикой аскезы и аскетическим идеалом
Аскеза это средство, АИ это цель.
>аскетический идеал
Выше сам Ницше пояснил в пунктах 14 и 15 (и до этого - по поводу "последних людей" и "придаю ценность").
>Мне просто что-то подсказывает что инцелы это такой дистиллированный пример рессентимента, "злых" людей и вообще всего "плохого" по Ницше, и который по тому легче всего разбирать.
Если ты хочешь сказать что "инцелы" (?) это уголовники/больные, то соображения Ницше по этому поводу выражены в афоризме 202 из Morgenröthe.
Но, как было сказано: это философские соображения. Их нельзя реифицировать (иначе получается ошибка, именуемая "аскетический идеал" (или "гегельянство")). Детали реализации относятся к специалистам (а специалистов по этой области медицины в России нет, т.к. у нас ещё устаревший МКБ, нарушен обмен знаний (под угрозой госизмены), нет никакой этической ответственности в этом плане, также нету просто культуры психоаналитической терапии, нет такого уровня поддержки прав человека, который для этого требуется (а Ницше в упомянутой цитате как раз о этих правах и рассуждает), хотя бы элементарных пониманий элементарного принципа "не сри где ешь" (что выливается в типический "поршневизм", где люди "едят" друг друга) и т.д.).
Любопытно ещё, в какой степени т.н. "Анти-Христ", "Дионис", - это просто... Вагнер.
Посудите сами: поздний период Ницше открывается и закрывается с имени "Вагнер" (Der Fall Wagner и Nietzsche contra Wagner; в der Fall Wagner Вагнер означается "минотавром", - но "минотавр"-то, согласно древним преданиям, это и есть "Дионис"... ("плохой" только для афинян (у которых Тесей это своего рода "[супер]герой"), для критян он имеет совсем другое (крайне положительное) значение... (сверх этого афиняне в своём мифе делают Диониса ещё и униженным в смысле его положения (что он забирает женщину, "попользованную" Тесеем), это показательно как "изнасилование" Канта Хайдеггером, т.е. как аппроприация реального мифа критян афинянами в свою пользу с целью искажения... и, собственно, воли к власти. (Это что-то да говорит о Афинах. (И, быть может, о Афине.))))).
В Jenseits von Gut und Böse Ницше, по сути, важнейшую (идущую как раз перед той, которая как бы переопределяет предмет критики этой главы) главу ("Народы и отечества") посвящает... Вагнеру.
В UB Ницше самое важное место снова отводит (не Шопенгауэру, он имеет место подчинённое, как "воспитатель", т.е. как ученик) Вагнеру ("Заратустре", если следовать технике интерпретации, описанной в EH).
"All in all", это всё (событие "Ницше") возвращает больше даже не к Ницше, а к, собственно, немцам, второму Рейху, и Вагнеру. Какой статус имел Вагнер в Германии? Какое влияние имел он на людей? Не был ли, он, в смысле "тени" (юнговской, условно (не буквально, не серьёзно, не научно)), Анти-Христом?
И что было бы с Ницше, не будь на него оказано такое влияние такого человека (и, дополнительно, Козимы Лист ("Ариадны"))?
Вполне возможно, что Ницше, - это, всё-таки, жертва. И в первую очередь, учёный и художник ("wir Gelehrten"), а не философ в классическом смысле (кантианском, гегелевском, в общем, гипостазирующем понятия чаще чем требуется). Больше, чем ему это "причиталось" бы. (Тогда становится ясна его "ненависть" к матери, и состраданию, т.к. это конфликтное положение человека в невротической ситуации. Но это всё вопросы более утончённые, для психологов, и не для тех, кто видит в Ницше кумира, или предмет ненависти, или презрения, или чего-то подобного, сугубо эмоционального.)
Посудите сами: поздний период Ницше открывается и закрывается с имени "Вагнер" (Der Fall Wagner и Nietzsche contra Wagner; в der Fall Wagner Вагнер означается "минотавром", - но "минотавр"-то, согласно древним преданиям, это и есть "Дионис"... ("плохой" только для афинян (у которых Тесей это своего рода "[супер]герой"), для критян он имеет совсем другое (крайне положительное) значение... (сверх этого афиняне в своём мифе делают Диониса ещё и униженным в смысле его положения (что он забирает женщину, "попользованную" Тесеем), это показательно как "изнасилование" Канта Хайдеггером, т.е. как аппроприация реального мифа критян афинянами в свою пользу с целью искажения... и, собственно, воли к власти. (Это что-то да говорит о Афинах. (И, быть может, о Афине.))))).
В Jenseits von Gut und Böse Ницше, по сути, важнейшую (идущую как раз перед той, которая как бы переопределяет предмет критики этой главы) главу ("Народы и отечества") посвящает... Вагнеру.
В UB Ницше самое важное место снова отводит (не Шопенгауэру, он имеет место подчинённое, как "воспитатель", т.е. как ученик) Вагнеру ("Заратустре", если следовать технике интерпретации, описанной в EH).
"All in all", это всё (событие "Ницше") возвращает больше даже не к Ницше, а к, собственно, немцам, второму Рейху, и Вагнеру. Какой статус имел Вагнер в Германии? Какое влияние имел он на людей? Не был ли, он, в смысле "тени" (юнговской, условно (не буквально, не серьёзно, не научно)), Анти-Христом?
И что было бы с Ницше, не будь на него оказано такое влияние такого человека (и, дополнительно, Козимы Лист ("Ариадны"))?
Вполне возможно, что Ницше, - это, всё-таки, жертва. И в первую очередь, учёный и художник ("wir Gelehrten"), а не философ в классическом смысле (кантианском, гегелевском, в общем, гипостазирующем понятия чаще чем требуется). Больше, чем ему это "причиталось" бы. (Тогда становится ясна его "ненависть" к матери, и состраданию, т.к. это конфликтное положение человека в невротической ситуации. Но это всё вопросы более утончённые, для психологов, и не для тех, кто видит в Ницше кумира, или предмет ненависти, или презрения, или чего-то подобного, сугубо эмоционального.)
>Тогда становится ясна его "ненависть" к матери, и состраданию, т.к. это конфликтное положение человека в невротической ситуации.
Напоследок. — Существует множество видов цикуты, и судьба обычно находит случай поднести чашу с этим ядовитым напитком к губам вольнодумца — «наказать» его, как все тогда говорят. Что тогда будут делать женщины вокруг него? Они будут кричать и стенать и, возможно, нарушат закатный покой мыслителя, как это было в афинской тюрьме. «О Критон, прикажи кому-нибудь увести этих женщин!» — наконец сказал Сократ. —
Его больше прельщала еврейская нация. Русские, - это только хлыст для Европы. Евреи, как таковые, по его мнению, один из самых лучших экземпляров демонстрации феномена "воли к власти" (он ещё, в JGB, хотел "породнить" их с прусскими офицерами (т.е. соединить экономическую власть с военной)). Следовательно, их изоляция в вопросе/полисе "Израиль" есть некая дефективность, т.е. они могли бы быть нечто большим, чем то, что они представляют сейчас (например, править глобально).
Вместо этого они снова пустились в отрицание жизни, и как бы "окуклились" внутри вопроса национального. Это не "по-еврейски", в каком-то смысле. И так оно наличествует и сейчас. (Говоря проще: есть, скажем, восстание господ (разве господин может "восставать"? восстание, - добродетель раба), и есть восстание рабов. Евреи предложили модель отрицания мира (см. А), однако не смогли власть выработать, которая нужна, остаточно, после преодоления господской морали (против которой они восстали). Следовательно, они "застряли" в позиции "восстание рабов", вместо построения новой морали, уже более жизнеобещающей, в которой есть типично-"еврейская" рациональность, и нет отрицания реальности.
Однако слово раввина, - "выше", - следовательно...)
"анти-фашизация": читать "Jenseits von Gut und Böse", "Also sprach Zarathustra", "Zur Genealogie der Moral" и далее вплоть до "Der Antichrist" тоном, заданным в "Menschliches, Allzumenschliches" (а не тем, какой обычно приходит в голову при прочтении данных книг)
(комментарии (но не, конечно, Kommentar, хоть они и похуже в смысле философского содержания, чем пикрил) излишни (работа автора говорит сама за себя))
Бытие - предмет. Жизнь - объект. Логос - способ отрицания жизни ("реальность", "этос"). Мюфос - форма действия, акта ("действительность", "пафос"). Мюфос подчиняется логосу, следствие: (само)бытие подавляется разумом (логикой, наукой и др.; подчиняется разуму, в смысле насилия).
Учитывая, что грань нарратива задаётся мифическим, очевидно, что выход за пределы разумной действительности есть необходимость для достижения знания.
Миф есть отражение изнанки жизни, χάος, он и есть - (само)бытие.
Учитывая, что грань нарратива задаётся мифическим, очевидно, что выход за пределы разумной действительности есть необходимость для достижения знания.
Миф есть отражение изнанки жизни, χάος, он и есть - (само)бытие.
Pia fraus или что-то ещё. — Я могу ошибаться, но мне кажется, что в нынешней Германии двойное лицемерие становится для всех обязательным: немецкость требуется из заботы об имперской политике [realpolitik ("маленькая политика", т.е. национальная)], а христианство — из социальной тревоги [страха], и то и другое, однако, лишь на словах и жестах, и особенно в умении молчать. Именно эта наружность [видимость] теперь так дорого стоит, за неё так дорого платят: это зрители, ради которых нация корчит своё лицо немецкими и христианскими морщинами.
к вопросу, - чем именно заканчивается весь ницшевский oeuvre?..
Das Feuerzeichen.
Hier, wo zwischen Meeren die Insel wuchs,
ein Opferstein jäh hinaufgethürmt,
hier zündet sich unter schwarzem Himmel
Zarathustra seine Höhenfeuer an,
Feuerzeichen für verschlagne Schiffer,
Fragezeichen für Solche, die Antwort haben…
Diese Flamme mit weissgrauem Bauche
— in kalte Fernen züngelt ihre Gier,
nach immer reineren Höhn biegt sie den Hals —
eine Schlange gerad aufgerichtet vor Ungeduld:
dieses Zeichen stellte ich vor mich hin.
Meine Seele selber ist diese Flamme,
unersättlich nach neuen Fernen
lodert aufwärts, aufwärts ihre stille Gluth.
Was floh Zarathustra vor Thier und Menschen?
Was entlief er jäh allem festen Lande?
Sechs Einsamkeiten kennt er schon —,
aber das Meer selbst war nicht genug ihm einsam,
die Insel liess ihn steigen, auf dem Berg wurde er zur Flamme,
nach einer siebenten Einsamkeit
wirft er suchend jetzt die Angel über sein Haupt.
Verschlagne Schiffer! Trümmer alter Sterne!
Ihr Meere der Zukunft! Unausgeforschte Himmel!
nach allem Einsamen werfe ich jetzt die Angel:
gebt Antwort auf die Ungeduld der Flamme,
fangt mir, dem Fischer auf hohen Bergen,
meine siebente letzte Einsamkeit! — —
Das Feuerzeichen.
Hier, wo zwischen Meeren die Insel wuchs,
ein Opferstein jäh hinaufgethürmt,
hier zündet sich unter schwarzem Himmel
Zarathustra seine Höhenfeuer an,
Feuerzeichen für verschlagne Schiffer,
Fragezeichen für Solche, die Antwort haben…
Diese Flamme mit weissgrauem Bauche
— in kalte Fernen züngelt ihre Gier,
nach immer reineren Höhn biegt sie den Hals —
eine Schlange gerad aufgerichtet vor Ungeduld:
dieses Zeichen stellte ich vor mich hin.
Meine Seele selber ist diese Flamme,
unersättlich nach neuen Fernen
lodert aufwärts, aufwärts ihre stille Gluth.
Was floh Zarathustra vor Thier und Menschen?
Was entlief er jäh allem festen Lande?
Sechs Einsamkeiten kennt er schon —,
aber das Meer selbst war nicht genug ihm einsam,
die Insel liess ihn steigen, auf dem Berg wurde er zur Flamme,
nach einer siebenten Einsamkeit
wirft er suchend jetzt die Angel über sein Haupt.
Verschlagne Schiffer! Trümmer alter Sterne!
Ihr Meere der Zukunft! Unausgeforschte Himmel!
nach allem Einsamen werfe ich jetzt die Angel:
gebt Antwort auf die Ungeduld der Flamme,
fangt mir, dem Fischer auf hohen Bergen,
meine siebente letzte Einsamkeit! — —
Kommerell provides the first comprehensive interpretation of the Dionysus dithyrambs in research. His approach is based on the observation that Nietzsche's works always address the philosophical situation of a self-transcendentally analyzing knower. Analysis, he argues, leads to the destruction of the knowing subject, especially in the dithyrambs, which is why the "tragic downfall" remains the motif of the cycle. The focus of Kommerell's reading is now the question of how the particular form of expression of each poem affects its "soul," i.e., its "soulfulness." to the "mood [of the] philosophical situation there," and Kommerell wants to identify the term "loneliness" as the fundamental "mood." The nature of Kommerell's question, however, betrays the presupposition of a certain aesthetic of the "poem" in the tradition of German Symbolism of the George School. Only from within this aesthetic is his extremely concise, yet presupposed commentary on "Fire Signs" understandable.
добавляя к очевидным "сверхчеловек", "воля к власти" ("Die stillste Stunde"), "вечное возвращение" ("amor fati"), и теме "высшего человека" ("Vom höheren Menschen") [т.е. всем речам "Заратустры"] как "огненным знакам" следующее
Таким образом, определённая ложная психология, определённый вид фантастичности в интерпретации мотивов и переживаний является необходимой предпосылкой для того, чтобы человек стал христианином и ощутил потребность в спасении. Осознав эту аберрацию разума и воображения, человек перестанет быть христианином. (MA, "Das religiöse Leben.")
получаем что "Was kann allein unsre Lehre sein?" (GD) является этой целью ("седьмым одиночеством"), т.к. соответствует по содержанию и смыслу седьмому стиху из "Die sieben Siegel", и в то же время включает и вопрос справедливости, т.е. "Der Verbrecher und was ihm verwandt ist" (GD), который прежде всего пересекается не с темой преступника, и справедливости, а с темой гения, т.е. и "своего рода сверхчеловека"... [что "в себе" указывает на потенциальные "источники" его "происхождения", а также стыкуется с идеей "Диониса" как "stärker, böser und tiefer; auch schöner", и указывает на конечную формацию/форму "auch schöner" как необходимую часть существования (как Sein, так и Dasein; см. критику "красоты" в GD по этому поводу).]
(это объясняет разрыв с Платоном, само содержание введения к JGB (где Сократ прямо обозначен böse), и отношение к истине, как и фигуры Мудрости и Жизни в ASZ: истина бывает отвратительна, не справедлива, не прекрасна, не добра, - в смысле Платона, - следовательно, несовместима с проектом πολιτεία или даже "Университета" (Ἀκαδημία и др.) т.к. "служение истине" (и не только истине (т.е. любовь к Жизни ("... больше всего тогда, когда ненавижу ее!"))) предполагает служение именно истине, а не πολιτεία или непосредственно Платону.
(аналогично JGB-4 в сумме с этим указывает на обоснованность названия и заголовка "Jenseits von Gut und Böse" (предвосхищающей "философию Анти-Христа") в философском смысле и плане))
(и всё при том, что сам "Заратустра" (Ницше[-]Дионис под маской (из чего становится ясно кто в этом случае т.н. "Ариадна" (прежде всего: человек (см. GD, Sprüche und Pfeile, 3 (и, как риторику: NCW, "Wagner als Apostel der Keuschheit"))))) говорит:
„Der Mensch ist böse“ — so sprachen mir zum Troste alle Weisesten. Ach, wenn es heute nur noch wahr ist! Denn das Böse ist des Menschen beste Kraft.
„Der Mensch muss besser und böser werden“ — so lehre ich. Das Böseste ist nöthig zu des Übermenschen Bestem.
Das mochte gut sein für jenen Prediger der kleinen Leute, dass er litt und trug an des Menschen Sünde. Ich aber erfreue mich der grossen Sünde als meines grossen Trostes. —
Solches ist aber nicht für lange Ohren gesagt. Jedwedes Wort gehört auch nicht in jedes Maul. Das sind feine ferne Dinge: nach denen sollen nicht Schafs-Klauen greifen!
что указывает на проблему распада ("Бог умер!") триады Истина-Красота-Справедливость = Благо = Бог Платона, и в целом задаёт вектор и направление (на замену, притом что проблема gut разрешается до этого в первых трёх книгах "Заратустры").
[из чего следует, что весь "сыр-бор" есть результат сугубо диалектического анализа, и не сводим только к "инвертированному желанию" как было указано в работе "The Invention of Dionysus"])
предварительно: ("мы все гегельянцы, если даже не было [бы] никакого Гегеля") диалектика-["]Ариадна["] ("отстающая на два тысячелетия"; необходимый counterpart для "Ночной песни" из Za-II ("так страдает бог, Дионис")) есть то, что содержит необходимости (в т.ч. логические) и приводит к результатам, которые вызывают либо ненависть (не у всех: как в дифирамбе "Слава и вечность"), либо отвращение ("Выздоравливание", Za-III), либо глупость ("Das Nachtwander-Lied", Za-IV), либо иные последствия, не согласующиеся с философией как сугубо платоновской темой
[[ницшевская] Ариадна заменяет [платоновского] Сократа, но в обоих уравнениях "основание" ("бездна"), - Дионис ("инстинкты"; в случае Сократа ему [зачастую] говорится "Нет" (см. "Рождение трагедии"), в случае Аполлона он выражается и формируется/индивидуируется сугубо эстетически)]
[[ницшевская] Ариадна заменяет [платоновского] Сократа, но в обоих уравнениях "основание" ("бездна"), - Дионис ("инстинкты"; в случае Сократа ему [зачастую] говорится "Нет" (см. "Рождение трагедии"), в случае Аполлона он выражается и формируется/индивидуируется сугубо эстетически)]
должно быть так: если соотносить произведения более раннего формата с поздними, то поздние результаты ницшевского этюда указывают на обратное движение "воли к власти" (Ариадна; диалектика): чтобы Ницше мог обосновывать, пришлось отвергнуть Благо (или справедливость, или даже мудрость) как цель, тем самым освободить место для новой философии
иначе возникает ситуация ("Жалоба Ариадны"), что все цели уже установлены, выводы сделаны (например, Платоном, или Гегелем, или христианами) и в этой сфере больше нечего делать
однако это не так; к тому же, если эта сфера результатов больше не содержит, то нужны новые истины и высказывания (что кратко описывает как процесс "круговая песнь Заратустры" (а не его моральных зверей), описывающей мысль о вечном возвращении)
(смена характера всей мысли явно и интеллектуально честно описывается самим Ницше в "К генеалогии морали", без утаивания в т.ч. и факта, что многое было "списано" у Рэ; остальное является продуктом реализации плана философии возвращения того же самого ("не circulus vitiosus deus") без оглядки на противоречия платоновского характера (которые возникают зачастую, хотя бы, при неправильном соотношении знака и знака ("возбуждение нерва" (знак/"метафора" по отношению к "бытию-в-себе"/имманентному) и его переход в другой знак/"метафору"); "необходимость", Nothwendigkeit (которая в т.ч. и Dummheit), как таковая, - и есть подоплёка "воли к власти")
следовательно: невозможность как философская инстанция смысла всей тематики: "жизнь" оказывается тем, что нельзя не сделать (vita femina (FW), "Das andere Tanzlied" (Za) описывают тот же феномен, который Ницше описывал как "Кармен" в DfW: необходимость и невозможность иного действия, кроме того, что случилось с Кармен): "невозможность" есть именно то, что открывает всю третью книгу "Заратустры" (описывая т.н. "ступени" его эволюции [NB: у эволюции/развития нет иной цели кроме эволюции/развития (Ницше)]): "Заратустра" "отдаёт себя своей воле" (которая ("воля") закрывает как и "Надгробную песнь" (которая отвечает на определённые мотивы "круговой песни Заратустры"), так и "О старых и новых скрижалях"; эта же тема соотносится с афоризмом о "amor fati" (FW-IV))
(сугубо немецкое, но то же самое: "Hier stehe ich. Ich kann nicht anders." (ср. с "Unter Töchtern der Wüste" (DD); быть может это типически-немецкое: "невозможность", "необходимость", и тема власти, т.е. повиновения, власти/повелевания и подчинения (что в случае Шеллинга, что в случае Канта), т.е. здесь "физиология" определяет "немецкость" и не даёт выйти за пределы и "по ту сторону" темы власти даже в случае философии Канта (которая вывела, как явление, прусскую армию), из чего "необходимо" сделать вывод, что это... дело вкуса? даже несмотря на "эстетика это всего лишь прикладная физиология"? и вправду, возможные различные лингвистические комбинации: какие комбинации, такие и "явления": современный человек, тем более либеральный, так не мыслит и не стремится к такой степени подчинения (lisez: "имперскости"/imperium, где слово прямо соотносится с действием (пример: категорический императив Канта))))
(сугубо немецкое, но то же самое: "Hier stehe ich. Ich kann nicht anders." (ср. с "Unter Töchtern der Wüste" (DD); быть может это типически-немецкое: "невозможность", "необходимость", и тема власти, т.е. повиновения, власти/повелевания и подчинения (что в случае Шеллинга, что в случае Канта), т.е. здесь "физиология" определяет "немецкость" и не даёт выйти за пределы и "по ту сторону" темы власти даже в случае философии Канта (которая вывела, как явление, прусскую армию), из чего "необходимо" сделать вывод, что это... дело вкуса? даже несмотря на "эстетика это всего лишь прикладная физиология"? и вправду, возможные различные лингвистические комбинации: какие комбинации, такие и "явления": современный человек, тем более либеральный, так не мыслит и не стремится к такой степени подчинения (lisez: "имперскости"/imperium, где слово прямо соотносится с действием (пример: категорический императив Канта))))
из всего этого логически следует Nietzsche contre Heidegger (и как tentative вывод из этого: Homo ex Machina)
но это, впрочем, не определяет и не раскрывает Ницше как Ницше без Ларюэля (но это чтение Ницше более интересное и утончённое, чем немецкое (апологетское либо просто "антифашистское" без понимания, чем занимается Ницше и в чём состоит предмет высказывания))
говоря словами автора "The Invention of Dionysus": "Ницше" - это конструкция (не возникает без читателя, т.е. зависит от чтения ("филологии"; это вопрос не только к Ларюэлю, но и к Дерриде, и к прагматизму, и прочим техникам анализа чтения))
при этом, Ницше, как таковой, как писатель, открывает новую тему "воли к власти" в том смысле, что она оказывается само-субверсивна (пример этого: Бодрийяр, "Соблазн"): она постоянно подрывает своё собственное чтение, её нельзя окончательно прочитать, как можно было бы прочитать, скажем, Гегеля (примеры: Маркс, затем Ленин, затем Сталин)
(я не касаюсь темы достоверности/истинности чтения, но только факта прочтённости, конечной концептуальной схемы: "воля к власти" как тема не схватывается и постоянно ускользает от подчинения: это характеризует её саму как волю к власти (буквально), которая не подчиняется субъекту и тем самым доказывает своё существование, т.е. воплощение сугубо "показательским", перформативно, демонстрацией и действием: воля к власти и есть вечное возвращение (загадка "Заратустры" Духу Тяжести в Von Gesicht und Räthsel, Za-III (ещё один пример ницшевского гения, который проявился рано, ещё в "Рождении трагедии", которую следуют читать как минимум дважды, т.к. она содержит и теорию, и праксис чтения, который можно применить к ней же самой (к книге (ASZ как "книга, ставшая почти человеком")))))
при этом, Ницше, как таковой, как писатель, открывает новую тему "воли к власти" в том смысле, что она оказывается само-субверсивна (пример этого: Бодрийяр, "Соблазн"): она постоянно подрывает своё собственное чтение, её нельзя окончательно прочитать, как можно было бы прочитать, скажем, Гегеля (примеры: Маркс, затем Ленин, затем Сталин)
(я не касаюсь темы достоверности/истинности чтения, но только факта прочтённости, конечной концептуальной схемы: "воля к власти" как тема не схватывается и постоянно ускользает от подчинения: это характеризует её саму как волю к власти (буквально), которая не подчиняется субъекту и тем самым доказывает своё существование, т.е. воплощение сугубо "показательским", перформативно, демонстрацией и действием: воля к власти и есть вечное возвращение (загадка "Заратустры" Духу Тяжести в Von Gesicht und Räthsel, Za-III (ещё один пример ницшевского гения, который проявился рано, ещё в "Рождении трагедии", которую следуют читать как минимум дважды, т.к. она содержит и теорию, и праксис чтения, который можно применить к ней же самой (к книге (ASZ как "книга, ставшая почти человеком")))))
514.
Die eherne Nothwendigkeit. — Die eherne Nothwendigkeit ist ein Ding, von dem die Menschen im Verlauf der Geschichte einsehen, dass es weder ehern noch nothwendig ist.
... Так, болтая, я предался своему учительскому порыву, ведь мне было счастьем иметь кого-то, кто мог выслушать меня. Но именно в этот момент Ариадна не выдержала — это произошло в первый раз, когда я находился на Наксосе: «Но, господин, — сказала она, — вы говорите свинсконемецкий!» — «Немецкий, — ответил я, весело, — просто немецкий! Оставьте свинью, богиня! Вы недооценили трудность в том, чтобы выразить тонкие вещи на немецком!» — «Тонкие вещи! — воскликнула Ариадна в ужасе. — Но это же был просто позитивизм! Философия хобота! Мешанина понятий и мусор из сотни философий! Куда это всё ведёт!» — и при этом она нетерпеливо вертела знаменитую нить, которая когда-то вела её Тесея через лабиринт. — Так выяснилось, что в своей философской подготовке Ариадна отставала на два тысячелетия...
всё это "необходимо", чтобы и жизнь, и суждение/диалектика/мудрость - могли продолжаться, т.е. окончательность чтения без его подрыва ("Дух Тяжести", "сверхдракон" и т.д.) есть то, что ведёт к т.н. "последнему человеку" (пример: Китай, где до влияния американско/европейского практически ничего не менялось и происходили лишь смены династий)
говоря темами Хайдеггера, "несокрытие бытия/Dasein" требует именно такой "механики", именно этот сугубо философски-"фундаментальный" процесс явления бытия и есть "естественность" (в противовес естественности как простой случайности/coincidence), о которой Ницше выражается метафорой "Протея[-Диониса]" (см. JGB-230), и, по сущности, "вещью в себе", т.е. конкретным фактом наличия [в т.ч. в смысле Хайдеггера] трансцендентального
[эту тему, первоначально и в пику, чем в пользу, Шопенгауэру, пытается Ницше раскрыть в "Рождении трагедии", работая филологически-инструментально по отношению к философскому знанию]
Die eherne Nothwendigkeit. — Die eherne Nothwendigkeit ist ein Ding, von dem die Menschen im Verlauf der Geschichte einsehen, dass es weder ehern noch nothwendig ist.
... Так, болтая, я предался своему учительскому порыву, ведь мне было счастьем иметь кого-то, кто мог выслушать меня. Но именно в этот момент Ариадна не выдержала — это произошло в первый раз, когда я находился на Наксосе: «Но, господин, — сказала она, — вы говорите свинсконемецкий!» — «Немецкий, — ответил я, весело, — просто немецкий! Оставьте свинью, богиня! Вы недооценили трудность в том, чтобы выразить тонкие вещи на немецком!» — «Тонкие вещи! — воскликнула Ариадна в ужасе. — Но это же был просто позитивизм! Философия хобота! Мешанина понятий и мусор из сотни философий! Куда это всё ведёт!» — и при этом она нетерпеливо вертела знаменитую нить, которая когда-то вела её Тесея через лабиринт. — Так выяснилось, что в своей философской подготовке Ариадна отставала на два тысячелетия...
всё это "необходимо", чтобы и жизнь, и суждение/диалектика/мудрость - могли продолжаться, т.е. окончательность чтения без его подрыва ("Дух Тяжести", "сверхдракон" и т.д.) есть то, что ведёт к т.н. "последнему человеку" (пример: Китай, где до влияния американско/европейского практически ничего не менялось и происходили лишь смены династий)
говоря темами Хайдеггера, "несокрытие бытия/Dasein" требует именно такой "механики", именно этот сугубо философски-"фундаментальный" процесс явления бытия и есть "естественность" (в противовес естественности как простой случайности/coincidence), о которой Ницше выражается метафорой "Протея[-Диониса]" (см. JGB-230), и, по сущности, "вещью в себе", т.е. конкретным фактом наличия [в т.ч. в смысле Хайдеггера] трансцендентального
[эту тему, первоначально и в пику, чем в пользу, Шопенгауэру, пытается Ницше раскрыть в "Рождении трагедии", работая филологически-инструментально по отношению к философскому знанию]
>само-субверсивна
пример этой субверсии:
6. Мы упразднили истинный мир – какой же мир остался? Быть может, кажущийся? … Но нет! Вместе с истинным миром мы упразднили также и кажущийся!
если всё, что осталось, - это видимость/кажимость (о которой говорилось буквально в главе, предыдущей той, откуда взята цитата), то что остаётся, если читатель "упразднит и кажимость"? только повторное чтение, возвращение к объекту "кажимость" и попытка его переопределения, и каждый раз, в инстанции чтения, - заново ["вечное возвращение" в смысле филологического аппарата]
>трансцендентального
но не трансцендентного, т.к. трансцендентного не существует (буквально: Sein/сущее его не содержит, даже в философии Канта (только ноумены), Dasein/бытие как чистая appearance/кажимость-не-кажимость его так же не воплощает (и на практике, вероятно, есть много инстанций, где есть "Sein", но нет "Ding an sich", сколько бы мы ни пытались установить факт его существования (даже сугубо "грамматически" (а не философски; или: эмпирически) всё только доказывает обратное: что есть "видимости" (Sein; эмпирически: "видимые признаки") и нет никакой "Ding an sich")))
отсюда мы и получаем "Анти-Христ" как тезис о предприятии переоценки всех ценностей (как "самую независимую книгу"): он содержит в себе формулу переоценки как онтологического инструмента (логики/["весёлой"-]науки) чтения реальности/видимости ("die Schwachen und Missrathnen sollen zu Grunde gehn")
безотносительно "христианства", - это и есть философская форма "воли к власти" как диалектики "переоценки всех ценностей" [и "окончательный" результат проекта "Так говорил Заратустра", который, тем не менее, всё столь же само-субверсивен по отношению к переоценке-как-переоценке-всех-ценностей]
безотносительно "христианства", - это и есть философская форма "воли к власти" как диалектики "переоценки всех ценностей" [и "окончательный" результат проекта "Так говорил Заратустра", который, тем не менее, всё столь же само-субверсивен по отношению к переоценке-как-переоценке-всех-ценностей]
Und man rechnet die Zeit nach dem dies nefastus, mit dem dies Verhängniss anhob, — nach dem ersten Tag des Christenthums! — Warum nicht lieber nach seinem letzten? — Nach Heute? — Umwerthung aller Werthe!…
Вдвойне любопытен эффект этих строк: во-первых, "переоценка" наступает тогда и только тогда, когда эти строки оказываются прочтены читателем (т.е. "время" и "хронология" здесь совершенно индивидуальны в каждом чтении и вовсе не "историчны"), а
Gegeben am Tage des Heils, am ersten Tage des Jahres Eins (— am 30. September 1888 der falschen Zeitrechnung)
"даются" читателю только когда читатель их прочитает ("Закон против христианства"; т.е. снова "не историческое" время, а индивидуальное, трансцендентальное, вечное; отсчёт начинается с года, когда читатель увидит эти тезисы, когда конкретная дата есть только дата написания этих тезисов (а не некая "мессианская"; это также объясняет намерение Ницше массово раскопировать книгу, т.к. она была написана одновременно, - и для обывателя и для философа))
[в этом предприятии Ницше снова обнаружил филологический/писательский/философски-диалектический гений, т.к. эта книга стоит особняком от остального корпуса текстуального, даже от EH]
Ich höre mit Vergnügen, dass unsre Sonne in rascher Bewegung gegen das Sternbild des Herkules hin begriffen ist: und ich hoffe, dass der Mensch auf dieser Erde es darin der Sonne gleich thut. Und wir voran, wir guten Europäer! —
Иерархия и есть, - цель: архитектура (архитектоника) познания ("музыки" этого труда) как средство организации знания:
Годичные кольца индивидуальной культуры. — Сила и слабость интеллектуальной продуктивности зависят не столько от унаследованного таланта, сколько от количества энергии, которой некто наделен. Большинство молодых образованных людей тридцати лет приходят в упадок к этому раннему солнцестоянию и с этого момента не желают принимать новые интеллектуальные достижения. Поэтому для спасения постоянно растущей культуры немедленно необходимо новое поколение, но и оно не продвигается далеко: ведь чтобы догнать культуру отца, сын должен почти исчерпать унаследованную энергию, которой сам отец обладал на том этапе жизни, когда у него родился сын; с небольшим излишком он продвигается дальше (ведь, поскольку путь проходится вторично, прогресс происходит несколько быстрее; сын не тратит столько же энергии на то, чтобы усвоить то же, что знал отец). Очень энергичные люди, такие, например, как Гёте, проходят больше, чем едва ли могут четыре последовательных поколения. Однако именно по этой причине они развиваются слишком быстро, так что другие люди догоняют их лишь в следующем столетии, возможно, даже не полностью, поскольку целостность культуры, последовательность развития ослаблены частыми перерывами. Люди всё быстрее догоняют обычные фазы интеллектуальной культуры, достигнутые в ходе истории. Теперь они начинают входить в культуру как религиозно мотивированные дети и, возможно, к десяти годам достигают пика этих чувств, затем, приближаясь к науке, переходят к более умеренным формам (пантеизму); они полностью превосходят Бога, бессмертие и тому подобное, но подпадают под чары метафизической философии. Это тоже в конце концов становится для них невероятным; искусство же, напротив, кажется, предлагает всё больше и больше, так что метафизика какое-то время едва выживает, сохраняясь лишь в преображении в искусство или как художественно преображающее настроение. Но научное чувство становится всё более проникающим и ведёт человека к естествознанию и истории, и особенно к самым строгим методам познания, в то время как искусство играет всё более умеренную и менее требовательную роль. Всё это теперь обычно происходит в течение первых тридцати лет жизни человека. Это – повторение задачи, над которой человечество трудилось, возможно, тридцать тысяч лет.
Годичные кольца индивидуальной культуры. — Сила и слабость интеллектуальной продуктивности зависят не столько от унаследованного таланта, сколько от количества энергии, которой некто наделен. Большинство молодых образованных людей тридцати лет приходят в упадок к этому раннему солнцестоянию и с этого момента не желают принимать новые интеллектуальные достижения. Поэтому для спасения постоянно растущей культуры немедленно необходимо новое поколение, но и оно не продвигается далеко: ведь чтобы догнать культуру отца, сын должен почти исчерпать унаследованную энергию, которой сам отец обладал на том этапе жизни, когда у него родился сын; с небольшим излишком он продвигается дальше (ведь, поскольку путь проходится вторично, прогресс происходит несколько быстрее; сын не тратит столько же энергии на то, чтобы усвоить то же, что знал отец). Очень энергичные люди, такие, например, как Гёте, проходят больше, чем едва ли могут четыре последовательных поколения. Однако именно по этой причине они развиваются слишком быстро, так что другие люди догоняют их лишь в следующем столетии, возможно, даже не полностью, поскольку целостность культуры, последовательность развития ослаблены частыми перерывами. Люди всё быстрее догоняют обычные фазы интеллектуальной культуры, достигнутые в ходе истории. Теперь они начинают входить в культуру как религиозно мотивированные дети и, возможно, к десяти годам достигают пика этих чувств, затем, приближаясь к науке, переходят к более умеренным формам (пантеизму); они полностью превосходят Бога, бессмертие и тому подобное, но подпадают под чары метафизической философии. Это тоже в конце концов становится для них невероятным; искусство же, напротив, кажется, предлагает всё больше и больше, так что метафизика какое-то время едва выживает, сохраняясь лишь в преображении в искусство или как художественно преображающее настроение. Но научное чувство становится всё более проникающим и ведёт человека к естествознанию и истории, и особенно к самым строгим методам познания, в то время как искусство играет всё более умеренную и менее требовательную роль. Всё это теперь обычно происходит в течение первых тридцати лет жизни человека. Это – повторение задачи, над которой человечество трудилось, возможно, тридцать тысяч лет.
Христианство напоило Эроса ядом: он не умер от него, но деградировал в порок.
возвращаясь ([Духу Тяжести [интерпретационный машинизм (не механизм), "карлик", "кобольд", "гений"] сказано:] и не должны ли мы возвращаться и проходить по тому пути, что лежит перед нами, дальше, вперед по этому длинному страшному пути: не должны ли мы все вечно возвращаться?.."): "воля к власти" (как победа над Духом Тяжести) есть интерпретационно-герменевтический ключ ("гений") к пониманию т.н. "инстинктов": чтение ("надо научиться видеть [чтению], надо научиться мыслить, надо научиться говорить и писать: целью всех трех является аристократическая культура") выводит поведение: "поведение" не есть что-то иное, как результат т.н. "инстинктов" (но инстинктов-то у человека - нет!), а именно: герменевтических мнений ("вся достоверность, вся чистая совесть, все доказательства истины исходят от чувств": ещё один пример герменевтики, называемой и обозначаемой ("... всё дело в именах ...") как "воля к власти": "возможно, никто еще не был достаточно достоверен [truthful] относительно того, что такое «достоверность» [truthfulness]" (ср. с: Теэтет))
это и именно это объясняет филологический элемент в философии Ницше (как "вечное возвращение", так и "сверхчеловек"): герменевтика, чтение, филология порождают элемент обозначаемый как "Trieb", который якобы "проходит сквозь текст" (UWL; который далее сравнивается и называется, в подоплёке, как "инстинкт" ("инстинкт", очевидно, предшествует "драйву", т.е. аффектам)): есть христианское чтение сущего/Sein, и есть (ницшевское?) иное (например, посредством "воли к власти", т.е. умения (virtu, "война": "война полов", т.е. война герменевтики, различных чтений [это также объясняет проблему blind brain theory, mirror neurons и objectivity illusion, т.к. они напрямую связаны с герменевтикой и несовместимостью чтения с другим чтением (внутри христианства: чтения Книги, т.е. схоластика, т.е. "воля к власти")]))
возвращаясь ([Духу Тяжести [интерпретационный машинизм (не механизм), "карлик", "кобольд", "гений"] сказано:] и не должны ли мы возвращаться и проходить по тому пути, что лежит перед нами, дальше, вперед по этому длинному страшному пути: не должны ли мы все вечно возвращаться?.."): "воля к власти" (как победа над Духом Тяжести) есть интерпретационно-герменевтический ключ ("гений") к пониманию т.н. "инстинктов": чтение ("надо научиться видеть [чтению], надо научиться мыслить, надо научиться говорить и писать: целью всех трех является аристократическая культура") выводит поведение: "поведение" не есть что-то иное, как результат т.н. "инстинктов" (но инстинктов-то у человека - нет!), а именно: герменевтических мнений ("вся достоверность, вся чистая совесть, все доказательства истины исходят от чувств": ещё один пример герменевтики, называемой и обозначаемой ("... всё дело в именах ...") как "воля к власти": "возможно, никто еще не был достаточно достоверен [truthful] относительно того, что такое «достоверность» [truthfulness]" (ср. с: Теэтет))
это и именно это объясняет филологический элемент в философии Ницше (как "вечное возвращение", так и "сверхчеловек"): герменевтика, чтение, филология порождают элемент обозначаемый как "Trieb", который якобы "проходит сквозь текст" (UWL; который далее сравнивается и называется, в подоплёке, как "инстинкт" ("инстинкт", очевидно, предшествует "драйву", т.е. аффектам)): есть христианское чтение сущего/Sein, и есть (ницшевское?) иное (например, посредством "воли к власти", т.е. умения (virtu, "война": "война полов", т.е. война герменевтики, различных чтений [это также объясняет проблему blind brain theory, mirror neurons и objectivity illusion, т.к. они напрямую связаны с герменевтикой и несовместимостью чтения с другим чтением (внутри христианства: чтения Книги, т.е. схоластика, т.е. "воля к власти")]))
Происхождение гения. — Остроумие узника, с которым он ищет средства к освобождению, самая хладнокровная и продолжительная эксплуатация малейшего преимущества, могут научить нас средствам, которыми природа иногда пользуется, чтобы вызвать к жизни гения — слово, которое я, пожалуйста, понимаю без всяких мифологических или религиозных коннотаций: она заключает его в темницу и возбуждает в нем желание освободиться до конца. — Или, используя другой образ: тот, кто совершенно заблудился в лесу [познания], но с необычайной энергией стремится в каком-то направлении на простор, иногда открывает новый путь, которого никто не знает: так возникают гении, чья оригинальность восхваляется. — Уже упоминалось, что увечье, паралич или значительный недостаток одного органа часто вызывают необычайно сильное развитие другого органа, потому что он должен выполнять свою собственную функцию и другую. Отсюда можно догадаться о происхождении многих блестящих талантов. — Из этих общих указаний на происхождение гения применим их к частному случаю — к происхождению совершенного свободного духа.
Вам, дерзким искателям, искушающим ужасы моря под обманчивыми парусами,
– вам, чьи души, влекомые звуками флейт, стремятся изведать все коварные бездны,
– ибо вы не хотите трусливой рукой нащупывать нить; и там, где можете вы угадать, вы ненавидите делать выводы,
Вам, дерзким искателям, искусителям, и всем, кто когда-либо плыл под обманчивыми [хитрыми] парусами [мудрости] по ужасным морям [становления], –
вам, опьянённым загадками, счастливым в сумерках, чьи души флейты завлекают в каждый лабиринт:
– ибо вы не желаете нащупывать нить трусливой рукой; и там, где вы можете угадать, вы ненавидите делать выводы…
Вам, дерзким искателям, искушающим ужасы моря под обманчивыми парусами,
– вам, чьи души, влекомые звуками флейт, стремятся изведать все коварные бездны,
– ибо вы не хотите трусливой рукой нащупывать нить; и там, где можете вы угадать, вы ненавидите делать выводы,
Вам, дерзким искателям, искусителям, и всем, кто когда-либо плыл под обманчивыми [хитрыми] парусами [мудрости] по ужасным морям [становления], –
вам, опьянённым загадками, счастливым в сумерках, чьи души флейты завлекают в каждый лабиринт:
– ибо вы не желаете нащупывать нить трусливой рукой; и там, где вы можете угадать, вы ненавидите делать выводы…
(первый перевод: авторский, второй перевод: машинный, – снова: "воля к власти", и битва герменевтический мнений
"Die Schwachen und Missrathnen sollen zu Grunde gehn: erster Satz unsrer Menschenliebe. Und man soll ihnen noch dazu helfen.": следовательно: какое из этих мнений - более "сильное"? вопрос для "искушёния" мудрости (а не только риторики (от этого и зависит: "мир")))
Пусть простят мне, как старому филологу, который не может отделаться от злой привычки клеймить скверные уловки толкования - но эта «закономерность природы», о которой вы, физики, говорите с такой гордостью, как если бы... - существует только благодаря вашему толкованию и плохой «филологии», - она не есть сущность дела, не есть «текст», а скорее только наивно-гуманитарная подправка и извращение смысла, которыми вы вдосталь угождаете демократическим инстинктам современной души!
здесь: филолог вполне правомерно уличает не-филологов ("не-гуманитариев") в нехватке, собственно, "гуманитарно"-философско-филологического умения (что "естественно" и даже "необходимо", т.к. это укор специалисту, который развился только в одном определённом направлении ("горб", Za-II, "Об избавлении"), - в другом у него отсутствует должные умения, чтобы на такую критику должным образом? - ответить), в ошибке
герменевтическая ошибка как факт выводит иное положение: «текст», а всё остальное, - "извращение смысла", т.е. всего лишь интерпретирование ("воля к власти" описываемая в ZGM-II-11 (и затем 12) (и у вас хватит усердия возражать на это? - ну что ж, тем лучше.))
остаётся одно: «сострадание» против «сострадания», т.е. интерпретация против интерпретации (с поправкой на "Другая победа – это наше одухотворение вражды. Оно состоит в глубоком понимании ценности иметь врагов: словом, в том, что поступаешь и умозаключаешь обратно тому, как поступали и умозаключали некогда. Церковь хотела во все времена уничтожения своих врагов – мы же, мы, имморалисты и антихристиане, видим нашу выгоду в том, чтобы церковь продолжала существовать..."): Дионис против Распятого… [что логически связано: только мораль предписывает уничтожение, имморализм таких явных предпочтений не имеет (иначе он был бы совсем моральным ("Закон против христианства" - это моральный кодекс: "... морального кодекса против порока: под словом “порок” я борюсь со всякого рода противоестественностью или, если любят красивые слова, с идеализмом ..."))]
здесь: филолог вполне правомерно уличает не-филологов ("не-гуманитариев") в нехватке, собственно, "гуманитарно"-философско-филологического умения (что "естественно" и даже "необходимо", т.к. это укор специалисту, который развился только в одном определённом направлении ("горб", Za-II, "Об избавлении"), - в другом у него отсутствует должные умения, чтобы на такую критику должным образом? - ответить), в ошибке
герменевтическая ошибка как факт выводит иное положение: «текст», а всё остальное, - "извращение смысла", т.е. всего лишь интерпретирование ("воля к власти" описываемая в ZGM-II-11 (и затем 12) (и у вас хватит усердия возражать на это? - ну что ж, тем лучше.))
остаётся одно: «сострадание» против «сострадания», т.е. интерпретация против интерпретации (с поправкой на "Другая победа – это наше одухотворение вражды. Оно состоит в глубоком понимании ценности иметь врагов: словом, в том, что поступаешь и умозаключаешь обратно тому, как поступали и умозаключали некогда. Церковь хотела во все времена уничтожения своих врагов – мы же, мы, имморалисты и антихристиане, видим нашу выгоду в том, чтобы церковь продолжала существовать..."): Дионис против Распятого… [что логически связано: только мораль предписывает уничтожение, имморализм таких явных предпочтений не имеет (иначе он был бы совсем моральным ("Закон против христианства" - это моральный кодекс: "... морального кодекса против порока: под словом “порок” я борюсь со всякого рода противоестественностью или, если любят красивые слова, с идеализмом ..."))]
отсюда Rangordnung и иерархия, - по степени "силы" ("власти") интерпретирования ("разума"; когда «текст» остаётся тем же самым ("вечное возвращение"), а на вершине перспективальной акратической ("вне ...") иерархии находится ("сверхчеловек") высшая - философская - интерпретация)
Истинно говорю вам: нет такого добра и зла, что были бы непреходящи. Неустанно должны они преодолевать сами себя.
Истинно говорю вам: нет такого добра и зла, что были бы непреходящи. Неустанно должны они преодолевать сами себя.
жизнь обозначает себя внеморальной действительностью
следовательно нет никакой иной морали, кроме той, что означается [историей [contigency], природой [случайностью/incidence-and-coincidence],] жизнью:
...
«Скорбь говорит: "Прейди!" [ „Weh spricht: Vergeh! ]
ДЕСЯТЬ!
«Но всякая радость желает вечности —, [ „Doch alle Lust will Ewigkeit —, ]
ОДИННАДЦАТЬ!
«— желает глубокой, глубокой вечности!» [ „— will tiefe, tiefe Ewigkeit!“ ]
ДВЕНАДЦАТЬ!
[герменевтический круг интерпретирования]
Вместо здоровья – «спасение души» – то есть, безумие, круговорот между покаянными спазмами и истерией искупления! Понятие «греха» и соответствующее ему орудие пытки, понятие «свободной воли», были изобретены, чтобы сбить с толку инстинкты, сделать недоверие к ним второй натурой! Понятие «бескорыстия», «самоотречения» – вот истинный признак декаданса: соблазна пагубным, неспособности найти свою пользу, самоуничтожения – превращенного в символ самой ценности, «долга», «святости», «божественного» в человеке! Наконец — это самое ужасное — в понятии хорошего человека, стороны всего слабого, больного, уродливого, страдающего изнутри себя, всего обреченного на гибель, — нарушен закон подбора, создан идеал из противоречия гордого и благовоспитанного, утвердительного, уверенного в будущем, гарантирующего будущее человека, — последнего теперь называют злым... И все это считалось моралью! — Ecrasez l’infâme! — —
Der Rest folgt daraus.
следовательно нет никакой иной морали, кроме той, что означается [историей [contigency], природой [случайностью/incidence-and-coincidence],] жизнью:
...
«Скорбь говорит: "Прейди!" [ „Weh spricht: Vergeh! ]
ДЕСЯТЬ!
«Но всякая радость желает вечности —, [ „Doch alle Lust will Ewigkeit —, ]
ОДИННАДЦАТЬ!
«— желает глубокой, глубокой вечности!» [ „— will tiefe, tiefe Ewigkeit!“ ]
ДВЕНАДЦАТЬ!
[герменевтический круг интерпретирования]
Вместо здоровья – «спасение души» – то есть, безумие, круговорот между покаянными спазмами и истерией искупления! Понятие «греха» и соответствующее ему орудие пытки, понятие «свободной воли», были изобретены, чтобы сбить с толку инстинкты, сделать недоверие к ним второй натурой! Понятие «бескорыстия», «самоотречения» – вот истинный признак декаданса: соблазна пагубным, неспособности найти свою пользу, самоуничтожения – превращенного в символ самой ценности, «долга», «святости», «божественного» в человеке! Наконец — это самое ужасное — в понятии хорошего человека, стороны всего слабого, больного, уродливого, страдающего изнутри себя, всего обреченного на гибель, — нарушен закон подбора, создан идеал из противоречия гордого и благовоспитанного, утвердительного, уверенного в будущем, гарантирующего будущее человека, — последнего теперь называют злым... И все это считалось моралью! — Ecrasez l’infâme! — —
Der Rest folgt daraus.
"жизнью", - значит, и мудростью, - но это загадка для "искусителей"
(см. обе "танцевальные песни")
... quia est in eo virtus dormitiva,
cujus est natura sensus assoupire.
[i]Утрата высшим искусством чувственной конкретности [the desensualization of the high art]. — Наши уши [слух] стали ещё более интеллектуальными благодаря необычайной тренировке интеллекта посредством художественного развития современной музыки. Поэтому теперь мы выносим гораздо более громкие звуки, гораздо больше «шума», потому что мы гораздо лучше, чем наши предки, приучены прислушиваться к разуму ["сократическому"] внутри них. Фактически, все наши чувства теперь несколько притупились именно потому, что они непосредственно исследуют разум, то есть «это значит [it means]», а не «это есть [it is]». Такое притупление проявляется, например, в абсолютном доминировании тональной темперации; ибо теперь уши, которые всё ещё тонко различают, например, до-диез и ре-диез, являются одними из исключений. В этом отношении наш слух стал грубее. Более того, уродливая сторона мира, изначально враждебная чувствам, была завоевана музыкой; её сфера влияния [власти], особенно в выражении возвышенного, ужасного и таинственного, таким образом, поразительно расширилась; наша музыка теперь озвучивает [наделяет даром речи] вещи, ранее не имевшие языка [немые]. Подобным же образом некоторые художники сделали глаз более интеллектуальным и вышли далеко за пределы того, что прежде называлось радостью [die Freude] цвета и формы. Здесь также та сторона мира, которая изначально считалась уродливой, покорилась художественному пониманию [художественным разумом]. Что же из этого следует? Чем более мыслительными [gedankenfähiger] становятся глаз [Аполлон] и ухо [Дионис], тем больше они достигают предела, где становятся нечувственными [утрачивают чувственную конкретность]: радость переносится в мозг, сами органы чувств притупляются и слабеют, символическое всё больше заменяет бытие [Sein] – и таким образом мы по этому пути, как и по любому другому, неизбежно приходим к варварству. Пока ещё говорят: мир уродлив, как никогда, но он означает мир прекраснее, чем когда-либо прежде ["лучший из всех миров" (Лейбниц)]. Но чем больше рассеивается и испаряется янтарный аромат смысла [der Bedeutung], тем реже становятся те, кто всё ещё его воспринимает: а остальные в конечном счёте остаются с уродливым и пытаются наслаждаться им напрямую [см.: JGB-9, стоицизм], но неизменно терпят неудачу. Таким образом, в Германии существует двойной поток музыкального развития: здесь группа из десяти тысяч со все более высокими, более тонкими требованиями, все больше прислушивающаяся к «это значит», и там огромное большинство, которое с каждым годом становится все более неспособным понимать смысл даже в форме чувственной [наглядно-чувственной] безобразности и поэтому со все большим удовольствием научается постигать в музыке изначально безобразное и отвратительное [an sich], то есть грубый сенсуализм [JGB-14, низменно-чувственное].
[JGB-13.] The physiologists should stop and think before positing the drive for self-preservation as the cardinal drive of an organic being. Anything that lives wants above all to discharge its strength — life itself is will to power —: self-preservation is only one of the indirect and most frequent consequences of this. — In brief, here as everywhere beware of superfluous teleological principles! — such as the drive for self-preservation (for which we have Spinoza's inconsistency to thank —). This is demanded by method after all, which must essentially be the economy of principles.
cujus est natura sensus assoupire.
[i]Утрата высшим искусством чувственной конкретности [the desensualization of the high art]. — Наши уши [слух] стали ещё более интеллектуальными благодаря необычайной тренировке интеллекта посредством художественного развития современной музыки. Поэтому теперь мы выносим гораздо более громкие звуки, гораздо больше «шума», потому что мы гораздо лучше, чем наши предки, приучены прислушиваться к разуму ["сократическому"] внутри них. Фактически, все наши чувства теперь несколько притупились именно потому, что они непосредственно исследуют разум, то есть «это значит [it means]», а не «это есть [it is]». Такое притупление проявляется, например, в абсолютном доминировании тональной темперации; ибо теперь уши, которые всё ещё тонко различают, например, до-диез и ре-диез, являются одними из исключений. В этом отношении наш слух стал грубее. Более того, уродливая сторона мира, изначально враждебная чувствам, была завоевана музыкой; её сфера влияния [власти], особенно в выражении возвышенного, ужасного и таинственного, таким образом, поразительно расширилась; наша музыка теперь озвучивает [наделяет даром речи] вещи, ранее не имевшие языка [немые]. Подобным же образом некоторые художники сделали глаз более интеллектуальным и вышли далеко за пределы того, что прежде называлось радостью [die Freude] цвета и формы. Здесь также та сторона мира, которая изначально считалась уродливой, покорилась художественному пониманию [художественным разумом]. Что же из этого следует? Чем более мыслительными [gedankenfähiger] становятся глаз [Аполлон] и ухо [Дионис], тем больше они достигают предела, где становятся нечувственными [утрачивают чувственную конкретность]: радость переносится в мозг, сами органы чувств притупляются и слабеют, символическое всё больше заменяет бытие [Sein] – и таким образом мы по этому пути, как и по любому другому, неизбежно приходим к варварству. Пока ещё говорят: мир уродлив, как никогда, но он означает мир прекраснее, чем когда-либо прежде ["лучший из всех миров" (Лейбниц)]. Но чем больше рассеивается и испаряется янтарный аромат смысла [der Bedeutung], тем реже становятся те, кто всё ещё его воспринимает: а остальные в конечном счёте остаются с уродливым и пытаются наслаждаться им напрямую [см.: JGB-9, стоицизм], но неизменно терпят неудачу. Таким образом, в Германии существует двойной поток музыкального развития: здесь группа из десяти тысяч со все более высокими, более тонкими требованиями, все больше прислушивающаяся к «это значит», и там огромное большинство, которое с каждым годом становится все более неспособным понимать смысл даже в форме чувственной [наглядно-чувственной] безобразности и поэтому со все большим удовольствием научается постигать в музыке изначально безобразное и отвратительное [an sich], то есть грубый сенсуализм [JGB-14, низменно-чувственное].
[JGB-13.] The physiologists should stop and think before positing the drive for self-preservation as the cardinal drive of an organic being. Anything that lives wants above all to discharge its strength — life itself is will to power —: self-preservation is only one of the indirect and most frequent consequences of this. — In brief, here as everywhere beware of superfluous teleological principles! — such as the drive for self-preservation (for which we have Spinoza's inconsistency to thank —). This is demanded by method after all, which must essentially be the economy of principles.
Aber wer zweifelt noch daran, was ich will, — was die drei Forderungen sind, zu denen mir diesmal mein Ingrimm, meine Sorge, meine Liebe zur Kunst den Mund geöffnet hat?
Dass das Theater nicht Herr über die Künste wird.
Dass der Schauspieler nicht zum Verführer der Echten wird.
Dass die Musik nicht zu einer Kunst zu lügen wird.
FRIEDRICH NIETZSCHE.
So sank ich selber einstmals
Aus meinem Wahrheits-Wahnsinne,
Aus meinen Tages-Sehnsüchten,
Des Tages müde, krank vom Lichte,
— sank abwärts, abendwärts, schattenwärts:
Von Einer Wahrheit
Verbrannt und durstig:
— gedenkst du noch, gedenkst du, heisses Herz,
Wie da du durstetest? —
Dass ich verbannt sei
Von aller Wahrheit,
Nur Narr!
Nur Dichter!
"Есть ли у вас мужество, о братья мои? Есть ли у вас отвага? Не мужество перед свидетелями, но мужество отшельника и орла, за которым даже ни один бог больше не наблюдает?
Холодные души, ослов, слепых и пьяниц не назову я мужественными. Но тех, кто, зная в сердце страх, овладевает им; кто смотрит в бездну, но смотрит с гордостью.
У того, кто видит бездну, но орлиным взором, у того, кто хватает бездну орлиными когтями: у того есть мужество. — —"
Страх, то есть, — наше исключение. Но мужество, авантюризм и восторг перед неизведанным, перед тем, на что никто ещё не решился, — мужество, я думаю, составляет всю предысторию человека.
Он завидовал самым диким, самым смелым животным и лишал их всех их добродетелей, как грабитель: только тогда он стал — человеком.
Это мужество, наконец утончённое, духовное, интеллектуальное, это человеческое мужество с орлиными крыльями и змеиной хитростью: оно, мне кажется, называется сегодня...»
«Заратустра!» — воскликнули все сидевшие вместе, и раздался громкий смех.
"Die Lehrer vom Zwecke des Daseins ..." и т.д., вплоть до конца. [Die fröhliche Wissenschaft.]
К новым морям.
Вдаль – хочу я: и отныне
Только выбор мой со мной.
Мчится в пагубные сини
Генуэзский парус мой.
Все блестит мне быстротечно,
Полдень спит в объятьях дня –
Только глаз твой, бесконечность,
Жутко смотрит на меня!
Aus meinem Wahrheits-Wahnsinne,
Aus meinen Tages-Sehnsüchten,
Des Tages müde, krank vom Lichte,
— sank abwärts, abendwärts, schattenwärts:
Von Einer Wahrheit
Verbrannt und durstig:
— gedenkst du noch, gedenkst du, heisses Herz,
Wie da du durstetest? —
Dass ich verbannt sei
Von aller Wahrheit,
Nur Narr!
Nur Dichter!
"Есть ли у вас мужество, о братья мои? Есть ли у вас отвага? Не мужество перед свидетелями, но мужество отшельника и орла, за которым даже ни один бог больше не наблюдает?
Холодные души, ослов, слепых и пьяниц не назову я мужественными. Но тех, кто, зная в сердце страх, овладевает им; кто смотрит в бездну, но смотрит с гордостью.
У того, кто видит бездну, но орлиным взором, у того, кто хватает бездну орлиными когтями: у того есть мужество. — —"
Страх, то есть, — наше исключение. Но мужество, авантюризм и восторг перед неизведанным, перед тем, на что никто ещё не решился, — мужество, я думаю, составляет всю предысторию человека.
Он завидовал самым диким, самым смелым животным и лишал их всех их добродетелей, как грабитель: только тогда он стал — человеком.
Это мужество, наконец утончённое, духовное, интеллектуальное, это человеческое мужество с орлиными крыльями и змеиной хитростью: оно, мне кажется, называется сегодня...»
«Заратустра!» — воскликнули все сидевшие вместе, и раздался громкий смех.
"Die Lehrer vom Zwecke des Daseins ..." и т.д., вплоть до конца. [Die fröhliche Wissenschaft.]
К новым морям.
Вдаль – хочу я: и отныне
Только выбор мой со мной.
Мчится в пагубные сини
Генуэзский парус мой.
Все блестит мне быстротечно,
Полдень спит в объятьях дня –
Только глаз твой, бесконечность,
Жутко смотрит на меня!
Я говорю вам о трех превращениях духа [der Geist]: о том, как дух стал верблюдом, верблюд – львом и, наконец, лев – ребенком.
Всякое возвышение «человеческого» типа до сих пор было делом аристократического общества – и так будет всегда: общества, которое верит в длинную лестницу рангов и различий в ценностях между людьми и которое в каком-то смысле делает рабство необходимым. Без пафоса дистанции, вырастающего из укоренившегося различия между классами, из постоянного презрения [смотреть испытующе и свысока] правящей касты к своим подданным и орудиям, и из столь же постоянной практики подчинения и повелевания, подчинения и удержания их на расстоянии, этот другой, более таинственный пафос вообще не смог бы возникнуть: это стремление к вечному расширению дистанции внутри самой души, к развитию всё более высоких, более редких, более отдалённых, более обширных, более всеобъемлющих состояний – короче говоря, возвышение «человеческого» типа, непрерывное «самопреодоление человека», если использовать моральную формулу в супраморальном [сверхморальном] смысле. Конечно, не следует предаваться гуманистическим заблуждениям о происхождении аристократического общества (то есть предпосылки для этого возвышения «человеческого» типа): правда [die Wahrheit] сурова. Скажем себе без оговорок, как начиналась каждая высшая культура на земле! Люди с ещё естественной природой, варвары во всех ужасных смыслах этого слова, люди-хищники, всё ещё обладающие несломленной волей и жаждой власти, бросались против более слабых, более цивилизованных, более миролюбивых, возможно, торговцев или скотоводов, или против старых, дряхлых культур, в которых последние жизненные силы лишь угасали в ярком фейерверке духа и разложения. Благородная [die vornehme] каста всегда изначально была кастой варваров: её превосходство изначально заключалось не в физической силе, а в силе душевной [der Seele] – они были более цельными людьми (что на каждом этапе означает то же самое, что и «более цельные звери [Bestien]»).
Пришёл друг Заратустра, гость гостей!
Теперь мир смеётся, ужасный занавес разорвался,
Наступила свадьба света и тьмы.....
Всякое возвышение «человеческого» типа до сих пор было делом аристократического общества – и так будет всегда: общества, которое верит в длинную лестницу рангов и различий в ценностях между людьми и которое в каком-то смысле делает рабство необходимым. Без пафоса дистанции, вырастающего из укоренившегося различия между классами, из постоянного презрения [смотреть испытующе и свысока] правящей касты к своим подданным и орудиям, и из столь же постоянной практики подчинения и повелевания, подчинения и удержания их на расстоянии, этот другой, более таинственный пафос вообще не смог бы возникнуть: это стремление к вечному расширению дистанции внутри самой души, к развитию всё более высоких, более редких, более отдалённых, более обширных, более всеобъемлющих состояний – короче говоря, возвышение «человеческого» типа, непрерывное «самопреодоление человека», если использовать моральную формулу в супраморальном [сверхморальном] смысле. Конечно, не следует предаваться гуманистическим заблуждениям о происхождении аристократического общества (то есть предпосылки для этого возвышения «человеческого» типа): правда [die Wahrheit] сурова. Скажем себе без оговорок, как начиналась каждая высшая культура на земле! Люди с ещё естественной природой, варвары во всех ужасных смыслах этого слова, люди-хищники, всё ещё обладающие несломленной волей и жаждой власти, бросались против более слабых, более цивилизованных, более миролюбивых, возможно, торговцев или скотоводов, или против старых, дряхлых культур, в которых последние жизненные силы лишь угасали в ярком фейерверке духа и разложения. Благородная [die vornehme] каста всегда изначально была кастой варваров: её превосходство изначально заключалось не в физической силе, а в силе душевной [der Seele] – они были более цельными людьми (что на каждом этапе означает то же самое, что и «более цельные звери [Bestien]»).
Пришёл друг Заратустра, гость гостей!
Теперь мир смеётся, ужасный занавес разорвался,
Наступила свадьба света и тьмы.....
[“Истина здесь,” - эти слова, где бы они ни слышались, означают: Бог лжёт.]
NB.
[FW-114.] Сфера нравственного. — Мы немедленно конструируем новый образ, который видим, опираясь на весь прошлый опыт, в зависимости от степени [меры] нашей честности и справедливости. И нет иного опыта, кроме нравственного [морального], даже в сфере чувственного восприятия.
[Стандартный перевод: "Объем морального. Мы моментально конструируем новый и зримый нами образ с помощью всех прежних проделанных нами опытов лишь в меру нашей честности и справедливости. Не существует никаких других переживаний, кроме моральных, даже в области чувственного восприятия."]
ср. с:
Четыре заблуждения. — Человек воспитывался своими заблуждениями: во-первых, он всегда считал себя несовершенным; во-вторых, он приписывал себе вымышленные качества; в-третьих, он ощущал себя в ложной иерархии с животными и природой; в-четвёртых, он изобретал всё новые и новые таблицы ценностей и какое-то время считал их вечными и безусловными, так что то одно, то другое человеческое влечение и состояние выходили на первый план и, в результате этой оценки, облагораживались. Устранив влияние этих четырёх заблуждений, мы устраним также человечность, гуманность и «человеческое достоинство».
[Стандартный перевод: "Человек воспитан своими заблуждениями: во-первых, он всегда видел себя лишь в незаконченном виде, во-вторых, он приписывал себе измышленные свойства, в-третьих, он чувствовал себя относительно животного мира и при роды в ложной иерархической последовательности, в-четвертых, он всегда открывал себе новые скрижали блага и на время принимал их как нечто вечное и безусловное, так что на первом месте стояло то одно, то другое человеческое стремление и состояние и облагораживалось вследствие этой оценки. Если скинуть со счетов действие этих четырех заблуждений, то придется скинуть со счетов также гуманность, человечность и “человеческое достоинство”."]
а также ср. с https://spacemorgue.com/lastmagic/ и "суперстимулами", https://en.wikipedia.org/wiki/Agnotology и https://en.wikipedia.org/wiki/Apophenia и https://en.wikipedia.org/wiki/Problem_of_other_minds и https://en.wikipedia.org/wiki/Signalling_theory и прочими нейросемиотическими/нейропрагматическими феноменами (наряду с нейролингвистическими, вне-бихевиоральными теориями Биона (и Лакана, но у Лакана эта сфера не освещена в достаточной мере) о психоанализе организаций/больших-групп/бизнеса (теории Лакана более интересны в сфере персонального, т.е. относительно Имени-Отца, желания аналитика, и желания Матери))
[FW-114.] Сфера нравственного. — Мы немедленно конструируем новый образ, который видим, опираясь на весь прошлый опыт, в зависимости от степени [меры] нашей честности и справедливости. И нет иного опыта, кроме нравственного [морального], даже в сфере чувственного восприятия.
[Стандартный перевод: "Объем морального. Мы моментально конструируем новый и зримый нами образ с помощью всех прежних проделанных нами опытов лишь в меру нашей честности и справедливости. Не существует никаких других переживаний, кроме моральных, даже в области чувственного восприятия."]
ср. с:
Четыре заблуждения. — Человек воспитывался своими заблуждениями: во-первых, он всегда считал себя несовершенным; во-вторых, он приписывал себе вымышленные качества; в-третьих, он ощущал себя в ложной иерархии с животными и природой; в-четвёртых, он изобретал всё новые и новые таблицы ценностей и какое-то время считал их вечными и безусловными, так что то одно, то другое человеческое влечение и состояние выходили на первый план и, в результате этой оценки, облагораживались. Устранив влияние этих четырёх заблуждений, мы устраним также человечность, гуманность и «человеческое достоинство».
[Стандартный перевод: "Человек воспитан своими заблуждениями: во-первых, он всегда видел себя лишь в незаконченном виде, во-вторых, он приписывал себе измышленные свойства, в-третьих, он чувствовал себя относительно животного мира и при роды в ложной иерархической последовательности, в-четвертых, он всегда открывал себе новые скрижали блага и на время принимал их как нечто вечное и безусловное, так что на первом месте стояло то одно, то другое человеческое стремление и состояние и облагораживалось вследствие этой оценки. Если скинуть со счетов действие этих четырех заблуждений, то придется скинуть со счетов также гуманность, человечность и “человеческое достоинство”."]
а также ср. с https://spacemorgue.com/lastmagic/ и "суперстимулами", https://en.wikipedia.org/wiki/Agnotology и https://en.wikipedia.org/wiki/Apophenia и https://en.wikipedia.org/wiki/Problem_of_other_minds и https://en.wikipedia.org/wiki/Signalling_theory и прочими нейросемиотическими/нейропрагматическими феноменами (наряду с нейролингвистическими, вне-бихевиоральными теориями Биона (и Лакана, но у Лакана эта сфера не освещена в достаточной мере) о психоанализе организаций/больших-групп/бизнеса (теории Лакана более интересны в сфере персонального, т.е. относительно Имени-Отца, желания аналитика, и желания Матери))
NB. Авторы, которых Ницше ставит наравне друг с другом: ["святой"] Аристофан, Петроний, Галиани, принц де Линь, Гейне, Хафиз, Шекспир (пьеса "Цезарь"; ср. как Ницше сравнивает себя с Бэконом и "визионером Заратустры"), Гораций.
[возможно к этому списку можно добавить ещё и Макиавелли (Фукидид в комментарии не нуждается, но он другого рода писатель, и вовсе не поэт, хоть и пищуший в лучшем духе Софокла, как трагик [притом что Ницше, т.е. Ницше ранний, при чтении и оценке Демокрита также выводит другую критику и выявляет "пресократическое" именно в трудах Софокла (как Сократа - предвосхищающее, т.е. момент "падения трагедии" как искусства)]); Вольтер - исключается (т.к. он поверхностнее чем Галиани), как и Анри Бейль (который в некоторой мере уступает первенство... Достоевскому!)]
Узловатыми и искривленными, но гибкими и твердыми пусть стоят они у моря, как живой маяк непобедимой жизни.
Там, где бури низвергаются в море и горы утоляют жажду свою, денно и нощно будут они стоять на страже, чтобы испытать и познать себя.
Испытанным и проверенным должен быть каждый из них, чтобы знать мне, моего ли они рода, закалена ли воля их, молчат ли они, даже когда говорят, и делают ли вид, что берут, отдавая:
– чтобы сделаться некогда спутниками моими, созидающими и празднующими вместе со мной; теми, кто напишет волю мою на моих скрижалях – "Все сущее да становится совершенным" [... aller Dinge vollerer Vollendung].
[возможно к этому списку можно добавить ещё и Макиавелли (Фукидид в комментарии не нуждается, но он другого рода писатель, и вовсе не поэт, хоть и пищуший в лучшем духе Софокла, как трагик [притом что Ницше, т.е. Ницше ранний, при чтении и оценке Демокрита также выводит другую критику и выявляет "пресократическое" именно в трудах Софокла (как Сократа - предвосхищающее, т.е. момент "падения трагедии" как искусства)]); Вольтер - исключается (т.к. он поверхностнее чем Галиани), как и Анри Бейль (который в некоторой мере уступает первенство... Достоевскому!)]
Узловатыми и искривленными, но гибкими и твердыми пусть стоят они у моря, как живой маяк непобедимой жизни.
Там, где бури низвергаются в море и горы утоляют жажду свою, денно и нощно будут они стоять на страже, чтобы испытать и познать себя.
Испытанным и проверенным должен быть каждый из них, чтобы знать мне, моего ли они рода, закалена ли воля их, молчат ли они, даже когда говорят, и делают ли вид, что берут, отдавая:
– чтобы сделаться некогда спутниками моими, созидающими и празднующими вместе со мной; теми, кто напишет волю мою на моих скрижалях – "Все сущее да становится совершенным" [... aller Dinge vollerer Vollendung].
[по поводу Франции...] "уровнем меньше", но тоже значимыми (как именно в эпоху модерна) он обозначает следующих: Мольер, Корнель, Расин (противопоставленные Шекспиру), психологи Поль Бурже, Пьер Лоти, Жип, Анри Мельяк, Анатоль Франс, Леметр, Ги де Мопассан, Анри Бейль и Проспер Мериме.
Че пацаны ислам?
Христианство лишило нас урожая античной культуры. Позднее отняло у нас жатву культуры ислама. Чудесный мир мавританской культуры Испании — он по сути родственнее нам, он больше говорит нашим чувствам, нашему вкусу, чем Греция и Рим, — и этот мир был растоптан (я уж не говорю, какими ногами), и почему? А потому, что он был обязан своим возникновением мужским инстинктам, потому, что он говорил Да жизни — жизни со всеми редкостными и утончёнными прелестями мавританской цивилизации!.. Потом крестоносцы сражались с культурой, перед которой им приличнее было бы пасть ниц, — в сравнении с нею и наш XIX век, должно быть, всё ещё слишком бедный, слишком «поздний».
[...] Решение задано; никто не волен выбирать. Либо ты чандала, либо нет… «Война с Римом, война не на жизнь, а на смерть! Мир, дружба с исламом», — вот как чувствовал, вот как поступал великий вольнодумец, гений среди немецких императоров, Фридрих II.
Другой вариант: «Как возможно даже ставить вопрос о выборе, когда речь идёт о выборе между исламом и христианством! В этих религиях ведь выражены ценностные противоположности! Либо ты — чандала, либо — аристократ… Немецкий аристократ попросту не может относиться к этому иначе, чем Гогенштауфен Фридрих II: война Риму — — —».
Христианство лишило нас урожая античной культуры. Позднее отняло у нас жатву культуры ислама. Чудесный мир мавританской культуры Испании — он по сути родственнее нам, он больше говорит нашим чувствам, нашему вкусу, чем Греция и Рим, — и этот мир был растоптан (я уж не говорю, какими ногами), и почему? А потому, что он был обязан своим возникновением мужским инстинктам, потому, что он говорил Да жизни — жизни со всеми редкостными и утончёнными прелестями мавританской цивилизации!.. Потом крестоносцы сражались с культурой, перед которой им приличнее было бы пасть ниц, — в сравнении с нею и наш XIX век, должно быть, всё ещё слишком бедный, слишком «поздний».
[...] Решение задано; никто не волен выбирать. Либо ты чандала, либо нет… «Война с Римом, война не на жизнь, а на смерть! Мир, дружба с исламом», — вот как чувствовал, вот как поступал великий вольнодумец, гений среди немецких императоров, Фридрих II.
Другой вариант: «Как возможно даже ставить вопрос о выборе, когда речь идёт о выборе между исламом и христианством! В этих религиях ведь выражены ценностные противоположности! Либо ты — чандала, либо — аристократ… Немецкий аристократ попросту не может относиться к этому иначе, чем Гогенштауфен Фридрих II: война Риму — — —».
>эта попытка склониться
Чандала на вершине; евреи – прежде всего. Евреи – сильнейшая раса в изменчивой Европе: ибо они превосходят остальные длительностью своего развития. Их организация предполагает более богатое развитие, более опасный путь, большее количество стадий, чем могут похвастаться все остальные народы. Но это почти формула превосходства. Раса, как и любая другая органическая структура, может только расти или погибать; не существует застоя. Раса, которая не погибла, – это раса, которая непрерывно росла. Расти – значит становиться совершенной. Длительность существования расы неизбежно определяет уровень её развития: самая древняя должна быть самой высокой. Евреи застенчивы в абсолютном смысле; встретить еврея может быть благословением. Нельзя робеть от других безнаказанно; можно легко настроить других против себя. Но большое преимущество всё же остаётся за застенчивыми. – Их проницательность не даёт евреям стать глупыми, как мы: например, националистическими. Видимо, когда-то они были слишком хорошо привиты, сами немного кровожадны, и вот что отличает их от всех наций: они больше не поддаются нашему бешенству, rabies nationalis. Сегодня они сами служат противоядием от этой последней болезни европейского разума. — Только евреи в современной Европе прикоснулись к высшей форме интеллектуальности: к гениальной буффонаде. С Оффенбахом, с Генрихом Гейне мощь европейской культуры была поистине превзойдена; таким образом, другие расы ещё не вольны обладать интеллектом. Это граничит с Аристофаном, Петронием, Хафизом. — Старейшая и новейшая культура Европы теперь, несомненно, представляет Париж; l'esprit de Paris — его квинтэссенция. Но самые избалованные парижане, такие как Гонкуры, без колебаний признали в Гейне одну из трёх вершин парижского духа: он делит эту честь с принцем де Линем и неаполитанцем Гальяни. — У Гейне хватило вкуса не воспринимать немцев всерьёз; в свою очередь, немцы воспринимали его всерьёз, а Шуман положил его на музыку — на музыку Шумана! «Ты как цветок», — поют все благородные девы. — Сегодня в Германии Гейне считают преступником за то, что у него был вкус — за то, что он смеялся: сами немцы, по сути, сегодня относятся к себе отчаянно серьёзно. —
и в то же время: wozu? удалить зримое, т.е. христианство... это просто уловка (разве пример в виде Борджиа ничему не учит? разве Борджиа - мусульманин? или христианин? Борджиа-мусульманин! (как мусульманин, поистине), — это и только это, — es eben eine Absurdität.....)
В каком случае следует остановиться. — Когда массы начинают бесчинствовать, а разум помрачается, лучше всего, если ты не вполне уверен в своём душевном здоровье, спуститься в подворотню и посмотреть, какая там на дворе погода.
Жить с огромным и гордым спокойствием; всегда по ту сторону. Волею судеб иметь и не иметь свои эмоции, свои плюсы и минусы, предаваться им часами; сидеть на них, как на лошадях, часто как на ослах: нужно уметь использовать их глупость так же, как и их огонь. Сохранять свои триста передних планов; и свои чёрные очки: ибо бывают случаи, когда никто не должен смотреть нам в глаза, не говоря уже о наших «намерениях». И избрать себе в спутники этот озорной и весёлый порок – вежливость. И оставаться хозяином своих четырёх добродетелей: мужества, проницательности, сострадания и одиночества. Ибо одиночество – добродетель для нас, как возвышенная склонность и стремление к чистоте, которая предугадывает, что, когда люди соприкасаются друг с другом – «в компании», – это неизбежно должно быть нечисто. Каждое сообщество создаёт, как-то, где-то, когда-то – «общее».
[Стандартный перевод: Жить, сохраняя чудовищное и гордое спокойствие; всегда по ту сторону. – По произволу иметь свои аффекты, свои «за» и «против», или не иметь их, снисходить до них на время; садиться на них, как на лошадей, зачастую как на ослов: ведь нужно же уметь пользоваться как их глупостью, так и пылом. Сохранять в своем обиходе три сотни показных мотивов, а также темные очки: ибо есть случаи, когда никто не должен заглядывать нам в глаза, а еще того менее в наши «мотивы». И взять себе в компаньоны этот плутоватый и веселый порок – учтивость. И быть господином своих четырех добродетелей: мужества, прозорливости, сочувствия, одиночества. Ибо одиночество есть у нас добродетель, как свойственное чистоплотности возвышенное влечение, которое провидит, какая неизбежная неопрятность должна иметь место при соприкосновении людей между собою, – «в обществе». Как бы ни было, когда бы ни было, где бы ни было, – всякое общение «опошляет».]
Жить с огромным и гордым спокойствием; всегда по ту сторону. Волею судеб иметь и не иметь свои эмоции, свои плюсы и минусы, предаваться им часами; сидеть на них, как на лошадях, часто как на ослах: нужно уметь использовать их глупость так же, как и их огонь. Сохранять свои триста передних планов; и свои чёрные очки: ибо бывают случаи, когда никто не должен смотреть нам в глаза, не говоря уже о наших «намерениях». И избрать себе в спутники этот озорной и весёлый порок – вежливость. И оставаться хозяином своих четырёх добродетелей: мужества, проницательности, сострадания и одиночества. Ибо одиночество – добродетель для нас, как возвышенная склонность и стремление к чистоте, которая предугадывает, что, когда люди соприкасаются друг с другом – «в компании», – это неизбежно должно быть нечисто. Каждое сообщество создаёт, как-то, где-то, когда-то – «общее».
[Стандартный перевод: Жить, сохраняя чудовищное и гордое спокойствие; всегда по ту сторону. – По произволу иметь свои аффекты, свои «за» и «против», или не иметь их, снисходить до них на время; садиться на них, как на лошадей, зачастую как на ослов: ведь нужно же уметь пользоваться как их глупостью, так и пылом. Сохранять в своем обиходе три сотни показных мотивов, а также темные очки: ибо есть случаи, когда никто не должен заглядывать нам в глаза, а еще того менее в наши «мотивы». И взять себе в компаньоны этот плутоватый и веселый порок – учтивость. И быть господином своих четырех добродетелей: мужества, прозорливости, сочувствия, одиночества. Ибо одиночество есть у нас добродетель, как свойственное чистоплотности возвышенное влечение, которое провидит, какая неизбежная неопрятность должна иметь место при соприкосновении людей между собою, – «в обществе». Как бы ни было, когда бы ни было, где бы ни было, – всякое общение «опошляет».]
>сострадания
>сочувствия
— Mitgefühl чаще понимается как глубокое сочувствие, чувствование вместе, эмоциональное участие, сопереживание.
— В то время как Mitleid используется как "жалость" или "сострадание" с оттенком сожаления, иногда с включением желания помочь.
Таким образом, Mitgefühl включает оба понятия — и сочувствие, и сострадание, выступая как эмоциональная близость и участие в чужих переживаниях, и именно оно чаще всего употребляется, когда говорят об истинном эмоциональном отклике на страдание другого. В русском языке оба слова — сочувствие и сострадание — могут передавать это понятие в зависимости от контекста.
Твои германские гении не уникальны. Многие правители этого мира, заметив что в Исламе поощряется грабеж рабство педафилия изнасилование и запрещены почти все виды культурной деятельности увидели в Мухаммеде родственную душу и поспешили принести эту чудесную религию своей стране... навсегда обратив потенциал своей нации в ничто. Германцы избежали этой судьбы по чистой случайности, несколько раз. А Грецию, Персию, Индию и Египет никто и не спрашивал.
>Лучше не реифицировать понятия из философии Ницше. Для психических расстройств ведь есть методы, по крайней мере, психоанализа (и терапии).
Инцелов уже где-то успели признать психбольными?
>Выше сам Ницше пояснил в пунктах 14 и 15 (и до этого - по поводу "последних людей" и "придаю ценность").
Чутка лучше стал понимать. "Аскетический идеал" - это те или иные "крайние убеждения"? Как я понимаю тут надо различать "крайние убеждения" и очень (быть может ярую) "идейность" не путать с идеализмом
И как я понял "Аскетический идеал" это вообще не обязательно про аскезу, аскезу могут возвести в ранг "Аскетического идеала" (что впрочем довольно часто просходило) но так же в теории в этот статус могут возвести и что-то другое.
>Если ты хочешь сказать что "инцелы" (?) это уголовники/больные, то соображения Ницше по этому поводу выражены в афоризме 202 из Morgenröthe.
Вообще нет, мне просто хочется разобрать субкультуру инцелов в качестве конкретный пример, частный случай "морали рабов" дабы лучше понимать моралИ рабов вообще
Инцелов я выбрал для этого просто потому что они так сказать "под боком" и за ними проще наблюдать.
И ещё один тупой вопрос и вполне очевидный, ответ на который я сам интуитивно знаю но всё же хочется задать: наверное я сейчас сравниваю теплое с мягким но в чем разница между "тем кто живёт врагом" и "моралью рабов"?
Поступая так, мы отпускаем. — В сущности, я ненавижу все эти моральные принципы, которые гласят: «Не делай этого! Отрекись! Преодолей себя!» — я же, напротив, предпочитаю те, которые побуждают меня делать что-то снова и снова, мечтать об этом с утра до вечера и ночью, и думать только о том, чтобы сделать это хорошо, так хорошо, как могу только я! Тот, кто живёт так, постоянно теряет одно за другим то, что не принадлежит к такой жизни: без ненависти и обиды он видит, как это сегодня и то завтра прощаются с ним, словно пожелтевшие листья, которые уносит с дерева каждый свежий ветерок; или он вообще не видит этого прощания, настолько строго его взгляд устремлён к цели и, как правило, вперёд, а не вбок, назад или вниз. «Наши действия должны определять, что мы отпускаем: поступая так, мы отпускаем» — вот как это мне нравится, вот мой девиз. Но я не хочу с открытыми глазами стремиться к своему обнищанию; мне не нравятся все отрицательные добродетели, сущность которых — отрицание и самоотречение.
>Инцелов уже где-то успели признать психбольными?
Мне кажется (или я ошибаюсь?), этот феномен давно уже на (европейских, британских и прочих) ТВ освещают, включая случаи когда человек таранит на автобусе людей.
(С другой стороны, некое расстройство личности тоже порождает этот феномен, но не делает опасным для людей. Но я понимаю, что ты имеешь в виду общественно опасных, а не "forever alone" субъектов.)
> "Аскетический идеал" - это те или иные "крайние убеждения"?
Есть философия Канта. Есть Шопенгауэра. У первого есть Sein и Ding an sich. У второго есть Sein, Ding an sich и Dasein.
Аскетический идеал - это Ding an sich, т.к. она выводится (согласно логике) из отрицания Sein, т.е. вещь в себе - это не-сущее. Следовательно, не существующее. Следовательно, его нет (вот это Гегеля и насторожило, т.е. кроме Маймона, Гегелю тоже не нравилась кантовская критика (Гегель это такой осовремененный Прокл, больше околонаучный и с наукой связанный, как Дидро, чем сугубо платонический философ)).
Отсюда: да, аскетический идеал, - это крайность, non plus ultra par excellence. Чувства меры, вероятностей, каких-то градаций с аскетическими идеалами практически нет, - человек либо ему подчинён либо нет (вот это "либо" и есть та самая non plus ultra: либо человек идеалист, либо нет, - третьего не дано).
>надо различать "крайние убеждения" и очень (быть может ярую) "идейность"
Нет, это практически одно и то же. Само понятие "идейности" это аскетицизм, в самом человеке как философском понятии никаких идейностей не вложено (даже убеждений). Скорее, из самого человека должна быть некая страсть/драйв/инстинкт, которая убеждениями управляет, и возможно ими прикрывается, чтобы достичь чего-то своего, сугубо личного, онтологически. Иначе это просто фанатизм, и следовательно, аскетический идеал.
Ницше постулирует что "сверхгерой" > "герой", т.е. "сверхгерой" это человек, не подверженный аскетическому идеалу. Он не впадает в постулирование несуществующих действительностей (его мысль не пытается мыслить немыслимое, т.е. "вещь в себе").
Я думаю ты уже понял, что это связано с немецкой философией довольно крепко, так или иначе. Хоть и на словах выглядит доступным, на практике всё это, - более специальное знание.
> "Аскетический идеал" это вообще не обязательно про аскезу
Это разные вещи, аскеза это инструмент, метод. Аскетический идеал это цель.
Аскеза может совершаться для своих целей, а может быть совершена для не-своих целей. Второй случай (не свои цели), - это аскетический идеал (на бытовом плане: "своя голова на плечах").
>в этот статус могут возвести и что-то другое
Это философская проблема, Ницше разрешает некорректную цепочку логических причин и следствий ("приказания" и "подчинения", если в прусском "формате").
Если кратко: без установления не-аскетического мышления само бытие оказывается изолганным, только потому, что каждый является частью бытия (Dasein), и вследствие само-отрицания именно бытие конкретного человека оказывается отрицаемым (по Фрейду: репрессированным), и следовательно, изолганным. Значит, для достижения истины необходимо чтобы каждый человек "был солдатом" (например, как Сократ), т.е. прежде всего (имел "свою голову на плечах") мыслил через само-утверждение (т.е. своего бытия/Dasein). А всё остальное, - следует из такой философской коннотации (исправленной мысли).
>моралИ рабов
Возьми Nietzsche-Kommentar к ZGM и "К генеалогии морали", первую и вторую части, и попробуй их отдельно разобрать. Потому что иначе в контексте философии Ницше этот вопрос не разрешается (потом можно полистать Anti-Christ вместо EH или GD, с комментариями к нему, но не раньше).
>разница между "тем кто живёт врагом" и "моралью рабов"
Первое это рессентиментарность, второе это не аскетический идеал, но то, что Ницше описывал в BGE-260. Т.е. идеал - это нечто транслируемое (в идеологии, например), мораль, - это нечто утилитарное (с точки зрения Ницше, утилитаризм, - это и есть первейший пример "морали раба", т.е. не сам человек что-то означает, а некая внешняя "польза" (?) подчиняет действия человека (и его самого) какой-то цели: банально, в силу логики действия, и мышления).
Грубо говоря, может быть порядок такой: рессентимент -> мораль -> идеал, аскетический -> церковь/политика/движение и т.д.
>Инцелов я выбрал для этого просто потому что они так сказать "под боком" и за ними проще наблюдать.
Я не уверен что они именно "рабы", т.к. это связано немного с другими веяниями (например, прекариатом), но с рессентиментом, конечно, это понятие стало связано довольно крепко. И тогда, согласно логике выше, да, это движение порождает аскетические идеалы (вместо того, чтобы как-то положение исправлять), но тогда сюда же придётся вписать революционные движения, т.к. механика примерно та же самая. Вопрос только в том, что отрицается. И если само бытие (всё живущее, всё сущее) отрицается, то это, конечно, сумасшествие (т.к. отрицающий тогда отрицает и само отрицание, т.е. себя).
> Но я понимаю, что ты имеешь в виду общественно опасных, а не "forever alone" субъектов.
Не-а . Ибо:
>Мне кажется (или я ошибаюсь?), этот феномен давно уже на (европейских, британских и прочих) ТВ освещают, включая случаи когда человек таранит на автобусе людей.
Я об этом только сейчас от тебя узнал и загуглил про это (и да новости такие есть), но у нас таких новостей я вообще не помню чтобы были.
Я спрашиваю про тех кто сидят в /b на этой борде, всё.
>Скорее, из самого человека должна быть некая страсть/драйв/инстинкт, которая убеждениями управляет, и возможно ими прикрывается, чтобы достичь чего-то своего, сугубо личного, онтологически. Иначе это просто фанатизм, и следовательно, аскетический идеал.
Идейность я имел в виду в каком-то бытовом смысле.
