2. ТРЯСОГУЗКИ
Их и правда здесь много...
И вовсе мы не село!
Город - мэрия, дорога,
валяльный завод,
достопримечательность -
девушка и весло,
местный народ
отличает мечтательность.
Мечтаем о газификации,
о новом федеральном законе
об индексации дотаций, и
об айфоне,
нередко еще звучащи
мечты про жратву,
но чаще -
уехать отсюда в Москву.
А я из Москвы сбежал,
прихватив капитал,
прибился к тихому бережку,
где домик, садик и прудик,
и местных учу ребят
лит-ре и русскому языку,
меня здесь любят и чтят -
я чудик.
Их и правда здесь много...
И вовсе мы не село!
Город - мэрия, дорога,
валяльный завод,
достопримечательность -
девушка и весло,
местный народ
отличает мечтательность.
Мечтаем о газификации,
о новом федеральном законе
об индексации дотаций, и
об айфоне,
нередко еще звучащи
мечты про жратву,
но чаще -
уехать отсюда в Москву.
А я из Москвы сбежал,
прихватив капитал,
прибился к тихому бережку,
где домик, садик и прудик,
и местных учу ребят
лит-ре и русскому языку,
меня здесь любят и чтят -
я чудик.
9. НА ФЕРМЕ
Живут впятером в бытовке
типа «вагончик» – Равшана,
два маленьких мальчугана
и лесоруб с женой;
видимо, чтоб не пускать молву
о внутренней обстановке,
мне говорит смурной,
встречая меня у грунтовки:
«В дом не зову...»
Как извиняясь, кивнул
на ленту фундамента: «Строю...»
И захромал, сутул,
неказист по крою,
но кряжест, жилист и хваток,
суров – от скул
до подбородка морщины:
словно бы отпечаток
какой-то старой кручины.
За мигрантом
два пса на спуске
с цепи, точь-в-точь
как челядь.
Вынимаю листок с диктантом
сладенькой пуськи:
«Ваша дочь
не знает ни буквы по-русски.
Что будем делать?»
«Вы же учитель? Учите!»
«Тут репетитор нужен,
тут дни и дни...»
В антраците
глаз мелькнули хитренькие огни:
«Что у вас обычно на ужин?...»
И мановеньем клешни
под навесы фермы меня зовет -
кроликовод!
«Я ведь сужусь за те
соточки до дороги,
я тут, как на острове, и ваш УАЗ
у меня на пороге
по суду в городской черте -
все деньги на суд и трачу!»
«Есть там связи...» – в финте
закидываю удочку на удачу.
Улыбается, будто в тот раз.
Живут впятером в бытовке
типа «вагончик» – Равшана,
два маленьких мальчугана
и лесоруб с женой;
видимо, чтоб не пускать молву
о внутренней обстановке,
мне говорит смурной,
встречая меня у грунтовки:
«В дом не зову...»
Как извиняясь, кивнул
на ленту фундамента: «Строю...»
И захромал, сутул,
неказист по крою,
но кряжест, жилист и хваток,
суров – от скул
до подбородка морщины:
словно бы отпечаток
какой-то старой кручины.
За мигрантом
два пса на спуске
с цепи, точь-в-точь
как челядь.
Вынимаю листок с диктантом
сладенькой пуськи:
«Ваша дочь
не знает ни буквы по-русски.
Что будем делать?»
«Вы же учитель? Учите!»
«Тут репетитор нужен,
тут дни и дни...»
В антраците
глаз мелькнули хитренькие огни:
«Что у вас обычно на ужин?...»
И мановеньем клешни
под навесы фермы меня зовет -
кроликовод!
«Я ведь сужусь за те
соточки до дороги,
я тут, как на острове, и ваш УАЗ
у меня на пороге
по суду в городской черте -
все деньги на суд и трачу!»
«Есть там связи...» – в финте
закидываю удочку на удачу.
Улыбается, будто в тот раз.
10. ПРОКУРОР ТРЯСОГУЗОК
«Филатов, оп-ля! -
кричу с порога, -
лови кроля!
И через плечо!
И боковыми!»
«Хватит кидаться ими!
Откуда так много?»
«Еще!»
«Ух!
Чуть не убил,
дебил!»
«Звери!»
И вдруг притух:
«Че-как? Принес?» -
как тогда в универе.
«Не вопрос!»
Бандеролька -
из рук в руки.
«Тут сколько?»
«На неделю
хватит тебе от скуки!»
«Как пойдет!» -
потянулся к портфелю.
«К судье же есть ход?..»
«Филатов, оп-ля! -
кричу с порога, -
лови кроля!
И через плечо!
И боковыми!»
«Хватит кидаться ими!
Откуда так много?»
«Еще!»
«Ух!
Чуть не убил,
дебил!»
«Звери!»
И вдруг притух:
«Че-как? Принес?» -
как тогда в универе.
«Не вопрос!»
Бандеролька -
из рук в руки.
«Тут сколько?»
«На неделю
хватит тебе от скуки!»
«Как пойдет!» -
потянулся к портфелю.
«К судье же есть ход?..»
13. ФЕВРАЛЬ
Навьюжило снегу-то, намело-то!
Люто мне нравится эта работа -
махать лопатой
в телогреечке мешковатой.
Тридцать метров на девяносто.
Ясно и просто -
въезд, "аллея" в саду и тропки
от дома до бани и до подсобки.
Руки и плечи чувствуют силу,
словно копают врагу могилу,
гнется спина, как будто ничейна,
а в кухоньке ждет самовар глинтвейна.
«Шире, размашистей, резче, чаще!» -
хлестко командует настоящий
этого мира колонизатор -
сердце, мой маленький император.
Навьюжило снегу-то, намело-то!
Люто мне нравится эта работа -
махать лопатой
в телогреечке мешковатой.
Тридцать метров на девяносто.
Ясно и просто -
въезд, "аллея" в саду и тропки
от дома до бани и до подсобки.
Руки и плечи чувствуют силу,
словно копают врагу могилу,
гнется спина, как будто ничейна,
а в кухоньке ждет самовар глинтвейна.
