Жил-был в глубине густого, туманного леса маленький зверёк по имени Харкачёнок. Он был пушистый, с круглым носиком и смешными лапками, а самое главное — у него был громкий и сердитый «харрр!», которым он всегда отгонял тех, кто пытался его обидеть. Но сам по себе Харкачёнок был добрый, любил ягоды, грибы и друзей.
Лес, где он жил, был не простой: там по ночам шуршали странные тени, а днём можно было услышать таинственный звон, словно кто-то прятал колокольчики под землёй. Все звери жили дружно, но все боялись одного — злых Мочухов.
Кто такие Мочухи?
Мочухи — это серые, мокрые существа с длинными руками и вечно капающими носами. Они ненавидели всё сухое и тёплое. Стоило им появиться, как сразу начинался противный дождь, а на земле оставались лужи. Они любили прятаться в болотах и красть у зверей уют и радость.
Главная забава Мочухов — пугать малышей и шептать им на ухо:
— Всё будет мокрое, всё пропадёт, всё утонет!
Звери от страха разбегались, а Мочухи хохотали своим хлюпающим смехом.
Как Харкачёнок встретил Мочухов
Однажды вечером Харкачёнок собирал землянику у опушки. Вдруг небо затянули тучи, и из них вышли трое Мочухов. Они были выше ёлки и шагали так, что земля дрожала.
— Ах ты, пушистый комочек! — захлюпал старший Мочух. — Сейчас мы заберём у тебя все ягоды, а сам ты станешь мокрым, как тряпка!
Харкачёнок испугался, но спрятаться было негде. Тогда он громко, изо всех сил закричал:
— Харрррррр!
Эхо разнеслось по лесу. И вдруг на крик прибежали его друзья: Белочка, Ёжик и Зайчонок. Они встали рядом с Харкачёнком, чтобы вместе дать отпор.
Хитрость Харкачёнка
Мочухи стали налетать, и дождь полил сильнее. Но Харкачёнок был не только смелым, но и умным. Он знал: Мочухи боятся одной вещи — тёплого света.
Он сказал друзьям:
— Мы соберём все светлячки, что есть в лесу!
Зверята побежали к поляне, где жила целая стая светляков. Харкачёнок попросил у них помощи, и те согласились. Когда Мочухи снова полезли из тумана, весь лес озарился мягким, золотистым светом.
Светляки закружились вокруг Мочухов, и те завыли:
— А-а-а! Сухо! Сухо! — и, чавкая, побежали обратно в свои болота.
Что было потом
С тех пор Мочухи ещё пару раз пытались выбраться, но всегда встречали Харкачёнка и его друзей, готовых к бою. Лес снова стал светлым и радостным, а звери перестали бояться.
А Харкачёнок прославился как самый отважный защитник, и если кто-то в лесу пугался, он подходил и тихо говорил:
— Харрр! Не бойся, я рядом.
И тени сразу становились меньше, а сердце — смелее.
Лес, где он жил, был не простой: там по ночам шуршали странные тени, а днём можно было услышать таинственный звон, словно кто-то прятал колокольчики под землёй. Все звери жили дружно, но все боялись одного — злых Мочухов.
Кто такие Мочухи?
Мочухи — это серые, мокрые существа с длинными руками и вечно капающими носами. Они ненавидели всё сухое и тёплое. Стоило им появиться, как сразу начинался противный дождь, а на земле оставались лужи. Они любили прятаться в болотах и красть у зверей уют и радость.
Главная забава Мочухов — пугать малышей и шептать им на ухо:
— Всё будет мокрое, всё пропадёт, всё утонет!
Звери от страха разбегались, а Мочухи хохотали своим хлюпающим смехом.
Как Харкачёнок встретил Мочухов
Однажды вечером Харкачёнок собирал землянику у опушки. Вдруг небо затянули тучи, и из них вышли трое Мочухов. Они были выше ёлки и шагали так, что земля дрожала.
— Ах ты, пушистый комочек! — захлюпал старший Мочух. — Сейчас мы заберём у тебя все ягоды, а сам ты станешь мокрым, как тряпка!
Харкачёнок испугался, но спрятаться было негде. Тогда он громко, изо всех сил закричал:
— Харрррррр!
Эхо разнеслось по лесу. И вдруг на крик прибежали его друзья: Белочка, Ёжик и Зайчонок. Они встали рядом с Харкачёнком, чтобы вместе дать отпор.
Хитрость Харкачёнка
Мочухи стали налетать, и дождь полил сильнее. Но Харкачёнок был не только смелым, но и умным. Он знал: Мочухи боятся одной вещи — тёплого света.
Он сказал друзьям:
— Мы соберём все светлячки, что есть в лесу!
Зверята побежали к поляне, где жила целая стая светляков. Харкачёнок попросил у них помощи, и те согласились. Когда Мочухи снова полезли из тумана, весь лес озарился мягким, золотистым светом.
Светляки закружились вокруг Мочухов, и те завыли:
— А-а-а! Сухо! Сухо! — и, чавкая, побежали обратно в свои болота.
Что было потом
С тех пор Мочухи ещё пару раз пытались выбраться, но всегда встречали Харкачёнка и его друзей, готовых к бою. Лес снова стал светлым и радостным, а звери перестали бояться.
А Харкачёнок прославился как самый отважный защитник, и если кто-то в лесу пугался, он подходил и тихо говорил:
— Харрр! Не бойся, я рядом.
И тени сразу становились меньше, а сердце — смелее.
Жил-был в далёкой-далёкой стране маленький зверёк по имени Харкачер. Он был пушистый, кругленький и всегда носил с собой смешной рюкзачок. Харкачер очень любил приключения, но больше всего ему хотелось найти свою подружку — тян.
— Где же она? — каждый день спрашивал он у солнца.
— Ищи в сердце своём, и оно приведёт, — отвечало солнце.
Однажды Харкачер отправился в путь. Он шёл через поля, где пели жаворонки, перепрыгивал через ручейки и помогал всем, кого встречал. Бабочке он показал дорогу к цветку, зайчонку помог найти морковку, а пчёлкам — улей.
— Спасибо, Харкачер! — говорили они.
— Не за что, я ищу тян, может, вы её видели? — отвечал он.
Никто не знал, кто такая тян. Но все замечали: где появляется Харкачер, там становится светлее и веселее.
Наконец, у самого лесного озера он увидел девочку-фею. Она сидела на камушке и грустила.
— Что случилось? — спросил Харкачер.
— Мне одиноко, — вздохнула фея. — У меня нет друга.
Харкачер улыбнулся и снял с плеча свой рюкзачок.
— А я тебя как раз искал! Ты — моя тян!
Фея рассмеялась, и с того дня они стали лучшими друзьями. Они играли у озера, придумывали песни и строили домики из листьев и цветов.
Так Харкачер понял: чтобы найти тян, надо просто делиться добротой и оставаться верным сердцу.
И жили они долго и счастливо, помогая всем вокруг и даря радость.
— Где же она? — каждый день спрашивал он у солнца.
— Ищи в сердце своём, и оно приведёт, — отвечало солнце.
Однажды Харкачер отправился в путь. Он шёл через поля, где пели жаворонки, перепрыгивал через ручейки и помогал всем, кого встречал. Бабочке он показал дорогу к цветку, зайчонку помог найти морковку, а пчёлкам — улей.
— Спасибо, Харкачер! — говорили они.
— Не за что, я ищу тян, может, вы её видели? — отвечал он.
Никто не знал, кто такая тян. Но все замечали: где появляется Харкачер, там становится светлее и веселее.
Наконец, у самого лесного озера он увидел девочку-фею. Она сидела на камушке и грустила.
— Что случилось? — спросил Харкачер.
— Мне одиноко, — вздохнула фея. — У меня нет друга.
Харкачер улыбнулся и снял с плеча свой рюкзачок.
— А я тебя как раз искал! Ты — моя тян!
Фея рассмеялась, и с того дня они стали лучшими друзьями. Они играли у озера, придумывали песни и строили домики из листьев и цветов.
Так Харкачер понял: чтобы найти тян, надо просто делиться добротой и оставаться верным сердцу.
И жили они долго и счастливо, помогая всем вокруг и даря радость.
Жил-был в далёком городе один странный человек по имени Харкачер. Он был сердитый, вечно ворчал и никого вокруг не любил. А больше всего Харкачера злило то, что у других были друзья и подружки, а у него — никого.
— «Почему это у всех есть тян, а мне не дают?!» — ворчал он и топал ногами.
Но на самом деле никто не хотел дружить с Харкачером, потому что он сам отталкивал людей своим злым характером. Он насуплялся, грубил и никогда не помогал другим.
Однажды в город пришла Весёлая Фея. Она услышала жалобы Харкачера и сказала:
— «Если хочешь, чтобы рядом была добрая тян, начни сам быть добрым. Слова — это семена: что посеешь, то и вырастет».
Сначала Харкачер только фыркнул. Но потом ему стало одиноко, и он решил попробовать. На следующий день он помог старушке донести сумку, на другой — поделился конфетами с детьми, а потом даже построил с ребятами кормушку для птиц.
И вдруг он заметил, что вокруг стали улыбаться, с ним начали здороваться. Сам Харкачер тоже почувствовал, что внутри стало тепло, как будто в груди зажглась маленькая лампочка.
И вот однажды он встретил весёлую девочку по имени Таня (её друзья звали ласково «тян»). Она увидела, что Харкачер больше не злой, а добрый и заботливый, и подружилась с ним.
С тех пор Харкачер понял: чтобы найти тян, надо самому стать тем, с кем хочется дружить. И больше он никогда не ворчал, а только улыбался и помогал другим.
И жили они долго и счастливо.
Конец.
— «Почему это у всех есть тян, а мне не дают?!» — ворчал он и топал ногами.
Но на самом деле никто не хотел дружить с Харкачером, потому что он сам отталкивал людей своим злым характером. Он насуплялся, грубил и никогда не помогал другим.
Однажды в город пришла Весёлая Фея. Она услышала жалобы Харкачера и сказала:
— «Если хочешь, чтобы рядом была добрая тян, начни сам быть добрым. Слова — это семена: что посеешь, то и вырастет».
Сначала Харкачер только фыркнул. Но потом ему стало одиноко, и он решил попробовать. На следующий день он помог старушке донести сумку, на другой — поделился конфетами с детьми, а потом даже построил с ребятами кормушку для птиц.
И вдруг он заметил, что вокруг стали улыбаться, с ним начали здороваться. Сам Харкачер тоже почувствовал, что внутри стало тепло, как будто в груди зажглась маленькая лампочка.
И вот однажды он встретил весёлую девочку по имени Таня (её друзья звали ласково «тян»). Она увидела, что Харкачер больше не злой, а добрый и заботливый, и подружилась с ним.
С тех пор Харкачер понял: чтобы найти тян, надо самому стать тем, с кем хочется дружить. И больше он никогда не ворчал, а только улыбался и помогал другим.
И жили они долго и счастливо.
Конец.
В одной удивительной стране, которая находилась прямо внутри большого-пребольшого компьютера, жил-был юный Харкачер. Звали его Байтик. Он был маленьким, но очень умным. Байтик мог одним щелчком мыши построить мост из разноцветных блоков, разгадать самую сложную логическую загадку и заставить летать даже виртуальных драконов.
Но была у Байтика одна проблема: ему никак не находилась тян. Тян — это такая подружка, с которой можно вместе строить замки на облаках, поливать виртуальные кактусы и смеяться над смешными картинками с котиками.