Вот просто есть Ницше, и как я полагаю он аскетическим идеалом/идеалами никогда особо не страдал. Но при этом у него была Великая Цель/Идея Работа которой он занимался практически всю жизнь: Переоценка Всех Ценностей которую он перед собой ставил. Как по мне подобное вполне можно обозвать "идейностью".
Потому я провёл разделение, что вот есть "Крайние убеждения" которые повязаны с "Аскетическим Идеалом" а есть Идейность. Хотя наверное да слово я подобрал неудачное, и как тогда это "состояние" назвать ? Внутреннее мотивированной идейностью(?) как будто тоже не очень.
При нахождении под властью "Аскетического Идеала" Целеполагание происходит извне. В то время как... (надо переформулировать)
Блин, мысли кое-какие есть, но они очень плохо формализуемы сейчас.
Мне в контексте этого твоего абзаца вспомнилось самое начало "Человеческое слишком человеческое" а точнее момент про "Быть господином над своими За и Против"...
Наверное надо снова отдохнуть на какое-то время от Ницше.
>Я думаю ты уже понял, что это связано с немецкой философией довольно крепко, так или иначе. Хоть и на словах выглядит доступным, на практике всё это, - более специальное знание.
Давно, такое сложно не заметить.
>Это разные вещи, аскеза это инструмент, метод. Аскетический идеал это цель.
Это я понял.
Каждый твой ответ мне скорее отвечает на вопрос: что НЕ-является аскетическим идеалом нежели отвечает на вопрос ЧТО является аскетичесим идеалом.
На остальное пожалуй позже отвечу.
- Which philosophers did you study?
- I wasn't much of a Grecian but definitely Nietzsche, Heidegger and onwards was definitely pending touchstones. Heidegger I wasn't into so much. I'm more of a Nietzcharian defiantly
Внезапный момент из интервью
Что Ницше способен спасать жизни - неоспоримо. Вот и эмбиент-музыкант Тим Хэкер боролся с депрессией, бросая в неё сочинения Ницше. Топовый мотиватор, в общем
- I wasn't much of a Grecian but definitely Nietzsche, Heidegger and onwards was definitely pending touchstones. Heidegger I wasn't into so much. I'm more of a Nietzcharian defiantly
Внезапный момент из интервью
Что Ницше способен спасать жизни - неоспоримо. Вот и эмбиент-музыкант Тим Хэкер боролся с депрессией, бросая в неё сочинения Ницше. Топовый мотиватор, в общем
>Mitgefühl
кроме Morgenröthe 116-119, вот именно это раскрывает т.н. "суть":
Сочувствие. — Чтобы понять другого, то есть воссоздать в себе его чувство, мы часто возвращаемся к истокам его чувства и спрашиваем, например, «Почему он печален?» — только чтобы затем самим огорчиться по той же причине. Но гораздо чаще мы опускаем этот вопрос и создаём чувство в себе, исходя из того, какое воздействие оно оказывает на другого, подражая выражению его глаз, голосу, походке, позе (или даже их изображению в словах, картинах, музыке) в нашем теле (хотя бы до лёгкого сходства в мышечных движениях и иннервации). Тогда подобное чувство возникает и у нас, как результат старой ассоциации движения и ощущения, выработанной бегом взад и вперёд. Мы многого достигли в этом искусстве понимать чувства других и почти невольно, в присутствии другого, постоянно упражняемся в этом искусстве: достаточно взглянуть на игру морщин на женских лицах, как они трепещут и сияют, непрестанно подражая и отражая то, что чувствуется вокруг. Но музыка яснее всего показывает нам, какими мастерами мы являемся в быстром и тонком угадывании чувств и сопереживании: когда музыка – это подражание подражанию чувств, и всё же, несмотря на эту отдалённость и неопределённость, она достаточно часто делает нас их соучастниками, так что мы грустим без малейшего повода для печали, словно полные глупцы, лишь потому, что слышим тоны и ритмы, каким-то образом напоминающие голоса и движения скорбящих или даже их обычаи. Рассказывают об одном датском короле, что он был настолько охвачен воинственным энтузиазмом под музыку певца, что вскочил и убил пятерых своих придворных. Не было ни войны, ни врага, скорее наоборот, но сила, ведущая от чувства к причине, была достаточно велика, чтобы превзойти и зрение, и разум. Однако это почти всегда результат воздействия музыки (если она вообще оказывает воздействие), и не нужны такие парадоксальные случаи, чтобы понять это: эмоциональное состояние, в которое нас приводит музыка, почти всегда противоречит визуальному свидетельству нашей реальной ситуации и разуму, распознающему эту реальную ситуацию и её причины. — Если мы спросим, почему подражание чувствам других стало для нас столь привычным, ответ не останется сомнений: человек, как самое робкое из всех существ, в силу своей нежной и хрупкой природы, в своей робости был учителем этой эмпатии, этого быстрого понимания чувств других (даже животных). Тысячелетиями он видел опасность во всём чужом и живом: при виде такого зрелища он немедленно имитировал выражение лица и позу и делал собственные выводы о природе злого умысла, стоящего за этими чертами и этой позой. Человечество даже применило эту интерпретацию всех движений и линий как намерений к природе неодушевленных предметов — в заблуждении, что ничего неодушевленного не существует. Я верю, что всё, что мы называем чувством природы, когда смотрим на небо, поле, скалу, лес, бурю, звёзды, море, пейзаж, весну, берёт своё начало здесь. Без древней практики страха, без восприятия всего этого с точки зрения второго, глубинного смысла, мы бы не радовались природе сегодня, так же как мы не радовались бы людям и животным без этого учителя понимания – страха. Радость и приятное изумление, и, наконец, чувство смешного, – это, по сути, более поздние дети эмпатии и гораздо более младшие братья и сёстры страха. Способность к быстрому пониманию, которая, таким образом, основана на способности к быстрому притворству, снижается у гордых, самодовольных людей и народов, потому что они меньше подвержены страху. Напротив, все виды понимания и притворства естественны для робких народов. Здесь же находится истинная родина подражательных искусств и высшего интеллекта. — Когда, исходя из предлагаемой мной здесь теории эмпатии, я вспоминаю ныне популярную и освященную теорию мистического процесса [сострадания], посредством которого сострадание делает два существа одним целым и таким образом позволяет одному непосредственно понимать другое, когда я вспоминаю, что такой светлый ум, как Шопенгауэр, наслаждался подобной восторженной и никчемной чепухой и, в свою очередь, перенёс эту радость в светлые и полусветлые умы, то я не знаю конца изумлению и жалости. Как же велика, должно быть, наша жажда непостижимой чепухи! Как близко ещё стоит человечество к безумию, когда оно прислушивается к своим тайным духовным желаниям! — (За что именно Шопенгауэр был так благодарен Канту, был ему так глубоко обязан? Это однажды проявилось совершенно недвусмысленно: кто-то говорил о том, как можно лишить категорический императив Канта qualitas occulta и сделать его понятным. Шопенгауэр взрывается такими словами: «Постижимость категорического императива! В корне неверная мысль! Египетский мрак! Не дай бог, чтобы он не стал понятным! Именно в том, что есть нечто непостижимое, что эта нищета рассудка и его понятий ограничена, обусловлена, конечна, обманчива; эта уверенность и есть великий дар Канта». — Подумайте, есть ли у того добрая воля к пониманию нравственных вещей, кто с самого начала чувствует себя блаженным благодаря вере в непостижимость этих вещей! Тот, кто всё ещё искренне верит в озарения свыше, в магию и призрачные явления, в метафизическое уродство жабы, тот верит!)
философски-научная проблема Ницше - в обмистифицированном содержании процесса именуемом "сострадание" (всё дело в именах!): Мистические объяснения. — Мистические объяснения считаются глубокими; правда в том, что они даже не поверхностны. (т.е. это проблема, снова, истинности результата процесса "сострадание")
>Каждый твой ответ мне скорее отвечает на вопрос: что НЕ-является аскетическим идеалом нежели отвечает на вопрос ЧТО является аскетичесим идеалом.
Это нормально. Учти, что сам Ницше, прежде чем дойти до согласованной теоретизации т.н. "аскетического идеала", прожил кучу лет, теоретизаций, эволюционировал в развитии своих идей и т.п. - так что даже для Ницше это понятие не было схватываемым мгновенно.
Попробуй ещё прочесть введение к EH (и не дальше), и "Четыре великие ошибки" из СИ, - они как подспорье указывают на типические ошибки мышления, которые приводят к "аскетическому идеализму". (Особенно удели внимание "состояние сознания путают с причинностью этого состояния".)
В пределе это, я думаю, выражено у него в идее "Анти-Христа", то есть, в "Ecce Homo" (эти книги читаются вместе), - но эти вещи лучше не читать, пока не поняты предшествующие. "Заратустра", конечно, это полная противоположность "аскетического идеала", практически полнейшая.
>проблема инцелов и прочее
Я, на самом деле, слабо верю типически КПТ-попыткам разрешить этот life-denial, просто хотя бы потому что тут вступает в дело некая подверженность логике т.н. "инцелов". Т.е. у них знаки и слова, "символическое" как бы довлеют над другими частями собственного бытия, и если действительность не сходится с чем-то идеальным (логическим, т.е. по их внутренней логике), то всё, якобы надо отказаться от взаимодействия. (У женщин, кстати, так же: они слушают каких-то "тренеров" (чего угодно), но своим разумом дойти до разрешения проблематики просто отказываются. В итоге получается типическое рабство (беспрекословное послушание, т.е. не ясно с кем конкретно разговариваешь, если общаешься с такой женщиной, т.к. она говорит не своими словами и не свои мысли; но - такое бывает и у мужчин, наслушавшихся всякого).)
И если так, что тут можно сказать? Причин может быть мириады, проблема в конечном счёте одна и та же: вместо собственного мышления, свободного от наведённых правил, выбирается (из, вероятно, страха) не-нарушение каких-то незримо-непроговорённых. Но тогда для раскопки этой археологии нужна индивидуальная работа, психоанализ, и куча всяких организаций, которые направлены на сокращение этих проблематик: например, обоюдное давление и на женщин, и на мужчин, чтобы они сочетались, или иначе. Это сложная проблематика, и её поверхностной "наукой тотального" (по Леви-Строссу), как это делают "инцелы", не побороть.
Говоря словами Ницше: что они делают, это всего лишь выражение декаданса, это не исправляет его, только меняет видимость. Содержание остаётся всё так же мироотрицающим, в корне, - и самоотрицающим.
Да, я согласен, это вещи сложные, специальные, лучше в них сильно не погружаться и отдыхать от них. Нет нужды нести ответственность за чужие казусы.
С "моей колокольни" проблема просто в том, что люди живут как будто бы в словах. Вообще словами ("символическим") очень, очень легко управляются, практически не могут не поддаться воздействию когда с ними разговариваешь. Вот это и есть настоящий аскетицизм (как я это утверждаю): у [современных мне и не только] людей нет никакого самовластия.
>самовластие
Die stillsten Worte sind es, welche den Sturm bringen. Gedanken, die mit Taubenfüssen kommen, lenken die Welt.
Die stillsten Worte sind es, welche den Sturm bringen. Gedanken, die mit Taubenfüssen kommen, lenken die Welt.
ещё вот это инструктивно, как директивная максима:
With regard to artists of every kind, I now make use of this main distinction: has the hatred of life or the abundance of life become creative here? In Goethe, for example, excess became creative, in Flaubert, hatred: Flaubert, a new edition of Pascal, but as an artist, with the instinctive judgment based on the following: "Flaubert is always hateful, man is nothing, work is everything"... He tortured himself when he wrote poetry, just as Pascal tortured himself when he thought—they both felt unselfish... "Selflessness"—the principle of decadence, the will to the end in art as well as in morality.
Я тут подумал а разве "Аскетический идеал" это не просто любой "Идеал"?
Не все идеалы предполагают самоотречение. Но если идеал, вопреки действительности, предлагает самоотречение, то он становится, конечно, аскетическим (буквально: в конце первой книги "Заратустры" сам Заратустра прямо говорит ученикам перестать в него верить, т.е. брать его как пример и т.д.: стать собой и за собой, - следовать (а не за Заратустрой)). (Если ты хочешь понять, что хочет Ницше, то лучше всего будет посмотреть на греко-римскую империю (в промежуточном счёте: на древнегреческое, т.к. римское, - это проводник к Греции (по мнению Ницше), и затем вне и даже "выше" чем древнегреческое, постольку, поскольку это и есть, по мнению Ницше, развитие (пример этого: Возрождение (Галиани; до него: принц де Линь))), т.е. эпохи того, что есть действительно, по мнению Ницше, классическое. (Предполагая, что на этом всё не заканчивается, и это развитие может быть продолжено, исходя из этих мировоззрений.))
Надо было бы по другому сформулировать: Не cледует ли "Аскетический идеал" читать как просто "Идеал"?
Вот теперь понятно, пускай и потёмках но сама суть как будто стало достаточно ясным. Дальнейшее понимание больше вопрос времени.
И так же как будто даже начал понимать вместе с тем почему было бы божественным взять вину а не наказание. Не знаю почему. не знаю какая тут связь, но мне кажется что она тут есть.
И также есть ли эскапизм средство борьбы против упадка, декадантства, как нечто противоположное ресентименту? Ведь в отличие от него эскапизма от путь не-реагирования
>Энергия к абсолютному одиночеству, отказ от привычных условий жизни, усилие над собою, чтобы больше не заботиться о себе, не служить себе и не позволять себе лечиться
>передних планов
В современном руссском (с "крайним разом" и "дорожной картой") это читается как "планов на будущее" Переделывай.
Vordergründe больше about Gründe, чем "планов на будущее" (Zukunft). Следовательно, речь была о масках. Переделывай.
>Не cледует ли "Аскетический идеал" читать как просто "Идеал"?
Нет, т.к. в EH Ницше пишет: "прежде всего недоставало противоидеала – вплоть до Заратустры", и в введении: "Я не отвергаю идеалы, я только надеваю в их присутствии перчатки… Nitimur in vetitum: этим знамением торжествует моя философия, ибо до сих пор основательно запрещалась только истина."
>И так же как будто даже начал понимать вместе с тем почему было бы божественным взять вину а не наказание. Не знаю почему. не знаю какая тут связь, но мне кажется что она тут есть.
Это сложным образом связано с JGB-294 и разъясняется в конце ZGM-II (что боги Эллады служили тем, что брали на себя вину, а не императив наказания всего человечества ("Прометей," - это буквально об этом, вдобавок в этой трагедии показывается, как люди нарушают божественные запреты, вообще достигают чего-то божественного (огня), и им от этого как бы нет никаких наказаний (только Прометею))).
>есть ли эскапизм средство борьбы против упадка, декадантства, как нечто противоположное ресентименту
Там описывался не эскапизм, а фатализм amor fati. При ряде условий (глава из EH, "9. Здесь уже не избежать настоящего ответа на вопрос, как человек становится тем, кто он есть. И вот я касаюсь шедевра в искусстве самосохранения — эгоизма...") это может быть средством борьбы против упадка, но только в рамках такого рассмотрения, где это необходимо оказывается таковым.
Заранее предугадать это не есть нечто естественное или возможное, - о таких вещах узнаёшь только после того, как они сыграют свою роль в развитии человека. Что не значит, что надо пускать всё на "самотёк", обязательно (в EH в этом месте по-настоящему описывается проблема предела возможностей знать, что полезно, что вредно, что соответствует условиям, и т.д. и т.п. (а также даётся идея, чем-то похожая на тезисы Платона о "вспоминании")).
Интересно (и можно ли как-то вообще за это зацепиться), но можно ли попробовать встать на место Ницше? На что он обращал внимание? Что он видел? Какие события захватывали его внимание? На какие новости он говорил "Мне это не интересно", а за какими следил пристально? Да и почему вообще началась вот такая вот философская работа?
Есть что-то предельно биографическое и без ... без сплетен что ли?
Есть что-то предельно биографическое и без ... без сплетен что ли?
Можно почитать его записки и письма (а труды не читать вовсе, до поры, до времени), желательно с комментариями, вроде стэнфордского издания, или немецких обзоров.
Тогда получится другой "Ницше", не тот, который обычно "малюется".
(Проблема только в том, что нужно понимать содержание записок, т.е. быть осведомлённым, о чём речь. Понимание следует из этого.)
NB. Мнение "раннего" Ницше: (даже) "проблематизация" идей Платоном не возможна без теории трансмиграции душ пифагорейцев. (Федон скептичен относительно Парменида и в целом даже служит отрицанием, упомянутой проблемы. (Идеи бесформенны.))
"Добро," - устраняется, согласно первой схеме ZGM ("Рим против Иудеи, Иудея против Рима"): справедливость (хорошо и плохо) > благо (добро и зло). Справедливость > добродетельность. (Софисты > философы (PTAG: "Пифагор стал бы софистом" ("σοφοί": "страшно умный", т.е. могущественный)). (Становится ясна апелляция к исламу: ислам преследует справедливое поведение. Не благо.))
Платон: как первоначально следующий Гераклиту. Совращённый Сократом в веру в "идеи". (Эмпедокл: как отрицающий определённые положения Анаксагора.)
"Zarathustra": вместо трансмиграции душ: "Эрос": "Zarathustra's Rundgesang" (вечное возвращение [того же самого]: „Weh spricht: Vergeh! Doch alle Lust will Ewigkeit —, — will tiefe, tiefe Ewigkeit!“; модус: "сильнее, злее, глубже, а также прекраснее").
Справедливость (а не "Благо": "благо" есть то, что устраняет власть (klugheit, prudentia, познание: наука опасна, она не есть что-то "благостное"), как следствие: и справедливость) как цель "философии Диониса" (это объясняет его роль как законодателя). (Это объясняет и диспозицию HATH (WS это труд, промежуточный между M и вторым томом MA, что метафорически объясняется в самом начале ASZ, где "святой" (Спиноза как "предшественник" Ницше, анти-спинозиста) говорит "Заратустре" о том, что он "видел его несущим свой огонь в горы"): все формулировки подчинены мысли о справедливости, т.е."Исиде" (сравните с предисловием к FW, где происходит отказ от "египетских статуй" ("Исиды", т.е. истинности) в пользу истины-"Баубо" (которая является тем, кто успокаивает Деметру (элевсинские мистерии, связанные с Платоном) во время её печали): тема справедливости разрабатывается в более "длинную" динамику (т.е. тему "der Wille zur Macht", а следовательно, "сверхчеловека" и amor fati)).)
Борьба философа с философом (Ницше против Платона): конфликт [понятий] Справедливости и Блага.
"Добро," - устраняется, согласно первой схеме ZGM ("Рим против Иудеи, Иудея против Рима"): справедливость (хорошо и плохо) > благо (добро и зло). Справедливость > добродетельность. (Софисты > философы (PTAG: "Пифагор стал бы софистом" ("σοφοί": "страшно умный", т.е. могущественный)). (Становится ясна апелляция к исламу: ислам преследует справедливое поведение. Не благо.))
Платон: как первоначально следующий Гераклиту. Совращённый Сократом в веру в "идеи". (Эмпедокл: как отрицающий определённые положения Анаксагора.)
"Zarathustra": вместо трансмиграции душ: "Эрос": "Zarathustra's Rundgesang" (вечное возвращение [того же самого]: „Weh spricht: Vergeh! Doch alle Lust will Ewigkeit —, — will tiefe, tiefe Ewigkeit!“; модус: "сильнее, злее, глубже, а также прекраснее").
Справедливость (а не "Благо": "благо" есть то, что устраняет власть (klugheit, prudentia, познание: наука опасна, она не есть что-то "благостное"), как следствие: и справедливость) как цель "философии Диониса" (это объясняет его роль как законодателя). (Это объясняет и диспозицию HATH (WS это труд, промежуточный между M и вторым томом MA, что метафорически объясняется в самом начале ASZ, где "святой" (Спиноза как "предшественник" Ницше, анти-спинозиста) говорит "Заратустре" о том, что он "видел его несущим свой огонь в горы"): все формулировки подчинены мысли о справедливости, т.е."Исиде" (сравните с предисловием к FW, где происходит отказ от "египетских статуй" ("Исиды", т.е. истинности) в пользу истины-"Баубо" (которая является тем, кто успокаивает Деметру (элевсинские мистерии, связанные с Платоном) во время её печали): тема справедливости разрабатывается в более "длинную" динамику (т.е. тему "der Wille zur Macht", а следовательно, "сверхчеловека" и amor fati)).)
Борьба философа с философом (Ницше против Платона): конфликт [понятий] Справедливости и Блага.
И обратился Заратустра к народу с такими словами:
"Я учу вас о Сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно преодолеть. Что сделали вы, дабы преодолеть его?"
Всегда ли мораль рабов проистекает из рессентимента?
Спрашиваю в контексте того куда относить мораль... скажем так "Мещан" Просто к моралям господ их не отнесёшь. понятное дело.
Спрашиваю в контексте того куда относить мораль... скажем так "Мещан" Просто к моралям господ их не отнесёшь. понятное дело.
>"Мещан"
Посмотри в ТГЗ все строки (а не главы!), что относятся к торговле, т.е. в прямом смысле, - монетами или чем-то иным (например, славой (как платой за добродетель (это укор антисемитам)), или неким чином (чиновничьим)).
Самые основные "претензии" Ницше сформулировал в "Шопенгауэр как воспитатель" (попутно там содержится ещё и критика университета, т.е. учёных), в "Утренняя заря" тоже содержатся различные афоризмы, касающиеся этой (моральной) тематики, и начало "Веселой науки" содержит афоризмы, разграничивающие "мещан" (которые только и ищут выгоду), и "благородных" (заметно, что Ницше в неком смысле критикует и тех, и тех, и ещё JGB-262 выступает за сторону "посредственных", т.е. умеренных).
Основная претензия остаётся той же самой, как и ко всем остальным, - игнорирование вопроса "сверхчеловек", игнорирование собственной "задачи" (Самости; "своего пути"), игнорирование необходимостей (necessity; Ницше упоминает в записках что Гераклит и есть практически воплощение философии исключительно построенной вокруг необходимостей) в пользу славы либо выгоды, - в конечном счёте, игнорирование себя.
>себя
>Самость
Это не "эго", ближайший пример, - это "Самость" из философской терминологии Кохута. "Эго" Ницше отвергает по причине недостоверности наших познавательных способностей, следовательно, эгоизм ("маленький разум") слишком часто обнаруживает себя вовсе не эгоизмом (т.е. ошибкой, не в намерении, не в ориентировании мышления, а в расчётах и действиях). Следовательно, Ницше передаёт пальму первенства телу-как-оно-есть, т.е. "Само" ("великий разум"), и вместе с тем, выводит субъекта из пустого эгоизма (т.е. подчиняет субъекта реальности-как-она-есть, без возможности иного: нарциссизма нет, в конечном счёте субъект не живёт только для себя, он действует и вне себя (т.е. "дарит", см. главу "О дарящей добродетели")).
(Это философское, практическое, я боюсь, без психоанализа может быть попросту не доступно. Т.к. сама реализация понятия "Само" полагается на "слом" эго, а это может произойти только в рамках различения "Я"/Эго и "Оно"/Ид (Ид это вовсе не самость). Но скорее всего эта точка зрения не столь верна, т.к. сам Ницше указывает на возможные другие средства достижения познания "Само": [правильное] одиночество, фатализм amor fati, и пр. вещи, полностью описанные в главе "Почему я так мудр" в EH.)
версия Adrian Del Caro
ONE!
Oh mankind, pray!
TWO!
What does deep midnight have to say? [
THREE!
"From sleep, from sleep —
FOUR!
From deepest dream I made my way —
FIVE!
The world is deep,
SIX!
And deeper than the grasp of day.
SEVEN!
Deep is its pain —,
EIGHT!
Joy — deeper still than misery:
NINE!
Pain says: refrain!
TEN!
Yet all joy wants eternity —,
ELEVEN!
— wants deep, deep eternity!"
TWELVE!
NB. Именно "refrain" объясняет и логически связывает главу "Другую танцевальную песнь" со следующей: "Прейди!" не передаёт аффективного смысла отказа от brünstig желания/жажды/lust вечно возвращаться, - но это принятие и активное желание "Noch Ein Mal!" ("во веки веков") и объясняет смысл "круговой песни Заратустры" (а также эстетически-аффективным образом иллюстрирует отличие от теории трансмиграции душ Платона, т.е. диалога "Федон"; это не пессимистическая реакция ("прейди!", "refrain!"), а то, что Ницше именовал "жизнеутверждением").
(Перевод Del Caro выглядит одним из лучших, на английский, как по форме, так и по содержанию (также, в этом ключевом пассаже Del Caro не добавляет излишних авторских изменений текста, как это было у Свасьяна (с потерей смысла, заложенного автором)).)
NB. "Ключи" (см. конец пятнадцатого тома стэнфордского издания):
1) "Прорицатель": Шопенгауэр.
2) "Колдун": Вагнер.
3) "Обезьяна Заратустры" ("шут"): Дюринг.
4) "Самый безобразный человек": Штраус.
5) "Совестливый духом" ("исследующий пиявку"): Дарвин.
6) "Странник и тень": Байрон.
7) "Ослик" (идущий "впереди королей"): Бисмарк.
8) "Король справа": Вильгельм I.
9) "Король слева": Фридрих Вильгельм IV.
10) "Добровольный нищий": Толстой.
11) "Последний папа": Пий IX.
1) "Прорицатель": Шопенгауэр.
2) "Колдун": Вагнер.
3) "Обезьяна Заратустры" ("шут"): Дюринг.
4) "Самый безобразный человек": Штраус.
5) "Совестливый духом" ("исследующий пиявку"): Дарвин.
6) "Странник и тень": Байрон.
7) "Ослик" (идущий "впереди королей"): Бисмарк.
8) "Король справа": Вильгельм I.
9) "Король слева": Фридрих Вильгельм IV.
10) "Добровольный нищий": Толстой.
11) "Последний папа": Пий IX.
NB. "Проблема Сократа":
Das Unglück in der großen Hypocrisie aller alten Moral-Philosophen. Sie übten die Phantasie der Menschen darauf ein, von einander Tugend und Macht zu trennen. Macht erscheint als Anspruch auf Glück — das ist noch antik daran, Nachklang der aristokratischen Grundform. Von Sokrates an wird trotzdem die ἀρετή falsch verstanden, — sie mußte sich immer wieder erst begründen und wollte es doch nicht individuell thun! sondern tyrannisch „gut für Alle!“ Versuch kleiner Staaten-Gründungen im Staate: wie jetzt bei den Muhamedanern Nord-Afrikas.
[исходя из результатов, полученных после "преодоления морали" (представленных в M (MA и WS есть всего лишь пропедевтика))]
Если untruth/иллюзия/ошибка есть условие жизни, - то значит, что без жизнь не возможна [Macht] без вымысла. Следовательно, соотношение между добродетелью [Сократа] и ἀρετή: познание есть самосознание, самосознание есть уничтожение собственной власти (т.к. всё сознательное более слабо, чем что-то "инстинктивное"). Самосознание [в духе Сократа] есть суть самоповешение ("Zwischen Raubvögeln").
Аналогично, если ошибка/ложь есть условие существования (Sein) и бытия (Dasein), жизни (что бы это понятие ни значило), то познание всего есть устранение этого условия, следовательно, смерть.
Следовательно, воля к истине = воля к смерти. (Пример в христианстве: теология креста (вроде бы наличествующая у доминиканцев, но это утверждение требует отдельного подтверждения).)
Отсюда философия, исходящая из вопроса ценности [любой] "воли", т.е. степени того, как она "способствует жизни". (Из философии "способствует жизни" (представленной в FW) следует философия "воли к власти" (представленная в JGB), и окончательное формулирование в виде философии "вечного возвращения" (представленной в ASZ, (GD есть всего лишь обзорная работа; DFW касается только и только проблемы музыки; NCW заменён EH) EH и A (сначала EH, затем, окончательно: A)).
Das Unglück in der großen Hypocrisie aller alten Moral-Philosophen. Sie übten die Phantasie der Menschen darauf ein, von einander Tugend und Macht zu trennen. Macht erscheint als Anspruch auf Glück — das ist noch antik daran, Nachklang der aristokratischen Grundform. Von Sokrates an wird trotzdem die ἀρετή falsch verstanden, — sie mußte sich immer wieder erst begründen und wollte es doch nicht individuell thun! sondern tyrannisch „gut für Alle!“ Versuch kleiner Staaten-Gründungen im Staate: wie jetzt bei den Muhamedanern Nord-Afrikas.
[исходя из результатов, полученных после "преодоления морали" (представленных в M (MA и WS есть всего лишь пропедевтика))]
Если untruth/иллюзия/ошибка есть условие жизни, - то значит, что без жизнь не возможна [Macht] без вымысла. Следовательно, соотношение между добродетелью [Сократа] и ἀρετή: познание есть самосознание, самосознание есть уничтожение собственной власти (т.к. всё сознательное более слабо, чем что-то "инстинктивное"). Самосознание [в духе Сократа] есть суть самоповешение ("Zwischen Raubvögeln").
Аналогично, если ошибка/ложь есть условие существования (Sein) и бытия (Dasein), жизни (что бы это понятие ни значило), то познание всего есть устранение этого условия, следовательно, смерть.
Следовательно, воля к истине = воля к смерти. (Пример в христианстве: теология креста (вроде бы наличествующая у доминиканцев, но это утверждение требует отдельного подтверждения).)
Отсюда философия, исходящая из вопроса ценности [любой] "воли", т.е. степени того, как она "способствует жизни". (Из философии "способствует жизни" (представленной в FW) следует философия "воли к власти" (представленная в JGB), и окончательное формулирование в виде философии "вечного возвращения" (представленной в ASZ, (GD есть всего лишь обзорная работа; DFW касается только и только проблемы музыки; NCW заменён EH) EH и A (сначала EH, затем, окончательно: A)).
NB. Сильный часто глуп, следовательно, слаб, следовательно, не может нести ответственность за нечаянное. Тогда: ответственность должна быть ограничена властью "индивида" (частного лица), она не может превышать его способности (человеку нельзя вменять в ответственность то, что не находится в его власти: проблема непредумышленного в умышленных начинаниях).
Нежелание слабого видеть слабость в сильном там, где это выгодно слабому есть лицемерие со стороны слабого: определение понятия ressentiment: желание быть сильным, но не справедливым.
Нежелание слабого видеть слабость в сильном там, где это выгодно слабому есть лицемерие со стороны слабого: определение понятия ressentiment: желание быть сильным, но не справедливым.
>без жизнь не возможна [Macht] без вымысла
>казнить нельзя помиловать
это что-то особенное (такое надо ещё осмыслить[...])
>Нежелание слабого видеть слабость в сильном там, где это выгодно слабому
в смысле: слабый добр к слабому: если сильный слаб, то: слабый видит слабость в сильном, умозаключает что перед ним слабый, и:
1) либо поступает зло, т.к. сильный добра не заслуживает (но в этом случае справедливость поступка ещё не определена, т.к. "добро" и "зло" не есть справедливость),
2) либо поступает в силу чувства выгоды (калькуляций и пр.), желая быть сильнее сильного, оказавшегося слабым (но не желая быть справедливым),
3) либо поступает как слабый по отношению к слабому, что (в рамках диалектики Ницше) всё ещё не означает, что это справедливый поступок,
4) либо поступает из чувства жестокости (см. второй раздел ZGM (отношения "должника" и "кредитора")), но жестокость соотносится с чувством сладострастия (например, от удовольствия изменения чувства слабости относительно сильного, в том отношении где сильный слаб, или слабее, на чувство силы ("воля к власти"), или от удовольствия мести и злости на сильного), и справедливость поступка в огромном количестве случаев более чем под вопросом (см. цитату ниже),
5) либо поступает так, что это ставит его в позицию силы несправедливым образом, прежде всего, относительно самой жизни: сам слабый не делается сильнее, а сильный - делается слабее: так понижается общая власть всего социума (а не "общества"), что делает социум (или "род") слабее: это есть несправедливость по отношению к инстанции типа "человек" par excellence.
Если и в самом деле случается, что справедливый человек остается справедливым даже в отношении лица, причинившего ему вред (и не просто холодным, умеренным, посторонним, равнодушным: быть справедливым предполагает всегда позитивную установку), если даже под напором личной обиды, надруганности, заподозренности не тускнеет высокая, ясная, столь же глубокая, сколь и снисходительная объективность справедливого, судящего ока, ну так что же, тогда это экземпляр совершенства и высочайшего мастерства на земле - даже нечто такое, на что, по благоразумию, и не надеешься здесь, чему во всяком случае не так-то легко веришь. В среднем несомненно, что даже у порядочнейших людей достаточной оказывается уже малая доза посягательства, злости, инсинуации, чтобы прогнать им кровь в глаза, а справедливость из глаз. Активный, наступательный, переступательный человек все еще на сто шагов ближе к справедливости, нежели реактивный; ему-то и не нужно вовсе ложно и предвзято оценивать свой объект на манер того, как это делает, как это должен делать реактивный человек. Оттого фактически во все времена агрессивный человек, в качестве более сильного, более мужественного, более знатного, обладал и более свободным взглядом, более спокойной совестью; напротив, не стоит труда угадать, на чьей совести вообще лежит изобретение "нечистой совести", - это человек ressentiment! В конце концов осмотритесь же в самой истории: в какой именно сфере оседало вообще до сих пор на земле соблюдение права, собственно потребность в праве? Быть может, в сфере реактивных людей? Нисколько: но именно в сфере активных, сильных, спонтанных, агрессивных.
NB. "Мужество, мудрость, умеренность, справедливость," - в начале Za-III прямо указывается: "Noch Ein Mal!" является актом мужества.
Потому что: гладиолус и ressentiment. De vive force, ах! Ох.
По сути, моё слово «имморалист» заключает в себе два отрицания. Во-первых, я отрицаю тип человека, который до сих пор считался высшим: доброго, благожелательного, милосердного; с другой стороны, я отрицаю тип морали, который возобладал и стал господствующим как мораль сама по себе – декадентскую мораль, или, что ещё более ощутимо, христианскую мораль. Второе противоречие можно было бы считать более решающим, поскольку переоценка добра и благожелательности, взятая в целом, уже сама по себе представляется мне следствием декаданса, симптомом слабости, несовместимой с жизнью, направленной на восхождение и утверждение: в утверждении «да» отрицание и разрушение являются условием. – Я пока остановлюсь на психологии доброго человека. Чтобы оценить ценность какого-либо типа человека, нужно подсчитать цену его содержания – нужно знать условия его существования. Условием существования добра является ложь, иными словами, нежелание любой ценой увидеть, как устроена реальность в её основе, а именно, что она не может пробудить благожелательные инстинкты в любой момент, и ещё меньше – не может допустить вмешательства недальновидных, благожелательных рук в любой момент. Рассматривать любые чрезвычайные ситуации как возражение, как нечто, что должно быть упразднено, – это, по большому счёту, niaiserie par excellence, настоящая катастрофа по своим последствиям, удел глупости – почти такой же глупый, как желание отменить плохую погоду – возможно, из сострадания к бедным... В общей экономике ужасы реальности (в аффектах, в желаниях, в воле к власти) неизмеримо более необходимы, чем эта форма маленького счастья, так называемая «благость»; нужно быть даже снисходительным, чтобы допустить её, поскольку она коренится в инстинктивном обмане, где бы то ни было. У меня будет прекрасная возможность продемонстрировать крайне сверхъестественные последствия оптимизма, этого порождения homines optimi, для всей истории. Заратустра, первый, кто понял, что оптимист так же разлагается, как и пессимист, а возможно, и более вреден, говорит: Добрые люди никогда не говорят правды. Добро научило вас ложным берегам и безопасности; вы родились и укрылись во лжи добра. Всё в основе своей обманчиво и искажено добром. К счастью, мир не построен на инстинктах, так, что только добродушные стадные животные могут найти в нём своё узкое счастье. Требовать, чтобы каждый стал «хорошим человеком», стадным животным, голубоглазым, благожелательным, «прекраснодушным» – или, как желал бы мистер Герберт Спенсер, альтруистичным – значило бы лишить бытие [Dasein] его великого характера, значило бы кастрировать человечество и низвести его до жалкого китайского государства. – И именно это они и попытались сделать!... Именно это они называли моралью... В этом смысле Заратустра иногда называет добрых «последними людьми», иногда – «началом конца»; прежде всего, он воспринимает их как самый вредоносный тип людей, потому что они утверждают своё существование [Existenz] как за счёт истины, так и за счёт будущего.
Добрые – они не могут творить, они всегда начало конца –
– они распинают того, кто пишет новые ценности на новых скрижалях, они приносят будущее в жертву себе, они распинают всё человеческое будущее!
Добрые — они всегда были началом конца...
И какой бы вред ни причиняли клеветники мира сего, вред, причинённый добрыми, — самый губительный.
Добрые – они не могут творить, они всегда начало конца –
– они распинают того, кто пишет новые ценности на новых скрижалях, они приносят будущее в жертву себе, они распинают всё человеческое будущее!
Добрые — они всегда были началом конца...
И какой бы вред ни причиняли клеветники мира сего, вред, причинённый добрыми, — самый губительный.
>до жалкого китайского государства
этот момент крайне показателен, т.к. иллюстрирует, чему именно противостоит ницшевское начинание (и что хочет, как "царство", Заратустра)
(ср. состояние китайской империи в течение тысячелетий, - до и после внедрения европейских (или "западных") ценностей (и не только моральных ценностей, т.е. наук, искусств и т.д.))
О «царстве свободы». — Мы можем помыслить гораздо больше, чем можем сделать и пережить, — то есть наше мышление поверхностно и довольствуется поверхностью; более того, оно этого не замечает. Если бы наш интеллект развивался строго в соответствии с нашей силой [Kraft] и её применением, то во главе нашего мышления стоял бы принцип, согласно которому мы можем постичь лишь то, что можем сделать, — если такое понятие, как постижение, вообще существует. Жаждущему не хватает воды, но мысленные образы постоянно вызывают у него воду перед глазами, как будто нет ничего более легкого. Поверхностная и легко удовлетворяемая природа интеллекта не может постичь действительную, насущную потребность и чувствует себя в этом превосходящим. Он гордится тем, что может сделать больше, бежать быстрее, почти мгновенно достичь цели. И поэтому царство мыслей, в сравнении с царством действия, воли и опыта, кажется царством свободы, тогда как, как уже было сказано, это лишь царство поверхностности и довольства.
— «Загробная жизнь». Христианство столкнулось с идеей адских наказаний по всей Римской империи: многочисленные тайные культы с особым восторгом размышляли о ней, как о самом плодовитом яйце своего могущества. Эпикур, по мнению его сверстников, не считал ничего более великого, чем искоренить корни этой веры. Его триумф, ярче всего выраженный в устах мрачного, но светлого последователя его учения, римлянина Лукреция, наступил слишком рано — христианство взяло под свою особую защиту уже угасающую веру в подземные ужасы и поступило мудро! Как могло бы оно восторжествовать над популярностью культов Митры и Исиды без этого смелого захвата зрелого язычества! Так оно привлекло на свою сторону робких — самых стойких приверженцев новой веры! Евреи, как народ, цеплявшийся за жизнь и цеплявшийся за неё, подобно грекам, и даже больше, чем греки, мало интересовались этими идеями: окончательная смерть как наказание грешника, а не воскресение как высшая угроза – уже одно это оказывало достаточно сильное воздействие на этот странный народ, не желавший избавляться от своих тел, но, с утончённым египетским благоговением, надеявшийся сохранить их навечно. (Еврейский мученик, о котором мы читаем во Второй книге Маккавеев, не собирался отказываться от своих разорванных внутренностей: он хочет их при воскресении – это по-еврейски!) Идея вечных мучений была совершенно чужда ранним христианам; они считали себя искуплёнными «от смерти» и ожидали преображения со дня на день, а не смерти. (Какой странной, должно быть, показалась ожидающим первая смерть! Как смешались там изумление, ликование, сомнение, стыд, пыл! — поистине упрек великим художникам!) Павел не знал, что сказать о своем Спасителе лучше, чем то, что он открыл всем путь к бессмертию — он еще не верил в воскресение неискупленных; более того, в результате своего учения о неисполнимом законе и о смерти как следствии греха он подозревал, что в принципе никто (или очень немногие, и то по благодати и без заслуг) никогда не становился бессмертным; только теперь бессмертие начало открывать свои врата — и в конечном счете, даже для него, очень немногие будут избраны: как не могло не добавить высокомерие избранного. — В других местах, где стремление к жизни было не столь сильным, как у евреев и иудеохристиан, а перспектива бессмертия не обязательно казалась более ценной, чем перспектива окончательной смерти, это языческое и, однако, не совсем нееврейское добавление ада стало желанным инструментом в руках миссионеров: возникло новое учение о бессмертии даже грешников и неискупленных, учение о вечном проклятии, и оно оказалось сильнее ныне совершенно исчезающей идеи окончательной смерти. Только науке пришлось вернуть его, и она сделала это, одновременно отвергнув все остальные представления о смерти и о жизни после неё. Мы стали беднее на один интерес: «загробная жизнь» больше нас не касается! — невыразимое благословение, которое слишком недавнее, чтобы широко и повсеместно ощущаться как таковое. — И Эпикур снова торжествует!
— «Загробная жизнь». Христианство столкнулось с идеей адских наказаний по всей Римской империи: многочисленные тайные культы с особым восторгом размышляли о ней, как о самом плодовитом яйце своего могущества. Эпикур, по мнению его сверстников, не считал ничего более великого, чем искоренить корни этой веры. Его триумф, ярче всего выраженный в устах мрачного, но светлого последователя его учения, римлянина Лукреция, наступил слишком рано — христианство взяло под свою особую защиту уже угасающую веру в подземные ужасы и поступило мудро! Как могло бы оно восторжествовать над популярностью культов Митры и Исиды без этого смелого захвата зрелого язычества! Так оно привлекло на свою сторону робких — самых стойких приверженцев новой веры! Евреи, как народ, цеплявшийся за жизнь и цеплявшийся за неё, подобно грекам, и даже больше, чем греки, мало интересовались этими идеями: окончательная смерть как наказание грешника, а не воскресение как высшая угроза – уже одно это оказывало достаточно сильное воздействие на этот странный народ, не желавший избавляться от своих тел, но, с утончённым египетским благоговением, надеявшийся сохранить их навечно. (Еврейский мученик, о котором мы читаем во Второй книге Маккавеев, не собирался отказываться от своих разорванных внутренностей: он хочет их при воскресении – это по-еврейски!) Идея вечных мучений была совершенно чужда ранним христианам; они считали себя искуплёнными «от смерти» и ожидали преображения со дня на день, а не смерти. (Какой странной, должно быть, показалась ожидающим первая смерть! Как смешались там изумление, ликование, сомнение, стыд, пыл! — поистине упрек великим художникам!) Павел не знал, что сказать о своем Спасителе лучше, чем то, что он открыл всем путь к бессмертию — он еще не верил в воскресение неискупленных; более того, в результате своего учения о неисполнимом законе и о смерти как следствии греха он подозревал, что в принципе никто (или очень немногие, и то по благодати и без заслуг) никогда не становился бессмертным; только теперь бессмертие начало открывать свои врата — и в конечном счете, даже для него, очень немногие будут избраны: как не могло не добавить высокомерие избранного. — В других местах, где стремление к жизни было не столь сильным, как у евреев и иудеохристиан, а перспектива бессмертия не обязательно казалась более ценной, чем перспектива окончательной смерти, это языческое и, однако, не совсем нееврейское добавление ада стало желанным инструментом в руках миссионеров: возникло новое учение о бессмертии даже грешников и неискупленных, учение о вечном проклятии, и оно оказалось сильнее ныне совершенно исчезающей идеи окончательной смерти. Только науке пришлось вернуть его, и она сделала это, одновременно отвергнув все остальные представления о смерти и о жизни после неё. Мы стали беднее на один интерес: «загробная жизнь» больше нас не касается! — невыразимое благословение, которое слишком недавнее, чтобы широко и повсеместно ощущаться как таковое. — И Эпикур снова торжествует!
Основополагающая идея торгашеской культуры. — Сейчас во многом наблюдается возникновение общества, для которого торговля — такая же душа, как личное соперничество для древних греков и война, победа и справедливость для римлян. Купец умеет облагать налогом всё, не производя его, и, более того, облагать налогом в соответствии с потребностями потребителей, а не с собственными потребностями; «Кто и сколько потребителей умрёт?» — вот его главный вопрос. Теперь он применяет этот вид налогообложения инстинктивно и постоянно: ко всему, а значит, и к творениям искусств и наук, мыслителей, учёных, художников, государственных деятелей, народов и партий всей эпохи: он исследует спрос и предложение на всё, что создано, чтобы определить для себя ценность вещи. Это создало характер целой культуры, продуманный до мельчайших деталей и отлитый в каждой воле и способности: вот чем вы, люди следующего века, будете гордиться: если пророки актёрского класса правы, передайте это вам! Но я мало верю этим пророкам. Credat Judaeus Apella – если говорить об этом как Гораций.
>«Кто и сколько потребителей умрёт?»
должно быть: «Кто и сколько людей будут потреблять это?»
замечательная опечатка, причём даже не человеческой речи, а машинного перевода, - намёк Фрейду! (впрочем, как всегда)
>вид налогообложения
>тип оценки
>соперничество
>agon, т.е. состязание
>справедливость
>право
>Купец умеет облагать налогом всё, не производя его, и, более того, облагать налогом в соответствии с потребностями потребителей, а не с собственными потребностями.
>Торговец умеет все оценить, и притом оценить по нуждам потребителя, а не по своим личным нуждам.
>эпохи
>целому веку
>если пророки актёрского класса правы
>если правду говорят пророки торгового класса
>справедливость
>право
проблема, которую Ницше освещает особенно упорно: конец всякого права: когда все равны, никому уже не нужны «права»
Прогресс в моём понимании. — Я тоже говорю о «возвращении к природе», хотя это не регресс, а восхождение — в возвышенную, свободную, даже грозную природу и естественность, которая играет и которой позволено играть, великими задачами… Если выразиться аналогично: Наполеон был образцом «возвращения к природе», как я это понимаю (например, в rebus tacticis, и ещё в большей степени, как известно военным, в стратегических вопросах). — Но Руссо — куда он, собственно, хотел вернуться? Руссо, этот первый современный человек, идеалист и canaille в одном лице; нуждавшийся в моральном «достоинстве» для поддержания собственного облика; больной необузданным тщеславием и необузданным самопрезрением. Это чудовище, стоящее на пороге нового века, тоже хотело «возвращения к природе» — куда, позвольте спросить ещё раз, хотел вернуться Руссо? — Я всё ещё ненавижу Руссо во времена Революции: он — всемирно-историческое выражение этой двойственности идеалиста и черни. Кровавый фарс, с которым развернулась эта Революция, её «безнравственность» меня мало волнует: я ненавижу её руссоистскую мораль — так называемые «истины» Революции, которыми она до сих пор оперирует и склоняет на свою сторону всё мелкое и посредственное. Учение о равенстве!.. Но нет более ядовитого яда: ибо он, кажется, проповедуется как сама справедливость, в то время будучи — концом справедливости... «Равное равным, неравное неравным — вот истинное учение о справедливости: и, что из него следует, никогда не делать неравных равными». — Тот факт, что столь ужасные и кровавые вещи окружали это учение о равенстве, придавал этой «современной [modern] идее» par excellence своего рода славу и огненное сияние, так что Революция, как зрелище, соблазнила даже самые благородные умы. В конечном счёте, это больше не повод уважать её. — Я вижу только одного, кто чувствовал это так, как это должно быть, с чувством, с отвращением — Гёте…
>«Равное равным, неравное неравным — вот истинное учение о справедливости: и, что из него следует, никогда не делать неравных равными».
очевидное: если все равны, и нет более сильного, то и "спасения" будет ждать неоткуда (т.к. все равны, т.е. слабы; в случае неравенства "спасения" как понятие, - отсутствует, т.е. его никто не ждёт (надежда является своего рода пороком, как в Элладе (в силу наличия оракулов), - в этом случае, в силу трагического, т.е. дионисийского, миропознания (не героического, но сверх-героического)))
т.е. доктрина "спасения" исходит из мироощущения слабого, но при изменении мира в желаемое (христианство) сами возможности "спасения" будут искоренены (как и в случае Руссо, ничего хорошего не предвещается), и тем самым, будет искоренено и само христианство (например, в случае эпидемии или иной беды, для устранения которой неравенство необходимо)
NB. Отправная точка для познания т.н. "системы", самим Ницше, - желаемой, - учения стоицизма, Гераклита и Эмпедокла, с поправкой на "истины", высказанные в JGB, ZGM и GD. (Ницше брал у Платона только некоторое. Фукидид и Макиавелли в комментариях не нуждаются.)
но самое главное...
Aber was liegt daran?!
Aber was liegt daran?!
NB. Учитывая, что Ницше хвалит Россию за "как можно медленнее!": вряд ли бы он стал сострадать миллионам погибших во время двух мировых войн, но очевидно, что эти войны (особенно, на фоне заявлений "я знаю как лучше управиться" в поздних записях) не были бы предметом поощрения с его стороны (скорее, насмешки и издевательства, как всегда, - над немцами, прежде всего и, наверное, всегда, - именно над немцами).
Отсюда:
1) во-первых (далее идёт публично опасная точка зрения), фашисты восприняли его учение (ТГЗ нельзя понимать без A) неправильно, - они не смогли его прочесть,
2) во-вторых, хоть их методы могли бы быть порицаемы, самый главный эффект, который они выпустили в моду, - это акселерационизм, - и это притом, что учение Заратустры рассчитано на "тысячелетний Хазар", т.е. на вышеупомянутое "как можно медленнее!" (только с этой черты, т.е. последней части ТГЗ, становится ясно намерение всей "книги", и устраняется т.н. "бесчеловечный" смысл этих намерений (если их осуществлять "второпях", то бессмысленные страдания неизбежны, если не "ускорять" процесс, - то ... )),
3) в-третьих, проблема Ницше/Заратустры состоит в решениях, необходимых для человечества, - либо их будет принимать человечество/человек, - либо "природа" (случай/coincidence) примет их за человечество (отсюда столь высокая степень "брутализма", "римскости", - т.к. речь идёт о тысячелетних формациях и периодах, рассчитанных на долгое воплощение (о чём упоминается в A-57 и A-58)),
4) в-четвёртых, корректное чтение Заратустры неразрывно с идеей "длинного периода": ни одна из его речей не рассчитана на одно "воплощение" (т.е. одно государство, или одну церковь, или одну человеческую жизнь),
5) в-пятых, достаточное применение текста ТГЗ основывается на способности "сохранять власть над вещами" (см. в GD о Фукидиде): если человек следует идеалу/"эйдосу" (см. в GD о Платоне), - то он практически отказывается от власти (над объектом "реальность", или "мир", и т.д., - т.е. человечество передаёт власть над собой объекту, "платоновскому" (который, сугубо эпистемологически, не "заинтересован" (и не может быть заинтересован) в сохранении человечества (т.е. никак не связан с условиями жизни (или "ценностями") как человечества, так и "сверхчеловека", так и чего-то живого, т.е. субъекта))).
Отсюда:
1) во-первых (далее идёт публично опасная точка зрения), фашисты восприняли его учение (ТГЗ нельзя понимать без A) неправильно, - они не смогли его прочесть,
2) во-вторых, хоть их методы могли бы быть порицаемы, самый главный эффект, который они выпустили в моду, - это акселерационизм, - и это притом, что учение Заратустры рассчитано на "тысячелетний Хазар", т.е. на вышеупомянутое "как можно медленнее!" (только с этой черты, т.е. последней части ТГЗ, становится ясно намерение всей "книги", и устраняется т.н. "бесчеловечный" смысл этих намерений (если их осуществлять "второпях", то бессмысленные страдания неизбежны, если не "ускорять" процесс, - то ... )),
3) в-третьих, проблема Ницше/Заратустры состоит в решениях, необходимых для человечества, - либо их будет принимать человечество/человек, - либо "природа" (случай/coincidence) примет их за человечество (отсюда столь высокая степень "брутализма", "римскости", - т.к. речь идёт о тысячелетних формациях и периодах, рассчитанных на долгое воплощение (о чём упоминается в A-57 и A-58)),
4) в-четвёртых, корректное чтение Заратустры неразрывно с идеей "длинного периода": ни одна из его речей не рассчитана на одно "воплощение" (т.е. одно государство, или одну церковь, или одну человеческую жизнь),
5) в-пятых, достаточное применение текста ТГЗ основывается на способности "сохранять власть над вещами" (см. в GD о Фукидиде): если человек следует идеалу/"эйдосу" (см. в GD о Платоне), - то он практически отказывается от власти (над объектом "реальность", или "мир", и т.д., - т.е. человечество передаёт власть над собой объекту, "платоновскому" (который, сугубо эпистемологически, не "заинтересован" (и не может быть заинтересован) в сохранении человечества (т.е. никак не связан с условиями жизни (или "ценностями") как человечества, так и "сверхчеловека", так и чего-то живого, т.е. субъекта))).
Итого: сохранение условий жизни человечества сопряжено с ростом власти над слишком человеческим (например, "Цирцеей всех философов"; это включает в себя и боль, и страх (который сам по себе есть ощущение боли, т.е. страдание); иначе власть отдаётся очередному "Прометею" случайности).
(Проблема: "рабы" не желают нести ответственность за необходимости (быть виноватыми). Последние неизбежны, и остаться "святым", в этом случае, - значит, допустить страдания, как человека, так и человечества. Но желающий устранить все страдания должен был бы взять на себя всю вину, которая неизбежна и даже необходима, - и всё ради цели устранения всех страданий.)
– кто должен быть властелином [господином; der Erde Herr] земли [человеческой, слишком человеческой ["человеческое будущее"/"человек"]]? Кто скажет: "Отныне так вы будете течь, большие и малые реки!"?
Lerntet ihr nun mein Lied? Erriethet ihr, was es will? Wohlan! Wohlauf! Ihr höheren Menschen, so singt mir nun meinen Rundgesang!
Singt mir nun selber das Lied, dess Name ist „Noch ein Mal“, dess Sinn ist „in alle Ewigkeit!“, singt, ihr höheren Menschen, Zarathustra’s Rundgesang!
Singt mir nun selber das Lied, dess Name ist „Noch ein Mal“, dess Sinn ist „in alle Ewigkeit!“, singt, ihr höheren Menschen, Zarathustra’s Rundgesang!
Заратустрин хоровод
"Хоровод" это Дугин. Не путай.
NB. В формуле "дионисийского" у Ницше есть "Да" и "Нет" (одновременно). Проблема технического характера заключается в том, что это, в математическом смысле, вычисление без нулевой точки отсчёта. Другими словами, есть функция принятия, есть отрицания, но нет функции игнорирования (говоря метафорически: "буддизма"), т.е. нейтрального отношения по отношению к объекту, относительно которого выносится решение "Да"/"Нет". (Точно такая же ошибка присутствует в схеме ТПО/ACT в ключевой диаграмма "Choice point", представленной на рисунке.)
Другими словами, перефразируя: нет функции "подвешивания". Нет способа не просто отложенного решения, но решения сугубо нейтрального (т.е. оно не заложено в самой схеме, хоть и как идея присутствует в афоризме про "архитектуру", в GD). Нет функции/решения "никак": nil admirari.
Другими словами, перефразируя: нет функции "подвешивания". Нет способа не просто отложенного решения, но решения сугубо нейтрального (т.е. оно не заложено в самой схеме, хоть и как идея присутствует в афоризме про "архитектуру", в GD). Нет функции/решения "никак": nil admirari.
(по ницшевской логике это следует из отрицания того, что распадается, и утверждения того, что становится, но проблематика заключается в том, что само распадающееся и становящееся прежде всего является чем-то нейтральным, вне зависимости от того, приятно оно или приносит боль/страдание (решение относительно объекта не зависит от того, какие ощущения он вызывает, или какую пользу приносит, и т.д.), и как таковое, "Да" не требует (как не-реифицированная субстанция, субстанция-не-субстанция), - но самая важная проблематика заключается в отсутствии нуля в логике числа этой формулы "утверждения")
> гуанитарий заигрывает с математикой
Самокритично.
Аналогично (в смысле "континуальный"): неприязнь ("прикладная физиология") Ницше к "бесконечной мелодии" Вагнера, монотонотеизм. Вероятно, и подобный звук/мелодия/смысл есть нечто, что Ницше не по вкусу. (Подобные стили в современности: drone, ambient, и т.д.; вероятно, отсюда следует и "риторика", т.е. содержание его логики, то есть: музыка.)
>монотонотеизм
>к монотонотеизму
Но также: "монотонотеизм" самого Ницше в смысле не-изменяемости положений его философии ("стагнации").
(Как таковая, реакция "никак" у Ницше присутствует, - но только у "позднего": Мой вкус, являющий собой, должно быть, противоположность снисходительного вкуса, и здесь далек от того, чтобы всему без разбора говорить Да: он вообще неохотно говорит Да, охотнее Нет, а больше всего предпочитает ничего не говорить… Это относится к целым культурам, это относится к книгам, – это относится также к местностям и ландшафтам. (и Даже все то, чем он не является, становится для него несмотря на это чистым наслаждением.)
Этот нюанс отношения к "Да" и "Нет" теряется за остальными (как и множество других нюансов логики Ницше, которые зачастую описываются лишь мельком, "походя", двумя-тремя словами, и не повторяясь).
Поэтому необходимо этот момент извлекать "наружу" ещё до того, как предпринимается интерпретация ницшевского oeuvre. Иначе результат будет отличаться от того, как её видел сам Ницше (только в виде "Ибо «видимость» означает здесь плюс еще одну реальность, но только прошедшую отбор, усиленную, скорректированную…" т.е. через дискретность оптики понимания, а не непрерывность [функции слева и справа (из чего обычно следует ничто иное, как геноцид и фашизация, - т.е. кретинизм, "натуральный")], другими словами: явную ошибочность, т.е. более слабую версию интерпретации. (Отсюда, совершенно очевидное: философия Ницше неразрывно связана с музыкой.))
И ещё раз: фраза "Ницше - это соломенное чучело / конструкция" есть попытка подрыва ницшевского начинания. То есть: отрицание его философии.
(всё это - в смысле и в пользу фразы "как можно медленнее!", т.е. против нигилизма (что в себя включает и акселерационизм, и не только - акселерацию...))
"Проблема Сократа"
– Сократ был недоразумением
– анархия в инстинктах
– самообман со стороны философов и моралистов, будто они уже тем выходят из décadence, что объявляют ему войну
– Разум = добродетель = счастье
NB. Формула "aristocratic value equation" (ZGM-I-7): хороший = благородный = могущественный = прекрасный = счастливый = любимый Богом
– Сократ был недоразумением
– анархия в инстинктах
– самообман со стороны философов и моралистов, будто они уже тем выходят из décadence, что объявляют ему войну
– Разум = добродетель = счастье
NB. Формула "aristocratic value equation" (ZGM-I-7): хороший = благородный = могущественный = прекрасный = счастливый = любимый Богом
(также: ложное положение, будто бы Πολιτεία/Сократ заинтересованы в просвещении и распостранении образования: из проекта Платона ясно видно, что образование подконтрольно философам: как раз-то греческий без-сократовский полис также противостоит образованию граждан, но т.к. ἀρετή неразывна от ἀγών и власти, - то образование ради конкуренции и состязания ("воли к власти"), в случае без-сократовского полиса, становится неизбежной данностью, - а в случае Платона этого нет)
"Чтобы жить в одиночестве, надо быть зверем или богом, говорит Аристотель. Тут не учтен третий случай: надо быть и тем и другим – философом…"
– В наше время познающий легко может почувствовать себя животным превращением божества. «Где древо познания, там всегда рай» - так вещают и старейшие и новейшие змеи. (Брюхо служит причиной того, что человеку не так-то легко возомнить себя Богом.)
NB. "Боги философствуют": это следует из факта, что "Дионис" - философ.
Говоря простыми словами: жрец/теолог является меньшей формой философа. "Жрец/теолог" (а также "полу-жрец", моральный философ), - есть тот, кто проповедует политику (определённой морали). "В себе" его действия не являются доказательством существования божества, - они только "отражают" философское содержание "жреческой" доктрины.
Другими словами: вера < познание. (И следовательно, это переворачивает ответ Сократа ("боги не философствуют": монотонотеизм, "бытие" ("Я")) наизнанку, - как это и должно было быть: "боги" философствуют, т.е. становятся.)
Боги насмешливы: по-видимому, даже священнодействуя, они не могут удержаться от смеха.
– В наше время познающий легко может почувствовать себя животным превращением божества. «Где древо познания, там всегда рай» - так вещают и старейшие и новейшие змеи. (Брюхо служит причиной того, что человеку не так-то легко возомнить себя Богом.)
NB. "Боги философствуют": это следует из факта, что "Дионис" - философ.
Говоря простыми словами: жрец/теолог является меньшей формой философа. "Жрец/теолог" (а также "полу-жрец", моральный философ), - есть тот, кто проповедует политику (определённой морали). "В себе" его действия не являются доказательством существования божества, - они только "отражают" философское содержание "жреческой" доктрины.
Другими словами: вера < познание. (И следовательно, это переворачивает ответ Сократа ("боги не философствуют": монотонотеизм, "бытие" ("Я")) наизнанку, - как это и должно было быть: "боги" философствуют, т.е. становятся.)
Боги насмешливы: по-видимому, даже священнодействуя, они не могут удержаться от смеха.
(ср.: Plato contra Homer)
>"боги" философствуют, т.е. становятся
исходя из модуса ["ядра"], раскрывается тема
(случай аскетического идеала: Бог [тема, "содержание"] это nothingness, модус (скрываемый содержанием): это воля, в этом случае: к само-отрицанию (к ничто как цели); другой фразой: что стоит за данными философскими (или религиозными) высказываниями? ("at what morality is it (or is he –) aimed?"))
>"боги" философствуют
что "в себе" и есть практическое определение понятия "воля к власти"...
Мне жаль всего минувшего, ибо вижу я, что оно предано, – предано духу, милости и безумию каждого нового поколения, которое приходит и все, что было, перетолковывает так, чтобы стало оно мостом ему!
Может явиться великий тиран, коварный враг, который подвергнет насилию и принуждению все прошлое по произволу своему, пока не станет оно для него мостом, и знамением, и криком петуха, и глашатаем.
Но вот другая опасность и предмет страдания моего: память черни не идет дальше деда, а с дедом и время прекращается.
Так предается забвению все прошлое: ибо может статься, что толпа некогда будет господствовать, и время потонет в мелкой воде.
Поэтому, братья мои, нужна новая аристократия, враждебная толпе и всякой тирании, аристократия, которая снова напишет слово "благородный" на новых скрижалях.
Много нужно благородных и многосторонним должно быть благородство их, чтобы могли они составить аристократию! Или, как сказал я однажды: "В том и божественность, что есть боги, но нет никакого Бога!".
NB. Изначально единые афоризмы (в записи представлено как один афоризм, а не два, к тому же разнесённых в разные разделы): о Gemeinheit и кантовской sensus assoupire (правомерно тогда считать практически все афоризмы, хотя бы в пределах одной книги, "изначально едиными" (напоминает метафору "Диониса" как разорванного на части)).
(Действительно, вместе эти афоризмы выглядят самой что ни на есть критикой пресловутой „Vermöge eines Vermögens“, понимая что "синтетические суждения априори" есть всего лишь опознавательно-семиотическая система "сигналирования", коммуникации, т.е. Gemeinheit. Что не значит, что таковые суждения, как и "вещь в себе", действительно есть.)
(Действительно, вместе эти афоризмы выглядят самой что ни на есть критикой пресловутой „Vermöge eines Vermögens“, понимая что "синтетические суждения априори" есть всего лишь опознавательно-семиотическая система "сигналирования", коммуникации, т.е. Gemeinheit. Что не значит, что таковые суждения, как и "вещь в себе", действительно есть.)
Il jettera peut-être, un jour ou l’autre, la science dans des voies nouvelles.
Qui, ton philosophe apprécié?
لا انت.
"Проблема Сократа."
–
1884. 25[56]
«Разум ведёт себя как все рабы: он презирает миролюбивых господ и служит тирану. В борьбе с сильными эмоциями он бросает нас на произвол судьбы; он защищает нас лишь от мелких аффектаций.»
–
1884. 25[56]
«Разум ведёт себя как все рабы: он презирает миролюбивых господ и служит тирану. В борьбе с сильными эмоциями он бросает нас на произвол судьбы; он защищает нас лишь от мелких аффектаций.»
аналогично, на эту же тему: FW-372 по FW-377 (FW-375 явно указывает на "замедленные темпы" и отсутствие вящей акселерации, как и следующий пассаж "А в чем проявляется в сущности удачность! ... Он инстинктивно собирает из всего, что видит, слышит, переживает, свою сумму: он сам есть принцип отбора, он многое пропускает мимо. ... Он реагирует на всякого рода раздражения медленно, с тою медленностью, которую выработали в нем долгая осторожность и намеренная гордость, - он испытывает раздражение, которое приходит к нему, но он далек от того, чтобы идти ему навстречу." (а FW-374, "Наше новое «бесконечное»" разъясняет проблемный характер "ускорения" (хотя бы в том, что внутри мира бесконечных интерпретаций "ускорение" равно безумие, т.к. "ускоряться" можно до бесконечности, т.е. это затея, по сравнению с затеями долговременными, довольно бессмысленная (аскетическая))))
NB. JGB-36, "везде ли, где мы признаем «действия», воля действует на волю" следует также читать как "везде ли, где мы признаем «действия», власть действует на власть".
"Unschuld ist das Kind und Vergessen, ein Neubeginnen, ein Spiel, ein aus sich rollendes Rad, eine erste Bewegung, ein heiliges Ja-sagen.
Ja, zum Spiele des Schaffens, meine Brüder, bedarf es eines heiligen Ja-sagens: seinen Willen will nun der Geist, seine Welt gewinnt sich der Weltverlorene."
NB. Вместо "отрицания мира" (подобно Греле), - миросозидание/миротворение, даже в случае "потерянности для мира" или "выхода из мира" (в смысле श्रमण или фигуры "одиночного мореплавателя" ("затворения") Греле). (Отсюда понятнее и начало ТГЗ, и "Verschenke dich selber erst, oh Zarathustra!" последнего дифирамба. И на фоне понятий Греле и श्रमण понятно, что такое "мир" (т.е. чем он описывается, ограничивается и т.д. - где он "заканчивается" "территориально").)
Ja, zum Spiele des Schaffens, meine Brüder, bedarf es eines heiligen Ja-sagens: seinen Willen will nun der Geist, seine Welt gewinnt sich der Weltverlorene."
NB. Вместо "отрицания мира" (подобно Греле), - миросозидание/миротворение, даже в случае "потерянности для мира" или "выхода из мира" (в смысле श्रमण или фигуры "одиночного мореплавателя" ("затворения") Греле). (Отсюда понятнее и начало ТГЗ, и "Verschenke dich selber erst, oh Zarathustra!" последнего дифирамба. И на фоне понятий Греле и श्रमण понятно, что такое "мир" (т.е. чем он описывается, ограничивается и т.д. - где он "заканчивается" "территориально").)
Wer die Menschen einst fliegen lehrt, der hat alle Grenzsteine verrückt; alle Grenzsteine selber werden ihm in die Luft fliegen, die Erde wird er neu taufen — als „die Leichte.“
— это переопределяет само понятие "территориальности" (его содержание, т.е. миро-творящий особенным образом переопределяет мир... так, что он становится доступным каждому (слом самих границ "территориальности" "мира", - это уже победа над "духом тяжести" (когда как восстание подобное тому, что делает Греле, возможно, только усиливает его границы, но не устраняет: Наносим ли мы, имморалисты, ущерб добродетели? – Столь же мало, как анархисты – государям: с тех пор, как в них начали стрелять, они снова крепко засели в своих тронах. Мораль: нужно стрелять в мораль. - этот факт критичен как в случае и श्रमण, и Греле, т.к. последние только дублируют мир (на тех же либо схожих принципах), речь же Заратустры указывает на другой метод, меняющий сам принцип/метод конструирования/конципирования мира ("светского"; например, "величественных моральных зданий"))))
Заратустра ничего не ждёт (amor fati), - следовательно, он ничем не "давит" ("ты должен!", "сверхдракон"). Мораль задаёт границы действительности: чтобы их сломить (но и чтобы научить уважать границу, т.е. мораль), - нужно преподать имморальность (которая является условием для введения любой морали, "pia fraus").
"Только там, где есть жизнь, есть и воля: но не воля к жизни – воля к власти! Так учу я тебя.
Многое ценит живущий выше, чем жизнь; но и в самой оценке этой говорит воля к власти!"
— не означает, что жизнь важнее чем власть (в своей основе они реальны, следовательно, прочно связаны: жизнь без власти не бывает, как и власть без вымысла, лжи и иллюзии, следовательно, невозможно обратное: воля к истине как воля к жизни (поскольку это противоречит заданному диалектикой выводу); следовательно, вся жизнь покоится на основании власти, следовательно, жизнь и есть воля[/стремление] к власти (следовательно, необходимость атаки на "дух тяжести" (дух "необходимости")))
следовательно, жизнь есть ничто иное как самое власть, т.е. "тело", т.е. "Самость": следовательно, реализация власти "Само[сти]" равносильна расширению сферы власти и реализации действительно имеющейся власти тела (в противном случае это ведёт к decadence, а будучи вложенным в ценности: к нигилизму и жизнеотрицанию (отрицанию и бытия, и действительности))
Многое ценит живущий выше, чем жизнь; но и в самой оценке этой говорит воля к власти!"
— не означает, что жизнь важнее чем власть (в своей основе они реальны, следовательно, прочно связаны: жизнь без власти не бывает, как и власть без вымысла, лжи и иллюзии, следовательно, невозможно обратное: воля к истине как воля к жизни (поскольку это противоречит заданному диалектикой выводу); следовательно, вся жизнь покоится на основании власти, следовательно, жизнь и есть воля[/стремление] к власти (следовательно, необходимость атаки на "дух тяжести" (дух "необходимости")))
следовательно, жизнь есть ничто иное как самое власть, т.е. "тело", т.е. "Самость": следовательно, реализация власти "Само[сти]" равносильна расширению сферы власти и реализации действительно имеющейся власти тела (в противном случае это ведёт к decadence, а будучи вложенным в ценности: к нигилизму и жизнеотрицанию (отрицанию и бытия, и действительности))
Что хорошо? - Всё, что повышает в человеке чувство власти, волю к власти, самую власть.
— смена ценностных суждений должна приводить к расширению/росту [сферы] власти (либо её не-"угасанию", не-упадку (в смысле афоризмов FW-120 "Здоровье души" и FW-382 "Великое здоровье"))
— смена ценностных суждений должна приводить к расширению/росту [сферы] власти (либо её не-"угасанию", не-упадку (в смысле афоризмов FW-120 "Здоровье души" и FW-382 "Великое здоровье"))
(последние напрямую связаны с Ὀδύσσεια, т.е. власть и расширение сферы власти возможно не только в области истинности, но и не-истинности, видимости, лжи (последнее называется искусством, первое - наукой; отсюда понятие "художник" (пример: Гомер (вместо Платона)) как его употребляет Ницше (а не в смысле нацистско-фашистской-акселерационной Machenschaft): как нечто, способствующее жизни, а не только её условиям): жизнь, а не nothingness, должна снова и снова становиться наново интересной (и больше тут действительно нечего сказать, так как это практически определяет принцип вечного возвращения))
философы должны не ограничивать себя бессмысленными критериями (например, критерием истинности суждения; в этом они и получают доступ к "дионисийскому", как искусители)
Нужно расставаться с жизнью, как Одиссей с Навсикаей, - более благословляющим, нежели влюбленным.
Наткнулся на небольшое интервью братьев Коэн (режиссёров) и они выступают как бы против сериалов, говоря о том, что они не заканчиваются
Тут надо прочувствовать, потому что можно упустить мысль, сказав "Ну, вообще-то заканчиваются". Вот отрывок:
>The thing about TV series that I don’t understand and I think is hard for both of us to get our minds around is, you know, feature films have a beginning, a middle and an end, but open-ended stories have a beginning and a middle — and then they’re beaten to death until they’re exhausted and die. They don’t actually have an end. And thinking about that in the context of a story is rather alien to the way we imagine these things
>TV shows have beginning, a middle, a middle, a middle, until the whole things dies of exhaustion
В сериалах с живыми актёрами это не так остро ощущается, потому что они стареют на наших глазах, но всё равно уже тут можно зацепиться. Но в анимационных сериалах это острее. Помедитировал над этим мнением и вдруг почувствовал, что в них можно почувствовать что-то такое даже демоническое. Эти нарисованные персонажи скачут, скачут, скачут и скачут, не зная усталости. Они могут скакать 30 лет, могут все 100. Они переживут тебя, твоих детей и внуков
Можешь ли ты как-то подумать над этим или что сказал бы Ницше? Это хорошо, в целом, это такое бессмертие, неутомимая жизнь, может это движение в сторону человека - это бессмертие и бесконечная энергия. Но мне показалось, что в этом нет трагедии (делающей человека человеком?). Это как раз существование ради существования? Да, это жизненная энергия, это бессмертие, но оно "ни к чему" (не приводит?..). Бесконечный мультсериал с бессмертными нестареющими героями (возьми любой - тех же "Симпсонов")... хм, эти герои, их бессмертие и энергия (но без трагедии? потому что им не нужно меняться, они "уже") - это хорошо, это образец/будущее или наоборот это ловушка, провал и в этом плане, возвращаясь к цитате, человек должен ровняться на кино (трагедию?) с началом, серединой и концом?
Вопрос наверное странноватый и экспериментальный, потому если не будет желания отвечать, ничего страшного
Тут надо прочувствовать, потому что можно упустить мысль, сказав "Ну, вообще-то заканчиваются". Вот отрывок:
>The thing about TV series that I don’t understand and I think is hard for both of us to get our minds around is, you know, feature films have a beginning, a middle and an end, but open-ended stories have a beginning and a middle — and then they’re beaten to death until they’re exhausted and die. They don’t actually have an end. And thinking about that in the context of a story is rather alien to the way we imagine these things
>TV shows have beginning, a middle, a middle, a middle, until the whole things dies of exhaustion
В сериалах с живыми актёрами это не так остро ощущается, потому что они стареют на наших глазах, но всё равно уже тут можно зацепиться. Но в анимационных сериалах это острее. Помедитировал над этим мнением и вдруг почувствовал, что в них можно почувствовать что-то такое даже демоническое. Эти нарисованные персонажи скачут, скачут, скачут и скачут, не зная усталости. Они могут скакать 30 лет, могут все 100. Они переживут тебя, твоих детей и внуков
Можешь ли ты как-то подумать над этим или что сказал бы Ницше? Это хорошо, в целом, это такое бессмертие, неутомимая жизнь, может это движение в сторону человека - это бессмертие и бесконечная энергия. Но мне показалось, что в этом нет трагедии (делающей человека человеком?). Это как раз существование ради существования? Да, это жизненная энергия, это бессмертие, но оно "ни к чему" (не приводит?..). Бесконечный мультсериал с бессмертными нестареющими героями (возьми любой - тех же "Симпсонов")... хм, эти герои, их бессмертие и энергия (но без трагедии? потому что им не нужно меняться, они "уже") - это хорошо, это образец/будущее или наоборот это ловушка, провал и в этом плане, возвращаясь к цитате, человек должен ровняться на кино (трагедию?) с началом, серединой и концом?
Вопрос наверное странноватый и экспериментальный, потому если не будет желания отвечать, ничего страшного
Вам предлагается думать, что ерою произведения столько лет, сколько сказано в произведении. Каждый раз, в каждой серии. Они не безсмертны. Не надо проламывать четвертую стену головой. Ровно в той же мере демонична Татьяна Ларина.
На каком языке читать? Какие переводы норм? Без особых проблем могу читать на русском и английском. Немецкий у меня очень хреновый, но я в процессе его улучшения. Перевод вроде как херит поэтический гений сабжа, но на то чтоб немецкий доучить до нормального уровне уйдет нефигово так времени.
Всё постилось в треде несколько раз
Nietzsche’s On the Genealogy ofMoruls is a perfect psychological
readout of the dominant subjectivity of virtual reality
Man has often had enough, there are actual epidemics of having had
enough (as around 1348, at the time of the dance of death); but even this
nausea, this weariness, this disgust with himself--all this bursts from
him with such violence that it becomes a new fetter.
Where does it come from, this sickliness? For man is more sick,
uncertain, changeable, indeterminate than any other animal, there is
no doubt of that-he is the sick animal; how does that come about?
Certainly he has dared more, done more new things, burned more and
challenged fate more than all other animals put together; he is the great
experiment with himself, disconnected, insatiable, wrestling with
animals, nature and God for ultimate dominion--he, still unvanquished,
eternally directed towards the future whose own restless energies
never leave him in peace, so that his future digs like a spur into the flesh
to every point-how can such a courageous and rightly endowed
animal not also be the most imperilled, the most chronically and
profoundly sick of all animals.
I only wish I were someone else, sighs that glance; but there is no
hope of that. I am who I am: how could I ever get free of myself?
And yet--I am sick of myself.
F. Nietzsche, On the Genealogy of Morals
readout of the dominant subjectivity of virtual reality
Man has often had enough, there are actual epidemics of having had
enough (as around 1348, at the time of the dance of death); but even this
nausea, this weariness, this disgust with himself--all this bursts from
him with such violence that it becomes a new fetter.
Where does it come from, this sickliness? For man is more sick,
uncertain, changeable, indeterminate than any other animal, there is
no doubt of that-he is the sick animal; how does that come about?
Certainly he has dared more, done more new things, burned more and
challenged fate more than all other animals put together; he is the great
experiment with himself, disconnected, insatiable, wrestling with
animals, nature and God for ultimate dominion--he, still unvanquished,
eternally directed towards the future whose own restless energies
never leave him in peace, so that his future digs like a spur into the flesh
to every point-how can such a courageous and rightly endowed
animal not also be the most imperilled, the most chronically and
profoundly sick of all animals.
I only wish I were someone else, sighs that glance; but there is no
hope of that. I am who I am: how could I ever get free of myself?
And yet--I am sick of myself.
F. Nietzsche, On the Genealogy of Morals
>Вопрос наверное странноватый и экспериментальный, потому если не будет желания отвечать, ничего страшного
Ницшеве, это ты написал? Необычно читать что-то подобное от тебя, просто прости уж, не в обиду но своей манерой письма и активным постингом в треде, ты на бота чем-то похож.
Касательно же самого вопроса; в сериалах по типу Симпсонов проблема не столько в самой по себе их бесконечности, а в отсутствии качественных изменений и перемен, сюжет никуда не двигается, этакий День Сурка только в отличии от оригинального Дня Сурка представь что помимо событий за день, у героz ещё ,s обнулялась и память.
"Так говорил Заратустра" Антоновским с правками Свасьяна переведен очень хорошо. В издании собрания сочинений 2007 г. на мой взгляд этот перевод был испорчен. По другим текстам не могу сказать, что они переведены хорошо, но наверное и не настолько плохо, чтобы прям нельзя читать и надо читать на английском (ну в Ecce Homo и Антихристе несколько раз не нравились выборы переводчиков, опять же в изд. 2007). Но на английском наверное почти всегда безопаснее. А Заратустра как полу-поэтический текст мне именно в русском нравится, это какой-то старорежимный масон переводил (Антоновский т.е.).
Еще могу сказать что Свасьян специфически переводит стихи. Часто хорошо и тонко передает смысл, но выглядят они иногда как-то кринжевато...
Тут есть параллельные тексты на немецком+русском https://apoliteia.ru/nietzsche
Можно читать на русском и если возникают какие-то подозрения, смотреть в английский или диплом немецкий переводить
Есть ли схожесть между искусством и метафизикой?
Схожи ли голова и жопа? Схож ли мозг с ЖКТ? Схож ли ОП и его отец?
>Короче, Ницше не антропоцентрист, но жизнецентрист.
>верховной инстанцией поставлена "жизнь" как вполне себе метафизическое понятие, которым отмеряются любые другие понятия, и наука и истина
>"ценность жизни не может быть установлена"? Потому что мы аксиоматически установили ценностью ценностей "жизнь"
>
>восходящая жизнь / вырождение
Ecce Homo (последняя книга):
Чтобы оценить, чего стоит тот или иной тип человека, надо подсчитать цену, в которую обходится его поддержание, — надо знать его условия существования... В великой экономии целого (der grossen Ökonomie des Ganzen) ужасы реальности (в аффектах, желаниях, в воле к власти) в неизмеримой степени более необходимы, чем эта форма маленького счастья, так называемая «доброта».
Веселая наука (книга до Заратустры, самое начало первой части):
Каким бы взглядом, добрым или злым, ни смотрел я на людей, я нахожу их всегда поглощенными одной задачей, всех и каждого в отдельности: делать то, что способствует сохранению рода человеческого...
Даже вреднейший человек есть, быть может, все еще полезнейший в том, что касается сохранения рода...
Ненависть, злорадство, хищность, властолюбие и что бы еще ни называлось злым принадлежат к удивительной экономии сохранения рода...
Для Ницше цель всего, всякой этики и любой заумной философской спекуляции (об этом дальше в этом месте Веселой науки) — "интересы целого" и "сохранение рода" пусть сохранение жизни, пусть сохранение какого-то общего даже над-жизненного порядка (интересы космоса, откуда "космополиты")?
Осознавали ли это французские интерпретаторы Ницше 20 века? Осознает ли это хоть кто-то на Западе, используя слово "сверхчеловек" (в значении "делающий что хочу", "единственный и его causa sui")?
---
Другой вопрос: насколько охотно Ницше в это верит, и почему он к этому пришел, и почему он так громко об это верещит, извините (будто пытаясь убедить в первую голову самого себя)
>«Доверие к жизни исчезло; жизнь сама стала проблемой».
>«Взгляд на сверхчеловека, который утверждает жизнь. Я и сам пытался ее утверждать — увы!»
>пикр
Истина и жизнь имеют абсолютно разные пути! Как, Шопенгауэр был сильнее?
>Ведь сколько силы имеет человек, настолько он может осмелиться в продвижении к истине. Познавать, говорить «да» реальности — это такая же необходимость для сильного, как для слабого, инспирированного слабостью, — трусить и бежать от реальности: в «идеал»... Слабые не вольны познавать: décadents нужна ложь — она составляет одно из условий их существования.
>Шопенгауэр, как философ, был первым сознавшимся и непреклонным атеистом, какой только был у нас, немцев: его вражда к Гегелю имела здесь свою скрытую причину. Небожественность бытия считалась им чем-то данным, непосредственным, непререкаемым; он всякий раз терял свою рассудительность философа и впадал в гнев, когда замечал в ком-либо колебания и изворотливость в этом пункте. Здесь лежит вся его правдивость: безусловно честный атеизм оказывается как раз предпосылкой его постановки проблемы, как некая окончательно и тяжко достигнутая победа европейской совести, как чреватый последствиями акт двухтысячелетнего приучения к истине, которая в завершение запрещает себе ложь в вере в Бога… Очевидно, что, собственно, одержало победу над христианским Богом: сама христианская мораль, все с большей строгостью принимаемое понятие правдивости, утонченность исповедников христианской совести, переведенная и сублимированная в научную совесть, в интеллектуальную чистоплотность любой ценой.
>Ведь сколько силы имеет человек, настолько он может осмелиться в продвижении к истине. Познавать, говорить «да» реальности — это такая же необходимость для сильного, как для слабого, инспирированного слабостью, — трусить и бежать от реальности: в «идеал»... Слабые не вольны познавать: décadents нужна ложь — она составляет одно из условий их существования.
>Шопенгауэр, как философ, был первым сознавшимся и непреклонным атеистом, какой только был у нас, немцев: его вражда к Гегелю имела здесь свою скрытую причину. Небожественность бытия считалась им чем-то данным, непосредственным, непререкаемым; он всякий раз терял свою рассудительность философа и впадал в гнев, когда замечал в ком-либо колебания и изворотливость в этом пункте. Здесь лежит вся его правдивость: безусловно честный атеизм оказывается как раз предпосылкой его постановки проблемы, как некая окончательно и тяжко достигнутая победа европейской совести, как чреватый последствиями акт двухтысячелетнего приучения к истине, которая в завершение запрещает себе ложь в вере в Бога… Очевидно, что, собственно, одержало победу над христианским Богом: сама христианская мораль, все с большей строгостью принимаемое понятие правдивости, утонченность исповедников христианской совести, переведенная и сублимированная в научную совесть, в интеллектуальную чистоплотность любой ценой.
Выпишу специально 3 пик, чтобы поразились очевиднейшей амбивалентности мыслителя (кстати он сам об этом писал: «взирающим на мир тем двойственным взором, который бывает присущ всякому великому познанию», Doppelblick in die Welt sehend)
великое сохранение вида и "видик" (надо же еще такое слово придумать)
Новое исходное ощущение: наша окончательная бренность. — Прежде пытались обрести ощущение величия человеческого рода, указывая на его божественное происхождение, нынче этот путь перекрыт, ведь у его порога стоит обезьяна (вкупе с иным мерзким зверьем) и понимающе скалит зубы, как бы говоря: «В этом направлении дальше ходу нет!». И вот теперь предпринимается попытка идти в противоположном направлении: а путь, по которому идет человечество, должен служить доказательством его величия и кровной связи с божественным началом. Увы, и тут ничего не выходит! В конце этого пути стоит урна с прахом последнего человека и могильщика (с надписью «nihil humant а те alienum puto»). До каких высот ни развилось бы еще человечество (а в конце оно, может статься, и вовсе окажется ниже, чем в начале!), для него не существует перехода в чин более высокий, так же как муравей и уховертка в конце своего «земного пути» не поднимутся до кровной связи с богами и до вечности. Становление волочит за собою все уже ставшее: с какой стати для одной планетки и для одного видика должно делаться исключение из правил этой вечной комедии! Долой такие сантименты!
(Утренняя заря 1881)
В видике т.н. Sarkasmus звучит, а в величии рода etc видна горделивая поза больного.
>Шопенгауэр, как философ, был первым сознавшимся и непреклонным атеистом, какой только был у нас, немцев
Блин я расширенную цитату забыл. Тут еще самая мякотка с "экономией целого" в конце, про Deutschland Über Alles.
Ясно, что на самом деле тут нет противоречия, и в "видике" нет — Ницше действительно просто на стороне широкой жизни (шире видика), а точнее еще более широко — воли к власти ("Нет никакой другой физической, динамической или психической силы, кроме воли к власти").
Но — откуда берется это подтапливание за волю к власти? Откуда взят тезис о близости путей "воли к истине" и "воли к власти"? И почему он постоянно от этого тезиса отходит, начиная ругать "чахоточников" воли к истине (а потом как ни в чем не бывало, именно потом, снова пишет от первого лица, какие мы хладнокровные искатели истины, в Антихристе).
Мне кажется если постараться, можно и где-то отыскать цитату где он прямо скажет, что считать, что истина и воля к власти за одно, и тут не надо делать выбор либо первое либо второе, это самообман. Потому что блин по-моему это просто очевидная мысль...
«Мы [...] со страшной силой сталкиваемся с шопенгауэровским вопросом: имеет ли существование вообще смысл? — вопрос, который нуждается в двух-трех столетиях, чтобы быть полностью и во всей глубине услышанным. То, что Шопенгауэр ответил на этот вопрос сам, было — мне простят это — чем-то скороспелым, юношеским, неким примирением, остановкой и погрязанием в христианско-аскетических моральных перспективах. [...] Но он поставил вопрос — как добрый европеец, повторяю, а не как немец. — Доказали ли немцы, хотя бы тем, как они осиливали шопенгауэровский вопрос, свою внутреннюю причастность и родство, свою подготовленность, свою потребность в его проблеме?
Ни Банзен, ни Майнлендер, ни даже Эдуард фон Гартман не дают никакой сколько-нибудь надежной возможности для ответа на вопрос, был ли пессимизм Шопенгауэра, его объятый ужасом взгляд на обезбоженный, глупый, слепой, свихнувшийся и подозрительный мир, его честный ужас… не только исключительным случаем среди немцев, но и немецким событием.
Наша храбрая политика, наша веселая патриотщина, которая довольно решительно рассматривает все вещи с точки зрения одного мало философского принципа ("Deutschland, Deutschland über alles"), стало быть, sub specie speciei, именно немецкой speciei, все это с великой отчетливостью свидетельствует о противоположном. Нет! Нынешние немцы вовсе не пессимисты! И Шопенгауэр был пессимистом, повторяю снова, как добрый европеец, а не как немец».
(Веселая наука 357)
По сути "аскетический идеал у философов" в ГМ это воля к истине в чистом виде. И он пишет об этом, на самом деле, с нескрываемой симпатией как и о Христе в своем понимании, по сути выдуманном Христе, беспрецендентном в библеистике, как и во многом выдуманном Будде; он в этих местах — о какой-то субличности. Но в Ecce Homo он выносит вердикт: вместо аскетического идеала Заратустра и Дионис. И "верить в олимп иллюзии", и "опротивела истина любой ценой".
Но разве "верить в олимп иллюзии" это не Вагнер? И разве верить в олимп иллюзии это не лгать?
И вот про этот олимп иллюзии он пишет прямо рядом с "страдание углубляет", "доверие к жизни исчезло; жизнь сама стала проблемой".
Разве это — не слабость пар екселянс? Разве страдающий не есть слабый, нуждающийся в копиуме?
Но разве "верить в олимп иллюзии" это не Вагнер? И разве верить в олимп иллюзии это не лгать?
И вот про этот олимп иллюзии он пишет прямо рядом с "страдание углубляет", "доверие к жизни исчезло; жизнь сама стала проблемой".
Разве это — не слабость пар екселянс? Разве страдающий не есть слабый, нуждающийся в копиуме?
Короче, я за Ницше и за аскетический идеал, за Ницше аскетического идеала. Потому что он честный и без копиума. И потому что он для философов, для оптимума философов. Fiat philosophus, pereat mundus!
«В аскетическом идеале предуказано такое множество мостов, ведущих к независимости, что философ не способен без внутреннего ликования и не хлопая в ладоши внимать истории всех тех смельчаков, которые в один прекрасный день сказали Нет всяческой неволе и ушли в какую-нибудь пустыню: в случае даже, что это были просто выносливые ослы и решительная противоположность сильного духа. Итак, что же означает аскетический идеал у философа? Мой ответ — это давно уже разгадано: лицезрея сей идеал, философ улыбается оптимуму условий, потребных для высшей и отважнейшей духовности, — он не отрицает этим «существование», напротив, он утверждает в нем свое существование, и только свое существование, и, возможно, в такой степени, что ему остается рукой подать до кощунственного желания: pereat mundus, fiat philosophia, fiat philosophus, fiam!..»