«Шире, размашистей, резче, чаще!» -
хлестко командует настоящий
этого мира колонизатор -
сердце, мой маленький император.
>А я из Москвы сбежал,
>прихватив капитал,
>прибился к тихому бережку,
>где домик, садик и прудик,
>и местных учу ребят
>лит-ре и русскому языку,
>меня здесь любят и чтят -
>я чудик.
23. ОХОТА НА КАБАНА
Для загона уже не сезон,
но мне, например,
плевать на закон
пока впотьмах
со мной на номерах
справа епископ, а слева мэр.
Там впереди,
в поречье,
прямо передо мной,
лай собак совсем не далече -
приклад у груди,
палец на спуске, как жестяной.
Подняли! По тростникам
ведут,
вбок ушел чертов плут -
матерый!
И тут - на меня, как скорый,
ствол к плечу, кровь к вискам!
Вот он! Вот же! Будет моим!
«Словесник!.. -
Вываливается мэр бухим
под выстрел мне сквозь березник. -
Твоя фляга полна, я уверен!»
«Ё!.. Товарищ Тиберин!..»
«Давай-ка ее сюда и не плачь!» -
забирает флягу, выдохнул-приник,
пьет, будто квас,
а через миг
прямо на нас
уже без дураков секач!
Скрутились узлы из жил
от эдакой передряги,
и тут же, не отрываясь от фляги,
мэр с руки его уложил,
стоит на над ним, как над кручей:
«Я везучий!»
Для загона уже не сезон,
но мне, например,
плевать на закон
пока впотьмах
со мной на номерах
справа епископ, а слева мэр.
Там впереди,
в поречье,
прямо передо мной,
лай собак совсем не далече -
приклад у груди,
палец на спуске, как жестяной.
Подняли! По тростникам
ведут,
вбок ушел чертов плут -
матерый!
И тут - на меня, как скорый,
ствол к плечу, кровь к вискам!
Вот он! Вот же! Будет моим!
«Словесник!.. -
Вываливается мэр бухим
под выстрел мне сквозь березник. -
Твоя фляга полна, я уверен!»
«Ё!.. Товарищ Тиберин!..»
«Давай-ка ее сюда и не плачь!» -
забирает флягу, выдохнул-приник,
пьет, будто квас,
а через миг
прямо на нас
уже без дураков секач!
Скрутились узлы из жил
от эдакой передряги,
и тут же, не отрываясь от фляги,
мэр с руки его уложил,
стоит на над ним, как над кручей:
«Я везучий!»
24. ВНЕЗАПНЫЙ ГЕРОЙ
И снова, за разом раз,
всё то же, как и сейчас.
Странное дело - дело:
нет для него предела,
муторна поля вспашка
давит на шею ярмо -
в гору с поклажей тяжко,
а под откос само.
Утро. В пылинках луч.
Трудится класс, скрипуч,
и только один придурок,
трутень, алкаш и мудак,
сын потомственных урок,
врывается вдруг вот так
прямо в урок из окна:
«Война!»
Пьяный в хламину, ржет
с сигареткой в зубах:
«Россия, вперед!»
Лица детей - страх.
«Михалыч, ты чо?» -
выглядываю в окно.
«Шкворень тебе в очо!
Пью вино...»
И снова, за разом раз,
всё то же, как и сейчас.
Странное дело - дело:
нет для него предела,
муторна поля вспашка
давит на шею ярмо -
в гору с поклажей тяжко,
а под откос само.
Утро. В пылинках луч.
Трудится класс, скрипуч,
и только один придурок,
трутень, алкаш и мудак,
сын потомственных урок,
врывается вдруг вот так
прямо в урок из окна:
«Война!»
Пьяный в хламину, ржет
с сигареткой в зубах:
«Россия, вперед!»
Лица детей - страх.
«Михалыч, ты чо?» -
выглядываю в окно.
«Шкворень тебе в очо!
Пью вино...»
25. МАРТ
Где-то война... Война!
Где-то сирены вой.
А у меня весна,
солнце над головой.
Славно на бережку
с фляжечкой три звезды -
дыбятся на боку
и наползают льды.
Жарко на языке,
воздух бы весь вдохнуть!
В тихой лесной реке
лед пробивает путь.
Странная благодать -
счастье следить за льдом,
счастье не понимать,
что там потом... Потом?
Прелью пахнет с земли
с хохотом воронья -
знаю, что там вдали
черная полынья.
Где-то война... Война!
Где-то сирены вой.
А у меня весна,
солнце над головой.
Славно на бережку
с фляжечкой три звезды -
дыбятся на боку
и наползают льды.
Жарко на языке,
воздух бы весь вдохнуть!
В тихой лесной реке
лед пробивает путь.
Странная благодать -
счастье следить за льдом,
счастье не понимать,
что там потом... Потом?
Прелью пахнет с земли
с хохотом воронья -
знаю, что там вдали
черная полынья.
26. РАЗОЧАРОВАННЫЙ СТРАННИК
Клаац по стеклу
железным прутом
с остервененьем больным
и юркнул во мглу,
обогнул заброшенный дом,
вынырнул на углу -
следую издали за Фоминым.
А он притулился к избе
и что есть сил
по водосточной трубе -
ногой, ногой
пока не сбил
и сразу к другой,
вывернул и ее, хоть и хил.
Вдребезги парничок,
решетку забора в снег,
по шиферу будки щелчок,
чтоб молнией трещин бег
и по стеклу опять...
Я с места втопил разбег
и парня за шкирку хвать!
«Эй, набиватель баклуш,
что произошло?»
«Ничего! Пусти-
те (да, «те»!), но это чушь,
всё чушь и зло...»
«Жизнь...», «...не стоит пути,
ад лишь для душ!»
«Серьезно? Не баловство?
Я ведь мелкого, как врага,
давно мечтаю поистязать, ага,
вскрыть, выпотрошить, ну и т.д."
Обрушил на колени его,
достаю из сапога
финку НКВД.
«Тебе ведь и так мир ад...»