Байтик пытался знакомиться. Он подходил к милым Pixel-Принцессам и говорил:
— Привет! Я могу оптимизировать твой код за три секунды!
Но Принцессы только фыркали и улетали на своих грациозных скроллерах.
Он видел, как другие, не такие умные, но более сильные и громкие Геймеры, легко находили себе пару, и в его оперативной памяти закипала злоба. «Это нечестно! — думал он. — Я самый умный, а я один!»
И тогда Байтик решил стать злым. Он начал строить коварные лабиринты, в которых застревали мирные жители, рассылал вирусных «червячков», которые щекотали всех до слёз, и ставил невидимые стены на самых красивых танцполах. Он хотел, чтобы все его боялись, раз уж не любят.
Но от его злобы в стране становилось только грустнее и темнее. Облака нависли низко, цвета потускнели, и даже котики перестали мурлыкать. А тян всё не находилось.
Однажды, грустно бродия по огороду, где росли квадратные арбузы, Байтик увидел, что маленький, пушистый Глючок запутался в сорняках и не может выбраться. Все проходили мимо, потому что были заняты своими делами.
Байтик хотел пройти мимо, но сердце его ёкнуло. Он вздохнул, подошёл и аккуратно разобрал колючие ветки кодом доброты. Глючок выпрыгнул на свободу и радостно запищал:
— Спасибо тебе! Ты такой добрый!
«Добрый? — удивился Байтик. — Это про меня?»
Ему так понравилось это чувство, что на следующий день он починил сломанные качели в парке. Потом помог Бабушке-Операционке найти её очки, которые она потеряла в системных файлах. А потом написал для всех такую красивую мелодию, что даже самые угрюмые жители стали улыбаться.
Он перестал думать о тян и просто помогал другим, делая свою страну лучше. Цвета снова стали яркими, и счастье вернулось.
И вот однажды, когда Байтик строил новый, самый большой фонтан из нулей и единиц, к нему подошла кто-то. Это была девочка-Программистка. На ней было платье, похожее на звёздное небо, а в волосах сверкали огоньки, как на новогодней гирлянде.
— Привет, — сказала она. — Я давно за тобой наблюдаю. Ты не просто починил качели, ты улучшил их алгоритм качения. И мелодия, которую ты написал, гармонично вписалась в фоновые процессы. Это гениально!
Байтик покраснел до кончиков ушей.
— А... а ты разбираешься в коде? — спросил он.
— Конечно! — улыбнулась девочка. — Меня зовут Астра. Давай вместе создадим сад, где цветы будут распускаться от добрых слов?
И Байтик понял, что нашёл не просто тян. Он нашёл самого настоящего друга, который ценил его не за силу или громкое имя, а за доброе сердце и светлый ум.
С тех пор они вместе творили добрые дела, их страна стала самой счастливой во всём компьютере, а Байтик осознал главный секрет: настоящее счастье и настоящая дружба приходят не тогда, когда ты их требуешь, а когда ты сам становишься источником добра.
Конец.
Абу благословил этот пост.
Но была у Байтика одна проблема: ему никак не находилась тян. Тян — это такая подружка, с которой можно вместе строить замки на облаках, поливать виртуальные кактусы и смеяться над смешными картинками с котиками.
Байтик пытался знакомиться. Он подходил к милым Pixel-Принцессам и говорил:
— Привет! Я могу оптимизировать твой код за три секунды!
Но Принцессы только фыркали и улетали на своих грациозных скроллерах.
Он видел, как другие, не такие умные, но более сильные и громкие Геймеры, легко находили себе пару, и в его оперативной памяти закипала злоба. «Это нечестно! — думал он. — Я самый умный, а я один!»
И тогда Байтик решил стать злым. Он начал строить коварные лабиринты, в которых застревали мирные жители, рассылал вирусных «червячков», которые щекотали всех до слёз, и ставил невидимые стены на самых красивых танцполах. Он хотел, чтобы все его боялись, раз уж не любят.
Но от его злобы в стране становилось только грустнее и темнее. Облака нависли низко, цвета потускнели, и даже котики перестали мурлыкать. А тян всё не находилось.
Однажды, грустно бродия по огороду, где росли квадратные арбузы, Байтик увидел, что маленький, пушистый Глючок запутался в сорняках и не может выбраться. Все проходили мимо, потому что были заняты своими делами.
Байтик хотел пройти мимо, но сердце его ёкнуло. Он вздохнул, подошёл и аккуратно разобрал колючие ветки кодом доброты. Глючок выпрыгнул на свободу и радостно запищал:
— Спасибо тебе! Ты такой добрый!
«Добрый? — удивился Байтик. — Это про меня?»
Ему так понравилось это чувство, что на следующий день он починил сломанные качели в парке. Потом помог Бабушке-Операционке найти её очки, которые она потеряла в системных файлах. А потом написал для всех такую красивую мелодию, что даже самые угрюмые жители стали улыбаться.
Он перестал думать о тян и просто помогал другим, делая свою страну лучше. Цвета снова стали яркими, и счастье вернулось.
И вот однажды, когда Байтик строил новый, самый большой фонтан из нулей и единиц, к нему подошла кто-то. Это была девочка-Программистка. На ней было платье, похожее на звёздное небо, а в волосах сверкали огоньки, как на новогодней гирлянде.
— Привет, — сказала она. — Я давно за тобой наблюдаю. Ты не просто починил качели, ты улучшил их алгоритм качения. И мелодия, которую ты написал, гармонично вписалась в фоновые процессы. Это гениально!
Байтик покраснел до кончиков ушей.
— А... а ты разбираешься в коде? — спросил он.
— Конечно! — улыбнулась девочка. — Меня зовут Астра. Давай вместе создадим сад, где цветы будут распускаться от добрых слов?
И Байтик понял, что нашёл не просто тян. Он нашёл самого настоящего друга, который ценил его не за силу или громкое имя, а за доброе сердце и светлый ум.
С тех пор они вместе творили добрые дела, их страна стала самой счастливой во всём компьютере, а Байтик осознал главный секрет: настоящее счастье и настоящая дружба приходят не тогда, когда ты их требуешь, а когда ты сам становишься источником добра.
Конец.
Абу благословил этот пост.
Прочитал как СМАЗОК ТРЕД
В одном сером городе, где дождь шел чаще, чем светило солнце, жил юноша по имени Сёма. Жил он в маленькой квартирке, похожей на аквариум, где главным украшением был мерцающий экран компьютера.
Сёма был инцелом. Это странное слово он носил как тяжелый плащ. Он считал, что мир несправедлив, что все «тяны» (как он называл девушек) глупы и выбирают «альфачей», а ему, умному и ранимому, не достается ничего. Его единственными друзьями были такие же, как он, обиженные судьбой юноши из виртуальной берлоги, которые только и делали, что подливали масла в огонь его обиды.
Они сидели в своих норах и переписывались: «Смотри, какая дура, с этим копченым пошла», «Хихикают на меня, а сама вон, косоглазая». Но от этих слов на душе не становилось легче. Наоборот, она черствела, как засохший хлеб.
Однажды, когда его снова отвергла симпатичная бариста из кофейни (он попытался прочесть ей лекцию о кофейных зернах, а она просто вежливо улыбнулась и пошла делать следующий заказ), Сёма вернулся домой в ярости. Он швырнул рюкзак и в сердцах крикнул в пустоту: «Да почему же они все такие?!»
И тут случилось чудо. Не ясное солнышко выглянуло из-за туч, и не фея прилетела. С ним заговорил его дом. А точнее, старый, покрытый пылью роутер, что мигал одиноким синим огоньком.
«Потому что ты пахнешь злобой, как протухший сыр,» – прошипел он тихо, так что стекла задребезжали.
Сёма отпрянул. «Кто это?»
«Я – Дух Сети, – ответил роутер. – Я вижу все твои токсичные посты и горькие слезы. Ты думаешь, проблема в них? Посмотри на себя. Твои мысли – как колючки, а улыбка – как оскал. Кто захочет прикоснуться к кактусу?»
Сёма был ошарашен. Он хотел возразить, но слова застряли в горле. Ведь роутер говорил правду.
«Что же мне делать?» – спросил он уже без злости, с отчаянием.
«Выключи меня,» – сказал роутер. «И выйди на улицу. Но не чтобы искать «тян», а чтобы увидеть мир. И начни с малого. Сделай одно маленькое доброе дело. Не для галочки, а просто так».
Синий огонек погас. В квартире воцарилась тишина, нарушаемая только стуком дождя по стеклу.
На следующее утро Сёма с тяжелым сердцем вышел из дома. Он шел и не смотрел по сторонам, уткнувшись в асфальт. Но тут он увидел старушку, которая не могла спустить по лестнице свою таксу на дрожащих лапках. Пес жалобно скулил.
Что-то екнуло внутри Сёмы. Он подошел и, не говоря ни слова, аккуратно взял собаку на руки и перенес ее на землю. Старушка улыбнулась ему так тепло, что у него на мгновение стало жарко. «Спасибо тебе, добрый ты мой», – сказала она.
Это «добрый» прозвучало для него как диковинное слово. Он его давно не слышал. В свой адрес – никогда.
Потом он покормил воробьев, которых всегда игнорировал. Потом помог донести тяжелые сумки маме с коляской. Каждое такое дело было как капля теплой воды, которая растопляла лед в его груди.
Он перестал писать в свои токсичные чаты. Сначала его там ругали, называя «норми», но потом он просто вышел. Ему стало неинтересно. Он записался на курсы керамики, потому что ему всегда нравилось возиться с глиной. Он не пытался там ни с кем флиртовать, он просто учился. Его руки, привыкшие к клавиатуре, учились чувствовать живой, податливый материал.
И вот однажды, разминая комок холодной глины, он заметил, что делает это с улыбкой. Он посмотрел на свое отражение в металлической стене студии и увидел не искаженное злобой лицо, а спокойные глаза и мягкие черты.
Рядом с ним за соседним столом работала девушка. Ее звали Света. Она делала кривоватую, но очень милую чашку. У нее не получалось приделать ручку, и она тихо смеялась над своей неуклюжестью.
Раньше Сёма бы внутренне ехидничал: «Хах, криворукая». А сейчас он посмотрел и сказал: «Позвольте, я помогу? Я вчера как раз ручку учился лепить».
Света посмотрела на него. Не сквозь него, не с раздражением, а просто посмотрела. Увидела спокойные глаза и искреннее желание помочь. «Давайте, – улыбнулась она. – А то у меня она получается какой-то грустной».
Они стали лепить вместе. Разговаривали не о том, какие все вокруг плохие, а о том, какая глина приятная на ощупь, как смешно ведет себя глазурь в печи, и о том, что дождь за окном – это не символ тоски, а просто дождь.
Сёма не пытался произвести впечатление. Он был просто собой. Добрым и немного застенчивым. И это была его настоящая суть, которую он так долго прятал под панцирем обиды.
Когда они выходили из студии, дождь уже кончился, и на небе появилась радуга.
«Знаешь, – сказала Света, – а ты очень милый».
И эти простые слова прозвучали для Сёмы громче всех комплиментов, которые он себе представлял. Потому что они были настоящими.
С тех пор тян у Сёмы появилась. Но не потому, что он ее нашел, как клад. А потому, что он перестал быть инцелом. Он перестал смотреть на женщин как на приз или на врагов. Он стал смотреть на людей как на людей. И в этом большом и сложном мире однажды ему улыбнулась именно та, чья улыбка была ему по душе.
А старый роутер так и стоял молча, лишь изредка подмигивая синеньким огоньком, будто говоря: «Видишь? А ты не верил. Самая сильная магия – это доброта, которая начинается с тебя самого».