Всем читать (это очень похоже на место об "архетипе философа" в Теэтете):
«Они [философы] думают при этом как раз о собственных насущных нуждах: о свободе от гнета, помех, шума, от дел, обязанностей, забот; о ясности в голове; танце, прыжке и полете мыслей; о чистом воздухе, остром, прозрачном, вольном, сухом, каков он в горах, где одухотворяется и окрыляется всякое одушевленное бытие; о покое во всех подземельях; о всех собаках, основательно посаженных на цепь; о том, что нет лая вражды и лохматой rancune, гложущих червей задетого честолюбия; о скромных и верноподданнических кишках, прилежных, как мельничные колеса, но далеких; о сердце чуждом, нездешнем, будущем, посмертном, — они разумеют, в итоге, под аскетическим идеалом веселый аскетизм обожествленного и оперившегося зверька, который больше парит над жизнью, чем почиет на ней.
Известно, каковы суть три высокопарных щегольских слова аскетического идеала: бедность, смирение, целомудрие; и вот рассмотрите-ка однажды повнимательнее жизнь всех великих плодовитых изобретательных умов — в ней всегда можно будет до известной степени обнаружить эту троицу. Разумеется, нисколько не в том смысле, что это-де ее «добродетели» — какое им дело, этого сорта людям, до добродетелей! — но как доподлиннейшие и естественнейшие условия их оптимального существования, их совершенной плодовитости.
[...] Пустыня, куда удаляются и уединяются сильные, независимые по натуре умы, — о, сколь иначе выглядит она в сравнении с тем, что грезят о ней образованные люди!.. И явное дело, ее решительно не вынесли бы все комедианты духа — для них она далеко не романтична и все еще недостаточно сирийская, недостаточно театральная пустыня!.. Напускная, должно быть, безвестность; сторонение самого себя; пугливая неприязнь к шуму, почестям, газетам, влиянию; маленькая должность, будни, нечто охотнее скрывающее, чем выставляющее напоказ; при случае знакомство с безобидным веселым зверьем и всякой живностью, один вид которых действует благотворно; горы, заменяющие общество, но не мертвые, а с глазами (т.е. с озерами); временами даже комната в переполненном проходном дворе, где можешь быть уверен, что тебя примут не за того, и безнаказанно беседовать с кем попало — вот какова здесь «пустыня»: о, достаточно одинокая, поверьте мне!»
«В аскетическом идеале предуказано такое множество мостов, ведущих к независимости, что философ не способен без внутреннего ликования и не хлопая в ладоши внимать истории всех тех смельчаков, которые в один прекрасный день сказали Нет всяческой неволе и ушли в какую-нибудь пустыню: в случае даже, что это были просто выносливые ослы и решительная противоположность сильного духа. Итак, что же означает аскетический идеал у философа? Мой ответ — это давно уже разгадано: лицезрея сей идеал, философ улыбается оптимуму условий, потребных для высшей и отважнейшей духовности, — он не отрицает этим «существование», напротив, он утверждает в нем свое существование, и только свое существование, и, возможно, в такой степени, что ему остается рукой подать до кощунственного желания: pereat mundus, fiat philosophia, fiat philosophus, fiam!..»
Всем читать (это очень похоже на место об "архетипе философа" в Теэтете):
«Они [философы] думают при этом как раз о собственных насущных нуждах: о свободе от гнета, помех, шума, от дел, обязанностей, забот; о ясности в голове; танце, прыжке и полете мыслей; о чистом воздухе, остром, прозрачном, вольном, сухом, каков он в горах, где одухотворяется и окрыляется всякое одушевленное бытие; о покое во всех подземельях; о всех собаках, основательно посаженных на цепь; о том, что нет лая вражды и лохматой rancune, гложущих червей задетого честолюбия; о скромных и верноподданнических кишках, прилежных, как мельничные колеса, но далеких; о сердце чуждом, нездешнем, будущем, посмертном, — они разумеют, в итоге, под аскетическим идеалом веселый аскетизм обожествленного и оперившегося зверька, который больше парит над жизнью, чем почиет на ней.
Известно, каковы суть три высокопарных щегольских слова аскетического идеала: бедность, смирение, целомудрие; и вот рассмотрите-ка однажды повнимательнее жизнь всех великих плодовитых изобретательных умов — в ней всегда можно будет до известной степени обнаружить эту троицу. Разумеется, нисколько не в том смысле, что это-де ее «добродетели» — какое им дело, этого сорта людям, до добродетелей! — но как доподлиннейшие и естественнейшие условия их оптимального существования, их совершенной плодовитости.
[...] Пустыня, куда удаляются и уединяются сильные, независимые по натуре умы, — о, сколь иначе выглядит она в сравнении с тем, что грезят о ней образованные люди!.. И явное дело, ее решительно не вынесли бы все комедианты духа — для них она далеко не романтична и все еще недостаточно сирийская, недостаточно театральная пустыня!.. Напускная, должно быть, безвестность; сторонение самого себя; пугливая неприязнь к шуму, почестям, газетам, влиянию; маленькая должность, будни, нечто охотнее скрывающее, чем выставляющее напоказ; при случае знакомство с безобидным веселым зверьем и всякой живностью, один вид которых действует благотворно; горы, заменяющие общество, но не мертвые, а с глазами (т.е. с озерами); временами даже комната в переполненном проходном дворе, где можешь быть уверен, что тебя примут не за того, и безнаказанно беседовать с кем попало — вот какова здесь «пустыня»: о, достаточно одинокая, поверьте мне!»
>считать, что истина и воля к власти за одно, и тут не надо делать выбор либо первое либо второе, это самообман
«разве удовольствие служило когда-либо доказательством истины?... Опыт всех строго мыслящих, глубоких умов учит обратному. Приходилось отвоёвывать каждую полоску истины, жертвуя почти всем, к чему обыкновенно привязаны наше сердце, наша любовь, наше доверие к жизни (Vertrauen zum Leben). Для этого необходимо величие души: служение истине — самая тяжкая служба. — Что же значит быть порядочным в делах духа? Это значит быть суровым к своему сердцу, презирать «красивые чувства», скрупулёзно взвешивать каждое Да и Нет! — — — Вера спасает, — следовательно, она лжёт…»
(Антихрист)
Вот это как понимать? И это написано в последнем году. А "Олимп иллюзии" и отречение от "истины любой ценой" и "юношеское окаянство в любви к истине" (Jünglings-Wahnsinn in der Liebe zur Wahrheit) + страдания и "опьянение выздоровления" (sic), "господин Ницше выздоровел" это предисловие к Веселой науке, написанное в 1886 г.
В Антихристе опять вернулась юность?
Бросается в глаза положительное отношение Ницше к мимикрии и куча работ "Мимикрия у Ницше" тоже с явным положительным восприятием. Особенно места про еврей подражает аристократии (мимикрирует), но убирает лишнее, то есть именно наблюдая со стороны ты видишь как преимущества, так и ошибки. Вернее, не просто наблюдая. а повторяя, мимикрируя
В голову приходят и современные военные тенденции, когда "никого над поверхностью земли". Когда дроны имитируют птиц (мировая тенденция и, например, китайские дроны "на 90% повторяют движения голубей"). Скрываться, скрываться, скрываться. Почему? Потому что "если тебя видно, то разобраться с тобой легко". Если тебя видно - ты цель; если ты цель - тебе конец. Горячая фаза войны тут выступает как метафора социальных взаимодействий. Насколько бы ты ни был силён, ты должен скрываться. Будь ты хоть трижды героям, трижды не боящимся смерти - мимикрируют все: от нового сотрудника завода до властелина мира
Но разве нет в нас какого-то "интуитивного наследия", что мимикрия - для тех, кто чего-то не смог (не смог сам?). Я восхищаюсь мимикрией, но ощущаю её как что-то вынужденное. Если бы можно было по-другому - нужно было было по-другому. Или наоборот: мимикрия как знак того, что мы "вляпались" в мир и можем только учиться у него, будучи сами "недомиром", меньше и слабее него? Что бы я ни сделал - мир всегда больше и сложнее, то есть я могу только у него учиться. Тогда мимикрия как обречённость: кто не мимикрирует - выбывает из игры. Разве не мрачная картина?
В голову приходят и современные военные тенденции, когда "никого над поверхностью земли". Когда дроны имитируют птиц (мировая тенденция и, например, китайские дроны "на 90% повторяют движения голубей"). Скрываться, скрываться, скрываться. Почему? Потому что "если тебя видно, то разобраться с тобой легко". Если тебя видно - ты цель; если ты цель - тебе конец. Горячая фаза войны тут выступает как метафора социальных взаимодействий. Насколько бы ты ни был силён, ты должен скрываться. Будь ты хоть трижды героям, трижды не боящимся смерти - мимикрируют все: от нового сотрудника завода до властелина мира
Но разве нет в нас какого-то "интуитивного наследия", что мимикрия - для тех, кто чего-то не смог (не смог сам?). Я восхищаюсь мимикрией, но ощущаю её как что-то вынужденное. Если бы можно было по-другому - нужно было было по-другому. Или наоборот: мимикрия как знак того, что мы "вляпались" в мир и можем только учиться у него, будучи сами "недомиром", меньше и слабее него? Что бы я ни сделал - мир всегда больше и сложнее, то есть я могу только у него учиться. Тогда мимикрия как обречённость: кто не мимикрирует - выбывает из игры. Разве не мрачная картина?
>его объятый ужасом взгляд на обезбоженный, глупый, слепой, свихнувшийся и подозрительный мир, его честный ужас
Как Ницше проапргейдил Шопенгауэра:
1) Убрал морализм. Воля не добрая и не злая, она просто воля. По прежнему "слепая". Добра и зла не существует, или это какие-то слова воли
2) Убрал нытье. Ну оно и так больше было у шопенгауэрианцев, чем у Шопенгауэра
3) Перевел с убогого языка трактатов немецкого идеализма на четкий, емкий и ясный язык
4) Переосмыслил соотношение "страдания" и "бессмысленности". Шопенгауэр вслед за Буддой волновался о страданиях. Ницше (во многих местах одна и та же такая мысль) объявил, что страдания не являются проблемой, их можно было бы терпеть ради смысла. Проблема мира в бессмысленности и собственно в "слепоте" воли (и отсутствии какого-то еще иного неслепого принципа, которым ранее по-видимому был Бог)
5) Еще мб убрал необоснованную сверхсакрализацию искусства, его какой-то неотмирный характер. Критика гения
То, что он решил направить волю в сторону "сверхчеловека", и таким образом будто бы закрыть все проблемы, мне кажется неудачным шагом. Возможно, Ницше бы даже это понял, если бы не был намертво до конца жизни привязан к "Так говорил Заратустра" как "гениальному" произведению. Реально тяжело представить, чтобы Ницше через 10 лет передумал что-то в Заратустре. А тем более одну из стержневых идей (сверхчеловек). Написать шедевральное произведение наверное для философа это катастрофа.
Он в некоторых местах проговаривается, что причина его горя — отвращение к людям (по сути мизантропия). А сверхчеловек тогда получается просто как спасение от мизантропии. Будет не маленький человек, а здоровенный. Но какое же тут решение проблемы слепой воли, бессмысленного мира, нелепо крутящихся миллиарды лет шариков?
про отвращение например Ecce Homo, и дофига такого в Заратустре
«Отвращение к человеку есть моя опасность»
«Отвращение к человеку, к "отребью" всегда было величайшей опасностью для меня...»
Чтобы философу стать слепой волей, надо ослепиться.
>поздний Ницше
"The cognitive deficits start subtly with slowed thinking and reduced mental flexibility and progressively worsen, often accompanied by mood disturbances like depression and apathy. Behavioral changes such as irritability, lack of interest in surroundings, or apathy can also affect social interactions and routine functioning. Unlike schizophrenia, CADASIL does not typically produce psychosis or hallucinations, but its neuropsychiatric symptoms may sometimes include depression, anxiety, or mood swings.
CADASIL patients experience a progressive decline in cognitive efficiency, especially in executive tasks, making day-to-day life more challenging, but it is distinct from the thought "corruption" seen in schizophrenia. CADASIL mainly affects the brain's small vessels leading to subcortical ischemic damage, which disrupts networks involved in executive function and attention, manifesting as slower processing and difficulty planning or organizing tasks. Psychotic symptoms are very rare in CADASIL and not typical. Instead, mood disturbances, cognitive slowing, and gradual progressive dementia are the norm.
Overall, CADASIL can worsen someone's productivity and cognitive stamina but does not usually distort or fragment their logical thinking or ideas like schizophrenia would."
>Написать шедевральное произведение наверное для философа это катастрофа.
Сомнительно, если ты ведёшь речь о выжимке общего плана (т.е. summa summarum).
Несомненно, если ты хочешь сказать что-то о том, что должно Ницше продолжать, - но это он отвёл "морякам-философам" ("О видении и загадке" и "Огненный знак"). Палка эстафеты теперь принадлежит тебе (и не только тебе), - полностью.
Die eigentlichen Philosophen aber sind Befehlende und Gesetzgeber: sie sagen „so soll es sein!“, sie bestimmen erst das Wohin? und Wozu? des Menschen und verfügen dabei über die Vorarbeit aller philosophischen Arbeiter, aller Überwältiger der Vergangenheit, — sie greifen mit schöpferischer Hand nach der Zukunft, und Alles, was ist und war, wird ihnen dabei zum Mittel, zum Werkzeug, zum Hammer. Ihr „Erkennen“ ist Schaffen, ihr Schaffen ist eine Gesetzgebung, ihr Wille zur Wahrheit ist — Wille zur Macht.
Honesty, given that this is our virtue, from which we, we free spirits, cannot escape — well, let us work at it with all our malice and love and never tire of "perfecting" ourselves in the virtue that remains to us alone. May its splendor one day remain like a gilded, blue, mocking evening light over this aging culture and its dull, gloomy seriousness! And if, nevertheless, our honesty one day grows weary and sighs and stretches its limbs and finds us too harsh and would like things to be better, easier, more tender, like a pleasant vice: let us remain hard, we last Stoics! And let us send to its aid whatever devilry we have within us—our disgust with the clumsy and the incongruous, our "nitimur in vetitum," our adventurous courage, our shrewd and spoiled curiosity, our most subtle, most disguised, spiritual will for power and world-overcoming, which roams and raves covetously about all the realms of the future — let us come to the aid of our "God" with all our "devils"! It is likely that we will be misunderstood and confused for this: what does it matter! People will say: "Their 'honesty' — that is their devilry, and nothing more!" What does it matter! And even if one were right! Haven't all gods so far been such holy, rechristened devils? And what do we ultimately know about ourselves? And what does the spirit that guides us want to be called? (It's all just a matter of names.) And how many spirits do we harbor? Our honesty, we free spirits — let us ensure that it does not become our vanity, our finery and pomp, our limitations, our stupidity! Every virtue tends toward stupidity, every stupidity toward virtue; "stupid to the point of holiness," they say in Russia — let us ensure that our honesty does not ultimately turn us into saints and bores! Isn't life a hundred times too short to be bored in it? One would have to believe in eternal life to....
> терпеть ради смысла
А смысл - освобождает от страданий?
Нет. Для Ницше просто страдания не являются чем-то плохим. Меня в буддизме (у буддистов) например раздражает, что никто не объясняет, почему дуккха это плохо. И вдвойне раздражает история про то, как Будде задают философские вопросы, а он говорит, что нужно доставать стрелу. А почему нужно? Может это вообще не стрела, а что-то поддерживающее благополучное состояние тела, что-то весьма нужное, что мне вообще не надо позволять кому-то из себя доставать?
«Воспитание страдания, великого страдания, — разве вы не знаете, что только это воспитание возвышало до сих пор человека? То напряжение души в несчастье, которое прививает ей крепость, её содрогание при виде великой гибели, её изобретательность и храбрость в перенесении, претерпении, истолковании, использовании несчастья, и всё, что даровало ей глубину, тайну, личину, ум, хитрость, величие, — разве не было даровано ей это под оболочкой страдания, под воспитанием великого страдания?
В человеке тварь и творец соединены воедино: в человеке есть материал, обломок, глина, грязь, бессмыслица, хаос; но в человеке есть также и творец, ваятель, твёрдость молота, божественный зритель и седьмой день — понимаете ли вы это противоречие? И понимаете ли вы, что ваше сострадание относится к «твари в человеке», к тому, что должно быть сформовано, сломано, выковано, разорвано, обожжено, закалено, очищено,— к тому, что страдает по необходимости и должно страдать?»
>мем - прямая иллюстрация культурной отсталости и варварства типично "образованного" (считающего себя "умным") жителя мегаполиса [в Америке, и не только в Америке]
Ницше на самом деле не котировал ни Гомера, ни Шекспира (оба - хотя бы наполовину, - варвары (как автор этого мема)). Против Шекспира он выставлял, например, Расина (я надеюсь вы не спутаете Расина с Россини, а Россини - с Челлини?), против Гомера - не Эсхила (женоненавистника), а Софокла (Фукидид, например, наследует лучшим традициям Софокла). И это притом, что даже Софокла (ранний) Ницше критикует, т.к. примерно с этого периода (в трагедиях Софокла) начинается "распад" трагедии (т.е. Сократ это как "Эйнштейн", - он не ставил никаких серьёзных проблем, т.к. все серьёзные проблемы до него определили Фалес, элеаты, Анаксимандр, Анаксагор, Гераклит и прочие (а до Эйнштейна самую математическую работу проделал Пуанкаре; в смысле Лакана, Сократ - истерик, как бы поднимающий "хайп" (Диоген - "hustle"))).
"Не буду" напоминать, что действиями создателя таких "мемасиков" тоже "элиминируется" именно те "misshapen", которые автор и нарекает как "misshapen": т.е. лица, показанные на правой стороне. Автор просто проецирует, и ничего более.
>)))
Скобкодебил, спокуху.
Вот был научный марксизм. А где научное ницшеанство?
>„Er missfällt mir.“ — Warum? — „Ich bin ihm nicht gewachsen.“ — Hat je ein Mensch so geantwortet?
Бесчестнее всего люди относятся к своему Богу: он не смеет грешить.
Es trägt mich dahin, meine Seele tanzt. Tagewerk! Tagewerk! Wer soll der Erde Herr sein?
Der Mond ist kühl, der Wind schweigt. Ach! Ach! Flogt ihr schon hoch genug? Ihr tanztet: aber ein Bein ist doch kein Flügel.
Ihr guten Tänzer, nun ist alle Lust vorbei, Wein ward Hefe, jeder Becher ward mürbe, die Gräber stammeln.
Ihr flogt nicht hoch genug: nun stammeln die Gräber „erlöst doch die Todten! Warum ist so lange Nacht? Macht uns nicht der Mond trunken?“
Ihr höheren Menschen, erlöst doch die Gräber, weckt die Leichname auf! Ach, was gräbt noch der Wurm? Es naht, es naht die Stunde, —
— es brummt die Glocke, es schnarrt noch das Herz, es gräbt noch der Holzwurm, der Herzenswurm. Ach! Ach! Die Welt ist tief!
Нам пришлось переучиваться. Во всём мы сделались скромнее. Мы более не выводим человека из “духа”, из “божества”, мы отодвинули его в ряды животных. Мы считаем его сильнейшим животным, потому что он хитрее всех, - следствием этого является его духовность. С другой стороны, мы устраняем от себя тщеславное чувство, которое и здесь могло бы проявиться: что человек есть великая скрытая цель развития животного мира. Он совсем не венец творения, каждое существо рядом с ним стоит на равной ступени совершенства... Утверждая это, мы утверждаем ещё большее: человек, взятый относительно, есть самое неудачное животное, самое болезненное, уклонившееся от своих инстинктов самым опасным для себя образом, - но, конечно, со всем этим и самое интереснейшее! - Что касается животных, то с достойною уважения смелостью Декарт впервые рискнул высказать мысль, что животное можно понимать как machina, - вся наша физиология старается доказать это положение. Развивая логически эту мысль, мы не исключаем и человека, как это делал ещё Декарт: современные понятия о человеке развиваются именно в механическом направлении. Прежде придавали человеку качество высшего порядка - “свободную волю”; теперь мы отняли у него даже волю в том смысле, - что под волей нельзя уже более подразумевать силу. Старое слово “воля” служит только для того, чтобы обозначить некую результанту, некий род индивидуальной реакции, которая необходимо следует за известным количеством частью противоречащих, частью согласующихся раздражении: воля более не “действует”, более не “двигает”... Прежде видели в сознании человека, в “духе”, доказательство его высшего происхождения, его божественности; ему советовали, если он хотел быть совершенным, втянуть, подобно черепахе, в себя свои чувства, прекратить общение с земным, скинуть земную оболочку: тогда от него должно было остаться главное - “чистый дух”. На счёт этого мы теперь уже лучше соображаем: как раз именно сознание, “дух”, мы считаем симптомом относительного несовершенства организма, как бы попыткой, прощупыванием, промахом, как бы усилием, при котором бесполезно тратится много нервной силы; мы отрицаем, чтобы что-нибудь могло быть совершенным, раз оно делается сознательно. “Чистый дух” есть чистая глупость: если мы сбросим со счёта нервную систему и чувства, “смертную оболочку”, то мы обсчитаемся - вот и всё.
K
т.е. см. различные концепции "Verstehen Bubble” (в т.ч. самого Вебера, а также теории и техническое рассмотрение предмета власти Луманом (и его философию)), https://spacemorgue.com/lastmagic/ и "Understanding the tacit" S. Turner'а и то, что весь этот список, собственно, продолжает (например, "The Routledge Handbook of Semiosis and the Brain", но не только это, т.к. в одном сциентизме "ницшеанство" (?) не заключается)
помяну нейрофага добрым словом... агнотология, signalling theory и прочие апофении не в счёт, предполагается, что это всё уже само собой уразумлено как предпосылка суждения
>Для Ницше просто страдания не являются чем-то плохим.
Он к врачу не ходил? или ходил с этаким снисходительным выражением: мол, продлите мне жизнь, что ли, но только ради читателей.
> Меня в буддизме (у буддистов) например раздражает, что никто не объясняет, почему дуккха это плохо.
1БИ перечисляет, что [может быть] плохо, 2БИ добавляет - при каком условии.
Ницша стебал новуку же. Забились в лаборатории свои сидят-пердят и ничего то не знают.
>продлите мне жизнь, что ли, но только ради читателей
А ради чего, ради удовольствий? И при чем тут продлить жизнь, жизнь может быть короткая и счастливая и длинная и не наполненная ничем кроме страданий
В общем и целом он считает, что уравнение страдание = зло это инфантилизм и скудоумие. "Мне не нравится" = "Это объективное зло" суждение хомячка ("Мне не нравится" = "Для меня это зло" это тоже скудоумие, но тут хотя бы есть какая-то мысль, пусть неверная...)
Можно пойти еще чуть дальше Ницше, и поставить под сомнение вообще всю систему психики человека. Он не отрицал, например, скорее, что "то, что мне нравится, это для меня хорошо", поэтому призывал идти своим путем, культивировать свою "самость" и доверять своему "само" и т.д.
Но сверхбуддист поставит под сомнение и то, что вся эта система кнута и пряника имеет к мыслящему субъекту какое-то отношение. Вся эта система есть нечто врожденное и животное, заточенное на эволюционный успех. Тут нечто большее, чем эпифеномены "удовольствие и страдание", тут настоящая огромная внутренняя тюрьма. Даже точнее внутренний гулаг, тюрьма где тебя постоянно заставляют работать, на чей-то чужой интерес, хозяина тюрьмы, или организованной системы таких тюрем...
Я говоришь ты и гордишься этим словом. Но больше его — во что не хочешь ты верить — тело твоё с его большим разумом: оно не говорит Я, но делает Я.
Что чувствует чувство и что познаёт ум — никогда не имеет в себе своей цели. Но чувство и ум хотели бы убедить тебя, что они цель всех вещей: так тщеславны они.
Орудием и игрушкой являются чувство и ум: за ними лежит ещё Само. Само ищет также глазами чувств, оно прислушивается также ушами духа.
Само всегда прислушивается и ищет: оно сравнивает, подчиняет, завоёвывает, разрушает. Оно господствует и является даже господином над Я.
За твоими мыслями и чувствами, брат мой, стоит более могущественный повелитель, неведомый мудрец, — он называется Само. В твоём теле он живёт; он и есть твоё тело.
Само говорит к Я: «Здесь ощущай боль!» И вот оно страдает и думает о том, как бы больше не страдать, — и для этого именно должно оно думать.
Само говорит к Я: «Здесь чувствуй радость!» И вот оно радуется и думает о том, как бы почаще радоваться, — и для этого именно должно оно думать.
Это очень красивое и точное описание ТЮРЬМЫ.
Что чувствует чувство и что познаёт ум — никогда не имеет в себе своей цели. Но чувство и ум хотели бы убедить тебя, что они цель всех вещей: так тщеславны они.
Орудием и игрушкой являются чувство и ум: за ними лежит ещё Само. Само ищет также глазами чувств, оно прислушивается также ушами духа.
Само всегда прислушивается и ищет: оно сравнивает, подчиняет, завоёвывает, разрушает. Оно господствует и является даже господином над Я.
За твоими мыслями и чувствами, брат мой, стоит более могущественный повелитель, неведомый мудрец, — он называется Само. В твоём теле он живёт; он и есть твоё тело.
Само говорит к Я: «Здесь ощущай боль!» И вот оно страдает и думает о том, как бы больше не страдать, — и для этого именно должно оно думать.
Само говорит к Я: «Здесь чувствуй радость!» И вот оно радуется и думает о том, как бы почаще радоваться, — и для этого именно должно оно думать.
Это очень красивое и точное описание ТЮРЬМЫ.
>А ради чего, ради удовольствий?
Ради избежания страдания. Это основное, зачем/отчего прибегают к медицине. Так ходил ли Ницше к зубным (опровергая свое воззрение), или страдал от боли?
Ты не замечаешь разницу между принятием уравнения как постулата и непринятием ничего. Некоторое страдание вредно, некоторое благотворно и необходимо, его устранение приведет к смерти / ухудшению положения / потере возможностей, которые боль своему хозяину великодушно предоставляла
>Само говорит к Я: «Здесь ощущай боль!» И вот оно страдает и думает о том, как бы больше не страдать, — и для этого именно должно оно думать.
>Само говорит к Я: «Здесь чувствуй радость!» И вот оно радуется и думает о том, как бы почаще радоваться, — и для этого именно должно оно думать.
Философ не способен без внутреннего ликования и не хлопая в ладоши внимать истории всех тех смельчаков, которые в один прекрасный день сказали Нет всяческой неволе...
Ох-х размышляя над Ecce Homo и думая над тем как становятся философами появилось следующая мысль:
Мне кажется что Аристотель был не прав когда говорил что: "философия начинается с удивления" как по мне "философия начинается с готовности быть удивлённым"
Мне кажется что Аристотель был не прав когда говорил что: "философия начинается с удивления" как по мне "философия начинается с готовности быть удивлённым"
Мораль для врачей. — Больной — паразит общества. В известных случаях неприлично продолжать жить. Дальнейшее прозябание в трусливой зависимости от врачей и искусственных мер, после того как потерян смысл жизни, право на жизнь, должно бы вызывать глубокое презрение общества. Врачам же следовало бы быть посредниками в этом презрении, — выписывать не рецепты, а каждый день новую дозу отвращения своему пациенту... Создать новую ответственность, ответственность врача, для всех случаев, где высший интерес жизни, восходящей жизни, требует беспощадного подавления и устранения вырождающейся жизни — например, для права на зачатие, для права быть рождённым, для права жить... [...] Из любви к жизни следовало бы желать иной смерти, — свободной, сознательной, без случайности, без неожиданности... Наконец, дам совет господам пессимистам и другим décadents. Не в наших силах воспрепятствовать нашему рождению: но эту ошибку — ибо порою это ошибка — мы можем исправить. Устраняя себя, делаешь достойное величайшего уважения дело: этим почти заслуживаешь право жить...
1888 (фото 1899)
1888 (фото 1899)
Проклятая проплаченная саксонская падаль
>саксонская
>проплаченная
Ницше плохо относился к англичанам (Гёте > Дарвин), и был скорее за то, чтобы Германия отказалась от отношений с Англией и налаживала их с евреями и Россией (см. JGB).
"Враг" – должны вы провозгласить, а не "злодей"; "больной", а не "плут" [scoundrel]; "безумец", а не "грешник".
Это написано про типически "больных", в смысле decadence, а не получивших травму или нечто подобное. Ещё этот пассаж проблематичен тем, что истинно "больные" и истинно "паразиты" не пессимисты, как Шопенгауэр, а нечто более худшее (по мнению Ницше: либо христиане, либо как христиане (идеалисты)). Вдобавок, в ТГЗ "больными" назывались преступники (которые не обязательно "неудавшиеся"), а не "пессимисты".
Основной смягчённо-научный (сострадательный) тезис Ницше записан в афоризме 202 из Morgenröthe. Этот - более краткий, более агрессивный, и по большей части он призывает "пессимистов" либо быть логичными и последовательными, либо прекратить "отравлять воздух" и отказаться от своих мнений.
Итого, весь посыл основан на требовании к субъектам быть последовательным в своих заявлениях (например, в их диалектике), т.е. не лгать.
(В любом случае ответственность за трактовку и применение такой биоэтики лежит на враче, а не на писателе.)
Понятное дело что к политике в целом он относился скажем так "пренебрежительно-инструментально" но всё же? Разве он не был за единную Пан-Европу? (у него это мелькает в Ecce homo конкретно в той части где он критикует немецкиз националистов)
"... Но то, чего избегал Гераклит, того же сторонимся нынче и мы: шума и демократической болтовни эфесцев, их политики, их новостей об "Империи" (персидской, читатель понимает меня), базарного скарба их "актуальностей", - ибо мы, философы, прежде всего нуждаемся в покое от одного, от всяческих "актуальностей". Мы чтим все притихшее, холодное, благородное, далекое, прошедшее, все такое, при виде чего душе нет надобности защищаться и сжиматься, - нечто, с чем можно говорить, не повышая голоса. ..."
– Война, как целебное средство. Слабеющим, истощенным народам можно посоветовать, как лекарство, войну, если они хотят еще жить; как во всякой чахотке, так и в народе необходимо радикальное, сильное лечение. Вечное желание жить и страх смерти - признак дряхлости чувств: чем полнее и здоровее живет человек, тем скорее готов он пожертвовать жизнью за минуту хороших ощущений. Народ, который так живет и чувствует, не нуждается в войне.
[ Нападать или воздействовать.
Мы часто совершаем ошибку, когда страстно боремся с каким-либо направлением, партией или эпохой, потому что мы случайно замечаем лишь их внешнюю сторону, их вырождение или необходимо присущие им “недостатки их добродетелей” – быть может, потому что мы сами преимущественно разделяли их. Тогда мы поворачиваемся к ним спиной и ищем противоположного направления; однако лучше было бы отыскивать их сильные, хорошие стороны или развивать их в самом себе. Правда, чтобы поощрять возникающее и несовершенное, нужен более острый взор и более сильная воля, чем чтобы усмотреть его несовершенство и отречься от него. ]
Ницше видел в англичанах совсем уж "варваров", ещё более варваров, чем немцы. Кельтов Ницше считал культурными, но не англичан (не Карлейля, ни Спенсера, ни Дарвина, ни других).
>Пан-Европу
Если брать политическую позицию Ницше, совершенно очевидно что ему импонировала наполеоновская мереология власти ("наполеоновский мир" (но ведь возможны и другие мереологии), вкупе с критикой самого Наполеона "в целях жизни" (роста "власти")).
Но ключевым остаётся ницшевское неприятие стазиса. Ницше не просто упоминает Гераклита: Полемос > Стазис.
Христианство устанавливает "китайский мир" (буквально: династическая империя, существовала тысячелетия, играла в "потлач", никакого развития не было! в отличие от Эллады), т.е. стазис ("война против всего 'злого'", "Судный день": это всё - большая политика). Кант тоже устанавливает "китайский мир". Даже сейчас мы можем видить состояние мира в стазисе: хаос, контролируемый лидерами, которые используют эту комбинацию "контролируемый хаос" для своей легитимизации (христианство якобы приносит порядок над хаосом, - т.е. делает то же самое, делает себя легитимным за счёт этого контроля ("одомашнивания")).
Соответственно, кроме содержания книги А, где чёрным по белому прописаны политические ценности полемоса (которые и уважал Гераклит ("рост власти")), в СИ в главе о "исправителях человечества" рисуется картина совершенно другой большой политики, вкупе с критикой всех, кто её устанавливает (текст о "pia fraus"), т.е. не "одомашнивания", а "выведения породы".
Разве не тайным черным искусством доподлинно большой политики мести, дальнозоркой, подземной, медленно настигающей и предусмотрительной в расчетах мести, является то, что сам Израиль должен был перед всем миром отречься от орудия собственной мести, как от смертельного врага, и распять его на кресте, дабы "весь мир" и главным образом все противники Израиля могли не моргнув глазом клюнуть как раз на эту приманку?
– Видим: большая политика это прежде всего нечто аристократическое, а не радикально-насильственное ("кровь и железо"): "Не будем в конце концов забывать, что такое церковь, и как раз в противоположность всякому “государству”: церковь есть прежде всего структура господства, гарантирующая высший ранг более духовным людям и настолько уверенная в могуществе духовности, что запрещающая себе всякие более грубые средства насилия, - уже одним этим церковь при всех обстоятельствах есть более аристократическая интуиция, чем государство."
То есть сама идея "большой политики" предполагает прежде всего "как можно медленнее!" и политику мягкой силы. Постольку, поскольку прежде всего "акселерация" это явный признак аскетического идеала (стремления в Ничто, "к Богу").
А остальная мереология между "народами", очевидно, по мнению Ницше прежде всего заключается в политическом и экономическом союзах ("прусский немец" + "еврей", к примеру, а не "чистота расы") и, как было сказано, "росту власти". Из чего следует, что империи и государства стазиса должны быть, по мнению Ницше, подчинены государствам полемоса (например, Китай, - Германии, возможно и Англия, тоже).
(Гераклит, собственно, в своё время был в таком же положении как и Ницше, и писал на те же темы (следуя реконструкции Лебедева): что Греции нужно прекратить постоянные войны стазиса (друг с другом) и объединиться в федеративное государство... полемоса. Причём в случае Гераклита - буквально, Полемоса.)
Итого, конечный тезис книги "Анти-Христ" (действительно, "переоценки всех ценностей"): стазис = нигилизм [ценности decadence], полемос ["воля к власти"] - это жизнь.
Интересным является также антитеза Гераклит [Аполлон] - Ницше [Дионис] (особенно в смысле что для Гераклита "учитель" это Аполлон, а для Ницше - учитель это Дионис), но пусть это сравнение будет "домашним заданием" для того кто это прочтёт... (это затем, чтобы антитеза Аполлон/Дионис (вкупе с понятием классицизма (Римской империи), которое не случайно идёт сразу за антитезой Аполлон/Дионис в СИ) не понималась однобоко, т.е. сугубо "эстетически")
Интересным является также антитеза Гераклит [Аполлон] - Ницше [Дионис] (особенно в смысле что для Гераклита "учитель" это Аполлон, а для Ницше - учитель это Дионис), но пусть это сравнение будет "домашним заданием" для того кто это прочтёт... (это затем, чтобы антитеза Аполлон/Дионис (вкупе с понятием классицизма (Римской империи), которое не случайно идёт сразу за антитезой Аполлон/Дионис в СИ) не понималась однобоко, т.е. сугубо "эстетически")
Что касается влияния Индии на Элладу ("Индии" на "Диониса"?): Ницше считал, что в досократической философии "Индия" была полностью преодолена: "Я есть" древнегреческих философов (условно: "ночные души" (пример: "Прокл, молящийся на луну"); в случае Гераклита, Эмпедокла и других: благородные ("die vornehm")) было > чем "Я так велю" (богов), и самоценность древнегреческих философов преодолела ценность всякой "Веданты". (Т.е. "Само" философа, например, Платона, > вся его философия. Сам Платон ценнее и важнее, чем его труды. - вот конечное мнение Ницше о Платоне (и о себе, что объясняет его поздние труды в духе "verschenke dich selber erst").)
(и в порядке необходимости...)
Эти их могильщики – я же называл их исследователями и испытателями: так научился я подменять слова.
Сами себе выкапывают болезни эти гробокопатели. Губительные испарения дремлют под старым мусором. Не надо тревожить болото. Лучше жить в горах.
(где "горы", - это, очевидно, "высшие прозрения" ("скверные мысли", записанные в JGB, - для Ницше, и странствия "Заратустры", - для "Заратустры"))
Эти их могильщики – я же называл их исследователями и испытателями: так научился я подменять слова.
Сами себе выкапывают болезни эти гробокопатели. Губительные испарения дремлют под старым мусором. Не надо тревожить болото. Лучше жить в горах.
(где "горы", - это, очевидно, "высшие прозрения" ("скверные мысли", записанные в JGB, - для Ницше, и странствия "Заратустры", - для "Заратустры"))
[JGB, 242.]
Call it "civilization" or "humanization" or "progress," with which we try today to identify what is distinctive about Europeans; or without praising or blaming call it simply by a political formula and say the democratic movement of Europe: behind all the moral and political foregrounds to which such formulas point a tremendous physiological process is taking place and increasingly gaining momentum-the process whereby Europeans are becoming similar, their growing detachment from the conditions under which climate- and class-bound races originate, their increasing independence from every determinate milieu, that for centuries has attempted to inscribe itself with the same demands into souls and bodies-hence the slow rise of an essentially supra-national and nomadic type of human being that, physiologically speaking, possesses a maximum of skill and power for adaptation as its typical distinction. This process of the developing European, which can be retarded by great relapses in tempo but perhaps for the same reason gains and grows in terms of vehemence - the storm and stress of the "national feeling" that is still raging today belongs here, likewise the anarchism that is just coming up-: this process probably leads to results that its naive supporters and eulogists, the apostles of "modern ideas," would have least expected. The same new conditions under which on average a leveling and mediocritization of humanity will emerge - a useful, industrious, multi-purpose and skillful herd animal human - are suited in the highest degree to give rise to exceptional humans of the most dangerous and charismatic quality. That is, whereas the power of adaptation that tries out ever-changing conditions and begins a new work with each generation, almost with each decade, does not at all make possible the powerfulness of the type; whereas the overall impression of such future Europeans will be that of diverse, garrulous, weak-willed and extremely deployable workers who require a master and a commander as much as their daily bread; whereas therefore the democratization of Europe is leading to the production of a type that is prepared in the subtlest sense for slavery: therefore in individual and exceptional cases the strong human being will have to turn out stronger and richer than he has perhaps ever turned out - thanks to the absence of prejudice in his schooling, and thanks to the tremendous variety of practice, art and mask. What I mean is: the democratization of Europe is simultaneously an involuntary arrangement for the cultivation of tyrants - that word understood in every sense, including the most spiritual.
Call it "civilization" or "humanization" or "progress," with which we try today to identify what is distinctive about Europeans; or without praising or blaming call it simply by a political formula and say the democratic movement of Europe: behind all the moral and political foregrounds to which such formulas point a tremendous physiological process is taking place and increasingly gaining momentum-the process whereby Europeans are becoming similar, their growing detachment from the conditions under which climate- and class-bound races originate, their increasing independence from every determinate milieu, that for centuries has attempted to inscribe itself with the same demands into souls and bodies-hence the slow rise of an essentially supra-national and nomadic type of human being that, physiologically speaking, possesses a maximum of skill and power for adaptation as its typical distinction. This process of the developing European, which can be retarded by great relapses in tempo but perhaps for the same reason gains and grows in terms of vehemence - the storm and stress of the "national feeling" that is still raging today belongs here, likewise the anarchism that is just coming up-: this process probably leads to results that its naive supporters and eulogists, the apostles of "modern ideas," would have least expected. The same new conditions under which on average a leveling and mediocritization of humanity will emerge - a useful, industrious, multi-purpose and skillful herd animal human - are suited in the highest degree to give rise to exceptional humans of the most dangerous and charismatic quality. That is, whereas the power of adaptation that tries out ever-changing conditions and begins a new work with each generation, almost with each decade, does not at all make possible the powerfulness of the type; whereas the overall impression of such future Europeans will be that of diverse, garrulous, weak-willed and extremely deployable workers who require a master and a commander as much as their daily bread; whereas therefore the democratization of Europe is leading to the production of a type that is prepared in the subtlest sense for slavery: therefore in individual and exceptional cases the strong human being will have to turn out stronger and richer than he has perhaps ever turned out - thanks to the absence of prejudice in his schooling, and thanks to the tremendous variety of practice, art and mask. What I mean is: the democratization of Europe is simultaneously an involuntary arrangement for the cultivation of tyrants - that word understood in every sense, including the most spiritual.
Перемена ценностей – это перемена созидающих. Всегда будет разрушителем тот, кто становится творцом.
Некогда творцами были целые народы, и только потом – отдельные личности: поистине, отдельная личность – это самое юное из всего созданного.
Скрижали заповедей добра воздвигли над собой народы. Любовь, стремящаяся повелевать, и любовь, жаждущая повиноваться, сообща создали эти скрижали.
Стремление к стаду древнее, чем притяжение собственного "Я": и покуда добрая совесть означает волю стада, лишь дурная совесть скажет: "Я".
Поистине, лукавое и бессердечное "Я", ищущее своей выгоды в выгоде большинства, – не начало стада, а гибель его.
Любящие и созидающие – вот кто всегда был творцом добра и зла. Огонь любви и гнева пылает на именах всех добродетелей.
Много стран и народов повидал Заратустра, но не нашел он на всей земле силы большей, чем творения любящих: "Добро" и "Зло" суть их имена.
Поистине, чудовищны сила и власть этой похвалы и этого порицания. Скажите мне, братья мои, кто преодолеет их? Кто набросит оковы на тысячеглавого зверя?
Тысяча целей существовала до сих пор, ибо была тысяча народов. Теперь же недостает только оков для тысячеглавого зверя, недостает единой цели. У человечества нет еще цели.
Но скажите мне, братья мои: если до сих пор еще нет у человечества цели, то есть ли оно само или еще нет его?
>саксонская
>Ницше плохо относился к англичанам (Гёте > Дарвин)
>великой экономии целого
>Осознавали ли это французские интерпретаторы Ницше 20 века
Естественная ценность эгоизма. — Себялюбие ценно настолько же, насколько физиологически ценен его носитель: оно может быть чрезвычайно ценным, оно может быть никчёмным и презренным. На каждого можно смотреть с той точки зрения, представляет ли он восходящую или нисходящую ветвь жизни. Ответ на этот вопрос даёт и мерило того, чего стоит его себялюбие. Если он представляет восхождящую ветвь, то ценность его на самом деле огромна, — и ради всей жизни, которая делает в лице его шаг вперёд, забота о его сохранении, о создании optimum условий для него вправе достигать крайних степеней. Отдельный человек, «индивидуум», как его до сих пор понимали толпа и философ, — это заблуждение: он не есть что-либо самостоятельное, не атом, не «звено цепи», не что-либо унаследованное от прошлого, — он одна цельная ветвь «человека» вплоть до него самого... Если он представляет собою нисходящее развитие, упадок, хроническое вырождение, болезнь (болезни, вообще-то говоря, уже являются следствиями упадка, а не его причинами), то ценность его мала, и простая справедливость требует, чтобы он как можно меньше отнимал у удавшихся людей. Он же просто их паразит...
Сумерки идолов, 1888
Политические взгляды Ницше: «правое масонство»?
Я выше описал где место для таких варваров, которые думают, будто бы они чему-то научены (которые изображены на твоей картинке), в текстах Ницше (даже Шекспир не удостаивается такой похвалы, как другие авторы, вроде Аристофана или Петрония, у Ницше совсем другая мера для критики, вовсе не такая, как у типичного сельского учителя).
Так что - мимо. The joke is you. Потому что ты только что изобразил самого себя.
Нет.
Там сразу за этим идёт афоризм "Христианин и анархист. – Если анархист, как глашатай опускающихся слоев общества ..." который моментально же объясняет смысл предыдущего (обычная для Ницше структура), т.е. в смысле политизации это относится даже не к "чандала" (и "чандала" нужна), а неудавшиеся во всех классах и сословиях: "Христианское движение не выражает упадка расы, но оно есть агрегат, образовавшийся из тяготеющих друг к другу форм decadence."
Учитывая, что в видении Ницше "благородный" = "истинный" = "могущественный", а decadents по определению ещё и слабы: "Ведь сколько силы имеет человек, настолько он может осмелиться в продвижении к истине. Познавать, говорить «да» реальности — это такая же необходимость для сильного, как для слабого, инспирированного слабостью, — трусить и бежать от реальности: в «идеал»... Слабые не вольны познавать: décadents нужна ложь — она составляет одно из условий их существования." то логически и диалектически следует, что устранение таких есть условие сохранения истинности познания реальности.
Снова - требование логических/диалектических необходимостей, а не некое "людоедство". То есть эти этические максимы вполне себе оформляемы без геноцидальных. Геноцид = кретинизация = "слабый и неудавшийся", и в конечном счёте всё крутится вокруг самого первого вопроса из "По ту сторону добра и зла" (вопроса о власти):
Воля к истине, которая соблазнит нас еще не на один отважный шаг, та знаменитая истинность, о которой до сих пор все философы говорили с благоговением, - что за вопросы предъявляла уже нам эта воля к истине! Какие странные, коварные, достойные внимания вопросы! Долго уже тянется эта история - и все же кажется, что она только что началась. Что же удивительного, если мы наконец становимся недоверчивыми, теряем терпение, нетерпеливо отворачиваемся? Если мы, в свою очередь, учимся у этого сфинкса задавать вопросы? Кто собственно тот, кто предлагает нам здесь вопросы? Что собственно в нас хочет «истины»? - Действительно, долгий роздых дали мы себе перед вопросом о причине этого хотения, пока не остановились окончательно перед другим, еще более глубоким. Мы спросили о ценности этого хотения. Положим, мы хотим истины, - отчего же лучше не лжи? Сомнения? Даже неведения? Проблема ли ценности истины предстала нам, или мы подступили к этой проблеме? Кто из нас здесь Эдип? Кто сфинкс? Право, это какое-то свидание вопросов и вопросительных знаков. И поверит ли кто, что в конце концов нам станет казаться, будто проблема эта еще никогда не была поставлена, будто впервые мы и увидали ее, обратили на нее внимание, отважились на нее? Ибо в этом есть риск, и, может быть, большего риска и не существует.
>Нет ты
Типикал. Ниче у тебя не получится, пока не примешь мужское решение пить таблетки
>Короче, Ницше не антропоцентрист, но жизнецентрист.
>верховной инстанцией поставлена "жизнь" как вполне себе метафизическое понятие, которым отмеряются любые другие понятия, и наука и истина
>"ценность жизни не может быть установлена"? Потому что мы аксиоматически установили ценностью ценностей "жизнь"
>восходящая жизнь / вырождение
В «Сумерках идолов» восходящая, самоутверждающаяся жизнь функционирует как критерий всех суждений об упадке и нигилизме. Тем самым «жизнь», кажется, просто занимает место Добра в традиционных моральных суждениях. Можно было бы утверждать, что Ницше, несмотря на свою яростную критику морали, воспроизводит структуру морального суждения с помощью своих суждений, ориентированных на жизнь как меру. За этим следует вопрос, делает ли он это faute de mieux или в качестве особенно хитрой самонейтрализации морального суждения посредством морали». (Св. Kommentar)
>место Добра
Точнее наверное "Блага" (die Gute), общие этические суждения о благе (Kommentar zu Nietzsches 'Der Fall Wagner' und 'Götzen-Dämmerung' S. 207)
*das Gute
>жизни
Издавна моей любимой поговоркой было изречение, происхождение которого я утаю от ученого любопытства:
increscunt animi, virescit volnere virtus.
>das Gute
Положив руку на голову – так должно отдыхать герою, пусть так преодолевает он даже отдых свой.
Но именно для героя красота – самое трудное. Она недостижима для самой сильной воли.
Чуть больше, чуть меньше: но как раз в этом "чуть-чуть" и заключается многое, именно это "чуть-чуть" и является сутью.
Расслабить мускулы и волю – это для вас самое трудное, вы, возвышенные!
Когда сила, оказывая милость, нисходит в видимое, такое снисхождение зову я красотой.
И ни от кого не требую я красоты так, как от тебя, сильный: пусть доброта будет твоим последним самопреодолением.
Я считаю тебя способным на всякое зло и потому требую от тебя добра.
Правда, я часто смеялся над слабыми, которые мнят себя добрыми, поскольку бессильны их руки!
В добродетели своей бери пример с колонны: чем выше она, тем нежнее и прекраснее, тогда как внутри – тверже и выносливее.
Да, возвышенный, ты еще станешь прекрасным и будешь держать зеркало перед красотой своей.
Тогда содрогнется душа твоя от божественных желаний, и поклонение будет даже в тщеславии твоем!
В этом – тайна души: только когда герой покинул ее, в сновидении к ней приближается сверхгерой.
>Kommentar zu Nietzsches
К сожалению, они проводят последовательную "критику" Ницше таким образом, что это дискредетирует не только Ницше, но и Платона. (По этому поводу я видел критику W. Stegmaier, но это их внутренние "тёрки" (W. Stegmaier работает контекстуально). Филологический метод, к сожалению, имеет свои границы применения.)
Ну что ж! Еще спят они, эти высшие люди, в то время, как я уже бодрствую: не они мои истинные последователи! Не их ожидаю я тут, в горах моих.
За дело свое хочу я приняться и начать свой день: но не понимают они знамений утра моего, и не зов к пробуждению для них шаги мои.
Они спят еще в пещере моей, их сонные грезы упиваются моими песнями опьянения. Однако ушей, что слушают меня – слуха, повинующегося словам моим, – этого не хватает им.
Скажите мне, братья мои: что считается у нас худшим и наихудшим? Разве не вырождение? - А как раз на него мы и наталкиваемся там, где нет дарящей души.
Наверх ведет путь наш, от рода к высшему роду. Но ужасно нам вырождающееся чувство, которое заявляет: "Все – для меня".
Вверх устремляется наше чувство: оно есть символ нашего тела, символ возвышения. Символы таких возвышений суть имена добродетелей.
Так проходит тело через Историю – в становлении и в борьбе. А дух – что он для тела? Он – глашатай его битв и побед, товарищ и отголосок его.
Все наименования добра и зла суть символы: они не говорят, а только намекают, молча указывая. Глупец тот, кто в названиях ищет знания.
Будьте же внимательны, братья мои, в те часы, когда дух ваш заговорит притчами и символами: ибо тогда зарождается добродетель ваша.
Тогда тело возвышается и воскресает; своей благодатью окрыляет оно дух ваш, и становится он творцом и ценителем, несущим любовь и благо всем вещам.
Наверх ведет путь наш, от рода к высшему роду. Но ужасно нам вырождающееся чувство, которое заявляет: "Все – для меня".
Вверх устремляется наше чувство: оно есть символ нашего тела, символ возвышения. Символы таких возвышений суть имена добродетелей.
Так проходит тело через Историю – в становлении и в борьбе. А дух – что он для тела? Он – глашатай его битв и побед, товарищ и отголосок его.
Все наименования добра и зла суть символы: они не говорят, а только намекают, молча указывая. Глупец тот, кто в названиях ищет знания.
Будьте же внимательны, братья мои, в те часы, когда дух ваш заговорит притчами и символами: ибо тогда зарождается добродетель ваша.
Тогда тело возвышается и воскресает; своей благодатью окрыляет оно дух ваш, и становится он творцом и ценителем, несущим любовь и благо всем вещам.
Всякое возвышение типа «человек» было до сих пор - и будет всегда - делом аристократического общества ...
– Что такое еврейская, что такое христианская мораль? Случай, лишённый своей невинности, несчастье, осквернённое понятием “греха”, благосостояние как опасность, как “искушение”, физиологически плохое самочувствие, отравленное червем совести.
– Что такое еврейская, что такое христианская мораль? Случай, лишённый своей невинности, несчастье, осквернённое понятием “греха”, благосостояние как опасность, как “искушение”, физиологически плохое самочувствие, отравленное червем совести.
... По неудавшемуся тоскует всякая вечная радость.
Ибо всякая радость хочет себя самой, а потому желает и горя!
Ибо всякая радость хочет себя самой, а потому желает и горя!
NB. Нужно различать состояния чтения и веры в прочтённое. (Эти вещи различны настолько, что у огромного большинства умения к первому нет (и его никогда не воспитывают, т.к. оно требует самообладания и дисциплины ("фукидидовских добродетелей", и не только)), а второе срабатывает "автоматом", на основании эмоций: считывается то, что "хочется" (что удовлетворяет "фантазм").)
Die Natürlichen. — „Das Böse hat immer den grossen Effect für sich gehabt! Und die Natur ist böse! Seien wir also natürlich!“ — so schliessen im Geheimen die grossen Effecthascher der Menschheit, welche man gar zu oft unter die grossen Menschen gerechnet hat.
Я вкушаю только Urin
Ницше производит две вещи:
1) (в ранних работах) археологию субъекта древней Греции: дионисийского эллина (структура души: мысль о вечном возвращении).
2) (в "Заратустре") быть может, единственную философию в духе анти-модерна "par excellence".
Почему это важно: сугубо технически только "дионисийский" грек, а именно, структура субъекта, структура и идея его души, "Протея-Диониса", отвечают всем условиям адаптивного поведения, - именно того самого, которое столь активно нынче требуется, - особенно в условиях сверхмобильной глобальной экономики капитализма. Ни христианская, ни пост-христианская структуры этим требованиям не удовлетворяют. Способность к столь великой мутабельности, говоря "физиологически", тоже не может быть достоянием каждого человека. Следовательно, единственный способ, - это моральный, кодифицирующий желание ("волю жизни", "волю к жизни", "волю к власти" (т.к. отношения власти являются условием функционирования желания, т.е. возникновения феномена "жизнь")) как освобождённое от всяких ограничений, которые делают его не-имморальным (т.е. в абсолютной степени адаптивным, изменяемым ("как Борджиа")).
Возможно, нет другой структуры субъекта, позволяющей достичь такое функционирование в рамках символического/знакового пространства (не обязательно в смысле Лакана, можно и в смысле Леви-Стросса, т.е. Соссюра). И тогда работа Ницше приобретает совсем другую окраску... (не "дьявольскую", т.к. дьявольской придётся тогда объявить сам феномен адаптации, изменчивости, который позволяет людям менять мнения и, следовательно, не насиловать (радикально) друг друга, - т.е. не творить зла: подобная риторика (или диалектика) подобным движением стала бы прежде всего отрицать мир (и вечное возвращение к миру, т.е. "моменту", в настоящее).)
1) (в ранних работах) археологию субъекта древней Греции: дионисийского эллина (структура души: мысль о вечном возвращении).
2) (в "Заратустре") быть может, единственную философию в духе анти-модерна "par excellence".
Почему это важно: сугубо технически только "дионисийский" грек, а именно, структура субъекта, структура и идея его души, "Протея-Диониса", отвечают всем условиям адаптивного поведения, - именно того самого, которое столь активно нынче требуется, - особенно в условиях сверхмобильной глобальной экономики капитализма. Ни христианская, ни пост-христианская структуры этим требованиям не удовлетворяют. Способность к столь великой мутабельности, говоря "физиологически", тоже не может быть достоянием каждого человека. Следовательно, единственный способ, - это моральный, кодифицирующий желание ("волю жизни", "волю к жизни", "волю к власти" (т.к. отношения власти являются условием функционирования желания, т.е. возникновения феномена "жизнь")) как освобождённое от всяких ограничений, которые делают его не-имморальным (т.е. в абсолютной степени адаптивным, изменяемым ("как Борджиа")).
Возможно, нет другой структуры субъекта, позволяющей достичь такое функционирование в рамках символического/знакового пространства (не обязательно в смысле Лакана, можно и в смысле Леви-Стросса, т.е. Соссюра). И тогда работа Ницше приобретает совсем другую окраску... (не "дьявольскую", т.к. дьявольской придётся тогда объявить сам феномен адаптации, изменчивости, который позволяет людям менять мнения и, следовательно, не насиловать (радикально) друг друга, - т.е. не творить зла: подобная риторика (или диалектика) подобным движением стала бы прежде всего отрицать мир (и вечное возвращение к миру, т.е. "моменту", в настоящее).)
[В рамках российской модели гуманитарного образования в школах: оно построено исключительно вокруг идей модерна (Толстой, Достоевский, превознесение Шекспира, и пр.). Ницше идёт настолько вразрез с этой культурной программой, насколько это вообще возможно.]
"Жизнь", таким образом, оказывается "представлением", но в рамках мысли о вечном возвращении и "представление", — устраняется (FW-125: "Полдень; мгновение, когда тень так коротка; конец заблуждения, сопровождавшего нас так долго; апогей человечества; INCIPIT ZARATHUSTRA"). Остаётся только функционирование желания/жизни ("интерпретации", а в случае Лакана, - и нечто большее: "разрывы" в функционировании, интервенции; вовсе не "машинное" в смысле Делёза, т.к. это регистр только символического или воображаемого (т.е. спиритуализма, теофании; Ларюэль, к примеру, пребывает на регистре Реального, как и Греле; если они не пребывают на нём, как Лакан, то хотя бы на это намереваются)). "Речь имморалиста" из GD и "О видении и загадке" из Za-III также указывают на структуру желания, исключающую возможность "конца" (ничто или "последнего человека"), и ставящую приоритет Реального над Символическим или Воображаемым.
>интервенции
Пример минимального разрыва: ничто, даже наука, не может дать совершенное предсказание, и такой власти у человека (и даже не-человека) никогда не будет. Само желание совершенной предсказательной силы, требование такового "позволения обещать" есть казус: нельзя требовать от Закона (предсказания, записанного означающими, в регистре Символического) свободы и в то же время ответственности за предсказание: возможно либо одно (полное рабство и зависимость от "оракула"), либо иное (данная ситуация является прямым отражением детского требования к родителю, т.е. к объекту, обладающему силой).
Позиция трагического (дионисийского) не выдвигает подобного требования к Реальному (действительности). Это понято: субъектность, свобода (на языке Ницше: "воля к власти") предполагает возможность трагического исхода (пример Аякса). Это "не может быть иначе".
Пример минимального разрыва: ничто, даже наука, не может дать совершенное предсказание, и такой власти у человека (и даже не-человека) никогда не будет. Само желание совершенной предсказательной силы, требование такового "позволения обещать" есть казус: нельзя требовать от Закона (предсказания, записанного означающими, в регистре Символического) свободы и в то же время ответственности за предсказание: возможно либо одно (полное рабство и зависимость от "оракула"), либо иное (данная ситуация является прямым отражением детского требования к родителю, т.е. к объекту, обладающему силой).
Позиция трагического (дионисийского) не выдвигает подобного требования к Реальному (действительности). Это понято: субъектность, свобода (на языке Ницше: "воля к власти") предполагает возможность трагического исхода (пример Аякса). Это "не может быть иначе".
Иными словами, из структуры самого требования следует, что нельзя остаться человеком, субъектом, агентом, кем-то живым, в предсказательном мире. Тревога хаотичной ("живой") действительности устраняется только за счёт устранения хаоса, - за счёт устранения жизни.
(Это позиция рабства. Например, рабства пред Богом.)
[к проблеме многоликости אֱלֹהִים и вопроса о "истинном"]
Не то отличает нас от других, что мы не находим Бога ни в истории, ни в природе, ни за природой, но то, что мы почитаемое за Бога чувствуем не как “божественное”, но как жалкое, абсурдное, вредное - не как заблуждение только, но как преступление перед жизнью... Мы отрицаем Бога как Бога... Если бы нам доказали этого Бога христиан, мы ещё менее сумели бы поверить в него. - По формуле: deus, qualem Paulus creavit, dei negatio.
Не то отличает нас от других, что мы не находим Бога ни в истории, ни в природе, ни за природой, но то, что мы почитаемое за Бога чувствуем не как “божественное”, но как жалкое, абсурдное, вредное - не как заблуждение только, но как преступление перед жизнью... Мы отрицаем Бога как Бога... Если бы нам доказали этого Бога христиан, мы ещё менее сумели бы поверить в него. - По формуле: deus, qualem Paulus creavit, dei negatio.
«Но всякая радость желает вечности —, [ „Doch alle Lust will Ewigkeit —, ]
ОДИННАДЦАТЬ!
«— желает глубокой, глубокой вечности!» [ „— will tiefe, tiefe Ewigkeit!“ ]
ДВЕНАДЦАТЬ!
... как формула вечного возвращения желания (прочь от Ничто, назад к Реальному).
ОДИННАДЦАТЬ!
«— желает глубокой, глубокой вечности!» [ „— will tiefe, tiefe Ewigkeit!“ ]
ДВЕНАДЦАТЬ!
... как формула вечного возвращения желания (прочь от Ничто, назад к Реальному).
... и под конец, как установление окончательной проблематики:
"Чем обделены немцы."
(Среди немцев нынче недостаточно иметь ум: нужно еще заявить претензию на него, позволить себе быть умным… Приход к власти обходится дорого: власть оглупляет…)
"Научиться мыслить: в наших школах не имеют более никакого понятия об этом. Даже в университетах, даже среди настоящих знатоков философии логика как теория, как практика, как ремесло начинает вымирать. Почитайте немецкие книги: никакого, даже самого отдаленного, воспоминания о том, что для мышления нужна техника, учебный план, воля к мастерству, – что мышлению нужно обучать, как обучают танцам, как если бы это и был своего рода танец… Кто из немцев знает еще по опыту ту тончайшую дрожь, когда легконогость духа струит и излучает себя во всю мускулатуру? – Напыщенная неуклюжесть духовных жестов, грубость ручищ, пытающихся ухватить суть дела – это нечто до такой степени немецкое, что за границей это путают с немецкой натурой вообще. У немца нет пальцев для nuances… Одно то, что немцы выдерживали своих философов, прежде всего этого скрюченного инвалида понятий, великого Канта, дает уже немалое понятие о немецком изяществе. – В том-то и дело, что нельзя из аристократического воспитания исключать танцы во всех их формах, – умение танцевать ногами, понятиями, словами: стоит ли мне еще говорить, что надо уметь танцевать и пером, – что нужно учиться писать? – Но в этом месте я, должно быть, становлюсь для немецких читателей полнейшей загадкой…"
– Не иначе было со мною и при первом соприкосновении с Горацием. До сих пор ни один поэт не дарил мне такого артистического восхищения, в какое меня с самого начала приводила ода Горация. В некоторых языках нельзя даже пожелать того, что здесь достигнуто. Эта мозаика слов, где каждое слово, как звук, как пятно, как понятие, изливает свою силу направо и налево, а также на все целое, этот minimum объема и числа знаков и достигаемый таким путем maximum энергии знаков – все это римское и, верьте мне, аристократично par excellence. Вся остальная поэзия является по сравнению с этим чем-то слишком популярным, – просто болтливостью чувств… Грекам я вовсе не обязан подобными по силе впечатлениями; и, если уж сказать прямо, они не могут быть для нас тем, чем являются римляне. У греков нельзя научиться – их своеобразие слишком чуждо нам, оно также слишком текуче, чтобы действовать императивно, «классически». Кто бы мог научиться у грека писать! И кто бы мог научиться этому без римлян!..
"Чем обделены немцы."
(Среди немцев нынче недостаточно иметь ум: нужно еще заявить претензию на него, позволить себе быть умным… Приход к власти обходится дорого: власть оглупляет…)
"Научиться мыслить: в наших школах не имеют более никакого понятия об этом. Даже в университетах, даже среди настоящих знатоков философии логика как теория, как практика, как ремесло начинает вымирать. Почитайте немецкие книги: никакого, даже самого отдаленного, воспоминания о том, что для мышления нужна техника, учебный план, воля к мастерству, – что мышлению нужно обучать, как обучают танцам, как если бы это и был своего рода танец… Кто из немцев знает еще по опыту ту тончайшую дрожь, когда легконогость духа струит и излучает себя во всю мускулатуру? – Напыщенная неуклюжесть духовных жестов, грубость ручищ, пытающихся ухватить суть дела – это нечто до такой степени немецкое, что за границей это путают с немецкой натурой вообще. У немца нет пальцев для nuances… Одно то, что немцы выдерживали своих философов, прежде всего этого скрюченного инвалида понятий, великого Канта, дает уже немалое понятие о немецком изяществе. – В том-то и дело, что нельзя из аристократического воспитания исключать танцы во всех их формах, – умение танцевать ногами, понятиями, словами: стоит ли мне еще говорить, что надо уметь танцевать и пером, – что нужно учиться писать? – Но в этом месте я, должно быть, становлюсь для немецких читателей полнейшей загадкой…"
– Не иначе было со мною и при первом соприкосновении с Горацием. До сих пор ни один поэт не дарил мне такого артистического восхищения, в какое меня с самого начала приводила ода Горация. В некоторых языках нельзя даже пожелать того, что здесь достигнуто. Эта мозаика слов, где каждое слово, как звук, как пятно, как понятие, изливает свою силу направо и налево, а также на все целое, этот minimum объема и числа знаков и достигаемый таким путем maximum энергии знаков – все это римское и, верьте мне, аристократично par excellence. Вся остальная поэзия является по сравнению с этим чем-то слишком популярным, – просто болтливостью чувств… Грекам я вовсе не обязан подобными по силе впечатлениями; и, если уж сказать прямо, они не могут быть для нас тем, чем являются римляне. У греков нельзя научиться – их своеобразие слишком чуждо нам, оно также слишком текуче, чтобы действовать императивно, «классически». Кто бы мог научиться у грека писать! И кто бы мог научиться этому без римлян!..
>дионисийского эллина
Это по сути театральный персонаж, вроде Il Capitano.
Самый богатый полнотой жизни, дионисийский бог и человек, может позволить себе не только зрелище ужасного и сомнительного, но и ужасное деяние и всякую роскошь разрушения, разложения, отрицания, — в нем злое, бессмысленное, безобразное представляется допустимым, как это представляется допустимым в природе, вследствие избытка созидательных, восстанавливающих сил, способных из любой пустыни создать цветущую, плодородную землю.
[подробнее: FW-370, "Что такое романтика?"]
О «интеллектуальной совести». — Сегодня мне кажется, что нет ничего более редкого, чем искреннее лицемерие. Я сильно подозреваю, что мягкая атмосфера нашей культуры не способствует этому росту. Лицемерие свойственно эпохе сильной веры: когда, даже будучи вынужденным исповедовать иную веру, человек не отказывался от прежней. Сегодня он от неё отказывается или, что ещё чаще, обретает вторую веру — и в том, и в другом случае остаётся честным. Несомненно, сегодня возможно гораздо большее число убеждений, чем раньше: возможных, то есть допустимых, то есть безвредных. Из этого рождается терпимость к себе. — Терпимость к себе допускает множество убеждений: они сами гармонично сосуществуют — они, как и все сегодня, стараются не идти на компромиссы друг с другом. Чем человек идёт на компромисс сегодня? Когда он последователен. Когда он следует прямой линии. Когда он не допускает двусмысленности. Если вы искренни… Меня ужасает, что современный человек слишком комфортно себя чувствует в некоторых пороках, так что они практически вымирают. Всё зло, порождённое сильной волей – а, пожалуй, зла без силы воли и не бывает – в нашем благоухающем воздухе вырождается в добродетель… Те немногие лицемеры, которых я встречал, имитировали лицемерие: они были, как почти каждый десятый человек сегодня, актёрами.
K
>Терпимость к себе допускает множество убеждений: они сами гармонично сосуществуют — они, как и все сегодня, стараются не идти на компромиссы друг с другом. Чем человек идёт на компромисс сегодня? Когда он последователен. Когда он следует прямой линии. Когда он не допускает двусмысленности. Если вы искренни…
Перевод неправильный, имелось в виду, что человек компрометирует себя перечисленным, когда он недвусмысленен, когда в нём убеждения как раз не "сосуществуют", а "воюют" либо устанавливают между собой некую иерархию (см. Za-I, "О радостях и страстях" и JGB-200).
["Sokrates und die griechische Tragoedie" на тему "дионисийского" также актуален (в смысле и политическом, не только в смысле театра (Ницше вообще не любил театр, глупо сводить его чтение дионисийского грека к "беснованию" или только к искусству в театре (т.е. к "безделушке", безвредности), т.к. это никак не стыкуется с его философией))
(если в смысле фигуры философа, - то "Schopenhauer als Erzieher")]
Za-IV, "Самый безобразный человек", - как пример человека, "слишком богатого" ("убийцы Бога", "[я] богат величайшим и ужаснейшим, безобразным и неизреченным"), но "не того", не высшего (не "смеющийся лев" и не дионисийский, хоть тоже и "преизбыточный").
Почему Нише иронизирует, почему идет на компромиссы? Я жду от немца сурьёзности, интеллектуальной честности, а вижу блещущего парадоксами прощелыгу à la française!..
>Политические взгляды Ницше: «правое масонство»?
Георгу Брандесу в Копенгаген (черновик)
[Турин, начало декабря 1888]
Дружище, я считаю нужным сообщить Вам пару вещей первостатейной важности; дайте Ваше честное слово, что эта история останется между нами. Мы угодили в большую политику, даже в глобальную... Я подготавливаю событие, которое, по всей вероятности, расколет историю надвое - до такой степени, что у нас появится новое летоисчисление: до и после 1888 года...
[...] Поскольку речь идет о сокрушительном ударе по христианству, очевидно, что единственная в мире сила, заинтересованная в уничтожении христианства — это евреи. Здесь — инстинктивная вражда, не мнимая, как у каких-нибудь «вольнодумцев» или социалистов — черт знает что сотворил бы я с этими вольнодумцами. Следовательно, мы должны твердо знать потенциальные возможности этой расы и в Европе, и в Америке — ведь ко всему прочему такому движению нужен большой капитал. Вот единственная естественно подготовленная почва для величайшей из войн истории; прочие союзники могут браться в расчет только после этой битвы. Эта новая власть, которая здесь возникнет, сумеет в два счета стать первой всемирной властью...
Если, наконец, Вы прочтете венчающий всё закон против христианства, подписанный «Антихристом», — кто знает, не затрясутся ли у Вас самого коленки (...)
Если мы победим, власть на земле будет в наших руках, и всеобщий мир тоже... Мы преодолели абсурдные границы между расами, нациями и классами: существует лишь иерархия личностей, но зато это иерархическая лестница немыслимой длины.
Вот Вам первая бумага всемирно-исторического значения: большая политика par excellence.
Некоторые фрагменты под рубрикой "Хозяева Земли" в ВкВ из Черновиков:
1884 11.25 [137]
Я пишу для еще не существующего человеческого вида: для «властителей земли».
[...] Англичане, американцы и русские ———
1885 11.34 [94]
Вид современного европейца дает мне большую надежду: на весьма интеллигентном уровне стадной массы формируется смелая господствующая раса. Можно ожидать, что выходящие на передний план движения по обузданию этой массы будут множиться.
1885 11.37[8]
Неотвратимо, медленно и страшно, как судьба, приближается великая задача и вопрос: как должна управляться земля в целом? И для чего нужно выращивать и культивировать «человека» как целое — а не народ и не расу?
Главным средством, с помощью которого из человека можно вылепить все, что будет угодно созидающей и глубокой воле, служат законодательные морали — при условии, что такая художественная воля высшего ранга имеет в своих руках власть и может продолжительное время претворять в жизнь свою созидающую волю в форме законов, религий и обычаев. Таких людей великого созидания, поистине великих людей, какими их вижу я, сегодня и, вероятно, еще долгое время нельзя будет найти: их просто нет. Только после многих разочарований мы наконец-то начнем понимать, почему их нет: не существует более враждебной силы, стоящей на пути их появления и развития, нежели та, которую теперь в Европе называют «моралью», словно нет и быть не может никакой другой морали, кроме названной выше морали стадного животного, изо всех сил стремящейся к беззаботному всеобщему счастью на земле, к счастью зеленого пастбища, а именно к надежности, безопасности, удовольствию, легкости и в конечном счете, «если все пойдет хорошо», к тому, чтобы избавиться от разного рода пастухов и баранов-вожаков. Два наиболее часто проповедуемых ими учения гласят: «равенство в правах» и «сочувствие всему, что страдает», — причем само страдание воспринимается ими как нечто такое, что безусловно должно быть устранено. Что такие «идеи» все еще могут казаться современными, дает плохое представление о Но кто основательно задумывался над вопросом, где растение «человек» до сих пор сильнее всего росло в высоту, тот не может не понимать, что это происходило в прямо противоположных условиях...
[...] Мораль с такого рода противоположными намерениями, которая будет возвышать человека, а не подталкивать его к удобствам и посредственности, мораль, призванную воспитывать правящую касту — будущих властителей земли, — нужно вводить в связи с существующим нравственным законом, используя его слова и внешние атрибуты. Однако, поскольку для этого необходимо изобрести множество переходных форм и средств обмана, а продолжительность жизни человека почти ничего не значит в сравнении с выполнением столь долгосрочных задач и планов, необходимо прежде всего воспитать новый вид человека, воля и инстинкты которого будут гарантированы многими поколениями, и подготовить новый тип и новую касту господ. Это столь же нетрудно понять, как и непростое для произнесения «и так далее» этой мысли.
Подготовка переоценки ценностей для определенного сильного вида людей высшей духовности и силы воли и с этой целью медленное и осторожное раскрепощение в них множества долгое время сдерживаемых и оклеветанных инстинктов: кто размышляет об этом, тот принадлежит к нам, к свободным духом, которые, правда, отличны от существовавших до сих пор
«свободных духом», поскольку стремятся к примерно противоположному. Сюда, как мне кажется, можно причислить в первую очередь европейских пессимистов, поэтов и мыслителей возмущенного идеализма, в той мере, в какой их недовольство бытием в целом логически вынуждает их не удовлетворяться и современными людьми, — равно как и некоторых ненасытно-честолюбивых художников, которые смело и безусловно борются за особые права высших людей, против «стадного животного» и с помощью присущих искусству приемов искушения усыпляют в избранных умах все стадные инстинкты и опасения; в-третьих, сюда относятся все те критики и историки, мужественно продолжающиеудачно начатое открытие древнего мира, — дело нового Колумба, немецкого духа (ибо мы все еще находимся в самом начале этого завоевания). В древнем мире и в самом деле царила иная, более властная, нежели сегодня, мораль, а античный человек, благодаря воспитывающему влиянию своей морали, был сильнее и глубже человека сегодняшнего дня, — это был до сих пор единственный «удавшийся человек».
1884 11.25 [137]
Я пишу для еще не существующего человеческого вида: для «властителей земли».
[...] Англичане, американцы и русские ———
1885 11.34 [94]
Вид современного европейца дает мне большую надежду: на весьма интеллигентном уровне стадной массы формируется смелая господствующая раса. Можно ожидать, что выходящие на передний план движения по обузданию этой массы будут множиться.
1885 11.37[8]
Неотвратимо, медленно и страшно, как судьба, приближается великая задача и вопрос: как должна управляться земля в целом? И для чего нужно выращивать и культивировать «человека» как целое — а не народ и не расу?
Главным средством, с помощью которого из человека можно вылепить все, что будет угодно созидающей и глубокой воле, служат законодательные морали — при условии, что такая художественная воля высшего ранга имеет в своих руках власть и может продолжительное время претворять в жизнь свою созидающую волю в форме законов, религий и обычаев. Таких людей великого созидания, поистине великих людей, какими их вижу я, сегодня и, вероятно, еще долгое время нельзя будет найти: их просто нет. Только после многих разочарований мы наконец-то начнем понимать, почему их нет: не существует более враждебной силы, стоящей на пути их появления и развития, нежели та, которую теперь в Европе называют «моралью», словно нет и быть не может никакой другой морали, кроме названной выше морали стадного животного, изо всех сил стремящейся к беззаботному всеобщему счастью на земле, к счастью зеленого пастбища, а именно к надежности, безопасности, удовольствию, легкости и в конечном счете, «если все пойдет хорошо», к тому, чтобы избавиться от разного рода пастухов и баранов-вожаков. Два наиболее часто проповедуемых ими учения гласят: «равенство в правах» и «сочувствие всему, что страдает», — причем само страдание воспринимается ими как нечто такое, что безусловно должно быть устранено. Что такие «идеи» все еще могут казаться современными, дает плохое представление о Но кто основательно задумывался над вопросом, где растение «человек» до сих пор сильнее всего росло в высоту, тот не может не понимать, что это происходило в прямо противоположных условиях...
[...] Мораль с такого рода противоположными намерениями, которая будет возвышать человека, а не подталкивать его к удобствам и посредственности, мораль, призванную воспитывать правящую касту — будущих властителей земли, — нужно вводить в связи с существующим нравственным законом, используя его слова и внешние атрибуты. Однако, поскольку для этого необходимо изобрести множество переходных форм и средств обмана, а продолжительность жизни человека почти ничего не значит в сравнении с выполнением столь долгосрочных задач и планов, необходимо прежде всего воспитать новый вид человека, воля и инстинкты которого будут гарантированы многими поколениями, и подготовить новый тип и новую касту господ. Это столь же нетрудно понять, как и непростое для произнесения «и так далее» этой мысли.
Подготовка переоценки ценностей для определенного сильного вида людей высшей духовности и силы воли и с этой целью медленное и осторожное раскрепощение в них множества долгое время сдерживаемых и оклеветанных инстинктов: кто размышляет об этом, тот принадлежит к нам, к свободным духом, которые, правда, отличны от существовавших до сих пор
«свободных духом», поскольку стремятся к примерно противоположному. Сюда, как мне кажется, можно причислить в первую очередь европейских пессимистов, поэтов и мыслителей возмущенного идеализма, в той мере, в какой их недовольство бытием в целом логически вынуждает их не удовлетворяться и современными людьми, — равно как и некоторых ненасытно-честолюбивых художников, которые смело и безусловно борются за особые права высших людей, против «стадного животного» и с помощью присущих искусству приемов искушения усыпляют в избранных умах все стадные инстинкты и опасения; в-третьих, сюда относятся все те критики и историки, мужественно продолжающиеудачно начатое открытие древнего мира, — дело нового Колумба, немецкого духа (ибо мы все еще находимся в самом начале этого завоевания). В древнем мире и в самом деле царила иная, более властная, нежели сегодня, мораль, а античный человек, благодаря воспитывающему влиянию своей морали, был сильнее и глубже человека сегодняшнего дня, — это был до сих пор единственный «удавшийся человек».
1885-1886 12.2 [13]
Я думаю, эта commedia umana для какого нибудь эпикурейского бога-наблюдателя заключается, должно быть, в том, что люди в силу своей растущей моральности с полною невинностью и тщеславием мнят, будто возвысились от уровня животного до ранга «богов» и до задач космического размаха, в то время как в действительности они опустились, то есть — благодаря развитию всех тех добродетелей, в силу коих процветает стадо, и благодаря оттеснению иных и противоположных, дающих начало новому, высшему и более сильному, господскому виду, развивают в человеке именно только стадное животное, а, может быть, тем самым и окончательно определяют человека как животное, — ибо до сей поры человек был «животным, не определенным окончательно»...
[...] Не пришла ли пора — теперь, по мере все большего развития в Европе типа стадного животного, — попытать удачи в принципиальном, намеренном и сознательном выведении противоположного типа и его добродетелей? И разве не было ли бы это даже своего рода целью, спасением и оправданием демократического движения, если появится кто-то, кто им воспользуется, — дополнив, наконец, его новое и утонченное оформление в качестве рабства — а таковым некогда и предстанет венец европейской демократии, — тем высшим типом людей-господ, людей-цезарей, которые ведь тоже нуждаются в этом новом рабстве? Для новых, доселе несбыточных, для своих дальних замыслов? Для своих задач?
1885-1886 12.2 [57]
Отныне для возникновения структур господства широкого масштаба, равных коим мир еще не видывал, будут благоприятные условия. А это еще и не самое главное; стало возможным возникновение международных родовых союзов, ставящих своей целью выведение расы господ, будущих «хозяев земли», — новой, неслыханной, зиждущейся на жесточайшей самодисциплине аристократии, в ней воля властвующих философов и художниковтиранов получит долговечность тысячелетий: высший тип людей, каковые благодаря своему превосходству в твердости, знании, богатстве и влиятельности воспользуются демократическою Европой как своим очень послушным и гибким орудием, чтобы взять в руки судьбы мира, чтобы, словно художник, лепить сам вид «человек».
Короче говоря, приходит пора переучиваться в делах политических.
Я думаю, эта commedia umana для какого нибудь эпикурейского бога-наблюдателя заключается, должно быть, в том, что люди в силу своей растущей моральности с полною невинностью и тщеславием мнят, будто возвысились от уровня животного до ранга «богов» и до задач космического размаха, в то время как в действительности они опустились, то есть — благодаря развитию всех тех добродетелей, в силу коих процветает стадо, и благодаря оттеснению иных и противоположных, дающих начало новому, высшему и более сильному, господскому виду, развивают в человеке именно только стадное животное, а, может быть, тем самым и окончательно определяют человека как животное, — ибо до сей поры человек был «животным, не определенным окончательно»...
[...] Не пришла ли пора — теперь, по мере все большего развития в Европе типа стадного животного, — попытать удачи в принципиальном, намеренном и сознательном выведении противоположного типа и его добродетелей? И разве не было ли бы это даже своего рода целью, спасением и оправданием демократического движения, если появится кто-то, кто им воспользуется, — дополнив, наконец, его новое и утонченное оформление в качестве рабства — а таковым некогда и предстанет венец европейской демократии, — тем высшим типом людей-господ, людей-цезарей, которые ведь тоже нуждаются в этом новом рабстве? Для новых, доселе несбыточных, для своих дальних замыслов? Для своих задач?
1885-1886 12.2 [57]
Отныне для возникновения структур господства широкого масштаба, равных коим мир еще не видывал, будут благоприятные условия. А это еще и не самое главное; стало возможным возникновение международных родовых союзов, ставящих своей целью выведение расы господ, будущих «хозяев земли», — новой, неслыханной, зиждущейся на жесточайшей самодисциплине аристократии, в ней воля властвующих философов и художниковтиранов получит долговечность тысячелетий: высший тип людей, каковые благодаря своему превосходству в твердости, знании, богатстве и влиятельности воспользуются демократическою Европой как своим очень послушным и гибким орудием, чтобы взять в руки судьбы мира, чтобы, словно художник, лепить сам вид «человек».
Короче говоря, приходит пора переучиваться в делах политических.
>европейских пессимистов
In another context, Schopenhauer reiterated his eugenic thesis: "If you want Utopian plans, I would say: the only solution to the problem is the despotism of the wise and noble members of a genuine aristocracy, a genuine nobility, achieved by mating the most magnanimous men with the cleverest and most gifted women. This proposal constitutes my Utopia and my Platonic Republic."
Говоря, что воля к власти и воля к истине имеют один путь, Ницше лжет так же, как Сократ лжет в Алкивиаде (Добро = Прекрасное = Справедливое = Истина etc)
Ницше не был гением, защищающим себя и других гениев от посредственностей. Он бы гуманитарием (грамотным смышленным филологом), защищающим гениев. Ницше не был гениальным художником, может даже вообще не имел художественных талантов.
Во многих случаях он действует как некий "ларпер гениальности". Странно, что нигде не написал "мы, гении"... (даже в декабре-январе последнего года...)
Поэтому и писал довольно часто про "актеров своего идеала". Это он не заглянул во внутреннюю жизнь Вагнера, а выразил свою внутреннюю жизнь, в которой было "Хочу быть как Вагнер" ("Хочу быть сверхчеловеком "Творящим"", "Хочу быть итальянским художником эпохи Ренессанса" etc).
Во многих случаях он действует как некий "ларпер гениальности". Странно, что нигде не написал "мы, гении"... (даже в декабре-январе последнего года...)
Поэтому и писал довольно часто про "актеров своего идеала". Это он не заглянул во внутреннюю жизнь Вагнера, а выразил свою внутреннюю жизнь, в которой было "Хочу быть как Вагнер" ("Хочу быть сверхчеловеком "Творящим"", "Хочу быть итальянским художником эпохи Ренессанса" etc).
>смышленным
*смышленым
Почему слабые не могут быть добрыми я в целом +-понимаю, но почему слабые не вольны познавать? С самим этим утверждением я согласен, меня интересует ответ на то "почему это так?"
Смею предположить что это связанно с тем что слабые слишком озабоченны )как бы это сказать?) своим "выживанием" что ли? (этот момент тоже надо развернуть) они слишком много боятся, и в особенности изменений так как любое изменение всегда привносит новые вещи которых приходится бояться, потому Слабые всегда в каком-то смысле "консерваторы", и также они постоянно пытаются сделать себя какой-то "уголок".
Любое настоящее же познание всегда связанно с изменениями, сомнениями, новыми вопросами то есть всегда вносит в жизнь неопределённость, а для слабого неопределённость и "хождение в туманах" всегда невыносимо.
Бля ребята мне все кассиры улыбаются. Тетя Тамара выбирала сегодня для меня САМЫЙ ЛУЧШИЙ ВИНОГРАД. Женщина из мясного отдела, можно предположить, просто в меня влюблена (Только между нами!). Вот таким философом надо быть, ящитаю!
Даже когда я хожу за продуктами, мои философские задачи не могут меня оставить. Когда в мое сознание врываются грандиозные идеи, от избытка чувств я строю рожи случайным людям и самому себе. Моим лицом в это время надо вдохновиться какому-нибудь музыканту-неоромантику! Я и раньше частенько ходил пританцовывая, теперь же я вихрем проношусь по туринским улицам, здороваюсь со столбами, прохожими, говоря "siamo contenti? Ma perché mai ho creato tutto questo?"
INCIPIT ПЕРЕОЦЕНКА ЦЕННОСТЕЙ...
INCIPIT ПЕРЕОЦЕНКА ЦЕННОСТЕЙ...
Только что вернулся с почты, разослал ответы всем своим критикам.
Ницше умер. Прекратите гальванизировать труп этого второсортного писателя.
Ну из западной мысли это все-таки самое лучшее
А ну собственно господа земли уже в Заратустре есть
«Кому быть господином земли?»
«Кто должен быть господином земли? — продолжал он. — Поистине, не эти — лучше разобью я их моим молотом. Ведь я сам молот. / Они выдерживают земную жизнь, когда их наполняют земными страстями, сердечно уговаривают их. Как! Лишь выносить жизнь на этой земле? Ради земли стыжусь я таких речей. / Лучше пусть будут злые дикие звери вокруг меня, чем эти домашние неудавшиеся; сколь счастлив буду я снова увидеть чудеса, порождаемые жарким солнцем — / — все зрелые и удавшиеся звери, которыми гордится сама земля. Разве ещё не удался ей человек? Ну что ж! Но лев удался».
---
НО эти господа земли пожалуй все же не Питер Тиль, Илон Маск и nrx'еры, потому что слишком дневные они персонажи.
«Оставь меня, глупый, бестолковый, глухой день! Разве полночь не светлее? Анри Корбен
Самые чистые должны быть господами земли, самые непознанные, самые сильные, души полночи, которые светлее и глубже всякого дня».
Удивительные слова о "более глубоком, чем (религия)":
«О день, тяжёлой поступью идёшь ты за мной? Ты наощупь ищешь моё счастье? Для тебя я богата, одинока, для тебя я клад и сокровищница?
О мир, ты желаешь меня? Я по-твоему мирская? Я по-твоему духовная? Я по-твоему божественная? Но, день и мир, вы слишком неуклюжи,
— вам нужны более ловкие руки, чтобы схватить более глубокое счастье, более глубокое несчастье, хватайтесь за какого-нибудь Бога, но не за меня:
— моё несчастье, моё счастье глубоки, ты, дивный день, но я всё же не Бог...»
Я думаю что это в женском роде переводить надо, как я сделал.
Также я признаюсь что не понимаю всю тему про могилы и искупление мертвых (отцов?) / воскрешение трупов. Это перекликается с "надгробной песнью", которую я тоже не понимаю. Про воскрешение вспоминается Федоров какой-то (и там говорится прямо рядом с могилами "скорбь отца, скорбь дедов, скорбь прадедов"), но искупление наверное с вечным возвращением и его этической максимой связано, также непонятно отношение Ницше к этой могильной теме, потому что он вроде это именно высшим людям говорит ("Высшие люди, спасите же могилы, воскресите трупы")
Что вы тут обсуждаете пятый тред? Пукисреньки душевнобольного, который за всю свою жизнь не аргументировал и не доказал ни одного своего утверждения (потому что считал это предрассудком, лол)?
>Короче, Ницше не антропоцентрист, но жизнецентрист.
>верховной инстанцией поставлена "жизнь" как вполне себе метафизическое понятие, которым отмеряются любые другие понятия, и наука и истина
>"ценность жизни не может быть установлена"? Потому что мы аксиоматически установили ценностью ценностей "жизнь"
>восходящая жизнь / вырождение
Конспект «Ценность жизни» Е. Дюринга, 1875 (Ницше 31 год).
"Он совершенно не чувствует общеспасительного и воздействующего на всех пафоса аскетизма".
"Вера в ценность жизни покоится на отсутствии чистоты мышления".
"Если же кто-нибудь смог бы вместить в себе совокупное сознание человечества, он рухнул бы под тяжестью проклятий в адрес бытия. Ибо у человечества нет целей".
"Христианин действует и считает деятельность неизбежностью: утешение за это он находит в перспективе конца света. Он не слишком-то ценит все земные устремления, они — ничтожны".
>Философ не способен без внутреннего ликования и не хлопая в ладоши внимать истории всех тех смельчаков, которые в один прекрасный день сказали Нет всяческой неволе и ушли в какую-нибудь пустыню.
По сути "философия того, кто восхищается аскетическому идеалу как оптимуму своих условий" философ гимнософист, философ шраман (разновидности шраманов Будда и Иисус «Антихриста»), философ христианский святой; кстати еще см. «Штраус допустил ляпсус, когда решил написать о жизни Иисуса. Ему следовало бы сосредоточиться на исторических трудах. Но раз уж он взялся за это, то не должен был забыть об истинном христианстве, о монашестве», 1873 — это мировоззрение Ницше образца 1874 года, когда написан "Шопенгауэр как воспитатель".
Философ как подлинный антагонист обмирщения, разрушитель любого кажущегося и соблазнительного счастья, всего того, что сулит в человеческом мире такое счастье — государств, революций, богатства, почестей, науки, церкви, — такой философ должен — во спасение нас всех — одиться еще бесчисленное количество раз; одно только хрупкое явление Шопенгауэра ничего не решает (Черновики 1874).