«Пожалуйста, нет!..
Про... прошу!..»
«Чего же ты, труп, не рад?
Обрадуешься гуляшу!
Приказывает реввоенсовет
ухо ампутировать плохишу!»
Кровь по шее, моча
по штанине на лед:
«Это чушь!.. Это я сгоряча!..» -
трясясь, орет.
«Ладно, пока прощу -
крольчатина завтра к борщу.»
Таю в сумерках, как свеча.
Клаац по стеклу
железным прутом
с остервененьем больным
и юркнул во мглу,
обогнул заброшенный дом,
вынырнул на углу -
следую издали за Фоминым.
А он притулился к избе
и что есть сил
по водосточной трубе -
ногой, ногой
пока не сбил
и сразу к другой,
вывернул и ее, хоть и хил.
Вдребезги парничок,
решетку забора в снег,
по шиферу будки щелчок,
чтоб молнией трещин бег
и по стеклу опять...
Я с места втопил разбег
и парня за шкирку хвать!
«Эй, набиватель баклуш,
что произошло?»
«Ничего! Пусти-
те (да, «те»!), но это чушь,
всё чушь и зло...»
«Жизнь...», «...не стоит пути,
ад лишь для душ!»
«Серьезно? Не баловство?
Я ведь мелкого, как врага,
давно мечтаю поистязать, ага,
вскрыть, выпотрошить, ну и т.д."
Обрушил на колени его,
достаю из сапога
финку НКВД.
«Тебе ведь и так мир ад...»
«Пожалуйста, нет!..
Про... прошу!..»
«Чего же ты, труп, не рад?
Обрадуешься гуляшу!
Приказывает реввоенсовет
ухо ампутировать плохишу!»
Кровь по шее, моча
по штанине на лед:
«Это чушь!.. Это я сгоряча!..» -
трясясь, орет.
«Ладно, пока прощу -
крольчатина завтра к борщу.»
Таю в сумерках, как свеча.
27. МАСЛЕНИЦА
Площадь пышет от жаровен
дымом, запахом стряпни
и бурлит в ней, многословен,
гул веселой болтовни,
раскудахтались трещотки -
кто-то взял их сразу пять,
нанизал, как будто четки,
на веревку – и трещать;
нарядившись в шлем и латы,
мэр, как водится, поддатый
раздает блины с лопаты,
а Михалыч, в стельку пьян,
рвет обшарпанный баян:
«Гойда, гойда разухабь
русских бездорожий хлябь!»
Прокурор с судьей под локти
в сцепке ну наперебой
в грязи черной, словно в дегте,
топотать, кружить юлой
и, выпячивая грудки,
ниоткуда в никуда
мимо них проходят утки
с диким шумом, как орда.
«Чье добро?!» «А вот жаркое
к нам само пришло!» «Какое!»
«Да оставьте их в покое!»
«Мэр выносит каравай!»
«По полста еще давай!»
«Гойда, гойда разухабь
русских бездорожий хлябь!..»
Лишь один серьезен дядя
в длинном сереньком плаще -
в толчее он ходит, глядя,
будто мышь нашел в борще,
и, убрав от глаз бутыли,
каждый следом за другим,
повинуясь тайной силе,
замолкает рядом с ним.
А епископу до фени,
с блинчиками в жирной жмене,
с факелом к бетонной сцене,
прямо к чучелу Зимы,
прет он, прет из кутерьмы:
«Гойда, гойда разухабь
русских бездорожий хлябь!»
Площадь пышет от жаровен
дымом, запахом стряпни
и бурлит в ней, многословен,
гул веселой болтовни,
раскудахтались трещотки -
кто-то взял их сразу пять,
нанизал, как будто четки,
на веревку – и трещать;
нарядившись в шлем и латы,
мэр, как водится, поддатый
раздает блины с лопаты,
а Михалыч, в стельку пьян,
рвет обшарпанный баян:
«Гойда, гойда разухабь
русских бездорожий хлябь!»
Прокурор с судьей под локти
в сцепке ну наперебой
в грязи черной, словно в дегте,
топотать, кружить юлой
и, выпячивая грудки,
ниоткуда в никуда
мимо них проходят утки
с диким шумом, как орда.
«Чье добро?!» «А вот жаркое
к нам само пришло!» «Какое!»
«Да оставьте их в покое!»
«Мэр выносит каравай!»
«По полста еще давай!»
«Гойда, гойда разухабь
русских бездорожий хлябь!..»
Лишь один серьезен дядя
в длинном сереньком плаще -
в толчее он ходит, глядя,
будто мышь нашел в борще,
и, убрав от глаз бутыли,
каждый следом за другим,
повинуясь тайной силе,
замолкает рядом с ним.
А епископу до фени,
с блинчиками в жирной жмене,
с факелом к бетонной сцене,
прямо к чучелу Зимы,
прет он, прет из кутерьмы:
«Гойда, гойда разухабь
русских бездорожий хлябь!»
29. УРОК ПАТРИОТИЗМА
«...русский мир! -
закончил урок. – Вопросы?»
Встает Андреев,
спорщик русоволосый,
разводить дискуссии ювелир,
очаровательнейший хитрец:
«Не делайте из нас злодеев!
Война ведь зло! Билет
в один конец!
Конец...»
«Тогда отдайся злу,
ведь сердце – людоед...
Не отрицай,
как соевый слюнтяй!
Сквозь миллионы лет
взгляни во мглу
пещер,
мой лицемер!
Смотри,
смотри туда,
откуда ты пришел -
там пьяная орда,
безумные цари,
вельможный произвол
и шаек босоногих главари
льют кровь на алтари,
там бронепоезда,
там казней череда,
там декабри, там октябри!
Ты от рожденья зол,
но мы стоим,
как Иерусалим.
Захочешь - навсегда!»
И напоследок, словно оплеуху:
«А помнишь муху,
которую украдкой
ты расчленил
с улыбочкою гадкой,
достойной всех
на свете чикатил?
Был грех?..»
Парнишка даже взмок.
Звонок.