Сёма был инцелом. Это странное слово он носил как тяжелый плащ. Он считал, что мир несправедлив, что все «тяны» (как он называл девушек) глупы и выбирают «альфачей», а ему, умному и ранимому, не достается ничего. Его единственными друзьями были такие же, как он, обиженные судьбой юноши из виртуальной берлоги, которые только и делали, что подливали масла в огонь его обиды.
Они сидели в своих норах и переписывались: «Смотри, какая дура, с этим копченым пошла», «Хихикают на меня, а сама вон, косоглазая». Но от этих слов на душе не становилось легче. Наоборот, она черствела, как засохший хлеб.
Однажды, когда его снова отвергла симпатичная бариста из кофейни (он попытался прочесть ей лекцию о кофейных зернах, а она просто вежливо улыбнулась и пошла делать следующий заказ), Сёма вернулся домой в ярости. Он швырнул рюкзак и в сердцах крикнул в пустоту: «Да почему же они все такие?!»
И тут случилось чудо. Не ясное солнышко выглянуло из-за туч, и не фея прилетела. С ним заговорил его дом. А точнее, старый, покрытый пылью роутер, что мигал одиноким синим огоньком.
«Потому что ты пахнешь злобой, как протухший сыр,» – прошипел он тихо, так что стекла задребезжали.
Сёма отпрянул. «Кто это?»
«Я – Дух Сети, – ответил роутер. – Я вижу все твои токсичные посты и горькие слезы. Ты думаешь, проблема в них? Посмотри на себя. Твои мысли – как колючки, а улыбка – как оскал. Кто захочет прикоснуться к кактусу?»
Сёма был ошарашен. Он хотел возразить, но слова застряли в горле. Ведь роутер говорил правду.
«Что же мне делать?» – спросил он уже без злости, с отчаянием.
«Выключи меня,» – сказал роутер. «И выйди на улицу. Но не чтобы искать «тян», а чтобы увидеть мир. И начни с малого. Сделай одно маленькое доброе дело. Не для галочки, а просто так».
Синий огонек погас. В квартире воцарилась тишина, нарушаемая только стуком дождя по стеклу.
На следующее утро Сёма с тяжелым сердцем вышел из дома. Он шел и не смотрел по сторонам, уткнувшись в асфальт. Но тут он увидел старушку, которая не могла спустить по лестнице свою таксу на дрожащих лапках. Пес жалобно скулил.
Что-то екнуло внутри Сёмы. Он подошел и, не говоря ни слова, аккуратно взял собаку на руки и перенес ее на землю. Старушка улыбнулась ему так тепло, что у него на мгновение стало жарко. «Спасибо тебе, добрый ты мой», – сказала она.
Это «добрый» прозвучало для него как диковинное слово. Он его давно не слышал. В свой адрес – никогда.
Потом он покормил воробьев, которых всегда игнорировал. Потом помог донести тяжелые сумки маме с коляской. Каждое такое дело было как капля теплой воды, которая растопляла лед в его груди.
Он перестал писать в свои токсичные чаты. Сначала его там ругали, называя «норми», но потом он просто вышел. Ему стало неинтересно. Он записался на курсы керамики, потому что ему всегда нравилось возиться с глиной. Он не пытался там ни с кем флиртовать, он просто учился. Его руки, привыкшие к клавиатуре, учились чувствовать живой, податливый материал.
И вот однажды, разминая комок холодной глины, он заметил, что делает это с улыбкой. Он посмотрел на свое отражение в металлической стене студии и увидел не искаженное злобой лицо, а спокойные глаза и мягкие черты.
Рядом с ним за соседним столом работала девушка. Ее звали Света. Она делала кривоватую, но очень милую чашку. У нее не получалось приделать ручку, и она тихо смеялась над своей неуклюжестью.
Раньше Сёма бы внутренне ехидничал: «Хах, криворукая». А сейчас он посмотрел и сказал: «Позвольте, я помогу? Я вчера как раз ручку учился лепить».
Света посмотрела на него. Не сквозь него, не с раздражением, а просто посмотрела. Увидела спокойные глаза и искреннее желание помочь. «Давайте, – улыбнулась она. – А то у меня она получается какой-то грустной».
Они стали лепить вместе. Разговаривали не о том, какие все вокруг плохие, а о том, какая глина приятная на ощупь, как смешно ведет себя глазурь в печи, и о том, что дождь за окном – это не символ тоски, а просто дождь.
Сёма не пытался произвести впечатление. Он был просто собой. Добрым и немного застенчивым. И это была его настоящая суть, которую он так долго прятал под панцирем обиды.
Когда они выходили из студии, дождь уже кончился, и на небе появилась радуга.
«Знаешь, – сказала Света, – а ты очень милый».
И эти простые слова прозвучали для Сёмы громче всех комплиментов, которые он себе представлял. Потому что они были настоящими.
С тех пор тян у Сёмы появилась. Но не потому, что он ее нашел, как клад. А потому, что он перестал быть инцелом. Он перестал смотреть на женщин как на приз или на врагов. Он стал смотреть на людей как на людей. И в этом большом и сложном мире однажды ему улыбнулась именно та, чья улыбка была ему по душе.
А старый роутер так и стоял молча, лишь изредка подмигивая синеньким огоньком, будто говоря: «Видишь? А ты не верил. Самая сильная магия – это доброта, которая начинается с тебя самого».
Кто такой "КОЛОБОК" ? Как переводится?
В одном большом-пребольшом городе, в самой темной комнате с мерцающим монитором, жил-был злобный двачер по имени Славик. Он был не просто двачер, а самый тревожный и плаксивый на всем цифровом пространстве.
Целыми днями Славик сидел в своём кресле-троне, покрытом крошками от чипсов, и печатал злые комментарии. Он писал, что все вокруг – овцы, что мир сошел с ума, а тян (как он их называл) ищут только альфонов на дорогих тачках. После каждого такого поста он чувствовал странное удовлетворение, но оно быстро таяло, сменяясь тяжелой, липкой тревогой. Он боялся выйти на улицу, боялся звонков от мамы, боялся, что его мемы не оценят. А по ночам, когда монитор гасел, Славик мог тихо всплакнуть от тоски и одиночества в подушку, пахнущую пылью и старой электроникой.
«Почему у всех есть тян, а у меня нет? Я же умный, я же вижу всю эту фальшь!» – всхлипывал он, заливаясь пятой кружкой холодного кофе.
И вот однажды, когда он писал особенно ядовитый пост про чью-то фотографию с котиком, случилось волшебство. Его монитор погас, а потом засветился ослепительно белым светом. Из колонок раздался голос, похожий на скрип несмазанных шестеренок – это был дух старого IT-мастера, создателя первого в мире чата.
«Славик, – проскрипел дух. – Твоя энергия питает черную дыру в интернете. Хватит. Я дам тебе шанс. Следующие три твоих комментария в реальном мире станут явью. Подумай, что тысешь».
Монитор погас. Славик оторопел. «Чё за...», – прошептал он. Решив, что это галлюцинация от недосыпа, он пошел на кухню за очередной дозой кофе. На него по-прежнему давили стены, и он, вздохнув, пробормотал в пространство: «Как же заебала эта серая, унылая жизнь».
И тут же лампочка на кухне перегорела, за окном пошел противный моросящий дождь, а обои, и правда, показались ему еще более серыми и унылыми.
Славика бросило в дрожь. Он понял, что это не шутка. Вернувшись в комнату, он споткнулся о ножку стула и злобно проворчал: «Да почему все такие тупые и бесят?»
В этот момент раздался звонок в дверь. Это был курьер, который перепутал квартиры и настойчиво требовал, чтобы Славик подписался за чужую посылку. Он был очень настойчивым и действительно бесил.
Тут Славика осенило. Он обладал силой! Но сила эта была разрушительной. Он притягивал то, о чем думал с тоской и злостью. Его тревожность была не просто чувством – она была заклинанием.
Он подошел к окну, глядя на мокрый асфальт. Ему захотелось сказать: «Я никогда не найду нормальную тян, все они...» Но он сглотнул слова. Впервые он не просто чувствовал тревогу – он увидел ее последствия.
Вместо этого он, запинаясь и краснея (благо, в комнате никого не было), прошептал: «Я... я хочу перестать бояться. Я хочу... увидеть что-то красивое».
Он не знал, сработает ли это. Это был не злобный комментарий, а тихая, неуверенная просьба.
И тут дождь за окном прекратился, и из-за туч выглянуло солнце. Луч упал прямо на его клавиатуру, освещая залитую кофеом клавишу «Enter». Славик вдохнул полной грудью. Впервые за долгое время воздух не казался ему спертым.
На следующий день, дрожащими руками, он закрыл все свои токсичные паблики и зарегистрировался на форуме любителей старых, добрых видеоигр. Он боялся, что его затролят, что его мнение назовут нубским. Но, скрипя зубами, он написал свой первый незлой комментарий под обзором своей любимой игры детства: «Спасибо за видео. У меня тоже остались теплые воспоминания».
Ему ответили. Сначала один человек: «Привет, земляк!» Потом второй. Без злобы, без троллинга. Славик впервые за долгое время улыбнулся, глядя в монитор.
Он начал меняться. Вместо того чтобы ныть о проблемах, он пошел к психологу (оказалось, это не стыдно). Вместо чипсов купил яблоко и с удивлением обнаружил, что оно вкусное. Он даже проветривал комнату.
Однажды на том же форуме он увидел пост от пользователя с ником «Алиса». Она писала о саундтреке к одной ретро-игре и о том, как эта музыка помогала ей справляться с тревогой в сложный период жизни.
Сердце Славика екнуло. Это была его тема! Он собрал всю храбрость, какая у него была (ее было с гулькин нос, но все же), и написал: «Я понимаю. У меня тоже... бывает тревожно. А эта мелодия... она как луч солнца в темной комнате».
Он ждал насмешек. Но вместо этого пришел ответ: «Да! Именно! Спасибо, что понял».
Они начали переписываться. Каждый день. Славик забыл про злобные посты. Он думал, что бы такого интересного рассказать Алисе. Он рассказал ей про духа IT-мастера, приняв это за шутку. Она ответила, что у нее тоже есть «внутренний критик», которого она называет Старый Гремлин.
Они смеялись вместе. Впервые Славик смеялся не над кем-то, а вместе с кем-то.
Через месяц они решили встретиться. Славик отмыл свою комнату до блеска, надел чистую футболку и весь день ходил по квартире, бормоча заклинания от тревоги: «Все будет хорошо, все будет хорошо».
Он ждал ее в парке, у фонтана. И когда он увидел девушку с рыжими волосами и добрыми, немного уставшими глазами, его тревога не исчезла. Но ее перекрыло другое чувство – теплое и светлое.
– Славик? – улыбнулась она.
– А... Алиса? – выдавил он.
Они говорили о играх, о музыке, о своих страхах и о том, как трудно иногда бывает просто выйти из дома. Славик не пытался казаться альфой. Он был собой – немного тревожным, иногда неуклюжим, но настоящим.
Когда он провожал ее до дома и они договорились встретиться снова, Славик понял, что не хочет писать злые комментарии. Ему хотелось писать ей стихи, как самый последний романтик.
Вернувшись домой, он подошел к своему компьютеру. Монитор был чистым, на столе не было крошек. Он больше не был злобным двачером. Он был просто Славиком. Тем, кто нашел свою тян не вопреки своей тревожности, а потому что научился быть честным и добрым. В первую очередь – к самому себе.