---
Отрывки из Шопенгауэр как воспитатель
Всякое бытие, которое можно отрицать, тем самым и заслуживает отрицания; и быть правдивым значит верить лишь в то бытие, которого нельзя отрицать и которое само истинно и правдиво. Поэтому правдивый человек сознает, что его деятельность имеет метафизическое, объяснимое из законов иной и высшей жизни и в глубочайшем смысле утверждающее значение; хотя все, что он делает, кажется разрушением и ломкой законов этой жизни. При этом его деятельность должна стать длительным страданием; но он знает то, что знает и Мейстер Экхарт: "быстрейшее животное, которое довезет вас до совершенства, есть страдание". Мне кажется, что у каждого, кто представит себе подобное направление жизни, должно расшириться сердце и зародиться горячее желание стать таким шопенгауэровским человеком, т.е. в отношении себя и своего личного блага быть чистым и изумительно равнодушным, в своем познавании быть исполненным могучего пожирающего пламени и бесконечно удаленным от холодной и презренной нейтральности так называемых людей науки, высоко поднимаясь над ворчливо раздраженными мыслями, принося всегда себя первого в жертву познанной правде и глубоко сознавая те страдания, которые должны возникнуть из его правдивости. Правда, он уничтожает свое земное счастье своею храбростью, он должен быть враждебен даже людям, которых любит, и учреждениям, из лона которых он произошел, он не должен щадить ни людей, ни вещей, хотя сам страдает от наносимых им ударов.
[...] Это те подлинные люди, которые уже не звери, – философы, художники и святые; при их появлении и в их появлении природа, которая никогда не делает скачков, делает свой единственный скачок, и притом скачок радости, ибо она чувствует себя впервые у цели, – т.е. там, где она понимает, что должна разучиться иметь цели и что она делала слишком высокие ставки в игре жизни и становления.
[...] Правда, в нашем обычном состоянии мы ничем не может содействовать созиданию спасительного человека; потому-то мы и ненавидим себя в этом состоянии, и эта ненависть есть корень того пессимизма, которому Шопенгауэр должен был снова обучать наше поколение, но который так же стар, как стремление к культуре.
[...] Лишь когда, в нынешней или грядущей жизни, мы сами будем приняты в этот возвышенный орден философов, художников и святых, будет поставлена и новая цель нашей любви и ненависти; пока же у нас есть наша задача и наш круг обязанностей, наша ненависть и наша любовь.
>я за Ницше и за аскетический идеал, за Ницше аскетического идеала
Я думаю абсолютно легально предполагать (зная человеческую природу), что Ницше, если бы прожил несумасшедшим больше лет (и к примеру за 1888 г. вообще ничего бы не написал, отдохнул бы чутка да и написание "книги" по-моему для философа всегда акт чрезвычайного оглупления, от которого надо еще долго отходить (умнеть обратно)), то придумал бы какой-то разумный синтез этой своей "любви юности" и тех познаний, которые он добыл в более зрелом возрасте. Вернулся бы к себе от всех истероидных порывов, связанных с внешним (с внешними влияниями включающими возможно и недо-натуралиста Ре, и натурально "натуральную" дуру Саломе, на которую очень хочется произвести впечатление, идиотскими биографическими событиями, или какой-то "борьбой" с кем-то там, попытками влиять на современность, участием в современности), следы чего есть и в Антихристе, и в Генеалогии морали.
Это безусловно была бы не та же самая философия, она бы по прежнему отрицала Шопенгауэра (Ш. в голове Ницше, конечно). Только скорее не была бы к нему чем-то посторонним (как получилось в итоге, опять же из-за внешних, которые про Шопенгауэра и не знали ни черта), а именно умным последовательным синтезом, прошедшим через умное отрицание .
... Вообще сама тема "пессимизма", которая осталась до 1888 года, кому-то кроме Ницше в то время была интересна? Нет, а значит именно это настоящее, а не болтовня.
«О вы, лики и видения моей юности! О блики любви, божественные миги! Как быстро исчезли вы! Я вспоминаю о вас сегодня как об умерших для меня.
[...] Неизречённой и неразрешённой осталась во мне высшая надежда! И умерли все лики и утешения моей юности!
[...] В тебе живёт ещё всё неразрешённое моей юности; и как жизнь и юность, сидишь ты здесь, надеясь, на жёлтых обломках могил.
Да, ты ещё для меня разрушительница всех могил; здравствуй же, моя воля! И только там, где есть могилы, есть и воскресение».
>на пикче рядом с ницшей лежат сижки
Как можно курить табак, если это буквально жизнеотрицание по Ницше?
Почему? Вторичный дроч на абдристократию же. Всякие Плутоны и Аррястотели сделали это куда лучше и гораздо раньше.
При этом у Ницше был дичайший ресентимент к христианству. Для себя он христианскую культуру пытался заменить наспех им сконструированными нью-эйдж взглядами про "вечное возвращение" и прочую "дионисийскую" мочу. Пил он далеко не вино, не Кровь Христову, скажем так.
Короче, в европейской мысли есть гораааздо более интересные и достойные ее представители.
>Всякие Плутоны и Аррястотели сделали это куда лучше и гораздо раньше
Это восток, Греция
А кто тогда ТруЪ Запад? Ну хорошо, пусть Джон Локк будет.
Кто учитель до мозга костей, тот относится серьезно ко всем вещам, лишь принимая во внимание своих учеников, - даже к самому себе.
Иисус сказал своим иудеям: «Закон был для рабов - вы же любите Бога, как люблю его я, сын Божий! Какое дело сынам Божьим до морали!»
Ты неправ. Поздние работы Ницше столь же важны (и даже важнее чем предыдущие) как и "Les Rêveries du promeneur solitaire" Руссо (которая подводит итог его начинаниям, в обоих случаях происходит одинаковое, и продолжаемое: что сделал Ницше, что сделал Руссо, - это не окончательное, не "Законы" (как у Платона) в смысле исключения дальнейшего мышления (что Ницше критиковал ещё в M-542, "Der Philosoph und das Alter")).
Что до твоей критики - она не имеет существенного смысла. "Синтез" идей Ницше уже производил хотя бы в период написания "Пять предисловий к пяти ненаписанным книгам". "Закон против христианства", как таковой, не имеет смысла (сама страничка была заклеена, Овербек её не скопировал, Кёзелиц оставил как есть и читал только под светом лампы; если сравнить очевидный прототип "Die große Politik" (1888, 25[1]), то видно, что борьба идёт больше с Gemeinheit, чем с христианством, а само христианство взято в кавычки (в "скобки"): der „Christen“), Ницше в конечном счёте его не утвердил, а вычеркнул. "Переоценка ценностей" в конце книги "Анти-Христ" также, как и "жизнеутверждение" Заратустры начинается с скептицизма: "Почему лучше не ..." (в случае Заратустры: "Если ... – о, как не стремиться мне ..."; и в главе "О священниках" тон Заратустры также не радикальный).
Я несу войну. Не между людьми: у меня нет слов, чтобы выразить своё презрение к проклятой политике европейских династий, основанной на корысти, которая возводит подстрекательство к эгоизму и самовозвышению народов друг против друга в принцип и почти в обязанность. Не между классами. Ибо у нас нет высших классов, а следовательно, и низших: то, что сегодня находится на вершине общества, физиологически осуждено и, более того — что является доказательством этого — настолько обеднело, настолько неуверенно в своих инстинктах, что без зазрения совести исповедует контрпринцип высшему типу человека.
(см. критику "анти-объестествования" Израиля в A на этот счёт)
Меня спросят, почему я собственно рассказал все эти маленькие и, по распространенному мнению, безразличные вещи; этим я врежу себе самому тем более, если я призван решать великие задачи. Ответ: эти маленькие вещи – питание, место, климат, отдых, вся казуистика себялюбия – неизмеримо важнее всего, что до сих пор почиталось важным. Именно здесь надо начать переучиваться. То, что человечество до сих пор серьезно оценивало, были даже не реальности, а простые химеры, говоря строже, ложь, рожденная из дурных инстинктов больных, в самом глубоком смысле вредных натур – все эти понятия “Бог”, “душа”. “добродетель”, “грех”, “потусторонний мир”, “истина”, “вечная жизнь”… Но в них искали величия человеческой натуры, ее “божественность” (21)… Все вопросы политики, общественного строя, воспитания извращены до основания тем, что самых вредных людей принимали за великих людей, - что учили презирать “маленькие” вещи, стало быть, основные условия самой жизни…
... Возьмем, в-третьих, удивительную уловку Гегеля, который проломил ею все логические навыки и изнеженности, рискнув учить, что родовые понятия развиваются друг из друга: каковым тезисом умы в Европе и были преформированы к последнему великому научному движению, к дарвинизму, - ибо без Гегеля нет Дарвина. ...
В науке убеждения не имеют никакого права гражданства, так – и вполне основательно – принято говорить: лишь когда эти убеждения решаются снизойти до скромного уровня гипотезы, временной рабочей точки зрения, регулятивной фикции, им разрешается доступ в область познания и даже право на определенное достоинство в ней – при условии постоянного пребывания под полицейским присмотром, под надзором полиции недоверия. ...
То есть сама идея общественного договора (Руссо) критикуется с позиции мысли о вечном возвращении (которая берётся как гипотеза (см. FW-344, цитата выше), за неимением более смелой, "глубокой", лучшей, "прекрасной" и т.д.). Эта же мысль (анти-спинозизм, анти-телеология) является основанием для мысли научного плана. С телеологией нет никакой науки. Есть только религия, и не иначе. (Эта критика есть в ницшевском Nachlass. При этом всякая теория возникает из праксиса, "жизнь" есть прежде всего опыт, непрекращающийся, подобно потоку, в котором движется буддистский "архат" (искусство побуждает снова жизнь переживать, наука хочет жизнь снова и снова познавать, поскольку она постоянно интересна наново, т.е. переживать жизнь снова и снова). И указания Ницше на буддизм в A также служат указанием на путь выхода либо выхолащивания decadence и указанием на методики разрешения проблемы рабства (пред decadence, но есть и другие, может быть и иначе, анти-нигилистски, а не по-буддистски ("новый буддизм" в ницшевском понимании, "буддизм" вечного возвращения, FW-341 и "О видении и загадке" как некий "коан")). Не говоря уже о здоровой сексуальности (дионисическое и аполлоническое это формы сексуального опьянения, а не только опьянения страданием и сновидения прекрасного).)
Что до дихотомий, Ницше в итоге добавляет не только дионисическое/аполлоническое (обе - формы "пьянства"), но и классическое и "ариадническое" (т.е. сугубо женское; в противовес сократическому, что есть вырожденная форма аполлонического "плана имманентности"). И это не окончательное, а только новаторское.
Ницше меняет даже идею субъекта модерна: вместо выпивания гефсиманской чаши Заратустра решает эту дилемму совсем в другом формате (окончание четвёртой книги FW и самое начало Заратустры, где он обращается к "светилу", т.е. к солнцу познания). Он как бы предвосхищает ответ де Либеру: "чашу" пить нельзя (это есть вырождение человеческого "капитала"). (Предлагает субъектов иных, "дионисических", "аполлонических", классических и вплоть до "В этом месте нельзя уклониться от истинного ответа на вопрос, как становятся сами собою..." где субъект как таковой остаётся вне определений, - и следовательно, свободным от них, и независимым, полностью.)
Нововведений множество. "Анти-Христ" остаётся лишь политическим заявлением ("у меня есть буквы, чтобы и слепых сделать зрячими..."; можно заметить, что в разных периодах Ницше не всегда отрицательно относится к христианству, и даже поощряет его, на примере Рафаэля или Микеланджело). "Сверхчеловек" является логическим продолжением понятия "человек", "экзистенциала" (если говорить как Хайдеггер). Альтернативой этому есть либо "последний человек", либо человек вырождающийся ("добрый"), т.е. без будущего и потенциала к нему (т.е. "Macht", м.б. даже некой "биовласти", как у Беляева). Основной мотив прежде всего не анти-христианского, а "физиологического" характера (филологического/физического/психологического/физиологического/философского (в порядке эволюции его мнения, не исключая и искусства)) и он прямо выведен, как "авто"-портрет, в книге EH (разве это биография? совершенно очевидно, что это не биография... ecce homo!).
Можешь ли ты создать себе сам добро и зло? И утвердить над собой волю свою как закон? И быть самому себе – мстителем и судьей закона своего?
Страшно быть наедине с таким судьей и мстителем. Так брошена звезда в пустое пространство и в ледяное дыхание одиночества.
Идеи можно выводить самостоятельно и дальше (включая идею "самовластия", т.е. возможности субъекта действия быть одновременно объектом для подлежащего). Все основные мысли философского формата Ницше также расписал в оформлении (а не только содержании) "Так говорил Заратустра" (т.е. архитектонике).
И, наверное, больше Ницше нечего на эту тему высказывать. Только потому что им, собственно, и было всё сказано. Ещё в его magnum opus, "сыном" и главным героем философского "клана" "анти-христианинов". Если этого мало, - ну что ж!... Может быть, вся проблема просто в том, что тебе нужно не это.
Всё остальное следует из вышесказанного.
И, наверное, самое значимое в преодолении Гегеля это вот это описание (некого Yes-saying духа как типа человека, высшего, без "незапятнанного познания"):
Психологическая проблема в типе Заратустры заключается в вопросе, каким образом тот, кто в неслыханной степени говорит Нет, делает Нет всему, чему до сих пор говорили Да, может, несмотря на это, быть противоположностью отрицающего духа; каким образом дух, несущий самое тяжкое бремя судьбы, роковую задачу, может, несмотря на это,быть самым легким и самым потусторонним – Заратустра есть танцор, - каким образом тот, кто обладает самым жестоким, самым страшным познанием действительности, кто продумал “самую бездонную мысль”, не нашел, несмотря на это, возражения против существования, даже против его вечного возвращения, - напротив, нашел еще одно основание, чтобы самому быть вечным утверждением всех вещей, “говорить огромное безграничное Да и Аминь”… “Во все бездны несу я свое благословляющее утверждение”… Но это и есть еще раз понятие ["]Диониса["].
В пику составителям сборника Stanford: Law against Christianity - это лишнее. Ницше "добро" на публикацию этого текста не давал, и в конечном счёте забросил идею "законодательства". Добавление этого текста в произведение - свободный поступок составителей сборника (также они поставили EH после A, хотя по желаниям Ницше публиковаться сначала должно было EH, и только затем A... ну и очевидно, что после A идёт Z, как повторение тематики (т.е. "Заратустра", как было сказано, стоит отдельно от всех остальных произведений в т.ч. и содержательно: "Заратустра" это и есть содержание "архитектуры"/архитектоники/смысла субъекта мысли о вечном возвращении (т.е. это не просто persona, как Фауст, Одиссей или Ахилл, а тип))).
>179374
Отсюда: "Заратустра" - безбожник, в той степени, в которой он воплощает мысль о вечном возвращении. "Дионис" её означает (и тем самым он - бог ("Слово"), в которого можно верить), "Заратустра" - показывает примером (точно так же Ницше показывал, а не доказывал, своё первое произведение, которые тоже было "посвящено" "Дионису" (т.е. мысли о вечном возвращении, о выше означенных одновременных "Да" и "Нет" эпистемологического "жизнеутверждения")).
Тем самым Заратустра преодолевает границу мышления, которая заключается в платоновской прозе (совокупная проблема философии: разделение музыки (поэзии и т.д.) и мысли (математики, логики и т.д)). Это - новаторство (новаторство т.к. Платон запрещал использовать поэзию и музыку, в философии), но это и необходимость, для всякого прогресса, в области философии.
Отсюда: "Заратустра" - безбожник, в той степени, в которой он воплощает мысль о вечном возвращении. "Дионис" её означает (и тем самым он - бог ("Слово"), в которого можно верить), "Заратустра" - показывает примером (точно так же Ницше показывал, а не доказывал, своё первое произведение, которые тоже было "посвящено" "Дионису" (т.е. мысли о вечном возвращении, о выше означенных одновременных "Да" и "Нет" эпистемологического "жизнеутверждения")).
Тем самым Заратустра преодолевает границу мышления, которая заключается в платоновской прозе (совокупная проблема философии: разделение музыки (поэзии и т.д.) и мысли (математики, логики и т.д)). Это - новаторство (новаторство т.к. Платон запрещал использовать поэзию и музыку, в философии), но это и необходимость, для всякого прогресса, в области философии.
Густой желтой и яркой красной краски требует вкус мой, примешивающий во все краски кровь. Но тот, кто белит дом свой, обнаруживает бескровную душу свою.
Одни влюблены в мумии, другие – в призраки: и те, и другие одинаково враждебны плоти и крови. О, как противны они вкусу моему! Ибо люблю я кровь.
“Воск в ушах” – это было тогда почти условием философствования; настоящий философ уже не слышал жизни, поскольку жизнь есть музыка, он отрицал музыку жизни: старое суеверие философов, что всякая музыка есть музыка сирен.
... Допустим, что значимость музыки оценивалась бы тем, насколько может она быть исчисленной, сосчитанной, сформулированной, - сколь абсурдной была бы такая “научная” оценка музыки! Что бы из нее поняли, уразумели, узнали! Ничего, ровным счетом ничего из того, что собственно составляет в ней “музыку”!..
Желание вечного возвращения, следовательно, это возвращение того же самого (наново, а не повторяясь, т.е. в забвении предыдущего) опыта (праксис, и из него, - теории; вечное возвращение как опыт описывается и показывается в Za-III, Das Andere Tanzlied, 1). Из этой эмпирии бессознательного реальное (или Реальное; воплощение (в пику отрицания плоти в пользу "тела" современными философами, такими, как Греле)) обнаруживает себя в мысли, а не наоборот. Отсюда оно устанавливает иерархию подчинения как над телом (Само), так и над (говорящим) Я (эго), отсюда и следует мысль о "преизбытке" (как преизбытке вследствие воздействия; JGB-13), а из "преизбытка" следует уже и следующая мысль познания и новая философия. Из чего и следует, что это методологическое нововведение философского плана, которого ни у Гераклита, ни у Анаксагора, ни у Эмпедокла, ни Платона нет.
Никогда еще не встречал я женщины, от которой желал бы детей, кроме той, что люблю я: ибо я люблю тебя, о Вечность!
Ибо я люблю тебя, о Вечность!
Отсюда следует, что это философия постепенного, прогрессивного нарастания силы мышления, тела, воплощения, философии, и не как homo ex machina, а как естественное и единственно возможное следствие истинности и честности в мышлении области, такой, как философия. И по мнению Ницше/Заратустры, другого варианта у философии попросту нет.
Одни влюблены в мумии, другие – в призраки: и те, и другие одинаково враждебны плоти и крови. О, как противны они вкусу моему! Ибо люблю я кровь.
“Воск в ушах” – это было тогда почти условием философствования; настоящий философ уже не слышал жизни, поскольку жизнь есть музыка, он отрицал музыку жизни: старое суеверие философов, что всякая музыка есть музыка сирен.
... Допустим, что значимость музыки оценивалась бы тем, насколько может она быть исчисленной, сосчитанной, сформулированной, - сколь абсурдной была бы такая “научная” оценка музыки! Что бы из нее поняли, уразумели, узнали! Ничего, ровным счетом ничего из того, что собственно составляет в ней “музыку”!..
Желание вечного возвращения, следовательно, это возвращение того же самого (наново, а не повторяясь, т.е. в забвении предыдущего) опыта (праксис, и из него, - теории; вечное возвращение как опыт описывается и показывается в Za-III, Das Andere Tanzlied, 1). Из этой эмпирии бессознательного реальное (или Реальное; воплощение (в пику отрицания плоти в пользу "тела" современными философами, такими, как Греле)) обнаруживает себя в мысли, а не наоборот. Отсюда оно устанавливает иерархию подчинения как над телом (Само), так и над (говорящим) Я (эго), отсюда и следует мысль о "преизбытке" (как преизбытке вследствие воздействия; JGB-13), а из "преизбытка" следует уже и следующая мысль познания и новая философия. Из чего и следует, что это методологическое нововведение философского плана, которого ни у Гераклита, ни у Анаксагора, ни у Эмпедокла, ни Платона нет.
Никогда еще не встречал я женщины, от которой желал бы детей, кроме той, что люблю я: ибо я люблю тебя, о Вечность!
Ибо я люблю тебя, о Вечность!
Отсюда следует, что это философия постепенного, прогрессивного нарастания силы мышления, тела, воплощения, философии, и не как homo ex machina, а как естественное и единственно возможное следствие истинности и честности в мышлении области, такой, как философия. И по мнению Ницше/Заратустры, другого варианта у философии попросту нет.
>Но какое же тут решение проблемы слепой воли, бессмысленного мира, нелепо крутящихся миллиарды лет шариков?
Допущена непоправимая ошибка: "воли" нет ("воля против воли"), "слепая" воля быть не может по определению (иначе равносильно тому, что это не воля, а "необходимость"), "бессмысленность" на поверку оказывается смыслом "со знаком минус" (а настоящая бессмысленность есть снова необходимость (contingency + coincidence, как минимум (и то это смыслы, опороченные принципом-связкой причины и следствия, как это было, например, в буддизмах)), т.е. её, бессмысленности, отрицание).
Итого чепуха и сведение к машинальности. Когда как квалии это вовсе не машинности.
Наслаждайтесь своими демонами Лапласа, которых вы сами и создали, господин Философ.
Ich aber und mein Schicksal — wir reden nicht zum Heute, wir reden auch nicht zum Niemals: wir haben zum Reden schon Geduld und Zeit und Überzeit. Denn einst muss er doch kommen und darf nicht vorübergehn.
Wer muss einst kommen und darf nicht vorübergehn? Unser grosser Hazar, das ist unser grosses fernes Menschen-Reich, das Zarathustra-Reich von tausend Jahren — —
Wie ferne mag solches „Ferne“ sein? was geht’s mich an! Aber darum steht es mir doch nicht minder fest —, mit beiden Füssen stehe ich sicher auf diesem Grunde,
— auf einem ewigen Grunde, auf hartem Urgesteine, auf diesem höchsten härtesten Urgebirge, zu dem alle Winde kommen als zur Wetterscheide, fragend nach Wo? und Woher? und Wohinaus?
Самый главный вопрос в философии Ницше должен звучать совсем по-другому.
Почему "Хазар" рассчитывается только на тысячу лет? Почему не вечность и до погибели типа "человек"?
Основание "вечное возвращение" и апелляции к imperium Romanum (а не stato которое появилось позднее) вполне дают основания на империи на более чем одно тысячелетие. И "сверхчеловек", очевидно, не является (социал-)дарвинистским понятием (т.к. РИ устроена так, что она переживает даже плохих "сверхчеловеков" (вовсе нет, а именно: императоров)).
Однако почему всё-таки только одна тысяча лет? Потому что было так задано в раннем христианстве? Какая здесь преследуется цель (предполагая, что и в этом царстве будут возникать регулярно "сверхчеловек", хотя бы одномоментно-моментально, как это было у Ницше с "Семью печатями")?
Вот где настоящая загадка.
Wer muss einst kommen und darf nicht vorübergehn? Unser grosser Hazar, das ist unser grosses fernes Menschen-Reich, das Zarathustra-Reich von tausend Jahren — —
Wie ferne mag solches „Ferne“ sein? was geht’s mich an! Aber darum steht es mir doch nicht minder fest —, mit beiden Füssen stehe ich sicher auf diesem Grunde,
— auf einem ewigen Grunde, auf hartem Urgesteine, auf diesem höchsten härtesten Urgebirge, zu dem alle Winde kommen als zur Wetterscheide, fragend nach Wo? und Woher? und Wohinaus?
Самый главный вопрос в философии Ницше должен звучать совсем по-другому.
Почему "Хазар" рассчитывается только на тысячу лет? Почему не вечность и до погибели типа "человек"?
Основание "вечное возвращение" и апелляции к imperium Romanum (а не stato которое появилось позднее) вполне дают основания на империи на более чем одно тысячелетие. И "сверхчеловек", очевидно, не является (социал-)дарвинистским понятием (т.к. РИ устроена так, что она переживает даже плохих "сверхчеловеков" (вовсе нет, а именно: императоров)).
Однако почему всё-таки только одна тысяча лет? Потому что было так задано в раннем христианстве? Какая здесь преследуется цель (предполагая, что и в этом царстве будут возникать регулярно "сверхчеловек", хотя бы одномоментно-моментально, как это было у Ницше с "Семью печатями")?
Вот где настоящая загадка.
>Также я признаюсь что не понимаю всю тему про могилы и искупление мертвых (отцов?) / воскрешение трупов. Это перекликается с "надгробной песнью", которую я тоже не понимаю. Про воскрешение вспоминается Федоров какой-то (и там говорится прямо рядом с могилами "скорбь отца, скорбь дедов, скорбь прадедов"), но искупление наверное с вечным возвращением и его этической максимой связано, также непонятно отношение Ницше к этой могильной теме, потому что он вроде это именно высшим людям говорит ("Высшие люди, спасите же могилы, воскресите трупы")
Вера не делает меня праведным, – сказал он, – тем более вера в меня.
Но положим, кто-нибудь сказал всерьез, что поэты много лгут: он был бы прав – мы слишком много лжем.
Мы очень мало знаем и плохо учимся: потому и должны мы лгать.
Возможно после одной тысячи лет и должно наступать "блуждание в ночи", т.е. переоценка всех ценностей и некое "подведение итогов" ("искупление мёртвых"). Это же относится к фигуре "сверхчеловека" - виноградаря, который:
– кто должен быть властелином [господином; der Erde Herr] земли ["человеческое будущее"/"человек"]? Кто скажет: "Отныне так вы будете течь, большие и малые реки!"?
и, вероятно, будет начинать новый цикл вещей, согласно метафилософии Заратустры. Т.е. "пришествие" откладывается до действительного свершения, а "великий Полдень" (переоценка всех ценностей) поставлена в регулярное повторение, чтобы не быть случайно забытой (как Заратустра подводит итоги каждые десять лет, так империя должна подводить общую мысль каждую тысячу лет, - и либо реформироваться, либо погибнуть).
Иначе это прямо противоречит начальной доктрине Заратустры о преодолении человеческого типа (и в неё никак не укладывется, хотя в случае прямого повиновения Заратустры слова Заратустры должны не содержать никакого противоречия (парадоксы - да, противопоставления - да, но не самоотменяющие суждения, тем более отменяющие корневую мысль о сверхчеловеке)). И в случае ложности мысли о сверхчеловеке это освобождает людей от порабощения идеей, т.е. идеализмом (возведения мысли о сверхчеловеке и вечном возвращении в идол).
Отсюда следует что в данном случае "Заратустра" выносит суждения как философ, а не как пророк (не как prophet). Может быть "тысяча", может быть и по-другому.
В любом случае, Das Nachtwandler-Lied (тема ночи и полуночи (как в Das Andere Tanzlied)) и Das Zeichen (тема солнца, дня, полдня), должно быть, более приоритетны по смыслу, как по отношению к познанию (дню, свету), так и по отношению к незнанию (ночи, мраку/тьме).
Конечный результат:
"Пришёл друг Заратустра, гость желанный!
Смеётся мир, завеса порвалась,
В объятьях брачных с светом тьма слилась....."
— Und man rechnet die Zeit nach dem dies nefastus, mit dem dies Verhängniss anhob, — nach dem ersten Tag des Christenthums! — Warum nicht lieber nach seinem letzten? — Nach Heute? — Umwerthung aller Werthe!…
[Предполагая что и "хазар" за тысячу лет может превратиться в дракона или даже "сверх-дракона"] противодействие жестокости аскетического идеала, - вот, вероятно, первое и самое важное воздействие философии Заратустры. Т.к. "империя" прежде всего "человеческая империя", это значит организацию (искусство и науку и т.п.) отношений между людьми на человеческих основаниях, без отрицания Само и преклонения перед вымыслом (аскетическим идеалом, а также jouissance от жестокости). "Сверхчеловеческим", тогда, оказывается вечное возвращение как мысль о свободе от жестокости и трагического, а значит, освобождающего от намеренного порабощения под влиянием ("der Wille zur Macht") какого-то идеала, или человека, от него произошедшего (или его выдумавшего, пускай и несознательно).
Этим человеку как существу возвращается свобода от машинности и механицизма (и всякой homo ex machina), и этим человеческость (а бытие никак иначе не вещает, чем как через человеческое, "слишком человеческое") обретает свою самоценность, Самость и смысл ("землю", grounding).
Отсюда и формула: сверхчеловек - смысл земли. И из неё: "Umwerthung aller Werthe!"
А всё остальное, - следует из "воли к власти" (инстинкта свободы человеческой натуры/природы) и мысли о вечном возвращении. "Der Rest folgt daraus."
Этим человеку как существу возвращается свобода от машинности и механицизма (и всякой homo ex machina), и этим человеческость (а бытие никак иначе не вещает, чем как через человеческое, "слишком человеческое") обретает свою самоценность, Самость и смысл ("землю", grounding).
Отсюда и формула: сверхчеловек - смысл земли. И из неё: "Umwerthung aller Werthe!"
А всё остальное, - следует из "воли к власти" (инстинкта свободы человеческой натуры/природы) и мысли о вечном возвращении. "Der Rest folgt daraus."
Это конечно всё хорошо, но какова вообще генеалогия идей Ницще с чего он вообще начинал философский путь (да и зачем он вообще на него встал?), и каким образом он пришёл к тому к чему он пришёл? Насколько я помню самостоятельной философией он занляся в 35-36 лет что измнилось в его жизни(помимо болезни) до 35-36 он на кафедре стоял, а тут на те, какие вопросы и проблемы спобудили его на это?
Просто у меня такое ощущение что мы вот читаем книгу с конца а потом жалуемся что ничего не с того с чего всё начиналосьпонятно хотя надо просто начат ь сначала
Я перепутал надгробную песнь (II.11) и т.н. Grabtraum, который в II.19 Прорицатель. Там тоже могилы с трупами, и там Заратустра в конце загадочно качает головой — если почитать комментарии — по поводу собственной интерпретации сна. И он в итоге остается без интерпретации. Мой заход в Ницше таков, что поздний Ницше сам себя не понимал и был сбит с пути своего Подлинного Self, который я конечно понимаю куда лучше чем он. Так вот обращение к могилам в 4 части это те могилы которые в Grabtraum, которые Заратустру так напугали и оставили без слов.
>"блуждание в ночи", т.е. переоценка всех ценностей
Не думаю. Довольно произвольное сочетание образа и понятия. Блуждание в ночи на самом деле дионисийская мистерия, но это все равно не объясняет проблемы
>как по отношению к познанию (дню, свету), так и по отношению к незнанию (ночи, мраку/тьме)
«Оставь меня, глупый, бестолковый, глухой день! Разве полночь не светлее?»
«самые непознанные, самые сильные, души полночи, которые светлее и глубже всякого дня»
>будут возникать регулярно "сверхчеловек"
>Вот где настоящая загадка.
День и мир, вы слишком неуклюжи, — вам нужны более ловкие руки, чтобы схватить более глубокое счастье, более глубокое несчастье, хватайтесь за какого-нибудь Бога, но не за меня.
>в случае ложности мысли о сверхчеловеке это освобождает людей от порабощения идеей, т.е. идеализмом
О, ну кстати. Ты свободен!
Это до основания глупая идея, если что-то и должно быть "сверх", то не человеческий тип, который надо взращивать, и также и не какой-то уникум, который должен родиться (и не какое-то особое состояние духа тоже). Скорее уж "сверхчеловечество", но суть сверхчеловечества не в том что оно сверх-человечество, а в чем-то более конкретном, и это понятие бесполезно
«Человек решает остановиться, как сверхобезьяна (Überaffe), образ последнего человека, который вечен».
>Отсюда следует, что это философия постепенного, прогрессивного нарастания силы мышления, тела, воплощения, философии, и не как homo ex machina, а как естественное и единственно возможное следствие истинности и честности в мышлении области, такой, как философия. И по мнению Ницше/Заратустры, другого варианта у философии попросту нет.
Ну да, это может быть близко. Только это возможно лишь с осознанием того, что в человеке слишком много еще от червя, а червь — что ни на есть выражение живой природы, жизни как таковой. Почти что растение, которое и не знает ничего кроме physis, в котором "нисходящая жизнь" просто непредусмотрена. Только вверх!
Короче, "Говоря, что воля к власти и воля к истине имеют один путь, Ницше лжет так же, как Сократ лжет в Алкивиаде (Добро = Прекрасное = Справедливое = Истина etc)"
>мышления, тела, воплощения, философии
Вообще так даже на самом деле не бывает. За счет чего ты хочешь растить все это вместе? Жизнь, как мы ее знаем, такой возможности ни одному виду еще не предоставляла.
>с чего он вообще начинал философский путь
Ницше в дестве насиловал отец-священнослужитель, из-за чего у него выработалась ненависть к христианству.
За дело свое хочу я приняться и начать свой день: но не понимают они знамений утра моего, и не зов к пробуждению для них шаги мои.
Они спят еще в пещере моей, их сонные грезы упиваются моими песнями опьянения. Однако ушей, что слушают меня – слуха, повинующегося словам моим, – этого не хватает им.
Я вместо того чтобы спорить за/вместо уважаемого человека (плохая затея, не?) могу просто тебе предложить читать произведения Ницше БЕЗ того, чтобы вообще чему-то в них говорить то самое сократовское "Нет!".
Попробуй читать его, ничего не пропуская и не отвергая. Вот пишет он "надо X" - считывай буквально "надо X". Даже если это тебе "бессознательно" отвратительно, или будто бы возникает чувство "ну не может быть чтобы он ЭТО имел в виду" (быть может ЭТО он и имел виду, между прочим... пока текст не доказывает и не показывает обратное).
(И ничего плохого в "с конца" я не вижу, СИ+ДД+EH+A это плотная цельная связка его самых зрелых философских высказываний. "A" - в особенности, если уметь не пропускать ни одного словечка, им сказанного. Вообще я с начала ницшевских работ и до самого конца никаких "разрывов", "пропусков" или чего-то "непонятного" не вижу, в "A" Заратустра и Ницше как бы сводимы к одному и тому же действию (Заратустра "со львом", а Ницше - самостоятельно). Так что нет, всё это - одно целое, с начала и до самого конца... т.е. "переоценки всех ценностей!")
Что до "Закона против христианства"...
... Diese Selbstaufhebung der Gerechtigkeit: man weiss, mit welch schönem Namen sie sich nennt — Gnade; sie bleibt, wie sich von selbst versteht, das Vorrecht des Mächtigsten, besser noch, sein Jenseits des Rechts.
(цитата про Иисуса и закон в этом контексте уже излишняя)
("Лайфхак" в том, что я читаю стенфордские сборники, а в них содержатся расшифровки и отсылки к факсимильным рукописям Ницше по каждому изданию... так вот, в этих "предварительных версиях" вскрывается и "исправляется" многое, что прежде и без этого остаётся непонятным. С этой точки зрения, - да, Ницше не понятен, если не читать Nachlass и предварительные версии параграфов его произведений. Но что с этим поделать? сѐ чл҃вѣ́къ... (хотя "Anti-Christ" написан, в целом, понятно и содержательно чисто, несмотря на всякие апелляции к "безумию" или чему-то там (ведь он был написан ранее, после СИ или вместе с СИ)))
(отвечая на кретинистскую попытку очернения) деятельность Ницше это логическое следствие христианства (и того, что он сын проповедника): пастор (например, Апостол Павел) всегда выступает в защиту угнетаемых... в этот раз угнетаемыми оказались... кто?.. правильно, злые! (т.е. "хорошие", благородные, höheren Menschen)
(и на всякий случай уточняю, что от злых Заратустра требует добра, а от добрых - зла: человек должен становиться лучше (более глубоким, сильным, злым и прекрасным), а не просто "насильником" (Ницше критикует всех еретиков: еретики знают что они злые, но и добрые (инквизиторы), и злые (еретики), - все погрязли в заблуждениях и ошибках... что не есть желаемое ни для Ницше, ни для Заратустры (что не есть интеллектуальная честность и чистоплотность)))
Главная проблема с Ницше, - это, наверное, его нечитаемость. Не в смысле алогичности. А в смысле что он труден (даже поныне, сейчас) морально. Вот это "ну нельзя же так" и остаётся преградой даже для профессуры, его читающей (где бы она ни была, не важно, США, Европа или иная страна). У Ницше нет никаких "нельзя так", он судит с позиции древнегреческого автора, как Платон, как Гераклит: никаких "нельзя так" нет, есть "можно всё", и потому, что свободному человеку всё разрешено, как выдающемуся/vornehm, как аристократу... слабость психики/души, нехватка "твёрдости" здесь единственная преграда для читаемости.
Одним словом - трусость.
И всякая критика Ницше поныне только и начинается с неявных, не проговорённых "вот так нельзя как он"... Gemeinheit, да и только!
Что до его полубессознательного состояния, - он сам о нём высказался с полной точностью: "я мёртвый потому что я глупый" (аллюзия на cogito ergo sum, слова приписываются ему в состоянии деменции, когда были/случались редкие проблески ума).
Что до его полубессознательного состояния, - он сам о нём высказался с полной точностью: "я мёртвый потому что я глупый" (аллюзия на cogito ergo sum, слова приписываются ему в состоянии деменции, когда были/случались редкие проблески ума).
>У Ницше нет никаких "нельзя так"
Ницше сам как человек перенёсший необоснованное насилие от отца-педофила просто констатирует данный факт, что в нашем мире "ничто не истинно, всё дозволенно", то есть просто описывает свой собственный эмпирический опыт.
>могу просто тебе предложить читать произведения Ницше БЕЗ того, чтобы вообще чему-то в них говорить то самое сократовское "Нет!".
Блин я ведь помню как я тебе это говорил, когда ты тащил свой голландский буддизм и Лакана с остальным потоком неймдроппов и синкретизма
>Так что нет, всё это - одно целое, с начала и до самого конца
Заратустра это уже отход, и даже не его начало. Но дело не в отходе, а в неприходе к чему-то верному в конечном итоге, из-за потери себя и забивания на могилы своей юности. "Шопенгауэр как воспитатель и поздний Ницше это одно целое", ладно как со стенкой беседовать
>Я вместо того чтобы спорить за/вместо уважаемого человека (плохая затея, не?)
Ну я конечно это не так нелепо формулировал
>голландский буддизм
>Лакан
Они ему даже толком не противоречат, в техническом плане (если не воспринимать их как догмы).
>я ведь помню как я тебе это говорил
Тогда почему у тебя есть какие-то интерпретационные проблемы? Ты сам себя опровергаешь, - если бы ты этим владел, проблемы бы не было.
>ладно как со стенкой беседовать
Я об этом и пишу, - это не у Ницше проблема, а у тебя. Ты сам и есть "стенка" (а ещё возможно не читал его произведения полностью, с начала и до конца, очень хорошенько всё запоминая, в т.ч. для обнаружения противоречивостей).
К "верному" Ницше привели его выводы ("Анти-Христ" это и есть философски правильный вывод (ещё правильнее называть Ницше как бы нефилософом, в некотором плане, т.е. не платоническим, как это делает практически вся массовая философия и та, что используется для построения госаппаратов, политической мереологии, биоэтики, создания онтологий для бизнеса и т.д.)).
>Ну я конечно это не так нелепо формулировал
Не вижу смысла "передавать своими словами". Читай оригинал. Если не можешь его прочесть - все подсобные справочники уже были крупным планом показаны выше (картинки и ссылки на NK). Если хочешь без этого - разбирай Nachlass. Делай сам свою работу. Не оставляй её для других людей (иначе вместе с этим ты лишишься и своих привилегий, и преимуществ).
Только такой ответ - честный. Иначе это не Ницше, а что-то чужое и "противоестественное" (в смысле выдачи симулякра за истину).
Как говорят некоторые доктора наук: это вы должны "дойти" [возвыситься] до моего уровня, а не я сойти - до вашего. (Само собой, "возвышаться" надо до уровня Ницше и Заратустры. Меня в этом уравнении нет чуть более чем совсем.)
>Если не можешь его прочесть - все подсобные справочники
В «Сумерках идолов» восходящая, утверждающая себя жизнь функционирует как критерий всех суждений об упадке и нигилизме. Тем самым «жизнь», кажется, просто занимает место Блага в традиционных моральных суждениях. Можно было бы утверждать, что Ницше, несмотря на свою яростную критику морали, воспроизводит структуру морального суждения с помощью своих суждений, ориентированных на жизнь как меру».
>Само собой, "возвышаться" надо до уровня Ницше и Заратустры. Меня в этом уравнении нет чуть более чем совсем.
Хорошо. Я вижу.
Ну вот, конкретика: проблема в построении силлогизм(а/ов) с использованием понятия "жизнь" в рамках философии Ницше в силу (кажущегося) отсутствия определения данного понятия. (Это оттуда? Мне кажется я этот текст уже видел, не на русском, конечно. Плохая критика, но и такая возможна.)
Проблема науки в том, что она опирается на познание как деятельность. Это познание покоится на мире явлений (феноменах). Этот непрекращающийся поток явлений и есть "жизнь".
Беря в качестве основания слово "переживание" (уходя от феноменологии к экзистенциализму): наука хочет постоянно переживать познание и истинность как опыт, праксис, искусство постоянно побуждает переживать (за счёт лжи, и также имеет свой праксис (а не практику)). И то, и другое стремится к одному и тому же, - к жизни:
Наука имеет одну общую с искусством черту: самые обыденные явления могут ей казаться совершенно новыми, интересными и даже, благодаря силе какого-то волшебства, только что рождёнными и впервые переживаемыми. Жизнь стоит того, чтобы её прожить, говорит искусство, прекраснейший искуситель; жизнь стоит того, чтобы её познать, говорит наука.
И чтобы принять опыт во всей его данности (т.е. "жизнь"), необходима трагическая мудрость. (Однако проблема в том, что даже греки не считали её не вредной, как раз аполлоническое искусство, "прекрасное сновидение", и было им необходимо чтобы выдержать опьянение страданием (см. "Гомеровское состязание").)
Иначе, без этого, не возможна ни деконструкция, ни конструкция никакого "Блага", ни никакое действие/воздействие/влияние кроме совершенно ошибочного.
А сократическая модель попросту отвергает как незнание, так и трагическое (мудрость Силена). Она пытается сделать утверждение будто бы мир можно исправить благодаря мышлению. Но такой возможности нет.
Простите меня, как старого филолога, который не может удержаться от злобного упрека в плохом искусстве толкования: но та «закономерность природы», о которой вы, физики, так гордо говорите, словно она существует лишь благодаря вашему толкованию и плохой «филологии», – это не факт, не «текст», а лишь наивно-гуманистическое приукрашивание и искажение смысла, которыми вы с избытком удовлетворяете демократические инстинкты современной души! «Равенство перед законом повсюду – природа ничем не отличается и не лучше нас в этом отношении»: вежливая задняя мысль, в которой снова замаскирована вульгарная враждебность ко всему привилегированному и самодовольному, а также второй, более тонкий атеизм. «Ni dieu, ni maître» – вот чего вы тоже хотите: и поэтому «да здравствует закон природы!» – не так ли? Но, как я уже сказал, это толкование, а не текст; И мог бы появиться кто-то, кто, обладая противоположным намерением и искусством толкования, сумел бы извлечь из той же природы и в отношении тех же явлений именно тиранически беспощадное и неумолимое навязывание притязаний на власть – толкователь, который до такой степени представил бы отсутствие исключений и безусловность всякой «воли к власти», что почти каждое слово, и даже слово «тирания», в конечном счёте показалось бы бесполезным или даже ослабляющей и смягчающей метафорой – слишком человеческим; и кто, тем не менее, в конечном счёте стал бы утверждать об этом мире то же самое, что и вы, а именно, что он имеет «необходимый» и «расчётливый» ход не потому, что в нём господствуют законы, а потому, что законы абсолютно отсутствуют, и каждая власть в каждый момент делает свой окончательный вывод. Предположим, что и это всего лишь толкование – и вы найдёте в себе достаточно желания возразить этому? – что ж, тем лучше. –
(о "интерпретационизме")
В этом нет никакого противоречия т.к. чтобы жить, нужно принять жизнь как она есть. Безразлично всякого "Блага" (ещё до того, как Платон придумал Благо, а Софокл начал разлагать греческую трагедию умными речами).
И вот эта "максима" не имеет морального подтекста. Либо ты сможешь жить, либо погибнешь. Третьего не дано. И именно эмоциональная трудность (ужасающая) этого смысла является препятствием для понимания философии Ницше (т.е. такие читатели "не мужчины").
Читай ранние произведения Ницше, не ленись. В них всё по полочкам разложено. И даже есть метафизика (для любителей). (Досократовская мудрость ни диалектики, ни эристики, ни антилогии, ни Блага не знает. "Вообще." (И Ницше - ученик философа Диониса, т.е. мира древней Греции. Не всякая мудрость является сугубо ницшевской. Множество вещей (и он это прямо заявляет, даже в конце СИ) были почерпнуты из древности.))
Ещё проблема такой критики в том, что если автор отрицает Благо, то он не обязательно отрицает жизнь, а если автор отрицает жизнь, то он автоматически теряет и Благо, безотносительно "жизнеутвердительности" самого Блага (и предполагая что полное познание бытия может просто убить человека сострадательного, Заратустра избавляется от сострадания как философ только в конце своей индивидуации).
Вдобавок, нет никаких признаков, указывающих будто бы Благо возможно (идейно-словесно - да, и то сомнительно), а вот феноменальное и реальное есть, во всём своём великолепии и богатстве. Следовательно, - философия вечного возвращения (как предусловия познания), и следовательно анти-нигилизм СИ.
«К чему годны все скороспелые гипотезы? Очень вероятно, что не строить никаких гипотез значит иметь хороший вкус. Разве вы должны непременно сейчас же выпрямлять нечто кривое? Непременно законопачивать какой-нибудь паклей всякую дыру? Разве на это нет времени? Разве у времени нет времени? Ах вы, пострелята, разве вы совсем не можете ждать? И неизвестное имеет свою прелесть, и Сфинкс в то же время Цирцея, и Цирцея была тоже философом...»
Glauben wir doch sogar noch ein Höheres und Allgemeineres: ehrwürdig und heilbringend wird der Deutsche erst dann den anderen Nationen erscheinen, wenn er gezeigt hat, dass er furchtbar ist und es doch durch Anspannung seiner höchsten und edelsten Kunst- und Culturkräfte vergessen machen will, dass er furchtbar war.
Самое плохое - это что выводы из твоей цитаты из NK явно и конкретным образом противоречат тексту РТ:
«Злополучный однодневный род, дети случая и нужды, зачем вынуждаешь ты говорить тебе то, чего полезнее было бы тебе не слышать? Наилучшее для тебя совершенно недостижимо: не родиться, не быть вовсе, быть ничем. А самое лучшее после этого – как можно скорее умереть»
т.е. они противоречат непосредственно дионисийской мудрости.
Как такое можно написать по поводу более-менее центральных текстов Ницше в книгах с громким названием "Kommentar zu Nietzsches", мне вообще не ясно. Эту ошибку даже студент не допустил бы. И вот это называют "ницшеведением"...
(Если с Urs Sommer (если это были его комментарии) ясно-понятно, то с W. Stegmaier тоже есть проблемы - он этой дионисовской мудрости не выдерживает (als die Schwachen) и убегает в помесь кантианства с эпикуреизмом. Т.е. в decadence. Что аналогично в смысле "ницшеведения".)
Во что я глубже всего погрузился, так это действительно в проблему decadence, - у меня были основания для этого. «Добро и зло» - только вариант этой проблемы. Если присмотришься к признакам упадка, то поймёшь также и мораль - поймёшь, что скрывается за её священнейшими именами и оценками: оскудевшая жизнь, воля к концу, великая усталость. Мораль отрицает жизнь...
И я выше означил, что сама идея Блага противоречит Справедливости. Следовательно, Блага нет (т.к. Справедливость это предусловие Блага; сам (поздний) Ницше критикует и Справедливость как вероятную Gemeinheit, т.е. если у него идёт речь о Справедливости, то не о всякой, а о конкретной, справедливости имморализма):
Вынюхивать в греках «прекрасные души», «золотую середину» и другие совершенства, восхищаться, например, спокойствием их величия, их идеалистическим настроем, их возвышенной простотой – от этой «возвышенной простоты», своего рода niaiserie allemande, меня защищал психолог, которого я носил в себе. Я видел их сильнейший инстинкт – волю к власти; я видел, как они трепещут перед необузданной силой этого влечения – я видел, как все их институты вырастают из защитных мер, призванных защитить их от внутренней взрывоопасности. Огромное внутреннее напряжение затем прорывалось наружу ужасной и беспощадной враждебностью: городские общины [die Stadtgemeinden] разрывали друг друга на части, чтобы каждый гражданин мог обрести мир от самого себя. Необходимо было быть сильным: опасность была близка – она таилась повсюду. Великолепно гибкая телесность, смелый реализм и имморализм, характерные для эллинов, были необходимостью, а не «природой». Это было следствием; этого не было с самого начала. А с праздниками и искусством люди хотели лишь одного: чувствовать себя выше других, демонстрировать своё превосходство: они служат средством самовозвеличивания, а при определённых обстоятельствах и вселять в людей страх перед собой... Судить греков на немецкий манер, например, по их философам, использовать филистерство сократических школ для прояснения того, что является изначально эллинским!... В конце концов, философы — это декаденты эллинизма, контрдвижение против старого, благородного вкуса (против агонистического инстинкта, против полиса, против ценности расы, против авторитета традиции). Сократовские добродетели проповедовались, потому что греки их утратили: раздражительные, пугливые, непостоянные, комики повсюду, у них было слишком много причин слушать мораль, которую им проповедовали. Не то чтобы это хоть как-то помогало: но громкие слова и манеры так подходят декадентам... (и т.д. до конца СИ.)
т.е. справедливости анти-нигилизма, анти-decadence.
... Печальная причина, однако, заключается в педагогической нищете нашего времени. Именно здесь не хватает поистине изобретательных талантов; не хватает истинно практичных людей, то есть тех, у кого есть хорошие и новые идеи и кто знает, что истинный гений и истинная практика должны обязательно встретиться в одном человеке. В то время как трезвым практикам не хватает именно идей, а следовательно, и истинной практики. Ознакомьтесь хотя бы с педагогической литературой нашего времени; нечего терять тем, кто, изучая её, не потрясён крайней нищетой духа и поистине неуклюжим круговым танцем. Здесь наша философия должна начинаться не с изумления, а с тревоги: тех, кто не может этого достичь, просят оставить педагогические дела в покое. Конечно, до сих пор правилом было обратное: те, кто был напуган, как ты, мой бедный друг, робко бежали, а трезвые, бесстрашные широко наложили свои широкие руки на самую тонкую технику, которая только может существовать в любом искусстве, на технику воспитания. Но это не продлится долго; Пусть только однажды придет честный человек, у которого есть эти хорошие и новые идеи, и он отважится порвать со всем существующим, чтобы осуществить их; пусть только однажды он покажет великолепным примером то, чему не умели подражать эти широкие руки, которые до сих пор были единственными действующими, — тогда по крайней мере люди начнут различать повсюду, тогда по крайней мере они смогут почувствовать противоположность и задуматься о причинах этой противоположности, тогда как теперь так много людей еще по добродушию своему считают, что широкие руки принадлежат педагогическому ремеслу...
Одна из лучших критик идеи Блага (и эпикуреизма заодно), наверное, вот это:
Die Wüste wächst: weh dem, der Wüsten birgt!
Stein knirscht an Stein, die Wüste schlingt und würgt.
Der ungeheure Tod blickt glühend braun
und kaut, — sein Leben ist sein Kaun…
Vergiss nicht, Mensch, den Wollust ausgeloht:
du — bist der Stein, die Wüste, bist der Tod…
постольку, поскольку устраняет всякое стремление как к явному/сознательному jouissance (либертинству), так и к наслаждению ради наслаждения (что часто под Благом и понимают, т.е. Благо может очень даже противоречить мудрости и стоицизму досократиков: т.е. истине мира как таковой: что человеческое благо никогда не было некой целью создания ни мира, ни, как это ни звучит невероятно, всей реальности).
The sea does not care for your “valuations.”
Die Wüste wächst: weh dem, der Wüsten birgt!
Stein knirscht an Stein, die Wüste schlingt und würgt.
Der ungeheure Tod blickt glühend braun
und kaut, — sein Leben ist sein Kaun…
Vergiss nicht, Mensch, den Wollust ausgeloht:
du — bist der Stein, die Wüste, bist der Tod…
постольку, поскольку устраняет всякое стремление как к явному/сознательному jouissance (либертинству), так и к наслаждению ради наслаждения (что часто под Благом и понимают, т.е. Благо может очень даже противоречить мудрости и стоицизму досократиков: т.е. истине мира как таковой: что человеческое благо никогда не было некой целью создания ни мира, ни, как это ни звучит невероятно, всей реальности).
The sea does not care for your “valuations.”
«Злополучный однодневный род, дети случая и нужды, зачем вынуждаешь ты говорить тебе то, чего полезнее было бы тебе не слышать? Наилучшее для тебя совершенно недостижимо: не родиться, не быть вовсе, быть ничем. А самое лучшее после этого – как можно скорее умереть»
Эта же проблема разрешается мыслью о человеческом, о вечном возвращении (FW-341, "О видении и загадке"). В древнегреческих мотивах часто бывает, что человек совершает святотатство (там нет столь безусловного преклонения перед богами, т.е. абсолютного, как в христианстве), так и тут человеку как типу нет причин быть перед природой рабами:
Смысл религиозного культа состоит в том, чтобы склонить и принудить природу к выгоде человека, т.е. внести в нее закономерность, которою она сама по себе не обладает; тогда как в настоящее время мы хотим познать закономерность природы, чтобы подчиниться ей. Словом, религиозный культ основан на представлениях о колдовском отношении человека к человеку; и колдун древнее священника. Но наряду с этим культ основан и на других, более благородных представлениях: он предполагает симпатическое отношение человека к человеку, наличность благожелательности, благодарности, внимания к просьбам, договор между врагами, обеспечение залогом, притязание на охрану собственности. Человек даже на очень низких ступенях культуры не стоит к природе в отношении бессильного раба, он не должен обязательно быть ее безвольным слугой; на греческой ступени религии, в особенности в отношении к олимпийским богам, выражается даже как бы сожительство двух каст, более знатной и могущественной и менее знатной, причем по своему происхождению они некоторым образом близки, принадлежат к одному роду и не должны стыдиться друг друга. Это есть благородная черта греческой религиозности.
Одновременно с этим диспозитив данного характера формирует и отношение к реальному.
Вдобавок мысль о вечном возвращении, сверх того, вносит и изменения физиологически-нейробиологического характера: так как модель бытия не является линейной (всё вечно, нет конца и начала, "центр/середина везде/повсюду", "путь вечности - кривая", и т.д.), то это осуществляет совершенно другую модель (физиологически, в научном смысле) восприятия (на уровне даже оптики (зрение городского жителя и сельского кардинально различается, даже на уровне морали)): путём цикла возвращения осуществляется нервная десенситизация и совсем другие акценты становятся акцентами переднего плана, такие, которые необходимы для познания истины и научного знания. По мнению Ницше, именно это и есть не-декаданс, сугубо физический, физиологический, - а не линейная модель восприятия, или телеология Платона. И то, и другое, по его мнению, наносят непоправимый (в научном смысле) вред физиологии существа "человек".
И вот это и есть - имморализм. (А не витиеватые рассуждения о "платоническом благе", которые часто никуда не приводят, или приводят в никуда, или развращают (как де Сада), или ещё что-то, иначе, в смысле влияния на "биотушки" человеческих существ, которые даже об этом влиянии не подозревают (ведь так оно приятно, как наркотик, как гипноз, и т.д.); Силен - честнее Сократа.)
Эта же проблема разрешается мыслью о человеческом, о вечном возвращении (FW-341, "О видении и загадке"). В древнегреческих мотивах часто бывает, что человек совершает святотатство (там нет столь безусловного преклонения перед богами, т.е. абсолютного, как в христианстве), так и тут человеку как типу нет причин быть перед природой рабами:
Смысл религиозного культа состоит в том, чтобы склонить и принудить природу к выгоде человека, т.е. внести в нее закономерность, которою она сама по себе не обладает; тогда как в настоящее время мы хотим познать закономерность природы, чтобы подчиниться ей. Словом, религиозный культ основан на представлениях о колдовском отношении человека к человеку; и колдун древнее священника. Но наряду с этим культ основан и на других, более благородных представлениях: он предполагает симпатическое отношение человека к человеку, наличность благожелательности, благодарности, внимания к просьбам, договор между врагами, обеспечение залогом, притязание на охрану собственности. Человек даже на очень низких ступенях культуры не стоит к природе в отношении бессильного раба, он не должен обязательно быть ее безвольным слугой; на греческой ступени религии, в особенности в отношении к олимпийским богам, выражается даже как бы сожительство двух каст, более знатной и могущественной и менее знатной, причем по своему происхождению они некоторым образом близки, принадлежат к одному роду и не должны стыдиться друг друга. Это есть благородная черта греческой религиозности.
Одновременно с этим диспозитив данного характера формирует и отношение к реальному.
Вдобавок мысль о вечном возвращении, сверх того, вносит и изменения физиологически-нейробиологического характера: так как модель бытия не является линейной (всё вечно, нет конца и начала, "центр/середина везде/повсюду", "путь вечности - кривая", и т.д.), то это осуществляет совершенно другую модель (физиологически, в научном смысле) восприятия (на уровне даже оптики (зрение городского жителя и сельского кардинально различается, даже на уровне морали)): путём цикла возвращения осуществляется нервная десенситизация и совсем другие акценты становятся акцентами переднего плана, такие, которые необходимы для познания истины и научного знания. По мнению Ницше, именно это и есть не-декаданс, сугубо физический, физиологический, - а не линейная модель восприятия, или телеология Платона. И то, и другое, по его мнению, наносят непоправимый (в научном смысле) вред физиологии существа "человек".
И вот это и есть - имморализм. (А не витиеватые рассуждения о "платоническом благе", которые часто никуда не приводят, или приводят в никуда, или развращают (как де Сада), или ещё что-то, иначе, в смысле влияния на "биотушки" человеческих существ, которые даже об этом влиянии не подозревают (ведь так оно приятно, как наркотик, как гипноз, и т.д.); Силен - честнее Сократа.)
Но как я выше уже сказал, познание такого рода, - это не вопрос "крючкотворства" в словах. Либо оно доступно, либо нет. "Морально" (интеллектуально), эмоционально, физиологически или иначе, - всё зависит от читателя. Истине, впрочем, на читателя плевать (безвозвратно). Либо он усвоит реальное и будет действовать на его основании, либо усвоит ложь и будет выдавать её за реальное (вместо того, чтобы на реальное указывать, но не пытаться его заместить).
Всё остальное следует из вышесказанного.
Всё остальное следует из вышесказанного.
Ницше: человек, возможно, не мог ["]произойти["] от обезьяны, т.к. обезьяны не столь жестоки.
Мысль, поныне слабо доступного рода: что люди это просто ещё один тип sentience container/holder. Знание категоризирует: следовательно, оно лжёт. Место людей по отношению к более развитому виду: возможно такое же, какое сейчас место дельфинов и осьминогов по отношению к людям (и соответственно, - отношение людей к вроде бы разумным, но не познаваемым видам (невозможность проецирования и произвести операцию отождествления A = A), например, насекомым (пример: колония муравьёв как разновидность sentience)).
ὕβρις людей: что мир создан "для нас". Противная мысль: что человек по "статусу" не выше курицы на птицефабрике. Отсюда: не нужны инопланетные виды, т.н. "инопланетяне" живут посреди людей (и люди называют их животными; жизнь есть проформа разума?).
NB: равнодушность שְׂרָפִים (как доктор Менгеле по отношению к узникам концлагерей).
Мысль, поныне слабо доступного рода: что люди это просто ещё один тип sentience container/holder. Знание категоризирует: следовательно, оно лжёт. Место людей по отношению к более развитому виду: возможно такое же, какое сейчас место дельфинов и осьминогов по отношению к людям (и соответственно, - отношение людей к вроде бы разумным, но не познаваемым видам (невозможность проецирования и произвести операцию отождествления A = A), например, насекомым (пример: колония муравьёв как разновидность sentience)).
ὕβρις людей: что мир создан "для нас". Противная мысль: что человек по "статусу" не выше курицы на птицефабрике. Отсюда: не нужны инопланетные виды, т.н. "инопланетяне" живут посреди людей (и люди называют их животными; жизнь есть проформа разума?).
NB: равнодушность שְׂרָפִים (как доктор Менгеле по отношению к узникам концлагерей).
Бог – это предположение; но я хочу, чтобы предположения ваши были заключены в границах допустимого.
Вы можете помыслить Бога? – Но пусть воля к истине означает для вас, что всему надлежит преобразоваться в человечески мыслимое, человечески видимое и человечески ощущаемое! Собственные чувства ваши должны быть продуманы до конца!
И то, что называете вы миром, должно быть сперва еще создано вами: ваш разум и воображение, ваша воля и ваша любовь – вот что должно стать миром! И поистине, для блаженства вашего, о познающие!
Вывод: нет никакой необходимости отказываться от человеческого. "Разум" мог бы быть отрицанием действительности и следствием "аскетического идеала", т.е. наслаждения насилием (или jouissance; критика стандартного понимания Анаксагора: "Нус" это не "великая разумность в себе", а развитие разума из хаоса, т.е. умение действовать "на авось" (а не нечто заложенное как пресуппозиция)).
Говоря языком психиатрическим: состояние диссоциации, чем-то индуцированное: "триумф" аскетического идеала! (Зачем хотеть быть не-человеком, если должно, будучи человеком, этого не хотеть? Вопрос достижения истины: либо истина, либо человечность. Проведение экспериментов над людьми (как это могут делать שְׂרָפִים) - это прерогатива жреца/теолога, забросившего свою человеческую природу: первый шаг к этому - признание некого "либидинального материализма" или иной формы аскетического идеала, второй шаг - десубъективация людей и превращение их в объекты. Доктрина служит средством brainwashing, необходимого для каждого следующего шага (и т.д. по нарастающей степени жестокости к людям, прикрывающейся необходимо моральным знанием).)
В некотором смысле, типический Ницше: одно суждение что-то утверждает, другое его опровергает. Оба - правильные. (В соответствии с JGB-2.)
Переворачивая критику Павла в "Анти-христианин", тезис: Павел стал таким в силу насилия над ним Рима. Христиане стали такими в силу насилия римлян. Если бы этого насилия не было, то не было бы и христиан такими, как они были. Травма (социальная), а не воля к власти, стала двигателем христианской насильственности. Образы, им присущие, были ей порождены. Ни о какой власти ни Павел, ни христиане не думали, - они думали только образами, им данными (начиная с тех, что дал им Иисус). В этих образах (их содержании) воли к власти нет. Вопрос о τετραγράμματον и что у христиан правильный אֱלֹהִים выносим за скобки, это другой дискурс и другая тематика.
Получаем: (1) христиане не свободны были не быть и не стать теми, кем они были. (2) Безотносительно воли к власти. Проверяем: тезис 1 в "Анти-христианине" - есть, тезис 2 - нет.
Берём JGB-13 и ZGM-II-12 за методическое указание онтологии воли к власти, получаем вывод 1, что христиане стали таковыми necessarily.
Проблема: grounding. Тезис что христиане стали "христанутыми" намеренно для захвата власти - вычеркнут. Власть не была целью ни сознательной, ни бессознательной. Она была получена побочно, несознательно, без знания цели, ["]случайно["]. Однако это не отменяет ни тезисов JGB-13 (онтологическое утверждение), ни ZGM-II-12 (историческая методика). На данном этапе: воля к власти = необходимость, но не стремление к власти в смысле Фуко. Следовательно, захват власти был необходимостью как necessarily, христиане не были свободны так не поступать (отсюда определение границ свободовластия/свободы-воли/силы-воли: не через набор состояний возможных, а на основании невозможных, от противного (набора не доступных состояний волеизъявлений)).
Отсюда: воля к власти как grounding в действиях (JGB-13 и JGB-22). FW-109 как описание онтологического утверждения, homo natura и "не установившийся животный тип" - как проблемы человеческого (humanitas), FW-341 как описание этического, сознания и как инструмент имморального выбора. Остальное - предмет научного знания (и незнания), т.е. философия, искусство и наука, физика ("Да здравствует физика!" из FW) и логика, и политика/мораль оказываются неразрывно связанными воедино (в историческом философствовании, а не догматическом или абсолютистском).
Вывод: христиане (будучи одновременно делёзовскими революционерами и шизофрениками) описывают мир недействительной (для всех) концептуальной схемой. Явления, о которых они толкуют, могут быть, но в научной картине мира (или хотя бы психоанализе) они описываются иначе, и не применимы для территорий, не заселямых христианами.
И "Анти-христианин", хоть и "отменяет" христианство, не отменяет и не запрещает философскую практику, а также практику сострадания, и поступки Иисуса (как и его пример, ещё этот труд поощряет буддизм и буддийскую практику оздоровления). Всё, что запрещает этот труд, - это ошибочные либо вредные мыслительные схемы (из которых проистекает философия христианской травмы, и её перенос "с больной головы на здоровую"). (Более того, в GD, в гомеопатических или небольших количествах христианство разрешено (пример Рафаэля и Микеланджело), а в ZGM и JGB религии поощряются как средство помощи бедствующим.)
Основное утверждение труда "Анти-христианин": "воля к власти" (например, "переоценка всех ценностей" (евреи: первый народ кто это сделал)) это выбор не-harmful и не-detrimental ценностей (но не утрирование вплоть до избегания harm как такового, т.е. не стремление к harmlessness т.к. это в себе есть стремление нигилистское). Т.е. necessary, умение выдержать необходимое: amor fati ("интерпретационизм" как противодействие догматизму Сократу, возможно позаимствованному из орфизма (тот самый "даймон")). Жизнь как взаимообращение необходимостей, их реинтерпретация согласно ZGM-II-12. Незнание как цель познания (нахождения границ). До-структуралистское видение реальности (но и пост-структуралистское, также). Обнаружение "вечного возвращения" как факта реинтерпретации: мир вечно возвращается т.к. иначе высвобождение силы (JGB-13) прекратилось бы моментально, с первого "раза" (высвобождения; следовательно, реальное не может не возвращаться, не имеет начала и конца: вопрос термодинамики (какой из энтропий? их много, разных) и инфодинамики (аналогично), т.е. физики; вечно возвращается и сознание человека, Augenblick интерпретации, настоящее (present), и воплощение, тело, плоть). Перспективизм вместо плюрализма (FW-374, FW-349, FW-353, FW-354, FW-355, JGB-268 и др.). Не единство, но борьба противоречий (урок гегельянства): объекты могут описываться разными, противоречащими друг другу словами/описаниями (и эти описания могут быть ранжированы по иерархии, с выбыванием самых слабых и неудавшихся интерпретаций: Za-II, "Von den Taranteln"). Не добродетели (мимикрии), а способности (неназываемые, согласно введению Заратустры и Za-I, "Von den Freuden- und Leidenschaften"). Устранение излишнего сострадания (вредного, detrimental) в философствовании (например, мешающего помогать (в случае желания помочь, в случае сочувствия)). Восстановленные (освобождённые от вины и обвинений христианства, от преклонения и подчинения типу жреца/priest/теолога/идеалиста) типы: филолог, врач, учёный, художник (the artist, т.е. ещё и музыканты, и скульпторы, и актёры и пр.), торговец, путешественник (the great discoverer), свободный дух (Geist, ум), гений. Указание на важность более мелких вещей и истин (питания, выбора климата и пр.). Указание на необходимость незнания (в противовес к стремлению к знанию всего). Честность как предельная добродетель (хоть и младшая). И т.д.
Получаем: (1) христиане не свободны были не быть и не стать теми, кем они были. (2) Безотносительно воли к власти. Проверяем: тезис 1 в "Анти-христианине" - есть, тезис 2 - нет.
Берём JGB-13 и ZGM-II-12 за методическое указание онтологии воли к власти, получаем вывод 1, что христиане стали таковыми necessarily.
Проблема: grounding. Тезис что христиане стали "христанутыми" намеренно для захвата власти - вычеркнут. Власть не была целью ни сознательной, ни бессознательной. Она была получена побочно, несознательно, без знания цели, ["]случайно["]. Однако это не отменяет ни тезисов JGB-13 (онтологическое утверждение), ни ZGM-II-12 (историческая методика). На данном этапе: воля к власти = необходимость, но не стремление к власти в смысле Фуко. Следовательно, захват власти был необходимостью как necessarily, христиане не были свободны так не поступать (отсюда определение границ свободовластия/свободы-воли/силы-воли: не через набор состояний возможных, а на основании невозможных, от противного (набора не доступных состояний волеизъявлений)).
Отсюда: воля к власти как grounding в действиях (JGB-13 и JGB-22). FW-109 как описание онтологического утверждения, homo natura и "не установившийся животный тип" - как проблемы человеческого (humanitas), FW-341 как описание этического, сознания и как инструмент имморального выбора. Остальное - предмет научного знания (и незнания), т.е. философия, искусство и наука, физика ("Да здравствует физика!" из FW) и логика, и политика/мораль оказываются неразрывно связанными воедино (в историческом философствовании, а не догматическом или абсолютистском).
Вывод: христиане (будучи одновременно делёзовскими революционерами и шизофрениками) описывают мир недействительной (для всех) концептуальной схемой. Явления, о которых они толкуют, могут быть, но в научной картине мира (или хотя бы психоанализе) они описываются иначе, и не применимы для территорий, не заселямых христианами.
И "Анти-христианин", хоть и "отменяет" христианство, не отменяет и не запрещает философскую практику, а также практику сострадания, и поступки Иисуса (как и его пример, ещё этот труд поощряет буддизм и буддийскую практику оздоровления). Всё, что запрещает этот труд, - это ошибочные либо вредные мыслительные схемы (из которых проистекает философия христианской травмы, и её перенос "с больной головы на здоровую"). (Более того, в GD, в гомеопатических или небольших количествах христианство разрешено (пример Рафаэля и Микеланджело), а в ZGM и JGB религии поощряются как средство помощи бедствующим.)
Основное утверждение труда "Анти-христианин": "воля к власти" (например, "переоценка всех ценностей" (евреи: первый народ кто это сделал)) это выбор не-harmful и не-detrimental ценностей (но не утрирование вплоть до избегания harm как такового, т.е. не стремление к harmlessness т.к. это в себе есть стремление нигилистское). Т.е. necessary, умение выдержать необходимое: amor fati ("интерпретационизм" как противодействие догматизму Сократу, возможно позаимствованному из орфизма (тот самый "даймон")). Жизнь как взаимообращение необходимостей, их реинтерпретация согласно ZGM-II-12. Незнание как цель познания (нахождения границ). До-структуралистское видение реальности (но и пост-структуралистское, также). Обнаружение "вечного возвращения" как факта реинтерпретации: мир вечно возвращается т.к. иначе высвобождение силы (JGB-13) прекратилось бы моментально, с первого "раза" (высвобождения; следовательно, реальное не может не возвращаться, не имеет начала и конца: вопрос термодинамики (какой из энтропий? их много, разных) и инфодинамики (аналогично), т.е. физики; вечно возвращается и сознание человека, Augenblick интерпретации, настоящее (present), и воплощение, тело, плоть). Перспективизм вместо плюрализма (FW-374, FW-349, FW-353, FW-354, FW-355, JGB-268 и др.). Не единство, но борьба противоречий (урок гегельянства): объекты могут описываться разными, противоречащими друг другу словами/описаниями (и эти описания могут быть ранжированы по иерархии, с выбыванием самых слабых и неудавшихся интерпретаций: Za-II, "Von den Taranteln"). Не добродетели (мимикрии), а способности (неназываемые, согласно введению Заратустры и Za-I, "Von den Freuden- und Leidenschaften"). Устранение излишнего сострадания (вредного, detrimental) в философствовании (например, мешающего помогать (в случае желания помочь, в случае сочувствия)). Восстановленные (освобождённые от вины и обвинений христианства, от преклонения и подчинения типу жреца/priest/теолога/идеалиста) типы: филолог, врач, учёный, художник (the artist, т.е. ещё и музыканты, и скульпторы, и актёры и пр.), торговец, путешественник (the great discoverer), свободный дух (Geist, ум), гений. Указание на важность более мелких вещей и истин (питания, выбора климата и пр.). Указание на необходимость незнания (в противовес к стремлению к знанию всего). Честность как предельная добродетель (хоть и младшая). И т.д.
Итого, вечное возвращение как селекционная мысль: остаются только те реальности, которые могут быть. Слабые и неудавшиеся [реальности/интерпретации] sollen zu Grunde [земля "человек", "человеческое будущее"] gehen. И "сверхчеловек" как ориентир мышления (orientierung), согласованный с этой мыслью.
Конец.
Ein Blitz. Dionysos wird in smaragdener Schönheit sichtbar.
Dionysos:
Sei klug, Ariadne!...
Du hast kleine Ohren, du hast meine Ohren:
steck ein kluges Wort hinein! —
Muss man sich nicht erst hassen, wenn man sich lieben soll?...
Ich bin dein Labyrinth...
Конец.
Ein Blitz. Dionysos wird in smaragdener Schönheit sichtbar.
Dionysos:
Sei klug, Ariadne!...
Du hast kleine Ohren, du hast meine Ohren:
steck ein kluges Wort hinein! —
Muss man sich nicht erst hassen, wenn man sich lieben soll?...
Ich bin dein Labyrinth...
>Urs Sommer (если это были его комментарии) ясно-понятно, то с W. Stegmaier
Согласен кстати мне они оба по разным причинам не понравились. Дальше не обессудь, форма ответа соответствует хаотичной форме утверждения
>Основное утверждение труда "Анти-христианин"
>Честность как предельная добродетель
Нет. Основное утверждение "хорошо все, что повышает в человеке чувство мощи, волю к мощи, саму мощь" и "надо помогать гибнуть слабым и неудавшимся". Мне это не нравится не из-за того что во мне протестует мораль, а потому что мне не нравится перспектива сверхчервяка, к которой такие переоцененные ценности ведут.
"Волю к истине/честности любой ценой" Ницше начал критиковать очень рано и продолжил критиковать потом, то что в Антихристе говорится что "вера спасает, следовательно лжет" это просто еще один пример твоего "Ницше как целого", у которого в одном произведении взаимоисключающие параграфы. И опять же это не плохо само по себе, плохо что эти противоречия не пришли к правильному заключению, а пришли к безумию и... ну, извини, третьему рейху например
>Всё, что запрещает этот труд, - это ошибочные либо вредные мыслительные схемы
Ницше эксплицитно противопоставляет философии Иисуса и философии аскетов (своей старой философии) — философию Заратустры, который не аскет, а наездник на львах и все прочее, основатель партии Большой политики. По его мнению, это апгрейд (выше, умнее классических философов, не самоосознавших в себе аскетический идеал). По моему мнению, это не так
>Павел стал таким в силу насилия над ним Рима
Это по Ницше не так, он стал таким кое-где потому что не смог выполнить Закон и решил его отменить. Вообще какие-то объяснительные стратегии не ницшеанские, через "жертву насилия"
>Ни о какой власти ни Павел, ни христиане не думали
Ну это ваще не так по Ницше.
Описанный Ницше Иисус имеет такой характер, что он никогда не сможет быть ни фигурой мировой религии, ни примером интереса и подражания большинства людей. В мире нет и не будет такой "массы", которая будет как Иисус аутировать в свои внутренние светы, хотя бы наверное потому что Иисус просто псих.больной... Что не делает его бесполезным для Ницше, но делает бесполезным для мировой религии.
То же самое касается Павла, у которого "воля к власти жреца" и т.д. и т.п.
В реальности Павел скорее всего никогда не видел Иисуса (кроме как в небе, что выглядит как придуманное именно потому что он в реале с ним не встречался), и Ницше это знал.
Что Павел исказил первоначальное христианство, потому что себя считал ничуть не ниже и не глупее Иисуса, это общее место к концу 19 в, см. напр Толстого
>Одна из лучших критик идеи Блага (и эпикуреизма заодно)
Никто не говорит про благо, говорят про метафизическую хуитку жизнь и про два ее хуитковых метода: "возрастание жизни" и "понижение жизни". Вот эти вещи это выдумки Ницше, к которым он сводит свои новые "ценности". Возможно и не может четко сделать из этого выводы именно потому, что эти формулы ничего не значат, пусты
>по отношению к более развитому виду
По этому поводу я уже сказал, в живом мире не бывает увеличения без убывания в другом месте. Выбирай, что собираешься взращивать (и сразу выбирай где готов потерять)
>Проведение экспериментов над людьми
Идея осознанного выведения определенного типа людей (тем более блять неопределенного) это идея не христиан между прочим, а Ницше. Которому еще принадлежат всякие фразы типа "к черту человечество, мы проводим опыты с истиной" и т.д. Опять же без осуждения (уважаемого человека), просто в защиту жрецов
>он судит с позиции древнегреческого автора, как Платон, как Гераклит: никаких "нельзя так" нет, есть "можно всё"
Банальщина, ерунда.
Хорошо, давай продолжим эти дебаты... (ты извини, но у тебя тоже хватает "сумбурного".)
>Основное утверждение "хорошо все, что повышает в человеке чувство мощи
>не нравится не из-за того что во мне протестует мораль
>мне не нравится перспектива сверхчервяка, к которой такие переоцененные ценности ведут
Основное утверждение начинается с "Моя проблема не в том, как завершает собою человечество последовательный ряд сменяющихся существ" затем идёт "какой тип желателен, как более ценный, более достойный жизни, будущности", "Этот более ценный тип уже существовал нередко, но лишь как счастливая случайность, как исключение, - и никогда как нечто преднамеренное", "Совсем в ином смысле, в единичных случаях на различных территориях земного шара и среди различных культур, удаётся проявление того, что фактически представляет собою высший тип, что по отношению к целому человечеству представляет род сверхчеловека." и завершает ключевым:
Такие счастливые случайности всегда бывали и всегда могут быть возможны. И при благоприятных обстоятельствах такими удачами могут быть целые поколения, племена, народы.
Здесь сразу возникает проблема перевода. В русском языке "случайно" это просто "ну случилось и что?" (в некотором смысле). Хотя здесь правильнее употребить термин серендипность. И исходя из него строить тезис.
А тезис этот возвращает к описанию Гёте в GD, где сам Гёте утверждается вовсе не как "червяк", а как человек с жизнеутверждающей верой (JGB-257 и JGB-258 не описывают "червяков", а "sipo matador", не обязательно в христианско-злом смысле). Этим проблема "червяк" себя исчёрпывает (в философской формулировке Ницше).
Т.е. проблема и Ницше и Заратустры в условиях [conditions of] возникновения "cвоего рода сверхчеловека" по отношению к остальному человечеству (из которых таковые возникают уже necessarily образом).
>вера спасает, следовательно лжет
Там нет никаких "спасает", там есть "makes blessed, consequently it lies", и ещё в черновике есть "desire flatters, desire lies...", т.е. это классическое "желаемое за действительное".
>эти противоречия
Их нет.
>пришли к безумию
Тут извини, это типически-христианистская манера богословить и интерпретировать случай. Никаких фактов на связывание книг с его деменцией (или CADASIL, или ёщё что) у тебя нет.
>третьему рейху
Ницше презирал рейх. Он прямо в предисловии к NcW писал про мезальянс с рейхом и в "Анти-Дарвин" и "Чем обделены немцы" объясняет, что рейх способствует отуплению и потере власти.
Вдобавок он считал антисемитов кретинами и исчадиями рессентимента.
Поэтому этот аргумент не имеет смысла (ещё он хотел союза с Россией и ослабления отношений с Англией, вообще плохо относился к англичанам).
Поэтому и этот аргумент - типически богословский, интерпретационистский ради выдачи... ну я не знаю. Просто так, последовательно, чтобы было сказать будто бы "это причина", и "это следствие".
>философии аскетов (своей старой философии)
У него не было философии аскета. У него была аскеза.
Словосочетание "аскетический идеал" встречается уже толи в УЗ, то ли в ЧСЧ. Этот неологизм встречается в КГМ не впервые (и вряд ли он даже Ницше принадлежит, возможно это витало в кругах, где он общался или у авторов, которых он читал).
>философию Заратустры
Снова ошибка. Он противопоставляет Заратустру (а не его философию), и мысль о вечном возвращении.
"Учителем вечного возвращения" Заратустру называли его звери-добродетели (моральные звери), а в итоге таковым "учителем" Ницше стал называть себя, а учение Заратустры - это учение о сверхчеловеке.
>наездник на львах
Лев просто рядом с ним ходит, и ещё пропадает после рыка на "высших людей (скорби)".
>основатель партии Большой политики
Это сам Ницше, опять (не в черновиках, а в EH он себя таковым объявляет, и это не партия, а альтернатива realpolitik и национализму... и это было новаторством только тогда: сейчас это обыденность и называется "глобализация").
>не самоосознавших в себе аскетический идеал
В JGB утверждается другое: Кант и Гегель ставятся на уровень Дидро: они философские работники, а не философы (остальные (например, Фихте и Шеллинг, а также Шопенгауэр), - просто шарлатаны, "шлейермахеры").
>это ваще не так по Ницше
Я сразу написал что переворачиваю аргумент Ницше не в пользу Ницше ("Плохо оплачивает тот учителю, кто навсегда остается только учеником. И почему не хотите вы ощипать, венок мой?").
В конечном счёте видно, что Ницше (его онтологии "homo natura": "белокурая бестия" есть и в христианстве, и она выражается в финикийском культе жестокости к людям) этот аргумент не противоречит. Он противоречит только современным толкователям вроде Фуко, которые могли бы утверждать что "тут везде насилие и обман".
>Описанный Ницше Иисус
Это из Ренана, судя по всему. По большей части (согласно NK).
Т.е. это описание Ницше не принадлежит.
>он никогда не сможет быть ни фигурой мировой религии, ни примером интереса и подражания большинства людей
Ницше утверждает, что он и не был таким, он стал благодаря замыслам его апостолов (и вероятно тогда была ещё масса "пророков", каждый из которых хотел бы быть "королём", как Иисус).
>хотя бы наверное потому что Иисус просто псих.больной
Ницше критикует именно этот тип. Объективно-фактического Иисуса у нас нет, - Ницше пишет об этом в самом начале критики (иначе это просто бы противоречило всему: представьте себе: Библия - как объективное описание действительности (т.е. научное)... кто-нибудь видел ангелов на самом деле? объективно? думаю, нет).
>То же самое касается Павла
>Павел исказил первоначальное христианство
Если бы ты внимательно читал его произведения, то внезапно бы обнаружил, что критика Павла у Ницше была выведена им ещё в "Утренней заре".
>В реальности Павел скорее всего никогда не видел Иисуса
Это мнение. Даже на академическом уровне это лишь "herd instinct".
И я могу противопоставить этому противное мнение: https://theopolisinstitute.com/before-his-conversion-paul-knew-jesus/
В конечном счёте, если толковать в худшем смысле "воли к власти": Павлу было бы выгодно утверждать, будто бы он никогда не видел Иисуса. Вот и "всё".
>Ницше это знал
Ты форсируешь аргумент, зачем?
>хуитковых метода
Я не понимаю зачем ты злишься, там эти смыслы достаточно просты (в смысле "возрастания" и "decadence": "decadence" это человек как sick animal, "домашнее животное").
>говорят про метафизическую хуитку жизнь
Ты сам выше писал про Благо, и Ницше в JGB как раз Благо и критикует (не только πρόσϑε Πλάτων ὄπιϑέν τε Πλάτων μέσση τε Χίμαιρα, но и конкретно триаду Блага).
>Вот эти вещи это выдумки Ницше, к которым он сводит свои новые "ценности". Возможно и не может четко сделать из этого выводы именно потому, что эти формулы ничего не значат, пусты
Тебя куда-то не туда повело. Видимо, аффект.
Ницше устраняет проблему либертинства (например, лорда Байрона, его "донжуанство" по отношению к истинам и знанию). Она важна, т.к. "ничто не истинно и всё дозволено" в рамках философии Ницше если и разрешается, то разве что для "sipo matador" (т.е. эта истина для них не опасна, а для других она вредна).
>По этому поводу я уже сказал, в живом мире не бывает увеличения без убывания в другом месте.
Это твоя интерпретация (форсированное "я скозал"), которая зависит от доминирующей в мире науки и физики. Т.е. просто мнение.
Люди более просвещённые хорошо знают, что серендипность типа человек - это насущная проблема (и её нельзя отдавать на откуп вере в дарвиновскую или ламарковскую "эволюцию", т.е. глупость).
>идея не христиан
Это не важно, чья это идея (по словам Ницше это придумал не он, а вообще "Ману" и ещё до них всякие arya). Важны не слова, а действия. Вот действия христиан (и их следствия) и подлежат критике, которую Ницше производит.
>просто в защиту жрецов
В JGB и ZGM написано было не только против жрецов, но и в защиту жрецов (Ницше не однобокий человек, у него истина "ходит на двух ногах" (либо диалектически развивающихся противоречий либо борьбе противоположностей/противопоставлений либо парадоксов)).
Нет.
Для современных людей (домашних животных, буквально живущих в маленьких коробках Ле Корбюзье) даже кино бывает "трудное". Что говорить о "выведении породы" и дисциплине? Тем более (прежде всего) по отношению к себе. На это у большинства людей духа нет (т.к. эксперименты в этой области запрещены, по большому счёту: чтобы заслужить перед собой право на это, люди практически становятся сумасшедшими, фриками: а это тот же самый механизм, который Ницше описывал в ЧСЧ, который используется для получения права на имморализм и свободу волеизъявления (иначе это порицается и человек оценивается негативно)).
(Я садистов и глупых "нацболов" исключаю из этой картины мира, т.к. у них нет цели "выведения породы" (серендипной). У них цель - это то, что критикуется в "Посреди дщерей пустыни", т.е. тупое удовольствие и обеспечение своих кретинских (как у Менгеле) "хотелочек". Человечество это тем самым, тем не менее, никак не оправдывает. И греческий полис / Венецию уровня Возрождения с фашистско-нацистскими экспериментами сравнивать это как сравнить православный собор в центре Москвы с унитазом в Барнауле (по уровню замысла и мысли, а ещё отношению фашистов к евреям и зависти фашистов к власти евреев (я напомню что Ницше в JGB (и в записках времён Za-IV) хотел смешения рас: он хотел "поженить" прусских офицеров и евреев (а также французов величал как "женский народ", а евреев и немцев как "мужской"))).)
Я так понимаю, что самая главная проблема читающих Ницше, - это что он не льстит читателю. Вот эта возмутительная оскорбительность сразу же все самые низкие аффекты в читателях и выводит на свет.
Der Rest folgt daraus.
Der Rest folgt daraus.
"Мораль рабов": найти то, что приносит удовлетворение, окрестить это "истиной", и остановиться на этом ("последний человек", "добрый"). (Практически бессознательно (или, что ещё сильнее, - несознательно)) ищут не истинность, а подчинения (но так, чтобы это было практически гипнотизацией, приятным, совращающим (Фрейд и сексуальный (или сексуации) подтекст - очевиднее некуда)).
"Мораль господ": "танец", нет застывания мнения в романтике гегельянства (любви/синтезе) по отношению к истинности, знанию. Словотворчество (творчество как власть). Самостоятельные предписания. Свобода ума и независимость (даже от свободомыслия, чрезмерности витаний). Восприятие не только совращающих истин, но прежде всего важных, незаметных, "тихих", "маленьких", возможно отвратительных (у господина достаточно на это силы, у раба на это силы нет), возможно не притягательных. Свобода волеизъявления (воля к власти).
In summa summarum: "раб" не свободен размышлять.
"Мораль господ": "танец", нет застывания мнения в романтике гегельянства (любви/синтезе) по отношению к истинности, знанию. Словотворчество (творчество как власть). Самостоятельные предписания. Свобода ума и независимость (даже от свободомыслия, чрезмерности витаний). Восприятие не только совращающих истин, но прежде всего важных, незаметных, "тихих", "маленьких", возможно отвратительных (у господина достаточно на это силы, у раба на это силы нет), возможно не притягательных. Свобода волеизъявления (воля к власти).
In summa summarum: "раб" не свободен размышлять.
В тематику "рабства": супернормальные стимулы, нейроэстетика, cute/acc, "ангелизм" и др.
(Также: отвращение раба к сознанию. Желание "не быть", т.е. не испытывать, не осознавать (предпочтительнее наркотизация, сентиментальность, "романтика", пьянство, оглушение стимулами и т.д.). Избегание активного положения: т.к. за действия положено наказание, раб стремится избежать ответственности, вины и т.д.)
Я остановлюсь на этот раз лишь на вопросе стиля. - Чем характеризуется всякий литературный decadence? Тем, что целое уже не проникнуто более жизнью. Слово становится суверенным и выпрыгивает из предложения, предложение выдаётся вперёд и затемняет смысл страницы, страница получает жизнь за счёт целого - целое уже не является больше целым. Но вот что является образом и подобием для всякого стиля decadence: всякий раз анархия атомов, дисгрегация воли, «свобода индивидума», выражаясь языком морали, а если развить это в политическую теорию - «равные права для всех». Жизнь, равная жизненность, вибрация и избыток жизни втиснуты в самые маленькие явления; остальное бедно жизнью. Всюду паралич, тягость, оцепенение или вражда и хаос: и то и другое всё более бросается в глаза, по мере того как восходишь к высшим формам организации. Целое вообще уже не живёт более: оно является составным, рассчитанным, искусственным, неким артефактом.
ср. с описанием стиля и поэзии Горация, Петрония или Аристофана в других местах:
– Не иначе было со мною и при первом соприкосновении с Горацием. До сих пор ни один поэт не дарил мне такого артистического восхищения, в какое меня с самого начала приводила ода Горация. В некоторых языках нельзя даже пожелать того, что здесь достигнуто. Эта мозаика слов, где каждое слово, как звук, как пятно, как понятие, изливает свою силу направо и налево, а также на все целое, этот minimum объема и числа знаков и достигаемый таким путем maximum энергии знаков – все это римское и, верьте мне, аристократично par excellence. Вся остальная поэзия является по сравнению с этим чем-то слишком популярным, – просто болтливостью чувств… Грекам я вовсе не обязан подобными по силе впечатлениями; и, если уж сказать прямо, они не могут быть для нас тем, чем являются римляне. У греков нельзя научиться – их своеобразие слишком чуждо нам, оно также слишком текуче, чтобы действовать императивно, «классически». Кто бы мог научиться у грека писать! И кто бы мог научиться этому без римлян!..
È tutto festo!