«...русский мир! -
закончил урок. – Вопросы?»
Встает Андреев,
спорщик русоволосый,
разводить дискуссии ювелир,
очаровательнейший хитрец:
«Не делайте из нас злодеев!
Война ведь зло! Билет
в один конец!
Конец...»
«Тогда отдайся злу,
ведь сердце – людоед...
Не отрицай,
как соевый слюнтяй!
Сквозь миллионы лет
взгляни во мглу
пещер,
мой лицемер!
Смотри,
смотри туда,
откуда ты пришел -
там пьяная орда,
безумные цари,
вельможный произвол
и шаек босоногих главари
льют кровь на алтари,
там бронепоезда,
там казней череда,
там декабри, там октябри!
Ты от рожденья зол,
но мы стоим,
как Иерусалим.
Захочешь - навсегда!»
И напоследок, словно оплеуху:
«А помнишь муху,
которую украдкой
ты расчленил
с улыбочкою гадкой,
достойной всех
на свете чикатил?
Был грех?..»
Парнишка даже взмок.
Звонок.
Слушай Юрец, ты как, уезжать из РФ не планируешь (ну если ты в ней)? А то жалко тебя на съедение оставлять, люблю твои вирши, особенно про ковид и про бача-бази.
34. ВИЗИТ ЕПИСКОПА
«Ох, вы батюшки мои ро́дные,
ох, вы ноженьки мои бедные! -
ставит ноги через порог:
туфли модные,
буйволиные, пряжки медные. -
Помоги мне, Бог!»
«Снова вены пошли?
Нет тут странного!
От молитв с поклонами до земли,
да от служб оно...» -
внес почти епископа Каифанова
в дом, как будто бы он бревно.
«Врут врачи-палачи, вот оказия,
перепробовал все их мази я:
«Антистакс», «Венорутон»,
«Лиотон», «Троксевазин»...
И опять к тебе на земной поклон,
знаешь в мазях толк ты один!»
«Я же трав и, главное, слов ведун!
Даже мэру, бывает, лечу бодун...»
И на кухню. Так-с!
«Венорутон», «Антистакс»,
«Троксевазин», «Лиотон»...
Всю аптеку ему надавил в бидон!
Возвращаюсь: «Дар от родных полей!
Густо мажьте на ноженьки мой елей...»
«Ох, спаситель мой! – тянет арию. -
И еще беда... Для олейника,
может, странная... Нет келейника,
поступил пацан в семинарию...»
«Есть один... Травят мальчика,
не дают ему всей своей ордой
даже высунуться из «подвальчика»,
а мальчонка-то золотой!»
«Вот бы к нам его в наш Эдем!»
«Я пришлю его. Нет проблем!»
«Ох, вы батюшки мои ро́дные,
ох, вы ноженьки мои бедные! -
ставит ноги через порог:
туфли модные,
буйволиные, пряжки медные. -
Помоги мне, Бог!»
«Снова вены пошли?
Нет тут странного!
От молитв с поклонами до земли,
да от служб оно...» -
внес почти епископа Каифанова
в дом, как будто бы он бревно.
«Врут врачи-палачи, вот оказия,
перепробовал все их мази я:
«Антистакс», «Венорутон»,
«Лиотон», «Троксевазин»...
И опять к тебе на земной поклон,
знаешь в мазях толк ты один!»
«Я же трав и, главное, слов ведун!
Даже мэру, бывает, лечу бодун...»
И на кухню. Так-с!
«Венорутон», «Антистакс»,
«Троксевазин», «Лиотон»...
Всю аптеку ему надавил в бидон!
Возвращаюсь: «Дар от родных полей!
Густо мажьте на ноженьки мой елей...»
«Ох, спаситель мой! – тянет арию. -
И еще беда... Для олейника,
может, странная... Нет келейника,
поступил пацан в семинарию...»
«Есть один... Травят мальчика,
не дают ему всей своей ордой
даже высунуться из «подвальчика»,
а мальчонка-то золотой!»
«Вот бы к нам его в наш Эдем!»
«Я пришлю его. Нет проблем!»
36. ВИЗИТ ОП-ХУЯ
«Ох, ты, мамка моя родная,
ох, ты, жопка моя проклятая!»
в дверь ввалился, как ураган:
шмотки модные,
кроссовки золотые, носки вонючие.
«Ну помогите, Бан!»
«Снова бухло не в коня?
Ну и херня же!
От коктейлей, от кальяна,
да от этого…»
втащил ОП-хуя, как бревно,
в прихожей бросил его.
«Врут врачи-уроды, вот дела-то,
перепробовал все их таблетки:
«Активированный уголь», «Регидрон»,
«Энтеросгель», «Алка-Зельцер»…
Но опять к тебе, мой дохтор,
ты один мне поможешь, пельмень-царь!»
«Я ж не только в бухле знаток,
*я и мамку твою лечил – помнишь, в срок…»*
*И на кухню. Так-с!*
*«Регидрон», «Зорекс»,*
*«Алка-Зельцер», «Энтеросгель»…*
*Всю аптеку ему влил в таз!*
*Возвращаюсь: «Вот, хлебни рассола,*
*и ложись, пока не откинулся…»*
*«Ох, спаситель мой! – ноет, как скрипка. –*
*И еще беда… Для каминг-аута…*
*Может, странно… Но без мамки*
*я как будто не живу-у-у…»*
*«Есть одна… Но гоняет меня,*
*не дает мне шагу ступить без проклятий,*
*вечно лезет: «Где деньги? Опять дурь?»*
*А ведь мамка-то – золото!»*
*«Вот бы ей разок надраться!»*
*«Да я б ей помог… Но боязно!»*
«Ох, ты, мамка моя родная,
ох, ты, жопка моя проклятая!»
в дверь ввалился, как ураган:
шмотки модные,
кроссовки золотые, носки вонючие.
«Ну помогите, Бан!»
«Снова бухло не в коня?
Ну и херня же!
От коктейлей, от кальяна,
да от этого…»
втащил ОП-хуя, как бревно,
в прихожей бросил его.