А в углу комнаты, на самой пыльной полке, старая клавиатура тихо-тихо щелкнула клавишей Enter, ставя точку в этой истории. Счастливую точку.
Целыми днями Славик сидел в своём кресле-троне, покрытом крошками от чипсов, и печатал злые комментарии. Он писал, что все вокруг – овцы, что мир сошел с ума, а тян (как он их называл) ищут только альфонов на дорогих тачках. После каждого такого поста он чувствовал странное удовлетворение, но оно быстро таяло, сменяясь тяжелой, липкой тревогой. Он боялся выйти на улицу, боялся звонков от мамы, боялся, что его мемы не оценят. А по ночам, когда монитор гасел, Славик мог тихо всплакнуть от тоски и одиночества в подушку, пахнущую пылью и старой электроникой.
«Почему у всех есть тян, а у меня нет? Я же умный, я же вижу всю эту фальшь!» – всхлипывал он, заливаясь пятой кружкой холодного кофе.
И вот однажды, когда он писал особенно ядовитый пост про чью-то фотографию с котиком, случилось волшебство. Его монитор погас, а потом засветился ослепительно белым светом. Из колонок раздался голос, похожий на скрип несмазанных шестеренок – это был дух старого IT-мастера, создателя первого в мире чата.
«Славик, – проскрипел дух. – Твоя энергия питает черную дыру в интернете. Хватит. Я дам тебе шанс. Следующие три твоих комментария в реальном мире станут явью. Подумай, что тысешь».
Монитор погас. Славик оторопел. «Чё за...», – прошептал он. Решив, что это галлюцинация от недосыпа, он пошел на кухню за очередной дозой кофе. На него по-прежнему давили стены, и он, вздохнув, пробормотал в пространство: «Как же заебала эта серая, унылая жизнь».
И тут же лампочка на кухне перегорела, за окном пошел противный моросящий дождь, а обои, и правда, показались ему еще более серыми и унылыми.
Славика бросило в дрожь. Он понял, что это не шутка. Вернувшись в комнату, он споткнулся о ножку стула и злобно проворчал: «Да почему все такие тупые и бесят?»
В этот момент раздался звонок в дверь. Это был курьер, который перепутал квартиры и настойчиво требовал, чтобы Славик подписался за чужую посылку. Он был очень настойчивым и действительно бесил.
Тут Славика осенило. Он обладал силой! Но сила эта была разрушительной. Он притягивал то, о чем думал с тоской и злостью. Его тревожность была не просто чувством – она была заклинанием.
Он подошел к окну, глядя на мокрый асфальт. Ему захотелось сказать: «Я никогда не найду нормальную тян, все они...» Но он сглотнул слова. Впервые он не просто чувствовал тревогу – он увидел ее последствия.
Вместо этого он, запинаясь и краснея (благо, в комнате никого не было), прошептал: «Я... я хочу перестать бояться. Я хочу... увидеть что-то красивое».
Он не знал, сработает ли это. Это был не злобный комментарий, а тихая, неуверенная просьба.
И тут дождь за окном прекратился, и из-за туч выглянуло солнце. Луч упал прямо на его клавиатуру, освещая залитую кофеом клавишу «Enter». Славик вдохнул полной грудью. Впервые за долгое время воздух не казался ему спертым.
На следующий день, дрожащими руками, он закрыл все свои токсичные паблики и зарегистрировался на форуме любителей старых, добрых видеоигр. Он боялся, что его затролят, что его мнение назовут нубским. Но, скрипя зубами, он написал свой первый незлой комментарий под обзором своей любимой игры детства: «Спасибо за видео. У меня тоже остались теплые воспоминания».
Ему ответили. Сначала один человек: «Привет, земляк!» Потом второй. Без злобы, без троллинга. Славик впервые за долгое время улыбнулся, глядя в монитор.
Он начал меняться. Вместо того чтобы ныть о проблемах, он пошел к психологу (оказалось, это не стыдно). Вместо чипсов купил яблоко и с удивлением обнаружил, что оно вкусное. Он даже проветривал комнату.
Однажды на том же форуме он увидел пост от пользователя с ником «Алиса». Она писала о саундтреке к одной ретро-игре и о том, как эта музыка помогала ей справляться с тревогой в сложный период жизни.
Сердце Славика екнуло. Это была его тема! Он собрал всю храбрость, какая у него была (ее было с гулькин нос, но все же), и написал: «Я понимаю. У меня тоже... бывает тревожно. А эта мелодия... она как луч солнца в темной комнате».
Он ждал насмешек. Но вместо этого пришел ответ: «Да! Именно! Спасибо, что понял».
Они начали переписываться. Каждый день. Славик забыл про злобные посты. Он думал, что бы такого интересного рассказать Алисе. Он рассказал ей про духа IT-мастера, приняв это за шутку. Она ответила, что у нее тоже есть «внутренний критик», которого она называет Старый Гремлин.
Они смеялись вместе. Впервые Славик смеялся не над кем-то, а вместе с кем-то.
Через месяц они решили встретиться. Славик отмыл свою комнату до блеска, надел чистую футболку и весь день ходил по квартире, бормоча заклинания от тревоги: «Все будет хорошо, все будет хорошо».
Он ждал ее в парке, у фонтана. И когда он увидел девушку с рыжими волосами и добрыми, немного уставшими глазами, его тревога не исчезла. Но ее перекрыло другое чувство – теплое и светлое.
– Славик? – улыбнулась она.
– А... Алиса? – выдавил он.
Они говорили о играх, о музыке, о своих страхах и о том, как трудно иногда бывает просто выйти из дома. Славик не пытался казаться альфой. Он был собой – немного тревожным, иногда неуклюжим, но настоящим.
Когда он провожал ее до дома и они договорились встретиться снова, Славик понял, что не хочет писать злые комментарии. Ему хотелось писать ей стихи, как самый последний романтик.
Вернувшись домой, он подошел к своему компьютеру. Монитор был чистым, на столе не было крошек. Он больше не был злобным двачером. Он был просто Славиком. Тем, кто нашел свою тян не вопреки своей тревожности, а потому что научился быть честным и добрым. В первую очередь – к самому себе.
А в углу комнаты, на самой пыльной полке, старая клавиатура тихо-тихо щелкнула клавишей Enter, ставя точку в этой истории. Счастливую точку.
В одном цифровом королевстве, за мерцающим экраном монитора, в комнате, где пыль танцевала в луче одинокого ночника, жил-был злобный двачер по имени СЛАВИК. Он был не просто двачером, а тревожным и плаксивым.
СЛАВИК целыми днями сидел на форумах и в агрегаторах, оставляя язвительные комментарии под чужими селфи, смеясь над «нормисами» и рассуждая о том, как все «тян» поголовно глупы и инфантильны. Но в глубине души его терзала жгучая, плаксивая тоска. Он тоже хотел свою тян. Такую, которая поймет его любовь к пиксельным артам, будет слушать его монологи о несправедливости мира и не станет закатывать глаза при слове «аниме».
Но тян не было. А когда он пытался написать кому-то в личные сообщения, его охватывала такая тревога, что пальцы начинали потеть, а в голове звучал хор язвительных голосов, высмеивающих его самого. Он тут же удалял написанное и с новым приступом злобы шел травить кого-нибудь в общем чате, чтобы почувствовать себя сильным.
Однажды ночью, после очередного провала в попытке завязать диалог, СЛАВИК в ярости швырнул мышку об стену. От удара с полки упал старый, забытый графический планшет. Пыльный, как и его надежды. СЛАВИК поднял его. Он ведь когда-то, давным-давно, любил рисовать. Не мемы, а настоящие картины — фантастические пейзажи и портреты несуществующих героинь.
С трепетной тревогой, от которой сводило живот, он подключил планшет к компьютеру. Вместо того чтобы открыть браузер, он запустил графический редактор. Первые штрихи были робкими и кривыми. Он хотел все бросить, но что-то внутри не давало. Он стал рисовать каждый вечер. Сначала просто копировал, потом начал придумывать своих персонажей. Он нарисовал девушку-астронавта, которая заблудилась среди цифровых звезд. Ее шлем был прозрачным, и сквозь него было видно ее лицо — не идеальное, но с умными и добрыми глазами.
Рисуя, СЛАВИК стал меняться. Ему стало некогда сидеть на форумах и разливать свою злобу. Тревога никуда не делась, но теперь она уходила в линии и цвета. Он создал канал и, замирая от страха, выложил свое первое арт-видео — таймлапс рисования астронавтки. Комментарии были разными, но среди них были и одобрительные. Он научился говорить «спасибо» за похвалу и пропускать мимо ушей критику, не отвечая на нее ядом.
Однажды под его новым рисунком, где его астронавтка читала книгу в тени инопланетного дерева, появился развернутый комментарий. Незнакомка с ником «MISAKI» так тонко и точно разобрала игру света и тени, эмоцию в глазах героини и символику книги, что у СЛАВИКА перехватило дыхание. Он боялся, но впервые за долгое время ответил не колкостью, а искренней благодарностью.
Так завязалась переписка. MISAKI оказалась девушкой по имени Мисаки. Она была иллюстратором и, как выяснилось, тоже немного тревожным интровертом. Они говорили о композиции, о любимых играх, о том, как тяжело иногда выйти из дома. СЛАВИК не строил из себя циничного гуру. Он был самим собой — немного неуверенным, но увлеченным своим делом.
Через месяц он набрался смелости и предложил созвониться в голосовом чате. Его ладони были ледяными, а сердце колотилось где-то в горле. Но когда он услышал ее спокойный, мелодичный голос, тревога отступила. Они разговаривали всю ночь.
Когда они наконец встретились в реальном парке, СЛАВИК не узнал самого себя в отражении витрины: он стоял прямо, а в глазах не было привычной озлобленности. А Мисаки… Мисаки оказалась той самой девушкой-астронавтом с его рисунка — не с внешностью, а с той самой внутренней силой и добротой.
СЛАВИК понял, что его тян не «не давали». Он сам был тем мрачным замком, который не пускал ее внутрь. Стоило ему перестать плакать и злиться на весь мир, открыть одну-единственную дверь — дверь к своему настоящему «я» — как его тян, которая все это время искала такого же, как он, вошла без стука. И они зажили не просто «хэппи энд», а своей собственной, тихой, немного цифровой, но очень настоящей сказкой.
СЛАВИК целыми днями сидел на форумах и в агрегаторах, оставляя язвительные комментарии под чужими селфи, смеясь над «нормисами» и рассуждая о том, как все «тян» поголовно глупы и инфантильны. Но в глубине души его терзала жгучая, плаксивая тоска. Он тоже хотел свою тян. Такую, которая поймет его любовь к пиксельным артам, будет слушать его монологи о несправедливости мира и не станет закатывать глаза при слове «аниме».
Но тян не было. А когда он пытался написать кому-то в личные сообщения, его охватывала такая тревога, что пальцы начинали потеть, а в голове звучал хор язвительных голосов, высмеивающих его самого. Он тут же удалял написанное и с новым приступом злобы шел травить кого-нибудь в общем чате, чтобы почувствовать себя сильным.
Однажды ночью, после очередного провала в попытке завязать диалог, СЛАВИК в ярости швырнул мышку об стену. От удара с полки упал старый, забытый графический планшет. Пыльный, как и его надежды. СЛАВИК поднял его. Он ведь когда-то, давным-давно, любил рисовать. Не мемы, а настоящие картины — фантастические пейзажи и портреты несуществующих героинь.