Аполлоновские явления, в которых объективируется Дионис, не представляют уже собою «вечного моря, непрестанной смены, пылающей жизни», как музыка хора; это уже не те данные лишь в ощущении, не сгущенные еще в образ силы, в которых вдохновенный служитель Диониса чует приближение бога, – теперь со сцены говорит отчетливость и устойчивость эпических образов, теперь Дионис ведет свою речь уже не через посредство [анаксагоровских] сил, но как эпический герой, чуть ли не на языке Гомера.
Смещение: т.к. "wiederkunft" это "пришествие" (понятно, чьё - т.е. domine), то "die Ewige Wiederkunft" это вечное возвращение (в т.ч. и "своего рода сверхчеловека по отношению к остальному человечеству"). Т.е. возможности для такой "благодати" (объективации и principium individuationis) существуют всегда, вечно (иначе как могло бы случиться "второе пришествие", если для него нет предшественников (т.к. оно второе), и нет пресупозиции, обеспечивающих возможность такового явления?).
Заратустра как типический "сверхчеловек": но только по отношению к тем же самым human beings (der Mensch), которые его окружают (в смысле JGB-56). (Дионис: глава "семь печатей" (всё сущее - жизнеутверждается, ничего не отрицается (GD-49)), жизнь воспринимается как то, что она есть, без вычета чего-либо, "того же самого".)
Жизнь есть (τὸ τί ἐστι) то, что мы о ней утверждаем ("интерпретационизм").
Сократ лжёт: "я ничего не знаю": "даймон" Сократа только отговаривает его (говорит "Нет!"). Следовательно: "познай самого себя" превращается ("морфизм") в "я ничего не знаю", - но это ложь, т.к. чтобы себя "отговорить", нужно знать нечто (а иначе Сократ не знал бы и этого! как все другие, которых он отговаривает (и про которых говорится насмешливо "а другие не знают и этого": "ирония" Сократа)).
Что знал Сократ?.. ... И Сократ ответил только: «Вы знаете меня, мой господин!»
Что знал Сократ?.. ... И Сократ ответил только: «Вы знаете меня, мой господин!»
Возможно: это у Сократа нет никакого знания. У других оно есть, и поэтому они не знают, что ничего не знают. Напротив, они знают, и могут. Их место в социуме определено (в отличие от Сократа, которому ещё предстоит его изобрести; им не нужно знать, им нужно быть (что в себе совершенно разные ситуации: Гомер знает Ахилла, но им не является, как и не является Одиссеем)). Снова возвращаемся к тезису "воли к власти": Сократ не может "найти себе места" (буквально блуждает и постоянно общается с людьми, чему-то их учит) для "максимума в чувстве власти":
Jedes Thier, somit auch la bête philosophe, strebt instinktiv nach einem Optimum von günstigen Bedingungen, unter denen es seine Kraft ganz herauslassen kann und sein Maximum im Machtgefühl erreicht; jedes Thier perhorreszirt ebenso instinktiv und mit einer Feinheit der Witterung, die „höher ist als alle Vernunft“, alle Art Störenfriede und Hindernisse, die sich ihm über diesen Weg zum Optimum legen oder legen könnten (— es ist nicht sein Weg zum „Glück“, von dem ich rede, sondern sein Weg zur Macht, zur That, zum mächtigsten Thun, und in den meisten Fällen thatsächlich sein Weg zum Unglück).
для этого ему требуется опровергнуть как дионисийский миф (стандартный для греческого социума), так и современников (софистов, Перикла (демагог, а не софист), и прочих). При этом, отличительная черта Сократа: когда предыдущие философы (и следующие, как превосходный конкурент Платона Демокрит) заявляли, что "всё есть X", Сократ практически заявляет "всё есть Ничто" как "всё не познаваемо" (следовательно, оно - Ничто; либо это активный нигилизм, либо полностью отрицающий бытие нигилизм сознания, но т.к. Сократ не предлагает ничего содержательного, то остаётся только второй тип: сознательно или нет, Сократ отрицает жизнь). Однако это применимо к самому Сократу. Для всех остальных эта ситуация не имеет никакого применения.
Если сказать совсем по-злому (и как Вахштайн сказал про социологию: ей нет никакого применения (очень по-сократовски! жанр низкой иронии)): есть "биотушки" определённого склада ("структуры", условно). Они занимаются некой деятельностью. Эта деятельность либо применима в общественной жизни, либо нет. Получается согласно "зеркальным нейронам" и JGB-268: существуют когорты, которые занимаются деятельностью, которая не всегда применима в жизни (и для целей жизни, ей "способствует"), вне зависимости от её фальсифицируемости и верифицируемости. Конфликты в осуществлении этой деятельноси приводят к реакции, называемой ressentiment. Всё остальное следует из этой конфронтации (и победа стороны, деятельность которой не применима к жизни в этом мире и бытии не означает некую заведомую "истинность" или "важность", тем более правомерность). Т.е. буквально: воля к власти.
(Отсюда необходимость давать формам жизни, цели которых с жизнью и даже бытием не связаны, отдельную власть, чтобы они могли осуществлять свои цели без ущерба остальной жизни и власти. Террор как последний аргумент Сократа (и, по-видимому, Павла).)
Что до деятельности софистов, демагогов и прочих: семья как единица существования необходимым образом формирует stato/polis/imperium/res publica/монархию/пр. в силу необходимости самой себя (семьи), - ради накопления власти, продолжения и т.д. Однако деятельность, целью которой является выход за пределы бытия, жизни и мира не требует ни накопления сил, ни разрешения проблем (в данной жизни, в бытии), ни ничего иного, кроме "развоплощения" (следствие влияния учения Будды: социум погиб от нападения, жители разучились воевать и защищаться). Стремление прожить счастливую жизнь может быть прямо сопряжено с деградацией государства, если у субъекта нет причин для "дюрации" (семья и т.д., но субъект может быть в этом заинтересован иначе: как в "максимуме власти", сопряжённом с влиянием на этот мир (в максимальном выражении своего Само)).
Проблема [Сократа]: вопрос, куда направлено действие субъекта: "по ту сторону", или обратно к жизни, в этот мир.
In summa summarum: жизнь [опыт или ноумен] есть то, что не может не возвращаться как явление. Постулируя Благо (пускай и утилитарное), Сократ неизбежным образом отвергает часть жизни (эмпирии, опыта), - вместе с частью ("дурной") он отвергает всё бытие, всю жизнь и в конечном счёте, - самое Благо per se.
Силен мудрее: он заставляет принять всю жизнь, без отрицания (но его мудрость может быть смертельна, - и это тоже часть самой мудрости Силена).
Однако, возникает некий казус. Во время Силена мудрости о Благе не было (не было даже идеи диалектики... да что там, даже язык не сформировался как единое целое (т.к. племена были разрозненны)). Если у современного человека от "пессимистической" мудрости спутника Диониса возникает (или может возникнуть) ressentiment, то для древнегреческого эллина таковые слова вряд ли вызвали бы такие сильные эмоции, - у него нет мысли/идеи Блага, а значит, нет и контраста (суперстимула, "выброса дофамина"), будто бы высказывается что-то сугубо плохое (или злое). Восприятие древним греком того, что сказал Силен, вероятно, совсем иное и не "пессимистическое": оно дионисийское и в дионисийском мифе и выражается (окончание GD, афоризмы 4 и 5). Следовательно, это даже и не пессимизм (в том смысле, в котором пессимизм оказывается инвертированным Благом).
Отсюда следует, что единственная критика дионисийского мифа, - это что он неправильно (относительно своих же целей, т.е. жизни) интерпретирует самое жизнь. Исходя из этого возможны различные варианты (Платон/Сократ: Благо; Ницше/Заратустра: Сверхчеловек (сам Ницше: Вечное Возвращение); Готама/Будда: Нирвана; и т.д.), а не только платоновского формата (например, с линейной моделью времени и достижением некой цели).
NB. Суперстимулы, направленные "вовне" действительности, разрушают опыт, означаемый словом "жизнь". Сюда входит и проблема т.н. "капитала": если деньги "богача" генерируют больше прибыли (одна денежная единица инвестиции даёт больше возврата), то в случае обычного работника (не только "пролетария", "прекариат" и хуже ("хастлер")) "дофаминовая" (условно, можно означать и чисто экономическими терминами) цепь вознаграждения оказывается намного более слабой: одна денежная единица ни покупает сопоставимые ценности, ни способна дать возврат при "инвестировании" (во что либо). Control Theory и Business Dynamic слитые воедино (как бы Behavioral Dynamics): нейрональные суперстимулы на несознательном уровне отвергают деятельность в пользу более вознаградительной. Безотносительно "разумности" означаемого.
Отсюда: без использования теорий марксизма, на основании знаний "капиталистического мира" (Behavioral Economics, нейробиология сопряжённая с поведенческим анализом и т.д.) оказывается, что ощущения "денежной массы" (а не фактическая денежная масса) влияет на эффективность работника: деятельность "капитала" ("богача") подрывает собственную прибыль в будущем (создавая условия не для "выгорания" (превратный термин!), а для смены целей и приоритетов). BOD, вероятно, не исправляет ситуацию, т.к. не исправляет исходную проблему.
Песнь "странника и тени": Wollust "капитала" ("богачей") получения денег создаёт выжженую пустыню вокруг. В силу сугубо телеологического мышления без обратной связи на собственную действительность (т.е. платоновской модели мысли, без обратной связи, которая существует в модели вечного возвращения (т.е. круга: "Wie? Ward die Welt nicht eben vollkommen? Rund und reif? Oh des goldenen runden Reifs — wohin fliegt er wohl? Laufe ich ihm nach! Husch!")).
Идея "увеличения капитала" является миром выдуманным "по ту сторону" Реального. Но жизни "нет никакого дела" ни до "капитала" (Маркса), ни до фашизма/нацизма, ни до маоизма, ни до "свободного рынка", ни до "Нирваны", ни до "Блага", - у неё совершенно иные приоритеты... (Za-II, Von der Selbst-Ueberwindung)
Отсюда: без использования теорий марксизма, на основании знаний "капиталистического мира" (Behavioral Economics, нейробиология сопряжённая с поведенческим анализом и т.д.) оказывается, что ощущения "денежной массы" (а не фактическая денежная масса) влияет на эффективность работника: деятельность "капитала" ("богача") подрывает собственную прибыль в будущем (создавая условия не для "выгорания" (превратный термин!), а для смены целей и приоритетов). BOD, вероятно, не исправляет ситуацию, т.к. не исправляет исходную проблему.
Песнь "странника и тени": Wollust "капитала" ("богачей") получения денег создаёт выжженую пустыню вокруг. В силу сугубо телеологического мышления без обратной связи на собственную действительность (т.е. платоновской модели мысли, без обратной связи, которая существует в модели вечного возвращения (т.е. круга: "Wie? Ward die Welt nicht eben vollkommen? Rund und reif? Oh des goldenen runden Reifs — wohin fliegt er wohl? Laufe ich ihm nach! Husch!")).
Идея "увеличения капитала" является миром выдуманным "по ту сторону" Реального. Но жизни "нет никакого дела" ни до "капитала" (Маркса), ни до фашизма/нацизма, ни до маоизма, ни до "свободного рынка", ни до "Нирваны", ни до "Блага", - у неё совершенно иные приоритеты... (Za-II, Von der Selbst-Ueberwindung)
Мудрость Силена (трагическая): всё происходящее "нормально", и нужно уметь принять его как следует ("great reason itself"): amor fati.
>самопреодоление
Жизнь (нормы и законы) есть нечто самоотменяющееся (цель деятельности Фуко: не "преодоление", а отмена путём археологии знания (деконструкции - Деррида, террора - Ларюэль)), как событие (Ereignis) - одно сменяет другое, отменяя предыдущее (и зачастую "предыдущее" попросту само-упраздняет свой "мир" (некий Umwelt)). Одно необходимее другого.
P.S. И в пику перечисленным (сократическим) философам: они говорят Нет, и из этого следствует разрушение. "Да" как таковое ("Verschenke dich selber erst, oh Zarathustra"), как и у Сократа, отсутствует (либо принимает вырожденные формы). Когда как Ницше вместе с Нет делает и Да (и точнее: Ницше сначала делает Да, и одновременно с этим Да сопутствует и Нет): "самоотмена" ("развитие") жизни должно происходит по иным схемам (не как у Фуко или Дерриды, или Ларюэля): Za-II "Von den Taranteln" и "Von der Erlösung", Za-III "Von alten und neuen Tafeln", Za-IV "Vom höheren Menschen", "Von der Wissenschaft" и "Das Nachtwandler-Lied".
Это общая проблема всей философии, берущей начало у сократической: она не умеет утверждать, только говорить "Нет", только критику ("чистого разума" и пр.). Когда как философия Ницше, берущая начало у Силена (и Прометеевского мифа, т.е. древнего мира, древнее Сократа ("вакхические" культы были и в Вавилоне, в Сакеях ("скифские/сакские праздники"))), начинает с усвоения фактов жизни, она не говорит им "Нет", не критикует, только принимает как они есть, - утверждает опыт, - и одновременно с этим говорит "Нет" тому, что отрицает жизнь (мир и т.п.: "чудовищная безвкусица этой установки, как таковая, осознана нами и опротивела нам: мы смеемся уже, когда находим друг подле друга слова “человек и мир”, разделенные сублимированной наглостью словечка “и”!"):
— Ich bringe ein Princip in Formel. Jeder Naturalismus in der Moral, das heisst jede gesunde Moral ist von einem Instinkte des Lebens beherrscht, — irgend ein Gebot des Lebens wird mit einem bestimmten Kanon von „Soll“ und „Soll nicht“ erfüllt, irgend eine Hemmung und Feindseligkeit auf dem Wege des Lebens wird damit bei Seite geschafft. Die widernatürliche Moral, das heisst fast jede Moral, die bisher gelehrt, verehrt und gepredigt worden ist, wendet sich umgekehrt gerade gegen die Instinkte des Lebens, — sie ist eine bald heimliche, bald laute und freche Verurtheilung dieser Instinkte. Indem sie sagt „Gott sieht das Herz an“, sagt sie Nein zu den untersten und obersten Begehrungen des Lebens und nimmt Gott als Feind des Lebens… Der Heilige, an dem Gott sein Wohlgefallen hat, ist der ideale Castrat… Das Leben ist zu Ende, wo das „Reich Gottes“ anfängt…
ибо следствие чистого "Нет" приводит к очевидному финалу:
Aber trotzalledem — der Mensch war damit gerettet, er hatte einen Sinn, er war fürderhin nicht mehr wie ein Blatt im Winde, ein Spielball des Unsinns, des „Ohne-Sinns“, er konnte nunmehr Etwas wollen, — gleichgültig zunächst, wohin, wozu, womit er wollte: der Wille selbst war gerettet. Man kann sich schlechterdings nicht verbergen, was eigentlich jenes ganze Wollen ausdrückt, das vom asketischen Ideale her seine Richtung bekommen hat: dieser Hass gegen das Menschliche, mehr noch gegen das Thierische, mehr noch gegen das Stoffliche, dieser Abscheu vor den Sinnen, vor der Vernunft selbst, diese Furcht vor dem Glück und der Schönheit, dieses Verlangen hinweg aus allem Schein, Wechsel, Werden, Tod, Wunsch, Verlangen selbst — das Alles bedeutet, wagen wir es, dies zu begreifen, einen Willen zum Nichts, einen Widerwillen gegen das Leben, eine Auflehnung gegen die grundsätzlichsten Voraussetzungen des Lebens, aber es ist und bleibt ein Wille!… Und, um es noch zum Schluss zu sagen, was ich Anfangs sagte: lieber will noch der Mensch das Nichts wollen, als nicht wollen…
но это - не жизнь.
Where faith is needed. — Nothing is rarer among moralists and saints than righteousness; perhaps they say the opposite, perhaps they believe it themselves. For if a belief is more useful, more effective, more convincing than conscious hypocrisy, then, by instinct, hypocrisy immediately becomes innocence: the first principle for understanding great saints. Even with philosophers, another kind of saint, the whole profession entails that they only admit certain truths: namely, those for which their profession has public sanction—in Kantian terms, truths of practical reason. They know what they must prove; in this they are practical—they recognize one another by the fact that they agree on "the truths." — "Thou shalt not lie"—in German: beware, Mr. Philosopher, of telling the truth…
Said into the ear of the conservatives: — What was not known before, what we know today, what we could know today — a regression, a reversal in any sense or degree, is not possible at all. We physiologists, at least, know this. But all priests and moralists believed in it—they wanted to return humanity to a previous level of virtue, to scale it back. Morality has always been a Procrustean bed. Even politicians have imitated the virtue preachers in this: there are still parties today whose goal is the crab-like decline of all things. But no one is free to be a cancer. It's no use: one must move forward, that is, step by step further in decadence (— this is my definition of modern "progress"...). One can inhibit this development and, by inhibiting it, dam up the degeneration itself, gather it up, make it more vehement and sudden: one can do no more.
God on the cross — does one still not understand the terrible hidden meaning of this symbol? — Everything that suffers, everything that hangs on the cross, is divine… We all hang on the cross, therefore we are divine… We alone are divine… Christianity was a victory; a nobler spirit perished because of it — Christianity has been the greatest misfortune of humanity to date. —
The Tree of Humanity and Reason. — What you fear as the overpopulation of the earth in your senile shortsightedness presents the more hopeful with a great task: humanity shall one day become a tree that overshadows the entire earth, with billions of blossoms, all of which shall bear fruit alongside one another, and the earth itself shall be prepared to nourish this tree. That the present, still small beginning of this process shall increase in sap and strength, that the sap shall flow through countless channels to nourish the whole and the individual — from these and similar tasks, the measure of whether a present human being is useful or useless can be derived. The task is unspeakably great and bold: we all want to ensure that the tree does not rot before its time! The historical mind certainly succeeds in contemplating human nature and activity in the context of the age, just as we all contemplate the ant-creature with its artfully arranged mounds. Judged superficially, humanity as a whole, like the ant world, could be described as possessing "instinct." Upon closer examination, we observe how entire peoples, entire centuries, strive to discover and test new means by which one could benefit the greater human whole and ultimately the great collective fruit tree of humanity. And whatever harm individuals, nations, and times may suffer in this experimentation, through this harm, individuals have always become wise, and from them, wisdom slowly spreads to the measures of entire peoples, entire times. Ants, too, err and make mistakes; humanity can very well perish and wither away prematurely through the foolishness of its means; there is no surely guiding instinct for either the former or the latter. Rather, we must face the great task of preparing the earth for a growth of the greatest and most joyful fruitfulness — a task of reason for reason!
- Eins! -
Oh Mensch! Gieb Acht!
- Zwei! -
Was spricht die tiefe Mitternacht?
- Drei! -
„Ich schlief, ich schlief —,
- Vier! -
„Aus tiefem Traum bin ich erwacht: —
- Fünf! -
„Die Welt ist tief,
- Sechs!-
„Und tiefer als der Tag gedacht.
- Sieben! -
„Tief ist ihr Weh —,
- Acht! -
„Lust — tiefer noch als Herzeleid:
- Neun! -
„Weh spricht: Vergeh!
- Zehn! -
„Doch alle Lust will Ewigkeit —,
- Elf! -
„— will tiefe, tiefe Ewigkeit!
- Zwölf! -
The Tree of Humanity and Reason. — What you fear as the overpopulation of the earth in your senile shortsightedness presents the more hopeful with a great task: humanity shall one day become a tree that overshadows the entire earth, with billions of blossoms, all of which shall bear fruit alongside one another, and the earth itself shall be prepared to nourish this tree. That the present, still small beginning of this process shall increase in sap and strength, that the sap shall flow through countless channels to nourish the whole and the individual — from these and similar tasks, the measure of whether a present human being is useful or useless can be derived. The task is unspeakably great and bold: we all want to ensure that the tree does not rot before its time! The historical mind certainly succeeds in contemplating human nature and activity in the context of the age, just as we all contemplate the ant-creature with its artfully arranged mounds. Judged superficially, humanity as a whole, like the ant world, could be described as possessing "instinct." Upon closer examination, we observe how entire peoples, entire centuries, strive to discover and test new means by which one could benefit the greater human whole and ultimately the great collective fruit tree of humanity. And whatever harm individuals, nations, and times may suffer in this experimentation, through this harm, individuals have always become wise, and from them, wisdom slowly spreads to the measures of entire peoples, entire times. Ants, too, err and make mistakes; humanity can very well perish and wither away prematurely through the foolishness of its means; there is no surely guiding instinct for either the former or the latter. Rather, we must face the great task of preparing the earth for a growth of the greatest and most joyful fruitfulness — a task of reason for reason!
- Eins! -
Oh Mensch! Gieb Acht!
- Zwei! -
Was spricht die tiefe Mitternacht?
- Drei! -
„Ich schlief, ich schlief —,
- Vier! -
„Aus tiefem Traum bin ich erwacht: —
- Fünf! -
„Die Welt ist tief,
- Sechs!-
„Und tiefer als der Tag gedacht.
- Sieben! -
„Tief ist ihr Weh —,
- Acht! -
„Lust — tiefer noch als Herzeleid:
- Neun! -
„Weh spricht: Vergeh!
- Zehn! -
„Doch alle Lust will Ewigkeit —,
- Elf! -
„— will tiefe, tiefe Ewigkeit!
- Zwölf! -
Т.е. всё-таки "можно не всё", а только то, что "по Ницше". Что способствует "взрастанию жизни" и некой "духоподъёмности", понимаемой согласно нему же. Ну а понимать её можно по-всякому, в т.ч. и в политическом плане, чего, на мой взгляд, делать не следует.
>Я так понимаю, что самая главная проблема читающих Ницше, - это что он не льстит читателю.
С чего ты это взял? Любой автор не ищет какого угодно читателя.
>Мудрость Силена (трагическая)
Нет у него никакой мудрости. Это "сатирическое".
>единственная критика дионисийского мифа, - это что он неправильно (относительно своих же целей, т.е. жизни) интерпретирует самое жизнь
>Исходя из этого возможны различные варианты
А разве они не были и так возможны "вне критики мифа"? Ну и сама жизнь как понятие - она ведь не является чем-то главенствующим, не правда ли?)
>Если бы ты внимательно читал его произведения, то внезапно бы обнаружил, что критика Павла у Ницше была выведена им ещё в "Утренней заре".
Если бы ты внимательно читал мой пост, ты бы увидел, что я сослался на это место в "Утренней заре"
>Я не понимаю зачем ты злишься
Учи матчасть, что такое хуитка
>Тебя куда-то не туда повело. Видимо, аффект.
Это основная тема разговора. Ты очень много написал вещей, которые мне даже лень комментировать, потому что они имеют нулевую ценность, хоть я с твоими возражениями не согласен
>дарвиновскую или ламарковскую "эволюцию", т.е. глупость
Засчитываю твой ход. Мне кажется ты сам понимаешь, насколько он сильный
>У него не было философии аскета. У него была аскеза.
Под философией аскета я понимаю то, что написано в "Шопенгауэр как воспитатель" и что Ницше писал в своих черновиках, когда был шопенгауэрианцем. Он был конечно юн (>30 лет лбу; я не уверен, может вот ты точно знаешь и буду благодарен если исправишь: Ницше возможно до 1974 года не был даже крепким атеистом, а стал им походу после того как Штрауса прочитал, я по черновикам т.08 прослеживал где он начинает писать прямо "неверующие" вещи (где-то с середины этого тома, где очень много записей про Штрауса), а до этого в этом же томе запись «Больше всего на свете ты должен любить (а не бояться) Бога и доверять ему»), но все это не исчезло бесследно из его будущих сочинений, просто это привело к противоречивой каше.
Напомню, откуда разговор начался (если он тебе неинтересен, то ты мог бы просто не отвечать)
«Философ как подлинный антагонист обмирщения, разрушитель любого кажущегося и соблазнительного счастья, всего того, что сулит в человеческом мире такое счастье — государств, революций, богатства, почестей, науки, церкви, — такой философ должен — во спасение нас всех — родиться еще бесчисленное количество раз; одно только хрупкое явление Шопенгауэра ничего не решает» (Черновики 1874).
>те подлинные люди, которые уже не звери, – философы, художники и святые
>Лишь когда, в нынешней или грядущей жизни, мы сами будем приняты в этот возвышенный орден философов, художников и святых, будет поставлена и новая цель нашей любви и ненависти
>Конспект «Ценность жизни» Е. Дюринга, 1875
>"Он совершенно не чувствует общеспасительного и воздействующего на всех пафоса аскетизма".
Я опрометчиво написал про грустные ситуации с Лу Саломе и его попытками в брачные танцы как что-то главное или самое первое в "уведении от самого себя", наверное еще значительную роль сыграла болезнь. Об этом я тут писал где-то выше, что "философия выздоравливающего" нужна больному (об этом и в Заратустре есть), но ровно так же и "философия выздоровевшего" (а особенно такого который постоянно норовит обратно туда упасть).
>«Доверие к жизни исчезло; жизнь сама стала проблемой».
>«Взгляд на сверхчеловека, который утверждает жизнь. Я и сам пытался ее утверждать — увы!»
Могу даже допустить, что для Ницше на самом деле реально понятно было, что значит жизнеповышение и жизнепонижение, жизнеутверждение и жизнеотрицание, — но он занимается метафизическим делом, когда переносит здоровье/болезнь и "что связано со здоровым" и "что связано с больным" на уровень онтологических категорий, и занимается психологически некорректным делом, когда переносит свои проблемы на уровень "ценностей для всего мира". Ну типа все равно что инцел Поднебесный проведет переоценку ценностей, согласно которой каждому мужику надо по бабе.
NB С Рее он был знаком давно, а книгу его прочитал тоже примерно в этот период, середина 1970х. «те из числа друзей Ницше, кого обеспокоил ее тон и взгляд на вещи, винили в этом Рее, а сам Ницше называл свое новое мировоззрение "Рееализм"»
Давай еще чуть-чуть
>Никаких фактов на связывание книг
Меня в данный момент не интересует этот вопрос, я говорю о биографии Ницше (заместо "через 2 года мы перевернем мир" он оказался недееспособным в дурдоме)
>или CADASIL, или ёщё что
Просто все это обсуждалось (мной) в старых тредах, причем я кстати сам просто статьи в гугле про Melas и Cadasil нашел и сделал свои обобщения, а не прочитал все на блюдечке через дипл
>Это из Ренана, судя по всему
Я не буду делать вид, что читал Ренана, скажу только что сколары так не считают, и по второисточникам у Ренана совсем другой Иисус
>Ницше критикует именно этот тип
В Антихристе он по сути нигде не "критикует" Иисуса, это привлекло внимание многих, в том числе христиан. Я привел свою интерпретацию: нарисованный Иисус делает невозможным его в качестве фигуры поклонения, как невозможно создать религию вокруг князя Мышкина и невозможно обычным людям подражать ему, живя в обществе так жить просто невозможно (можно в монастыре, или будучи юродивым). Ну вот, если максимально коротко, Иисус Ницше — юродивый.
Однако
>те подлинные люди, которые уже не звери, – философы, художники и святые
Он относится к типу... получается, сверхлюдей (в старом смысле).
>Лишь когда, в нынешней или грядущей жизни, мы сами будем приняты в этот возвышенный орден философов, художников и святых, будет поставлена и новая цель нашей любви и ненависти; пока же у нас есть наша задача и наш круг обязанностей, наша ненависть и наша любовь.
Я опять же не говорю "Иисус единственный идеал Ницше" (хотя бы Будда — другой, со своими чертами, а кроме Будды в Индии еще сто таких), и что вообще Иисус идеал Ницше, а говорю только, что сверхчеловек, согласно ранним интуициям Ницше, похож скорее на Иисуса, чем на Чезаре Борджиа. А Чезаре Борджиа есть сверхчервяк или сверхобезьяна
>в Индии
Кстати, есть тут фраза
«Не подлежит никакому сомнению, что покуда на земле есть философы и всюду, где только их ни было (от Индии до Англии, если брать крайние полюсы философской одаренности), налицо... чисто философская предвзятость и задушевность по отношению ко всему аскетическому идеалу — на сей счет не должно быть никаких иллюзий».
Кроме того, что тут прямо говорится о сущности (дозаратустровых с новым самосознанием) философов, тут почему-то считается нужным заметить, что крайний полюс философской одаренности (Begabung) есть не Греция, а Индия.
>что вообще Иисус идеал Ницше
Еще раз подчеркну, что не говорю, что вообще Иисус (или пикр) был бы даже "примером" ницшеанского, а не рееалистского сверхчеловека, — я думаю, что настоящий сверхчеловек зрелого Ницше был бы тоже с новым самосознанием, прошедшим через науку и историческую и межкультурную, и немаловажно атеистическую (мир, в котором литералли нет Бога, и нет фиксированного смысла, "небожественность бытия как аксиома") рефлексию и т.д., но "хорошо все, что повышает в человеке чувство мощи, волю к мощи, саму мощь" это хуйня. Остальное следует из этого
*Думаю, (из-за пикр) придется еще написать, что на эпикурейца он был бы тоже не похож. Он был бы не похож на "последнего человека", он бы имел идеалы и цели для страстного стремления, просто они были бы другими
Я боюсь, как бы ты ни читал Ницше, у тебя всё равно в итоге получится христианство (или аскетизм). Поэтому предлагаю закончить это обсуждение. Пусть каждый останется при своей интерпретации (особенно потому, что это не текстуальные возражения или фактические, а "физиологические").
The domain of the “no” — non-philosophical and non-psychoanalytic — which is sometimes called “scientific” and which constitutes our true point of view?
(The latter is based on the work and theory of François Laruelle, inventor or rather discoverer of “non-philosophy” which uses doctrines or disciplines as so many materials and “occasional causes”. In other words, the discourse of the “no” is identically theoretical and pragmatic.)
>"Нет" как ведущая однобокость valuation/суждения (берущая начало у Сократа (сравните хотя бы с диалогом "Теэтет" и отношением к "познанию")).
>"истина" как принудительное соответствие Реального - вымышленному либо "символическому" (по Лакану)
>замещение чувств словами
>вера в то, что принадлежит одному, может принадлежать всем
>"rickety malice", "злоба рахитика" как следствие философской аргументации
>decadence, этос отказа [от will to power]
>наслаждение жестокостью словечка "Нет" (jouissance)
>вырождение, routine behavior в определениях ("лабиринте" определений) как отрицании воздействия (ressentiment)
>психические последствия, вырождение, отказ от "воздействия вообще" (например, из сострадания), смерть как "лекарство" ("переселение душ", философия как "искусство умирать")
QED.
>и всё вследствие самой начальной логической ошибки по отношению к Реальному [вместо усвоения прометеевского отношения к познанию (т.е. трагической мудрости (Силена и т.д.))]
>сѐ чл҃вѣ́къ!
(The latter is based on the work and theory of François Laruelle, inventor or rather discoverer of “non-philosophy” which uses doctrines or disciplines as so many materials and “occasional causes”. In other words, the discourse of the “no” is identically theoretical and pragmatic.)
>"Нет" как ведущая однобокость valuation/суждения (берущая начало у Сократа (сравните хотя бы с диалогом "Теэтет" и отношением к "познанию")).
>"истина" как принудительное соответствие Реального - вымышленному либо "символическому" (по Лакану)
>замещение чувств словами
>вера в то, что принадлежит одному, может принадлежать всем
>"rickety malice", "злоба рахитика" как следствие философской аргументации
>decadence, этос отказа [от will to power]
>наслаждение жестокостью словечка "Нет" (jouissance)
>вырождение, routine behavior в определениях ("лабиринте" определений) как отрицании воздействия (ressentiment)
>психические последствия, вырождение, отказ от "воздействия вообще" (например, из сострадания), смерть как "лекарство" ("переселение душ", философия как "искусство умирать")
QED.
>и всё вследствие самой начальной логической ошибки по отношению к Реальному [вместо усвоения прометеевского отношения к познанию (т.е. трагической мудрости (Силена и т.д.))]
>сѐ чл҃вѣ́къ!
Gottes Weh ist tiefer, du wunderliche Welt! Greife nach Gottes Weh, nicht nach mir! Was bin ich! Eine trunkene süsse Leier, —
— eine Mitternachts-Leier, eine Glocken-Unke, die Niemand versteht, aber welche reden muss, vor Tauben, ihr höheren Menschen! Denn ihr versteht mich nicht!
Dahin! Dahin! Oh Jugend! Oh Mittag! Oh Nachmittag! Nun kam Abend und Nacht und Mitternacht, — der Hund heult, der Wind:
— ist der Wind nicht ein Hund? Er winselt, er kläfft, er heult. Ach! Ach! wie sie seufzt! wie sie lacht, wie sie röchelt und keucht, die Mitternacht!
Wie sie eben nüchtern spricht, diese trunkene Dichterin! sie übertrank wohl ihre Trunkenheit? sie wurde überwach? sie käut zurück?
— ihr Weh käut sie zurück, im Traume, die alte tiefe Mitternacht, und mehr noch ihre Lust. Lust nämlich, wenn schon Weh tief ist: Lust ist tiefer noch als Herzeleid.
> le Misosoph
— Ich bringe ein Princip in Formel: философия - это жизнь (из чего следует, что нужно жить и философствовать в соответствии с жизнью, а не философствовать, чтобы жить: ответ Калликла Сократу).
Чтобы довести аргумент до радикального статуса: философия - это вырождение/нигилизм. Нужно жить, а не философствовать (Za-II, Das Tanzlied; тогда философия (мудрость (например, "дикая")) становится естественной (например, без отрицания "могил отцов и дедов" (их законов (подобно "законам Ману"), заветов, установок и т.д. (т.е. "традиции")), также: Перикл, Горгий, Протагор, софисты, и Za-II, Das Nachtlied)).
... и нет никакого "истинно" философского "начала", которое можно "узреть" или "созерцать". Есть только естественное, и больше нет никакого, "иного", "действительного".
... Höchstes Gestirn des Seins!
Ewiger Bildwerke Tafel!
Du kommst zu mir? —
Was Keiner erschaut hat,
deine stumme Schönheit, —
wie? sie flieht vor meinen Blicken nicht?
Schild der Nothwendigkeit!
Ewiger Bildwerke Tafel!
— aber du weisst es ja:
was Alle hassen,
was allein ich liebe,
dass du ewig bist!
dass du nothwendig bist!
Meine Liebe entzündet
sich ewig nur an der Nothwendigkeit.
Schild der Nothwendigkeit!
Höchstes Gestirn des Seins!
— das kein Wunsch erreicht,
das kein Nein befleckt,
ewiges Ja des Sein’s,
ewig bin ich dein Ja:
denn ich liebe dich, oh Ewigkeit! — —
Что с того, что правым остаюсь я! Я слишком прав. – А кто нынче хорошо смеётся, тот посмеется и последним.
Моя проблема не в том, как завершает собою человечество последовательный ряд сменяющихся существ (человек - это конец), но какой тип человека следует взрастить, какой тип желателен, как более ценный, более достойный жизни, будущности.
"Ты настоящий? Или только актер? Выступаешь ли ты вместо чего-то или ты и есть то, что должно выступить на свет? – В конце концов ты ведь можешь оказаться всего-навсего копией актера… Это второй вопрос совести." ––– – Немногие лицемеры, с которыми я познакомился, подделывали лицемерие: они были, как это свойственно в наши дни чуть ли не каждому десятому, актерами.
Наносим ли мы, имморалисты, ущерб добродетели? – Столь же мало, как анархисты – государям: с тех пор, как в них начали стрелять, они снова крепко засели в своих тронах. Мораль: нужно стрелять в мораль.
Искусство хорошо писать. Время красноречия миновало с упадком городской культуры. Последнее требование, которым ограничивался Аристотель относительно большого города, чтобы каждый герольд мог быть понятым собравшимися городскими общинами, это требование теперь настолько же мало беспокоит нас, как и вообще городская община, так как мы желаем быть понятыми народами. Поэтому каждый космополит должен прежде всего научиться хорошо писать и стараться все лучше и лучше излагать свои мысли: другого выхода нет даже для тех, кто родился в Германии, где дурной слог считается национальной привилегией. Лучше писать, значить вместе с тем лучше думать, постоянно изобретать и действительно мочь передавать другим достойные сообщения; писать так, чтобы соседи могли переводить написанное на свой язык, стараться быть понятным иностранцам, которые изучают наш язык, содействовать тому, чтобы все хорошее сделалось общим достоянием и чтобы свободным людям не было ни в чем препятствий, наконец, приготовить то еще теперь далекое положение вещей, которое укажет достойным европейцам [добрым европейцам] великую задачу: быть руководителями и представителями мировой культуры. Напротив, кто проповедует, что не стоит заботиться о хорошем слоге в речи и в письме, - обе эти добродетели идут рука об руку, как в возрастании, так и в умалении, - тот указывает людям путь к большому объединению национальности, он усиливает болезнь на его века, это враг достойных европейцев, враг свободных мыслителей.
На счёт этого мы теперь уже лучше соображаем: как раз именно сознание, “дух”, мы считаем симптомом относительного несовершенства организма, как бы попыткой, прощупыванием, промахом, как бы усилием, при котором бесполезно тратится много нервной силы; мы отрицаем, чтобы что-нибудь могло быть совершенным, раз оно делается сознательно. “Чистый дух” есть чистая глупость: если мы сбросим со счёта нервную систему и чувства, “смертную оболочку”, то мы обсчитаемся - вот и всё.
Не появляется ли, быть может, мудрость на земле, как ворон, которого вдохновляет малейший запах падали?...
>предлагаю закончить
>Нужно жить, а не философствовать
А может, не нужно искать того, чего нет - некой "естественности" и "подлинной жизни"? В самом деле, ведь мы уже живём. Попытка очертить "неверное понимание жизни", "отказ от реального ради мнимого" уже обречена в себе на провал.
>Философия как воля к власти жизни над жизнью (предмет рассмотрения ZGM).
Смещение акцентов: спекулятивные суждения, "апробация"; философия как проблема подчинения либо желанию матери, либо закону, исходящему от "имени отца" (Лакан) (либо собственным суждениям ("эгоизм"); также: вторичная сексуация, трансверсия фантазма: философия как симптом (буквально), проблема синтома/фантазма); философия как "колдовство" и попытка принуждения природы [человека]; философия как признак проблемы, подлежащей научному разрешению; философия как признак незнания, нехватки способности (decadence); философия как страх, тревога перед неизбежностью (перед Nothwendigkeit, мучение неразрешимости трагической/Силеновой/народной/"традиционной" мудрости); философия как надежда (порок в смысле эллинов) на иную жизнь (соответственно, принуждающее к (вероятно, неправильной? ложной? "ошибочной"?) жизни вплоть до исчезновения надежды); философия как отмена - и т.д.
(Если ты - это он, а не кто-то "мимо":) я имел в виду, что может быть намного полезнее, если мы не будем "понимать друг друга" (т.е. не будем эту работу по обсуждению проделывать: "одухотворение вражды"), т.к. тогда получатся разные интерпретации Ницше (его влияние), более разнородные, менее однообразные, подчёркивающие разные факты разным образом ("держащие дистанцию", "пропасти" и т.д.): вместо того, чтобы "соглашаться", может быть лучше ("благо") "пойти в разные стороны" (тем более, - для каждого из нас).
А не так что "ты дурак я умный тут". Такой ответ - это возглас унижения.
>А может, не нужно искать того, чего нет - некой "естественности" и "подлинной жизни"? В самом деле, ведь мы уже живём. Попытка очертить "неверное понимание жизни", "отказ от реального ради мнимого" уже обречена в себе на провал.
Каста знатных была вначале всегда кастой варваров: превосходство ее заключалось прежде всего не в физической силе, а в душевной [психической], - это были более цельные люди (что на всякой ступени развития означает также и «более цельные звери»).
Почему ты начинаешь сразу с "нет"? Естественность, т.е. чувства, т.е. опыт, т.е. praxis, т.е. жизнь существует. Декадентские начинания - тоже существуют. Получается, попытка сделать то, что ты критикуешь - это попытка естественная избежать естественных последствий неестественных начинаний.
(Или я что-то не так понял? "Мизософ" это о философии которая "на полях Платона", к, скажем, Гераклиту, это если и относится, то слабо: Только из области чувств и истекает всякая достоверность, всякая чистая совесть, всякая очевидность истины.)
Философия как преодоление "себя": формула "воли к власти". Возникновение самообладания (выход из принципов деонтологии "стадного инстинкта"). "Грех" (ущерб) Сократа: Сократ - эгоист (положительный момент, с т.з. философии Ницше: Сократ как "сердцевед", может быть даже несколько "Дионис" (JGB-295), "крысолов душ", психолог, искуситель и т.п.: "злая мудрость" / "плохая совесть" Философии (неявной) Эллады/Афин (т.е. Ницше критикует только конкретную сторону Сократа, может быть даже только следствия его деятельности, а другие стороны его личности он поощряет и не считает "презренными")).
(Пресловутая Za-II, "Von den Taranteln" как формула для направления высвобождения энергии этой конфронтации. Фукидид: накопление сил во время мира, рост технологий во время войны.)
Философия как страх боли (страдания; см.: Эпикур, Будда и т.п. (в то же время: "боль" есть следствие суждения/valuation... какого суждения? неужели "физиологического"?)), и философия как подчинение шансу ("акциденциям"; καιρός). –
– Критическое различие: философия Сократа направлена на esse, слова. "Шанс" как таковой не подлежит измерению: он (анаксагоровский νοῦς) хаотичен изначально (ἀρχή), упорядочен лишь впоследствии (на "авось", т.е. καιρός, т.е. ["]инстинкт["]), постоянно меняется, никогда не "прочен" (не "монотонотеизм"), требует "ловкости", "supple mind and body" и подобных качеств. Концептуально иное направление философии, чем сократовское (акцидентальное: мышление посредством "инстинкта", мышление-как-искусство ("brainstorming", "mind wandering", "свободные ассоциации" (Фрейд), "reverie" (Бион), "zen" и т.д.), не могущее не включать в себя и сократовы выводы (если они способствуют жизни)). (Изначальное от Фалеса, и минующее (в неком смысле) Сократа.)
Философия как, прежде всего (первым выводом, движением), утверждающая мир как он есть, без отрицания.
Такой освободившийся дух пребывает с радостным и доверчивым фатализмом среди Вселенной, веря, что негодным может быть лишь единичное, в целом же все искупается и утверждается, – он больше не отрицает… Но такая вера – высшая из всех возможных: я окрестил ее именем Диониса.
Такой освободившийся дух пребывает с радостным и доверчивым фатализмом среди Вселенной, веря, что негодным может быть лишь единичное, в целом же все искупается и утверждается, – он больше не отрицает… Но такая вера – высшая из всех возможных: я окрестил ее именем Диониса.
Густой желтой и яркой красной краски требует вкус мой, примешивающий во все краски кровь. Но тот, кто белит дом свой, обнаруживает бескровную душу свою.
[ Жесты - слова: "причина - следствие" как проблема координации. ]
Философия воздействия (JGB-13), высвобождения животного начала ("внутреннего" "хаоса": "В своем диком естестве лучше всего отдыхаешь от своей неестественности, своей духовности…"). Возвышение животного в сознательное, осознанное. Не-отрицание плоти, следовательно, связь примитивных физических воздействий с словесными. "Оргиазм" как физиологический эффект отмены способности осуждать, контроля, страха, тревоги, морали, - что может быть достигнуто и без оргиазма (но полезно как "воля к власти": вопрос эффекта от сексуального на психическое и на способность "принимать решения"). Жизнь/физиология/тело движущее/управляющее словами, а не обратное (как выражение естества в тексте, "инстинкта": Гетё как пример, также Галиани; также: оздоровительный эффект). Фундаментальное различие между желанием и словами. Желание, организующее текст (попытка Сократа саботировать желание эллинов в сторону желания более удобного для Сократа (не преднамеренно); Лакан: writing (семинары Лакана - это именно семинары, т.е. речь, а не книги, написанные отдельно)). Жизнь Сократа как опыт достижения власти посредством философского разума.
Жажда познания [Сократа и т.д.] как удовлетворение основного влечения к развитию органики ("физиология"): однако это влечение может быть удовлетворено и средствами незнания, заблуждения (JGB-230, JGB-4 и др.; ошибка Сократа?). Увеличение количества и/или качества отправляемых функций (способностей) как признак ("У самых диких и бесстрашных зверей похитил человек, ревнуя, все их добродетели: и только так сделался он человеком"; "рост власти": способствующий жизни (а не любой)). Овладение вещами (даже собой-как-объектом: "... повелевающий несет бремя всех повинующихся и что бремя это легко может раздавить его:
– попыткой и дерзновением казалось мне всякое приказание. И приказывая, живое всегда подвергает себя риску. Даже приказывая самому себе, должно еще искупить приказание свое и стать судьей, мстителем и жертвой своего собственного закона.'). Овладение "миром" (единица: Umwelt; в целом: die Welt ("Ur-World")).
Философия как отражение основного мотива/намерения органической жизни, именуемой "человек" (в данном промежутке истории).
Но одно – мысль, другое – дело, третье – образ дела. Между ними не вращается колесо причинности.
Но все цели, все выгоды суть лишь симптомы того, что некая воля к власти возгосподствовала над чем-то менее могущественным и самотворно оттиснула его значением определенной функции; и оттого совокупная история всякой "вещи", органа, навыка может предстать непрерывной цепью знаков, поддающихся все новым интерпретациям и приспособлениям, причины которых не нуждаются даже во взаимосвязи, но при известных условиях чисто случайно следуют друг за другом и сменяют друг друга. Сообразно этому "развитие" вещи, навыка, органа менее всего является progressus к некой цели, еще менее логическим и наикратчайшим, достигнутым с минимальной затратой сил progressus, - но последовательностью более или менее укоренившихся, более или менее не зависящих друг от друга и разыгрывающихся здесь процессов возобладания, включая и чинимые им всякий раз препятствия, пробные метаморфозы в целях защиты и реакции, даже результаты удавшихся противоакций. Форма текуча, "смысл" еще более... Даже в каждом отдельном организме дело обстоит не иначе: всякий раз с существенным ростом целого смещается и "смысл" отдельных органов - при случае их частичное разрушение, их сокращение в числе (скажем, путем уничтожения средних звеньев) может оказаться признаком возрастающей силы и совершенства.
Отсюда: становление [Dasein] -> движение -> действие -> высвобождение силы (JGB-13): decadence есть расхождение между действием, желанием и целью (тогда действие, т.е. высвобождение силы, не соответствует целеполаганию и желанию, следовательно, является высвобождением в Ничто). Так как A-3 -> A-6 утверждают что именно есть цель и предмет становления, то понятным становится, почему Ницше называет "нигилизмом" и "decadence" те или иные философские движения: религии становится формой "LARP"-а, как и философии (особенно сократические): все они не обращают никакого внимания к историческим фактам и лишь стремятся к потворству желаниям ("Благу", "эвдемония"), вместо учёта изначального факта всяческой истории (JGB-259).
Другими словами, почти все философские, метафизические, религиозные, нравственные и т.д. системы, с этой позиции, построены на лжи. Следовательно, они все - нигилизм и decadence, т.к. ни одной цели, которую они преследуют, в мире не существует. Они все - напрасны (конец третьего рассмотрения ZGM), и полезны только как симптоматика основного факта жизни (и всяческой истории жизни, идеалов и т.п.).
"Глубока боль [Weh] мира –
И все же радость [Lust] глубже, нежели скорбь [Herzeleid]."
– Человек же – самый мужественный зверь: благодаря этому он и победил всех прочих. Торжествующей бравадой преодолел он всякую скорбь [Schmerz]; а человеческая скорбь – самая глубокая.
Schmerz ist auch eine Lust, Fluch ist auch ein Segen, Nacht ist auch eine Sonne, — geht davon oder ihr lernt: ein Weiser ist auch ein Narr.
Sagtet ihr jemals Ja zu Einer Lust? Oh, meine Freunde, so sagtet ihr Ja auch zu allem Wehe.
(вышеозначенное объясняет связь Weh, Schmerz, Herzeleid, и Lust, а также что такое "боль мира" (человеческая))
Т.к. "страдающие животные" самые ценные (т.к. удовлетворённые животные не могут дать "ничего нового"), и в РТ Дионис это "опьянение страданием", то ясно, что в случае Ницше страдание служит высвобождению силы (JGB-13), кое может быть и (как действие) познанием, так и чем-то иным (незнанием: ein Weiser ist auch ein Narr). Страдание оказывает неким "средоточием" мира (человеческого: "Но надежно спрятан от людей "мир иной" – нечеловеческое, полностью лишенное всех человеческих черт, небесное Ничто; и безмолвствуют недра бытия, и никогда не обращаются к человеку, кроме как в образе человека.") и источником знания (отсюда формула "сострадание против сострадания!", и, вероятно, самая идея термина "сверхчеловек").
Основная претензия к Платону и Сократу: что они (как "биотушки", embryo, страдающие) преследуют, что они хотят, что они делают, - всё эти три категории различны по наполнению, и в конечном счёте, не совместимы и не соответствуют друг другу (а также не учитывают, а отрицают (из желания) "изначальный факт всяческой истории"). Следовательно, это нигилизм и decadence.
>ни одной цели, которую они преследуют, в мире не существует
поправка (улучшение): если даже цели достижимы ("существуют"), желание создателя системы расходится с желанием "вложенным" в систему ("бессознательным" языка), действия, к которым приводит эта система, расходятся с желаниями и/или целями: все три компоненты должны быть связны и согласованы, "непротиворечивы", чтобы утверждать, что они делают и достигают именно то, что "хотели" (а желание создателя и желание "дискурса"/"системы" - это совсем разное: случай Фрейда: желание аналитика и аналитический дискурс - это два различных, отдельных друг от друга явления).
И опять/снова: тезисы Ницше соответствуют установкам из афоризма GD, "Речь имморалиста": здесь не преследуется никакое "Благо", а только неотрывно делаются выводы и следуют "изначальному факту всяческой истории" (или "систематики", предполагая и зная, что Ницше больше всего боролся в себе именно с "систематиком" (следовательно, не должно было и быть никакой "Воли к власти" как системы, создание таковой - это фарс, не отвечающий замыслу Ницше)).
Мысли Заратустры: как предназначенные для самой долгой дистанции.
"Воля к власти" - как расширение пространства (действий, т.е. возможных действий, апперцепций, знания (также: агнотология), и т.д.).
Излишняя истина (платоновско-сократическое стремление к "Благу" (составной частью которого является Истина, а добродетелью - само познание, знание же - ценностью); народное "меньше знаешь - лучше спишь") = вред = decadence
Излишняя ложь (но ложь необходима: JGB-4) = вред = decadence
Излишняя справедливость (введение Заратустры; "стадный инстинкт") = вред = decadence
Излишнее отвращение к вреду (либо страх вреда, стремление к harmlessness, абсолютной безобидности ("домашнее животное", "больное животное")) = вред = decadence
Излишнее отвращение к вражде = вред = decadence
Устранение всего перспективального видения ("устранение иллюзий" (BBT S. Bakker)) = устранение самих условий жизни = вред = смерть
Акселерационизм (как аскетический идеал) = вред = decadence
Луддизм (аналогично) = вред = decadence
Антинаучность (или вера в науку (которая собою представляет объективность, - т.е. аскетический идеал (ZGM-III))) = вред = decadence
Согласно A-5, гибель разума в силу христианства ("анти-Паскаль") = вред = decadence (антиподы: Гёте, Галиани, Аристофан, Борджиа, Александр, Алкивиад, Цезарь, Наполеон, принц де Линь и т.д.)
Излишнее свободомыслие (JGB-41) = вред = decadence
Либертинство ("Unter Töchtern der Wüste", и не только либертинство, например, cute/acc как бодрийяровский соблазн, совращение разума) = вред = decadence
(и т.д., согласно критериям JGB, ZGM, DFW, GD, DD, EH, A, а также [AS]Z, список можно продолжать и далее)
Что, собственно, в нас хочет «истины»? - Действительно, долгий роздых дали мы себе перед вопросом о причине этого хотения, пока не остановились окончательно перед другим, еще более глубоким. Мы спросили о ценности этого желания [стремления]. Положим, мы хотим истины, - отчего же лучше не лжи? Сомнения? Даже неведения?..
И чтобы повторить в заключение сказанное мною в начале: человек предпочтет скорее хотеть Ничто, чем ничего не хотеть...
Мы упразднили истинный мир – какой же мир остался? Быть может, кажущийся [видимость]? … Но нет! Вместе с истинным миром мы упразднили также и [видимость] кажущийся!
(Полдень; мгновение, когда тень так коротка; конец заблуждения, сопровождавшего нас так долго; апогей человечества; INCIPIT ZARATHUSTRA [INCIPIT PHILOSOPHIA].)
В “Генеалогии морали” я впервые представил психологическую противоположность понятий благородной морали и морали ressentiment, выводя последнюю из отрицания первой; но эта последняя и есть всецело иудейско-христианская мораль. Чтобы сказать Нет всему, что представляет на земле восходящее движение жизни, удачу, силу, красоту, самоутверждение, - инстинкт ressentiment, сделавшийся гением, должен был изобрести себе другой мир, с точки зрения которого это утверждение жизни являлось злом, недостойным само по себе.
(инстинкт ressentiment утверждает себя за счёт отрицания Другого: это - практическое определение паразитизма)
Излишняя ложь (но ложь необходима: JGB-4) = вред = decadence
Излишняя справедливость (введение Заратустры; "стадный инстинкт") = вред = decadence
Излишнее отвращение к вреду (либо страх вреда, стремление к harmlessness, абсолютной безобидности ("домашнее животное", "больное животное")) = вред = decadence
Излишнее отвращение к вражде = вред = decadence
Устранение всего перспективального видения ("устранение иллюзий" (BBT S. Bakker)) = устранение самих условий жизни = вред = смерть
Акселерационизм (как аскетический идеал) = вред = decadence
Луддизм (аналогично) = вред = decadence
Антинаучность (или вера в науку (которая собою представляет объективность, - т.е. аскетический идеал (ZGM-III))) = вред = decadence
Согласно A-5, гибель разума в силу христианства ("анти-Паскаль") = вред = decadence (антиподы: Гёте, Галиани, Аристофан, Борджиа, Александр, Алкивиад, Цезарь, Наполеон, принц де Линь и т.д.)
Излишнее свободомыслие (JGB-41) = вред = decadence
Либертинство ("Unter Töchtern der Wüste", и не только либертинство, например, cute/acc как бодрийяровский соблазн, совращение разума) = вред = decadence
(и т.д., согласно критериям JGB, ZGM, DFW, GD, DD, EH, A, а также [AS]Z, список можно продолжать и далее)
Что, собственно, в нас хочет «истины»? - Действительно, долгий роздых дали мы себе перед вопросом о причине этого хотения, пока не остановились окончательно перед другим, еще более глубоким. Мы спросили о ценности этого желания [стремления]. Положим, мы хотим истины, - отчего же лучше не лжи? Сомнения? Даже неведения?..
И чтобы повторить в заключение сказанное мною в начале: человек предпочтет скорее хотеть Ничто, чем ничего не хотеть...
Мы упразднили истинный мир – какой же мир остался? Быть может, кажущийся [видимость]? … Но нет! Вместе с истинным миром мы упразднили также и [видимость] кажущийся!
(Полдень; мгновение, когда тень так коротка; конец заблуждения, сопровождавшего нас так долго; апогей человечества; INCIPIT ZARATHUSTRA [INCIPIT PHILOSOPHIA].)
В “Генеалогии морали” я впервые представил психологическую противоположность понятий благородной морали и морали ressentiment, выводя последнюю из отрицания первой; но эта последняя и есть всецело иудейско-христианская мораль. Чтобы сказать Нет всему, что представляет на земле восходящее движение жизни, удачу, силу, красоту, самоутверждение, - инстинкт ressentiment, сделавшийся гением, должен был изобрести себе другой мир, с точки зрения которого это утверждение жизни являлось злом, недостойным само по себе.
(инстинкт ressentiment утверждает себя за счёт отрицания Другого: это - практическое определение паразитизма)
>благородная мораль
Психология оргиазма, как бьющего через край чувства жизни и силы, внутри которого даже страдание действует как стимул, дала мне ключ к понятию трагического чувства, неверно понятого как Аристотелем, так и в особенности нашими пессимистами. Трагедия так далека от того, чтобы доказывать что-либо в пользу пессимизма эллинов в шопенгауэровском смысле, что скорее ее следует считать решительным опровержением этого пессимизма и противоположной ему инстанцией. Говорить жизни «Да» даже в самых непостижимых и суровых ее проблемах; воля к жизни, ликующая, когда она приносит в жертву собственной неисчерпаемости свои высшие типажи, – вот что назвал я дионисическим, вот в чем угадал я мост к психологии трагического поэта. Не для того, чтобы освободиться от ужаса и сострадания, не для того, чтобы, очиститься от опасного аффекта бурной его разрядкой – так понимал это Аристотель, – но для того, чтобы, наперекор ужасу и состраданию, самому быть вечной радостью становления, – той радостью, которая заключает в себе также и радость уничтожения… И тут я снова соприкасаюсь с тем пунктом, из которого некогда вышел, – «Рождение трагедии» было моей первой переоценкой всех ценностей: тут я снова возвращаюсь на ту почву, из которой растет мое «хочу», мое «могу», – я, последний ученик философа Диониса, – я, учитель вечного возвращения…
Допустим, наконец, что удалось бы объяснить совокупную жизнь наших инстинктов как оформление и разветвление одной основной формы воли — именно, воли к власти, как гласит моё положение; допустим, что явилась бы возможность отнести все органические функции к этой воле к власти и найти в ней также разрешение проблемы зачатия и питания (это одна проблема), — тогда мы приобрели бы себе этим право определить всю действующую силу единственно как волю к власти. Мир, рассматриваемый изнутри, мир, определяемый и обозначаемый в зависимости от его «интеллигибельного характера», был бы «волей к власти», и ничем, кроме этого.
>сверхчервяк
Это практическая метафора к сынам Авраама ["евреев", т.е. "чужестранцев", чужих], как они описываются в "Анти-Христе". Соответственно, как их отрицание (и отрицание "сверхчервяков", когда как человек это уже "сверхобезьяна"), это Иисус.
Но "преодоление" Иисуса это "Заратустра" (и сам Заратуштра, имморалист, древнее Иисуса), следовательно, на фоне древности и более значимых фигур (например, фигуры Аполлона (Гераклит), Зевса (Гесиод, Гомер и др.), Египта (знания о котором практически утеряны), Китая, Вавилона, Сирии и т.д. - или, наконец, Диониса; нагорная проповедь, например, заимствует многое из древности, из Вавилона) не является столь значимой фигурой (как и Сократ, скорее являясь политическим преступником (как Ницше предполагает в "Анти-Христе"), и очевидно, фигурой ressentiment против иудеев («ни иудей ни эллин»)).
Поэтому это ошибочный термин и никак не применим к понятию "высшего человека" (смеющегося льва; тем более что Иисус в некотором смысле обозначался (Заратустрой) "благородным", выступившим в противоречии с собственными целями (собственной "der Wille zur Macht"), добившись ешё большего насилия и порабощения (см. критику из GD)).
Итого "сверхчервяк" это просто "эволюция" христианского типа, т.е. типы Флобера, Паскаля, типы, движимые насильственный суперэго, заставляющим их быть "червями". Благородство здесь не имеет ни малейшей силы: это сплошное рабство (понятие "червяк" равносильно рабу, а не господину, - этот вывод сугубо логический, и любому рабу подчинение логике есть высшая мера "разумности" (и "силы"): "сверхчервяк" - "сверхгосподин", только раб: демократическое (логическое; A=A - следовательно, демократия) извращение семантики в угоду риторике (и "физиологии"; говоря языком психоанализа: "раб" как навязчиво-обсессивный тип, подчинённый символическому Закону, и других психических состояний не признающий, либо не знающий (и отрицающий, т.к. раз они ему неведомы, значит... их Нет! (вот и вся физика смысла)))).
Вера в том виде, как ее требовало и нередко достигало первоначальное христианство, среди скептического и южно-свободомыслящего мира, которому предшествовала и в котором разыгрывалась длившаяся много столетий борьба философских школ, параллельно с воспитанием в духе терпимости, которое давало imperium Romanum, - эта вера не есть та чистосердечная и сварливая вера подданных, которая связывала какого-нибудь Лютера, или Кромвеля, или еще какого-нибудь северного варвара духа с их Богом и христианством; скорее, это вера Паскаля, так ужасающе похожая на медленное самоубийство разума - упорного, живучего, червеобразного разума, который нельзя умертвить сразу, одним ударом. Христианская вера есть с самого начала жертвоприношение: принесение в жертву всей свободы, всей гордости, всей самоуверенности духа и в то же время отдание самого себя в рабство, самопоношение, самокалечение. Жестокость и религиозный культ финикиян проскваживают в этой вере, которую навязывают расслабленной, многосторонней и избалованной совести: она предполагает, что подчинение ума связано с неописуемой болью, что все прошлое и все привычки такого ума противятся absurdissimum, каковым предстает ему «вера». Современные люди с притупленным по части всякой христианской номенклатуры умом уже не испытывают того ужасного суперлативного потрясения, которое для античного вкуса заключалось в парадоксальной формуле: «Бог на кресте». До сих пор никогда и нигде не было еще ничего, что по смелости могло бы сравниться с той смелостью поворота, с тем одинаково страшным, вопросительным и проблематичным пунктом, каковой представляла собою эта формула: она предвещала переоценку всех античных ценностей. Это Восток, глубокий Восток, это восточный раб мстил таким образом Риму и его благородной и фривольной терпимости, римскому «католицизму» веры, - и, конечно, не вера, а свобода от веры, эта полустоическая и улыбающаяся беззаботность относительно серьезности веры, - вот что возмущало рабов в их господах и возмутило их против господ. «Просвещение» возмущает: раб именно хочет безусловного, он понимает только тираническое, также и в морали, он любит, как и ненавидит, без нюансов, до глубины, до боли, до болезни, - его многое скрытое страдание возмущается против благородного вкуса, который, по-видимому, отрицает страдание.
Это практическая метафора к сынам Авраама ["евреев", т.е. "чужестранцев", чужих], как они описываются в "Анти-Христе". Соответственно, как их отрицание (и отрицание "сверхчервяков", когда как человек это уже "сверхобезьяна"), это Иисус.
Но "преодоление" Иисуса это "Заратустра" (и сам Заратуштра, имморалист, древнее Иисуса), следовательно, на фоне древности и более значимых фигур (например, фигуры Аполлона (Гераклит), Зевса (Гесиод, Гомер и др.), Египта (знания о котором практически утеряны), Китая, Вавилона, Сирии и т.д. - или, наконец, Диониса; нагорная проповедь, например, заимствует многое из древности, из Вавилона) не является столь значимой фигурой (как и Сократ, скорее являясь политическим преступником (как Ницше предполагает в "Анти-Христе"), и очевидно, фигурой ressentiment против иудеев («ни иудей ни эллин»)).
Поэтому это ошибочный термин и никак не применим к понятию "высшего человека" (смеющегося льва; тем более что Иисус в некотором смысле обозначался (Заратустрой) "благородным", выступившим в противоречии с собственными целями (собственной "der Wille zur Macht"), добившись ешё большего насилия и порабощения (см. критику из GD)).
Итого "сверхчервяк" это просто "эволюция" христианского типа, т.е. типы Флобера, Паскаля, типы, движимые насильственный суперэго, заставляющим их быть "червями". Благородство здесь не имеет ни малейшей силы: это сплошное рабство (понятие "червяк" равносильно рабу, а не господину, - этот вывод сугубо логический, и любому рабу подчинение логике есть высшая мера "разумности" (и "силы"): "сверхчервяк" - "сверхгосподин", только раб: демократическое (логическое; A=A - следовательно, демократия) извращение семантики в угоду риторике (и "физиологии"; говоря языком психоанализа: "раб" как навязчиво-обсессивный тип, подчинённый символическому Закону, и других психических состояний не признающий, либо не знающий (и отрицающий, т.к. раз они ему неведомы, значит... их Нет! (вот и вся физика смысла)))).
Вера в том виде, как ее требовало и нередко достигало первоначальное христианство, среди скептического и южно-свободомыслящего мира, которому предшествовала и в котором разыгрывалась длившаяся много столетий борьба философских школ, параллельно с воспитанием в духе терпимости, которое давало imperium Romanum, - эта вера не есть та чистосердечная и сварливая вера подданных, которая связывала какого-нибудь Лютера, или Кромвеля, или еще какого-нибудь северного варвара духа с их Богом и христианством; скорее, это вера Паскаля, так ужасающе похожая на медленное самоубийство разума - упорного, живучего, червеобразного разума, который нельзя умертвить сразу, одним ударом. Христианская вера есть с самого начала жертвоприношение: принесение в жертву всей свободы, всей гордости, всей самоуверенности духа и в то же время отдание самого себя в рабство, самопоношение, самокалечение. Жестокость и религиозный культ финикиян проскваживают в этой вере, которую навязывают расслабленной, многосторонней и избалованной совести: она предполагает, что подчинение ума связано с неописуемой болью, что все прошлое и все привычки такого ума противятся absurdissimum, каковым предстает ему «вера». Современные люди с притупленным по части всякой христианской номенклатуры умом уже не испытывают того ужасного суперлативного потрясения, которое для античного вкуса заключалось в парадоксальной формуле: «Бог на кресте». До сих пор никогда и нигде не было еще ничего, что по смелости могло бы сравниться с той смелостью поворота, с тем одинаково страшным, вопросительным и проблематичным пунктом, каковой представляла собою эта формула: она предвещала переоценку всех античных ценностей. Это Восток, глубокий Восток, это восточный раб мстил таким образом Риму и его благородной и фривольной терпимости, римскому «католицизму» веры, - и, конечно, не вера, а свобода от веры, эта полустоическая и улыбающаяся беззаботность относительно серьезности веры, - вот что возмущало рабов в их господах и возмутило их против господ. «Просвещение» возмущает: раб именно хочет безусловного, он понимает только тираническое, также и в морали, он любит, как и ненавидит, без нюансов, до глубины, до боли, до болезни, - его многое скрытое страдание возмущается против благородного вкуса, который, по-видимому, отрицает страдание.
"Сверхчервяк" = не-господин.
И "сверх-червяка", как такового, нет, т.к. означать человека (весь род) "червяком" (и ничем более, т.е. не конкретную группу, а всех) это извращение смысла в лучшем подвохе демагогии. Выдаёт говорящего, выдаёт и сознание говорящего (что он не сознаёт людей более как "червями" именно потому что сам и есть "червь"), и "бог весть" что ещё "означает" таким жестом (одаривая информацией о собственной жизни и последнюю раскрывая).
Но спишу это на самосознание нынешнего, современного, типически российского гражданина. Не удивлён, после православия и ограничений повсюду, действительно, "сверхчервяк" = "сверхчеловек". То есть, снова: всего лишь физиология ("вечное возвращение": нельзя в суждении выскочить за свои границы: Сократ лгал об этом, Платон - так же, как и Аристотель: нет "истинного мира", есть только данный нам в ощущениях (которые необходимо "продумать до конца", "имманентный" (используя неоплатоническое понятие)), и не иначе).
Cui prodest. т.е. не говорящему, а тому ("господину", если символическое означающее, или господину, если нечто реальное, или кто-то реальный (например, отец (!))), кто через говорящего устанавливает и проводит в жизнь своё желание (возможно, путём насилия)...
Но спишу это на самосознание нынешнего, современного, типически российского гражданина. Не удивлён, после православия и ограничений повсюду, действительно, "сверхчервяк" = "сверхчеловек". То есть, снова: всего лишь физиология ("вечное возвращение": нельзя в суждении выскочить за свои границы: Сократ лгал об этом, Платон - так же, как и Аристотель: нет "истинного мира", есть только данный нам в ощущениях (которые необходимо "продумать до конца", "имманентный" (используя неоплатоническое понятие)), и не иначе).
Cui prodest. т.е. не говорящему, а тому ("господину", если символическое означающее, или господину, если нечто реальное, или кто-то реальный (например, отец (!))), кто через говорящего устанавливает и проводит в жизнь своё желание (возможно, путём насилия)...
уточню (для всех кто "мимо"): "типически российского" - т.к. это российский сайт (и я не могу, руководствуясь, например, тервером, сделать иного вывода о говорящем, что он не из России, а, скажем, из Беларуси), а не потому что некая "предвзятость" (может быть и не россиянин, конечно же, а например житель штата Юта), "нечто реальное" это синтетическая сущность вроде AGI (возможно уже обыграно в недавних романах Пелевина), "отец" и "насилие" - т.к. "символическое" это теория Лакана, то Закон связан с Именем Отца и сценой "ребёнка бьют" (но все, конечно, вольны (или нет) делать свои выводы, например, через очевидные инсинуации... которые ничего не скажут о тексте, а только о том, кто и что "инсинуирует" (интерпретирует, т.е. следуя той логике, что представлена выше, в т.ч. в отношении любого говорящего))
Нероссиянин не читатель, нероссиянин писатель (и most importantly, копирователь)
«Ну да, это может быть близко. Только это возможно лишь с осознанием того, что в человеке слишком много еще от червя, а червь — что ни на есть выражение живой природы, жизни как таковой. Почти что растение, которое и не знает ничего кроме physis, в котором "нисходящая жизнь" просто непредусмотрена. Только вверх!»
«Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором.
Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас ещё осталось от червя. Некогда были вы обезьяной, и даже теперь ещё человек больше обезьяны, чем иная из обезьян.
Даже мудрейший среди вас есть только разлад и помесь растения и призрака. Но разве я велю вам стать призраком или растением?
Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке!»
Еще см
«Я не в силах подавить вздох… В иные дни меня охватывает чувство, мрачнее самой чёрной меланхолии — презрение к людям. И чтобы не было сомнений в том, что я презираю, кого презираю, скажу: это современный человек, человек, с которым я фатально одновременен. Современный человек — его нечистое дыхание душит меня…» (Антихрист)
«Отвращение к человеку, к "отребью" всегда было величайшей опасностью для меня» (Ecce Homo)
>у тебя всё равно в итоге получится христианство
Скорее уж квир-теория. Те, кому я шептал на ухо, что скорее в сверхчеловеке можно видеть квира, чем Чезаре Борджиа, не верили своим ушам.
>или аскетизм
Я достаточно привел цитат, чтобы показать, что помешанным на аскетизме был Ницше, а не я, начиная с юных лет и до самого последнего разумного года. И это он придумал, что аскетизм на самом деле прежде всего это означает: безбрачие, отказ от продолжения рода, отказ от участия в "жизни", "выход за" и философия (любая предшествующая, или любая вообще) глубочайшим образом связаны, мне такая мысль не приходила, я ее позаимствовал из Генеалогии (а после Генеалогии обратил внимание на то, о чем и как думал Ницше в 1874 году).
«Ну да, это может быть близко. Только это возможно лишь с осознанием того, что в человеке слишком много еще от червя, а червь — что ни на есть выражение живой природы, жизни как таковой. Почти что растение, которое и не знает ничего кроме physis, в котором "нисходящая жизнь" просто непредусмотрена. Только вверх!»
«Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором.
Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас ещё осталось от червя. Некогда были вы обезьяной, и даже теперь ещё человек больше обезьяны, чем иная из обезьян.
Даже мудрейший среди вас есть только разлад и помесь растения и призрака. Но разве я велю вам стать призраком или растением?
Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке!»
Еще см
«Я не в силах подавить вздох… В иные дни меня охватывает чувство, мрачнее самой чёрной меланхолии — презрение к людям. И чтобы не было сомнений в том, что я презираю, кого презираю, скажу: это современный человек, человек, с которым я фатально одновременен. Современный человек — его нечистое дыхание душит меня…» (Антихрист)
«Отвращение к человеку, к "отребью" всегда было величайшей опасностью для меня» (Ecce Homo)
>у тебя всё равно в итоге получится христианство
Скорее уж квир-теория. Те, кому я шептал на ухо, что скорее в сверхчеловеке можно видеть квира, чем Чезаре Борджиа, не верили своим ушам.
>или аскетизм
Я достаточно привел цитат, чтобы показать, что помешанным на аскетизме был Ницше, а не я, начиная с юных лет и до самого последнего разумного года. И это он придумал, что аскетизм на самом деле прежде всего это означает: безбрачие, отказ от продолжения рода, отказ от участия в "жизни", "выход за" и философия (любая предшествующая, или любая вообще) глубочайшим образом связаны, мне такая мысль не приходила, я ее позаимствовал из Генеалогии (а после Генеалогии обратил внимание на то, о чем и как думал Ницше в 1874 году).
>Скорее уж квир-теория. Те, кому я шептал на ухо, что скорее в сверхчеловеке можно видеть квира, чем Чезаре Борджиа, не верили своим ушам.
Ни для меня, ни для Чезаре (каким его рисует Ницше), ни для Алкивиада "квир" (или какие-то ещё gender triple critical SSSS+- studies) это ничего удивительного (nil admirari даже не is summoned как принцип). Быть может для современного "червяка" (как ты выражаешься) это что-то особенное, но уж точно не для таких ("текучих", "дионисийских") типов, как Алкивиад (или "анти-христ").
>чтобы показать, что помешанным на аскетизме был Ницше
"Духовно одарённые, как самые сильные, находят своё счастье там, где другие нашли бы свою погибель, - в лабиринте, в жестокости к себе и другим, в исканиях; их удовольствие - это самопринуждение; аскетизм делается у них природой, потребностью, инстинктом. Трудную задачу считают они привилегией; играть тяжестями, которые могут раздавить других, - это их отдых... Познание для них форма подвижничества."
Аскеза не является условием ницшевской "системы" (для всех, - только для высших, и то почти что несознательно, и то не факт что оно необходимо (случай Гёте), и может быть нормальным и отсутствие "отказ от продолжение рода" или иного (мир не может решать, что будет делать высший человек, т.е. господин - это его личный выбор, "самопринуждение")). Не является она и моральным принципом (а "природой, потребностью, инстинктом"). "Отказ от участия в "жизни", "выход за" полностью противоречит логике философии Ницше (это скорее к Ж. Греле или Будде, Ницше приводил законы Ману как пример чего-то хорошего, и опять, и так ясно что "верховные" arya заняты аскезой, но не отказываются от жизни (а "выход за" обеспечён их позицией как господина, об этом написано в последнем разделе JGB, одним предложением практически)).
Поэтому "чтобы показать" ничего не показывает. И я выше написал, что желание создателя и желание вложенное в творение (или миф, если тебе нужно разделение толпа/её-творчество, а не одиночка/его-творение), - это различные явления. А ты их не отличаешь и сваливаешься в ad hominem "помешанным на аскетизме был Ницше", когда как предмет рассмотрения не Ницше (я думаю ты предостаточно читал его жалоб что "мои друзья всю мою философию сводят к моей жизни"), а его высказывания. Его аскеза для меня - это его личное дело, и совершенно вторично, пытался ли он своей философией "оправдать свою жизнь без детей, женщин и денег", или нет: это не меняет положения его философии (особенно пикантна книга "God torn to pieces", которая столько ошибок в психологизации ad hominem допускает, что только "диву даваться" остаётся, какие же "христанутые" могут быть лицемеры и как могут выворачивать факты, накручивая свои вымыслы/интерпретации в пробелы между ними... и это ещё называют философией! и публикуют даже).
И это твоё "чтобы показать", говоря языком психоанализа, это добавленные предложения к положениям этой философии (lisez: его книгам), которые направляют "физику смысла" (и желания читателя) в такую перспективу которая... ну не знаю. Даёт христианский идеал и аскетическую мораль. И соответствующую интерпретацию.
Но раз это получилось... быть может это и хотели доказать (согласно JGB-5)? И зачем эти морали, если говорить "академически"? "Куда это всё ведёт?" Ведь они ничего не дают (обычному атеисту). И жизни не способствуют (по определению философии Ницше, или по определению этих моралей, хотя бы аскетической, если её толковать, как это делаешь ты).
>это он придумал
>глубочайшим образом связаны
Звучит крайне странно, т.к. наверняка это было ещё в Индии может быть до Брахмы (и уже было популярно во время Будды, а занимались те люди не только "религией", но прежде всего и тем, что нынче означают "философией", хоть и не было у них такого слова для таких действий).
Вдобавок надо проверять с содержанием книг по буддизму что он читал (того же П. Дёссена) - вполне вероятно что это уже там было (явно или нет). (И с людьми, с которыми он обсуждал буддизм, т.е. переписку, если производить такой уж строго исторический анализ.)
>червь
Я (выше) трактовал исходя из: "Der getretene Wurm krümmt sich. So ist es klug. Er verringert damit die Wahrscheinlichkeit, von Neuem getreten zu werden. In der Sprache der Moral: Demuth. —"
В остальном фраза что ты привёл имеет совершенно другой смысл (и тогда ничего зазорного в "сверхчервяке" нет, но тогда честнее будет сказать "сверхзверь", т.к. "сверхчервяк" имеет уничижительную коннотацию в русском языке).
>помесь растения и призрака
Это ещё в ЧСЧ разбирается как критика кантианской морали ("Заратустра" многое пересказывает из прошлых произведений Ницше, что было расписано более подробно).
>Современный человек — его нечистое дыхание душит меня
Там в контексте в конце фразы ясно почему "душит": потому что "лживый рогатый скот" ("сверхчервяк", если выражаться твоими словами).
>могилы которые в Grabtraum, которые Заратустру так напугали
У Фукидида "могилы" это буквально могилы отцов и дедов, захоронения (и следовательно законы и клятвы, что они давали, которым надо следовать,- тогда речь у Заратустры о "могилах" в "блужданиях" это как минимум, в отношении греков, - "агональный инстинкт, полис, ценность расы, авторитет традиции" (и ещё в речи о высшем человеке он утверждает, что не следует заниматься тем, чем не занимались отцы (т.е. нечего бегать за Сократом или даже Христом, меняя таким образом (символического) отца))).
>Блуждание в ночи
>дионисийская
>души полночи
Да (про "души полночи" см. "Гомеровское состязание" - там упоминаются "дети ночи").
>хватайтесь за какого-нибудь Бога
Да, потому что нет "ловких рук" (потому что Заратустре от них "душно").
>О, ну кстати. Ты свободен!
В ЧСЧ делается гипотеза что "высшие типы" если и могут быть, то только временно.
То есть за тысячу лет, "видимо", может случиться то, что "оправдает" всё человечество, - и этого будет достаточно (что соответствует идее из "Рихард Вагнер в Байрейте", про "трагическое мировоззрение" ("Пусть вслушаются во всемирно-исторические слова, которые вводят (I 34 сл.) понятие “трагического чувства”: в этом сочинении есть только всемирно-исторические слова.").
Но в целом согласен, сомнительный вывод (потому и загадка).
>не человеческий тип
>Скорее уж "сверхчеловечество"
>и это понятие бесполезно
"Нет никакого познания; следовательно, - есть какой-то Бог": что за новая elegantia syllogismi! что за триумф аскетического идеала! -
(у тебя так же (т.е. такой же "триумф"))
>Человек решает остановиться, как сверхобезьяна
С Nachlass проблема: W. Stegmaier её в своей книге выше описывает, - необходим временной распорядок чтобы понять генезис фразы: в Nachlass более поздние отменяют предыдущие, поэтому книги более достоверны, а не зная (согласно KGW IX, который появился только совсем недавно (вроде бы в 2020 или позже)) время написания фразы, не возможно это установить.
Поэтому Nachlass может служить уточняющим материалом (и то гипотетически-коньюктурно), но конечный "компилятор" Nachlass это только и только - сам Ницше.
>воля к власти и воля к истине имеют один путь
Просто нет (прямо противоречит утверждениям из FW-110).
Я так вижу что ты "отчаянно" пытаешься вывести/вычитать из Ницше то, что принудило бы Ницше "склониться перед крестом и покаяться" (или подвести его под этот миф), а я занимаюсь совершенно противоположным. И в силу ошибок вышеозначенных, это (у тебя) либо следствие конкретной вычитки (т.е. твоего желания подвести материал под X, или неприятия материала) - но это аргумент ad hominem, - либо следствие знания текстов Ницше именно так, как ты знаешь.
Но как ты думаешь, что правильнее? Ведь сам Ницше тоже мог ошибаться, и его желание не заключается в подчинении словам, им написанным (а скорее уж в "подчинении" Заратустре (Заратустра > Ницше), и то, с осторожностью ("ощипать венок" ничего не объясняет?)).
Вот я тебя тогда и спрашиваю: в чём заключается желание, выведенное в его философии (включая Заратустру, которого можно рассматривать отдельно), а не в том, что он для себя, как "биотушка", хотел или мог хотеть (или должен был хотеть, чтобы ты его начал уважать и слушать, т.е. чтобы ты признал в нём "господина")?
И в чём заключается твоё? (В т.ч. по отношению к нему - это одно (чем он для тебя является как лакановский "отец"?), и по отношению к его философии, - это другое.)
На всякий случай напомню, кто есть "Заратустра":
Пророк [prophet] и созидатель [philosopher], исполняющий волю свою, – само будущее и мост к нему; а кроме того, что-то вроде калеки на этом мосту: все это – Заратустра.
(и это слова к калеке, а не к ученикам (FW-366: "горб" прямо ассоциируется с учёными, - т.е. это глава, написанная для таких "мастеров"))
т.е. и в "Заратустре" предстоит что-то исправить, - вплоть до явления типа "сверхчеловек" (или хотя бы, согласно "Анти-христу", регулярного закрепления условий существования ("Хазар") "своего рода сверхчеловек по отношению к остальному человечеству", т.е. серендипных (в смысле обнаружения или появления) народов, людей и т.п.) ... и возможно Платон ("не труды Платона важны, а он сам!") - это тот самый "сверхчеловек" (или хотя бы "своего рода сверхчеловек"), испорченный Сократом.
ещё чуть-чуть таких обсуждений, и я тоже стану "своего рода калекой"... sapienti sat.
>к калеке
ошибся: это слова к ученикам (калеке он объясняет почему нельзя калеку "исцелять", т.е. не только "калеку" но и Заратустру)
>Скорее уж квир-теория.
Т.е. я имел в виду, что в этом есть ressentiment-ный смысл, а в целом в этом нет ничего "сверхчеловеческого" (или удивительного, или страшного, только для каких-нибудь "поколения альфа", короче это просто тренд).
>души полночи
>"Гомеровское состязание", "дети ночи"
В EH глава посвящённая Заратустре, в принципе, неплохо описывает (я про "Ночную песнь") душу "полночи" (включая понятие Диониса), и связывает её с задачей Заратустры (но если брать "Ночную песнь" отдельно, то могут быть и другие задачи (отвечающие на "жалобу Ариадны" из "дифирамбов")).
>в целом в этом нет ничего "сверхчеловеческого" (или удивительного, или страшного, только для каких-нибудь "поколения альфа", короче это просто тренд)
>в этом есть ressentiment-ный смысл
и чтобы раскритиковать себя на опережение: вот тебе пример намеренного "аскетического" (или "ressentiment", или "неприятия"): я сразу сказал "Нет", хотя "логичнее" согласиться
однако вопрос составлен (в конце) иначе: куда это всё ведёт?! (и точно ли к "смеющимся львам" ("золотой смех", "золотые" ("the golden ones") это высший тип)? к "сверхчеловеку"? разве это "мост"?) или это порождение сократической логики, "злобы рахитика", "низкой иронии", короче, мести жизни, рабского ressentiment и худшего заблуждения в "лучшем" духе христианства (как описано в "Анти-Христ": где "Богом" и прочими хорошими словами (приятными) обозначается ничто иное как самое Ничто)?
как ты сам думаешь?
Говорит разочарованный. – Я искал великих людей, а находил всего лишь обезьян их идеала.
>Vom Lande der Bildung.
хорошо подходит для критики "квир-теорий" и прочих идеализмов (платонизмов) в современном мире (метафора "склеенности из многих кусочков" особенно подходит для такой "melting pot" как Америка (но нынче и Россия, особенно в мегаполисах, это тоже "melting pot", только меньше уровнем))
хорошо подходит для критики "квир-теорий" и прочих идеализмов (платонизмов) в современном мире (метафора "склеенности из многих кусочков" особенно подходит для такой "melting pot" как Америка (но нынче и Россия, особенно в мегаполисах, это тоже "melting pot", только меньше уровнем))
>Critical theory.
>критика
>как отмена
напомню также, что Ницше отменяет отмену (не отменяя её полностью), т.к. у Ницше критика (и у Заратустры ("поэты много лгут!" и про "ощипывание венка")) это не такая отмена (и часто гегельянски-спекулятивно вообще не отмена (а некая valeurs, как он выразился в JGB, т.е. вопрос числа, Zahl, степени критического отношения в относительном либо перспективистском (FW-354) смысле, т.е. в смысле nuance ("Ich bin eine nuance!")))
именно подход "раскритиковано - значит, отменено", т.е. сократовско-даймоновско-орфически-иронически-паяц-like-рейнеке-лис-буффонада и критикуется, и отменяется (взамен - дионисийское "Да!" совместно с "Нет", а не только чисто, критическое, нигилистское "Да" ничему, что не удовлетворяет "методу" (т.е. "Нет", отмене (а на деле - раз "не удовлетворяет" - физиологии)))
в т.ч. в GD Ницше критикует и нерешительность, как признак decadence... т.е. в конечном счёте A можно брать как ведущий текст "переоценки": "valeurs" относительно положений этой книги (и противоборство согласно "Von den Taranteln")
>критика
>как отмена
напомню также, что Ницше отменяет отмену (не отменяя её полностью), т.к. у Ницше критика (и у Заратустры ("поэты много лгут!" и про "ощипывание венка")) это не такая отмена (и часто гегельянски-спекулятивно вообще не отмена (а некая valeurs, как он выразился в JGB, т.е. вопрос числа, Zahl, степени критического отношения в относительном либо перспективистском (FW-354) смысле, т.е. в смысле nuance ("Ich bin eine nuance!")))
именно подход "раскритиковано - значит, отменено", т.е. сократовско-даймоновско-орфически-иронически-паяц-like-рейнеке-лис-буффонада и критикуется, и отменяется (взамен - дионисийское "Да!" совместно с "Нет", а не только чисто, критическое, нигилистское "Да" ничему, что не удовлетворяет "методу" (т.е. "Нет", отмене (а на деле - раз "не удовлетворяет" - физиологии)))
в т.ч. в GD Ницше критикует и нерешительность, как признак decadence... т.е. в конечном счёте A можно брать как ведущий текст "переоценки": "valeurs" относительно положений этой книги (и противоборство согласно "Von den Taranteln")
в общем, квир-теорию сравнивать с христианством, - это сущий смех
христианство стоит намного выше всякого "квира" (и последний даже не нуждается в идеализме, и тем более critical studies, по большей-то мере)
и крайне сомнительно что это "мост к сверхчеловеку" (скорее к "растению", т.е. чему-то застывшему в (платоническом... и как "мост к сверхчеловеку" может быть платоническим?! это противоречит ницшевским положением, согласно платоническому же методу мысли), видимо, ["]делёзианизме["], подобно всякому /acc (и подобным "спекулятивным реализмам"))
христианство стоит намного выше всякого "квира" (и последний даже не нуждается в идеализме, и тем более critical studies, по большей-то мере)
и крайне сомнительно что это "мост к сверхчеловеку" (скорее к "растению", т.е. чему-то застывшему в (платоническом... и как "мост к сверхчеловеку" может быть платоническим?! это противоречит ницшевским положением, согласно платоническому же методу мысли), видимо, ["]делёзианизме["], подобно всякому /acc (и подобным "спекулятивным реализмам"))
что до JGB-200 и (а также идеи смешения "прусских офицеров" с "евреями" и критики "кровосмешения крови господ и рабов" (и прочей критики смешения как такового)), подведу итог этими двумя афоризмами (сколько квир антинаучен (т.е. оторван от действенности, нигилистичен) - насколько он безрассуден в рамках платонических же суждений (а не только ницшевских или "заратустровских") - настолько он и бессмысленен):
Красота – не случайность. – Красота расы или семьи, их изящество и мягкость во всех жестах тоже вырабатываются: они, подобно гению, есть конечный результат накопленной работы поколений. Надо, чтобы были принесены большие жертвы хорошему вкусу, надо, чтобы ради него многое делали, а также от многого отказывались – семнадцатый век во Франции достоин удивления и в том и в другом, – в нем следует видеть принцип выбора общества, места, одежды, полового удовлетворения; красоту следует предпочитать выгоде, привычке, мнению, косности. Высшее правило: нельзя «распускаться» даже перед самим собою. – Все хорошее чрезвычайно дорого обходится; закон на все времена: обладающий и приобретающий – совершенно разные существа. Все хорошее есть наследство: что не унаследовано, то несовершенно, всего лишь начинание… В Афинах во времена Цицерона, который и высказывает по этому поводу свое удивление, мужчины и юноши значительно превосходили женщин в красоте: но какой работы и напряжения в служении красоте требовал там от себя мужской пол в течение столетий! – Тут надо именно не промахнуться насчет методики: голая дисциплина чувств и мыслей дает почти что ноль (в этом заключается великое недоразумение немецкого образования, которое представляет из себя одну иллюзию) – сперва надо убедить тело. Строгое соблюдение значительных и избранных жестов, обязанность жить лишь с такими людьми, которые не «распускаются», совершенно достаточны для того, чтобы самому стать значительным и избранным: через два-три поколения все это уже усваивается на ментальном уровне. Для жребия народа и человечества решающее значение имеет исходная точка их культуры: она должна начинаться не с души (что составляло роковое суеверие жрецов и полужрецов), а с тела, жестов, диеты, физиологии, – остальное вытекает отсюда… Поэтому греки остались первым культурным событием в истории – они знали, они делали то, что нужно; христианство, презиравшее тело, было до сих пор величайшим несчастьем человечества.
Очищение расы. — Нет, вероятно, рас чистых, — есть только очистившиеся, да и те встречаются очень редко. Общий случай — расы смешанные, у которых наряду с дисгармоничностью в строении тела (к примеру, когда глаза и губы не подходят друг к другу) должны наблюдаться и дисгармонии в привычках, в представлении о ценностях. (Ливингстон слышал такое высказывание: «Бог создал белых и черных, а дьявол — метисов») Смешанные расы — это всегда и смешанные культуры, смешанные виды морального поведения: они, как правило, более злы, жестоки, активны. А чистота — это конечный итог бесчисленных актов прилаживанья, впитыванья и выделения, и продвижение к чистоте сказывается в том, что имеющийся у расы запас сил все больше ограничивается отдельными, отобранными функциями, в то время как раньше он уходил на слишком многие и часто противоречащие друг другу функции: такая ограниченность всегда выглядит заодно и как оскудение, почему о нем надо судить осторожно и разборчиво. Но в конце концов, когда процесс очищения завершается удачно, в распоряжении всего организма оказывается весь тот запас сил, который прежде тратился на борьбу дисгармонирующих качеств: вот почему расы очистившиеся всегда становились и более сильными и красивыми. — Греки дают нам образец очистившейся расы и культуры: и можно надеяться, что когда"нибудь станет чистой и некая европейская раса и культура.