«Врут врачи-уроды, вот дела-то,
перепробовал все их таблетки:
«Активированный уголь», «Регидрон»,
«Энтеросгель», «Алка-Зельцер»…
Но опять к тебе, мой дохтор,
ты один мне поможешь, пельмень-царь!»
«Я ж не только в бухле знаток,
*я и мамку твою лечил – помнишь, в срок…»*
*И на кухню. Так-с!*
*«Регидрон», «Зорекс»,*
*«Алка-Зельцер», «Энтеросгель»…*
*Всю аптеку ему влил в таз!*
*Возвращаюсь: «Вот, хлебни рассола,*
*и ложись, пока не откинулся…»*
*«Ох, спаситель мой! – ноет, как скрипка. –*
*И еще беда… Для каминг-аута…*
*Может, странно… Но без мамки*
*я как будто не живу-у-у…»*
*«Есть одна… Но гоняет меня,*
*не дает мне шагу ступить без проклятий,*
*вечно лезет: «Где деньги? Опять дурь?»*
*А ведь мамка-то – золото!»*
*«Вот бы ей разок надраться!»*
*«Да я б ей помог… Но боязно!»*
Солнц, ну куда я поеду? Я совсем больной. Я инвалид второй группы по шизе. Мне до ПНД добраться (шизам надо туда постоянно ходить, как УДОшникам в ментуру) - уже целая проблема. А вот и те самые стихи:
L'égalité
9 мая. Ника
звезда гостевой трибуны,
уложены модно пряди,
брильянты горят в перстнях,
а мимо нее безлико
проходят полки, как гунны, -
с утра она на параде,
а вечером в новостях.
Гульнара же санитарка
в ковидном стационаре,
ползут через сутки сутки
неделями напролет,
спасает лишь кофеварка
и новости, как в кошмаре -
присядет на три минутки,
глотнет кофейку, вздохнет.
В богатстве и славе равных
не явлено было миром,
а лишь в нищете и рабстве,
в предсмертной тоске сердец -
шагают ряды бесправных,
как будто с одним шарниром,
и в саванах, по-арабски,
идут к мертвецу мертвец.
Так деды их в том окопе,
почти как в одной могиле,
без денег и ширпотреба
сидели под минный вой,
в промозглой осенней топи
одну на двоих курили,
но близким казалось небо
и звезды над головой.
Бача-бази
Блещет рыбкой
в дымной, зыбкой
чайхане
мальчик в танце,
я в румянце,
я во сне.
Лишь рубашка-
промокашка
есть на нем.
Топнет пяткой,
вскинет прядкой,
дышит ртом.
Кружит рьяно
и кальяна
слаще чад.
Жарче пляска,
жестче тряска,
просит взгляд:
«обесчести», -
в каждом жесте
озорство.
Жжет аорту -
ну всё к черту!
И его,
с пылом Стеньки
бросив деньги
на танцпол,
я, как суку,
взял за руку
и увел.
>своего романчика
Ты насрал в огнетушитель?
9 мая.
в тельняшке и с бутылкой «Клинского»,
стоит у трибуны, криво жуя,
а мамка его – в мехах «Линского».
Рядом Ника, брильянты, блеск,
а он, как пьяный гунн,
с утра уже в тоске,
к вечеру – в говно.
Где-то там Гульнара в маске,
в ковидном аду, без сна,
а мамка ОП-хуя в лабутенах
топчет бюджет, как дно.
«Сынок, ты хоть помойся!» –
шепчет сквозь ботоксный смех,
но он уже в пролёте,
как весь этот парад успех.
Ведь равенство – не в славе,
а в том, как все мы падаем:
кто в грязь, кто в золото,
но в итоге – одинаково.
Мамка его – в бриллиантах,
он – в синяках под глазом,
а жизнь, как тот парад,
проходит мимо, просто.
Бача-бази по-оп-хуёвски
Блещет пузом
в дыме грязном
у «Шашлычка»
ОП-хуй пьяный,
я в тумане,
я в долгах.
Лишь тельняшка
да пропойца
есть на нём.
Топнет в лужу,
рюкзак потрогает –
пустым.
Кружит рьяно
между ларьков,
кальян – мечта.
Жарче пляска,
жестче тряска –
мамка зла:
«Где зарплата?!» –
в каждом жесте
угроза.
Жжет аорту –
ну всё, в сортир!
И его,
с пьяным стоном
бросив в такси
со сдачей,
мамка, как сука,
схватит за шкирку
и повезёт.
в тельняшке и с бутылкой «Клинского»,
стоит у трибуны, криво жуя,
а мамка его – в мехах «Линского».
Рядом Ника, брильянты, блеск,
а он, как пьяный гунн,
с утра уже в тоске,
к вечеру – в говно.
Где-то там Гульнара в маске,
в ковидном аду, без сна,
а мамка ОП-хуя в лабутенах
топчет бюджет, как дно.
«Сынок, ты хоть помойся!» –
шепчет сквозь ботоксный смех,
но он уже в пролёте,
как весь этот парад успех.
Ведь равенство – не в славе,
а в том, как все мы падаем:
кто в грязь, кто в золото,
но в итоге – одинаково.
Мамка его – в бриллиантах,
он – в синяках под глазом,
а жизнь, как тот парад,
проходит мимо, просто.
Бача-бази по-оп-хуёвски
Блещет пузом
в дыме грязном
у «Шашлычка»
ОП-хуй пьяный,
я в тумане,
я в долгах.
Лишь тельняшка
да пропойца
есть на нём.
Топнет в лужу,
рюкзак потрогает –
пустым.
Кружит рьяно
между ларьков,
кальян – мечта.
Жарче пляска,
жестче тряска –
мамка зла:
«Где зарплата?!» –
в каждом жесте
угроза.
Жжет аорту –
ну всё, в сортир!
И его,
с пьяным стоном
бросив в такси
со сдачей,
мамка, как сука,
схватит за шкирку
и повезёт.
Жаль. Держись там, мон ами.