С трепетной тревогой, от которой сводило живот, он подключил планшет к компьютеру. Вместо того чтобы открыть браузер, он запустил графический редактор. Первые штрихи были робкими и кривыми. Он хотел все бросить, но что-то внутри не давало. Он стал рисовать каждый вечер. Сначала просто копировал, потом начал придумывать своих персонажей. Он нарисовал девушку-астронавта, которая заблудилась среди цифровых звезд. Ее шлем был прозрачным, и сквозь него было видно ее лицо — не идеальное, но с умными и добрыми глазами.
Рисуя, СЛАВИК стал меняться. Ему стало некогда сидеть на форумах и разливать свою злобу. Тревога никуда не делась, но теперь она уходила в линии и цвета. Он создал канал и, замирая от страха, выложил свое первое арт-видео — таймлапс рисования астронавтки. Комментарии были разными, но среди них были и одобрительные. Он научился говорить «спасибо» за похвалу и пропускать мимо ушей критику, не отвечая на нее ядом.
Однажды под его новым рисунком, где его астронавтка читала книгу в тени инопланетного дерева, появился развернутый комментарий. Незнакомка с ником «MISAKI» так тонко и точно разобрала игру света и тени, эмоцию в глазах героини и символику книги, что у СЛАВИКА перехватило дыхание. Он боялся, но впервые за долгое время ответил не колкостью, а искренней благодарностью.
Так завязалась переписка. MISAKI оказалась девушкой по имени Мисаки. Она была иллюстратором и, как выяснилось, тоже немного тревожным интровертом. Они говорили о композиции, о любимых играх, о том, как тяжело иногда выйти из дома. СЛАВИК не строил из себя циничного гуру. Он был самим собой — немного неуверенным, но увлеченным своим делом.
Через месяц он набрался смелости и предложил созвониться в голосовом чате. Его ладони были ледяными, а сердце колотилось где-то в горле. Но когда он услышал ее спокойный, мелодичный голос, тревога отступила. Они разговаривали всю ночь.
Когда они наконец встретились в реальном парке, СЛАВИК не узнал самого себя в отражении витрины: он стоял прямо, а в глазах не было привычной озлобленности. А Мисаки… Мисаки оказалась той самой девушкой-астронавтом с его рисунка — не с внешностью, а с той самой внутренней силой и добротой.
СЛАВИК понял, что его тян не «не давали». Он сам был тем мрачным замком, который не пускал ее внутрь. Стоило ему перестать плакать и злиться на весь мир, открыть одну-единственную дверь — дверь к своему настоящему «я» — как его тян, которая все это время искала такого же, как он, вошла без стука. И они зажили не просто «хэппи энд», а своей собственной, тихой, немного цифровой, но очень настоящей сказкой.
Семён жил в панцире. Его панцирем были четыре стены его комнаты, мерцающий свет монитора и ядовитый, как цианид, юмор двачевых тредов. Его мир был квадратным, как пиксель, и таким же маленьким. Внешний мир он презирал, называя его «зоопарком для быдла», а себя считал последним бастионом здравомыслия в сговоре идиотов.
Главной его болью, незаживающей и гноящейся раной, были «тяны». Он жаждал их внимания с той же силой, с какой ненавидел. Он собирал коллекцию скриншотов из соцсетей — улыбающиеся девушки с фильтрами, — чтобы потом разбирать их в тредах, посыпая комментарии едким перцем своих фантазий. «Вот дура, сфоткалась с кофе, а сама, наверное, бомжовка с тремя рублями на счету». «Смотрите, какая вырядилась, ясно же, что шлюха.»
Он был мастером на такие диагнозы. За пиксельной фотографией он видел всю жизнь человека — глупую, ничтожную, недостойную его, Семёна, высокого интеллекта.
А потом в его крепость постучались.
Это была Алиса, новая сотрудница в отделе IT его же компании. Она писала в общий чат по поводу глючившего софта. Семён, как старший по этому вопросу, ответил ей сухо и технично. Но вместо благодарности она прислала смайлик. Потом задала еще один вопрос, не по работе. Просто так.
В груди Семёна что-то ёкнуло — тревожный, непривычный сигнал. Он прочел ее профиль. Она увлекалась старыми видеоиграми. Как он. Выкладывала фотографии без пафосных фильтров. Улыбка была настоящей.
Он мог бы написать. Просто: «Привет, я тоже люблю эту игру». Возможность висела в воздухе, хрупкая, как мыльный пузырь. Но его внутренний страж, злобный и обожженный цинизмом, поднял тревогу.
«Это ловушка, — прошипел он сам себе. — Начнет с простого, а потом захочет денег, внимания, пойдет гулять с друзьями, будет тебя использовать. Все они одинаковые.»
Вместо простого «привет» он написал ей развернутое, «объективное» разоблачение ее любимой игры, указав на все ее логические несостыковки и «плохую графику». Он ждал, что она оценит его ум, его превосходство.
Алиса ответила коротко: «Окей...» И больше не писала.
Мыльный пузырь лопнул, и Семён, вместо того чтобы увидеть свою вину, лишь убедился в своей правоте. «Я же говорил! Настоящего не оценила! Еще бы, ей же с альфачами-качками интереснее.»
Упущенная возможность №1 канула в лету.
Вторая пришла неожиданно. Коллега по имени Оля, застенчивая и тихая девушка из бухгалтерии, застала его одного в столовой. Она была из тех, кого Семён в своих классификациях записал бы в «серые мышки» и проигнорировал. Но она села напротив и сказала: «Я видела, как вы здорово помогли Алисе с тем софтом. У меня тоже бывают проблемы... Может, подскажете?»
Она смотрела на него не как на странного затворника, а как на эксперта. В ее глазах был неподдельный интерес.
И снова в груди ёкнуло. И снова внутренний голос, пропитанный ядом форумов, подал свой вердикт: «Жалость. Она видит, что ты одинокий неудачник, и ей жалко. Хочет потешить свое ЧСВ, спасая утопающего. Посмотри на нее — одежда дешевая, сама ничем не примечательна. Тебе такая зачем?»
Он буркнул что-то невнятное про «занятость» и ушел, оставив ее одну с недопитым кофе. На ее лице он прочел растерянность и легкую обиду. Это доставило ему странное, извращенное удовольствие. Он ведь ее «раскусил».
Упущенная возможность №2 была растоптана с особым цинизмом.
Годы текли, как грустный осенний дождь за окном. Треды сменялись тредами, скриншоты — скриншотами. Ненависть к «тянам» стала его сущностью, его вероисповеданием. Он был жрецом в храме собственного одиночества, и ему не нужна была паства.
Однажды он увидел в ленте новостей свадебную фотографию. Алиса выходила замуж. Она улыбалась тому самому мужчине, которого Семён в своем воображении наделял чертами тупого качка-изменщика. Но на фото он смотрел на нее с такой нежностью, что даже Семён не смог найти в этом изъяна.
А через несколько месяцев он случайно узнал, что та самая Оля из бухгалтерии уволилась и уехала учиться за границу. В какой-то студенческой группе он наткнулся на ее фото: она стояла на фоне гор, залитая солнцем, и улыбалась так, как никогда не улыбалась в их сером офисе.
Что-то в нем надломилось. Окончательно и бесповоротно.
Он сидел перед своим монитором, королем руин собственной жизни. Он потратил годы на то, чтобы строить стены, и теперь эти стены стали его гробницей. Он был прав. Все они оказались не для него. Но эта правота была холодной и безжизненной, как пепел.
Он открыл новый тред, чтобы излить свою злобу на счастливые лица из той свадебной фотографии. Его пальцы привычно выстроили ряд ядовитых комментариев. Он был мастером своего дела. Одиноким, злобным, по-своему гениальным мастером, который так и не понял простой истины: тян не дают не потому, что они все дуры и шлюхи. Их не дают тому, кто добровольно запер себя в клетке из собственной ненависти и страха, и из-за решетки тыкает пальцем в тех, кто осмелился быть свободным и счастливым.
Семён нажал «Отправить». Тред пополнился новым ядом. Его крепость была неприступна. В ней было тихо, пусто и очень, очень холодно.
Главной его болью, незаживающей и гноящейся раной, были «тяны». Он жаждал их внимания с той же силой, с какой ненавидел. Он собирал коллекцию скриншотов из соцсетей — улыбающиеся девушки с фильтрами, — чтобы потом разбирать их в тредах, посыпая комментарии едким перцем своих фантазий. «Вот дура, сфоткалась с кофе, а сама, наверное, бомжовка с тремя рублями на счету». «Смотрите, какая вырядилась, ясно же, что шлюха.»
Он был мастером на такие диагнозы. За пиксельной фотографией он видел всю жизнь человека — глупую, ничтожную, недостойную его, Семёна, высокого интеллекта.
А потом в его крепость постучались.
Это была Алиса, новая сотрудница в отделе IT его же компании. Она писала в общий чат по поводу глючившего софта. Семён, как старший по этому вопросу, ответил ей сухо и технично. Но вместо благодарности она прислала смайлик. Потом задала еще один вопрос, не по работе. Просто так.
В груди Семёна что-то ёкнуло — тревожный, непривычный сигнал. Он прочел ее профиль. Она увлекалась старыми видеоиграми. Как он. Выкладывала фотографии без пафосных фильтров. Улыбка была настоящей.
Он мог бы написать. Просто: «Привет, я тоже люблю эту игру». Возможность висела в воздухе, хрупкая, как мыльный пузырь. Но его внутренний страж, злобный и обожженный цинизмом, поднял тревогу.
«Это ловушка, — прошипел он сам себе. — Начнет с простого, а потом захочет денег, внимания, пойдет гулять с друзьями, будет тебя использовать. Все они одинаковые.»
Вместо простого «привет» он написал ей развернутое, «объективное» разоблачение ее любимой игры, указав на все ее логические несостыковки и «плохую графику». Он ждал, что она оценит его ум, его превосходство.
Алиса ответила коротко: «Окей...» И больше не писала.
Мыльный пузырь лопнул, и Семён, вместо того чтобы увидеть свою вину, лишь убедился в своей правоте. «Я же говорил! Настоящего не оценила! Еще бы, ей же с альфачами-качками интереснее.»
Упущенная возможность №1 канула в лету.
Вторая пришла неожиданно. Коллега по имени Оля, застенчивая и тихая девушка из бухгалтерии, застала его одного в столовой. Она была из тех, кого Семён в своих классификациях записал бы в «серые мышки» и проигнорировал. Но она села напротив и сказала: «Я видела, как вы здорово помогли Алисе с тем софтом. У меня тоже бывают проблемы... Может, подскажете?»
Она смотрела на него не как на странного затворника, а как на эксперта. В ее глазах был неподдельный интерес.
И снова в груди ёкнуло. И снова внутренний голос, пропитанный ядом форумов, подал свой вердикт: «Жалость. Она видит, что ты одинокий неудачник, и ей жалко. Хочет потешить свое ЧСВ, спасая утопающего. Посмотри на нее — одежда дешевая, сама ничем не примечательна. Тебе такая зачем?»
Он буркнул что-то невнятное про «занятость» и ушел, оставив ее одну с недопитым кофе. На ее лице он прочел растерянность и легкую обиду. Это доставило ему странное, извращенное удовольствие. Он ведь ее «раскусил».
Упущенная возможность №2 была растоптана с особым цинизмом.
Годы текли, как грустный осенний дождь за окном. Треды сменялись тредами, скриншоты — скриншотами. Ненависть к «тянам» стала его сущностью, его вероисповеданием. Он был жрецом в храме собственного одиночества, и ему не нужна была паства.