(т.е. "дисгармония" и "смешение" это прежде всего смешение и дисгармония ценностей, суждений, противоречия, из которых следует дисгармония жестов, координации и всего, что способствует "прекрасному" (по "Дионису", т.е. JGB-294 и JGB-295); и вероятно, "квир" вполне может быть просто следствием ["]физиологического["] смешения рас... а именно: melting pot.)
Красота – не случайность. – Красота расы или семьи, их изящество и мягкость во всех жестах тоже вырабатываются: они, подобно гению, есть конечный результат накопленной работы поколений. Надо, чтобы были принесены большие жертвы хорошему вкусу, надо, чтобы ради него многое делали, а также от многого отказывались – семнадцатый век во Франции достоин удивления и в том и в другом, – в нем следует видеть принцип выбора общества, места, одежды, полового удовлетворения; красоту следует предпочитать выгоде, привычке, мнению, косности. Высшее правило: нельзя «распускаться» даже перед самим собою. – Все хорошее чрезвычайно дорого обходится; закон на все времена: обладающий и приобретающий – совершенно разные существа. Все хорошее есть наследство: что не унаследовано, то несовершенно, всего лишь начинание… В Афинах во времена Цицерона, который и высказывает по этому поводу свое удивление, мужчины и юноши значительно превосходили женщин в красоте: но какой работы и напряжения в служении красоте требовал там от себя мужской пол в течение столетий! – Тут надо именно не промахнуться насчет методики: голая дисциплина чувств и мыслей дает почти что ноль (в этом заключается великое недоразумение немецкого образования, которое представляет из себя одну иллюзию) – сперва надо убедить тело. Строгое соблюдение значительных и избранных жестов, обязанность жить лишь с такими людьми, которые не «распускаются», совершенно достаточны для того, чтобы самому стать значительным и избранным: через два-три поколения все это уже усваивается на ментальном уровне. Для жребия народа и человечества решающее значение имеет исходная точка их культуры: она должна начинаться не с души (что составляло роковое суеверие жрецов и полужрецов), а с тела, жестов, диеты, физиологии, – остальное вытекает отсюда… Поэтому греки остались первым культурным событием в истории – они знали, они делали то, что нужно; христианство, презиравшее тело, было до сих пор величайшим несчастьем человечества.
Очищение расы. — Нет, вероятно, рас чистых, — есть только очистившиеся, да и те встречаются очень редко. Общий случай — расы смешанные, у которых наряду с дисгармоничностью в строении тела (к примеру, когда глаза и губы не подходят друг к другу) должны наблюдаться и дисгармонии в привычках, в представлении о ценностях. (Ливингстон слышал такое высказывание: «Бог создал белых и черных, а дьявол — метисов») Смешанные расы — это всегда и смешанные культуры, смешанные виды морального поведения: они, как правило, более злы, жестоки, активны. А чистота — это конечный итог бесчисленных актов прилаживанья, впитыванья и выделения, и продвижение к чистоте сказывается в том, что имеющийся у расы запас сил все больше ограничивается отдельными, отобранными функциями, в то время как раньше он уходил на слишком многие и часто противоречащие друг другу функции: такая ограниченность всегда выглядит заодно и как оскудение, почему о нем надо судить осторожно и разборчиво. Но в конце концов, когда процесс очищения завершается удачно, в распоряжении всего организма оказывается весь тот запас сил, который прежде тратился на борьбу дисгармонирующих качеств: вот почему расы очистившиеся всегда становились и более сильными и красивыми. — Греки дают нам образец очистившейся расы и культуры: и можно надеяться, что когда"нибудь станет чистой и некая европейская раса и культура.
(т.е. "дисгармония" и "смешение" это прежде всего смешение и дисгармония ценностей, суждений, противоречия, из которых следует дисгармония жестов, координации и всего, что способствует "прекрасному" (по "Дионису", т.е. JGB-294 и JGB-295); и вероятно, "квир" вполне может быть просто следствием ["]физиологического["] смешения рас... а именно: melting pot.)
["размышление о человеческом, слишком человеческом" = "психологическое наблюдение"]
Почти сопоставляя понятия модного и европейского, мы отмежевываем Европе гораздо большее пространство, чем то, которое она занимает действительно, будучи только маленьким полуостровом Азии, а именно, мы причисляем к ней и - Америку, как дочь нашей культуры. С другой стороны, не вся Европа подходить под понятие о “культурной Европе”, но только те народы и племена, которые соединены общим прошлым с греческой, римской, иудейской и христианской культурой.
Основная мелодия утопии Платона, которую продолжают петь социалисты, берет свое начало в недостаточном познании человека: он не был знаком с историей морального ощущения, у него не было разумного происхождения добрых, полезных качеств человеческой души. Как и все в древности, он верил в добро и зло, признавая между ними такую же противоположность, как между белым и черным, настолько же радикально противоположными считал он добрых и злых людей, хорошие и дурные качества.
Языческое в собственном смысле. — Для изучающего греческий мир, быть может, наиболее странным кажется открытие, что греки устраивали от времени до времени нечто вроде празднеств также для всех своих страстей и дурных наклонностей, и даже организовали через посредство государственной власти распорядок празднований своего «слишком человеческого»: это и есть собственно языческий элемент в их мире, который никогда не был и никогда не может быть понят христианством, а всегда подвергался со стороны последнего ожесточенному противодействию и презрению. Греки смотрели на «слишком человеческое», как на неизбежное и, вместо того, чтобы бранить его, старались признать за ним право второго порядка, давая ему определенное место в общественных обычаях и в культе, мало того, — все, что имеет силу в человеке, они называли божественным и записывали на сводах своего неба. Они не отрицают естественных наклонностей, выражающихся в дурных качествах, но упорядочивают и ограничивают их определенным культом и определенными днями, изыскав достаточно мер предосторожности, чтобы сделать поток этих диких волн как можно менее опасным. Это корень всего нравственного свободомыслия древности. Всему злому, сомнительному и животно-отсталому, так же как Варвару, предшественнику греков, и Азиату, следы которого запечатлены были еще во глубине греческой души, они давали возможность умеренно проявляться, вовсе не стараясь их уничтожить. Государство охватывало всю систему этих распорядков, так как оно зиждилось не на отдельных индивидуумах или кастах, а на обычных свойствах человеческой природы. В создании его греки проявили то удивительное чутье к типично-реальному, что помогло им впоследствии сделаться натуралистами, историками, географами и философами. Решающее значение при установлении государства и культа имел не нравственный закон духовенства или какой-либо касты, а широкий взгляд на реальность всего человеческого. — Откуда же у греков эта свобода, это понимание действительности? Может быть, они заимствовали их у Гомера и поэтов, ему предшествовавших; потому что именно поэты, характер которых отнюдь не отличался особенной справедливостью или мудростью, и питали сильную склонность ко всему действительному, ко всему активному, не желая целиком отрицать даже самое зло: им достаточно, чтобы оно было умеренно, не убивало, не отравляло бы все, его окружающее, т. е. они смотрели на это также, как греческие законодатели, и являлись их учителями и путеводителями.
После моих слов Огненный Пес стал, как безумный, корчиться от зависти. "Как? – вскричал он, – как, самым важным зверем на земле? И в это верят?" И столько дыма и ужасных воплей вырвалось из глотки его, что я думал, он задохнется от гнева и зависти.
Наконец успокоился он, и слабее стало пыхтение его; но как только он умолк, я сказал ему со смехом:
"Ты злишься, Огненный Пес: значит, я не заблуждался насчет тебя!
А чтобы мне остаться при правоте моей, послушай о другом Огненном Псе: он и вправду вещает из самого сердца земли.
Золото и золотой дождь исторгает дыхание его: так желает сердце его. Что ему пепел, дым и горячая слизь!
Подобно разноцветным облакам, вылетает смех из уст его; противны ему твое клокотание, и плевки, и терзания чрева твоего!
А золото и смех – берет он из сердца земли: ибо, узнай же и ты, наконец: сердце земли ["человек", "человеческое будущее" (Za-II, "Об избавлении")] – из золота".
[ Учитывая, что Заратустра прямо пишет в этой главе, что "церковь, – отвечал я, – это своего рода государство, но особенно лживое", а Платона/πολιτεία и саму идею государства критикует не только в Za-I, но и в Za-II ("О священниках"), то нетрудно предположить, что основная тема критики Ницше - это психология (согласно JGB-23). И Сократ, как "технарь" (или "технолог"), вмешался "со своим аршином" в ту сферу куда нельзя было соваться с его "инструментами". Само собой он ничего не понял и только нанёс вред. Соответственно эффект - физиологическая деградация (т.к. имеет место отрицание потенциально научных гипотез (т.е. греки жили гипотезами ("поверхностно", "олимп иллюзии", - мысль о вечном возвращении это сущая гипотеза ("Если ... вечность!" конца Za-III)), часто не проверяя и не фиксируя их научный статус)).
И вот такая критика - даже научно правомерная. Постольку, поскольку наука относительно реального, - не лжёт (и имеет место, а не является воплощением аскетического (в смысле отказа от реального) идеала).
Так же и Платон, совершил ту же ошибку (согласно мышлению посредством логики/диалектики, т.е. сократического метода), когда как Фукидид и Тацит (и возможно Ксенофонт) этого не делали. Платону есть своё место, но там, где его используют, он приносит только вред. Делать так из убеждения = отрицать реальное = нигилизм = decadence (... в этом выражается основной факт человеческой воли, его horror vacui: он нуждается в цели - и он предпочтет скорее хотеть Ничто, чем ничего не хотеть).
(И тогда вопрос в том, где место "философии" (кто действительно знает, что такое философия? Ницше дал своё определение, но я про консенсус), и тем более сократовским методам. Постольку, поскольку "логика" вовсе не привязана к Сократу как таковому.)
[ К вопросу о "Хазаре" ("государству"/империи), ["]основанному["] на ницшевской [не]философии (его соображениях), и к вопросу о критике государств, а также восстаний (вышеозначенный "огненный пёс" - это самое что ни на есть восстание, только без лжи ("Ложные ценности и лживые слова заблуждений: для смертных это самые страшные чудовища – долго ждет в них дремлющий рок. Но наконец просыпается он и начинает пожирать и заглатывать тех, что построили на нем шатры свои.")) Заратустрой (сюда же включается критика "Анти-Христ" как критикующая "своего рода государство" христиан, т.е. церковь).] ]
Почти сопоставляя понятия модного и европейского, мы отмежевываем Европе гораздо большее пространство, чем то, которое она занимает действительно, будучи только маленьким полуостровом Азии, а именно, мы причисляем к ней и - Америку, как дочь нашей культуры. С другой стороны, не вся Европа подходить под понятие о “культурной Европе”, но только те народы и племена, которые соединены общим прошлым с греческой, римской, иудейской и христианской культурой.
Основная мелодия утопии Платона, которую продолжают петь социалисты, берет свое начало в недостаточном познании человека: он не был знаком с историей морального ощущения, у него не было разумного происхождения добрых, полезных качеств человеческой души. Как и все в древности, он верил в добро и зло, признавая между ними такую же противоположность, как между белым и черным, настолько же радикально противоположными считал он добрых и злых людей, хорошие и дурные качества.
Языческое в собственном смысле. — Для изучающего греческий мир, быть может, наиболее странным кажется открытие, что греки устраивали от времени до времени нечто вроде празднеств также для всех своих страстей и дурных наклонностей, и даже организовали через посредство государственной власти распорядок празднований своего «слишком человеческого»: это и есть собственно языческий элемент в их мире, который никогда не был и никогда не может быть понят христианством, а всегда подвергался со стороны последнего ожесточенному противодействию и презрению. Греки смотрели на «слишком человеческое», как на неизбежное и, вместо того, чтобы бранить его, старались признать за ним право второго порядка, давая ему определенное место в общественных обычаях и в культе, мало того, — все, что имеет силу в человеке, они называли божественным и записывали на сводах своего неба. Они не отрицают естественных наклонностей, выражающихся в дурных качествах, но упорядочивают и ограничивают их определенным культом и определенными днями, изыскав достаточно мер предосторожности, чтобы сделать поток этих диких волн как можно менее опасным. Это корень всего нравственного свободомыслия древности. Всему злому, сомнительному и животно-отсталому, так же как Варвару, предшественнику греков, и Азиату, следы которого запечатлены были еще во глубине греческой души, они давали возможность умеренно проявляться, вовсе не стараясь их уничтожить. Государство охватывало всю систему этих распорядков, так как оно зиждилось не на отдельных индивидуумах или кастах, а на обычных свойствах человеческой природы. В создании его греки проявили то удивительное чутье к типично-реальному, что помогло им впоследствии сделаться натуралистами, историками, географами и философами. Решающее значение при установлении государства и культа имел не нравственный закон духовенства или какой-либо касты, а широкий взгляд на реальность всего человеческого. — Откуда же у греков эта свобода, это понимание действительности? Может быть, они заимствовали их у Гомера и поэтов, ему предшествовавших; потому что именно поэты, характер которых отнюдь не отличался особенной справедливостью или мудростью, и питали сильную склонность ко всему действительному, ко всему активному, не желая целиком отрицать даже самое зло: им достаточно, чтобы оно было умеренно, не убивало, не отравляло бы все, его окружающее, т. е. они смотрели на это также, как греческие законодатели, и являлись их учителями и путеводителями.
После моих слов Огненный Пес стал, как безумный, корчиться от зависти. "Как? – вскричал он, – как, самым важным зверем на земле? И в это верят?" И столько дыма и ужасных воплей вырвалось из глотки его, что я думал, он задохнется от гнева и зависти.
Наконец успокоился он, и слабее стало пыхтение его; но как только он умолк, я сказал ему со смехом:
"Ты злишься, Огненный Пес: значит, я не заблуждался насчет тебя!
А чтобы мне остаться при правоте моей, послушай о другом Огненном Псе: он и вправду вещает из самого сердца земли.
Золото и золотой дождь исторгает дыхание его: так желает сердце его. Что ему пепел, дым и горячая слизь!
Подобно разноцветным облакам, вылетает смех из уст его; противны ему твое клокотание, и плевки, и терзания чрева твоего!
А золото и смех – берет он из сердца земли: ибо, узнай же и ты, наконец: сердце земли ["человек", "человеческое будущее" (Za-II, "Об избавлении")] – из золота".
[ Учитывая, что Заратустра прямо пишет в этой главе, что "церковь, – отвечал я, – это своего рода государство, но особенно лживое", а Платона/πολιτεία и саму идею государства критикует не только в Za-I, но и в Za-II ("О священниках"), то нетрудно предположить, что основная тема критики Ницше - это психология (согласно JGB-23). И Сократ, как "технарь" (или "технолог"), вмешался "со своим аршином" в ту сферу куда нельзя было соваться с его "инструментами". Само собой он ничего не понял и только нанёс вред. Соответственно эффект - физиологическая деградация (т.к. имеет место отрицание потенциально научных гипотез (т.е. греки жили гипотезами ("поверхностно", "олимп иллюзии", - мысль о вечном возвращении это сущая гипотеза ("Если ... вечность!" конца Za-III)), часто не проверяя и не фиксируя их научный статус)).
И вот такая критика - даже научно правомерная. Постольку, поскольку наука относительно реального, - не лжёт (и имеет место, а не является воплощением аскетического (в смысле отказа от реального) идеала).
Так же и Платон, совершил ту же ошибку (согласно мышлению посредством логики/диалектики, т.е. сократического метода), когда как Фукидид и Тацит (и возможно Ксенофонт) этого не делали. Платону есть своё место, но там, где его используют, он приносит только вред. Делать так из убеждения = отрицать реальное = нигилизм = decadence (... в этом выражается основной факт человеческой воли, его horror vacui: он нуждается в цели - и он предпочтет скорее хотеть Ничто, чем ничего не хотеть).
(И тогда вопрос в том, где место "философии" (кто действительно знает, что такое философия? Ницше дал своё определение, но я про консенсус), и тем более сократовским методам. Постольку, поскольку "логика" вовсе не привязана к Сократу как таковому.)
[ К вопросу о "Хазаре" ("государству"/империи), ["]основанному["] на ницшевской [не]философии (его соображениях), и к вопросу о критике государств, а также восстаний (вышеозначенный "огненный пёс" - это самое что ни на есть восстание, только без лжи ("Ложные ценности и лживые слова заблуждений: для смертных это самые страшные чудовища – долго ждет в них дремлющий рок. Но наконец просыпается он и начинает пожирать и заглатывать тех, что построили на нем шатры свои.")) Заратустрой (сюда же включается критика "Анти-Христ" как критикующая "своего рода государство" христиан, т.е. церковь).] ]
>он ничего не понял
Т.е. "истинность" как "несрабатывание", "пустота", "Ничто" (нигилизм Сократа, ситуация "Теэтет": просто нейробиология, а не что-то "сакральное" (не только агнотология, также (нейро-)психиатрия и психоанализ даже по отношению к здоровым людям (относительно влияния философий): подход Ясперса)) против "срабатывания" (реальное как оно есть). (Многие другие эффекты как чисто нейробиологические, - не просто относительно критики самого занятия философствования, а относительно того, как воздействует та или иная философия (или религия, или государство, или климат, или ...) на человеческое, "слишком человеческое" (и тело, физиологию, сугубо физически).)
>греки жили гипотезами
Т.е. не пытаясь дойти до "глубин" (метафизики или мистики или обскурантизма), в конечном счёте получая, как Сократ, несрабатывание (и не склоняясь к нигилизму).
Там были уже все предпосылки к научной культуре, все научные методы, было твёрдо поставлено великое несравненное искусство хорошо читать, - эта предпосылка к традиции культуры, к единству науки; естествознание в союзе с математикой и механикой было на наилучшем пути, - понимание фактов, последнее и самое ценное из всех пониманий, имело свои школы, имело уже столетия традиций! Понятно ли это? Всё существенное было найдено, чтобы можно было приступить к работе: методы, повторяю десять раз, это и есть самое существенное, а вместе с тем и самое трудное, то, чему упорнее всего противятся привычки и леность. Все дурные христианские инстинкты сидят ещё в нас, и нужно было огромное самопринуждение, чтобы завоевать свободный взгляд на реальность, осмотрительность в действии, терпение и серьёзность в самомалейшем, всю честность познания, - и всё это уже было там!
И тогда случилось, – и поистине случилось впервые, – что слово его возвеличило себялюбие – бодрое, здоровое себялюбие, бьющее ключом из сильной души;
– из сильной души, соединенной с возвышенным телом, прекрасным, победоносным и крепким, рядом с которым каждая вещь становится зеркалом;
– из сильной души, соединенной с гибким телом, которое говорит само за себя, с телом-танцором, символом и выражением которого служит душа, радующаяся себе самой. Радость таких тел и душ называет себя добродетелью.
Речами своими о дурном и благом ограждает себя эта радость, словно священными рощами; именами счастья своего отгоняет она от себя все презренное.
Соответственно, чувство "истины", "божественного" и прочего, - как примитивный нейробиологический факт, а не нечто реальное (в отличие от вышеозначенного "срабатывания", т.е., как минимум (и это только начало), науки (которой может научиться каждый, когда как искусство доступно лишь отдельным людям), как максимум - философии). "Физиологическое" (телесное) здоровье (и даже более: развитость нервной системы (примеры: Аристофан, Петроний, Гёте, Алкивиад, Рафаэль, Да Винчи, и др.), "психическая сила") как самое условие здорового философствования (а также как критерий безвредности любой философии, и как вероятный аргумент против философии "вообще", если последняя - вредна (согласно A-6)).
Не вас жду я тут, в этих горах, не с вами в последний раз сойду я вниз. Вы явились как знамение того, что высшие, нежели вы сами, уже – в пути ко мне,
– не люди великого томления, и отвращения, и пресыщения, не те, кого называете вы тем последним, что осталось от Бога среди людей,
– Нет! Нет! Трижды нет! Других жду я тут, в этих горах, и ни шагу не сделаю без них отсюда,
– я жду высших, сильных, победоносных, бодрых духом, у кого душа и тело – в гармонии: должны прийти смеющиеся львы!
О дорогие гости мои, вы, удивительные, вы ничего еще не слышали о детях моих? И что они уже в пути ко мне?
Говорите же мне о садах и блаженных островах моих, о новом и прекрасном потомстве моем. Почему молчите вы об этом?
Этого подарка прошу я у любви вашей, чтобы вы говорили со мной о детях моих. Ради них богат я, ради них стал я беден: чего не отдал бы я,
– чего не отдал бы я. чтобы иметь одно: этих детей, эти живые насаждения, эти деревья жизни, порожденные волей и высочайшей надеждой моей!
Итого, всякая философия - как заблуждение и мистика, - пока не доказано обратное (необходимость всякой философии быть мультидисциплинарной, прежде всего: научной, а не "гностической", т.е. маргинальной, т.е. заблуждающейся относительно всего научного (и не пользующееся инструментами наук, не умеющая их применять: философия как чрезмерная вера в Платона и Сократа, наука (Прометей) как самое "фундаментальное" выражение понятия "воля к власти" (плод с дерева познания))).
История не отдельна от наук, т.к. "сердце земли - из золота". (Очевидно, "ремесленники" в основании "пирамиды" из "Анти-Христ", - это не только "пролетарии", это ещё и учёные (и философские работники).)
История не отдельна от наук, т.к. "сердце земли - из золота". (Очевидно, "ремесленники" в основании "пирамиды" из "Анти-Христ", - это не только "пролетарии", это ещё и учёные (и философские работники).)
"Der Rest folgt daraus."
>"Отказ от участия в "жизни", "выход за" полностью противоречит логике философии Ницше
«Всякое бытие, которое можно отрицать, тем самым и заслуживает отрицания; и быть правдивым значит верить лишь в то бытие, которого нельзя отрицать и которое само истинно и правдиво. Поэтому правдивый человек сознает, что его деятельность имеет метафизическое, объяснимое из законов иной и высшей жизни и в глубочайшем смысле утверждающее значение; хотя все, что он делает, кажется разрушением и ломкой законов этой жизни... Мне кажется, что у каждого, кто представит себе подобное направление жизни, должно расшириться сердце и зародиться горячее желание стать таким шопенгауэровским человеком, т.е. в отношении себя и своего личного блага быть чистым и изумительно равнодушным, в своем познавании быть исполненным могучего пожирающего пламени и бесконечно удаленным от холодной и презренной нейтральности так называемых людей науки, высоко поднимаясь над ворчливо раздраженными мыслями, принося всегда себя первого в жертву познанной правде и глубоко сознавая те страдания, которые должны возникнуть из его правдивости. Правда, он уничтожает свое земное счастье своею храбростью, он должен быть враждебен даже людям, которых любит, и учреждениям, из лона которых он произошел, он не должен щадить ни людей, ни вещей, хотя сам страдает от наносимых им ударов». (Ницше 30 лет, он старше меня)
«Философ как подлинный антагонист обмирщения, разрушитель любого кажущегося и соблазнительного счастья, всего того, что сулит в человеческом мире такое счастье — государств, революций, богатства, почестей, науки, церкви, — такой философ должен — во спасение нас всех — родиться еще бесчисленное количество раз; одно только хрупкое явление Шопенгауэра ничего не решает» (Черновики 1874).
>"Отказ от участия в "жизни", "выход за" полностью противоречит логике философии Ницше
Для контекста этого разговора желательно хорошо помнить 3 часть Генеалогии морали. Это очень важный текст, может быть в каком-то смысле одна из последних вех его мышления. "Психология спасителя" и пара параграфов про буддизм в Антихристе это как будто продолжение одного произведения
>ad hominem "помешанным на аскетизме был Ницше"
Я это написал просто потому что ты уже начал заниматься каким-то моим пошлейшим психоанализированием с какими-то избиваниями отцов, "у тебя всё равно в итоге получится христианство (или аскетизм)"
>И жизни не способствуют
>пытался ли он своей философией "оправдать свою жизнь без детей, женщин и денег"
Мне совершенно не близок подход «Ницше считал так, потому что он пытался что-то "оправдать"» (я не люблю психоанализ, любой), мне близок обыкновенный биографический подход, который анализирует, из чего у человека могли вознинуть такие-то идеи (какие он книги читал, какие события в жизни были, без фиксации на родителях и либидо). Моя интерпретация такова, что на идею "жизни" как метафизической категории и "возрастания жизни" и "убывания жизни" могла повлиять болезненность Ницше, периодически существование на ниточке. Из этого однако не следует вообще ничего.
Но следует нечто из того, что та философия, которую он придумал, не дает ничего здоровым людям, а также и тем, кто чем-то "переболел" и забыл. Философия бесконечных диет и слежения за климатом, и каких-то суеверных поисков от чего зависят твои приступы, — это философия, которая полезна больному. У меня нет приступов. И у меня нет ощущения, почему бы такая философия "служила оптимумом условий" меня; что касается не только меня, я вижу, что философия "роста мощи" служит только выведению белокурых бестолочей, а не каким-то прорывам сверх человека, каковым он до сих пор был нам известен а может и сверх жизни, какой она была нам известна. Философия Ницше не помогает человеку, который увлеченно занимается каким-то своим делом. Такому человеку помогает философия Генеалогии морали 3, о чем он там пишет так почти буквально ("оптимум условий" — вот эту концепцию я понимаю, "рост жизни" и "понижение жизни" — не понимаю, хоть убей).
>наверняка это было ещё в Индии
Существует точка зрения, что философия возникла в Индии inb4: это чисто спор о термине, у которого нет и никогда не будет одного четкого значения.
«от Индии до Англии, если брать крайние полюсы философской одаренности»
«почему-то считается нужным заметить, что крайний полюс философской одаренности (Begabung) есть не Греция, а Индия»
«можно, пожалуй, усмотреть здесь отличный сколок реализма, присущего трем величайшим, во всем остальном столь основательно пропитавшимся моралью религиям: как раз по этой части они оставались правдивыми. "Для знающего нет обязанности"... "Стяжанием добродетелей не осуществляется избавление..." — это отрывки из комментария к Шанкаре, цитируемые первым действительным знатоком индийской философии в Европе, моим другом Паулем Дейссеном»
«[Упанишады] — самое вознаграждающее и возвышающее чтение, какое только может существовать; оно было моим утешением в жизни, будет утешением в день моей смерти» (Шопенгауэр)
>тогда честнее будет сказать "сверхзверь", т.к. "сверхчервяк" имеет уничижительную коннотацию в русском языке
Зверь тоже имеет уничижительную коннотацию в русском языке, и что более важно, в приведенной цитате Ницше это имеет уничижительную коннотацию. А еще вот в этой цитате 30-летнего Ницше (старше меня)
«Это те подлинные люди, которые уже не звери, – философы, художники и святые; при их появлении и в их появлении природа, которая никогда не делает скачков, делает свой единственный скачок, и притом скачок радости, ибо она чувствует себя впервые у цели, – т.е. там, где она понимает, что должна разучиться иметь цели и что она делала слишком высокие ставки в игре жизни и становления».
>ты "отчаянно" пытаешься вывести/вычитать из Ницше
А какое имеет значения моя мотивация в данном случае? Я не утверждаю, что Ницше думал так-то, я утверждаю, что он ошибался, и привожу интересную историю, почему именно (потому что был сбит с пути подлинного self, это ницшеанская же концепция уникального неповторимого "развития" в Заратустре, "варить все под своей крышкой", "стадии" и т.д., не моя).
>в чём заключается желание, выведенное в его философии
В том, чтобы не болеть. Трудно не проникнуться этим желанием и не посочувствовать. Но "сверхчеловек" и будущие ценности постхристианского человечества должны быть отдельно
>куда это всё ведёт?
Что именно, квир-теория? Под квирами я понимаю, конечно, что-то типа Алкивиада или еще больше Фридриха II Гогенштауфена. Это были люди, которые стремились не к мощи и росту мощи, а назывались "чудом мира", имели нечто от философов, художников и святых, были немножко юродивыми. А юродивость заключается именно в стремлении не к тому, что заложено жизнью в животное.
"Господа" здесь тоже побоку, если под ними понимаются средневековые феодалы, а не греческие бездельники, "господскость" которых заключается в том, что им не нужно вспоминать о поддержании жизни, их независимость как от животного, так и от социального.
(Постоянно думать о поддержании своей жизни — полная противоположность. Представьте Чезаре Борджиа, все время ищущего какие-то "свои" диеты, причитающего о климате. Мне представляется при чтении Ecce Homo больше еврейский брат Кайла Шварц из Южного Парка, чем Чезаре Борджиа.)
>куда это всё ведёт?!
Например так
«Ввысь хочет она воздвигаться с помощью столбов и ступеней, сама жизнь: дальние горизонты хочет она изведать и смотреть на блаженные красоты, — для этого (= не для самоцели!) ей нужна высота!»
>христианство стоит намного выше всякого "квира"
Психология спасителя убедительно доказала, что Иисус был квиром. Сегодня он защищал бы детей, желающих сменить пол, как когда-то защищал неверных жен и проституток.
Шутка, это не относится ни к нужным в данном контексте "квирам", ни к Иисусу Антихриста, это ложные квиры и ложный Иисус
Раз тут принято флудить
Аскетический идеал у философов [1/2]
III.7
...Не подлежит никакому сомнению, что покуда на земле есть философы и всюду, где только их ни было (от Индии до Англии, если брать крайние полюсы философской одаренности), налицо чисто философская раздражительность и rancune к чувственности — Шопенгауэр лишь наиболее красноречивая и, буде на то есть уши, наиболее пленительная и чарующая вспышка ее; равным образом налицо и чисто философская предвзятость и задушевность по отношению ко всему аскетическому идеалу — на сей счет не должно быть никаких иллюзий. То и другое принадлежит, как было сказано, к типу; если философу недостает того и другого, он — будьте уверены — есть всегда лишь «так называемый». Что это значит? Ибо названная ситуация должна быть прежде истолкована: сама по себе она маячит перед глазами, глупая до скончания времен, как всякая «вещь в себе».
Каждое животное, а стало быть, и la bete philisophe инстинктивно стремится к оптимуму благоприятных условий, при которых оно может развернуться во всю силу и достичь максимума чувства власти; каждое животное столь же инстинктивно — и обнаруживая при этом такую тонкость чутья, перед которой «пасует всякий разум», — отшатывается от любого рода беспокойств и препятствий, лежащих или смогших бы лежать на его пути к оптимуму (— я говорю не о его пути к «счастью», а о его пути к могуществу, к действию, к непомерной активности и в большинстве случаев фактически к несчастью). Таким вот образом философ чурается супружеской жизни и всего, что могло бы совратить к ней, — супружеской жизни, как препятствия и роковой напасти на его путях к оптимуму. Кто из великих философов до сих пор был женат? Гераклит, Платон, Декарт, Спиноза, Лейбниц, Кант, Шопенгауэр — не были; более того, их невозможно даже представить себе женатыми. Женатый философ уместен в комедии, таков мой канон: и то исключение, Сократ — злобный Сократ, кажется, оттого, собственно, и женился ironice, чтобы как раз продемонстрировать этот канон. Всякий философ заговорил бы, как некогда заговорил Будда, когда его известили о рождении сына: «Рахула родился у меня, оковы скованы для меня» (Рахула означает здесь «демоненок»); каждому «свободному уму» отпущен час раздумий, если допустить, что предшествующий час был часом необдуманности, как некогда был он отпущен и Будде, — «сжата в тиски, — думал он про себя, — домашняя жизнь, очаг нечистот; свобода в оставлении дома»: «поелику он так размышлял, покинул он дом».
В аскетическом идеале предуказано такое множество мостов, ведущих к независимости, что философ не способен без внутреннего ликования и не хлопая в ладоши внимать истории всех тех смельчаков, которые в один прекрасный день сказали Нет всяческой неволе и ушли в какую-нибудь пустыню: в случае даже, что это были просто выносливые ослы и решительная противоположность сильного духа. Итак, что же означает аскетический идеал у философа? Мой ответ — это давно уже разгадано: лицезрея сей идеал, философ улыбается оптимуму условий, потребных для высшей и отважнейшей духовности, — он не отрицает этим «существование», напротив, он утверждает в нем свое существование, и только свое существование, и, возможно, в такой степени, что ему остается рукой подать до кощунственного желания: pereat mundus, fiat philosophia, fiat philosophus, fiam!..
III.8
Явное дело, их не назовешь неподкупными свидетелями и судьями по части ценности аскетического идеала, этих философов! Они заняты мыслями о себе — что им до «святого»! Они думают при этом как раз о собственных насущных нуждах: о свободе от гнета, помех, шума, от дел, обязанностей, забот; о ясности в голове; танце, прыжке и полете мыслей; о чистом воздухе, остром, прозрачном, вольном, сухом, каков он в горах, где одухотворяется и окрыляется всякое одушевленное бытие; о покое во всех подземельях; о всех собаках, основательно посаженных на цепь; о том, что нет лая вражды и лохматой rancune, гложущих червей задетого честолюбия; о скромных и верноподданнических кишках, прилежных, как мельничные колеса, но далеких; о сердце чуждом, нездешнем, будущем, посмертном, — они разумеют, в итоге, под аскетическим идеалом веселый аскетизм обожествленного и оперившегося зверька, который больше парит над жизнью, чем почиет на ней.
Известно, каковы суть три высокопарных щегольских слова аскетического идеала: бедность, смирение, целомудрие; и вот рассмотрите-ка однажды повнимательнее жизнь всех великих плодовитых изобретательных умов — в ней всегда можно будет до известной степени обнаружить эту троицу. Разумеется, нисколько не в том смысле, что это-де ее «добродетели» — какое им дело, этого сорта людям, до добродетелей! — но как доподлиннейшие и естественнейшие условия их оптимального существования, их совершенной плодовитости. Вполне возможно при этом, что доминирующей в них духовности пришлось сперва обуздать неукротимую и раздражительную гордость или расшалившуюся чувственность; возможно и то, что ей приходилось прилагать немалые усилия, чтобы поддерживать свою волю к «пустыне», сопротивляясь тяге к роскоши и изысканности, а равным образом и расточительной либеральности сердца и руки. Но она делала это, будучи именно доминирующим инстинктом, навязывающим свои требования всем прочим инстинктам, — она делает это и поныне; не делай она этого, она как раз не доминировала бы. Оттого в ней нет и следа «добродетели».
Впрочем, пустыня, о которой я только что говорил, пустыня, куда удаляются и уединяются сильные, независимые по натуре умы, — о, сколь иначе выглядит она в сравнении с тем, что грезят о ней образованные люди! — при случае они и сами суть пустыня, эти образованные. И явное дело, ее решительно не вынесли бы все комедианты духа — для них она далеко не романтична и все еще недостаточно сирийская, недостаточно театральная пустыня! Правда, и в ней нет недостатка в верблюдах: но этим и ограничивается все сходство. Напускная, должно быть, безвестность; сторонение самого себя; пугливая неприязнь к шуму, почестям, газетам, влиянию; маленькая должность, будни, нечто охотнее скрывающее, чем выставляющее напоказ; при случае знакомство с безобидным веселым зверьем и всякой живностью, один вид которых действует благотворно; горы, заменяющие общество, но не мертвые, а с глазами (т.е. с озерами); временами даже комната в переполненном проходном дворе, где можешь быть уверен, что тебя примут не за того, и безнаказанно беседовать с кем попало — вот какова здесь «пустыня»: о, достаточно одинокая, поверьте мне! Когда Гераклит уединялся в галереях и колоннадах огромного храма Артемиды, эта «пустыня», допускаю, была достойнее; отчего у нас отсутствуют такие храмы? (— они, должно быть, не отсутствуют и у нас: припоминаю как раз свою удобнейшую рабочую комнату на piazza di San Marco, весною, до полудня, между десятью и двенадцатью часами). Но то, чего избегал Гераклит, того же сторонимся нынче и мы: шума и демократической болтовни эфесцев, их политики, их новостей об «Империи» (персидской, читатель понимает меня), базарного скарба их «актуальностей», ибо мы, философы, прежде всего нуждаемся в покое от одного, от всяческих «актуальностей». Мы чтим все притихшее, холодное, благородное, далекое, прошедшее, все такое, при виде чего душе нет надобности защищаться и сжиматься, — нечто, с чем можно говорить, не повышая голоса.
https://apoliteia.ru/fragments/nietzsche-asketische-ideal-bei-philosophen
Аскетический идеал у философов [1/2]
III.7
...Не подлежит никакому сомнению, что покуда на земле есть философы и всюду, где только их ни было (от Индии до Англии, если брать крайние полюсы философской одаренности), налицо чисто философская раздражительность и rancune к чувственности — Шопенгауэр лишь наиболее красноречивая и, буде на то есть уши, наиболее пленительная и чарующая вспышка ее; равным образом налицо и чисто философская предвзятость и задушевность по отношению ко всему аскетическому идеалу — на сей счет не должно быть никаких иллюзий. То и другое принадлежит, как было сказано, к типу; если философу недостает того и другого, он — будьте уверены — есть всегда лишь «так называемый». Что это значит? Ибо названная ситуация должна быть прежде истолкована: сама по себе она маячит перед глазами, глупая до скончания времен, как всякая «вещь в себе».
Каждое животное, а стало быть, и la bete philisophe инстинктивно стремится к оптимуму благоприятных условий, при которых оно может развернуться во всю силу и достичь максимума чувства власти; каждое животное столь же инстинктивно — и обнаруживая при этом такую тонкость чутья, перед которой «пасует всякий разум», — отшатывается от любого рода беспокойств и препятствий, лежащих или смогших бы лежать на его пути к оптимуму (— я говорю не о его пути к «счастью», а о его пути к могуществу, к действию, к непомерной активности и в большинстве случаев фактически к несчастью). Таким вот образом философ чурается супружеской жизни и всего, что могло бы совратить к ней, — супружеской жизни, как препятствия и роковой напасти на его путях к оптимуму. Кто из великих философов до сих пор был женат? Гераклит, Платон, Декарт, Спиноза, Лейбниц, Кант, Шопенгауэр — не были; более того, их невозможно даже представить себе женатыми. Женатый философ уместен в комедии, таков мой канон: и то исключение, Сократ — злобный Сократ, кажется, оттого, собственно, и женился ironice, чтобы как раз продемонстрировать этот канон. Всякий философ заговорил бы, как некогда заговорил Будда, когда его известили о рождении сына: «Рахула родился у меня, оковы скованы для меня» (Рахула означает здесь «демоненок»); каждому «свободному уму» отпущен час раздумий, если допустить, что предшествующий час был часом необдуманности, как некогда был он отпущен и Будде, — «сжата в тиски, — думал он про себя, — домашняя жизнь, очаг нечистот; свобода в оставлении дома»: «поелику он так размышлял, покинул он дом».
В аскетическом идеале предуказано такое множество мостов, ведущих к независимости, что философ не способен без внутреннего ликования и не хлопая в ладоши внимать истории всех тех смельчаков, которые в один прекрасный день сказали Нет всяческой неволе и ушли в какую-нибудь пустыню: в случае даже, что это были просто выносливые ослы и решительная противоположность сильного духа. Итак, что же означает аскетический идеал у философа? Мой ответ — это давно уже разгадано: лицезрея сей идеал, философ улыбается оптимуму условий, потребных для высшей и отважнейшей духовности, — он не отрицает этим «существование», напротив, он утверждает в нем свое существование, и только свое существование, и, возможно, в такой степени, что ему остается рукой подать до кощунственного желания: pereat mundus, fiat philosophia, fiat philosophus, fiam!..
III.8
Явное дело, их не назовешь неподкупными свидетелями и судьями по части ценности аскетического идеала, этих философов! Они заняты мыслями о себе — что им до «святого»! Они думают при этом как раз о собственных насущных нуждах: о свободе от гнета, помех, шума, от дел, обязанностей, забот; о ясности в голове; танце, прыжке и полете мыслей; о чистом воздухе, остром, прозрачном, вольном, сухом, каков он в горах, где одухотворяется и окрыляется всякое одушевленное бытие; о покое во всех подземельях; о всех собаках, основательно посаженных на цепь; о том, что нет лая вражды и лохматой rancune, гложущих червей задетого честолюбия; о скромных и верноподданнических кишках, прилежных, как мельничные колеса, но далеких; о сердце чуждом, нездешнем, будущем, посмертном, — они разумеют, в итоге, под аскетическим идеалом веселый аскетизм обожествленного и оперившегося зверька, который больше парит над жизнью, чем почиет на ней.
Известно, каковы суть три высокопарных щегольских слова аскетического идеала: бедность, смирение, целомудрие; и вот рассмотрите-ка однажды повнимательнее жизнь всех великих плодовитых изобретательных умов — в ней всегда можно будет до известной степени обнаружить эту троицу. Разумеется, нисколько не в том смысле, что это-де ее «добродетели» — какое им дело, этого сорта людям, до добродетелей! — но как доподлиннейшие и естественнейшие условия их оптимального существования, их совершенной плодовитости. Вполне возможно при этом, что доминирующей в них духовности пришлось сперва обуздать неукротимую и раздражительную гордость или расшалившуюся чувственность; возможно и то, что ей приходилось прилагать немалые усилия, чтобы поддерживать свою волю к «пустыне», сопротивляясь тяге к роскоши и изысканности, а равным образом и расточительной либеральности сердца и руки. Но она делала это, будучи именно доминирующим инстинктом, навязывающим свои требования всем прочим инстинктам, — она делает это и поныне; не делай она этого, она как раз не доминировала бы. Оттого в ней нет и следа «добродетели».
Впрочем, пустыня, о которой я только что говорил, пустыня, куда удаляются и уединяются сильные, независимые по натуре умы, — о, сколь иначе выглядит она в сравнении с тем, что грезят о ней образованные люди! — при случае они и сами суть пустыня, эти образованные. И явное дело, ее решительно не вынесли бы все комедианты духа — для них она далеко не романтична и все еще недостаточно сирийская, недостаточно театральная пустыня! Правда, и в ней нет недостатка в верблюдах: но этим и ограничивается все сходство. Напускная, должно быть, безвестность; сторонение самого себя; пугливая неприязнь к шуму, почестям, газетам, влиянию; маленькая должность, будни, нечто охотнее скрывающее, чем выставляющее напоказ; при случае знакомство с безобидным веселым зверьем и всякой живностью, один вид которых действует благотворно; горы, заменяющие общество, но не мертвые, а с глазами (т.е. с озерами); временами даже комната в переполненном проходном дворе, где можешь быть уверен, что тебя примут не за того, и безнаказанно беседовать с кем попало — вот какова здесь «пустыня»: о, достаточно одинокая, поверьте мне! Когда Гераклит уединялся в галереях и колоннадах огромного храма Артемиды, эта «пустыня», допускаю, была достойнее; отчего у нас отсутствуют такие храмы? (— они, должно быть, не отсутствуют и у нас: припоминаю как раз свою удобнейшую рабочую комнату на piazza di San Marco, весною, до полудня, между десятью и двенадцатью часами). Но то, чего избегал Гераклит, того же сторонимся нынче и мы: шума и демократической болтовни эфесцев, их политики, их новостей об «Империи» (персидской, читатель понимает меня), базарного скарба их «актуальностей», ибо мы, философы, прежде всего нуждаемся в покое от одного, от всяческих «актуальностей». Мы чтим все притихшее, холодное, благородное, далекое, прошедшее, все такое, при виде чего душе нет надобности защищаться и сжиматься, — нечто, с чем можно говорить, не повышая голоса.
https://apoliteia.ru/fragments/nietzsche-asketische-ideal-bei-philosophen
[2/2]
Вслушайтесь-ка хоть однажды в тембр, присущий духу, когда он принимается говорить: каждый дух имеет свой тембр, любит свой тембр. Вот этот, к примеру, должен наверняка быть агитатором, я хочу сказать, пустолыгой, пустым горшком: что бы в него ни входило, всякая вещь выходит из него приглушенной и утучненной, отягченной отголосьем великой пустоты. Тот другой редко когда говорит неохрипшим голосом: домыслился он, что ли, до хрипоты? Могло бы статься и так — справьтесь у физиологов, — но тот, кто мыслит словами, мыслит как оратор, а не как мыслитель (это выдает, что, по сути дела, он мыслит не предметы, не предметно, но лишь в связи с предметами и, стало быть, себя и своих слушателей). Вот еще один, третий, он говорит назойливо, он вплотную подступается к нам, нас обдает его дыханием — непроизвольно мы закрываем рот, хотя он говорит с нами через книгу; тембр его стиля объясняет, в чем дело — что ему некогда, что он почти не верит в самого себя, что он выложится сегодня или никогда уже. Но дух, уверенный в себе, говорит тихо; он взыскует укромности, он заставляет ждать себя.
Философа узнают по тому, что он чурается трех блистательных и громких вещей, славы, царей и женщин, — чем отнюдь не сказано, что последние не приходят к нему. Он избегает слишком яркого света: оттого и избегает он своего времени и его «злободневности». Здесь он подобен тени: чем дальше закатывается от него солнце, тем больше он растет. Что до его «смирения», то, мирясь с темнотой, он мирится также с известного рода зависимостью и стушевыванием; более того, он боится быть настигнутым молнией, его страшит незащищенность слишком обособленного и броского дерева, на котором всякая непогода срывает свои причуды, а всякая причуда свою непогоду. Его «материнский» инстинкт, тайная любовь к тому, что растет в нем, подсказывает ему ситуации, где ему нет нужды заботиться о себе, аналогично тому, как инстинкт матери в женщине поддерживал до сих пор зависимое положение женщины вообще. В конце концов они малопритязательны, эти философы, их девиз гласит: «кто обладает, тот обладаем», — не (я вынужден это все снова и снова повторять) из добродетели, не из похвальной воли к невзыскательности и простоте, а поскольку так требует этого в них их верховный господин, требует умно и беспощадно, концентрируясь только на одном и только для этого одного собирая и скапливая все: время, силу, любовь, интерес. Такого сорта людям не по душе, когда их беспокоят враждами, а также дружбами; они легки на забвение и презрение. Им кажется дурным вкусом корчить из себя мучеников; «страдать за правду» — это предоставляют они тщеславцам и актеришкам духа и всем вообще праздношатающимся (— им самим, философам, есть что делать для правды). Они экономят на высокопарных словах; говорят, им претит даже слово «правда»: оно звучит кичливо… Что касается наконец «целомудрия» философов, то плодовитость этого рода духа сказывается, очевидно, иначе, чем в производстве детей; иной, по-видимому, оказывается и посмертная жизнь их имени, их маленькое бессмертие (еще менее скромно выражались среди философов в древней Индии: «на что потомство тому, чья душа — мир?»). Здесь днем с огнем не сыщешь и грана целомудрия, взлелеянного какими-либо аскетическими терзаниями и умерщвлением плоти; это такое же целомудрие, как и то, когда некий атлет или жокей воздерживаются от сношений с женщинами: этого требует скорее — по крайней мере в периоды великой беременности — их доминирующий инстинкт. Каждому артисту известно, как вредно действует в состояниях большого умственного напряжения и подготовки половое сношение; наиболее могущественные и инстинктивно застрахованные среди них обходятся здесь даже без предварительного опыта, скверного опыта — как раз их «материнский» инстинкт в интересах становящегося творения беспощадно распоряжается здесь всеми прочими запасами и субсидиями силы, vigor животной жизни: большая сила потребляет тогда меньшую.
https://apoliteia.ru/fragments/nietzsche-asketische-ideal-bei-philosophen
Вслушайтесь-ка хоть однажды в тембр, присущий духу, когда он принимается говорить: каждый дух имеет свой тембр, любит свой тембр. Вот этот, к примеру, должен наверняка быть агитатором, я хочу сказать, пустолыгой, пустым горшком: что бы в него ни входило, всякая вещь выходит из него приглушенной и утучненной, отягченной отголосьем великой пустоты. Тот другой редко когда говорит неохрипшим голосом: домыслился он, что ли, до хрипоты? Могло бы статься и так — справьтесь у физиологов, — но тот, кто мыслит словами, мыслит как оратор, а не как мыслитель (это выдает, что, по сути дела, он мыслит не предметы, не предметно, но лишь в связи с предметами и, стало быть, себя и своих слушателей). Вот еще один, третий, он говорит назойливо, он вплотную подступается к нам, нас обдает его дыханием — непроизвольно мы закрываем рот, хотя он говорит с нами через книгу; тембр его стиля объясняет, в чем дело — что ему некогда, что он почти не верит в самого себя, что он выложится сегодня или никогда уже. Но дух, уверенный в себе, говорит тихо; он взыскует укромности, он заставляет ждать себя.
Философа узнают по тому, что он чурается трех блистательных и громких вещей, славы, царей и женщин, — чем отнюдь не сказано, что последние не приходят к нему. Он избегает слишком яркого света: оттого и избегает он своего времени и его «злободневности». Здесь он подобен тени: чем дальше закатывается от него солнце, тем больше он растет. Что до его «смирения», то, мирясь с темнотой, он мирится также с известного рода зависимостью и стушевыванием; более того, он боится быть настигнутым молнией, его страшит незащищенность слишком обособленного и броского дерева, на котором всякая непогода срывает свои причуды, а всякая причуда свою непогоду. Его «материнский» инстинкт, тайная любовь к тому, что растет в нем, подсказывает ему ситуации, где ему нет нужды заботиться о себе, аналогично тому, как инстинкт матери в женщине поддерживал до сих пор зависимое положение женщины вообще. В конце концов они малопритязательны, эти философы, их девиз гласит: «кто обладает, тот обладаем», — не (я вынужден это все снова и снова повторять) из добродетели, не из похвальной воли к невзыскательности и простоте, а поскольку так требует этого в них их верховный господин, требует умно и беспощадно, концентрируясь только на одном и только для этого одного собирая и скапливая все: время, силу, любовь, интерес. Такого сорта людям не по душе, когда их беспокоят враждами, а также дружбами; они легки на забвение и презрение. Им кажется дурным вкусом корчить из себя мучеников; «страдать за правду» — это предоставляют они тщеславцам и актеришкам духа и всем вообще праздношатающимся (— им самим, философам, есть что делать для правды). Они экономят на высокопарных словах; говорят, им претит даже слово «правда»: оно звучит кичливо… Что касается наконец «целомудрия» философов, то плодовитость этого рода духа сказывается, очевидно, иначе, чем в производстве детей; иной, по-видимому, оказывается и посмертная жизнь их имени, их маленькое бессмертие (еще менее скромно выражались среди философов в древней Индии: «на что потомство тому, чья душа — мир?»). Здесь днем с огнем не сыщешь и грана целомудрия, взлелеянного какими-либо аскетическими терзаниями и умерщвлением плоти; это такое же целомудрие, как и то, когда некий атлет или жокей воздерживаются от сношений с женщинами: этого требует скорее — по крайней мере в периоды великой беременности — их доминирующий инстинкт. Каждому артисту известно, как вредно действует в состояниях большого умственного напряжения и подготовки половое сношение; наиболее могущественные и инстинктивно застрахованные среди них обходятся здесь даже без предварительного опыта, скверного опыта — как раз их «материнский» инстинкт в интересах становящегося творения беспощадно распоряжается здесь всеми прочими запасами и субсидиями силы, vigor животной жизни: большая сила потребляет тогда меньшую.
https://apoliteia.ru/fragments/nietzsche-asketische-ideal-bei-philosophen
(... либо: "философия" как (патологически, а не оздоровляюще, либо опасное, либо вредное) отрицание [в т.ч. психоаналитического ] желания (или наслаждения; например, описанного в GD-4, в конце книги и афоризма (и повторно рассматриваемого в GD-5; становится ясна критика воздержания как добродетели, аскетизма, целибата и прочего, подобного, не "дающего силы" (либо не укрепляющего, не оздоровляющего тело))).)
(и из предыдущего, очевидный вывод: "Прометей" = "познание" = "наука"/"искусство"/"политика"/"логика"/"физика" = "змей" = "эллин" = "дьявол" = "зло" = "Дионис" (и женщина также = "зло" (его источник (т.е. источник соблазна, - желания))))
Боль Бога глубже, о ты, удивительный мир! Возьми же страдания Бога, но не меня! Что я! Опьяненная сладкозвучная лира! ...
– возможно, именно здесь речь идёт как раз о науке ("солнце познания"; а т.к. "человеческая скорбь – самая глубокая" и "безмолвствуют недра бытия, и никогда не обращаются к человеку, кроме как в образе человека", то это человеческая ("слишком человеческая") боль и скорбь) и желании (выше по тексту Заратустра сравнивает "дело" с "ребёнком"), т.е. о самой "механике" познания и ориентирования в мышлении ("Что значит ориентироваться в мышлении", 1786 (Кант И.)).
("Бог" как подавляемое человеком (но, вероятно, общее, Gemeinheit, JGB-268: отсюда "сверхчеловек" и вновь очеловеченный бог ("Дионис")) и проецируемое вовне (но на уровне нейробиологического факта - полностью принадлежащее человеку, как и "солнце познания").)
>Философия Ницше не помогает человеку, который увлеченно занимается каким-то своим делом
*То есть философия Ницше 1888 года (и тем более 1889). И я изначально написал "Философия Ницше не помогает даже гению. Гению помогает философия Генеалогии морали 3". Но потом понял, что из контекста абзаца я как будто себя гением считаю и для себя философию выбираю
Я не буду "флуд" (как ты выразился) разводить и писать тонны текста, ограничусь
>потому что был сбит с пути подлинного self
о чём и речь, что ты в нём выискиваешь слабое, а я - сильное.
Кто не хочет видеть высоких качеств другого человека, тот тем пристальнее присматривается к тому, что есть в нем низменного и поверхностного, - и этим выдает сам себя.
"пошлый психоаналитизм" это просто манипуляция с твоей стороны, в силу твоей неспособности в психологию
->
>Философия Ницше не помогает даже гению
Ну это совсем пошлость (много каким известным помогла, Делёз тот ещё "пострел везде поспел", например, если не "гений"). У тебя нет данных чтобы делать такие выводы.
Дальше обсуждать нет смысла.
NB. Мораль: как причина неосуществления замыслов (смещение акцента с "что говорил" на "что желал"; также: нейроэстетика; случай каждого пророка/философа: различие между тем, что он желал, и что он создал (деяние "вымысливает"/творит создателя, а не наоборот: успех это прежде всего - ложь, конструкт (случай Перикла: демагог - это не отрицательное, а положительное: Перикл держит толпу под контролем и не даёт ей уйти в хаос (в отличие от Сократа, который его критиковал, но на подобное не был способен, не обладал ни боевым опытом, ни иным, и скорее поспособствовал разложению (неявное обвинение Ксенофонта), чем нет)))). Имморализм: когда желаемое заслуживает меньшего внимание, чем то, что есть.
— It is possible that beneath the holy fable and disguise of Jesus' life lies one of the most painful cases of the martyrdom of the knowledge of love: the martyrdom of the most innocent and most desirous heart, which never had enough of any human love, which demanded love, to be loved, and nothing more, with harshness, with madness, with terrible outbursts against those who denied it love; the story of a poor man, unsatisfied and insatiable in love, who had to invent hell to send those who would not love him there — and who finally, having become knowledgeable about human love, had to invent a God who is all love, all capable of loving — who takes pity on human love because it is so miserable, so ignorant! Whoever feels this way, whoever knows this way about love — is seeking death. — But why dwell on such painful things? Supposing one doesn't have to. —
Счастье, истинность, справедливость, красота, благо и жизнь - не совместимые явления (не эквивалентные). Полагая целью что-то иное, кроме жизни, человек не добивается ничего, кроме вырождения (по определению поставленной перед собой (словами) задачи).
"Вечное возвращение", "amor fati" как "great raison" - когда жизнь, а не благо, является целью философствования.
Qualia [= Истинность/Ложность/Мудрость/Справедливость/Умеренность/Благо/Красота/"Богатство"/"Слава"/"Долг"/"Любовь"/"Дружба"/"Вражда"/"Реальность"/"Выдуманность" [Contrivance]/и др.] -> Желание [Das Nachtlied / Das Tanzlied / Das Grablied] и Возможность [Von Gesicht und Räthsel / Vor Sonnen-Aufgang] -> Реальное [Auf dem Oelberge] и Жизнь [Das andere Tanzlied] (Вечное Возвращение: "Die sieben Siegel. (Oder: das Ja- und Amen-Lied.)") -> Цель:
„Todt sind alle Götter: nun wollen wir, dass der Übermensch lebe.“ — diess sei einst am grossen Mittage unser letzter Wille! —
Der Rest folgt daraus.
Also sprach Zarathustra. Не "Anti-Christ".
„Todt sind alle Götter: nun wollen wir, dass der Übermensch lebe.“ — diess sei einst am grossen Mittage unser letzter Wille! —
Der Rest folgt daraus.
Also sprach Zarathustra. Не "Anti-Christ".
Der Antichrist. = Zarathustra's Untergang.
Ecce Homo: Nietzsche Dionysos. Самая независимая книга.
Ariadne: die Seele ("Von den Erhabenen"). You.
"Verschenke dich selber erst!": denn das Herz der Erde ist von Gold. „Lust — tiefer noch als Herzeleid: Weh spricht: Vergeh! Doch alle Lust will Ewigkeit —, — will tiefe, tiefe Ewigkeit!"
"„Todt sind alle Götter: nun wollen wir, dass der Übermensch lebe.“ — diess sei einst am grossen Mittage unser letzter Wille!"
— Раздари сперва самого себя, Заратустра!
Я – твоя истина…
Ecce Homo: Nietzsche Dionysos. Самая независимая книга.
Ariadne: die Seele ("Von den Erhabenen"). You.
"Verschenke dich selber erst!": denn das Herz der Erde ist von Gold. „Lust — tiefer noch als Herzeleid: Weh spricht: Vergeh! Doch alle Lust will Ewigkeit —, — will tiefe, tiefe Ewigkeit!"
"„Todt sind alle Götter: nun wollen wir, dass der Übermensch lebe.“ — diess sei einst am grossen Mittage unser letzter Wille!"
— Раздари сперва самого себя, Заратустра!
Я – твоя истина…
По-современному: The Extended Phenotype.
P.S. On the distinction between beables and qualia: https://arxiv.org/abs/2502.07705
the time coordinate might be more correctly regarded as being on the same footing as qualia as a physical, non-material aspect
not a part of the non-physical, platonic world of concepts and mathematical [anti-realistic constructs / fictions] truths
[Ueber Wahrheit und Lüge im aussermoralischen Sinne.]
— Und was für feine Werkzeuge der Beobachtung haben wir an unsren Sinnen! Diese Nase zum Beispiel, von der noch kein Philosoph mit Verehrung und Dankbarkeit gesprochen hat, ist sogar einstweilen das delikateste Instrument, das uns zu Gebote steht: es vermag noch Minimaldifferenzen der Bewegung zu constatiren, die selbst das Spektroskop nicht constatirt. Wir besitzen heute genau so weit Wissenschaft, als wir uns entschlossen haben, das Zeugniss der Sinne anzunehmen, — als wir sie noch schärfen, bewaffnen, zu Ende denken lernten. Der Rest ist Missgeburt und Noch-nicht-Wissenschaft: will sagen Metaphysik, Theologie, Psychologie, Erkenntnisstheorie. Oder Formal-Wissenschaft, Zeichenlehre: wie die Logik und jene angewandte Logik, die Mathematik. In ihnen kommt die Wirklichkeit gar nicht vor, nicht einmal als Problem; ebensowenig als die Frage, welchen Werth überhaupt eine solche Zeichen-Convention, wie die Logik ist, hat. —
"Der rest": Der christliche Gottesbegriff — Gott als Krankengott, Gott als Spinne, Gott als Geist — ist einer der corruptesten Gottesbegriffe, die auf Erden erreicht worden sind; er stellt vielleicht selbst den Pegel des Tiefstands in der absteigenden Entwicklung des Götter-Typus dar. Gott zum Widerspruch des Lebens abgeartet, statt dessen Verklärung und ewiges Ja zu sein! In Gott dem Leben, der Natur, dem Willen zum Leben die Feindschaft angesagt! Gott die Formel für jede Verleumdung des „Diesseits“, für jede Lüge vom „Jenseits“! In Gott das Nichts vergöttlicht, der Wille zum Nichts heilig gesprochen!…
the time coordinate might be more correctly regarded as being on the same footing as qualia as a physical, non-material aspect
not a part of the non-physical, platonic world of concepts and mathematical [anti-realistic constructs / fictions] truths
[Ueber Wahrheit und Lüge im aussermoralischen Sinne.]
— Und was für feine Werkzeuge der Beobachtung haben wir an unsren Sinnen! Diese Nase zum Beispiel, von der noch kein Philosoph mit Verehrung und Dankbarkeit gesprochen hat, ist sogar einstweilen das delikateste Instrument, das uns zu Gebote steht: es vermag noch Minimaldifferenzen der Bewegung zu constatiren, die selbst das Spektroskop nicht constatirt. Wir besitzen heute genau so weit Wissenschaft, als wir uns entschlossen haben, das Zeugniss der Sinne anzunehmen, — als wir sie noch schärfen, bewaffnen, zu Ende denken lernten. Der Rest ist Missgeburt und Noch-nicht-Wissenschaft: will sagen Metaphysik, Theologie, Psychologie, Erkenntnisstheorie. Oder Formal-Wissenschaft, Zeichenlehre: wie die Logik und jene angewandte Logik, die Mathematik. In ihnen kommt die Wirklichkeit gar nicht vor, nicht einmal als Problem; ebensowenig als die Frage, welchen Werth überhaupt eine solche Zeichen-Convention, wie die Logik ist, hat. —
"Der rest": Der christliche Gottesbegriff — Gott als Krankengott, Gott als Spinne, Gott als Geist — ist einer der corruptesten Gottesbegriffe, die auf Erden erreicht worden sind; er stellt vielleicht selbst den Pegel des Tiefstands in der absteigenden Entwicklung des Götter-Typus dar. Gott zum Widerspruch des Lebens abgeartet, statt dessen Verklärung und ewiges Ja zu sein! In Gott dem Leben, der Natur, dem Willen zum Leben die Feindschaft angesagt! Gott die Formel für jede Verleumdung des „Diesseits“, für jede Lüge vom „Jenseits“! In Gott das Nichts vergöttlicht, der Wille zum Nichts heilig gesprochen!…
... считать Ницше "антиплатоником" (а не преодолением Платона) = кретинизм. ("Существо типически болезненное не может стать здоровым ..." = платоновское "множество" (или "категория").)
„Uncanny midnights of the soul, where cause and effect seem to have fallen apart, and at any moment something can arise "out of nothing“, „Zarathustra selber, als Typus“ (Nietzsche [</]-> Zarathustra (Zarathustra как overcoming самого "Ницше"], „Was spricht die tiefe Mitternacht? ...“ - аналогично, и достаточно. Ибо Ästhetik ist ja nichts als eine angewandte Physiologie: "ridendo dicere severum..." - ницшевская "истина": "Mein Leid und mein Mitleiden — was liegt daran!" (Kann ein Esel tragisch sein? — Dass man unter einer Last zu Grunde geht, die man weder tragen, noch abwerfen kann?… Der Fall des Philosophen.).
хороший тред
>загадка
Разгадка: Ich mußte Zarathustra, einem Perser, die Ehre geben: Perser haben zuerst Geschichte im Ganzen Großen gedacht. Eine Abfolge von Entwicklungen, jeder präsidirt ein Prophet. Jeder Prophet hat seinen hazar, sein Reich von tausend Jahren. „ — — —
(возможно: каждую тысячу лет - новый "Заратустра" ("сверхчеловек"))
>Фёдоров
>могилы отцов
Интерпретация даётся хотя бы в Das Nachtwandler-Lied (интерпретацию этой песни ищи в работах по Ницше на De Gruyter). И завершение третьей части (Mitternachts-Lied) это и есть ответ на эту "проблему". В неком смысле всё произведение - это и есть ответ на проблему, а "отцов" - это те самые "деды" что упоминаются в начале главы "Народы и отечества" в JGB (и затем в конце, в последнем афоризме даётся ответ на эту проблему, включая упоминание (заранее) философии Анти-Христа и Зигфрида как некого типа (вероятно, "смеющегося льва" (т.к. Зигфрид - разрушитель морали, подобно Борджиа (вместо выделения факта того, что Зигфрид "рогоносец" в смысле Вагнера))). (Анти-Христ очень сильно апеллирует даже не к Риму или Элладе, а к Возрождению.)
Что до Иисуса:
Jesus: will, daß man an ihn glaubt, und schickt Alles in die Hölle, was widerstrebt. Arme, Dumme, Kranke, Weiber eingerechnet Huren und Gesindel, Kinder — von ihm bevorzugt: unter ihnen fühlt er sich wohl. Das Gefühl des Richtens gegen alles Schöne Reiche Mächtige, der Haß gegen die Lachenden. Die Güte, mit ihrem größten Contrast in Einer Seele: es war der böseste aller Menschen. Ohne irgend welche psychologische Billigkeit. Der wahnsinnige Stolz, welcher die feinste Lust an der Demuth hat.
(что бы "der böseste" ни значило, это более конкретно отражается в афоризме про Иисуса в JGB, и повторяется в "Анти-Христ")
К моему великому удивлению, Ницше совершенно корректно предугадал что сионизм (Исраэль) - это неоязыческая "дурость": Werth des Antisemitismus, die Juden zu treiben, sich höhere Ziele zu stecken und ein Aufgehen in nationale Staaten zu niedrig zu finden.
т.е. действительно, смысл сынов Авраама в том, что их дом в странствии (Ноев ковчег с керувимами), и выводится из весьма специфической логики отрицания (ближайший пример этого явления в СНГ - это воры в законе, находящиеся в отрицании мира/закона и так живущие, т.е. бродяги). Собственно, кроме заметок про "евреев" в JGB, это весь смысл его "антисемитизма". (И возможно, и "анти-христианства": чтобы христианство могло быть, ему нужен противник. Следовательно?..)
20 [12] Зима 1876–1877
Важнейшая цель человечества, возможно, в том, чтобы была измерена ценность жизни и правильно определено основание, почему она существует. Поэтому оно ожидает появления высшего интеллекта; ибо только последний способен окончательно определить ценность жизни или отсутствие этой ценности. При каких обстоятельствах, однако, может появиться этот высший интеллект? Представляется, что те, кто в общем и целом содействуют человеческому благоденствию, в настоящее время ставят себе совсем другие цели, нежели создавать этот высший интеллект, определяющий ценности. Стараются обеспечить благополучие как можно большему числу людей и вдобавок понимают это благополучие довольно поверхностно.
3 [63] 1875
Большинство людей, по всей видимости, вовсе не считают себя индивидами; это показывает их жизнь. Христианскому требованию, чтобы каждый стремился к собственному спасению и только к нему, противостоит обычная человеческая жизнь, в которой каждый есть лишь точка наряду с другими точками, есть не только всецело результат предыдущих поколений, но живет также обязательно принимая во внимание поколения грядущие. Только три формы существования дают человеку возможность остаться индивидуумом: если он философ, святой или художник. Вы только посмотрите, на что убивает свою жизнь человек науки: что общего между учением о частицах в греческом языке и смыслом жизни?
Таким образом, и здесь мы видим, что бесчисленное множество людей своей жизнью служат лишь подготовке подлинного человека: например, филологи — подготовке философа, который сумеет воспользоваться их муравьиным трудом, чтобы высказать суждения о ценности жизни. Впрочем, при отсутствии руководства большая часть этого муравьиного труда — просто бессмыслица и излишня.
5 [188] 1875
Ценность жизни может измерить только высочайший интеллект и самое горячее сердце.
Как произвести эти высочайшие интеллекты?
Цели человеческого благоденствия в общем совсем иные, нежели производить высший интеллект. Благополучие слишком высоко ценится и понимается чисто внешне, в том числе школа и воспитание.
Идеальное государство, мечта социалистов, разрушает фундамент великого интеллекта — сильную энергию. Мы должны желать, чтобы жизнь сохраняла свой насильственный характер, чтобы высвобождались дикие силы и энергии. Суждение о ценности существования есть высший результат крайнего напряжения сил внутри хаоса.
Между тем чем горячее сердце, тем больше оно стремится к устранению этой насильственности и дикости, хотя само же из них и возникло! Оно желает устранения своего фундамента, на котором само же покоится! Иными словами, оно не интеллектуально.
Высочайшая интеллигенция и самое горячее сердце не могут сосуществовать в Одной личности. Высочайшая интеллигенция выше любой доброты, которая сама есть лишь нечто подлежащее оценке в общем расчете жизни, мудрец выше ее.
Мудрый обязан противиться мысли о неинтеллигентной доброте, ибо для него важно продолжить воспроизведение собственного типа. Во всяком случае он не может способствовать идеальному государству. Христос способствовал оглуплению людей, он задерживал создание великого интеллекта. Что ж, логично! Его противоположность, возможно, будет препятствовать порождению Христа. Fatum tristissimum generis humani!
5 [194] 1875
Истязайте человека, доводите его до крайности, причем в течение тысячелетий — и вот из-за сбоя в природе, из-за вырвавшейся искры происходит вспышка страшной энергии, и вдруг рождается гений.
Так вещает мне история. Ужасное видение! О, я не вынесу тебя!
Важнейшая цель человечества, возможно, в том, чтобы была измерена ценность жизни и правильно определено основание, почему она существует. Поэтому оно ожидает появления высшего интеллекта; ибо только последний способен окончательно определить ценность жизни или отсутствие этой ценности. При каких обстоятельствах, однако, может появиться этот высший интеллект? Представляется, что те, кто в общем и целом содействуют человеческому благоденствию, в настоящее время ставят себе совсем другие цели, нежели создавать этот высший интеллект, определяющий ценности. Стараются обеспечить благополучие как можно большему числу людей и вдобавок понимают это благополучие довольно поверхностно.
3 [63] 1875
Большинство людей, по всей видимости, вовсе не считают себя индивидами; это показывает их жизнь. Христианскому требованию, чтобы каждый стремился к собственному спасению и только к нему, противостоит обычная человеческая жизнь, в которой каждый есть лишь точка наряду с другими точками, есть не только всецело результат предыдущих поколений, но живет также обязательно принимая во внимание поколения грядущие. Только три формы существования дают человеку возможность остаться индивидуумом: если он философ, святой или художник. Вы только посмотрите, на что убивает свою жизнь человек науки: что общего между учением о частицах в греческом языке и смыслом жизни?
Таким образом, и здесь мы видим, что бесчисленное множество людей своей жизнью служат лишь подготовке подлинного человека: например, филологи — подготовке философа, который сумеет воспользоваться их муравьиным трудом, чтобы высказать суждения о ценности жизни. Впрочем, при отсутствии руководства большая часть этого муравьиного труда — просто бессмыслица и излишня.
5 [188] 1875
Ценность жизни может измерить только высочайший интеллект и самое горячее сердце.
Как произвести эти высочайшие интеллекты?
Цели человеческого благоденствия в общем совсем иные, нежели производить высший интеллект. Благополучие слишком высоко ценится и понимается чисто внешне, в том числе школа и воспитание.
Идеальное государство, мечта социалистов, разрушает фундамент великого интеллекта — сильную энергию. Мы должны желать, чтобы жизнь сохраняла свой насильственный характер, чтобы высвобождались дикие силы и энергии. Суждение о ценности существования есть высший результат крайнего напряжения сил внутри хаоса.
Между тем чем горячее сердце, тем больше оно стремится к устранению этой насильственности и дикости, хотя само же из них и возникло! Оно желает устранения своего фундамента, на котором само же покоится! Иными словами, оно не интеллектуально.
Высочайшая интеллигенция и самое горячее сердце не могут сосуществовать в Одной личности. Высочайшая интеллигенция выше любой доброты, которая сама есть лишь нечто подлежащее оценке в общем расчете жизни, мудрец выше ее.
Мудрый обязан противиться мысли о неинтеллигентной доброте, ибо для него важно продолжить воспроизведение собственного типа. Во всяком случае он не может способствовать идеальному государству. Христос способствовал оглуплению людей, он задерживал создание великого интеллекта. Что ж, логично! Его противоположность, возможно, будет препятствовать порождению Христа. Fatum tristissimum generis humani!
5 [194] 1875
Истязайте человека, доводите его до крайности, причем в течение тысячелетий — и вот из-за сбоя в природе, из-за вырвавшейся искры происходит вспышка страшной энергии, и вдруг рождается гений.
Так вещает мне история. Ужасное видение! О, я не вынесу тебя!
Генеалогия морали смешная.
— „Mitleiden! antwortete der Wahrsager aus einem überströmenden Herzen und hob beide Hände empor — oh Zarathustra, ich komme, dass ich dich zu deiner letzten Sünde verführe!“ —
Man hasst nicht, so lange man noch gering schätzt, sondern erst, wenn man gleich oder höher schätzt.
Ты снова ради (проецирования кусочков себя на Ницше) "привожу интересную историю" совершаешь ошибку: тень Заратустры ты путаешь с самим Заратустрой ("странником").
Естественно, тебе видимо не доступен уровень больше, чем интеллектуальный (от которого Ницше открещивался сколько мог, даже стих на эту тему про MA сочинил и вставил в FW), т.к. он тебе льстит.
Наполеон и Борджиа тебе не льстят, потому что ты, как "интеллектуал"/"интеллигент" не способен конкурировать с ними на равных. Ты даже такой жизни и не знаешь. Поэтому эту сторону ницшевской теоретизации ты отвергаешь (чуть ли не несознательно, точнее - без всяких "чуть ли"). А это есть суть ошибка толкования ("пережёвывания жвачки"; и в отличие от тебя, тот же Фукидид таких ошибок не допускает (это к слову о добродетелях интерпретации). Den Nächsten zu einer guten Meinung verführen und hinterdrein an diese Meinung des Nächsten gläubig glauben: wer thut es in diesem Kunststück den Weibern gleich? —
„Er missfällt mir.“ — Warum? — „Ich bin ihm nicht gewachsen.“ — Hat je ein Mensch so geantwortet?
>der Intellekt
"Проблема Сократа."
–
1884. 25[56]
«Разум [die Vernunft] ведёт себя как все рабы: он презирает миролюбивых господ и служит тирану. В борьбе с сильными эмоциями он бросает нас на произвол судьбы; он защищает нас лишь от мелких аффектаций.»
(ср. с описанием Заратустры-скептика в A; Заратустра > записки более ранние (например, РТ раскритиковывается в главе о "деревенщинах" (hinterwelten)))
Центральный смысл отмечен, ответ составлен: нет Macht - толку от Intellekt нуль (с левой стороны). Не говоря о том, что эти тезисы противоречат описанию MA в EH: даже понятие "гения" Ницше "положил на лёд" (т.е. раскритиковал).
Так что я не знаю с какими призраками ты борешься, но они исключительно бессмысленные.
В конечном счёте:
Eines Gottes Larve hängtet ihr um vor euch selber, ihr „Reinen“: in eines Gottes Larve verkroch sich euer greulicher Ringelwurm.
Und diess heisst mir Erkenntniss: alles Tiefe soll hinauf — zu meiner Höhe!
>Ты
>Ты
Этот сайт не личка с тобой и даже не твой личный блог (и даже не созданный тобой тред), чел. Я ваще не знаю кто "ты", иди нахуй.
+Шопенгауэр как воспитатель (1874)
Представим себе философа со взором, устремленным на бытие; он хочет вновь определить его ценность. Ибо своеобразная работа всех великих мыслителей состояла в том, чтобы быть законодателями для меры, ценности и веса вещей. Какой помехой будет для него то, что человечество, которое он видит перед собой, именно в его время есть дряблый, изъеденный червями плод... Суждение старых греческих философов о ценности жизни говорит бесконечно больше, чем современное суждение, потому что они имели вокруг себя и перед собой самое жизнь в ее пышнейшем расцвете, и потому что у них настроение мыслителя не затемнялось раздором между желанием свободы, красоты, величия жизни и влечением к истине, которое лишь спрашивает: какова ценность жизни вообще? [...]
Именно новые философы принадлежат к могущественнейшим пособникам жизни и пробудителям воли к жизни, вот почему они стремятся от своей собственной ослабевшей эпохи к культуре, к преображенной Physis. Но это стремление есть вместе с тем и их опасность: в них реформатор жизни борется с философом, т.е. с судьей жизни. [...]
Это те подлинные люди, которые уже не звери, — философы, художники и святые; при их появлении и в их появлении природа, которая никогда не делает скачков, делает свой единственный скачок, и притом скачок радости, ибо она чувствует себя впервые у цели, — т.е. там, где она понимает, что должна разучиться иметь цели и что она делала слишком высокие ставки в игре жизни и становления. [...]
[Культура] ставит перед каждым из нас лишь одну задачу: содействовать созиданию философа, художника и святого в нас и вне нас и тем трудиться над совершенствованием природы. Ибо как природа нуждается в философе, так она нуждается и в художнике — для метафизической цели, именно для своего собственного самоуяснения, для того, чтобы иметь наконец чистый и законченный образ того, что ей никогда не удается отчетливо рассмотреть в беспокойном процессе своего становления, т.е. для своего самопознания. Гете в глубокомысленно-шутливых словах дал понять, что для природы все ее попытки имеют смысл лишь постольку, поскольку она ждет художника, который встретил бы ее на полпути, угадал наконец ее лепет и высказал бы то, на что собственно направлены ее попытки.
Посмотри в зеркало. Затем проверни этот фарш обратно.
Потому что каждое из сказанных тобою слов полностью применимо только и только - к тебе.
("привожу интересную историю" + "Раз тут принято флудить" - если на то пошло, то это тебе следует удалиться, т.к. о флуде речи нет: если ты видишь флуд - то это твои личные проблемы (особенно проблемы твоего воспитания и дисциплины, "выведения породы", которой тебе явно не "хватает", молодой человек))
Научись нормально разговаривать. Потом уж - отвечай.
Хватит разводить флуд. Пиши релевантное и не противоречащее позднему периоду. (Цитаты из Nachlass - это не аргумент (в силу KGW IX), какой-нибудь переводчик текстов Ницше на английский к ним апеллирует в заметках, или комментаторы в NK, - это моветон, т.к. не доказывает (и не опровергает) установки выведенные в опубликованном материале (который имеет приоритет как, собственно, компиляция материала Nachlass): Nachlass только расширяет тематику (а для доказательства нужен графологический анализ и установление времени написаний текста, доступа к которым не имеет никто кроме соответствующих учёных).)
"Метафизические утешения" - это вообще не про Ницше. Про "ницшеанство", но не про Анти-Христа. Аскетизм и самоотрицание, - аналогично, не ницшевское. А форсирование аргумента - это просто бред.
>Шопенгауэр как воспитатель (1874)
Этот текст объясняется/описывается в Zarathustra’s Vorrede, 8 ("две башни" не обязательно были в Байройте, но были в одном из мест где был Ницше, он использовал их в связи с Байройтом и Вагнером: Ницше описал событие "Великий Полдень" текстом "Рихард Вагнер в Байройте", - и этого никто не понял (первая попытка "Заратустры" "выйти на рынок")).
При этом, "Заратустра" (т.е. die hohen Empfindung) понимается не как "auto-fiction", а как пересказ событий метафорами (это позволяет создать текст без привязи к конкретному времени (хронологии), т.е. модерну) и обет (так же, как вышестоящий текст был обетом для написания книг периода "new enlightenment" MA (I/II), WS, M, и FW):
Nicht die Stärke, sondern die Dauer der hohen Empfindung macht die hohen Menschen.
>Научись нормально разговаривать. Потом уж - отвечай.
Рил ты шизофреник
>если ты видишь флуд - то это твои личные проблемы
...
>не доказывает (и не опровергает) установки выведенные в опубликованном материале (который имеет приоритет как, собственно, компиляция материала Nachlass)
Ты думаешь, что я отстаиваю тезис, что Ницше на самом деле не учил о сверхчеловеке и не писал Заратустру и все будущие произведения? Или к чему ты это пишешь?
16 [53]
Чтобы видеть явление целиком, человеку требуются два глаза — любящий и ненавидящий.
Чтобы видеть явление целиком, человеку требуются два глаза — любящий и ненавидящий.
>Мораль для врачей.
>Не болеть.
>Поднебесный проведет переоценку ценностей, согласно которой каждому мужику надо по бабе.
Отто Айзеру во Франкфурт [Наумбург начало января 1880]
Мое существование — ужасное бремя, я бы давно отбросил его, если бы именно в этом состоянии страданий и почти абсолютного отречения мне не удавались поучительнейшие пробы и эксперименты в духовнонравственной сфере... Постоянная боль, по многу часов на дню ощущение полупарализованности (сродни какому-нибудь душевному заболеванию), когда речь дается мне с трудом; на смену приходят яростные приступы (последний — когда меня рвало три дня и три ночи; я жаждал смерти).
Я уже несколько раз надолго терял сознание. В Базеле со мной расстались прошлой весной.
Зрение со времени последнего обследования снова заметно ухудшилось.
[Середина января 1880]
У меня было 118 дней с тяжелыми приступами; легкие я не считал. Мог бы я описать Вам это постоянство, непрерывную боль и давление в голове, на глазах, и то параличеподобное общее ощущение от головы до кончиков пальцев ног!
>Философия Ницше не помогает даже гению
Большинство талантливых людей успешны (и просто счастливы), в любую эпоху, в современности и древности. Успешные люди не людоедствуют, часто склонны даже к чему-то околохристианскому. Фанбоями Ницше же (не считая подростков, которых тоже нужно проанализировать, почему подростки) очень часто становятся люди с какими-то большими жизненными проблемами ("Что меня не убивает, делает сильнее"), которым приходится преодолевать больше сопротивление внешнего мира, и просто тоже больные. "Преодолеватели". Кого преодолевал Гете?
Может даже — философия "Сальери", а не Моцарта?
Кому ты всё это пишешь?
NB. Изначальная дихотомия ("сексуация"): "Прометей" (Эсхил и др.) - это благородное (arya) и мужское, "первородный грех" (миф, книга Берешит и т.д.) - это иудейское/"еврейское" и женское.
(Соответственно Vorausgesetzt, dass die Wahrheit ein Weib ist ...)
"Новатор" и "ученик" в FW - это (в черновике) эзопова "басня": Заратустра (вероятно: "дионисова маска") и ученик. В конечном счёте, M и FW содержат то, что в Заратустре не упоминается (вероятно то, что происходит между главами (но скорее всего - до начала Заратустры), "между строк" и т.д.). Принцип написания этих трудов (и Заратустры): Ни слова о Дионисе! (Соответственно, в прозе, "ни слова о Заратустре!" (кроме окончания, - аналогично в JGB "ни слова о Дионисе!" (вероятно, JGB и есть те самые "диалоги на о. Наксос") вплоть до конца (и затем снова появляется Заратустра, вероятно, как вышеупомянутая маска Диониса ("брак" света (Аполлона) и тьмы (Диониса)))).)
(Соответственно Vorausgesetzt, dass die Wahrheit ein Weib ist ...)
"Новатор" и "ученик" в FW - это (в черновике) эзопова "басня": Заратустра (вероятно: "дионисова маска") и ученик. В конечном счёте, M и FW содержат то, что в Заратустре не упоминается (вероятно то, что происходит между главами (но скорее всего - до начала Заратустры), "между строк" и т.д.). Принцип написания этих трудов (и Заратустры): Ни слова о Дионисе! (Соответственно, в прозе, "ни слова о Заратустре!" (кроме окончания, - аналогично в JGB "ни слова о Дионисе!" (вероятно, JGB и есть те самые "диалоги на о. Наксос") вплоть до конца (и затем снова появляется Заратустра, вероятно, как вышеупомянутая маска Диониса ("брак" света (Аполлона) и тьмы (Диониса)))).)
A-54 (и далее до конца) - как критика морали рабов в пользу ["]морали["] господ (т.е. "the truthful" типа), вообще демонстрация противопоставления ["]морали["] господ морали рабов, начатая в MA, и суммированная в JGB-260 (также прояснение фразы "в некотором смысле нужно рабство", - т.е. по отношению к вопросам веры и знания (JGB-191; а не в смысле радикального насилия (также проблема ложной причинности (false causality), некорректного установления что "причина", а что "следствие"))).
В The Surface and the Abyss у P. Bornedal ещё более глубоко раскрывается этот вопрос (относительно философии Ницше), а "The Barren Epistemology of Jacques Derrida" рисует иную картину ницшевской философии, чем пост-модерновую: Ницше не есть философ сугубо нигилистического "метаанализа" (от которого остаётся "circulus vitiosus deus" и более ничто).
Владимиру Путину обязаны тем, что теперь последуют, должно быть, друг за другом два-три воинственных столетия, равных которым нет в истории, короче, тем, что мы вступили в классическую эпоху войны, ученой и в то же время народной войны в величайшем масштабе (средств, дарований, дисциплины), на которую грядущие тысячелетия будут с завистью и благоговением взирать, как на некий образец совершенства: ибо националистическое движение, из которого вырастает этот ореол вокруг войны, есть лишь противошок, вызванный Путиным, и без Путина не имело бы места.
Ему, стало быть, смогут некогда вменить в заслугу, что мужчина вновь стал в Европе господином над купцом и филистером; возможно, даже над «женщиной», которая была избалована христианством и мечтательным духом 20 столетия, а еще больше «современными идеями». Владимир Путин, видящий в современных идеях и непосредственно в самой цивилизации нечто вроде личного врага, проявил себя этой враждой как величайший продолжатель Ренессанса: он снова вынес на свет цельный обломок античного существа, решающий, пожалуй, обломок гранита.
Ему, стало быть, смогут некогда вменить в заслугу, что мужчина вновь стал в Европе господином над купцом и филистером; возможно, даже над «женщиной», которая была избалована христианством и мечтательным духом 20 столетия, а еще больше «современными идеями». Владимир Путин, видящий в современных идеях и непосредственно в самой цивилизации нечто вроде личного врага, проявил себя этой враждой как величайший продолжатель Ренессанса: он снова вынес на свет цельный обломок античного существа, решающий, пожалуй, обломок гранита.
>националистическое
>Ницше
>масоны
Идея, в целом хороша, но исполнение ужасное. Ницше и национализм - это как Ницше и театр. Т.е. не Ницше вовсе. (То же самое про "масонов", - Наполеон и Цезарь масонами не были, это всё идеи либо для слабомыслящих (т.е. подчиняющихся) либо для параноиков.)
NB. "Бог умер" -> политеизм и бесконечность (не только вечность; FW-374: "Наше новое бесконечное") -> "Дионис" как понятие "беспредельности"/бесконечности/infinity.
Если люблю я море и все, что родственно морю, особенно когда оно гневно противоречит мне [ср. с G. Grelet, ToSS]
...
– беспредельность [infinity] бушует вокруг, где-то там, вдалеке, призывно сияет пространство и время ...
Если некогда я простирал над собой тихое небо и на собственных крыльях стремился в свои небеса;
– если, играя, я плавал в глубинах света, и птица-мудрость прилетала к свободе моей;
– и говорила мне так: "Взгляни, нет ни верха, ни низа! Всюду взмывай, вверх ли. вниз ли, – ты легкий! Пой! Перестань говорить!
– разве все слова не для тех, кто тяжел? Не лгут ли они тому, кто легок? Пой! Перестань говорить!":
– о, как не стремиться мне со всей страстью к Вечности и к брачному кольцу колец – к Кольцу Возвращения!
Никогда еще не встречал я женщины, от которой желал бы детей, кроме той, что люблю я: ибо я люблю тебя, о Вечность!
Ибо я люблю тебя, о Вечность!
Соответственно - тема земли и моря: тема "немецкого" (недооценённости Гёте, афоризмы о нём в GD), окончания Фауста. (Проблема сравнительного анализа "Фауста" супротив "Заратустры". "Дионис" - не только "эллин", и не только "Анти-Христ", но и как понятие становящегося, незаконченного, бесконечного: всякий идеализм/"теология" есть нечто конечное (например, линейная модель времени, с началом и концом), которое мешает немцам "выйти за пределы" и "превзойти себя" (соответственно понятие "самопреодоления" как "выхода за свои пределы" - аналогично трансверсии фантазма (но это только аналогия)). (Христианство это законченность?С христианством не может быть развития? Вероятно, так, и тогда ясна проблема "национальная", и почему Ницше с ней боролся.))
... Когда мечи перекрещивались с мечами, подобно обагренным кровью змеям, тогда любили жизнь отцы наши; мирное солнце в мирном небе казалось им безжизненным и холодным, а долгий мир был позором для них.
Как вздыхали они, отцы наши, видя на стене блестящие, притупленные мечи! Подобно мечам этим, жаждали они войны. Ибо меч хочет упиваться кровью и сверкает от страстного желания."
Пока короли с жаром, увлеченно говорили о счастье отцов своих, Заратустрой овладело сильное желание посмеяться над пылом их, ибо было очевидно, что короли эти – с благородными, тонкими чертами лица – вполне миролюбивы. Однако же превозмог он себя.
Немецкое по мнению Гёте. — Невыносимы те люди, — и в них нельзя даже допустить чего бы то ни было хорошего, — которые, обладая свободной мыслею, не замечают, что у них нет свободы вкуса и духа. Как раз эта черта, по мнению Гёте, является по преимуществу немецкой. Мнение и пример Гёте указывают, что если немец хочет быть полезным, или хотя бы сносным для других наций, — то должен быть больше, чем немцем; они указывают и на то, в какую сторону должен немец направить свои усилия, чтобы превзойти себя и расширить свою личность.
... Гёте напоминал грека, изредка посещающего свою возлюбленную, в которой он готов был предполагать богиню и которую не умеет назвать настоящим именем. Близость природы и пластики заметна во всех его произведениях: черты этих носящихся перед ним фигур, которые он принимал, быть может, за превращение все той же богини, невольно и без его ведома становились чертами всех созданий его искусства. Без уклонений в область заблуждений он не был бы Гёте, не был бы единственным немецкий художником-писателем, который не устарел, — а не устарел он именно потому, что совсем не хотел быть немцем и писателем по призванию.
Если люблю я море и все, что родственно морю, особенно когда оно гневно противоречит мне [ср. с G. Grelet, ToSS]
...
– беспредельность [infinity] бушует вокруг, где-то там, вдалеке, призывно сияет пространство и время ...
Если некогда я простирал над собой тихое небо и на собственных крыльях стремился в свои небеса;
– если, играя, я плавал в глубинах света, и птица-мудрость прилетала к свободе моей;
– и говорила мне так: "Взгляни, нет ни верха, ни низа! Всюду взмывай, вверх ли. вниз ли, – ты легкий! Пой! Перестань говорить!