>L'égalité
Не не, я имел в виду вот это. Очень сильно получилось, на мой взгляд.
Я сделал шаг и вырос выше крыш
косых домов, набитых мертвецами,
упали под моими каблуками
столбы, как будто сломленный камыш.
Я рассмеялся, словно арлекин:
исторг в пространство тайный мой папирус
реальность форматирующий вирус -
все умерли, остался я один.
Бил гром, как пульс бессмысленных веков,
искрилась молний алая грибница,
высвечивая скошенные лица
всех бывших в мире до меня богов.
Агонии Вселенной кутерьма,
как вьюга новогодняя кружила,
мой разум наполняли власть и сила,
я молвил слово и настала тьма!
Я считаю этот мой стих плохим по ряду причин, чисто филологических может быть и высокоумственных, но я его отовсюду удалил и не публикую больше. Все на эту тему сказал уже Шарль Бодлер 150 лет назад.
36. АНАЛЬНАЯ ПРОБКА
Почти уже вне закона -
ведь попка дана во грех! -
из нежного силикона
распорочка для утех.
Изящна и соразмерна,
чтоб в Машу войти легко -
ее рисовал наверно
дизайнер «Вдовы Клико».
Я знаю, валюта наша
китайскому торгашу
уходит не зря, ведь Маша
все сделает, что прошу.
Поймал ее в гардеробе,
продравшись в рядах пальтец,
как будто в глухой чащобе
пушного зверька ловец.
И объяснив в чем дело,
смущенный совсем чуть-чуть,
подарок ей обалдело
вручаю: «Всегда с ней будь!»
Почти уже вне закона -
ведь попка дана во грех! -
из нежного силикона
распорочка для утех.
Изящна и соразмерна,
чтоб в Машу войти легко -
ее рисовал наверно
дизайнер «Вдовы Клико».
Я знаю, валюта наша
китайскому торгашу
уходит не зря, ведь Маша
все сделает, что прошу.
Поймал ее в гардеробе,
продравшись в рядах пальтец,
как будто в глухой чащобе
пушного зверька ловец.
И объяснив в чем дело,
смущенный совсем чуть-чуть,
подарок ей обалдело
вручаю: «Всегда с ней будь!»
Читаемое ученица и средней название легко на были исцарапанной школы обложке.
Ну чет не знаю. Я такие вирши в 7 классе сочинял.
Достойная первого канала блевотина автор завели детей в этой сране прошу
А я в два года черный квадрат нарисовал. И не просто так. А говном. Но Малевичем не стал. И даже Уорхолом. Когда так сможешь, тогда приходи.
Героин
1
Сжал
грудь
взрыв,
драйв!
Стал
суть,
влив
кайф,-
бог
мой
лишь
он.
Вздох
"ой",
тишь,
сон.
2
Сон,
тишь,
"Ой" -
вздох.
Он
лишь
мой
бог -
кайф!
Влив
суть,
стал
драйв,
взрыв,
грудь
сжал.
Юра, спасибо за ссылку. Здоровья и сил.
Я же для анончика стараюсь - я нигде кроме Двачика не фигурирую. Конечно, мне приятно внимание и отклики, я же не деревянный. Но все равно хочется всегда порадовать анончика, повеселить, побыть доброй феей. Вот как этот банщик из моего последнего сонета:
Шахтерский банщик
Ах, банщик Спасской толстый дядя Коля,
веселый и простой, как Вини Пух,
от веников тугих до алкоголя -
все на тебе, запас ты даже плюх.
Шумит орда и оголяет колья,
чумазая, как Повелитель Мух,
а через час берут пивко, глаголя:
«Вот это баня, дядя Коля! Ух!»
И за полночь, под тихое мурчанье
ключи вращая в скважинах замков,
ты улыбнешься, будто бы венчанье
прошел с финальной мудростью веков,
что есть одно для счастья обещанье -
одаривать блаженством мужиков.
Какой прекрасный бард, сохраняет честь в обществе, где честь отвергнута. Спасибо за храбрость.
Тащемто ссыкотно, но это выше меня. Помнишь, как в "Братьях Карамазовых" черт завидовал толстой купчихе в бане? Там, кстати, очень интересная аллюзия. Черт в "Братьях Карамазовых" был в пуховой шляпе. И Ставрогин из "Бесов" был в пуховой шляпе, когда пошел на дуэль с Гагановым. И Гаганов попал. В шляпу. На вылет. И уж, зная Ставрогина, не он ли явился к Ванечке Карамазову? Просто домыслы. Но Дост-то знал эту тему не хуже меня и эту пуховую шляпу. Вот мой стих о бесах
Ода Аду
Я умер и отныне бес -
какой восторг! Сквозь ваши души
наш легион на штурм небес
идет свободно, как по суше,
его прекрасна и страшна
ведет царица Сатана
и нет преграды нашей воле
ни в ваших мыслях, ни в сердцах, -
лишь ангелочки в небесах
скрипят зубами поневоле!
Наркоторговец, педофил,
знаток старинных гримуаров
я назначенье получил
в Отряд Родительских Кошмаров, –
являясь к ребятне в ночи,
я открываю им ключи
к запретным наслажденьям тела,
склоняю их в безмерный блуд
и еженощно там и тут
ласкаю грубо их и смело.
Ребенка ядом окурив,
скольжу к нему под одеяло,
намеренно презерватив
не надевая на стрекало,
и жвалами впиваюсь в плоть
до дрожи, до конвульсий, вплоть
до жарких стонов пациента,
когда он ножками сучит
и ловит ВИЧ и гепатит
от нравственного диссидента.
А после, утром на заре,
сдвигая стопочки с дружиной,
делюсь, к какой я детворе
являлся под какой личиной
и ставлю души их на кон
в картежных партиях – закон
велит нам с ближними делиться,
чтоб не сойти за подлеца,
пусть и они вкусят юнца,
пусть не пустует психбольница!
Я полон сатанинских сил,
мои друзья скоты и мрази,
и кто б прощенья ни просил
сгниет в грехе он, как в проказе!