Однажды он увидел в ленте новостей свадебную фотографию. Алиса выходила замуж. Она улыбалась тому самому мужчине, которого Семён в своем воображении наделял чертами тупого качка-изменщика. Но на фото он смотрел на нее с такой нежностью, что даже Семён не смог найти в этом изъяна.
А через несколько месяцев он случайно узнал, что та самая Оля из бухгалтерии уволилась и уехала учиться за границу. В какой-то студенческой группе он наткнулся на ее фото: она стояла на фоне гор, залитая солнцем, и улыбалась так, как никогда не улыбалась в их сером офисе.
Что-то в нем надломилось. Окончательно и бесповоротно.
Он сидел перед своим монитором, королем руин собственной жизни. Он потратил годы на то, чтобы строить стены, и теперь эти стены стали его гробницей. Он был прав. Все они оказались не для него. Но эта правота была холодной и безжизненной, как пепел.
Он открыл новый тред, чтобы излить свою злобу на счастливые лица из той свадебной фотографии. Его пальцы привычно выстроили ряд ядовитых комментариев. Он был мастером своего дела. Одиноким, злобным, по-своему гениальным мастером, который так и не понял простой истины: тян не дают не потому, что они все дуры и шлюхи. Их не дают тому, кто добровольно запер себя в клетке из собственной ненависти и страха, и из-за решетки тыкает пальцем в тех, кто осмелился быть свободным и счастливым.
Семён нажал «Отправить». Тред пополнился новым ядом. Его крепость была неприступна. В ней было тихо, пусто и очень, очень холодно.
Семён жил в полумраке. Свет монитора, разбитый на пиксели, был его единственным солнцем. Его мир был узок и понятен: двач, треды, полные ядовитого едкого wit’а, мемы как универсальный язык, и вечный, неумолкающий гул ненависти. Ненависти к дуракам, к чиновникам, к «нормисам» с их пресной жизнью, к женщинам — «тянкам», которые были непостижимыми и желанными инопланетными существами.
Его звали Семён, но в сети он был «Безликим», существом из нулей и единиц, чья мощь заключалась в умении найти слабое место и вонзить в него виртуальный нож. В аниме-чатах он был грозой, его мнения боялись, его троллинг был отточен до блеска. Но когда он отключал компьютер, наступала тишина, которую нечем было заполнить, кроме как собственной тревогой. Она скреблась за стенкой грудной клетки, шепча, что он — ничто.
Были и девушки. Вернее, образы на экране. Марина из соседнего подразделения в IT-компании, с которой он иногда пересекался в рабочем чате. Алина, отвечавшая на его немногословные комментарии в группе по изучению японского. Катя, продававшая ему раз в месяц коллекционные фигурки.
В голове Семёна они были не реальными людьми, а персонажами его внутренней визуальной новеллы. Он продумывал диалоги, представлял, как поразит их своим циничным, но глубоким умом, как они увидят за грубой оболочкой одинокую ранимую душу гения. Он собирался написать Марине, пригласить Алину на онлайновый просмотр аниме, завести с Катей разговор о чём-то большем, чем цена доставки.
Но тревога тут же нашептывала: «Откажет. Скажет, что ты странный. Посмеётся с своим чэдом». И Семён откладывал. Он злился на себя за эту слабость, а свою злобу вымещал в сети, становясь ещё ядовитее. Он наблюдал, как другие, более тупые и наглые, на его взгляд, парни легко общались с этими девушками. Он видел, как Марина выложила фото с букетом от какого-то «славика», как Алина сменила статус на «в отношениях», как у Кати в сторис появился парень, помогавший ей разбирать коробки.
Каждая такая картинка была ударом ножа. Он не ревновал — он чувствовал себя ограбленным. Это были его возможности, его тян, которых у него украли. Он злился на этих девушек — за их слепоту, за то, что они выбрали каких-то примитивных самцов. Он злился на весь мир, устроенный несправедливо.
Однажды он увидел в общем чате, как Марина, та самая Марина, писала о своих проблемах с настройкой сервера. Семён знал решение. Оно было простым, парой команд. Его пальцы зависли над клавиатурой. Это был шанс. Помочь. Блеснуть умом. Начать диалог.
Но внутри всё сжалось в комок. «А вдруг она подумает, что я лезу? Скажет "спасибо" и всё? А если её тот, Славик, увидит? Насмеётся?» Вместо предложения помощи его пальцы сами вывели: «Ну чо, опять эти бимбы-тямки с техникой не дружат? Идите на кухню, плиту включать вам не сервак настраивать».
В ответ посыпались смешки его единомышленников. Марина выдала «ну ты и мудак» и вышла из чата. Семён почувствовал прилив горького триумфа. Он был прав. Они все одинаковые. Глупые. Не оценили.
Но вечером того же дня он увидел скриншот в другом чате. Марина хвасталась, как «один чувак из техподдержки за пять минут всё починил, такой милый, даже кофе выпили виртуально вместе». И прикреплён был скрин с благодарностью и смайликом.
Что-то в Семёне надломилось. Он закрыл все вкладки, откинулся на стуле и уставился в потолок. По щеке что-то потекло. Он провёл рукой — мокро. Он плакал. Тихо, бессильно, содрогаясь от рыданий, которые душили горло. Он плакал не из-за Марины, а из-за всего. Из-за той простой команды, которую он не написал. Из-за тысяч таких же упущенных возможностей, которые уплывали от него, как корабли в туман. Он плакал от ярости — на себя, на свою трусость, на этот проклятый мир, где быть «Безликим» в сети оказалось важнее, чем быть человеком в жизни.
Он был прав в своих самых мрачных прогнозах: мир был жесток и несправедлив. Но он так и не понял, что главным тюремщиком в этой жестокости был он сам. Его башня из ярости и цинизма, которую он так старательно строил, оказалась не крепостью, а камерой. И дверь в ней не имела замка — она просто была тяжёлой, и Семён, привыкший лишь к клавишам, так и не нашёл в себе сил её толкнуть.
А за окном, в том другом, пресном и «нормисовском» мире, горели огни, смеялись люди, и чьи-то Славики, не отягощённые гениальностью, но наделённые простой смелостью, держали за руки тех, кто мог бы держать за руку Семёна. Но этого не случилось. И уже не случится никогда.
Его звали Семён, но в сети он был «Безликим», существом из нулей и единиц, чья мощь заключалась в умении найти слабое место и вонзить в него виртуальный нож. В аниме-чатах он был грозой, его мнения боялись, его троллинг был отточен до блеска. Но когда он отключал компьютер, наступала тишина, которую нечем было заполнить, кроме как собственной тревогой. Она скреблась за стенкой грудной клетки, шепча, что он — ничто.
Были и девушки. Вернее, образы на экране. Марина из соседнего подразделения в IT-компании, с которой он иногда пересекался в рабочем чате. Алина, отвечавшая на его немногословные комментарии в группе по изучению японского. Катя, продававшая ему раз в месяц коллекционные фигурки.
В голове Семёна они были не реальными людьми, а персонажами его внутренней визуальной новеллы. Он продумывал диалоги, представлял, как поразит их своим циничным, но глубоким умом, как они увидят за грубой оболочкой одинокую ранимую душу гения. Он собирался написать Марине, пригласить Алину на онлайновый просмотр аниме, завести с Катей разговор о чём-то большем, чем цена доставки.
Но тревога тут же нашептывала: «Откажет. Скажет, что ты странный. Посмеётся с своим чэдом». И Семён откладывал. Он злился на себя за эту слабость, а свою злобу вымещал в сети, становясь ещё ядовитее. Он наблюдал, как другие, более тупые и наглые, на его взгляд, парни легко общались с этими девушками. Он видел, как Марина выложила фото с букетом от какого-то «славика», как Алина сменила статус на «в отношениях», как у Кати в сторис появился парень, помогавший ей разбирать коробки.
Каждая такая картинка была ударом ножа. Он не ревновал — он чувствовал себя ограбленным. Это были его возможности, его тян, которых у него украли. Он злился на этих девушек — за их слепоту, за то, что они выбрали каких-то примитивных самцов. Он злился на весь мир, устроенный несправедливо.
Однажды он увидел в общем чате, как Марина, та самая Марина, писала о своих проблемах с настройкой сервера. Семён знал решение. Оно было простым, парой команд. Его пальцы зависли над клавиатурой. Это был шанс. Помочь. Блеснуть умом. Начать диалог.
Но внутри всё сжалось в комок. «А вдруг она подумает, что я лезу? Скажет "спасибо" и всё? А если её тот, Славик, увидит? Насмеётся?» Вместо предложения помощи его пальцы сами вывели: «Ну чо, опять эти бимбы-тямки с техникой не дружат? Идите на кухню, плиту включать вам не сервак настраивать».
В ответ посыпались смешки его единомышленников. Марина выдала «ну ты и мудак» и вышла из чата. Семён почувствовал прилив горького триумфа. Он был прав. Они все одинаковые. Глупые. Не оценили.
Но вечером того же дня он увидел скриншот в другом чате. Марина хвасталась, как «один чувак из техподдержки за пять минут всё починил, такой милый, даже кофе выпили виртуально вместе». И прикреплён был скрин с благодарностью и смайликом.
Что-то в Семёне надломилось. Он закрыл все вкладки, откинулся на стуле и уставился в потолок. По щеке что-то потекло. Он провёл рукой — мокро. Он плакал. Тихо, бессильно, содрогаясь от рыданий, которые душили горло. Он плакал не из-за Марины, а из-за всего. Из-за той простой команды, которую он не написал. Из-за тысяч таких же упущенных возможностей, которые уплывали от него, как корабли в туман. Он плакал от ярости — на себя, на свою трусость, на этот проклятый мир, где быть «Безликим» в сети оказалось важнее, чем быть человеком в жизни.
Он был прав в своих самых мрачных прогнозах: мир был жесток и несправедлив. Но он так и не понял, что главным тюремщиком в этой жестокости был он сам. Его башня из ярости и цинизма, которую он так старательно строил, оказалась не крепостью, а камерой. И дверь в ней не имела замка — она просто была тяжёлой, и Семён, привыкший лишь к клавишам, так и не нашёл в себе сил её толкнуть.
А за окном, в том другом, пресном и «нормисовском» мире, горели огни, смеялись люди, и чьи-то Славики, не отягощённые гениальностью, но наделённые простой смелостью, держали за руки тех, кто мог бы держать за руку Семёна. Но этого не случилось. И уже не случится никогда.
Корни его тревоги и злобы уходили глубоко в прошлое, в те годы, когда формируется личность. В школе Семён был не просто изгоем — он был мишенью. Его дразнили «ботан-призрак» за худобу, очки и неумение дать сдачи. Перемена была ежедневным испытанием. Школьный двор — полем боя, где он всегда проигрывал. Один раз его заперли в туалете, другой — выбросили портфель в лужу, а самое страшное — это их смех. Громкий, раскатистый, животный. Он слышал его даже дома, в тишине своей комнаты.
Его мать, Людмила Аркадьевна, была ему единственным союзником. Мать-одиночка, положившая жизнь на сына. Но её любовь была удушающей. «Сёмочка, не ходи туда, простудишься», «Сёмён, не дружи с теми мальчишками, они плохие», «Сиди дома, в мире столько опасностей». Она видела его страдания, но лечила не причину, а следствие. Она не учила его давать сдачи или искать друзей. Она создавала ему кокон.
Этот кокон стал его новой школой — виртуальной. За своим мощным компьютером, купленным на её же сбережения, он больше не был тщедушным Семёном. Он был «Безликим», грозой двухча, существом, чьё слово могло унизить любого, даже самого крутого одноклассника из его прошлого, чьи фото он иногда находил в соцсетях.