– разве все слова не для тех, кто тяжел? Не лгут ли они тому, кто легок? Пой! Перестань говорить!":
– о, как не стремиться мне со всей страстью к Вечности и к брачному кольцу колец – к Кольцу Возвращения!
Никогда еще не встречал я женщины, от которой желал бы детей, кроме той, что люблю я: ибо я люблю тебя, о Вечность!
Ибо я люблю тебя, о Вечность!
Соответственно - тема земли и моря: тема "немецкого" (недооценённости Гёте, афоризмы о нём в GD), окончания Фауста. (Проблема сравнительного анализа "Фауста" супротив "Заратустры". "Дионис" - не только "эллин", и не только "Анти-Христ", но и как понятие становящегося, незаконченного, бесконечного: всякий идеализм/"теология" есть нечто конечное (например, линейная модель времени, с началом и концом), которое мешает немцам "выйти за пределы" и "превзойти себя" (соответственно понятие "самопреодоления" как "выхода за свои пределы" - аналогично трансверсии фантазма (но это только аналогия)). (Христианство это законченность?С христианством не может быть развития? Вероятно, так, и тогда ясна проблема "национальная", и почему Ницше с ней боролся.))
... Когда мечи перекрещивались с мечами, подобно обагренным кровью змеям, тогда любили жизнь отцы наши; мирное солнце в мирном небе казалось им безжизненным и холодным, а долгий мир был позором для них.
Как вздыхали они, отцы наши, видя на стене блестящие, притупленные мечи! Подобно мечам этим, жаждали они войны. Ибо меч хочет упиваться кровью и сверкает от страстного желания."
Пока короли с жаром, увлеченно говорили о счастье отцов своих, Заратустрой овладело сильное желание посмеяться над пылом их, ибо было очевидно, что короли эти – с благородными, тонкими чертами лица – вполне миролюбивы. Однако же превозмог он себя.
Немецкое по мнению Гёте. — Невыносимы те люди, — и в них нельзя даже допустить чего бы то ни было хорошего, — которые, обладая свободной мыслею, не замечают, что у них нет свободы вкуса и духа. Как раз эта черта, по мнению Гёте, является по преимуществу немецкой. Мнение и пример Гёте указывают, что если немец хочет быть полезным, или хотя бы сносным для других наций, — то должен быть больше, чем немцем; они указывают и на то, в какую сторону должен немец направить свои усилия, чтобы превзойти себя и расширить свою личность.
... Гёте напоминал грека, изредка посещающего свою возлюбленную, в которой он готов был предполагать богиню и которую не умеет назвать настоящим именем. Близость природы и пластики заметна во всех его произведениях: черты этих носящихся перед ним фигур, которые он принимал, быть может, за превращение все той же богини, невольно и без его ведома становились чертами всех созданий его искусства. Без уклонений в область заблуждений он не был бы Гёте, не был бы единственным немецкий художником-писателем, который не устарел, — а не устарел он именно потому, что совсем не хотел быть немцем и писателем по призванию.
>море
И проговорив это, Заратустра печально и горько рассмеялся над самим собой. "Как! Заратустра! – сказал он. – Ты и морю собираешься петь песнь утешения?
О ты, любвеобильный глупец, опьяненный блаженством доверия! Но ты всегда был таким: с неизменной доверчивостью подходил ты ко всему ужасному.
Всех чудовищ хотелось тебе приласкать. Теплое дыхание, немного мягкой шерсти на лапах – и ты уже готов с любовью поманить его к себе.
Любовь – вот опасность одинокого, любовь ко всему, если только оно – живое! Поистине, достойны смеха моя глупость и скромность в любви!"
>цельный обломок античного существа, решающий, пожалуй, обломок гранита.
>Президент «никогда не стыдится ни в храм прийти, ни причаститься Святых Христовых Тайн», он пример доброго христианина, сказал патриарх.
>отношение Ницше к Вагнеру, который причастился
Тоже бред.
Ты глупый, ля-ля-ля-ля
Ты скучный, ля-ля-ля-ля
Зануда, ля-ля-ля-ля
Похрюкай, ля-ля-ля-ля.
https://www.youtube.com/watch?v=h2NybfmkYuM
Ля.
Если бы Ницше был христианином, он призывал бы людей не испытывать сострадания к дьяволу.
Wir sind uns unbekannt, wir Erkennenden, wir selbst uns selbst: das hat seinen guten Grund.
Все, что выходит на поверхность в аполлоновской части греческой трагедии, в диалоге, имеет простой, прозрачный, прекрасный вид. В этом смысле диалог есть отображение типа эллина, природа которого открывается в пляске, ибо в пляске наивысшая сила лишь потенциальна, а обнаруживается в гибкости и богатстве движений. Поэтому речь софокловских героев и поражает нас своей аполлоновской определенностью и ясностью, так что нам кажется, что мы сразу проникаем в сокровеннейшую сущность их характеров и при этом несколько удивлены, что дорога к этой сущности так коротка...
... Mein Leid und mein Mitleiden — was liegt daran!
Диссонанс двух аккордов.
Женщины хотят служить и в этом находят свое счастье; свободный же ум не хочет, чтобы ему служили, и в этом находит свое счастье.
Все, что выходит на поверхность в аполлоновской части греческой трагедии, в диалоге, имеет простой, прозрачный, прекрасный вид. В этом смысле диалог есть отображение типа эллина, природа которого открывается в пляске, ибо в пляске наивысшая сила лишь потенциальна, а обнаруживается в гибкости и богатстве движений. Поэтому речь софокловских героев и поражает нас своей аполлоновской определенностью и ясностью, так что нам кажется, что мы сразу проникаем в сокровеннейшую сущность их характеров и при этом несколько удивлены, что дорога к этой сущности так коротка...
... Mein Leid und mein Mitleiden — was liegt daran!
Диссонанс двух аккордов.
Женщины хотят служить и в этом находят свое счастье; свободный же ум не хочет, чтобы ему служили, и в этом находит свое счастье.
>Как Ницше проапргейдил Шопенгауэра:
>Цитаты Шопенгауэр как воспитатель (1874)
>Выписки 1875-1877, в которых аналогичные тезисы и проблемы
— Цель человечества — измерить ценность жизни [и/или: "и определить, почему она существует" / "самопознание природы"]
— Философ есть тот, кто "выскажет суждение о ценности жизни" / философ "судья жизни" / "определить, имеет ли бытие вообще ценность"
В работе Шопенгауэр как воспитатель есть место "нерасшифрованный намек" — "суждение о жизни Эмпедокла" (это суждение "времен великой жизни" греков, тогда как наше время это время незнания великой жизни) и говорится что Шопенгауэр повторил ответ Эмпедокла. Этот ответ вероятно есть "духовное самоубийство", Ницше много упоминает Эмпедокла в то время в этом контексте. Это любопытно, но в данном случае к теме не относится (это не ответ Ницше)
— "Слишком серьезные ставки в игре жизни и становления" / "доверие к жизни исчезло, сама жизнь стала проблемой"»
— "Истязайте человека 1000 лет" / Сбой в природе / "единственный скачок природы"
— Очевидный "Пра-сверхчеловек" (содействовать созиданию философа, художника и святого", миллион раз эти "философ, художник и святой")
Сочинение «Вагнер в Байройте» есть видение моего будущего; напротив, в «Шопенгауэра как воспитателя» вписана моя сокровенная история, моё становление. И прежде всего — мой обет!.. То, чем я сегодня являюсь и где я сегодня нахожусь, — на такой высоте, где я говорю уже не словами, а молниями, — о, как далёк я был тогда ещё от этого! — Но я видел землю — я ни на одно мгновение не обманулся в пути, в море, в опасности — и в успехе! Великий покой, царящий в этом обещании, этот счастливый взгляд в будущее, которое не должно остаться только обетованием! — Здесь каждое слово пережито, глубоко, интимно; нет недостатка и в очень болезненных вещах, есть слова прямо-таки кровоточащие. Но ветер великой свободы проносится надо всем; даже ранение не оказывается здесь возражением. — О том, как я понимаю философа — как страшный взрывчатый материал, угрожающий всему вокруг, — как отделяю я своё понятие философа на целые мили от такого понятия о нём, которое включает в себя даже какого-нибудь Канта, не говоря уже об академических «жвачных животных» и прочих профессорах философии: на этот счёт моё сочинение даёт бесценный урок, даже если учесть, что в сущности речь здесь идёт не о «Шопенгауэре как воспитателе», но о его противоположности — «Ницше как воспитателе». (Ecce Homo)
>суждение о жизни Эмпедокла
Во время чтения рекомендую прослушивать эту дабстеп-композицию (или посмотреть фильм Письма мертвого человека) https://www.youtube.com/watch?v=ymqP1fVEO3A
>дабстеп
Веселая наука 1887 (5 книга)
Шопенгауэр, как философ, был первым сознавшимся и непреклонным атеистом, какой только был у нас, немцев: его вражда к Гегелю имела здесь свою скрытую причину. Небожественность бытия считалась им чем-то данным, непосредственным, непререкаемым; он всякий раз терял свою рассудительность философа и впадал в гнев, когда замечал в ком-либо колебания и изворотливость в этом пункте. Здесь лежит вся его правдивость: безусловно честный атеизм оказывается как раз предпосылкой его постановки проблемы, как некая окончательно и тяжко достигнутая победа европейской совести, как чреватый последствиями акт двухтысячелетнего приучения к истине, которая в завершение запрещает себе ложь в вере в Бога… Очевидно, что, собственно, одержало победу над христианским Богом: сама христианская мораль, все с большей строгостью принимаемое понятие правдивости, утонченность исповедников христианской совести, переведенная и сублимированная в научную совесть, в интеллектуальную чистоплотность любой ценой.
Рассматривать природу, как если бы она была доказательством Божьего блага и попечения; интерпретировать историю к чести божественного разума, как вечное свидетельство нравственного миропорядка и нравственных конечных целей; толковать собственные переживания, как их достаточно долгое время толковали набожные люди, словно бы всякое стечение обстоятельств, всякий намек, все было измышлено и послано ради спасения души: со всем этим отныне покончено, против этого восстала совесть, это кажется всякой более утонченной совести неприличным, бесчестным, ложью, феминизмом, слабостью, трусостью, — с этой строгостью, и с чем бы еще ни было, мы добрые европейцы и наследники продолжительнейшего и отважнейшего самопреодоления Европы.
Отталкивая от себя таким образом христианскую интерпретацию и осуждая ее «смысл» как фабрикацию фальшивых монет, мы тотчас же со страшной силой сталкиваемся с шопенгауэровским вопросом: имеет ли существование вообще смысл? — вопрос, который нуждается в двух-трех столетиях, чтобы быть полностью и во всей глубине услышанным. То, что Шопенгауэр ответил на этот вопрос сам, было — мне простят это — чем-то скороспелым, юношеским, неким примирением, остановкой и погрязанием в христианско-аскетических моральных перспективах, которым вместе с верой в Бога была заказана вера вообще… Но он поставил вопрос — как добрый европеец, повторяю, а не как немец [...]
Ни Банзен, ни Майнлендер, ни даже Эдуард фон Гартман не дают никакой сколько-нибудь надежной возможности для ответа на вопрос, был ли пессимизм Шопенгауэра, его объятый ужасом взгляд на обезбоженный, глупый, слепой, свихнувшийся и подозрительный мир, его честный ужас… не только исключительным случаем среди немцев, но и немецким событием: тогда как все стоящее на переднем плане, наша храбрая политика, наша веселая патриотщина, которая довольно решительно рассматривает все вещи с точки зрения одного мало философского принципа («Deutschland, Deutschland uber alles»), стало быть, sub specie speciei, именно немецкой speciei, все это с великой отчетливостью свидетельствует о противоположном. Нет! Нынешние немцы вовсе не пессимисты! И Шопенгауэр был пессимистом, повторяю снова, как добрый европеец, а не как немец.
39[15] 1885
Не пессимизм (форма гедонизма) есть великая опасность, не соизмерение удовольствия и неудовольствия, не то, что человеческая жизнь несет с собой, вероятно, избыток неприятных чувств, — а бессмысленность всего происходящего! Моральное объяснение мира устарело вместе с объяснением религиозным; правда, они этого не знают, эти поверхностные! Они инстинктивно, по мере убывания своего благочестия, зубами держатся за моральные оценки. Атеист Шопенгауэр подверг проклятию того, кто разоблачает мир моральной значимости. В Англии пытаются сплотить мораль и физику, а господин фон Гартман соединяет мораль с неразумием бытия. Но самый большой страх вызывает то, что мир не имеет больше смысла.
("Новое исходное ощущение: наша окончательная бренность" 1881)
(Прорицатель (Иезекииль) -> Страшный сон без интерпретации -> ..."Ночной Ницше"?)
... сочинения Демокрита, которого древние ценили наравне с Платоном и который превосходит его гениальной прозой.
В своём рвении они, конечно же, указывали на то, как много греки могли найти и познать на Востоке и как много они действительно оттуда почерпнули. Это было поистине странное зрелище, когда они свели вместе предполагаемых учителей с Востока и возможных учеников из Греции, поместив Зороастра рядом с Гераклитом, индийцев рядом с элеатами, египтян рядом с Эмпедоклом, или даже Анаксагора среди иудеев, а Пифагора среди китайцев. О деталях мало говорили; но нас устраивала сама идея, если только нас не обременяло заключение, что философия была просто импортирована в Грецию, а не выросла на естественной, местной почве, и что, будучи чем-то чуждым, она, скорее всего, погубила греков, чем помогла им. Нет ничего глупее, чем утверждать, что греки получили автохтонное образование; скорее, они впитали всё образование, существовавшее у других народов; они достигли всего этого именно потому, что умели метать копьё там, где его оставил другой народ.
Ты опять не следуешь моему совету прочесть его ранние произведения, рассчитанные на академическую публику, и занимаешься "черри-пикингом" ради сугубо личной проблемы. (Если что, в записях Ницше очень неплохо древних анализирует ("для себя") и даже весьма интересно для сугубо академического, честного, анализа.)
Эмпедокл по мнению раннего Ницше (и вряд ли мнение позднего относительно него поменялось) - это своего рода греческий "Египет" (я просто напомню, что в Египте "философы" ("книжники") находились в подчинённом положении относительно фараона, истину и философию выводил как раз фараон (это есть нюанс их системы, т.к. фараон содержит "все души")... и в конечном счёте Египет завоевали "ученики"/"потомки" Зороастра (т.е. Персия)). Учитывая, что в публичных заявлениях Эмпедокл не упоминается (а только вроде бы в письмах (или записях) он "друг"), то Гераклит > Эмпедокл (хотя часто "Эмпедокл и Гераклит" упоминаются, в ранних произведениях, рядом; вдобавок Гераклит больше "статусом", выверенностью, связан со всеми предыдущими, и ранний Платон, по мнению Ницше, - это как раз и есть Гераклит, что, как говорится, "ни на есть", а стоики упоминаются как превратившие учение Гераклита в пошлость (при этом вопрос, откуда Ницше брал знания о Гераклите, конечно, академический, но насколько я помню, академия считает что это было взято из чтения Аристотеля, т.е. мнения Аристотеля о Гераклите)).
Это
>философ, художник и святой
противоречит выводам Ницше о "supreme power" и тезисе о "Дионис как законодатель" (т.е. о типах завоевателя и lawgiver). Вдобавок твоё рвение к "святым" опровергается девятой главой из "Рождения Трагедии", где святой-дионисическо-аполлонический Эдип (пассивный = святой!) противопоставлен святотатствующему-аполлонически-дионисическому Прометею (активный = познающий/философ).
В итоге твои тезисы не бьются банально с периодом когда Ницше не кормили плохими лекарствами (пошло, но необходимо для "затыкания ртов" конкретному подмножеству возражающих), и когда он был полностью работоспособен и не писал никаких "Заратустр" ("Прометей" это "маска" Диониса, "несущего дар", как Заратустра в начале трагедии, при этом Дионис уже находится в конфликте с иудаизмом и книгой Берешит (прямо в тексте РТ и написано, про "евреев"), а т.к. иудаизм за пределом забвения содержит Египет (согласно современным знаниям; хотя бы согласно факту "исхода"), то Дионис в конфликте с Египтом, следовательно, с Эмпедоклом).
Аргумент к "истязайте человека" это предварительные суждения, изменившиеся впоследствии (1000 лет как ты привязал к этому, - я не понял), и могущие быть отрицаемы ввиду третьего рассмотрения "К генеалогии морали" как аскетический идеал. То есть эти слова нельзя возводить в идеал. "Сверхчеловек" если и возникает, то только благодаря и через человека (как бы "сквозь", т.е. в результате усиления человеческого типа, а не разрушения: более подробно все эти тезисы Ницше освещает в "Сумерках Идолов [Истин]", например, где он выделяет Фукидида как более значимого и затем описывает греков как "необходимым образом сильных").
Аргумент к "счастливые люди христиане" тоже не внятный, т.к. есть счастливые люди злые нехристиане, и есть Ближний Восток, где нет христианства. Т.е. это объяснение "дыр" в суждении за счёт теологии/религии - считай, 19 век (начало), и вовсе не наука.
Проблема Бога и науки не в том, что "Христос плохой", а в том, что люди начинают объяснять Богом вообще все дыры в суждениях и перестают заниматься наукой. Верующий/"святой" учёный, в этом понимании, и тем более философ, - это просто катастрофа. Он не будет заниматься изысканиями (т.е. "Alles, was das Gefühl der Macht, den Willen zur Macht, die Macht selbst im Menschen erhöht."). Он будет апеллировать и сводить всё к Господу. И если брать эту позицию как верующий, то это даже богохульство. Бог - это не затычка для дыр в суждениях.
Твоя проблема что ты из Ницше лепишь идеализм. Это заведомо бессмысленная в академическом смысле затея, т.к. это может сделать каждый первокурсник.
И ты не ответил на мой главный вопрос: кому ты это всё пишешь? (Или это не ты меня "шизофреником" назвал? Я уже запутался, ну неудивительно. В любом случае, зачем ты направляешь своё исследование именно в эту сторону? (Можешь не писать ответ.))
>суждение о жизни Эмпедокла
Пруфы что это не «какой-то прыжок в вулкан, чтобы сказать "еще раз"» (это был бы "анахронизм"; да и между прочим я бы больше доверял официальному дневному Ницше, если бы он реально верил в вечное возвращение и применил "мораль для врачей", не сидел бы в кресле пеньком 10 лет, а нашел бы в Альпах какой-нибудь вулкан. Пауль Рее, кстати... Вот кто был трушным рееалистом а не позером!!! И может Делез еще. Оба болваны)
>тексты
>Страшный сон без интерпретации
Твоё сведение к пессимистическому "акселерационизму" (я угадал?) ошибочен, т.к. конец Za-IV, Das Nachtwandler-Lied внезапно очень платоничен (если это не платонизм, то я даже не знаю что это может быть, - больше вариантов нет) и объявляет что Lust > Weh, т.к. Weh хочет "сгинь, Weh" (т.е. "сгинь, Я"!), а Lust хочет себя (формула себялюбия, т.е. главы "трёх зол"), во "веки вечные" (и Von der Erlösung - это логический ответ сразу на проблему "гробов", который повторяется в Das Nachtwandler-Lied (очевидным образом)).
>какой-то прыжок в вулкан
Это вообще Гёльдерлин, а не исторический Эмпедокл (или слухи).
>если бы он реально верил в вечное возвращение и применил "мораль для врачей", не сидел бы в кресле пеньком 10 лет, а нашел бы в Альпах какой-нибудь вулкан
Он это и сделал - написал A и EH (а затем его сестра вырезала все угрозы правителям и "объявления войны", т.е. его жест души не пропустила такая вот canaille-цензура, пред-нацистская, между прочим). Практически в соответствии с окончанием Za-IV (т.е. не прыжок в вулкан, а то, что символически описано в Za-IV и в дифирамбах Дионису).
>кому ты это всё пишешь?
->
Чел я создал все 5 ницше-тредов, ты создал 0. Создай свой тред и пиши в нем свои мысли, и воспринимай тех кто будет писать в твоем треде как "обращающихся к тебе".
Мог бы еще предложить тебе реальный блог создать или телеграм канал, но ты этого не делаешь скорее всего потому что понимаешь что их никто не будет читать
>зачем ты направляешь своё исследование именно в эту сторону
Ты бля даже не понимаешь что я пишу, я в свою очередь не понимаю что пишешь ты, можешь считать что это обычное дело (а не что то что ты пишешь неинтеллигибельно)
>Прорицатель (Иезекииль)
Согласно стенфордскому изданию (т.е. это мнение тех самых школяров) это не "Иезекииль", а Шопенгауэр:
Я понимаю что тебе Ницше не нужен, а нужен какой-нибудь тред христианства из /re или тред по Соловьёву (возможно Фёдорову), Розанову и прочим. Зачем ты к ним лепишь Ницше (который выше на голову всех этих), мне решительно не ясно. Цитаты что ты приводишь - это просто выборка под твоё, а не Ницше, желание (чтобы вот так выставить его "аскетом", т.е. сделать типичную интерпретацию уровня "затычка дыры в суждении Богом", а не объяснить что-то по сути).
Ну да ладно, что я распинаюсь. Хочешь сделать из Ницше Распятого - твоё право. Только кто это будет читать?..
>я угадал?
Нет, я пока что свожу только к тому, что Ницше сделал поворот не туда. Куда он должен был его сделать — это то, чем должны заниматься философы сегодня, ну некоторые из них и занимаются (я правда их имен не знаю)
>конец Za-IV, Das Nachtwandler-Lied внезапно очень платоничен
Помню как в древних тредах искал у Ницше упоминания неоплатонизма и адвайта веданту (тогда еще не знал, что Ницше дружил блин с самим Дойсеном).
И кстати вот это как раз довольно "пошлая" версия ницшеанства, "массовая". Что он просто возвращатель какого-то (нео)языческого благостно-арийского мировоззрения, в таком виде Ницше отлично сочетается даже с традиционализмом. Но Ницше глубже и чем традиционалисты, и чем неоплатоники, и чем Платон. Потому что Платон — религиозная фигура.
«Оставь меня, глупый, бестолковый, глухой день! Разве полночь не светлее?»
«самые непознанные, самые сильные, души полночи, которые светлее и глубже всякого дня»
«О день, тяжёлой поступью идёшь ты за мной? Ты наощупь ищешь моё счастье? Для тебя я богата, одинока, для тебя я клад и сокровищница?
О мир, ты желаешь меня? Я по-твоему мирская? Я по-твоему духовная? Я по-твоему божественная? Но, день и мир, вы слишком неуклюжи,
— вам нужны более ловкие руки, чтобы схватить более глубокое счастье, более глубокое несчастье, хватайтесь за какого-нибудь Бога, но не за меня:
— моё несчастье, моё счастье глубоки, ты, дивный день, но я всё же не Бог...»
Если будешь отвечать что-то разумное и без оскорблений и избытка психоанализирующих "тыканий" — могу отвечать.
>Цитаты что ты приводишь
в «Шопенгауэра как воспитателя» вписана моя сокровенная история, моё становление... на этот счёт моё сочинение даёт бесценный урок, даже если учесть, что в сущности речь здесь идёт не о «Шопенгауэре как воспитателе», но о его противоположности — «Ницше как воспитателе»
>выставить его "аскетом"
«Я достаточно привел цитат, чтобы показать, что помешанным на аскетизме был Ницше, а не я, начиная с юных лет и до самого последнего разумного года»
— «О том, как я понимаю философа — как страшный взрывчатый материал, угрожающий всему вокруг, — как отделяю я своё понятие философа (про "Шопенгауэр как воспитатель")» (Ecce Homo)
— «Не подлежит никакому сомнению, что покуда на земле есть философы и всюду, где только их ни было (от Индии до Англии, если брать крайние полюсы философской одаренности), налицо... чисто философская предвзятость и задушевность по отношению ко всему аскетическому идеалу — на сей счет не должно быть никаких иллюзий» (К генеалогии морали)
Иезекииль
Скорее всего, эти школяры не читали внимательно Екклезиаста или читали в 16 лет в переводе как художественную литературу. Склонен подозревать первое, потому что современные сколяры больше любят фильмы Марвел, чем подобное
(хотя блин вообще-то в том же месте где ты читал по-моему упоминается и Екклезиаст)
>«Всё пусто, всё равно, всё уже было!»
9 Что было — то и будет,
что случалось — то и случится,
и нет ничего нового под солнцем.
10 Порой говорят:
«Это новое, погляди!»
Но и это уже бывало
в прошедших веках.
14 Я видел все дела, какие творятся под солнцем, и все — пустое, все — погоня за ветром.
18 И сказал я себе: а что до людей, то Бог испытывает их, чтобы показать им, что сами по себе они — лишь скот.
19 Одна участь ждет людей и животных: умирают и те и другие, и дыхание у тех и других одно, и ничем человек не лучше животных, ибо все — пустое.
20 Все уходит туда же: из пыли земной все явилось и все возвращается в пыль.
Крайне сомнительно, что можно доказать что это конкретно Екклезиаст (скорее что Шопенгауэр; если бы я был нейробиолог-философом, я бы банально сказал что у тебя не было другого опыта переживаний такого, кроме как от Екклезиаста и пр.).
Если говорить о гуманитарном знании, то Ницше очень импонировал (когда он не был категорическим анти-христианином) Экхарт (и др.), т.е. теология славы. Но Ницше категорически отвергает теологию креста (Лютер и др.).
Да, и ещё в PTAG он описывает совсем другую картину философа и описывает почему у "нас" (не-древних) такого нет. Поэтому надо понимать, в контексте чего были сказаны эти слова (и какая логика из них следует).
Вдобавок в А-57 окончательно формулируется отношение философов, королей и остальных, на примере законов Ману. Из которого ясно что "стандартный" аскет - это вообще не про философов ("это не мир нужен Гераклиту, а Гераклит - миру" (и Гераклиту совершенно равнодушно, нужен ли он миру, или нет, - это из ранних произведений)).
В конечном счёте этот спор относится только и только к "философам" (т.е. даже не свободным умам, и даже не к Ницше ("я философ? но что это меняет? [какая разница?]"), и даже больше: как философ захочет (а не Ницше) - так и должно быть, в согласованности с естественным порядком вещей - вот эта последняя апелляция к природе в А-57 и есть решающая, и завершающая тезис).
Я тебе разумное уже ответил, даже с избытком. Что я привёл - относится не к этому, ты снова мимо. И я не согласен что "Ницше не туда повернул" - это вообще сплошное протаскивание "тени Бога" в аргумент и моральная позиция. Очевидно, что Ницше повернул туда, куда и должно было ("естественно") именно ему пойти. Что тебе это явление не поддалось интерпретации - это тоже должное, т.е. естественный порядок вещей.
Ницше должен быть прочитан как он есть, без всяких "должно быть иначе". Вероисповеданий он не предлагает (Ницше не святой, и не "моральное чудовище"). Основной "базис" его тезисов был им самим запечатлён в GD, DD, EH, и A (с учётом всех отсылок из этих произведений к более ранним и т.д. по цепочке).
Я даже так скажу: никак иначе у Ницше не могла жизнь сложиться, т.к. для этого нужен был научный (и возможно психоаналитический) потенциал чтобы оградить его тело от повреждений (и "размягчения мозга"). Этих вещей в религиях, моралях, прочих метафизиках - нет напрочь. Следовательно, всё, что Ницше критикует и отрицает, - есть вред.
Вот и весь его сугубо личный опыт, "экзистенциальный". "Per se". И никакие морали тут помочь не способны. Только имморали, только Macht. Следовательно... содержание A-2 - и "der Rest folgt Daraus".
Вот и весь его сугубо личный опыт, "экзистенциальный". "Per se". И никакие морали тут помочь не способны. Только имморали, только Macht. Следовательно... содержание A-2 - и "der Rest folgt Daraus".
Плюс ещё в дискуссии было утеряно противопоставление Диониса орфическому учению (т.е. что христианство это вообще производная от орфического и ещё от шумеро-аккадского, очень много заимствует из древности), а не только египетскому.
Ключевой принцип: amor fati.
Ключевой принцип: amor fati.
>Платон — религиозная фигура
Спорный тезис. A-23, если читать мнение Ницше, тоже этот заход отрицает (дополнительно в пользу браминов, и буддизма).
Современные исследования Платона сводят его "вообще" к "проблематизациям" (и не нуждаются в вере, если это правдивые исследования (тщательно следующие методам/правилам)).
Для меня это были ступени, я поднялся выше их, для этого мне нужно было по ним пройти. А они-то воображали, будто я хотел усесться на них отдыхать…
В целом, нет никакой ситуации, где оказалось бы, что Ницше призывает к мироотрицанию (это противоречит FW-346). Как средству (FW-380) выхода за пределы стандартов "разума" ("анти-обмирщению") - да, но не затворению в рессентименте по отношению к миру (или, скажем, к "отцам и дедам", т.е. к "гробам").
Аналогично его позиция "независимости", которую он подчёркивает как "самая независимая книга", как тезис "свободный ум" и в JGB-29 и JGB-41 (как минимум, свободы от священника, врача, юриста, учителя и пр.) отдельно как необходимых предпосылок к A-2. Т.е. "Анти-Христ" предназначается не всем, либо некоторым, либо к тем, кто поняли Заратустру (и то "ими могут быть").
Итого каждый период его философии может быть предназначен отдельно для разных людей которые находятся на разных "ступенях", и "Анти-Христ" - это финальная из всех его книг, и, очевидно (согласно GD, "Вникнем же наконец в то, какая наивность вообще говорить ...", "Вместе с истинным миром мы упразднили также и кажущийся!", "В чем может заключаться наше учение? ...", и EH, "Выслушайте меня! Ибо я такой-то и такой-то. Прежде всего не смешивайте меня с другими!"), самая независимая (подобно EH, "Анти-Христ" является заключение диады EH-A, как это было по отношению Za-IV к Za и ZGM к JGB).
[понимая, что счастье - это всего лишь [моральная] категория (JGB-225)]
— Мое страдание и сострадание мое – что мне до этого! Разве к счастью стремлюсь я? Я стремлюсь к делу своему!
В целом, нет никакой ситуации, где оказалось бы, что Ницше призывает к мироотрицанию (это противоречит FW-346). Как средству (FW-380) выхода за пределы стандартов "разума" ("анти-обмирщению") - да, но не затворению в рессентименте по отношению к миру (или, скажем, к "отцам и дедам", т.е. к "гробам").
Аналогично его позиция "независимости", которую он подчёркивает как "самая независимая книга", как тезис "свободный ум" и в JGB-29 и JGB-41 (как минимум, свободы от священника, врача, юриста, учителя и пр.) отдельно как необходимых предпосылок к A-2. Т.е. "Анти-Христ" предназначается не всем, либо некоторым, либо к тем, кто поняли Заратустру (и то "ими могут быть").
Итого каждый период его философии может быть предназначен отдельно для разных людей которые находятся на разных "ступенях", и "Анти-Христ" - это финальная из всех его книг, и, очевидно (согласно GD, "Вникнем же наконец в то, какая наивность вообще говорить ...", "Вместе с истинным миром мы упразднили также и кажущийся!", "В чем может заключаться наше учение? ...", и EH, "Выслушайте меня! Ибо я такой-то и такой-то. Прежде всего не смешивайте меня с другими!"), самая независимая (подобно EH, "Анти-Христ" является заключение диады EH-A, как это было по отношению Za-IV к Za и ZGM к JGB).
[понимая, что счастье - это всего лишь [моральная] категория (JGB-225)]
— Мое страдание и сострадание мое – что мне до этого! Разве к счастью стремлюсь я? Я стремлюсь к делу своему!
... например можно свободным образом изменять правила используемых грамматик и выдумывать языки ограниченные истинностными правилами (не во всех точках) руководствуясь критериями A-2 (или некоторыми из них), но это уже "не для длинных ушей" ("не каждое слово подобает всякому рылу", "это тонкие, далекие вещи: их не смеют попирать овцы копытами своими!") сказано. Следовательно: либо "creators", либо "higher men", либо "people of knowledge", либо некоторым.
Der Wille zur Macht.
Die Personen des Thucydides reden in Sentenzen des Thukydides: sie haben, nach seinem Begriff, den höchstmöglichen Grad von Vernunft, um ihre Sache durchzuführen. Da entdeckte ich den Griechen (manche Worte aus Plato dazu)
Die Personen des Thucydides reden in Sentenzen des Thukydides: sie haben, nach seinem Begriff, den höchstmöglichen Grad von Vernunft, um ihre Sache durchzuführen. Da entdeckte ich den Griechen (manche Worte aus Plato dazu)
Только из области чувств и истекает всякая достоверность, всякая чистая совесть, всякая очевидность истины.
Происхождение нашего понятия “познание”.
Я беру это объяснение с улицы; я слышал, как кто-то из народа говорил: “Он меня опознал”, - я спросил себя при этом: что, собственно, понимает народ под познанием? Чего он хочет, когда он хочет “познания”? Ничего иного, кроме того, чтобы свести нечто чужое к чему-то знакомому. А мы, философы, - разве мы понимаем под познанием нечто большее? Знакомое – значит: все, к чему мы привыкли, так что и не удивляемся больше этому, - наша повседневность, какое-нибудь правило, в котором мы застреваем, все и вся, в чем мы чувствуем себя как дома, - как? разве наша потребность в познании не есть именно эта потребность в знакомом? воля – среди всего чужого, непривычного, сомнительного обнаружить нечто такое, что не беспокоит нас больше? Не должно ли это быть источником страха – то, что велит нам познавать? Не должно ли ликование познающего быть ликованием как раз по случаю вновь обретенного чувства уверенности? Этот философ воображал, что он “познал” мир, когда свел его к “идее”: ах, разве это случилось не потому, что ему была так знакома, так привычна “идея”? что он так мало уже страшился “идеи”? – О, это довольство познающих! по нему пусть и судят об их принципах и решениях мировой загадки! Если они вновь найдут в вещах, под вещами, за вещами нечто такое, что нам, к сожалению, весьма знакомо, например нашу таблицу умножения, или нашу логику, или нашу волю и влечение, - радости их нет конца! Ибо “то, что опознано, - познано” – в этом они единодушны. Даже наиболее осторожные среди них полагают, что, по крайней мере, знакомое легче познать, чем чужое; к примеру, метьодически предписывается исходить из “внутреннего мира”, из “фактов сознания”, так как они представляют более знакомый нам мир! Заблуждение заблуждений! Знакомое есть привычное, а привычное труднее всего “познавать”, т.е. видеть в нем проблему, т.е. видеть его чужим, отдаленным, “вне нас самих”… Великая уверенность естественных наук по сравнению с психологией и критикой основ сознания – неестественными науками, как почти что можно было бы сказать, - покоится именно на том, что они берут чужое как объект: между тем желание принимать за объект вообще нечужое есть едва ли не полное противоречий и бессмысленное занятие…
Сократ/Платон: "не знаю" (Χίμαιρα-объект, т.е. "нечужое" (частный случай: чувство "ничто" (отсутствие чувства и т.д., вплоть до логики высказывания))) служит содержанием познания ("я знаю, что я ничего не знаю"). "Бог" возникает только тогда, когда что-то является недоказуемым: credo, quia absurdum. В корне нарушается сам принцип доказательства: что-то считается доказанным, когда для существования объекта нет никаких доказательств (т.е. отвергается свидетельство чувств: "ловушка" Парменида: что чувствуемо, то не есть form/идея (идея есть результат отрицания, а не утверждения)). Противоречие фундаментальное, орфическо-элевсинское: "Нет" служит принципом суждения: объект есть только то, чего в нём нет. Отвергается вся эмпирия, весь опыт, и весь praxis, как следствие - вся наука. В мышление в самом корне закладывается непоправимый "инстинкт" само-отрицания: жизни говорится "Нет" ("Да" если и говорится, то только идеальному). (Противный (имманентный) принцип: греко-римский (Гераклит): чувства и есть доказательство (мысль есть Kraft; мысль и чувства - это одно и то же).)
[против идеала "познающего", как его видели Платон или Аристотель (также: A-8): "вечное возвращение" (Za-III) как замена тезиса о forms/идеях]
Я хочу раз навсегда не знать многого. – Мудрость полагает границы также и познанию.
"Ницше повернул не туда" и "современные философы должны думать" означает «Опровергнут бог, но не дьявол»
Человечество
1) не приняло религию вечного возвращения (даже в "религии ницше" 20 в. мало этой идее соответствуют),
2) не очень-то думает о строительстве сверхчеловека (а если думает — то все думают разного, некоторые прямо не согласны с "ценностями" Ницше, а те которые согласны не оставлены с достаточным количеством информации; поэтому можно сказать просто "сверхчеловека Ницше не существует"),
3) воля к власти или не означает вообще ничего (не имеет практических следствий за исключением "поиска неочевидной воли к власти в мотивах людей", что скорее какая-то анти-волевая тенденция, это делают чтобы "поймать"), или означает то, что большинство людей не принимает. Большинство людей не хотят жить так, чтобы "стремиться к мощи", особенно люди творческие и всякие ученые и т.д., больше кабанчики всякие и политики и например инфлюенсеры
4) "рост жизни" и "падение жизни" — тоже очень проблемно по примерно уже указанным причинам. Сама фигура Ницше отличалась ростом жизни или нет? Может его типу людей вообще не стоило преодолевать порог детства в принципе?..
С чем большинство согласно это лишь — "Бог умер" и на человечество опустились сумерки нигилизма. Что означает «Опровергнут бог, но не дьявол», и «никакой цели нет; нет никакого ответа на вопрос: "зачем?"» («Если имеешь своё "почему" жизни, то поладишь почти со всяким "как". — Человек не стремится к счастью; к нему стремится только англичанин»)
---
На сложившуюся ситуацию твой ответ — это "мы просто недостаточно поняли Ницше, нужно разъяснять и пропагандировать его идеи, и тогда мы заживем (с верой в вечное возвращение, крутыми властителями земли и т.д.)", — так?
*Под большинством тут может пониматься вообще что угодно, кроме "группа ницшеанцев" (да таких и групп толком нет), которых очень мало в любой релевантной соц. группе, хоть "сильные мира сего", хоть "любые талантливые люди", хоть "офицеры" или "евреи", хоть просто сообщество философов, хоть немцы. А французы в 20 веке в основном пытались совмещать его например с маоизмом... (или там маркизом де садом)
Ницше мечтал о возникновении политической силы (партии жизни), основанной на его идеях. Самое близкое к этому — нацисты. Что-то восприняли коммунисты и например либертарианцы. Вот среди этих групп всем поплевать на "вечное возвращение" и (за исключением может только либертарианцев) никто не хочет принцельно растить свою волю к власти, и не могут четко сказать кто такой сверхчеловек и что с ним делать.
Даже если брать либертарианцев, они тоже не принимают безоговорочно все перечисленные пункты, а часто не принимают ни одного (их ницшеанство благополучно существует без вечного возвращения, сверхчеловека, о "воле к власти" всерьез никто не говорит когда есть научные термины биологические, и роста/падения "жизни"), они и все прочие пожалуй только еще "рессентимент" заимствуют, вот тоже скорее чисто критическое понятие, а не позитивное (с чем надо бороться, а не за)
>meanwhile
>me.jpg
>Опровергнут бог, но не дьявол
«Мы, одним словом, — и пусть это будет нашим честным словом! — добрые европейцы, наследники Европы, богатые, перегруженные, но и обремененные чрезмерным долгом наследники тысячелетий европейского духа: как таковые, мы вышли из-под опеки и христианства и чужды ему, именно потому, что мы выросли из него и что наши предки были самыми беспощадно честными христианами христианства, жертвовавшими во имя веры имуществом и кровью, сословием и отечеством. Мы — делаем то же. Но во имя чего? Во имя нашего неверия? Во имя всякого неверия? Нет, вам это лучше известно, друзья мои!»
Во имя чего? Типично вопрос есть а ответа нет, вместо него "вам это лучше известно". Конечно, известно, что ни во имя чего, или во имя ничто.
«И когда вам придется пуститься по морям, вы, невозвращенцы, то и вас вынудит к этому — вера!..»
Вера в будущую веру
Лев Толстой, Артур Шопенгауэр и еще кое-кто ничем не болели, были красивыми сильными социально активными людьми и ебали баб направо и налево! (прямо имели проблемы с половой разнузданностью) Ницше до 1875 года не болел и был шопенгауэрианцем, а тяжелее всего болел с 1878 по 1883 годы, болел в т.ч. во время общения с Лу Саломе. Кого он хочет наебать?
Почему пессимисты здоровые и пышут жизнью, а вякающие и сипящие о "росте жизни" (и особенно евгенике) все как на подбор тупо инвалиды и неудачники? (ср. кстати еще белых мужчин-леваков и населяющих имиджборды инцелов-нацистов)
Лу фон Саломе в Таутенбурге (записка)
[25 августа 1882]
В постели. Тяжелейший приступ. Я презираю жизнь.
Почему пессимисты здоровые и пышут жизнью, а вякающие и сипящие о "росте жизни" (и особенно евгенике) все как на подбор тупо инвалиды и неудачники? (ср. кстати еще белых мужчин-леваков и населяющих имиджборды инцелов-нацистов)
Лу фон Саломе в Таутенбурге (записка)
[25 августа 1882]
В постели. Тяжелейший приступ. Я презираю жизнь.
Вот это философия пышущего здоровья, которое может позволить себе задавать тяжелые вопросы, может позволить себе горечь и фундаментальную воинственность:
Нужно быть очень легким, чтобы увлечь свою волю к познанию в такую даль и как бы над своим временем, чтобы сотворить себе глаза для обзора тысячелетий и вдобавок еще и чистое небо в этих глазах! Нужно избавиться от многого, что гнетет, парализует, подавляет, тяжелит нас, нынешних европейцев. Человек такой потусторонности, желающий сам обнаружить высшие ценностные нормы своего времени, должен прежде всего “преодолеть” это время в себе самом — такова проба его силы, — и, следовательно, не только свое время, но и свое прежнее отвращение к этому времени и разлад с ним, свое страдание от этого времени, свою несвоевременность, свою романтику…
---
Мы, новые, безымянные, труднодоступные, мы, недоноски еще не проявленного будущего...
Тот, чья душа жаждет пережить во всем объеме прежние ценности и устремления и обогнуть все берега этого идеального “средиземноморья”, кто ищет из приключений сокровеннейшего опыта узнать, каково на душе у завоевателя и первопроходца идеала, равным образом у художника, у святого (1887), у законодателя, у мудреца, у ученого, у благочестивого, у предсказателя, у пустынножителя старого стиля...
...мы, аргонавты идеала...
нам начинает казаться, будто мы, в вознаграждение за это, видим какую-то еще не открытую страну, границ которой ни кто еще не обозрел, некое по ту сторону всех прежних земель и уголков идеала
ах! и мы уже ничем не можем насытиться! Как смогли бы мы, после таких перспектив и с таким ненасытным голодом на совесть и весть, довольствоваться еще современным человеком?
Нам преподносится другой идеал, причудливый, соблазнительный, рискованный идеал, к которому мы никого не хотели бы склонить; ибо ни за кем не признаем столь легкого права на него: идеал духа, который наивно, стал быть, сам того не желая и из бьющего через край избытка полноты и мощи играет со всем, что до сих пор называлось священным, добрым, неприкосновенным, божественным
со всей бывшей на земле серьезностью, рядом со всякого рода торжественностью в жесте, слове, звучании, взгляде, морали и задаче изображает как бы их живейшую непроизвольную пародию, — и со всем тем, несмотря на все то, быть может, только теперь и появляется впервые великая серьезность, впервые ставится вопросительный знак, поворачивается судьба души, сдвигается стрелка, начинается трагедия…
Нужно быть очень легким, чтобы увлечь свою волю к познанию в такую даль и как бы над своим временем, чтобы сотворить себе глаза для обзора тысячелетий и вдобавок еще и чистое небо в этих глазах! Нужно избавиться от многого, что гнетет, парализует, подавляет, тяжелит нас, нынешних европейцев. Человек такой потусторонности, желающий сам обнаружить высшие ценностные нормы своего времени, должен прежде всего “преодолеть” это время в себе самом — такова проба его силы, — и, следовательно, не только свое время, но и свое прежнее отвращение к этому времени и разлад с ним, свое страдание от этого времени, свою несвоевременность, свою романтику…
---
Мы, новые, безымянные, труднодоступные, мы, недоноски еще не проявленного будущего...
Тот, чья душа жаждет пережить во всем объеме прежние ценности и устремления и обогнуть все берега этого идеального “средиземноморья”, кто ищет из приключений сокровеннейшего опыта узнать, каково на душе у завоевателя и первопроходца идеала, равным образом у художника, у святого (1887), у законодателя, у мудреца, у ученого, у благочестивого, у предсказателя, у пустынножителя старого стиля...
...мы, аргонавты идеала...
нам начинает казаться, будто мы, в вознаграждение за это, видим какую-то еще не открытую страну, границ которой ни кто еще не обозрел, некое по ту сторону всех прежних земель и уголков идеала
ах! и мы уже ничем не можем насытиться! Как смогли бы мы, после таких перспектив и с таким ненасытным голодом на совесть и весть, довольствоваться еще современным человеком?
Нам преподносится другой идеал, причудливый, соблазнительный, рискованный идеал, к которому мы никого не хотели бы склонить; ибо ни за кем не признаем столь легкого права на него: идеал духа, который наивно, стал быть, сам того не желая и из бьющего через край избытка полноты и мощи играет со всем, что до сих пор называлось священным, добрым, неприкосновенным, божественным
со всей бывшей на земле серьезностью, рядом со всякого рода торжественностью в жесте, слове, звучании, взгляде, морали и задаче изображает как бы их живейшую непроизвольную пародию, — и со всем тем, несмотря на все то, быть может, только теперь и появляется впервые великая серьезность, впервые ставится вопросительный знак, поворачивается судьба души, сдвигается стрелка, начинается трагедия…
Вот это философия больного, которому нужны морфий и успокоительные средства:
Но между тем как я в заключение без всякой спешки вырисовываю этот мрачный вопросительный знак и все еще намереваюсь напомнить моим читателям добродетели правильного чтения — о, какие это забытые и неведомые добродетели! — вокруг меня громко раздается самый что ни на есть злой, сочный, кобольдовый смех: сами духи моей книги обрушиваются на меня, тянут меня за уши и призывают меня к порядку. “Нам уже невтерпеж, — кричат они мне, — прочь, прочь с этой воронье-черной музыкой. Разве вокруг нас не светлое утро? И зеленая мягкая почва и лужайка, королевство танца? Был ли когда-либо более подходящий час для веселья? Кто споет нам песню, дополуденную песню, такую солнечную, такую легкую, такую летучую, что не спугнет и сверчков, — скорее, пригласит сверчков петь и танцевать вместе с нею? И лучше даже дурацкая мужицкая волынка, нежели эти таинственные звуки, эти кваканья жаб [предсказания беды], могильные голоса и сурочьи высвисты, которыми вы до сих пор потчевали нас в вашем захолустье, господин отшельник и музыкант будущего! Нет! Не надо таких тонов! Настройте нас на более приятный и более радостный лад!”
И далее там стихи, написанные в 1882, в больной период.
Когда я читаю экзальтированные причитания про танцы круга в ритм вселенской воли и игру как тайный невыразимый смысл бытия и повторение как мантр имени диониса, слова "ЖИЗНЬ" и всех ницшевских понятий в разных комбинациях, тогда я представляю себе чахоточника. Нормальный здоровый человек, у которого есть свое дело, никогда не будет ничем подобным увлекаться, во всякие адвайтисты и неоплатонисты пойдет изначально больной, просто "сломавшийся" человек. Может еще просто в какую-нибудь секту трясунов сходить в поиске "здоровых"?
Но между тем как я в заключение без всякой спешки вырисовываю этот мрачный вопросительный знак и все еще намереваюсь напомнить моим читателям добродетели правильного чтения — о, какие это забытые и неведомые добродетели! — вокруг меня громко раздается самый что ни на есть злой, сочный, кобольдовый смех: сами духи моей книги обрушиваются на меня, тянут меня за уши и призывают меня к порядку. “Нам уже невтерпеж, — кричат они мне, — прочь, прочь с этой воронье-черной музыкой. Разве вокруг нас не светлое утро? И зеленая мягкая почва и лужайка, королевство танца? Был ли когда-либо более подходящий час для веселья? Кто споет нам песню, дополуденную песню, такую солнечную, такую легкую, такую летучую, что не спугнет и сверчков, — скорее, пригласит сверчков петь и танцевать вместе с нею? И лучше даже дурацкая мужицкая волынка, нежели эти таинственные звуки, эти кваканья жаб [предсказания беды], могильные голоса и сурочьи высвисты, которыми вы до сих пор потчевали нас в вашем захолустье, господин отшельник и музыкант будущего! Нет! Не надо таких тонов! Настройте нас на более приятный и более радостный лад!”
И далее там стихи, написанные в 1882, в больной период.
Когда я читаю экзальтированные причитания про танцы круга в ритм вселенской воли и игру как тайный невыразимый смысл бытия и повторение как мантр имени диониса, слова "ЖИЗНЬ" и всех ницшевских понятий в разных комбинациях, тогда я представляю себе чахоточника. Нормальный здоровый человек, у которого есть свое дело, никогда не будет ничем подобным увлекаться, во всякие адвайтисты и неоплатонисты пойдет изначально больной, просто "сломавшийся" человек. Может еще просто в какую-нибудь секту трясунов сходить в поиске "здоровых"?
>вырисовываю этот мрачный вопросительный знак
>вокруг меня раздается кобольдовый смех
У этой ситуации кстати есть параллель в Заратустре "Выздоравливающий", где "говорит бездна" и он восклицает об "отвращении", его обступают звери и начинают утешать и петь песни, призывают нюхать розы. Это слишком откровенно честно говоря выглядит как механизм защиты психики, причем довольно инфантильный (ну буквально как у младенца погремушка или соска), может быть даже психотический.
«Преизбыточествующий жизнью дионисический бог и человек может позволить себе не только созерцание страшного и проблематичного, но даже и страшное деяние и всякую роскошь разрушения, разложения, отрицания; у него злое, бессмысленное и безобразное предстает как бы дозволенным, вследствие избытка порождающих, оплодотворяющих сил, который может создать из всякой пустыни цветущий плодоносный край. Напротив, самому страждущему, самому бедному жизнью больше всего понадобилась бы кротость, миролюбие и доброта, как в мыслях, так и в поступках, — понадобился бы, по возможности, Бог, который был бы исключительно Богом для больных, “спасителем”, равным образом понадобилась бы логика, отвлеченная понятность бытия — ибо логика успокаивает, внушает доверие, — короче, понадобилась бы некоторая теплая, оберегающая от страха теснота и заключенность в оптимистических горизонтах. Так научился я постепенно понимать Эпикура, противоположность дионисического пессимиста, равным образом научился я понимать “христианина”, который на деле есть лишь некий род эпикурейца».
>Человек такой потусторонности
Эту цитату я вставил только ради этой фразы, "Mann des Jenseits". Вот кто обладает великим (невиданным доселе) здоровьем. Он хочет задавать бытию вопросы, видит вообще вопросительность бытия, не прячется от нее.
Есть ли в вас мужество, о братья мои? Есть ли сердце в вас? Не мужество перед свидетелями, а мужество отшельника и орла, на которое уже не смотрит даже Бог?
У холодных душ, у мулов, у слепых и у пьяных нет того, что называю я мужеством. Лишь у того есть мужество, кто знает страх, но побеждает его, кто видит бездну, но с гордостью смотрит в неё.
Кто смотрит в бездну, но глазами орла, кто хватает бездну когтями орла — лишь в том есть мужество.
>Кого он хочет наебать?
А это я просто забыл скопировать бля. Смысл в том, что пессимисты не имели больного тела, самое больное тело в истории философии имел Фридрих Ницше:
У одного философствуют его недостатки, у другого — его богатства и силы. Первый нуждается в своей философии, как нуждаются в поддержке, успокоении, лекарстве, избавлении, превозношении, самоотчуждении; у последнего она лишь красивая роскошь, в лучшем случае — сладострастие торжествующей благодарности, которая в конце концов должна космическими прописными буквами вписываться в небо понятий.
...Теперь уже знаешь, куда больное тело и его нужда бессознательно теснит, вгоняет, завлекает дух — к солнцу, покою, кротости, терпению, лекарству, усладе любого рода. Каждая философия, ставящая мир выше войны... — все это позволяет спросить, не болезнь ли была тем, что инспирировало философа.
Пора бы уже остановиться и задаться вопросом "почему меня в Ницше интересует только больное и болезнь? в чём ценность такого вопроса?", но нет, господин Философ в рефлексию ("волю к власти", примером которой служат Фукидид, Тацит, Макиавелли, Ларофшуко и Гёте, а не Ницше) не способен. Конечно, причина всему этому - это корпус текстов Ницше. Принадлежащий Ницше = сам Ницше (принадлежит Платону = сам Платон, не так ли, господин Философ? следовательно, то больное что мы вычитали из Ницше и есть Ницше, а ваше Само в этом не имеет никакого дела?.. Неужели?).
Бедный Ницше от таких вывертов в гробу б завертелся быстрее вертолётного винта. Ведь весь desideratuum был сконципирован в четырёх книгах (GD, DD, EH, A, - и 1888-12[1], если речь о Nachlass) заключительного периода, а также четырёх книгах Za (где "Von alten und neuen Tafeln" по содержанию сопоставимо с EH, только если в EH Ницше ведёт речь о себе, то в этой главе Заратустра рассказывает о себе, и именно содержание этой главы он "раздаёт", согласно последнему дифирамбу DD; где BGE/ZGM больше относятся к критике "времени" (BGE), и раскрытию содержания метода Ницше (ZGM)).
Что здесь ещё сверху данного нужно - не выяснить даже с фонарём под рукой. Может быть, пора перестать искать синих занавесок и избавиться от безумного чтения методом учителей из школы по литературе? Ведь даже "Семь Печатей" написаны максимально просто. В них нет мистики. Сам Заратустра в этой формулировке "вечного возвращения" (как и Ницше в EH! где цензура вырезала критически важную строчку из-за называния сестры Ницше canaille (действительно, canaille, т.е. собака!)) ставит всю формулу под вопрос "Если ... как мне не ... никогда еще не встречал я ... ибо я люблю тебя, о Вечность [infinity и т.д.]!"), относясь скептически и практически к тому, к чему моральные животные/звери относятся буквально (как Хайдеггер или Кёзелиц, советовавший Ницше выйти наружу как в "сад"; практически это выражается в афоризмах A-54 и A-55 (а также им предыдущим, о проблеме истины и веры в "истину")). Следовательно, сам Заратустра ставит под вопрос/условность "Если ..." самого Заратустру. О как!
Если совсем кратко - Ницше свою проблему описал в "Анти-Христе" (в конце и начале), а также так:
Можно сказать, что в известном смысле девятнадцатое столетие также стремилось ко всему тому, к чему стремился Гёте как личность: к универсальности в понимании, в одобрении, к допусканию-к-себе-чего-угодно, к неустрашимому реализму, к благоговению перед всем фактическим. Отчего же общим результатом этого является не какой-нибудь Гёте, а хаос, нигилистические стенания, неведение-где-вход-где-выход, инстинкт усталости, который in praxi постоянно побуждает вернуться к восемнадцатому веку (например, как романтизму чувств, к альтруизму и гиперсентиментальности, к феминизму во вкусах, к социализму в политике)? Не есть ли девятнадцатое столетие, особенно на своем исходе, лишь усиленный, загрубевший восемнадцатый век, т.е. век décadence? Так что, Гёте не только для Германии, но и для всей Европы оказывается просто случайностью, прекрасным «напрасно»? – Но это значит не понимать великих людей, если смотреть на них с жалкой точки зрения общественной пользы. Что из них не умеют извлечь никакой пользы, возможно, есть даже признак их величия…
что выражается одной фразой "великолепно развитое тело, смелый реализм и имморализм, свойственный эллину" (практически описание "смеющегося льва" (если не относить к ним провансальских трубадуров)).
Здесь нет ничего мистического, "Ницше глубже" и прочего двое- и трое- мыслия (например, "очень глубокого смысла"). Выискивание такового - это влияние "философского" обучения, т.е. декаданса, свойственного типически "российскому" образованию (построенному по лекалу богомании в частности (прививаемого прежде всего на уроках "литературы", т.е. уроках плохо читать), и мании в целом, что проявляется в параноидно-конспирологических замыслах (теории заговора) и прочему тяготению к "нумерологиям" (и поискам "глубинного" или "несокрытого")). У Ницше всё лежит на поверхности и всё написано абсолютно прозрачно. Никаких "сокрытых" глубин у Ницше нет. Ницше следует читать как если бы он ничего другого в написанном не "имел в виду".
И Ницше окончательным образом имел в виду именно то, что сказал в своих публичных заявлениях.
1. Дионисизм принимает трагичность, i.e. проблему жизни (предисловие ВН) или мрачный вопрос (конец ВН) и глядит в нее обоими глазами, романтизм рисует оптимистичную картину (лжет)
2. Ницше: "Страдание не проблема, проблема — бессмысленность. Не страдание порождает философию пессимизма и глобальный нигилизм, а отсутствие цели. Кто этого не понимает — поверхностный идиот". см. https://apoliteia.ru/fragments/nietzsche-sinnlose-welt
1 + 2 = Дионисизм четко фиксирует бессмысленность, романтизм пытается снять ее, лишить проблемности. Например, через понятие круговой воли к власти, придумывание "цели человечества" — сверхобезьяны, веру в вечное возвращение или просто "присягание" жизни.
Вот этот ход самоотождествления с жизнью не дионисийский, и есть проявление интеллектуальной трусости.
Интересная идея замены интеллектуальной совести (которая произрастает из морали и вообще какая "объективная совесть" у хомосапой обезьяны) интеллектуальнй храбростью и интеллектуальной трусостью
«Я понимал — кто знает, на основании каких личных опытов? — философский пессимизм ХIХ века как симптом высшей силы мысли, более смелой отваги, более победного избытка жизни, чем это было свойственно XVIII веку, эпохе Юма, Канта, Кондильяка и сенсуалистов».
2. Ницше: "Страдание не проблема, проблема — бессмысленность. Не страдание порождает философию пессимизма и глобальный нигилизм, а отсутствие цели. Кто этого не понимает — поверхностный идиот". см. https://apoliteia.ru/fragments/nietzsche-sinnlose-welt
1 + 2 = Дионисизм четко фиксирует бессмысленность, романтизм пытается снять ее, лишить проблемности. Например, через понятие круговой воли к власти, придумывание "цели человечества" — сверхобезьяны, веру в вечное возвращение или просто "присягание" жизни.
Вот этот ход самоотождествления с жизнью не дионисийский, и есть проявление интеллектуальной трусости.
Интересная идея замены интеллектуальной совести (которая произрастает из морали и вообще какая "объективная совесть" у хомосапой обезьяны) интеллектуальнй храбростью и интеллектуальной трусостью
«Я понимал — кто знает, на основании каких личных опытов? — философский пессимизм ХIХ века как симптом высшей силы мысли, более смелой отваги, более победного избытка жизни, чем это было свойственно XVIII веку, эпохе Юма, Канта, Кондильяка и сенсуалистов».
Греки и «воля к пессимизму»
Быть может, теперь я стал бы более осторожно и менее уверенно говорить о такой сложной психологической проблеме, какую являет собой происхождение трагедии у греков. Один из коренных вопросов — отношение греков к боли, степень их чувствительности к ней, а также в том, действительно ли их стремление к красоте выросло из стремления к самообману в видимости, из отвращения к «истине» и «действительности»? Так я полагал в то время; теперь же я нашел бы в этом проявление личного романтизма (который, правда, обрек меня на то, чтобы долгое время находиться под чарами всех великих романтиков прошлого). — Какое значение имеет дионисийское исступление у греков? Филологи и друзья античности даже не ощутили эту проблему; я же заключил в ее решении вопрос о возможности понять саму суть греческого. — Если считать, что греки представляли собой самый удавшийся и мощный из всех предшествующих типов человека, — какое отношение к ним имеет пессимизм? Разве это не симптом неудачи? И, если он присутствовал и у греков, не выглядит ли он как признак упадка сил, приближения старости, физиологического разложения? Нет, совершенно напротив: греки, в своем богатстве сил, в преизбытке юношеского здоровья, суть пессимисты: с ростом слабости они становятся оптимистичнее, поверхностнее и все пламеннее жаждут логики и логизации мира. — Проблема: как? неужели именно оптимизм есть симптом чувства слабости? — Именно так я воспринимал Эпикура — как страдающего. Воля к пессимизму есть признак силы и суровости: люди не боятся признаться себе в ужасном. За пессимизмом кроется смелость, гордость, жажда обрести великого врага. Это была моя новая перспектива.
Arbeitsheft W I 8
Быть может, теперь я стал бы более осторожно и менее уверенно говорить о такой сложной психологической проблеме, какую являет собой происхождение трагедии у греков. Один из коренных вопросов — отношение греков к боли, степень их чувствительности к ней, а также в том, действительно ли их стремление к красоте выросло из стремления к самообману в видимости, из отвращения к «истине» и «действительности»? Так я полагал в то время; теперь же я нашел бы в этом проявление личного романтизма (который, правда, обрек меня на то, чтобы долгое время находиться под чарами всех великих романтиков прошлого). — Какое значение имеет дионисийское исступление у греков? Филологи и друзья античности даже не ощутили эту проблему; я же заключил в ее решении вопрос о возможности понять саму суть греческого. — Если считать, что греки представляли собой самый удавшийся и мощный из всех предшествующих типов человека, — какое отношение к ним имеет пессимизм? Разве это не симптом неудачи? И, если он присутствовал и у греков, не выглядит ли он как признак упадка сил, приближения старости, физиологического разложения? Нет, совершенно напротив: греки, в своем богатстве сил, в преизбытке юношеского здоровья, суть пессимисты: с ростом слабости они становятся оптимистичнее, поверхностнее и все пламеннее жаждут логики и логизации мира. — Проблема: как? неужели именно оптимизм есть симптом чувства слабости? — Именно так я воспринимал Эпикура — как страдающего. Воля к пессимизму есть признак силы и суровости: люди не боятся признаться себе в ужасном. За пессимизмом кроется смелость, гордость, жажда обрести великого врага. Это была моя новая перспектива.
Arbeitsheft W I 8
«Сократ всю свою жизнь, вплоть до самой его смерти, не делал ничего другого, кроме того, что вставал в сквозной ветер этого тяга и в нем себя удерживал. Поэтому он есть самый тонкий мыслитель Запада. Поэтому он ничего не писал. Ибо тот, кто начинает писать, находясь в мышлении, неизбежно уподобляется тем людям, которые от слишком сильного сквозного ветра сбегают на подветренную сторону. Остается тайной еще скрытой истории то, что все мыслители после Сократа, без ущерба для их величины, должны были стать такими беглецами. Мышление вошло в литературу. Это решило судьбу западной науки, которая через doctrina Средневековья стала scientia Нового времени».
(Поздний Хайдеггер, превратившийся в какого-то даоса и полупантеиста, кстати, тоже трус)
(Поздний Хайдеггер, превратившийся в какого-то даоса и полупантеиста, кстати, тоже трус)
>Вот этот ход самоотождествления с жизнью не дионисийский, и есть проявление интеллектуальной трусости.
Чуть точнее: если и "самоотождествлять себя с жизнью", то — с какой жизнью, той, которая "стала проблемой" и которую (здоровые) греки видели "ужасной"? Если так, то здесь не может идти речи ни о какой этической постуляции "роста жизни" как меры (и обесценивания чего-то из-за "болезни"). Само по себе это отождествление проблемно, скорее оно должно выглядеть как "Как, и я — жизнь?". Ну и должно быть лишено выстраивания пошлых (романтических) мифологий, в которых вопросительная дыра чем-то забивается — "грубым кулаком" вечного возвращения или просто фантасмагорией космической воли или построением сверхчеловекокоммунизма на отдельной взятой "планетке" и т.д.
>меры
>обесценивания
Да и вообще никакой "переоценки ценностей" не может быть, поскольку это предприятие выстроено на первоначальной идее что я придумал новый критерий оценки всего на основании его жизневспомогательности, если убрать этот критерий само предприятие будет выглядеть странным. С чего вдруг я должен чего-то "оценивать" и "переоценивать", для чего, чего я добиться хочу (ответ: сверхчеловекокоммунизма)
Отождествляться храбрый ницшеанский мореплаватель может только с такой жизнью:
«Ввысь хочет она воздвигаться с помощью столбов и ступеней, сама жизнь: дальние горизонты хочет она изведать и смотреть на блаженные красоты, — для этого (= не для самоцели! ориг. курсив) ей нужна высота!»
Пессимисты = мореплаватели = удерживающие себя на сквозном ветру,
Жизнелюбы = "усевшиеся". Они же реакционеры жизни...
>Отождествляться храбрый ницшеанский мореплаватель может только
Только с "жизнью+", той жизнью, которая "сама взрезается в жизнь", то есть с Geist'ом.
«И никогда ещё не могли вы ввергнуть свой дух в заснеженную яму: вы недостаточно горячи для этого! Оттого и не знаете вы восторгов его холода.
Но во всём обходитесь вы, по-моему, слишком запросто с духом; и из мудрости делали вы часто богадельню и больницу для плохих поэтов.
Вы не орлы — оттого и не испытывали вы счастья в испуге духа. И кто не птица, не должен парить над пропастью.
Вы кажетесь мне тёплыми; но холодом веет от всякого глубокого познания. Холодны, как лёд, самые глубокие источники духа: услада для горячих рук и для тех, кто не покладает рук.
Вот стоите вы, чтимые, строгие, с прямыми спинами, вы, прославленные мудрецы! — вами не движет могучий ветер и сильная воля.
Видели ли вы когда-нибудь парус на море, округлённый, надутый ветром и дрожащий от бури?
Подобно парусу, дрожащему от бури духа, проходит по морю моя мудрость — моя дикая мудрость!
Но вы, слуги народа, вы, прославленные мудрецы, — как могли бы вы идти со мною! —»
[Прославленный мудрец — например, Платон, или любой другой мифотворец & государственный идеолог & "интеллектуальный слуга жизни" (= "слуга народа"); да слуга вообще чего угодно. Кроме мореплавания, кроме "изведать"]
[Вообще крайне важная фраза, которой вряд ли посвящали монографии, здесь Ницше буквально говорит о цели жизни, и называет такой целью hinausblicken, что как вместе, так и по частям переводится как "посмотреть наружу"]
>"Mann des Jenseits"
такой фразы у Ницше нет я ее придумал, есть "Der Mensch eines solchen Jenseits"
>hinausblicken
>на священную красоту, – вот зачем ей нужна высота!
>блаженные красоты
"halkyonische"
"их мгновение гладкого моря и халкионического самодовольства, то золотое и холодное, что свойственно всем законченным вещам"
"под халкионическим небом Ниццы, которое тогда заблистало впервые в моей жизни, нашел я третью часть Заратустры"
"О халкионическом начале, о легких ногах, о совмещении злобы и легкомыслия и обо всем, что вообще типично для типа Заратустры, никогда еще никто не мечтал как о существенном элементе величия. Заратустра именно в этой шири пространства, в этой доступности противоречиям чувствует себя наивысшим проявлением всего сущего; и когда услышат, как он это определяет, откажутся от поисков ему равного."
Я добавлю к твоему экзегезису следующие важные моменты:
1) Дионис - улыбается алкионической (а не "халкио...") улыбкой (миф о Алкионе, т.е. божестве);
2) "Мать" Заратустры - "тихий смех" / "тихая улыбка" ("тишина" есть и в афоризме из "Утренней зари", где она оказывается природой, т.е. это "злая" тишина, как в конце второй части Заратустры), "отец" - избыток;
3) Заратустра имеет алкионическое начало и алкионический тон (см. в JGB претензии Ницше к staccato и rubato относительно добродетели правильного чтения, которая упоминается в конце ВН!);
4) Феликс Мендельсон - это "алкионический маэстро" (к слову о музыке, под которую можно читать "Заратустру", или хотя бы использовать как "ориентир");
5) "Красота" (вероятно, "блаженная"?) описывается в главе "О возвышенных", где прямо указывается на проблему разрешения "загадки души" (а также красоты: "герой" это Тесей, "сверхгерой" это Дионис, "О великом томлении" в черновиках записана как "Ариадна", "Другая танцевальная песнь" как "Vita femina" (соответственно афоризма в ВН), а "Семь печатей" - как "Дионис"):
В добродетели своей бери пример с колонны: чем выше она, тем нежнее и прекраснее, тогда как внутри – тверже и выносливее.
Да, возвышенный, ты еще станешь прекрасным и будешь держать зеркало перед красотой своей.
Тогда содрогнется душа твоя от божественных желаний, и поклонение будет даже в тщеславии твоем!
В этом – тайна души: только когда герой покинул ее, в сновидении к ней приближается сверхгерой.
Т.е. "Диониc" как концепция ("души") обладает алкионическим началом, а не тем, которое люди обычно ему приписывают (безумием (противоположностью foolhardy realism) и пьянством (lisez: наркоманией, опиумом), которое Ницше в КГМ приписывает Вагнеру, христианству, алкоголю, разнузданному либертинству/промискуитету и т.д.; сюда же, в тезис о "алкионическом", отлично вписывается честность как добродетель (соответственно "Я не доверяю всем систематикам и сторонюсь их. Воля к системе есть недостаток честности."): снова, никакой мистики).
И в главе "О великом томлении" говорится также о алкионической "погоде":
– тебе дано будет петь страстную песнь, покуда моря не затихнут, прислушиваясь к томлению твоему,
– покуда на тихой тоскующей глади моря не покажется челн, золотое чудо, вокруг злата которого кружится все хорошее, дурное и невиданное;
– и множество зверей, больших и малых, и все чудесное, легконогое, бегущее по голубым тропинкам,
– туда, к золотому чуду, к вольной ладье и хозяину ее – к виноградарю, ожидающему с алмазным ножом своим,
– к твоему великому избавителю, о душа моя, – пока еще безымянному; лишь песни будущего найдут имя ему! И поистине, уже благоухает дыхание твое этими песнями;
– уже пылаешь и грезишь ты, уже пьешь утешение из всех глубоких, звонких источников, уже отдыхает тоска твоя в блаженстве будущих песен!
т.е. это логически согласуется с содержанием четвёртой книги, посвящённой "высшим людям" и "masters of the earth" (где высший правитель и есть, собственно, "Дионис" ("великий избавитель"), - "своего рода" сверхчеловек (согласно пути описанному в "О старых и новых скрижалях" и тому самому принципу возвышения)), т.е.
– кто должен быть властелином земли? Кто скажет: "Отныне так вы будете течь, большие и малые реки!"?
(а то, что было до этого, - было речами о предпосылках "возвращения" подобного типа человека, имморалиста, и не ограниченного лишь имморализмом (т.е. он lawgiver, законодатель, а не какое-то "зеркало", не пассивный, а активный философ (потому и "сверхчеловек")))
и далее можно переходить к содержанию книги "Анти-Христ" и вопросам "человеческого материала", в ним поставленным (и дальше по желанию к эпигенетике, и не только к эпигенетике, а например вопросу формирования минимально необходимого образования ("корпуса текстов", "методов", "знаний", способностей/virtu/добродетелей-без-моралина и т.д.) позволяющего не допустить физиологического/физического декаданса).
>добродетели правильного чтения, которая упоминается в конце ВН
т.е. эти добродетели прямым образом связаны с предыдущим афоризмом о "великом здоровье" (и, следовательно, типом "Заратустры": т.е. нужно уметь читать, уметь писать и мыслить, - что Ницше описывает отдельно в СИ: добродетели правильного чтения неотделимы от "типа Заратустры" и "идеала" "великого здоровья"), и, очевидно, раскрываются в главе "О чтении и письме" (строки из которой служат motto к третьей книге, смысл которой ("алкионический"?), очевидно: amor fati).
>amor fati
Кстати опять же здоровый никогда о таком не задумается. Эта идея тоже воплощение трусости, "эпикуреизма".
У Ницше по сути были такие периоды:
1. Здоровый нерефлесирующий шраман, почти шраман-NPC
2. Больной эпикуреец
3. Выздоравливающий, ~рефлексивный шраман
4. Гроб гроб кладбище пидор
В Заратустре очевидно есть 2 и 3, ну и во всем последующем творчестве просто пулемет взаимоисключающих параграфов, в предисловии ВН тупо идущие друг за другом пункты противоположные вещи говорят
>теперь уже знаешь, куда больное тело и его нужда бессознательно теснит, вгоняет, завлекает дух — к солнцу, покою, кротости, терпению, лекарству, усладе любого рода. Каждая философия, ставящая мир выше войны...
>из таких долгих опасных упражнений в господстве над собою выходишь другим человеком, с большим количеством вопросительных знаков, прежде всего с волей спрашивать впредь больше, глубже, строже, тверже, злее, тише, чем спрашивали до сих пор.
> Нет, этот дурной вкус, эта воля к истине, к “истине любой ценой”. Это юношеское окаянство в любви к истине — опротивели нам вконец... для этого нужно храбро оставаться у поверхности, у складки, у кожи, поклоняться иллюзии, верить в формы, звуки, слова, в весь Олимп иллюзии!
А потом в Антихристе опять "истина любой ценой", ну и т.д.
>священную красоту
Священными для сверхчеловека является только честность и храбрость, а всякое другое священное должно быть нуткрекнуто. Если конечно ничего не болит, тогда можешь полежать почитать мантры. Отшельник, который не молится
>тоже воплощение трусости, "эпикуреизма"
ну или че там вокруг да около ходить это литералли стоиков концепция
>что угодно, в первую очередь ad hominem (как в школе научили), лишь бы не содержание теоретизаций/работ Ницше
->
>В добродетели своей бери пример с колонны
>"тихий смех" / "тихая улыбка"
>на тихой тоскующей глади моря не покажется челн, золотое чудо
Кстати ты буквально описываешь "Аполлона", а не Диониса (как и Ницше иногда).
Кто такой Аполлон по-твоему, если это — Дионис?
Аполлон — тот, кто лечит (и утешает), Дионис уж скорее калечит, всех окружающих и своих служителей. И это — сакрально! Дионис и есть взрезатель жизни. А не "золотое свечение челна и небо отраженное в зеркале" (ссылаюсь на ПТСДЗ 295 и цитируемое в EH, где тоже Аполлон под маской Диониса)
>лишь бы не содержание теоретизаций/работ Ницше
Во-первых, мы в разделе философии. Философ может хоть испражниться на книгу, он совершенно не обязан ее читать не перевернутой, не отраженной в зеркале и не с конца. Я бы порекомендовал каждому философу читать все книги переведенными через гугл транслейт куда-нибудь туда и обратно.
Во-вторых, ИМХО выше ты предоставил как раз экземпляр "российского" чтения с синими занавесками. Может это специально и я не понял. В любом случае "без обид")
Быть может, мы, философы, все без исключения относимся нынче к знанию скверно: наука растет, наиболее ученые из нас близки к открытию, что они слишком мало знают. Но было бы гораздо хуже, если бы дело обстояло иначе — если бы мы знали слишком много; нашей самопервейшей задачей было и остается: самим не путать себя. Мы являемся чем-то иным, чем ученые; хотя и нельзя обойтись без того, чтобы мы, между прочим, были и учеными. У нас иные потребности, иной рост, иное пищеварение: нам потребно большее, нам потребно и меньшее. Сколько нужно духу для его питания — нет формулы, смогшей бы это определить; если же его вкус обращен к независимости, к быстрой ходьбе, к странствованию, к приключениям, быть может, до которых доросли лишь самые проворные, то он охотнее живет на скудной диете, но привольно, нежели связанным и откормленным. Не жира, но величайшей гибкости и силы хочет танцор от своего питания, — и я не знаю, чем еще желал бы быть ум философа, как не хорошим танцором. Именно танец и есть его идеал, его искусство, в конце концов и его единственное благочестие, его “богослужение”…
>Arbeitsheft W I 8 (очень редкая хуйня на самом деле, я еле нашел файл. Правда скопировал вроде из цитаты Жаворонкова)
>Проблема: как? неужели именно оптимизм есть симптом чувства слабости? — Именно так я воспринимал Эпикура — как страдающего. Воля к пессимизму есть признак силы и суровости: люди не боятся признаться себе в ужасном. За пессимизмом кроется смелость, гордость, жажда обрести великого врага. Это была моя новая перспектива.
На первой картинке точно изображена "концепция" ВН 370 (также дублируется в КВ), на второй что-то более авторское собранное из разных книг и прежде всего черновиков.
370
Тут делаются два различения
1 "Страдающие" от избытка или от оскудения жизни
Философский пессимизм ХIХ века как симптом высшей силы мысли, более смелой отваги, более победного избытка жизни, чем это было свойственно XVIII веку, эпохе Юма, Канта, Кондильяка и сенсуалистов...
Есть два типа страждущих: во-первых, страждущие от избытка жизни, которые хотят дионисического искусства, а также трагического воззрения и прозрения в жизнь, — и, во-вторых, страждущие от оскудения жизни, которые ищут через искусство и познание покоя, тишины, гладкого моря, избавления от самих себя или же опьянения, судороги, оглушения, исступления...
Преизбыточествующий жизнью дионисический бог и человек может позволить себе не только созерцание страшного и проблематичного, но даже и страшное деяние и всякую роскошь разрушения, разложения, отрицания; у него злое, бессмысленное и безобразное предстает как бы дозволенным, вследствие избытка порождающих, оплодотворяющих сил, который может создать из всякой пустыни цветущий плодоносный край.
Напротив, самому страждущему, самому бедному жизнью больше всего понадобилась бы кротость, миролюбие и доброта, как в мыслях, так и в поступках, — понадобился бы, по возможности, Бог, который был бы исключительно Богом для больных, “спасителем”, равным образом понадобилась бы логика, отвлеченная понятность бытия — ибо логика успокаивает, внушает доверие, — короче, понадобилась бы некоторая теплая, оберегающая от страха теснота и заключенность в оптимистических горизонтах.
Так научился я постепенно понимать Эпикура, противоположность дионисического пессимиста, равным образом научился я понимать “христианина”, который на деле есть лишь некий род эпикурейца и, подобно последнему, романтик по существу.
2 Собственно схема на 1 пикче
По отношению ко всем эстетическим ценностям пользуюсь я теперь следующим основным различением: я спрашиваю в каждом отдельном случае: “Стал ли тут творческим голод или избыток?” Казалось бы, поначалу можно было в большей степени рекомендовать другое различение — оно гораздо очевиднее, — именно, является ли причиною творчества стремление к фиксации, увековечению, к бытию или же, напротив, стремление к разрушению, к изменению, к новому, к будущему, к становлению...
Стремление к разрушению, изменению, становлению может быть выражением изобилующей, чреватой будущим силы (мой terminus для этого, как известно, есть слово “дионисический”), но оно может быть также ненавистью неудачника, лишенца, горемыки, который разрушает, должен разрушать, ибо его возмущает и раздражает существующее, даже все существование, все бытие — вглядитесь, чтобы понять этот аффект, в наших анархистов.
Воля к увековечению равным образом требует двоякой интерпретации. Во-первых, она может исходить из благодарности и любви: искусство, имеющее такое происхождение, будет всегда искусством апофеоза — дифирамбическим, быть может, у Рубенса, блаженно-насмешливым у Хафиза, светлым и благосклонным у Гете и осеняющим все вещи гомеровским светом и славой. Но она может быть и тиранической волей какого-нибудь неисцелимого страдальца, борца, мученика, который хотел бы проштемпелевать принудительным и общим для всех законом свое самое личное, самое сокровенное, самое узкое, действительную идиосинкразию своего страдания, и который словно бы мстит всем вещам, накладывая на них, впихивая в них, вжигая в них свой образ, образ своей пытки. Последнее есть романтический пессимизм в наиболее выразительной его форме, будь это шопегнауэровская философия воли или вагнеровская музыка; романтический пессимизм, последнее великое событие в судьбе нашей культуры. (Что мог бы существовать еще и совсем иной пессимизм, классический. — это предчувствие и провидение принадлежит мне, как нечто неотделимое от меня, как мое proprium и ipsissimum; разве что слово “классический” противно моим ушам, слишком уж оно истаскано, округлено, обезображено. Тот пессимизм будущего — ибо он грядет! я вижу его приближение! — я называю дионисическим пессимизмом.)
Картинка из книги van Tongeren 2018
Желал я бы тебе просто хорошей жизни, и чтобы ты был ею доволен. И чтобы в именно этом состоянии довольства - тогда и только тогда - ты читал Ницше.
Не иначе.
Вот и весь ответ на твою проблему "о гробах" (раз ответа Заратустры ты не видишь упрямо, хотя он написан в книге черным по белому: Doch alle Lust will Ewigkeit —, — will tiefe, tiefe Ewigkeit! (Za-IV, DN, 11 стих)). Всё остальное (твоя "интерпертация"), - зависит лишь от твоего сугубо внутреннего состояния психики. Или, другими словами, от того, будут ли в тебе возобладать и философствовать слабости (Was ist schlecht? — Alles, was aus der Schwäche stammt) или твоя ("алкионическая") мощь (Was ist gut? — Alles, was das Gefühl der Macht, den Willen zur Macht, die Macht selbst im Menschen erhöht). (Мнение Ницше очевидно: буддизм > христианство: буддизм честнее. Что до "взрезания" - это уже твоё личное пристрастие. JGB-242 намного более значимо, тем более в современном контексте понимания т.н. "души" (т.е. - тела).)
Желаю удачи тебе в метаниях. Но боюсь ответ на твои проблемы лежит не в философии, а в совсем другой плоскости... (может быть, как бы это ни пошло не звучало, - вполне очень даже горизонтальной плоскости.)
>хотят трагического воззрения и прозрения в жизнь tragische Ansicht und Einsicht in das Leben (Дух есть жизнь, которая сама врезается в жизнь)
>Дифирамб, Гете, Гомер, золотой челн (кто бог солнца?), тишина, легконогое, красота, колонны
Еще один момент: существует такое существо, как Орфей. Это существо если может нравиться Ницше, то только в очень идиосинкразической форме. Скорее это нечто не-ницшеанское, это загадочная поздняя мистицизация дионисизма, и у Платона постоянно упоминается в контексте загробных "идеалистических" доктрин, отрицающих тело. Может этот странный запах того, что Ницше иногда описывает как дионисийство, это запах орфизма, а не аполлонизма.
Ну то есть серьезно, Дионис это не бог, который играет на свирели и собирает вокруг себя пляшущих сверчков, это о какой-то другой мифологии наверное не греческой
Спасибо, тебе тоже всего доброго. Если нечего интересного добавить, так можешь просто и не отвечать, я типа когда пишу посты тут не принуждаю.
Условия, при которых меня понимают и тогда уже понимают с необходимостью, - я знаю их слишком хорошо. Надо быть честным в интеллектуальных вещах до жестокости, чтобы только вынести мою серьёзность, мою страсть. Надо иметь привычку жить на горах - видеть под собою жалкую болтовню современной политики и национального эгоизма. Надо сделаться равнодушным, никогда не спрашивать, приносит ли истина пользу или становится роком для личности... Пристрастие силы к вопросам, на которые сегодня ни у кого нет мужества; мужество к запретному, предназначение к лабиринту. Опыт из семи одиночеств. Новые уши для новой музыки. Новые глаза для самого дальнего. Новая совесть для истин, которые оставались до сих пор немыми. И воля к экономии высокого стиля: сплачивать свою силу, своё вдохновение. Уважение к себе; любовь к себе; безусловная свобода относительно себя...
Не вижу смысла писать осмысленное и "интересное" потому, что оно уже было написано, и ты его в упор не видишь, как не видишь написанное Ницше. Раз это происходит, то я делаю вывод к "инстинктам" (нет никаких инстинктов, это суждение/понятие времён Юма, а не Ницше (во время Ницше оно было на слуху - только поэтому он его и использовал; то же самое происходило и с понятием ressentiment, оно не было его изобретением (но введение его в философию, а не психологию, было новаторством))). Раз в тебе философствуют "кобольды"-"инстинкты", то вполне очевидно, что за паттерн происходит (типически "подростковый", "инфантильный", т.е. импульсивный): истинность тебе не интересна, корректность суждения - тоже, взять и посмотреть на весь "лес" в совокупности, а не вырывать отдельные предложения из текста и контекстуальности - аналогично (т.е. ты не мыслишь, а "скачешь" по тексту, не следуя рекомендации начать кропотливое и спокойное чтение первых его трудов (где упоминается и орфическое!), и возможно записей того времени). Что же тебя тогда интересует? Очевидно, счастье, удовольствие, наслаждение, в конце концов, интересное, - но не истина. Потому что истина не интересна, не "персональна", она ничему не "потворствует", она скучна, незаметна, "мала", проста, горька, безобразна, отвратительна, не обязательно христианская, неморальная и т.д. (в произвольном сочетании этих, и не только, конечно, этих атрибутов.)
Другими словами, пошлыми, - тебя не интересует философское суждение, само мышление, философия. Тебе нужны "сплетни": говоря языком Кьеркегора - толки - и ничего кроме этого. А это, говоря языком Ницше, очень по-"женски" ("женски" как Frauenzimmer, а не Weib), но не имеет практически ничего общего с философией (JGB-232).
Что ещё знаменательнее и намного хуже (для философствования как такового) - это значит, что ты ищешь соблазна. Хорошо приодетая ложь (или мнение, или убеждение) в таком состоянии психики (болезненном?) "выигрывает" на порядков много более чем действительно истинность, или хотя бы корректность суждения. И это значит, что стремясь к одной цели (например, к "любви" (?), или к удовольствию (будем честны: в пределе - к оргазму, jouissance)) ты будешь совершенно не понимая и не контролируя себя достигать совсем других целей (как бы в тебя "заложенных" (не обязательно извне), как если бы некому животному нужно было бы верить в "любовь" и "счастье" и "рай" чтобы стремиться к ним любой ценой и тем самым достигать размножения (например, через насилие - но очень, "ужасно" приятное, экстатическое насилие, до безумия!)). Это, практически, состояние "одержимости" (в каком-то смысле). В виде фразеологизма это выражается как «Благи́ми наме́рениями вы́мощена доро́га в ад», так и совсем по-другому, но смысл остаётся один: чтобы достичь неких целей, в таком состоянии ты должен вообще не знать о них, а верить, мыслить и "аффектировать" о других: о "рае", о "счастье", о "любви", о "пользе", и о прочих вещах, которые интересны и в силу этой "интересности" захватывают всё твоё внимание и устраняют любую способность к осмыслению и философствованию вплоть до пресловутой одержимости. (А дальше уже неважно, - поймёшь ли ты, что всё это время был в заблуждении, или нет, - "драйв" уже захватил/овладел твоим телом, и тебе остаётся только ему подчиниться. Несмотря на то, что всё это время ты был в убеждении, что занимаешься чем-то совсем иным, "прекрасным", "важным", "интересным", или иначе (и речь здесь не только о соблазне, т.е. не о власти объекта, а о твоём "внутреннем", "бестии", "звере", что действительно достигает одних целей, в каждом действии и каждым словом рисуя совершенно иную картину (не обязательно лживую)).)
И это лишь повторение тезисов A-54: нужно уметь продолжить работу скептицизма, не попадаясь в желания его создателей (lisez: скептицизм силы). Пока ты на это не способен, писать "интересное" смысла нет.
Буквально: о чём бы люди не толковали, это зачастую не сходится с их убеждениями. Мысль, дело, образ дело - оказываются логически не совместимы. А-54 требует полной сходимости убеждения, желания и great passion, т.е. того самого, что "некие цели", которые для выполнения требуют не знания, а незнания о них, т.е. целостности.
В этом и состоит проблема "мышления" как такового, и Сократа: Сократ - раб, перед тираном ("даймоном"; а борется он с современной ему властью). Сократ даже честно признаёт, что не знает, что делает. Он производит подрывную работу на чьё-то благо, но не способен осознать, на чьё благо он действует. Практически это орфическое. Фактически это рабство ("разум = добродетель = счастье" как формула соблазна). Физически это действия на чью-то пользу, действительный разврат в смысле подрыва власти (т.е. разложение полиса) как это делали бы "спецслужбы", неявным образом (например, засылая невинных людей чтобы их казнили, а затем используя это как casus belli). Сократ - слуга тирании. И своими действиями добивается своего рода гипноза, в её пользу (цели этой тирании очевидны - установление собственной власти вопреки разумности: Сократ не действует разумно, он только прикрывается "добродетелью" - на самом деле он, как и всякий эллин, жаждет власти и "размножения" (путём философского инфицирования, агонального воздействия) - даже вопреки и равнодушно тому, что это разрушает остальную Элладу, или даже человечество (lisez: паразитизм)). (Аполлон соотносится с опьянением визуальным, художникам-как-визуализатором (картины, скульптуры и т.д.), сном, но не выражает весь спектр аффектов, Дионис соотносится с музыкой, а значит, выражает не только внешнее, но и внутреннее, он более всеохватен (этот тезис повторяется в СИ, о антитезе аполлонического и дионисийского), он использует даже тишину, чтобы ей что-то выразить (а не звуки), даже диссонанс. "Вечное возвращение", очевидно, в большой степени относится и к музыке, т.е. "музыке жизни" (а не только к "пришествию", т.е. Wiederkunft) и естественности, борьбе с тем, что anti-nature, и что есть анти-человеческое (заключение JGB: Дионису нравятся люди, он не хочет подчинить их механизмам/технологиям/интеллекту как Пифагор или Платон или Сократ (т.е. Сократ - это в т.ч. чудище "raison", интеллекта, но весьма определённого порядка, орфического), он хочет сделать их более свободными, т.е. сильнее, злее, глубже и прекраснее, как положительно относящийся к жизни, так и к философии обмана, который не порабощает, но делает сильнее (следовательно: свободнее, счастливее и т.д.)). Дионис - сущность/модус эпикурейская, - ему нет никакого дела до власти над людьми. Он - "комедиограф" и наблюдатель (JGB-56), прямо соотносящийся с человеческостью, и к усилению Самостей. Именно потому, что дионисийское и аполонническое есть исходно человеческое (как и классическое, и "нить Ариадны"), и потому, что Дионис только стремится усилить Само (а не к порабощению, т.е. Дионис "работает" на благо самого бытия), Дионис более "полезен" ("подходит") для людей (когда как орфическое есть суть просто Ничто, ни бытийное, ни человеческое, ни даже, собственно, божественное: в конечном счёте аскетический идеал отрицает и Бога, - но только утверждениями, а не очевидными отрицаниями ("соблазн" и т.д.)).)