Но в полдень, солнышком дразня,
изводит сон один меня,
страшнее снов и нет похоже,
что если мы не сбавим прыть,
то (что уж тут греха таить)
однажды победим – о Боже!
39. БУЧА
Черт! На улицах трупы... Трупы!
Труп у каждой лежит халупы,
и внутри, и в подвалах... Черт!
Дети, женщины вперемешку -
труп зашел закусить в кафешку,
труп в песочнице распростерт.
Это вымысел? Небылица?
Как такое могло случиться?
Чье безумие? Чей приказ?
Разум плавится от нагрузки -
если б выбрал не Трясогузки,
я б мог выбрать жить там сейчас.
Телеграм, новостные ленты,
генералы и диссиденты -
у кого мне искать ответ?
Кто я?! Где я?! Спокойней! Тише!
Ведь рассудок всего превыше...
Фейк. Подстава. Какой-то бред.
Черт! На улицах трупы... Трупы!
Труп у каждой лежит халупы,
и внутри, и в подвалах... Черт!
Дети, женщины вперемешку -
труп зашел закусить в кафешку,
труп в песочнице распростерт.
Это вымысел? Небылица?
Как такое могло случиться?
Чье безумие? Чей приказ?
Разум плавится от нагрузки -
если б выбрал не Трясогузки,
я б мог выбрать жить там сейчас.
Телеграм, новостные ленты,
генералы и диссиденты -
у кого мне искать ответ?
Кто я?! Где я?! Спокойней! Тише!
Ведь рассудок всего превыше...
Фейк. Подстава. Какой-то бред.
40. ЗНАКИ ПРЕПИНАНИЯ
Ела мармелад из кизила,
писала, старалась, изобразила,
еле-еле смог разобрать:
«Не сочинение, а прямо байка -
возвращаю Равшане тетрадь. -
Вслух прочитай-ка!»
«В Трясогузки пришла весна
и птицы
на деревьях запели люди
ходят по улицам допоздна
парники и теплицы
в первых ростков изумруде
старичок на завалинке
рассказывает небылицы
и улетает гогоча маленький
плотный косяк
закуривает полицейский
и выдыхает дьяк
Мир гиперборейский...»
Хохочем, будто над клоунадой:
«Вот так словесный джем!
Это исправить бы надо!»
Задорно и горячо
всхлипывает: «Но зачем?» -
уткнувшись в мое плечо.
Ела мармелад из кизила,
писала, старалась, изобразила,
еле-еле смог разобрать:
«Не сочинение, а прямо байка -
возвращаю Равшане тетрадь. -
Вслух прочитай-ка!»
«В Трясогузки пришла весна
и птицы
на деревьях запели люди
ходят по улицам допоздна
парники и теплицы
в первых ростков изумруде
старичок на завалинке
рассказывает небылицы
и улетает гогоча маленький
плотный косяк
закуривает полицейский
и выдыхает дьяк
Мир гиперборейский...»
Хохочем, будто над клоунадой:
«Вот так словесный джем!
Это исправить бы надо!»
Задорно и горячо
всхлипывает: «Но зачем?» -
уткнувшись в мое плечо.
41. ПОСЛУШНИК
На перемене
нашел от всех в сторонке
Юдина у окна:
«Весна!...
Девчонки,
как звезды на сцене -
о боже ж!
И только ты
не можешь
вылезти из нищеты.»
С ухмылкой
на сменку его смотрю:
«Кеды наследство деда?»
В пылкой,
свойственной лишь
бунтарю,
нарочитости задник кеда
выставил напоказ,
того, что с дыркой как раз.
Смешной кибальчиш!
«Это всё не беда,
если веришь в бога -
бог поможет всегда!
А вот тебе и подмога,
уши развесь, -
епископ у нас приболел,
ножки болят,
а в быту у каждого уйма дел,
то там, то здесь,
и он ведь чертовски богат!»
В глазах вниманье.
Очень серьезен на вид.
Молчит.
«Я сказал ему про тебя -
он примет службу твою, любя.
Готов к нему в послушанье?»
Сомненье мелькнуло в глазах,
не согласится же - ах!..
А он без лишних слов:
«Готов.»
На перемене
нашел от всех в сторонке
Юдина у окна:
«Весна!...
Девчонки,
как звезды на сцене -
о боже ж!
И только ты
не можешь
вылезти из нищеты.»
С ухмылкой
на сменку его смотрю:
«Кеды наследство деда?»
В пылкой,
свойственной лишь
бунтарю,
нарочитости задник кеда
выставил напоказ,
того, что с дыркой как раз.
Смешной кибальчиш!
«Это всё не беда,
если веришь в бога -
бог поможет всегда!
А вот тебе и подмога,
уши развесь, -
епископ у нас приболел,
ножки болят,
а в быту у каждого уйма дел,
то там, то здесь,
и он ведь чертовски богат!»
В глазах вниманье.
Очень серьезен на вид.
Молчит.
«Я сказал ему про тебя -
он примет службу твою, любя.
Готов к нему в послушанье?»
Сомненье мелькнуло в глазах,
не согласится же - ах!..
А он без лишних слов:
«Готов.»
43. ГОСУДАРСТВЕННАЯ ПЬЯНКА
Парламент Трясогузок!
А я в нем депутат.
Наш круг чертовски узок
и каждый всем тут брат.
По пятницам собранье,
где мы творим закон -
индюшка на закланье
и вражеский бурбон.
Наш спикер – это тетка
по кличке Похмела,
она решает четко
текущие дела:
что надо сразу примем
без лишних якорей
не в буйстве подхалимьем,
а лишь бы поскорей.
И вот – за стол! «Работа
такая уж у нас!» -
супруге скажет кто-то
придя под первый час,
поставили в предбанник
мы мойку и плиту,
а стряпает охранник -
что делать на посту?
Накинув пару рюмок,
я говорю: «Фигня!
Среди всех прочих думок
одна грызет меня -
едим мы то индейку,
а то вообще харам,
но вброшу я идейку –
крольчатины бы нам!»
«О да! – гудит застолье -
Кролы! Етит их мать!