Людмила Аркадьевна приносила ему на стол котлеты, жалостливо гладила по плечу и говорила: «Ничего, сынок, мы с тобой самые умные, они все дураки». Она не понимала, что её гиперопека — это лишь цемент для стен его тюрьмы. Она защищала его от мира, а на деле лишала последних шансов научиться в этом мире жить.
С годами школьная травля переродилась в мизогинию и ненависть к «быдлу». Каждая девушка, которая не обращала на него внимания, была для него копией тех насмешниц со школьной скамьи. Каждый уверенный в себе парень — обидчиком из его прошлого.
И снова были девушки. Та же Марина, Алина, Катя. Но теперь к его внутреннему монологу добавился голос матери: «Она тебе не пара, Сёмочка. Она будет тебя использовать. Все они ветреные». И он отступал, убеждая себя, что он слишком хорош для них, что они не оценят его «хрупкую душу интеллектуала».
Он наблюдал, как его бывший обидчик, Коля, теперь «Славик», который когда-то запихивал его в школьный сортир, женился на милой девушке и выкладывал счастливые фото. Он видел, как Алина, та самая, с которой он боялся заговорить, вышла замуж за простого веселого парня, очень похожего на тех, кто когда-то над ним смеялся.
Ярость кипела в нем. Он плакал от бессилия, сидя в своей комнате, уставленной дорогими гаджетами, которые купила мама, чтобы он «не скучал». Он рыдал, глядя в монитор, где кипела чужая, недоступная ему жизнь. Он злился на этих девчонок, которые выбирали его обидчиков. Он злился на «Славиков», которые отняли у него всё: спокойное детство и потенциальное счастье.
Однажды ночью, после того как он увидел очередную свадебную фотографию одноклассника, с которым у него не было ничего общего, кроме унижений, он разбил свою дорогую механическую клавиатуру об стену. Громкий треск услышала мать.
Людмила Аркадьевна ворвалась в комнату в слезах. «Сёмён! Сыночек! Что случилось? Кто тебя обидел?» Она попыталась обнять его.
И он, рыдая, выкрикнул в её лицо то, что копилось годами: «Убирайся! Это ты во всём виновата! Ты сделала из меня урода! Ты не дала мне стать нормальным!»
Она замерла с таким шокированным, раненным выражением лица, что ему на мгновение стало стыдно. Но было поздно.
Он сбежал из дома. Недалеко. Просто бродил по ночному городу, по тому самому «нормисовскому» миру, который он так ненавидел. Он видел парочки, друзей, смеющихся компаний. Он был призраком, бесцельной тенью на их празднике жизни.
Вернувшись под утро, он увидел, что мать не спала. Она сидела на кухне с красными от слёз глазами. Они не разговаривали. Стена между ними стала толщиной в жизнь.
Семён зашёл в свою комнату, подобрал осколки клавиатуры и сел за компьютер. Монитор загорелся, освещая его бледное, искажённое горем лицо. Он снова был «Безликим». Единственным, кем он и умел быть. Он нашёл тред, полный таких же, как он, и начал печатать. Печатать злобу, ненависть, яд. Это было единственное, что у него осталось. Единственное, что он умел.
Его история никого ничему не научила. Потому что урок можно извлечь, только если есть хоть капля надежды. А её у Семёна не было. Его детство отняли одни, а будущее — другая, слишком сильно любившая, чтобы позволить ему жить. И теперь он сам стал тюремщиком в камере собственного изготовления, где единственным звуком был стук клавиш и тихий плач за тонкой стенкой.
Его мать, Людмила Аркадьевна, была ему единственным союзником. Мать-одиночка, положившая жизнь на сына. Но её любовь была удушающей. «Сёмочка, не ходи туда, простудишься», «Сёмён, не дружи с теми мальчишками, они плохие», «Сиди дома, в мире столько опасностей». Она видела его страдания, но лечила не причину, а следствие. Она не учила его давать сдачи или искать друзей. Она создавала ему кокон.
Этот кокон стал его новой школой — виртуальной. За своим мощным компьютером, купленным на её же сбережения, он больше не был тщедушным Семёном. Он был «Безликим», грозой двухча, существом, чьё слово могло унизить любого, даже самого крутого одноклассника из его прошлого, чьи фото он иногда находил в соцсетях.
Людмила Аркадьевна приносила ему на стол котлеты, жалостливо гладила по плечу и говорила: «Ничего, сынок, мы с тобой самые умные, они все дураки». Она не понимала, что её гиперопека — это лишь цемент для стен его тюрьмы. Она защищала его от мира, а на деле лишала последних шансов научиться в этом мире жить.
С годами школьная травля переродилась в мизогинию и ненависть к «быдлу». Каждая девушка, которая не обращала на него внимания, была для него копией тех насмешниц со школьной скамьи. Каждый уверенный в себе парень — обидчиком из его прошлого.
И снова были девушки. Та же Марина, Алина, Катя. Но теперь к его внутреннему монологу добавился голос матери: «Она тебе не пара, Сёмочка. Она будет тебя использовать. Все они ветреные». И он отступал, убеждая себя, что он слишком хорош для них, что они не оценят его «хрупкую душу интеллектуала».
Он наблюдал, как его бывший обидчик, Коля, теперь «Славик», который когда-то запихивал его в школьный сортир, женился на милой девушке и выкладывал счастливые фото. Он видел, как Алина, та самая, с которой он боялся заговорить, вышла замуж за простого веселого парня, очень похожего на тех, кто когда-то над ним смеялся.
Ярость кипела в нем. Он плакал от бессилия, сидя в своей комнате, уставленной дорогими гаджетами, которые купила мама, чтобы он «не скучал». Он рыдал, глядя в монитор, где кипела чужая, недоступная ему жизнь. Он злился на этих девчонок, которые выбирали его обидчиков. Он злился на «Славиков», которые отняли у него всё: спокойное детство и потенциальное счастье.
Однажды ночью, после того как он увидел очередную свадебную фотографию одноклассника, с которым у него не было ничего общего, кроме унижений, он разбил свою дорогую механическую клавиатуру об стену. Громкий треск услышала мать.
Людмила Аркадьевна ворвалась в комнату в слезах. «Сёмён! Сыночек! Что случилось? Кто тебя обидел?» Она попыталась обнять его.
И он, рыдая, выкрикнул в её лицо то, что копилось годами: «Убирайся! Это ты во всём виновата! Ты сделала из меня урода! Ты не дала мне стать нормальным!»
Она замерла с таким шокированным, раненным выражением лица, что ему на мгновение стало стыдно. Но было поздно.
Он сбежал из дома. Недалеко. Просто бродил по ночному городу, по тому самому «нормисовскому» миру, который он так ненавидел. Он видел парочки, друзей, смеющихся компаний. Он был призраком, бесцельной тенью на их празднике жизни.
Вернувшись под утро, он увидел, что мать не спала. Она сидела на кухне с красными от слёз глазами. Они не разговаривали. Стена между ними стала толщиной в жизнь.
Семён зашёл в свою комнату, подобрал осколки клавиатуры и сел за компьютер. Монитор загорелся, освещая его бледное, искажённое горем лицо. Он снова был «Безликим». Единственным, кем он и умел быть. Он нашёл тред, полный таких же, как он, и начал печатать. Печатать злобу, ненависть, яд. Это было единственное, что у него осталось. Единственное, что он умел.
Его история никого ничему не научила. Потому что урок можно извлечь, только если есть хоть капля надежды. А её у Семёна не было. Его детство отняли одни, а будущее — другая, слишком сильно любившая, чтобы позволить ему жить. И теперь он сам стал тюремщиком в камере собственного изготовления, где единственным звуком был стук клавиш и тихий плач за тонкой стенкой.
Сказка про Запретный Лес и храбрых бурундуков
В самом сердце дремучего леса стояло огромное-преогромное дерево, которое называлось Старый Дуб. Его ветви были домом для самых разных зверюшек. Но самыми главными, и, увы, самыми неприятными, были мартыхачеры.
Мартыхачеры – это были такие существа, похожие на мохнатые шарики с длинными хвостами и вечно нахмуренными бровями. Они не пели песен, не играли в догонялки и не собирали ягоды. Их главным занятием было – запрещать.
Мартыхачеры сидели на самых толстых ветках и постоянно кричали:
– Запрещаем прыгать с ветки на ветку! Это опасно!
– Запрещаем громко смеяться по утрам! Это мешает нашему ворчанию!
– Запрещаем придумывать новые игры! Это не по Правилам!
А если кто-то осмеливался их ослушаться, мартыхачеры тут же начинали тыкать в него пальцами и кричать: «Предатель! Ты предатель наших устоев!»
Рядом с Великим Дубом, в уютных норках под корнями, жили добрые бурундуки. Они были полной противоположностью мартыхачерам: веселые, трудолюбивые и очень изобретательные. Бурундуки любили мастерить корзинки из травинок, разрисовывать камушки и печь ореховое печенье.
Но мартыхачеры и им не давали покоя.
– Запрещаем печь печенье! – кричали они. – От него крошки, а крошки – это беспорядок!
– Запрещаем рисовать на камушках! Они и так серые, какие есть!
– Запрещаем эти ваши корзинки! Зачем они нужны?
Бурундуки очень грустили. Жизнь под старым Дубом становилась все скучнее и серое. Самый старший из бурундуков, по имени Чип, собрал всех и сказал:
– Так больше продолжаться не может. Мы не можем жить в вечных запретах. Надо что-то делать.
Бурундуки долго думали и наконец придумали план. Они решили устроить Великий Праздник Дружбы. Тихонько, так, чтобы мартыхачеры ничего не узнали.
В тот день, когда мартыхачеры устроили себе тихий час для ворчания, бурундуки принялись за работу. Одни напекли целую гору самого душистого орехового печенья. Другие разрисовали все гладкие камушки у ручья яркими красками. Третьи сплели из травинок и цветов такие красивые корзинки, что на них было приятно просто смотреть. Они развесили гирлянды из сухих ягод, расставили красивые камни и корзинки с угощением на полянке.
Праздник был в самом разгаре! Бурундуки смеялись, играли и угощали всех зверей, когда вдруг… наступила тишина. Из-за Дуба выползли мартыхачеры. Их брови были нахмурены сильнее обычного.
– Что это за БЕСПОРЯДОК? – прошипел Главный Мартыхачер. – Кто это всё ЗАПРЕТИЛ? Вы все – предатели!
Бурундуки на мгновение испугались. Но Чип смело шагнул вперед.
– Мы не предатели, – сказал он громко. – Мы просто хотим делать то, что делает нас счастливыми. Мы хотим делиться этим счастьем с другими. Посмотрите, как здесь красиво! Понюхайте, как пахнет печенье! Разве это плохо?
Мартыхачеры собирались было закричать «Запрещаем!», но вдруг их носы сами по себе задёргались от вкусного запаха. Их глаза увидели яркие краски и улыбки на мордочках зверюшек. Они привыкли всё запрещать, но сейчас им вдруг… захотелось попробовать.
Один маленький мартыхачер, самый юный, не выдержал и отломил крошечный кусочек печенья. Он положил его в рот, и его глазки вдруг круглыми стали от удивления.
– Ой! – прошептал он. – А это вкусно!
И тут что-то в мартыхачерах надломилось. Они робко подходили, брали печенье, разглядывали корзинки. А бурундуки, видя это, не ругали их, а наоборот, угощали и показывали, как всё устроено.
Главный Мартыхачер подошел к Чипу.