Но все эти вещи
уже были разобраны в "К генеалогии морали". И всего-то нужно лишь услышать сказанное в этой книге (например, рассуждения Ницше о "инстинкте" (воздействии) жестокости (а также о том, как она соотносится с удовольствием и наслаждением, это вторая глава, и она достаточным образом показывает почему наслаждение орфиков/Сократа/Платона есть суть заблуждение относительно бытия, т.е. относительно философствования (остальное уже sprach Zarathustra, - от вещей вроде таких даже сам Ницше отказывается, предоставляя их своему более алкионическому (более "сильному, злому, глубокому и прекрасному") началу))).
Отчего я возвращаюсь к началу аргумента - нет смысла писать "интересное", если оно всё равно не может быть читателем - прочитано, сколько бы он его ни читал (аргумент к "физиологическому": non legor, non legar). И повторные чтения, даже другими, не приведут ни к чему, пока не будет достигнута соответствующая, необходимая для чтения, физиология. Что возвращает к вопросу о теле, психике, и т.п. вещам, - к проблеме decadence и содержанию финальной книги Ницше "Анти-Христ".
Dixi.
Степень и характер родовитости человека проникает его существо до последней вершины его духа.
Не следует украшать и выряжать христианство: оно объявило смертельную войну этому высшему типу человека, оно отреклось от всех основных инстинктов этого типа; из этих инстинктов оно выцедило понятие зла, злого человека: сильный человек сделался негодным человеком, “отверженцем”. Христианство взяло сторону всех слабых, униженных, неудачников, оно создало идеал из противоречия инстинктов поддержания сильной жизни; оно внесло порчу в самый разум духовно-сильных натур, так как оно научило их чувствовать высшие духовные ценности как греховные, ведущие к заблуждению, как искушения. Вот пример, вызывающий глубочайшее сожаление: гибель Паскаля [и ему подобных], который верил в то, что причиной гибели его разума был первородный грех, между тем как ею было лишь христианство.
[Полу-]Жрец [или философ] господствует благодаря изобретению [логического/математического/эстетического/и т.д.] греха.
И вот считают время с того dies nefastus, когда начался этот рок, с первого дня христианства! - Почему лучше не с последнего? - Не с сегодняшнего? - Переоценка всех ценностей!
Не следует украшать и выряжать христианство: оно объявило смертельную войну этому высшему типу человека, оно отреклось от всех основных инстинктов этого типа; из этих инстинктов оно выцедило понятие зла, злого человека: сильный человек сделался негодным человеком, “отверженцем”. Христианство взяло сторону всех слабых, униженных, неудачников, оно создало идеал из противоречия инстинктов поддержания сильной жизни; оно внесло порчу в самый разум духовно-сильных натур, так как оно научило их чувствовать высшие духовные ценности как греховные, ведущие к заблуждению, как искушения. Вот пример, вызывающий глубочайшее сожаление: гибель Паскаля [и ему подобных], который верил в то, что причиной гибели его разума был первородный грех, между тем как ею было лишь христианство.
[Полу-]Жрец [или философ] господствует благодаря изобретению [логического/математического/эстетического/и т.д.] греха.
И вот считают время с того dies nefastus, когда начался этот рок, с первого дня христианства! - Почему лучше не с последнего? - Не с сегодняшнего? - Переоценка всех ценностей!
Жизнь как неясно себя осознающее, саморазвивающееся, случайное (относительно себя): высшая форма цели, как она наличествует в вечном возвращении явлений, власти, и т.п. (Раз жизнь есть, значит, она "жаждет вечности". Страдание и боль как пресуппозиция возвращения (даже у буддистов: махаяна).)
Неизбежные гипотезы - как нечто наиболее могущественное и властное, чем всё остальное (гипотезы, в которые человечество будет впадать снова и снова на протяжении сотен тысяч лет, на фоне которых даже вся история человечества - это просто миг, "недоразумение").
Высшая идея - form (Платона) - воплощённая: человек как развитие идеи ("форма изменчива, смысл ещё более изменчив"). Человек ("Само") - а не Благо. Следствие: человек -> высший человек -> сверхчеловек, - опосредованно, через утверждение Само Человека, а не через отрицание в пользу "внешнего" (нет ничего "внешнего"!), например, Блага, или Истины, или Справедливости, или Бога, или Государства, или ...
Содействие естественному процессу ("инстинктам") и "счастье" не как замыкание в "социуме" ("стадном инстинкте", "вере"), а как утверждение самое себя Человека, т.е. Само идеи Человек (с её ростом, посредством которого "сверхчеловек" и достигается, что соответствует идее "сверх" и самой логике высказывания). Истинность относительно самого процесса "познания": как то, что не отрицает себя в пользу Другого (который не Человек в смысле гипотезы о идеях/form, а не в смысле эпитета к Наполеону (который всего лишь означает классицизм Фукидида или Платона (или Цезаря))), которое не есть существующее (Человек как наиболее способная, на данный момент, форма жизни, как воплощающий идеи Бытия, как содействующий Бытию и потому ценный "в себе" и для Бытия, и для жизни).
Движение/становление и "эволюция" даже в "пространстве" идей и form ("проблематизаций") Платона.
Жизнь как форма вечного "намерения" Бытия. Необходимость подчиниться жизни как философская реальность: иначе нет никакого "познания". "Благо" как опыт (а не "факт", или "цель"). Достижение высших целей совместно с существованием. Следовательно, условие познания: развитие типа "человек": "сверхчеловек" (а не "Благо").
Неизбежные гипотезы - как нечто наиболее могущественное и властное, чем всё остальное (гипотезы, в которые человечество будет впадать снова и снова на протяжении сотен тысяч лет, на фоне которых даже вся история человечества - это просто миг, "недоразумение").
Высшая идея - form (Платона) - воплощённая: человек как развитие идеи ("форма изменчива, смысл ещё более изменчив"). Человек ("Само") - а не Благо. Следствие: человек -> высший человек -> сверхчеловек, - опосредованно, через утверждение Само Человека, а не через отрицание в пользу "внешнего" (нет ничего "внешнего"!), например, Блага, или Истины, или Справедливости, или Бога, или Государства, или ...
Содействие естественному процессу ("инстинктам") и "счастье" не как замыкание в "социуме" ("стадном инстинкте", "вере"), а как утверждение самое себя Человека, т.е. Само идеи Человек (с её ростом, посредством которого "сверхчеловек" и достигается, что соответствует идее "сверх" и самой логике высказывания). Истинность относительно самого процесса "познания": как то, что не отрицает себя в пользу Другого (который не Человек в смысле гипотезы о идеях/form, а не в смысле эпитета к Наполеону (который всего лишь означает классицизм Фукидида или Платона (или Цезаря))), которое не есть существующее (Человек как наиболее способная, на данный момент, форма жизни, как воплощающий идеи Бытия, как содействующий Бытию и потому ценный "в себе" и для Бытия, и для жизни).
Движение/становление и "эволюция" даже в "пространстве" идей и form ("проблематизаций") Платона.
Жизнь как форма вечного "намерения" Бытия. Необходимость подчиниться жизни как философская реальность: иначе нет никакого "познания". "Благо" как опыт (а не "факт", или "цель"). Достижение высших целей совместно с существованием. Следовательно, условие познания: развитие типа "человек": "сверхчеловек" (а не "Благо").
Жизнь отражает данное в ощущениях становление. Ориентирование в мышлении данного становления не возможно, кроме как в области интенций жизни, "vita femina" (Za: Das Tanzlied / Das Andere Tanzlied). "Рост власти", следовательно, необходим истине ("Weib"), для воплощения. В (со)единении: "человек" - и "сверхчеловек" - как событие.
Жизнь и власть являются одним целым. Однажды произошедшее не может актуализироваться вновь вне контекста события. Условия развития требуют философского анализа идеи "познания" и сосуществования людей относительно природы "познания", а именно, власти.
Развитие form/идей зависит от владения способностью сочетать более высокие состояния внутри одной form/идеи. Следовательно, "сверхчеловек" = "Благо" (что соответствует "введению" Заратустры).
(Всё остальное - это вопрос технического характера. "Жизнеотрицание", следовательно, есть функция жизни распадающейся, понимающей, что её Само само-опровергается: жизнь сама выносит себе приговор: не (Инаковому) Другому - а только себе самой. Следовательно: "критика" - но в конечном результате, в крайне "вырожденной" форме: отрицание феномена "жизнь": отрицание сознания телом (отказ от осознания "плохой" жизни, жажда наркотика и т.п.). Критика, отрицание и устранение самого желания жить, "жаждать" (буддизм: стремление к нирване - это философский промах, нигилизм в условиях [логики] жизнеотрицания (будучи замкнутым в такую логику, в такое "поведение", желание не может стремиться ни к чему, кроме Ничто, нирваны)) и сознавать явления: а следовательно, и философствовать (но жизнь - это не аргумент, и подобное отрицание - не доказательство ценности абсолютно негативной этики и морали).
("Lust will tiefe, tiefe Ewigkeit!" - "высший человек" будет вечно возвращаться: для этого есть все условия - и это уже случалось в прошлом ("земля", история идеи/form Человек, когда как "небо" - это, возможно, небо будущего, "звёзд"-необходимостей и танца случая (удавшиеся form/идеи в противовес неудавшимся)).))
Жизнь и власть являются одним целым. Однажды произошедшее не может актуализироваться вновь вне контекста события. Условия развития требуют философского анализа идеи "познания" и сосуществования людей относительно природы "познания", а именно, власти.
Развитие form/идей зависит от владения способностью сочетать более высокие состояния внутри одной form/идеи. Следовательно, "сверхчеловек" = "Благо" (что соответствует "введению" Заратустры).
(Всё остальное - это вопрос технического характера. "Жизнеотрицание", следовательно, есть функция жизни распадающейся, понимающей, что её Само само-опровергается: жизнь сама выносит себе приговор: не (Инаковому) Другому - а только себе самой. Следовательно: "критика" - но в конечном результате, в крайне "вырожденной" форме: отрицание феномена "жизнь": отрицание сознания телом (отказ от осознания "плохой" жизни, жажда наркотика и т.п.). Критика, отрицание и устранение самого желания жить, "жаждать" (буддизм: стремление к нирване - это философский промах, нигилизм в условиях [логики] жизнеотрицания (будучи замкнутым в такую логику, в такое "поведение", желание не может стремиться ни к чему, кроме Ничто, нирваны)) и сознавать явления: а следовательно, и философствовать (но жизнь - это не аргумент, и подобное отрицание - не доказательство ценности абсолютно негативной этики и морали).
("Lust will tiefe, tiefe Ewigkeit!" - "высший человек" будет вечно возвращаться: для этого есть все условия - и это уже случалось в прошлом ("земля", история идеи/form Человек, когда как "небо" - это, возможно, небо будущего, "звёзд"-необходимостей и танца случая (удавшиеся form/идеи в противовес неудавшимся)).))
NB. Жизнеотрицание ("проблема Сократа", "аскетический идеал", бегство в идеализм в трудах Платона, орфические культы, христианская жестокость Паскаля, ressentiment и т.д.), следовательно, направлено либо на изменение жизнью самой себя (Лакан: "смерть субъекта"), либо на изменение условий жизни (вплоть до войны или само-вивисекции). Однако для актуализации смысла жизни этого не достаточно, необходимо утверждение и отрицаемых сторон. Конфликт (несовместимость) логического характера: что "способствовало" жизни (отрицание как метод) - теперь служит не целям жизни, а инаковым (неразличённые означаемые и т.д.). Действие "отрицание" вредно - следовательно логике, заложенной в это действие - отрицание отрицания - "самопреодоление" - жизнеутверждение, не исключающее жизнеотрицание и болезнь (FW, "Здоровье души"), а включающее его в историю, память, возможность и т.п.
Следствие - изменение осознания бытия самой жизнью - в человеке.
Следствие - изменение осознания бытия самой жизнью - в человеке.
"Сверхчеловек" = высшая форма феномена "жизнь".
Проблема: тип святого уже предвосхищён в Эдипе. Софокл - начало разложения трагедии: Сократ только практически воплощает собою тип святого, выведенного эстетически изначально: Эдипа (Сократ не есть изобретатель этого поведения, пассивно претерпевающего события и "избавленного" божественным).
Противный "гений": Прометей: титаническое против божественного. Акт святотатства. Заратустра ("этот Дионис" (Дионис как бог - пришелец в пантеоне, чуждый), безбожник) как более полное выражение этого типа: A-54/great-passion как движущая сила (активно действующий (см. также ZGM на тему различения активности/пассивности и связи Справедливости как идеи с этой проблемой)).
Психологическая ошибка в истолковании поведения: пассивное претерпевание событий не означает их правомерность или оправданность - божественное вмешательство "приписывается" как изобретение, как дополнение, а не вывод, могущее единственно оправдать такое "положение дел". Логическая комплементация событий: "должно быть что-то, что это оправдывает" (см. заключение ZGM-III). Но ни в случае Сократа, ни в случае Эдипа ничего "такого" нет (в случае Прометея - есть, и это - власть: огонь (Гераклит?) и действительное знание). Есть только домысливание путём психологической комплементации событий по типу отрицания (и выведения положительного путём отрицания). Эмпирическая проверка в этой ситуации просто не возможна (как философского, так и не философского знания). Такое "по ту сторону" оказывается отрицанием мира, но не в силу "злого умысла", а только потому что утверждение подобного мира (выведенного из психологических реакций, как необходимость вынести тяжелую психически (но не обязательно фактически) жизнь) как истинного несёт с собою и отрицание, в нём заложенное. Таким образом, "Бог" ("Бог умер, из-за сострадания своего к людям умер он") отрицает конкретную реальность (современную "изобретению"), несмотря на всё позитивное, что в нём заложено.
Но с точки зрения философских утверждений такое формирование ошибочно относительно чего бы то ни было, и в целом, вообще не является философским высказыванием (не говоря о патологичности ситуации создания такого, или иного, мировоззрения). Следовательно, оно ложно.
Следовательно, активный тип ("сверхчеловек", высший человек ("своего рода сверхчеловек", "благородный")) является типом человека, который осознаёт свою ситуацию (даже трагическую, подобно Прометею), и следовательно, он находится ближе к познанию действительности (а не только благодаря "агрессии"; и может своё познание сообщить и "скоммуницировать"), чем тип пассивный, "рабский", несмотря на всё "искупление" страданиями. (Последний тип не осознаёт и не может осознать всей своей ситуации, и не имеет трагического познания (либо имеет, но только в момент смерти, подобно Эдипу или Сократу - что не значит, что он может его сообщить).)
Так разрешается фундаментальная проблема философии - проблема познания и самоосознания ("я плавал в глубинах света, и птица-мудрость [птица-самосознание] прилетала к свободе моей" - "птицы" - это либо мысли, либо песни ("песни-голуби", где их составляющие, составляющие дифирамбов - это "крылья" (это объясняет "облако голубей" в завершении работы "Так говорил Заратустра"))).
Was Goethe angeht: so war der erste Eindruck, ein sehr früher Eindruck, vollkommen entscheidend: die Löwen-Novelle, seltsamer Weise das Erste, was ich von ihm kennen lernte, gab mir ein für alle Mal meinen Begriff, meinen Geschmack „Goethe“. Eine verklärt-reine Herbstlichkeit im Genießen und im Reifwerdenlassen, — im Warten, eine Oktober-Sonne bis ins Geistigste hinauf; etwas Goldenes und Versüßendes, etwas Mildes, nicht Marmor — das nenne ich Goethisch. Ich habe später, um dieses Begriffs „Goethe“ halber, den „Nachsommer“ Adalbert Stifters mit tiefer Gewogenheit in mich aufgenommen: im Grunde das einzige deutsche Buch nach Goethe, das für mich Zauber hat. — Faust — das ist für den, der den Erdgeruch der deutschen Sprache aus Instinkt kennt, für den Dichter des Zarathustra, ein Genuß ohne Gleichen: er ist es nicht für den Artisten, der ich bin, dem mit dem Faust Stückwerk über Stückwerk in die Hand gegeben wurde, — er ist es noch weniger für den Philosophen, dem das vollkommen Arbiträre und Zufällige — nämlich durch Cultur-Zufälle Bedingte in allen Typen und Problemen des Goetheschen Werks widerstrebt. Man studirt achtzehntes Jahrhundert, wenn man den „Faust“ liest, man studirt Goethe: man ist tausend Meilen weit vom Nothwendigen in Typus und Problem.
Всюду, где человек приходит к основополагающему убеждению, что им должны повелевать, он становится “верующим”; можно было бы, напротив, вообразить себе некую радость и силу самоопределения, некую свободу воли, при которой ум расстается со всякой верой, со всяким желанием достоверности, полагаясь на свою выучку и умение держаться на тонких канатах и возможностях и даже танцевать еще над пропастями. Такой ум был бы свободным умом par excellence.
Тип святого (Сократа, или современных, или предшествующих), следовательно, не может сообщить ничего философски содержательного - он не отдаёт отчёт своим действиям ("я знаю что я ничего не знаю"). И Платон, как таковой, переворачивает всю философию: устраняя поэтику, он устраняет мышление, заложенное ещё Фалесом, отцом философии: принцип "танца":
Не жира, но величайшей гибкости и силы хочет танцор от своего питания, — и я не знаю, чем еще желал бы быть ум философа, как не хорошим танцором. Именно танец и есть его идеал, его искусство, в конце концов и его единственное благочестие, его “богослужение”…
при этом состояние этого "богослужения" вовсе не означает аскетического идеала. Всем известна история Фалеса, сначала денег не имевшего, а затем доказавшего свою способность и власть.
Фалес является учителем и творцом, который без фантастических грез о природе заглянул в ее тайники. Если же он при этом хотя и пользовался научными и доказуемыми элементами, но скоро перескакивал через них, то и это тоже — типический признак философского ума. Греческое слово, которым обозначают понятие «мудрец», этимологически сродно с sapio — «я вкушаю», sapiens — «вкушающий»; sisyphos — «человек с наиболее острым вкусом»; острое чувство вкуса и хорошее уменье различать составляют по сознанию народа искусство философа. Он не умен, если называть умным того, кто отыскивает благо в своей собственной жизни: Аристотель справедливо говорит: «То, что знают Фалес и Анаксагор, люди будут называть необыкновенным, удивительным, трудным, божественным, но бесполезным, потому что оно служило им не для того, чтобы создавать человеческие блага». Благодаря этому выбору и выделению необыкновенного, удивительного, трудного, божественного — философия так же отграничивается от науки, как восхвалением бесполезного она отграничивается от ума. В слепом желании познать все какою бы то ни было ценою, наука набрасывается на все доступное познанию без этого выбора, без этого тонкого вкуса; наоборот, философское мышление отыскивает всегда наиболее достойное познание, наиболее великое и важное. Но понятие великого изменяемо и в мире нравственности, и в мире эстетики: и философия начинает с законодательства о великом, а с ним связано и наречение имен. «Это — велико»,— говорит она и подымает человека выше слепого необузданного требования его порыва к познанию. Понятием великого она связывает этот порыв: больше же всего тем, что она считает достижимым и достигнутым величайшее познание,— познание о сущности, корне и ядре вещей. Слова Фалеса «все — вода» подымают человека выше червеобразного ощупывания и ползания кругом, свойственных отдельным наукам; он предчувствует конечную разгадку всех вещей и благодаря этому предчувствию побеждает обычную тусклость более низких ступеней познания. Философ стремится к тому, чтобы в нем нашло отклик созвучие всего мира: он хочет его выразить в понятиях, созерцая как художника, сострадая как верующий, ища целей и причинной связи как ученый; чувствуя себя вознесенным до беспредельности макрокосма — он при всем том еще сохраняет в себе способность холодно изучать себя, как поэт-драматург, который, перевоплощаясь в разные образы и говоря их устами, умеет проецировать эти превращения наружу в писанных стихах. Чем здесь для поэта является стихотворная форма изложения, тем для философа — диалектическое мышление: он хватается за него, чтобы хоть в нем удержать свою зачарованность и материализировать ее. И как для драматурга речь и стих — только лепет на чужом языке, необходимый для того, чтобы высказать что он пережил и видел,— то, что он мог бы передать непосредственно только телодвижениями и музыкой,— так и выражение глубокой философской интуиции путем диалектики и научной рефлексии — хотя и единственное средство, чтобы передать виденное, но средство жалкое; это — почти метафорическое, совсем неточное перенесение в другую сферу и в другой язык. Фалес созерцал все сущее единым; желая же открыть эту мысль людям, он говорит о воде!
И понятно, что "вечное возвращение", будучи гипотезой, так же включает в себя умение мыслить в подобном формате. Однако Платон пошёл против этого философского идеала, - против основателя, - подобно Сократу, - тем самым доказав, что он есть декадент и в самой философии.
Научиться мыслить: в наших школах не имеют более никакого понятия об этом. Даже в университетах, даже среди настоящих знатоков философии логика как теория, как практика, как ремесло начинает вымирать. Почитайте немецкие книги: никакого, даже самого отдаленного, воспоминания о том, что для мышления нужна техника, учебный план, воля к мастерству, – что мышлению нужно обучать, как обучают танцам, как если бы это и был своего рода танец… Кто из немцев знает еще по опыту ту тончайшую дрожь, когда легконогость духа струит и излучает себя во всю мускулатуру? – Напыщенная неуклюжесть духовных жестов, грубость ручищ, пытающихся ухватить суть дела – это нечто до такой степени немецкое, что за границей это путают с немецкой натурой вообще. У немца нет пальцев для nuances… Одно то, что немцы выдерживали своих философов, прежде всего этого скрюченного инвалида понятий, великого Канта, дает уже немалое понятие о немецком изяществе. – В том-то и дело, что нельзя из аристократического воспитания исключать танцы во всех их формах, – умение танцевать ногами, понятиями, словами: стоит ли мне еще говорить, что надо уметь танцевать и пером, – что нужно учиться писать? – Но в этом месте я, должно быть, становлюсь для немецких читателей полнейшей загадкой…
Wenn auch der Geist selbst ewig ist, so ist er doch keineswegs gezwungen, sich seit Ewigkeiten mit dem Herumschieben der Materien-Körner zu quälen: und jedenfalls gab es eine Zeit und einen Zustand jener Materien — gleichgültig ob von kurzer oder langer Dauer, in dem der Nous noch nicht auf sie eingewirkt hatte, in dem sie noch unbewegt waren. Dies ist die Periode des Anaxagorischen Chaos.
Hier könnte man nun freilich fragen, was damals dem Nous so plötzlich eingefallen ist, ein beliebiges materielles Pünktchen, aus jener Unzahl von Punkten, anzustoßen und in wirbelndem Tanze herumzudrehen, und warum ihm das nicht früher einfiel. Darauf würde Anaxagoras antworten: er hat das Privilegium der Willkür, er darf einmal beliebig anfangen, er hängt von sich ab, während alles andere von außen her determinirt ist. Er hat keine Pflicht und also auch keinen Zweck, den zu verfolgen er gezwungen wäre; wenn er einmal mit jener Bewegung anfieng und sich einen Zweck setzte, so war dies doch nur — die Antwort ist schwer, Heraklit würde ergänzen — ein Spiel.
Jener absolut freie Wille kann aber nur zwecklos gedacht werden, ungefähr nach Art des Kinderspieles oder des künstlerischen Spieltriebes. Es ist ein Irrthum, wenn man Anaxagoras die gewöhnliche Verwechslung des Teleologen zumuthet, der, im Anstaunen der außerordentlichen Zweckmäßigkeit, der Übereinstimmung der Theile mit dem Ganzen, namentlich im Organischen, voraussetzt, das was für den Intellekt existirt, sei auch durch den Intellekt hineingekommen und das, was er nur unter Leitung des Zweckbegriffs zu Stande bringt, müsse auch von der Natur durch Überlegung und Zweckbegriffe zu Stande gebracht sein. (Schopenhauer Welt als Wille und Vorstellung Band 2, S. 373). In der Manier des Anaxagoras gedacht, ist aber im Gegentheil die Ordnung und Zweckmäßigkeit der Dinge direkt nur das Resultat einer blind mechanischen Bewegung; und nur um diese Bewegung veranlassen zu können, um aus der Todesruhe des Chaos irgendwann einmal herauszukommen, nahm Anaxagoras den willkürlichen, von sich allein abhängigen Nous an. Er schätzte an ihm gerade die Eigenschaft, beliebig zu sein, also unbedingt, undeterminirt, weder von Ursachen noch von Zwecken geleitet, wirken zu können.
Lerntet ihr nun mein Lied? Erriethet ihr, was es will? Wohlan! Wohlauf! Ihr höheren Menschen, so singt mir nun meinen Rundgesang!
Singt mir nun selber das Lied, dess Name ist „Noch ein Mal“, dess Sinn ist „in alle Ewigkeit!“, singt, ihr höheren Menschen, Zarathustra’s Rundgesang!
Oh Mensch! Gieb Acht!
Was spricht die tiefe Mitternacht?
„Ich schlief, ich schlief —,
„Aus tiefem Traum bin ich erwacht: —
„Die Welt ist tief,
„Und tiefer als der Tag gedacht.
„Tief ist ihr Weh —,
„Lust — tiefer noch als Herzeleid:
„Weh spricht: Vergeh!
„Doch alle Lust will Ewigkeit —,
„— will tiefe, tiefe Ewigkeit!“
Высшая "точка"/состояние Lust из всех возможных (в смысле Macht) - как конечный ответ на весь вопрос о "целеполагании": "сверхчеловек" как Sipo matador - искомое: смысл жизни, а не мудрости.
Der Rest folgt daraus.
Der Eternalist/Immoralist.
Hier könnte man nun freilich fragen, was damals dem Nous so plötzlich eingefallen ist, ein beliebiges materielles Pünktchen, aus jener Unzahl von Punkten, anzustoßen und in wirbelndem Tanze herumzudrehen, und warum ihm das nicht früher einfiel. Darauf würde Anaxagoras antworten: er hat das Privilegium der Willkür, er darf einmal beliebig anfangen, er hängt von sich ab, während alles andere von außen her determinirt ist. Er hat keine Pflicht und also auch keinen Zweck, den zu verfolgen er gezwungen wäre; wenn er einmal mit jener Bewegung anfieng und sich einen Zweck setzte, so war dies doch nur — die Antwort ist schwer, Heraklit würde ergänzen — ein Spiel.
Jener absolut freie Wille kann aber nur zwecklos gedacht werden, ungefähr nach Art des Kinderspieles oder des künstlerischen Spieltriebes. Es ist ein Irrthum, wenn man Anaxagoras die gewöhnliche Verwechslung des Teleologen zumuthet, der, im Anstaunen der außerordentlichen Zweckmäßigkeit, der Übereinstimmung der Theile mit dem Ganzen, namentlich im Organischen, voraussetzt, das was für den Intellekt existirt, sei auch durch den Intellekt hineingekommen und das, was er nur unter Leitung des Zweckbegriffs zu Stande bringt, müsse auch von der Natur durch Überlegung und Zweckbegriffe zu Stande gebracht sein. (Schopenhauer Welt als Wille und Vorstellung Band 2, S. 373). In der Manier des Anaxagoras gedacht, ist aber im Gegentheil die Ordnung und Zweckmäßigkeit der Dinge direkt nur das Resultat einer blind mechanischen Bewegung; und nur um diese Bewegung veranlassen zu können, um aus der Todesruhe des Chaos irgendwann einmal herauszukommen, nahm Anaxagoras den willkürlichen, von sich allein abhängigen Nous an. Er schätzte an ihm gerade die Eigenschaft, beliebig zu sein, also unbedingt, undeterminirt, weder von Ursachen noch von Zwecken geleitet, wirken zu können.
Lerntet ihr nun mein Lied? Erriethet ihr, was es will? Wohlan! Wohlauf! Ihr höheren Menschen, so singt mir nun meinen Rundgesang!
Singt mir nun selber das Lied, dess Name ist „Noch ein Mal“, dess Sinn ist „in alle Ewigkeit!“, singt, ihr höheren Menschen, Zarathustra’s Rundgesang!
Oh Mensch! Gieb Acht!
Was spricht die tiefe Mitternacht?
„Ich schlief, ich schlief —,
„Aus tiefem Traum bin ich erwacht: —
„Die Welt ist tief,
„Und tiefer als der Tag gedacht.
„Tief ist ihr Weh —,
„Lust — tiefer noch als Herzeleid:
„Weh spricht: Vergeh!
„Doch alle Lust will Ewigkeit —,
„— will tiefe, tiefe Ewigkeit!“
Высшая "точка"/состояние Lust из всех возможных (в смысле Macht) - как конечный ответ на весь вопрос о "целеполагании": "сверхчеловек" как Sipo matador - искомое: смысл жизни, а не мудрости.
Der Rest folgt daraus.
Der Eternalist/Immoralist.
P.S. Sclave und Idealist. — Der Epiktetische Mensch wäre wahrlich nicht nach dem Geschmacke Derer, welche jetzt nach dem Ideale streben. Die stete Spannung seines Wesens, der nach Innen gewendete unermüdliche Blick, das Verschlossene, Vorsichtige, Unmittheilsame seines Auges, falls es sich einmal der Aussenwelt zukehrt; und gar das Schweigen oder Kurzreden: Alles Merkmale der strengsten Tapferkeit, — was wäre das für unsere Idealisten, die vor Allem nach der Expansion lüstern sind! Zu alledem ist er nicht fanatisch, er hasst die Schaustellung und die Ruhmredigkeit unserer Idealisten: sein Hochmuth, so gross er ist, will doch nicht die Anderen stören, er gesteht eine gewisse milde Annäherung zu und möchte Niemandem die gute Laune verderben, — ja er kann lächeln! Es ist sehr viel antike Humanität in diesem Ideale! Das Schönste aber ist, dass ihm die Angst vor Gott völlig abgeht, dass er streng an die Vernunft glaubt, dass er kein Bussredner ist. Epiktet war ein Sclave: sein idealer Mensch ist ohne Stand und in allen Ständen möglich, vor Allem aber wird er in der tiefen, niedrigen Masse zu suchen sein, als der Stille, Sich-Selbst-Genügende innerhalb einer allgemeinen Verknechtung, der sich nach Aussen hin für sich selber wehrt und fortwährend im Zustande der höchsten Tapferkeit lebt. Von dem Christen unterscheidet er sich vor Allem hierin, dass der Christ in Hoffnung lebt, in der Vertröstung auf „unaussprechbare Herrlichkeiten“, dass er sich beschenken lässt und das Beste von der göttlichen Liebe und Gnade, und nicht von sich, erwartet und annimmt: während Epiktet nicht hofft und sein Bestes sich nicht schenken lässt, — er besitzt es, er hält es tapfer in seiner Hand, er macht es der ganzen Welt streitig, wenn diese es ihm rauben will. Das Christenthum war für eine andere Gattung antiker Sclaven gemacht, für die willens- und vernunftschwachen, also für die grosse Masse der Sclaven.
"Das ist es nicht, was uns abscheidet, dass wir keinen Gott wiederfinden, weder in der Geschichte, noch in der Natur, noch hinter der Natur, — sondern dass wir, was als Gott verehrt wurde, nicht als „göttlich“, sondern als erbarmungswürdig, als absurd, als schädlich empfinden, nicht nur als Irrthum, sondern als Verbrechen am Leben… Wir leugnen Gott als Gott… Wenn man uns diesen Gott der Christen bewiese, wir würden ihn noch weniger zu glauben wissen."
— Unser Zeitalter ist stolz auf seinen historischen Sinn: wie hat es sich den Unsinn glaublich machen können, dass an dem Anfange des Christenthums die grobe Wunderthäter- und Erlöser-Fabel steht, — und dass alles Spirituale und Symbolische erst eine spätere Entwicklung ist? Umgekehrt: die Geschichte des Christenthums — und zwar vom Tode am Kreuze an — ist die Geschichte des schrittweise immer gröberen Missverstehns eines ursprünglichen Symbolismus. Mit jeder Ausbreitung des Christenthums über noch breitere, noch rohere Massen, denen die Voraussetzungen immer mehr abgiengen, aus denen es geboren ist, wurde es nöthiger, das Christenthum zu vulgarisiren, zu barbarisiren, — es hat Lehren und Riten aller unterirdischen Culte des imperium Romanum, es hat den Unsinn aller Arten kranker Vernunft in sich eingeschluckt. Das Schicksal des Christenthums liegt in der Nothwendigkeit, dass sein Glaube selbst so krank, so niedrig und vulgär werden musste, als die Bedürfnisse krank, niedrig und vulgär waren, die mit ihm befriedigt werden sollten. Als Kirche summirt sich endlich die kranke Barbarei selbst zur Macht, — die Kirche diese Todfeindschaftsform zu jeder Rechtschaffenheit, zu jeder Höhe der Seele, zu jeder Zucht des Geistes, zu jeder freimüthigen und gütigen Menschlichkeit. — Die christlichen — die vornehmen Werthe: erst wir, wir freigewordnen Geister, haben diesen grössten Werth-Gegensatz, den es giebt, wiederhergestellt! — —
Der du mit dem Flammenspeere
Meiner Seele Eis zertheilt,
Dass sie brausend nun zum Meere
Ihrer höchsten Hoffnung eilt:
Heller stets und stets gesunder,
Frei im liebevollsten Muss —
Also preist sie deine Wunder,
Schönster Januarius!
Der Verlust an Schwergewicht, der Widerstand gegen die natürlichen Instinkte, die „Selbstlosigkeit“ mit Einem Worte — das hiess bisher Moral.
Moral als Vampyrismus…
Ich wandle unter Menschen als unter Bruchstücken der Zukunft: jener Zukunft, die ich schaue.
Und das ist all mein Dichten und Trachten, dass ich in Eins dichte und zusammentrage, was Bruchstück ist und Räthsel und grauser Zufall.
Und wie ertrüge ich es Mensch zu sein, wenn der Mensch nicht auch Dichter und Räthselrather und Erlöser des Zufalls wäre?
Die Vergangnen zu erlösen und alles „Es war“ umzuschaffen in ein „So wollte ich es!“ — das hiesse mir erst Erlösung.
Wir Immoralisten! — Diese Welt, die uns angeht, in der wir zu fürchten und zu lieben haben, diese beinahe unsichtbare unhörbare Welt feinen Befehlens, feinen Gehorchens, eine Welt des „Beinahe“ in jedem Betrachte, häklich, verfänglich, spitzig, zärtlich: ja, sie ist gut vertheidigt gegen plumpe Zuschauer und vertrauliche Neugierde! Wir sind in ein strenges Garn und Hemd von Pflichten eingesponnen und können da nicht heraus —, darin eben sind wir „Menschen der Pflicht“, auch wir! Bisweilen, es ist wahr, tanzen wir wohl in unsern „Ketten“ und zwischen unsern „Schwertern“; öfter, es ist nicht minder wahr, knirschen wir darunter und sind ungeduldig über all die heimliche Härte unsres Geschicks. Aber wir mögen thun, was wir wollen: die Tölpel und der Augenschein sagen gegen uns „das sind Menschen ohne Pflicht“ — wir haben immer die Tölpel und den Augenschein gegen uns!
[рассмотрение I из ZGM и Wir Antipoden из NCW и Vorwort из A и An dieser Stelle ist nicht mehr zu umgehn die eigentliche Antwort auf die Frage, wie man wird, was man ist... из EH: Dionysos ["Prometheus", der tragische Künstler] gegen den Gekreuzigten ["Sokrates und die griechische Tragoedie", „Weiser“, „Heiliger“, „Welt-Erlöser“, "der freiwillige Bettler", usw]...]
[Итак, сострадание против сострадания! — Но, скажем еще раз, есть более высокие проблемы по сравнению со всеми проблемами наслаждения, страдания и сострадания; и каждая философия, которая занимается только этим, - наивность.]
Der Satz. Закон против crétinisme: [в мышлении не должно быть] никакой телеологии.
[JGB-13: а-телеологический принцип: анти-FEP (Фристон), анти-спинозизм: "great raison" — amor fati.]
„Doch alle Lust will Ewigkeit —,
„— will tiefe, tiefe Ewigkeit!“
— Die vornehme Seele hat Ehrfurcht vor sich. —
Genügt es nicht, Stufen der Scheinbarkeit anzunehmen und gleichsam hellere und dunklere Schatten und Gesammttöne des Scheins, — verschiedene valeurs, um die Sprache der Maler zu reden? Warum dürfte die Welt, die uns etwas angeht —, nicht eine Fiktion sein? Und wer da fragt: „aber zur Fiktion gehört ein Urheber?“ — dürfte dem nicht rund geantwortet werden: Warum? Gehört dieses „Gehört“ nicht vielleicht mit zur Fiktion? Ist es denn nicht erlaubt, gegen Subjekt, wie gegen Prädikat und Objekt, nachgerade ein Wenig ironisch zu sein? Dürfte sich der Philosoph nicht über die Gläubigkeit an die Grammatik erheben? Alle Achtung vor den Gouvernanten: aber wäre es nicht an der Zeit, dass die Philosophie dem Gouvernanten-Glauben absagte? —
"Oh Voltaire! Oh Humanität! Oh Blödsinn! Mit der „Wahrheit“, mit dem Suchen der Wahrheit hat es etwas auf sich; und wenn der Mensch es dabei gar zu menschlich treibt — „il ne cherche le vrai que pour faire le bien“ — ich wette, er findet nichts!"
„Wie? Heisst das nicht, populär geredet: Gott ist widerlegt, der Teufel aber nicht —?“ Im Gegentheil! Im Gegentheil, meine Freunde! Und, zum Teufel auch, wer zwingt euch, populär zu reden! —
Die Welt von innen gesehen, die Welt auf ihren „intelligiblen Charakter“ hin bestimmt und bezeichnet — sie wäre eben „Wille zur Macht“ und nichts ausserdem.
Schild der Nothwendigkeit!
Höchstes Gestirn des Seins!
— das kein Wunsch erreicht,
das kein Nein befleckt,
ewiges Ja des Sein’s,
ewig bin ich dein Ja:
denn ich liebe dich, oh Ewigkeit! — —
Erster Satz. — Lasterhaft ist jede Art Widernatur [und Teleologie]. Die lasterhafteste Art Mensch ist der Priester [oder "Halbpriester", der Moralphilosoph]: er lehrt die Widernatur. Gegen den Priester hat man nicht Gründe [(das folgt aus der „Definition“)], man hat das ["]Zuchthaus["] [(Verleugnung: eine vollständige Leugnung oder deren Symptom erfordert einen Beweis – Priester haben ihn nicht (dies folgt aus der „Definition“)).].
"Vorspiel einer Philosophie der Zukunft."
— Aber man lese nur diese Schrift. Vielleicht gelang es mir, vielleicht hatte diese Schrift gar keinen andren Sinn, als diesen Gegensatz in einer heitren und menschenfreundlichen Weise zum Ausdruck zu bringen.
„Der moralische Mensch steht der intelligiblen Welt nicht näher als der physische — denn es giebt keine intelligible Welt…“
Was ist schädlicher als irgend ein Laster? — Das Mitleiden der That mit allen Missrathnen [der Pessimist] und Schwachen [„höherer Schwindler“, „Idealist“, "die Guten", der Moralist] — das ["]Christenthum["]…
— Denn so lange das Leben aufsteigt, ist Glück gleich [(unbewusst)] Instinkt. —
Der Rest folgt daraus.
P.S. Decadence is only a means [for power].
What will recur?
11[103] 1887-88
Пора, наконец, отставить человеческие ценности в угол, где им только и место: в качестве отставных ценностей. Уже исчезли многие виды животных; случись так, что и человек исчез бы, ничто в мире не изменилось бы (). Надо быть в достаточной мере философом, чтобы восхищаться и этим ничто (—Nil admirari—)
Пора, наконец, отставить человеческие ценности в угол, где им только и место: в качестве отставных ценностей. Уже исчезли многие виды животных; случись так, что и человек исчез бы, ничто в мире не изменилось бы (). Надо быть в достаточной мере философом, чтобы восхищаться и этим ничто (—Nil admirari—)
А потом: «чем же объективно измеряется ценность? Единственно количеством более или менее усиленной и организованной власти, тем, что происходит во всем происходящем, воля к большему...»
Woran mißt sich objektiv der Werth? Allein an dem Quantum gesteigerter und organisirter Macht, nach dem, was in allem Geschehen geschieht, ein Wille zum Mehr ...
μανία. У кого власти больше, Юлия Цезаря или у Юпитера? Как насчет https://en.wikipedia.org/wiki/Great_Attractor Смог ли Наполеон повлиять на реликтовое излучение?
>Диагноз: жизнецентрист
Ницше: воля к истине строится на морали. Мы не должны ставить истину выше жизни.
Правда: беспокойство о жизни строится на морали. Следует стремиться к истине, даже если нужно рискнуть всем живым на Земле.
Всякая мораль это мораль жизни, мораль это биологический феномен. Живое это плевочек в огромном загадочном и загадочно упорядоченном космосе. Философствовать сподручнее из глаз неживой материи. Цепляться за "жизнь" самый что ни на есть морализм — у этого даже аргументация чисто моралистическая, апелляция к эмоциям и какому-то common sense.
Стронгли релейтед: https://www.youtube.com/watch?v=QtR98j55ll8 и 2 пик.
Можно было бы написать текст "Рождение аутентичного (раннего) модерна из духа анатомического театра".
Настоящий ученый это психопат, самый что ни на есть имморалист в подлинном смысле, а не в смысле "ну старая мораль вредит "нашим", да еще и верить в нее больше невозможно, поэтому надо придумать новую более удобную, и в будущем будем придумывать, все для жизни ребят👍"
Сто миллионов в печку, сто миллионов в речку. Зиг Хайль!
Что то я не пойму: Если ницше считал, что ресентимент не может породить ничего хорошего, а это так, потому что он засирал и критиковал именно через аппеляцию к ресентименту и рабской морали (например сократа и шопенгауэра), что не имело бы смысла если бы он этим не хотел обесценить их философию, то почему он верил в свою ахинею про ресентимент, аолю к власти и сверхчеловека, если это все порождение токсичности и жизнеотрицания?
И если ресентимент может породить что-то хорошее то зачем ницше указывал на наличие ресентимента у сократа и шопенгауэра как причину хуевости их философии? Ведь в этом его критика обычно и заключается
Его критика заключается в том, что философии Сократа и Шопенгауэра ведут к "понижению жизни". В принципе отношение сброшенных и распинаемых господ к торжествующим рабам (еще и длящееся много столетий) наверное тоже будет рессентиментом. По его мнению рессентимент просто признак чего-то нехорошего или рессентимент ведет к проблемам с желчью, а не просто "указание на наличие рессентимента как опровержение"
Источник ницшевского нигилизма в том, что он смешивает бытие (космос) и жизнь, или просто ставит жизнь выше бытия. Космос не является живым существом. Он также не существует ради того, чтобы были живые существа и бессмысленно себя длили. Такое представление о космосе совершенно справедливо ведет к депрессии — в таком космосе нет никакого смысла, он идиотский. Но это не тот космос, в котором мы живем. Живое должно знать в нем свое место, и человек, как нечто ОЧЕВИДНО (без галлюцинативного гиперкритицизма) выделяющееся среди живого, также должен знать свое место. Это место — ни "цель" космоса, ни судьба других животных (длиться ради того чтобы длиться, жить чтобы (коллективно) выживать).
Каково место человека — единственный истинный ответ на этот вопрос — неизвестно. Нужно блюсти эту неизвестность, покуда она действительно не стала известностью. Императив интеллектуальной честности сегодня в том, чтобы хранить загадочность, не забивать его каким-то бредом, религиозным или либеральным или ницшеанским (или просто шизофазическим как у позднего Хайдеггера).
По необходимому закону треда ссылаюсь на Ницше:
«Бессмысленность происходящего»: вера в это — следствие уразумения неправильности прежних интерпретаций, обобщение уныния и немощи — не необходимая вера.
Как неучтив человек: где не видит смысла, давай его отрицать!
(1885-1886 2[109])
---
...Радикальные точки зрения сменяются не умеренными, а снова радикальными, только перевернутыми. И вот вера в абсолютную имморальность природы, в бесцельность и бессмысленность является психологически необходимым аффектом, когда вера в Бога и естественный моральный порядок более невозможна. Нигилизм появляется теперь не потому, что отвращение к бытию стало больше, чем раньше, а потому, что возникло сомнение в «осмысленности» зла, да и самого бытия. Одна интерпретация погибла; но поскольку она считалась той самой интерпретацией, кажется, будто в бытии нет вообще никакого смысла, будто всё напрасно.
("Европейский нигилизм", 1887)
Каково место человека — единственный истинный ответ на этот вопрос — неизвестно. Нужно блюсти эту неизвестность, покуда она действительно не стала известностью. Императив интеллектуальной честности сегодня в том, чтобы хранить загадочность, не забивать его каким-то бредом, религиозным или либеральным или ницшеанским (или просто шизофазическим как у позднего Хайдеггера).
По необходимому закону треда ссылаюсь на Ницше:
«Бессмысленность происходящего»: вера в это — следствие уразумения неправильности прежних интерпретаций, обобщение уныния и немощи — не необходимая вера.
Как неучтив человек: где не видит смысла, давай его отрицать!
(1885-1886 2[109])
---
...Радикальные точки зрения сменяются не умеренными, а снова радикальными, только перевернутыми. И вот вера в абсолютную имморальность природы, в бесцельность и бессмысленность является психологически необходимым аффектом, когда вера в Бога и естественный моральный порядок более невозможна. Нигилизм появляется теперь не потому, что отвращение к бытию стало больше, чем раньше, а потому, что возникло сомнение в «осмысленности» зла, да и самого бытия. Одна интерпретация погибла; но поскольку она считалась той самой интерпретацией, кажется, будто в бытии нет вообще никакого смысла, будто всё напрасно.
("Европейский нигилизм", 1887)
>По необходимому закону треда ссылаюсь на Ницше:
«Важнейшая цель человечества, возможно, в том, чтобы была измерена ценность жизни и правильно определено основание, почему она существует».
(20 [12] 1876–1877)
Es ist vielleicht das wichtigste Ziel der Menschheit, dass der Werth des Lebens gemessen und der Grund, wesshalb sie da ist, richtig bestimmt werde.
https://nachlass.apoliteia.ru/1876-6/20_12
Ресентимент это нерифицируемая хуйня. Ницшеподсосы ставят этот «диагноз» всем, кто им не нравится.
По ницше, ресентиментарный способен что-то хорошее придумать? Например, жизнеутверждающую философию?
Рессентиментарным ты будешь, если тебе наступили на ногу в автобусе и вдобавок нахамили. Если ты отходчивый, то в этот же вечер уже сможешь придумать что-нибудь жизнеутверждающее.
Также рессентимент это не есть желание отомстить своему обидчику, это или 1) злопамятность как черта характера (ну в таком случае довольно скучное понятие, и не нужное, когда есть слово "злопамятность") или 2) распредмеченная месть, когда ты или не можешь отомстить обидчику, или мстить собственно некому (Богу, "природе"), и ты мстишь кому попало, случайным или всем. Массшутеры вот чудовища рессентимента. Более тихие чудовища всякие неврастеники, постоянно раздраженные, придирчивые
Так во втором случае слово "ресентимент" тоже не нужно. Массшутеры - те же злыдни, злопамятные.
Слабые кооперируются друг с другом, ожидают, когда сильный останется совсем один, чтобы в следующий момент накинуться на него все вместе и одержать над ним победу.
Один блоггер сказал, выразив мысль, которая, как я думаю, близка многих людям, мнящим себя ницщеанцами, что слабые, если и побеждают сильного, то лишь в том случае, если прибегнут к неблагородным, запрещённым, нечестным и хитрым методам; скажем, лишь сообща слабые способны уничтожить сильного.
Я приведу метафору со львом и гиенами, чтобы было понятно, что с этой идеей не так.
Лев, когда ему исполнилось 100 лет, беспомощный и может умереть в любой момент вследствии чего-либо, и он вспоминает былые времена, когда был молод и силен; он считает себя сильным, так как он лев.
Или же лев, сражаясь с гиенами, был побежден: численность была не на его стороне. Но лев всё равно считает, что не был повержен, так как его противники якобы "играли не честно".
Ресентимент— отчасти отрицание актуальной ситуации, где настоящее подменяется либо прошлым, либо фантазиями. Когда человек, из недостатка, страдает, он предпочитает жить прошлым или фантазиями, так как недоволен и несогласен, не в состоянии принять актуальную действительность. Если же его бытие избыточно, то он будет жить настоящим.
Субъект, по Ницше, — абстрактная конструкция, придуманная слабыми, чтобы раз и на всегда зафиксировать личностные характеристики индивидов, безотносительно к тому, какими эти индивиды есть в настоящий момент. Так, если я поступаю как слабый, то я всё равно сильный (скажем, помогаю слабым).
Действительно, лев, которому сто лет, беспомощен, но, не в состоянии смириться с реальностью, ему приходится жить прошлым, более приемлемым для него, нежели его актуальная ситуация. Следовательно, он отрицает действительность — и не из достатка, но из недостатка.
Если льва обоссали гиены, то он не унывает, ведь ему известно, что в действительности обоссать могут, только если по особым, истинным правилам, и хотя лев лежит обосанный на асфальте, он может думать, что в реальности он непобедим, так как, с одной стороны, он лев, а с другой, его противники играли нечестно.
Играть честно, в данном случае, означает играть в соответствии с правилами, дающими явное преимущество льву. Лев отрицает методы, способные усилить "слабых", на основании того, что те какие-то не такие: нечестные, неблагородные и тд. Почти то же самое делает и слабая гиена, поверженная львом: она скажет, что играли они по нечестным правилам, или скажет, что истинная сила не в том, чтобы бить, а в том, чтобы дать.
Следовательно, оправдания льва есть ресентимент. Он желает зафиксировать факт своей силы как вечную истину, несмотря на то, каким он есть в настоящий момент. Аристократ, получившийся у матушки природы так, что ей за него стыдно, не в состоянии изучить даже математику начальных классов, лудоман и тд. Но он не отчаивается: он сильный, за ним превосходство, ведь он аристократ.
Почти то же самое, глазами Ницше, что и слабый человек, считающий, что лучше остальных, так как вел праведную жизнь, следовательно, попадет в рай как благочестивый — в действительности он нищий и противный.
Лев, если только обосанный, — слабый лев. Всё, что будет сказано после обоссывания львом— оправдания самого льва. Сильный не бросает в след уходящей ситуации, частью которой он был сам, оправдательные слова: он победил, ему нечего сказать по поводу произошедшего, в отличии от тех, кто болезненно был повержен.
Следовательно, лев держится за два вещи для сохранения своей иллюзии:
1) он фиксирует личностную характеристику, которой себя наделяет, тем, что отождествляет силу с понятием лев — раз и навсегда. Это помогает льву жить прошлым, либо фантазиями, подменяющими ему настоящий момент, которым тот недоволен;
2) любые способы для слабых победить льва будут интерпретированы самим львом как "плохие" — в рамках особой "морали" льва, согласно которой тот непобедим, ведь та выстраивает такую арену, где только и может что победить лев. Это помогает льву отрицать временами действительность.
Один блоггер сказал, выразив мысль, которая, как я думаю, близка многих людям, мнящим себя ницщеанцами, что слабые, если и побеждают сильного, то лишь в том случае, если прибегнут к неблагородным, запрещённым, нечестным и хитрым методам; скажем, лишь сообща слабые способны уничтожить сильного.
Я приведу метафору со львом и гиенами, чтобы было понятно, что с этой идеей не так.
Лев, когда ему исполнилось 100 лет, беспомощный и может умереть в любой момент вследствии чего-либо, и он вспоминает былые времена, когда был молод и силен; он считает себя сильным, так как он лев.
Или же лев, сражаясь с гиенами, был побежден: численность была не на его стороне. Но лев всё равно считает, что не был повержен, так как его противники якобы "играли не честно".
Ресентимент— отчасти отрицание актуальной ситуации, где настоящее подменяется либо прошлым, либо фантазиями. Когда человек, из недостатка, страдает, он предпочитает жить прошлым или фантазиями, так как недоволен и несогласен, не в состоянии принять актуальную действительность. Если же его бытие избыточно, то он будет жить настоящим.
Субъект, по Ницше, — абстрактная конструкция, придуманная слабыми, чтобы раз и на всегда зафиксировать личностные характеристики индивидов, безотносительно к тому, какими эти индивиды есть в настоящий момент. Так, если я поступаю как слабый, то я всё равно сильный (скажем, помогаю слабым).
Действительно, лев, которому сто лет, беспомощен, но, не в состоянии смириться с реальностью, ему приходится жить прошлым, более приемлемым для него, нежели его актуальная ситуация. Следовательно, он отрицает действительность — и не из достатка, но из недостатка.
Если льва обоссали гиены, то он не унывает, ведь ему известно, что в действительности обоссать могут, только если по особым, истинным правилам, и хотя лев лежит обосанный на асфальте, он может думать, что в реальности он непобедим, так как, с одной стороны, он лев, а с другой, его противники играли нечестно.
Играть честно, в данном случае, означает играть в соответствии с правилами, дающими явное преимущество льву. Лев отрицает методы, способные усилить "слабых", на основании того, что те какие-то не такие: нечестные, неблагородные и тд. Почти то же самое делает и слабая гиена, поверженная львом: она скажет, что играли они по нечестным правилам, или скажет, что истинная сила не в том, чтобы бить, а в том, чтобы дать.
Следовательно, оправдания льва есть ресентимент. Он желает зафиксировать факт своей силы как вечную истину, несмотря на то, каким он есть в настоящий момент. Аристократ, получившийся у матушки природы так, что ей за него стыдно, не в состоянии изучить даже математику начальных классов, лудоман и тд. Но он не отчаивается: он сильный, за ним превосходство, ведь он аристократ.
Почти то же самое, глазами Ницше, что и слабый человек, считающий, что лучше остальных, так как вел праведную жизнь, следовательно, попадет в рай как благочестивый — в действительности он нищий и противный.
Лев, если только обосанный, — слабый лев. Всё, что будет сказано после обоссывания львом— оправдания самого льва. Сильный не бросает в след уходящей ситуации, частью которой он был сам, оправдательные слова: он победил, ему нечего сказать по поводу произошедшего, в отличии от тех, кто болезненно был повержен.
Следовательно, лев держится за два вещи для сохранения своей иллюзии:
1) он фиксирует личностную характеристику, которой себя наделяет, тем, что отождествляет силу с понятием лев — раз и навсегда. Это помогает льву жить прошлым, либо фантазиями, подменяющими ему настоящий момент, которым тот недоволен;
2) любые способы для слабых победить льва будут интерпретированы самим львом как "плохие" — в рамках особой "морали" льва, согласно которой тот непобедим, ведь та выстраивает такую арену, где только и может что победить лев. Это помогает льву отрицать временами действительность.
Ну значит ресентимент не всегда плохо, и критика ницше бьет мимо)
Типо зачем ковыряться в прошлом чела, если его ресентимент не гарантия что он выдумает херню
А глубже ницше и не копал
Проблема в том что мы всегда придумываем правила и не имеем непосредственного вненормативного доступа к действительности
Действительность если есть для нас, то не прежде чем мы решим что это такое
Это так для людей думающих. Но для чего необходимо думать? Нужно жить, нужно быть.
Что за педик у тебя на пикче?
If truth for Plato is not an abstraction that lives at the expense of a separate world, but a praxis, truth for Nietzsche, just as for Plato, is not a theory, since every theory implies a concealment, but rather a praxis, an experiment, a work that characterizes the best minds, a lifestyle proper to excellent men, which is totally lacking in the mass of men who allow themselves to be molded by current culture into a single binding lifestyle ("to what extent does truth tolerate being incorporated? – Here is the question, here is the experiment", FW 110).
Truth is experience. Nietzsche states: “In Plato, the supreme exaltation of things as models, that is, the whole world seen from the perspective of the vision (of Apollo)” (NF 1869, 3[36]). The theory of Forms is considered by Nietzsche to be an Apollonian artistic expression and, therefore, not far removed from the general Greek sentiment: “In fact, such seem to have been their sentiments: just as the Platonic valuation and distinction of the ‘idea’ as opposed to the ‘idol,’ to the copy, are deeply founded in the Hellenic being” (GT 10). For Nietzsche, the transformation of the real into the ideal is not a negation of the real, but the discovery of the fact that reality is unattainable because man forms a unity with it. The distinction between the true world and the false world is meaningless, for what at first glance appears as a simulation is a reality insofar as it is a function of a more complex and original interplay of projections:
"That the world of representations is more real than concrete reality is a belief that Plato has theoretically put forward as the nature of the artist. Practically speaking, this is the belief of all productive geniuses: this belief is the vision of the will. These representations, insofar as they have arisen from instinct, are in any case as real as things; hence their unheard-of power." (NF 1870, 5[78])
All this takes us away from a theoretical or systematic Plato, and hence Nietzsche's exhortation to seriously engage with Platonic philosophy:
"I try to be of use to those who deserve to be introduced in a timely and serious manner to the study of philosophy. This attempt may or may not succeed, and I know all too well that this is surmountable; I desire nothing more than, for the sake of that philosophy, to be imitated and surpassed. There are good reasons for advising those young people not to rely on the guidance of established and academic philosophers, but to read Plato." (NF 1872, 19[211])
Nietzsche states: “Only he who can live according to philosophy can have philosophy: so that not everything is mere words (as in Plato, Letter 7)” (NF 1873, 30[17]). Therefore, “living according to philosophy” means translating one’s ideas into actions. Praxis thus becomes the constitutive foundation of philosophy: “At the heart of Plato’s project lies his legislative mission: he counts himself among the Solons, Lycurgus, etc. Everything he does, he does with a view to this end, without which his life would be odious” (KGW II 4, p. 54). The aspiration to become tyrant of the city is not illicit, but rather represents the culmination of the Hellenic political drive. In this respect, Nietzsche also agrees with Plato: “In Plato’s Theagenes it is written: ‘We would all like to be lord, if possible, of all men, preferably God.’” “That attitude must exist again” (NF 1884, 25[137]); “Plato was the desire made flesh to become the supreme legislator and founder of philosophical states; he seems to have suffered terribly from the lack of consummation of his being” (MA 261). In keeping with this practical character of Platonic philosophy, Nietzsche emphasizes:
"In Genoa, from a tower, I heard a long peal of bells at dusk; it refused to cease and rang out, as if insatiable, above the murmur of the alleyways in the evening sky and the sea breeze, so gloomy, so childlike at the same time, so melancholic. Then I remembered Plato's words and suddenly felt them in my heart: “In the end, nothing human is worth taking too seriously; nevertheless...” (MA 628)"
Nietzsche is interested in the ethical dimension of Plato's thought: "Plato is a specialist in ethics to the core" (KGW II 4, p. 161). In § 16, as a conclusion to his argument, and following Zeller in part, Nietzsche insists on the ethical element in the genesis of the theory of Forms. All this shows a progressive distancing from the Schopenhauerian perspective on Plato, not only in relation to the interpretation of the theory of Forms, but especially regarding the importance given to Plato the politician. In § 22 Nietzsche addresses a passage from the Phaedo (96a-102a) considered by some critics as a possible genealogy of the spiritual evolution of Socrates and/or Plato. The centrality of the ethical, educational, and political aspects of Platonic philosophy is a theme that constitutes the great novelty of Nietzsche's lectures and makes him a precursor of the political reading of Plato, later followed by other authors.
Nietzsche's interpretation of Plato and Platonism in light of these lessons reveals that school textbooks, tradition, popularization, and simplistic interpretations have transmitted to us a one-sided Plato, one that risks being interpreted through categories designed to reinforce the theoretical foundations of doctrines and ideologies foreign to Plato's thought and time. When Plato has been read through the filter of "Platonists," or of "Platonism" and Christianity, a Plato adapted to the needs of the historical period that has employed him has been constructed. It is Platonism that has effected a split between reason and the concrete lives of people. Plato transcends a certain Platonic philosophy upheld by Christianity, which has made him its bulwark. This is why, by discovering the man Plato, one discovers his authentic philosophy (cf. NF 1874, 34[13]). Nietzsche's anti-Platonic critique is aimed at rehabilitating Plato, whom he considers "the most beautiful plant of Antiquity" (JGB, Prologue), "the most reckless of all interpreters" (JGB 190), affirming his value in the realm of praxis: "The product of the philosopher is his life (before his works). This is his work of art" (NF 1873, 29[205]).
Truth is experience. Nietzsche states: “In Plato, the supreme exaltation of things as models, that is, the whole world seen from the perspective of the vision (of Apollo)” (NF 1869, 3[36]). The theory of Forms is considered by Nietzsche to be an Apollonian artistic expression and, therefore, not far removed from the general Greek sentiment: “In fact, such seem to have been their sentiments: just as the Platonic valuation and distinction of the ‘idea’ as opposed to the ‘idol,’ to the copy, are deeply founded in the Hellenic being” (GT 10). For Nietzsche, the transformation of the real into the ideal is not a negation of the real, but the discovery of the fact that reality is unattainable because man forms a unity with it. The distinction between the true world and the false world is meaningless, for what at first glance appears as a simulation is a reality insofar as it is a function of a more complex and original interplay of projections:
"That the world of representations is more real than concrete reality is a belief that Plato has theoretically put forward as the nature of the artist. Practically speaking, this is the belief of all productive geniuses: this belief is the vision of the will. These representations, insofar as they have arisen from instinct, are in any case as real as things; hence their unheard-of power." (NF 1870, 5[78])
All this takes us away from a theoretical or systematic Plato, and hence Nietzsche's exhortation to seriously engage with Platonic philosophy:
"I try to be of use to those who deserve to be introduced in a timely and serious manner to the study of philosophy. This attempt may or may not succeed, and I know all too well that this is surmountable; I desire nothing more than, for the sake of that philosophy, to be imitated and surpassed. There are good reasons for advising those young people not to rely on the guidance of established and academic philosophers, but to read Plato." (NF 1872, 19[211])
Nietzsche states: “Only he who can live according to philosophy can have philosophy: so that not everything is mere words (as in Plato, Letter 7)” (NF 1873, 30[17]). Therefore, “living according to philosophy” means translating one’s ideas into actions. Praxis thus becomes the constitutive foundation of philosophy: “At the heart of Plato’s project lies his legislative mission: he counts himself among the Solons, Lycurgus, etc. Everything he does, he does with a view to this end, without which his life would be odious” (KGW II 4, p. 54). The aspiration to become tyrant of the city is not illicit, but rather represents the culmination of the Hellenic political drive. In this respect, Nietzsche also agrees with Plato: “In Plato’s Theagenes it is written: ‘We would all like to be lord, if possible, of all men, preferably God.’” “That attitude must exist again” (NF 1884, 25[137]); “Plato was the desire made flesh to become the supreme legislator and founder of philosophical states; he seems to have suffered terribly from the lack of consummation of his being” (MA 261). In keeping with this practical character of Platonic philosophy, Nietzsche emphasizes:
"In Genoa, from a tower, I heard a long peal of bells at dusk; it refused to cease and rang out, as if insatiable, above the murmur of the alleyways in the evening sky and the sea breeze, so gloomy, so childlike at the same time, so melancholic. Then I remembered Plato's words and suddenly felt them in my heart: “In the end, nothing human is worth taking too seriously; nevertheless...” (MA 628)"
Nietzsche is interested in the ethical dimension of Plato's thought: "Plato is a specialist in ethics to the core" (KGW II 4, p. 161). In § 16, as a conclusion to his argument, and following Zeller in part, Nietzsche insists on the ethical element in the genesis of the theory of Forms. All this shows a progressive distancing from the Schopenhauerian perspective on Plato, not only in relation to the interpretation of the theory of Forms, but especially regarding the importance given to Plato the politician. In § 22 Nietzsche addresses a passage from the Phaedo (96a-102a) considered by some critics as a possible genealogy of the spiritual evolution of Socrates and/or Plato. The centrality of the ethical, educational, and political aspects of Platonic philosophy is a theme that constitutes the great novelty of Nietzsche's lectures and makes him a precursor of the political reading of Plato, later followed by other authors.
Nietzsche's interpretation of Plato and Platonism in light of these lessons reveals that school textbooks, tradition, popularization, and simplistic interpretations have transmitted to us a one-sided Plato, one that risks being interpreted through categories designed to reinforce the theoretical foundations of doctrines and ideologies foreign to Plato's thought and time. When Plato has been read through the filter of "Platonists," or of "Platonism" and Christianity, a Plato adapted to the needs of the historical period that has employed him has been constructed. It is Platonism that has effected a split between reason and the concrete lives of people. Plato transcends a certain Platonic philosophy upheld by Christianity, which has made him its bulwark. This is why, by discovering the man Plato, one discovers his authentic philosophy (cf. NF 1874, 34[13]). Nietzsche's anti-Platonic critique is aimed at rehabilitating Plato, whom he considers "the most beautiful plant of Antiquity" (JGB, Prologue), "the most reckless of all interpreters" (JGB 190), affirming his value in the realm of praxis: "The product of the philosopher is his life (before his works). This is his work of art" (NF 1873, 29[205]).
Миру наоборот нет дела до того, что ты о нём думаешь, но он "снисходит" и отражается в сознании, "давя" на мозг, то есть отражается сам в себе. Даже бедалаги, не выходящие из дома месяцами, и те мир не столько выдумывают, сколько достраивают, хотя и остаются неадекватными, не имея опыта
>Императив интеллектуальной честности сегодня в том, чтобы хранить загадочность
1887 был самый симпатичный, потому что самый "вопросительный" год
Конец рассмотрения второго:
Я заканчиваю тремя вопросительными знаками, это вполне очевидно.
Конец рассмотрения первого:
Всем наукам предстоит отныне подготавливать будущую задачу философа, понимая эту задачу в том смысле, что философу надлежит решить проблему ценности, что ему надлежит определить табель о ценностных рангах.
Конец рассмотрения третьего:
Аскетический идеал до сей поры был единственным основанием, зачем человеку вообще существовать. Воля к Ничто это хотя бы воля, в отличие от ничтожной воли ("спасена хотя бы сама воля"). Конец.
Конец Веселой науки: в заключение без всякой спешки вырисовываю мрачный вопросительный знак.
Начало 5 книги ВН также: перед нами лежит открытое море, нам открыт горизонт, хоть и туманный...
кстати в Веселой науке 5 часть написана позже предисловия, особенно ее вторая половина, мне кажется я даже вижу где там кончается 1886 и начинается 1887. Мне кажется даже что начало 5 книги тоже написано в 1887, а между началом и серединой типичная старая ницшевская склонность к резонерству... Интересный феномен: бахвальство своей афористичностью, своим лапидарным строгим "римским" стилем, но ранние сочинения ну очевидно водянистые, даже в сравнении с современниками.
Ну хотя он мог просто самые интересные части разместить в начале и ближе к концу книги, это логично у тех кому "книги" писать приходится.
И еще одна веселая ницшеведческая теория:
«Интересно кстати рассматривать у Ницше не какие-то "этапы", а просто обострения и "смягчения". Чего именно — неважно (может, обострения духовности). Тогда становится объяснимым, почему у него скачки туда-сюда, вместо последовательного "развития"».
Основная тема треда: веселое ницшеведение
>злопамятность как черта характера
не прощает и не забывает...
Да и к этому еще (получается не только 1887, а до самого конца; миниатюра "скептик решает дать оценку всем ценностям"):
Ecce Homo
«Скептики — это единственный достойный уважения тип среди двусмысленной, до пяти-смысленной семьи философов!..»
Антихрист
«Не дадим сбить себя с толку: великие умы были скептиками. Заратустра — скептик. Сила и независимость, проистекающие из мощи, из сверхмогущества духа, доказываются скепсисом.
<...> Независимость от любых убеждений неизбежна для сильного, для умеющего вольно обозревать всё окрест… Великая страсть — основа и сила его бытия, просвещённее, деспотичнее его самого, — занимает без остатка весь его интеллект, учит его не церемониться понапрасну, внушает ему мужество пользоваться далеко не святыми средствами и при определённых обстоятельствах даже позволяет ему иметь убеждения... Напротив: потребность в вере, в безусловных Да и Нет, карлейлизм, если простят мне это слово, — это потребность слабого».
Итого: настоящий Ницше был и остался "свободным духом", его самая ценная философия есть "философия свободной птицы", как бы он не копротивлялся со своими потугами в жизнефанатизм. Человек с 1879 года живет на пенсию по инвалидности.
Идеи о рессентименте, воле к власти, критика морали и "моралей" — просто следствие философии свободного духа, просто знающего больше, чем знали индусы. Вполне возможно, что если бы Ницше поговорил с Буддой, он мог бы его убедить что тот занимается самообманом и они бы вместе сплавились по морям...
---
Блин но при этом в ВН:
«Мы — делаем то же. Но во имя чего? Во имя нашего неверия? Во имя всякого неверия? Нет, вам это лучше известно, друзья мои! Скрытое да в вас сильнее, чем любые нет и может быть, которыми вы больны вместе с вашим веком; и когда вам придется пуститься по морям, вы, невозвращенцы, то и вас вынудит к этому — вера!..»
И вот это что (в том же Антихристе): «Формула нашего счастья: Да, Нет, прямая линия, цель…»
---
С третьей стороны: "Ich mache mir den Teufel was aus Freigeistern" ("К черту свободных духом") письмо декабря 1888
---
Письмо Лу:
«Дух? Что мне дух?! Что мне познание?! Я не ценю ничего, кроме инстинктов - и я готов поклясться, что в этом у нас есть нечто общее. Посмотрите же сквозь этот этап, в котором я живу уже несколько лет, взгляните на то, что за ним! Не стройте иллюзий на мой счет. Не думаете же Вы, что «вольный дух» - мой идеал? Я -»
Вот это и есть предательство! Он предал нашу философскую жизнь ради баб!!! "Что мне познание, я не ценю ничего кроме инстинктов". Да на кой же черт ты тогда нужен (Саломе), инвалид? Это уклонение от своего оптимума условий, уклонение от своего вообще
О сестре:
«ее бесстыжая бестактность поливать мне грязью людей, с которыми меня как-никак объединяет важный этап моего духовного развития и которые мне, следовательно, в сто крат ближе, чем это глупенькое мстительное создание».
"Важный этап моего духовного развития"
Ecce Homo
«Скептики — это единственный достойный уважения тип среди двусмысленной, до пяти-смысленной семьи философов!..»
Антихрист
«Не дадим сбить себя с толку: великие умы были скептиками. Заратустра — скептик. Сила и независимость, проистекающие из мощи, из сверхмогущества духа, доказываются скепсисом.
<...> Независимость от любых убеждений неизбежна для сильного, для умеющего вольно обозревать всё окрест… Великая страсть — основа и сила его бытия, просвещённее, деспотичнее его самого, — занимает без остатка весь его интеллект, учит его не церемониться понапрасну, внушает ему мужество пользоваться далеко не святыми средствами и при определённых обстоятельствах даже позволяет ему иметь убеждения... Напротив: потребность в вере, в безусловных Да и Нет, карлейлизм, если простят мне это слово, — это потребность слабого».
Итого: настоящий Ницше был и остался "свободным духом", его самая ценная философия есть "философия свободной птицы", как бы он не копротивлялся со своими потугами в жизнефанатизм. Человек с 1879 года живет на пенсию по инвалидности.
Идеи о рессентименте, воле к власти, критика морали и "моралей" — просто следствие философии свободного духа, просто знающего больше, чем знали индусы. Вполне возможно, что если бы Ницше поговорил с Буддой, он мог бы его убедить что тот занимается самообманом и они бы вместе сплавились по морям...
---
Блин но при этом в ВН:
«Мы — делаем то же. Но во имя чего? Во имя нашего неверия? Во имя всякого неверия? Нет, вам это лучше известно, друзья мои! Скрытое да в вас сильнее, чем любые нет и может быть, которыми вы больны вместе с вашим веком; и когда вам придется пуститься по морям, вы, невозвращенцы, то и вас вынудит к этому — вера!..»
И вот это что (в том же Антихристе): «Формула нашего счастья: Да, Нет, прямая линия, цель…»
---
С третьей стороны: "Ich mache mir den Teufel was aus Freigeistern" ("К черту свободных духом") письмо декабря 1888
---
Письмо Лу:
«Дух? Что мне дух?! Что мне познание?! Я не ценю ничего, кроме инстинктов - и я готов поклясться, что в этом у нас есть нечто общее. Посмотрите же сквозь этот этап, в котором я живу уже несколько лет, взгляните на то, что за ним! Не стройте иллюзий на мой счет. Не думаете же Вы, что «вольный дух» - мой идеал? Я -»
Вот это и есть предательство! Он предал нашу философскую жизнь ради баб!!! "Что мне познание, я не ценю ничего кроме инстинктов". Да на кой же черт ты тогда нужен (Саломе), инвалид? Это уклонение от своего оптимума условий, уклонение от своего вообще
О сестре:
«ее бесстыжая бестактность поливать мне грязью людей, с которыми меня как-никак объединяет важный этап моего духовного развития и которые мне, следовательно, в сто крат ближе, чем это глупенькое мстительное создание».
"Важный этап моего духовного развития"
Как называются люди, которые считают, что у "страсти к познанию" должен быть предел, что надо все-таки сохранять рассудительность, надо слушать матушку-природу и бабушку-бессознательное, что в конце концов мы тоже живое, племя, "род" и живем для рода; познаем для жизни, а не живем для познания? Моралфаги? Женщины? Женщины-моралфаги?
>не какие-то "этапы", а просто обострения и "смягчения"
Может быть, это — некие втягивания в матриархат нордический. Философия вечного возвращения, ... лучше процитирую:
«Ницше изобрел философию женщин. Он смотрел на Лу Саломе и придумывал для нее философию. Там есть вкрапления чего-то постороннего, даже выбивающегося (потому что Ницше все же не женщина). Но основные идеи одухотворения инстинктов, обожествления порождения и сакрализации евгеники — это женское мироощущение».
Опять же вспомните, кто говорит в Пире, и что говорит ("все живое стремится быть вечным и бессмертным")
Можешь называть их "ну, мам, отстань!"
Миру как он есть предшествует взгляд на мир с нашей стороны. У нас непосредственного доступа к нему нет.
Поэтому мы сначала решаем что такое мир и каков он, заключаем что он всегда был тут или нет. Просто любая позиция которую ты можешь выразить это взгляд на мир, любая позиция это высказывание о мире
>Сократ был чернью.
>уродство, само по себе дающее повод к возражению, служит у греков почти опровержением.
>Сократ был паяцем, заставившим принять себя всерьез
>Что такое ирония Сократа? Выражение протеста? Ресентимент черни?
>Как? разве диалектика у Сократа является только формой мести?
Итак сократ неправ, потому что у него ресентимент и его метод философствования, его диалектический метод это дурной тон.
Тогда почему философия ницше не такое же производное ресентимента, желчная критическая декаданская и вырожденческая?
Ницше постоянно критикует и засирает, сам он больной и слабый пуще сократа. Да еще из христианской семьи.
Получается парадокс; ницше верил что ресентимент это зло, но сам из ресентимента произвел жизнеутверждающую философию?!
Что за абсурд
>уродство, само по себе дающее повод к возражению, служит у греков почти опровержением.
>Сократ был паяцем, заставившим принять себя всерьез
>Что такое ирония Сократа? Выражение протеста? Ресентимент черни?
>Как? разве диалектика у Сократа является только формой мести?
Итак сократ неправ, потому что у него ресентимент и его метод философствования, его диалектический метод это дурной тон.
Тогда почему философия ницше не такое же производное ресентимента, желчная критическая декаданская и вырожденческая?
Ницше постоянно критикует и засирает, сам он больной и слабый пуще сократа. Да еще из христианской семьи.
Получается парадокс; ницше верил что ресентимент это зло, но сам из ресентимента произвел жизнеутверждающую философию?!
Что за абсурд
>Тогда почему философия ницше не такое же производное ресентимента, желчная критическая декаданская и вырожденческая?
Именно что такое же. Желчные визги шизика-копрофила, который захлёбывается своим же пафосом.
Мир "дарует" человеку способность себя видеть
>ницше верил что ресентимент это зло
Я уже писал, что у Ницше нет такого, ты споришь с ютуберами какими-то. "Акт рессентимента" будет благом, если он служит жизни. Борьба с рессентиментом будет злом, если она вредит жизни
Рессентимент это проблема, и рессентимент это естественное явление. Кем был бы Ницше, объявляющий "злом" что-то естественное и наличествующее как минимум у людей как минимум с палеолита?
«Свобода от ресентимента, ясность касательно ресентимента — кто знает, как я обязан ещё и в этом моей долгой болезни! Проблема не так проста: надо пережить её, исходя и из силы, и из слабости. Если следует что-нибудь вообще возразить против состояния болезни, против состояния слабости, так это то, что в нём увядает собственно инстинкт исцеления, а это и есть инстинкт обороны и вооружения в человеке.
<...> А ведь ни от чего не сгорают так быстро, как от аффектов ресентимента. Досада, болезненная обидчивость, бессилие в мести, желание, жажда мести, отравительство во всяком смысле — для истощённого всё это, несомненно, вредоноснейший вид реагирования: быстрый расход нервной силы, болезненный рост вредных выделений, например, желчи в желудок, обусловлены этим. Ресентимент есть для больного воплощение всего запретного — его зло: к сожалению, это ещё и наиболее естественная для него склонность. — Это понимал глубокий физиолог Будда. Его «религия», которую можно было бы скорее назвать гигиеной, дабы не смешивать её с такими достойными жалости вещами, как христианство, ставила своё действие в зависимость от победы над ресентиментом: освободить от него душу есть первый шаг к выздоровлению. «Не вражда положит предел вражде, но дружба положит предел вражде» — это стоит в начале учения Будды: так говорит не мораль, так говорит физиология. — Ресентимент, порождённый слабостью, всего вреднее самому слабому, — в ином же случае, когда мы предполагаем богатую натуру, он есть избыточное чувство, справиться с которым есть почти что доказательство богатства».
В книге которую ты цитируешь написано, что Сократ был больным, и при этом афиняне были больными, и Сократ предлагал им лекарство, от которого не лечатся, а болеют по-другому. Обвиняется Сократ там не в том, что он был наделен "ресентиментом черни", а в том что он был декадентом, а декаданс есть ничто иное как "упадок жизни", в противоположность аскандансу и избытку
"... Но это может быть и тираническая воля страдающего, борющегося, терзаемого человека, который хочет запечатлеть даже самые личные, индивидуальные и интимные аспекты своих страданий – саму идиосинкразию своей боли – в обязательный закон и принуждение, и который как бы мстит всем вещам, запечатлевая, ограничивая и клеймя их своим образом, образом своих мучений. Последнее – романтический пессимизм в его наиболее выразительной форме, будь то философия воли Шопенгауэра или музыка Вагнера: романтический пессимизм, последнее великое событие в судьбе нашей культуры. (Что может быть совсем иной пессимизм, классический, — это предчувствие и видение принадлежит мне, неотделимо от меня, мое собственное, моя сущность: только слово «классический» отталкивает мои уши; оно стало слишком стертым, слишком округлым и неузнаваемым. Я называю это пессимизмом будущего — ибо оно грядет! Я вижу, как оно грядет! — дионисийским пессимизмом.)"
— Вы будете благодарны, если я сведу столь фундаментальное, столь новое понимание к четырём тезисам: тем самым я облегчаю понимание, тем самым провоцирую возражение.
Первый тезис. Основания [die Gründe], по которым «этот» мир описывается как кажущийся [scheinbar], фактически обосновывают его реальность — любая другая реальность абсолютно недоказуема.
Второй тезис. Характеристики, приписываемые «истинному бытию [Sein]» вещей, являются характеристиками небытия [Nicht-Seins], ничто — «истинный мир» [„wahre Welt“] сконструирован из противопоставленности действительному [wirklichen] миру: мира кажущегося, поскольку он является лишь морально-оптической иллюзией.
Третий тезис. Фантазировать о мире, «ином», чем этот, совершенно бессмысленно, если только в нас не сильна [mächtig] склонность [ein Instinkt] клеветать, принижать и подозревать жизнь: в последнем случае мы мстим жизни фантасмагорией «иной», «лучшей» жизни.
Четвёртое положение. Разделение мира на «истинный» и «кажущийся», будь то по-христиански или по-кантовски (хитрого [hinterlistigen] христианина, разумеется), есть лишь намёк на декаданс, симптом упадка жизни… То, что художник ставит видимость выше реальности, не противоречит этому положению. Ведь «видимость» здесь снова означает реальность, только в отборе, усилении, исправлении… Трагический художник не пессимист – он утверждает всё [er sagt gerade Ja zu allem] сомнительное и ужасное; он дионисичен…
[[О классическом стиле. ["Классический" понимаемо как эра Горация, Фукидида и подобных.]] — Архитектор не представляет ни дионисийского, ни аполлонического состояния: здесь великий акт воли, воля, двигающая горами, опьянение великой воли, требующее искусства. Самые могущественные люди всегда вдохновляли архитекторов; архитектор всегда находился под влиянием власти. В архитектуре должна быть видна гордость, победа над тяжестью, воля к власти; архитектура — это своего рода красноречие власти в формах, иногда убедительное, даже льстивое, иногда просто повелевающее. Высшее чувство власти [Gefühl von Macht] и безопасности выражается в том, что обладает великим [grossen] стилем. Власть, которая больше не нуждается в доказательствах; которая не делает попытки нравиться; которая отвечает медленно; которая не чувствует вокруг себя свидетелей; которая живёт, не осознавая, что против неё есть сопротивление; которая покоится в себе, фаталистически, закон среди законов: вот что заявляет о себе как великий стиль.]
(Также JGB-224, весь последний раздел JGB, и сравнение благородных (например, Мирабо) с рессентиментарными: „die Vornehmen“, „die Gewaltigen“, „die Herren“, „die Machthaber“: gut = vornehm = mächtig = schön = glücklich = gottgeliebt.)
"... Но также и по типичной черте характера: и это как раз тот случай, который нас здесь интересует. Они называют себя, например, «правдивыми»: прежде всего, греческая знать, глашатаем которой является мегарский поэт Феогнид. Слово ἐσϑλος, которое было придумано для этого, означает, согласно своему корню, того, кто есть, кто обладает реальностью, кто реален, кто истинен; затем, с субъективным оттенком, истинного как правдивого: на этой фазе концептуальной трансформации оно становится крылатой фразой и ключевым словом знати и полностью приобретает значение «благородного», чтобы отличать её от лживого простолюдина, каким его видит и изображает Феогнид, – пока, наконец, после упадка знати, это слово не останется для обозначения духовного благородства и не станет, так сказать, зрелым и сладким. В слове κακός, как и в δειλός (плебей в отличие от ἀγαϑός), подчеркивается трусость: это, возможно, дает намёк на то, в каком направлении следует искать этимологическое происхождение многократно интерпретируемого ἀγαϑός."
— Именно здесь, и ни где ином, следует начинать понимать, чего хочет Заратустра: такой человек, которого он себе представляет, воспринимает действительность такой, какая она есть: она достаточно сильна для этого — она не отчуждена от нее, не удалена от нее; она есть она сама, она все еще содержит в себе все свои ужасные и сомнительные стороны; только тогда человек может обладать величием...
— die Seele, welche die längste Leiter hat und am tiefsten hinunter kann,
die umfänglichste Seele, welche am weitesten in sich laufen und irren und schweifen kann,
die nothwendigste, welche sich mit Lust in den Zufall stürzt,
die seiende Seele, welche ins Werden, die habende, welche ins Wollen und Verlangen will —
die sich selber fliehende, welche sich selber in weitesten Kreisen einholt,
die weiseste Seele, welcher die Narrheit am süssesten zuredet,
die sich selber liebendste, in der alle Dinge ihr Strömen und Wiederströmen und Ebbe und Fluth haben — —
Aber das ist der Begriff des Dionysos selbst. — Eben dahin führt eine andre Erwägung. Das psychologische Problem im Typus des Zarathustra ist, wie der, welcher in einem unerhörten Grade Nein sagt, Nein thut, zu Allem, wozu man bisher Ja sagte, trotzdem der Gegensatz eines neinsagenden Geistes sein kann; wie der das Schwerste von Schicksal, ein Verhängniss von Aufgabe tragende Geist trotzdem der leichteste und jenseitigste sein kann — Zarathustra ist ein Tänzer —; wie der, welcher die härteste, die furchtbarste Einsicht in die Realität hat, welcher den „abgründlichsten Gedanken“ gedacht hat, trotzdem darin keinen Einwand gegen das Dasein, selbst nicht gegen dessen ewige Wiederkunft findet, — vielmehr einen Grund noch hinzu, das ewige Ja zu allen Dingen selbst zu sein, „das ungeheure unbegrenzte Ja- und Amen-sagen“… „In alle Abgründe trage ich noch mein segnendes Jasagen“… Aber das ist der Begriff des Dionysos noch einmal.
Есть грань, где ressentiment перестаёт отвечать целям жизни и власти. Следовательно, этот ressentiment (например, марксисткая теория революции там, где она становится отрицанием бытия во всей его целокупности, или теории заговора как проявление отрицания действительности (и параноидальной шизофрении)) - это decadence, практически: функциональная деградация, как субъекта, как агента, как тела, как плоти, так и самого суждения, сугубо философского (безотносительно истинности суждение становится вырожденным - все ложные суждения равносильны друг другу т.к. они эквивалентно "бессмысленны" (например, не описывают или не украшают, "корректируют" реальное) и ложны).
Итого decadence это элементарно проблема истины. "Сверхчеловек" определяется согласно:
Hier schwieg Zarathustra eine Weile und sah mit Liebe auf seine Jünger. Dann fuhr er also fort zu reden: — und seine Stimme hatte sich verwandelt.
Bleibt mir der Erde treu, meine Brüder, mit der Macht eurer Tugend! Eure schenkende Liebe und eure Erkenntniss diene dem Sinn der Erde! Also bitte und beschwöre ich euch.
Lasst sie nicht davon fliegen vom Irdischen und mit den Flügeln gegen ewige Wände schlagen! Ach, es gab immer so viel verflogene Tugend!
Führt, gleich mir, die verflogene Tugend zur Erde zurück — ja, zurück zu Leib und Leben: dass sie der Erde ihren Sinn gebe, einen Menschen-Sinn!
Hundertfältig verflog und vergriff sich bisher so Geist wie Tugend. Ach, in unserm Leibe wohnt jetzt noch all dieser Wahn und Fehlgriff: Leib und Wille ist er da geworden.
Hundertfältig versuchte und verirrte sich bisher so Geist wie Tugend. Ja, ein Versuch war der Mensch. Ach, viel Unwissen und Irrthum ist an uns Leib geworden!
Nicht nur die Vernunft von Jahrtausenden — auch ihr Wahnsinn bricht an uns aus. Gefährlich ist es, Erbe zu sein.
Noch kämpfen wir Schritt um Schritt mit dem Riesen Zufall, und über der ganzen Menschheit waltete bisher noch der Unsinn, der Ohne-Sinn.
Euer Geist und eure Tugend diene dem Sinn der Erde, meine Brüder: und aller Dinge Werth werde neu von euch gesetzt! Darum sollt ihr Kämpfende sein! Darum sollt ihr Schaffende sein!
Wissend reinigt sich der Leib; mit Wissen versuchend erhöht er sich; dem Erkennenden heiligen sich alle Triebe; dem Erhöhten wird die Seele fröhlich.
Arzt, hilf dir selber: so hilfst du auch deinem Kranken noch. Das sei seine beste Hülfe, dass er Den mit Augen sehe, der sich selber heil macht.
Tausend Pfade giebt es, die nie noch gegangen sind; tausend Gesundheiten und verborgene Eilande des Lebens. Unerschöpft und unentdeckt ist immer noch Mensch und Menschen-Erde.
Wachet und horcht, ihr Einsamen! Von der Zukunft her kommen Winde mit heimlichem Flügelschlagen; und an feine Ohren ergeht gute Botschaft.
Ihr Einsamen von heute, ihr Ausscheidenden, ihr sollt einst ein Volk sein: aus euch, die ihr euch selber auswähltet, soll ein auserwähltes Volk erwachsen: — und aus ihm der Übermensch.
Wahrlich, eine Stätte der Genesung soll noch die Erde werden! Und schon liegt ein neuer Geruch um sie, ein Heil bringender, — und eine neue Hoffnung!
и "благородный" есть суть человек правдивый, содержащий в себе (например, как в BwO) максимум Realität, в т.ч. и такой, которая вызывает рессентимент:
И вот – я учу вас о Сверхчеловеке: он – это море, где потонет великое презрение ваше.
Предполагаю, конечно, прежде всего, что понятие «философ» не будет ограничено одним приложением его к философу, пишущему книги или даже излагающему в книгах свою философию! — Последнюю черту к портрету свободомыслящего философа добавляет Стендаль, и я не могу не подчеркнуть ее ради немецкого вкуса — ибо она противна немецкому вкусу. «Pour etre bon philosophe, — говорит этот последний великий психолог, — il faut etre sec, clair, sans illusion. Un banquier, qui a fait fortune, a une partie du caractere requis pour faire des decouvertes en philosophie, c'est-a-dire pour voir clair dans ce qui est».
"Свободомыслящему, «благочестивцу познания», еще более противна pia fraus (противна его «благочестию»), чем impia fraus. Отсюда его глубокое непонимание церкви, свойственное типу «свободомыслящих», - как его несвобода."
[Не будем в конце концов забывать, что такое церковь, и как раз в противоположность всякому “государству”: церковь есть прежде всего структура господства, гарантирующая высший ранг более духовным людям и настолько уверенная в могуществе духовности, что запрещающая себе всякие более грубые средства насилия, - уже одним этим церковь при всех обстоятельствах есть более аристократическая интуиция, чем государство.]
- Пять предисловий к пяти ненаписанным книгам
- 1872 Рождение трагедии
- Несвоевременные размышления в четырех частях
- Об истине и лжи во вненравственном смысле (и др.)
2. 1876-1882
- 1878 Человеческое, слишком человеческое
- 1881 Утренняя заря
- 1882 Веселая наука
3. 1883–1885: Так говорил Заратустра
4. 1886-1888
- 1886 По ту сторону добра и зла
- 1887 К генеалогии морали
- 1888 Случай Вагнер
- 1888 Сумерки идолов
- 1888 Ницше contra Вагнер
- 1888 Антихрист (опубликовано в 1895)
- 1888 Ecce Homo (опубликовано в 1908)
Тред №1 https://2ch.hk/ph/arch/2023-10-04/res/124037.html
Тред №2 https://2ch.hk/ph/arch/2024-02-25/res/134698.html
Тред №3 https://2ch.su/ph/arch/2025-03-13/res/152275.html#152275
Тред №4