Вот я на Ставрополье!..
А я!.. Но где же взять?...»
И чтоб унять бесчинство,
я поднимаю тост:
«За Родину, Единство!
Кролов найду я. Prost!»
Парламент Трясогузок!
А я в нем депутат.
Наш круг чертовски узок
и каждый всем тут брат.
По пятницам собранье,
где мы творим закон -
индюшка на закланье
и вражеский бурбон.
Наш спикер – это тетка
по кличке Похмела,
она решает четко
текущие дела:
что надо сразу примем
без лишних якорей
не в буйстве подхалимьем,
а лишь бы поскорей.
И вот – за стол! «Работа
такая уж у нас!» -
супруге скажет кто-то
придя под первый час,
поставили в предбанник
мы мойку и плиту,
а стряпает охранник -
что делать на посту?
Накинув пару рюмок,
я говорю: «Фигня!
Среди всех прочих думок
одна грызет меня -
едим мы то индейку,
а то вообще харам,
но вброшу я идейку –
крольчатины бы нам!»
«О да! – гудит застолье -
Кролы! Етит их мать!
Вот я на Ставрополье!..
А я!.. Но где же взять?...»
И чтоб унять бесчинство,
я поднимаю тост:
«За Родину, Единство!
Кролов найду я. Prost!»
о здарова юрец
рад тебя видеть живым и продуктивным
рад тебя видеть живым и продуктивным
Я очень продуктивен по Зодиаку - у меня 5 дом в Рыбах, только и мечи икру. Но давали бы! Я могу работать только утром, т.к. не выношу шума. Совсем. Утром более менее тихо. Но присутствует ГКМ. Зимой она как-то еще спит до 8, а летом бывает, что встает и раньше меня. Начинается дележ кухни! Она же не выносит табачного запаха. И крайне против, чтобы я курил в своей комнате. А где мне еще курить? Мне надо спокойно посидеть 2-3 часа с крепким чайком и сигареткой, чтобы очухаться от сна составить планы на день. родить какие-то строчки. И вот я прихожу с утра на кухню. а там ГКМ. После трех минут разговоров с ней в 6 утра день можно похоронить. И так день за днем. В том числе потенциально продуктивные дни. Поэтому 90% того, что могло быть написано - не написано и уже не будет.
48. ПАСХА
Из церкви едем к мэру разговляться -
всю городскую знать вместит палаццо
в барочном стиле с тьмой кариатид,
шедевр архитектурного эрзаца!
«Друзья, не разогреть ли аппетит? -
искрится мэр. – Словесник без фужера!»
Лишь Цербер, первый заместитель мэра,
стоит в углу и на меня глядит.
«Прошу к столу!» И расцветают лица,
здесь фауна любая – мясо, птица,
нашлось местечко сёмге и угрю,
а в центре кролик лакомо дымится,
как следует пирушки главарю.
Епископ льнет ко мне (такая душка!)
и шепчет заговорщицки на ушко:
«За мальчугана я благодарю...»
Тиберин страстно увлечен ногою
вчера добытой лани, а другою -
судья, цепляет вилкой ананас,
и цедит: «Запад не дает покою!»
Играют архаичные «На-на»
с Аллегровой, и прокурор, танцуя,
подхватывает: «Обращусь к отцу я.
Что ж эти черти вечно прут на нас?»
«Зажрались! Ведь у них идет гречиха
на корм скоту! Не знали в жизни лиха!
Не вскапывали в поте огород!
Но только голод подкрадется тихо
поймут они и наш тогда народ,
тогда и к нам проймутся милосердьем!» -
и выпивает рюмочку с усердьем,
котлетку золотистую берет.
Это был последний стих из романчика, который я хотел вам показать. Там основная-то тема любовная, но все происходит на фоне русского мира, что вам и попытался показать. Я на связи ИТТ, пью водочку, закусываю малосольными огурчиками и желаю всем счастья!
Из церкви едем к мэру разговляться -
всю городскую знать вместит палаццо
в барочном стиле с тьмой кариатид,
шедевр архитектурного эрзаца!
«Друзья, не разогреть ли аппетит? -
искрится мэр. – Словесник без фужера!»
Лишь Цербер, первый заместитель мэра,
стоит в углу и на меня глядит.
«Прошу к столу!» И расцветают лица,
здесь фауна любая – мясо, птица,
нашлось местечко сёмге и угрю,
а в центре кролик лакомо дымится,
как следует пирушки главарю.
Епископ льнет ко мне (такая душка!)
и шепчет заговорщицки на ушко:
«За мальчугана я благодарю...»
Тиберин страстно увлечен ногою
вчера добытой лани, а другою -
судья, цепляет вилкой ананас,
и цедит: «Запад не дает покою!»
Играют архаичные «На-на»
с Аллегровой, и прокурор, танцуя,
подхватывает: «Обращусь к отцу я.
Что ж эти черти вечно прут на нас?»
«Зажрались! Ведь у них идет гречиха
на корм скоту! Не знали в жизни лиха!
Не вскапывали в поте огород!
Но только голод подкрадется тихо
поймут они и наш тогда народ,
тогда и к нам проймутся милосердьем!» -
и выпивает рюмочку с усердьем,
котлетку золотистую берет.
Это был последний стих из романчика, который я хотел вам показать. Там основная-то тема любовная, но все происходит на фоне русского мира, что вам и попытался показать. Я на связи ИТТ, пью водочку, закусываю малосольными огурчиками и желаю всем счастья!
Молодец, Юра. Годнота.
Спасибо! Я стараюсь!
Скачет «козлик», мой УАЗ,
по колдобинам и ямам
в жизнелюбии упрямом,
звякнул под капотом хламом -
расхохочется сейчас.
Поле, мост над речкой, лес,
снег на елках синий-синий
(а в салоне пахнет дыней),
в небе крест авиалиний -
край обыденных чудес!
Шьет сердечко втихаря
из дорожного суконца,
из искрящегося солнца
страх веселый, страх до донца
мочевого пузыря.
Ваш Юрец Ш.