– Мы… мы думали, что порядок – это когда все сидят тихо и ничего не делают, – пробормотал он. – А оказывается, порядок может быть… веселым.
С того дня Запретный Лес перестал быть запретным. Мартыхачеры, конечно, иногда по привычке начинали ворчать, но теперь они тут же сами себя ловили на этом. Они научились у бурундуков плести корзинки (правда, получались они у них немного кривоватые) и даже помогали печь печенье.
А самое главное, они поняли, что новый друг – это не «предатель», а тот, с кем можно вместе придумать новую игру. И теперь на Старом Дубе слышался не только гул ворчания, но и радостный смех бурундуков и, как ни странно, самих мартыхачеров. Потому что доброта и дружба всегда побеждают скучные запреты.
В самом сердце дремучего леса стояло огромное-преогромное дерево, которое называлось Старый Дуб. Его ветви были домом для самых разных зверюшек. Но самыми главными, и, увы, самыми неприятными, были мартыхачеры.
Мартыхачеры – это были такие существа, похожие на мохнатые шарики с длинными хвостами и вечно нахмуренными бровями. Они не пели песен, не играли в догонялки и не собирали ягоды. Их главным занятием было – запрещать.
Мартыхачеры сидели на самых толстых ветках и постоянно кричали:
– Запрещаем прыгать с ветки на ветку! Это опасно!
– Запрещаем громко смеяться по утрам! Это мешает нашему ворчанию!
– Запрещаем придумывать новые игры! Это не по Правилам!
А если кто-то осмеливался их ослушаться, мартыхачеры тут же начинали тыкать в него пальцами и кричать: «Предатель! Ты предатель наших устоев!»
Рядом с Великим Дубом, в уютных норках под корнями, жили добрые бурундуки. Они были полной противоположностью мартыхачерам: веселые, трудолюбивые и очень изобретательные. Бурундуки любили мастерить корзинки из травинок, разрисовывать камушки и печь ореховое печенье.
Но мартыхачеры и им не давали покоя.
– Запрещаем печь печенье! – кричали они. – От него крошки, а крошки – это беспорядок!
– Запрещаем рисовать на камушках! Они и так серые, какие есть!
– Запрещаем эти ваши корзинки! Зачем они нужны?
Бурундуки очень грустили. Жизнь под старым Дубом становилась все скучнее и серое. Самый старший из бурундуков, по имени Чип, собрал всех и сказал:
– Так больше продолжаться не может. Мы не можем жить в вечных запретах. Надо что-то делать.
Бурундуки долго думали и наконец придумали план. Они решили устроить Великий Праздник Дружбы. Тихонько, так, чтобы мартыхачеры ничего не узнали.
В тот день, когда мартыхачеры устроили себе тихий час для ворчания, бурундуки принялись за работу. Одни напекли целую гору самого душистого орехового печенья. Другие разрисовали все гладкие камушки у ручья яркими красками. Третьи сплели из травинок и цветов такие красивые корзинки, что на них было приятно просто смотреть. Они развесили гирлянды из сухих ягод, расставили красивые камни и корзинки с угощением на полянке.
Праздник был в самом разгаре! Бурундуки смеялись, играли и угощали всех зверей, когда вдруг… наступила тишина. Из-за Дуба выползли мартыхачеры. Их брови были нахмурены сильнее обычного.
– Что это за БЕСПОРЯДОК? – прошипел Главный Мартыхачер. – Кто это всё ЗАПРЕТИЛ? Вы все – предатели!
Бурундуки на мгновение испугались. Но Чип смело шагнул вперед.
– Мы не предатели, – сказал он громко. – Мы просто хотим делать то, что делает нас счастливыми. Мы хотим делиться этим счастьем с другими. Посмотрите, как здесь красиво! Понюхайте, как пахнет печенье! Разве это плохо?
Мартыхачеры собирались было закричать «Запрещаем!», но вдруг их носы сами по себе задёргались от вкусного запаха. Их глаза увидели яркие краски и улыбки на мордочках зверюшек. Они привыкли всё запрещать, но сейчас им вдруг… захотелось попробовать.
Один маленький мартыхачер, самый юный, не выдержал и отломил крошечный кусочек печенья. Он положил его в рот, и его глазки вдруг круглыми стали от удивления.
– Ой! – прошептал он. – А это вкусно!
И тут что-то в мартыхачерах надломилось. Они робко подходили, брали печенье, разглядывали корзинки. А бурундуки, видя это, не ругали их, а наоборот, угощали и показывали, как всё устроено.
Главный Мартыхачер подошел к Чипу.
– Мы… мы думали, что порядок – это когда все сидят тихо и ничего не делают, – пробормотал он. – А оказывается, порядок может быть… веселым.
С того дня Запретный Лес перестал быть запретным. Мартыхачеры, конечно, иногда по привычке начинали ворчать, но теперь они тут же сами себя ловили на этом. Они научились у бурундуков плести корзинки (правда, получались они у них немного кривоватые) и даже помогали печь печенье.
А самое главное, они поняли, что новый друг – это не «предатель», а тот, с кем можно вместе придумать новую игру. И теперь на Старом Дубе слышался не только гул ворчания, но и радостный смех бурундуков и, как ни странно, самих мартыхачеров. Потому что доброта и дружба всегда побеждают скучные запреты.
Сказка про Скуфа-Пушистика и Волшебную Росинку
В самой чаще Уютного Леса, где деревья шептались листьями, а солнечные зайчики играли в прятки, жил маленький, добрый Скуф. А звали его Скуф-Пушистик. Он был совсем не похож на ежиков или белочек. Скуф был мягким, тёплым и очень-очень заботливым.
Шубка у Скуфа-Пушистика была не простая, а бархатная, словно лепесток фиалки. И была у него особая волшебная сила — его шубка всегда была слегка влажной и прохладной, будто её только что обрызгали утренней росой. Эту особую влагу Скуф называл «Живая Смазка».
Она появлялась сама собой, чтобы шубка Скуфа всегда была мягкой, упругой и сияла здоровьем. Это была его собственная маленькая магия заботы о себе.
Как-то раз летним утром Скуф-Пушистик гулял по лесу и встретил маленького Зайчонка. Зайчонок сидел на пенёчке и горько плакал.
— Что случилось? — ласково спросил Скуф, подходя ближе.
— А-а-а, — всхлипывал Зайчонок, — я так быстро бегал, что упал и натёр лапку о корягу! Теперь она болит и горит!
Скуф-Пушистик не раздумывая прикоснулся к больной лапке Зайчонка своей мягкой, прохладной шубкой. На ней тут же выступила та самая «Живая Смазка». Она была не липкой, а скользкой и нежной, как сок из стебля одуванчика.
— Ой! — удивился Зайчонок. — Больше не горит! И такое приятное ощущение прохлады!
Лапка почти сразу перестала болеть. Зайчонок обрадовался, прыгнул с пенька и побежал дальше, крича на ходу: «Спасибо, Скуф-Пушистик! Ты настоящий волшебник!»
На следующий день Скуф встретил Мудрую Сову, которая сидела на ветке и смотрела на свои перья.
— Эх, — вздохнула Сова, — летала сквозь густые ветки, и мои красивые перья стали такими сухими и ломкими.
— Не грусти! — сказал Скуф. — Давай я помогу!
Он аккуратно потелся о крыло Совы. Его «Живая Смазка» тонким слоем покрыла перья, и они снова заблестели на солнце, стали гладкими и послушными.
— Ух ты! — проухала Сова. — Теперь я снова буду бесшумно летать! Благодарю тебя, добрый Скуф!
Слух о чудесной силе Скуфа-Пушистика разнёсся по всему лесу. Все звери знали: если что-то натёрлось, стало сухим или просто нуждается в ласке, нужно идти к Скуфу. А его «Живая Смазка» всегда появлялась сама, именно тогда, когда она была нужна, чтобы помочь и защитить.
Но однажды Скуф-Пушистик загрустил. Он сидел на полянке и смотрел на своё отражение в ручье.
— Что с тобой? — спросила пролетавшая мимо Бабочка-Лётышка.
— Всех я выручаю, — тихо сказал Скуф, — а моя «Живая Смазка» появляется сама, чтобы я мог помогать. Но… а я-то сам зачем? Разве я нужен только для этого?
Бабочка села ему на шубку и засмелась своим серебристым смехом.
— Какой же ты глупенький, Скуф! Твоя смазка появляется сама прежде всего для тебя! Посмотри, какая у тебя красивая, ухоженная шубка! Она всегда мягкая, всегда защищена. Ты можешь бегать по колючему кустарнику, и тебе ничего не будет. Ты можешь купаться в росе, и твоя шубка не станет грубой. Твоя магия — это магия самозаботы! А то, что ты делишься ею с другими, — это просто потому, что у тебя доброе сердце!
Тут Скуф-Пушистик всё понял. Его «Живая Смазка» была проявлением любви его собственного тела к самому себе. Она делала его сильным, здоровым и красивым. А умение делиться этой силой с другими было его большим талантом.
С тех пор Скуф-Пушистик больше никогда не грустил. Он гордился своей самозаботливой магией и с радостью помогал всем жителям Уютного Леса, зная, что быть добрым — это здорово, но начинать доброту нужно с заботы о самом себе.
И если вы окажетесь в том лесу и встретите мягкого, бархатистого Скуфа с прохладной и скользкой шубкой, знайте — это он, Скуф-Пушистик, который дружит с самой собой и дарит свою дружбу всему миру.
В одной далёкой-предалёкой стране, а точнее, в маленьком уютном городке, жил-был один очень важный и очень сердитый старичок по имени Пыня. Он был главным Хранителем Порядка, хотя никто его на эту должность не назначал. Пыня сам себе её присвоил.
Целый день он ходил по улицам, стучал своей тросточкой и всем мешал.
Увидит, что дети запускают разноцветных воздушных змеев, нахмурит брови и закричит:
— Предатели! Вы этими змеями облака цепляете! Непорядок! Запрещаю!
И дети с грустью убирали свои игрушки.
Услышит, как соседи поют весёлые песни у костра, подбежит и заворчит:
— Предатели! Вы этим шумом солнечных зайчиков пугаете! Беспорядок! Запрещаю!
И соседи, вздыхая, расходились по домам.
Заметит, что кто-то посадил на окошке новый, невиданный цветок, потрясёт тросточкой:
— Предатели! Этот цветок не по инструкции! Непорядок! Выкорчевать!
И цветок бесследно исчезал.
Так и жил городок: в тишине, серости и полном порядке, который всем мешал радоваться. Дома были одинаковые, песни не пелись, а цветы не росли. Все ходили скучные и поникшие, потому что Пыня всем мешал, всем запрещал и всех без разбора называл предателями.
Но однажды с Пыней случилось нечто странное. Он так много запрещал, так сильно кричал и так усердно тряс своей тросточкой, что к вечеру страшно устал. У него даже усы от усталости поникли.
«Что-то я сегодня утомился, — подумал Пыня. — Надо прилечь. Немного, на полчасика. А как проснусь — сразу наведу порядок!»
Он пришёл домой, лёг в свою кровать и тут же уснул богатырским сном.
А в городе стало тихо. Сначала никто не верил, что можно выйти на улицу без страха. Но потом один смелый мальчик выглянул в окошко и не увидел сердитого старичка. Он вынес своего ярко-красного воздушного змея. Змей поднялся к самым облакам и стал весело танцевать.
И тут произошло чудо!
Из-за туч выглянуло Солнце, которого все давно не видели. Увидев весёлого змея, оно улыбнулось и осветило весь городок золотым светом.
Тут и соседи смелость нашли, достали гитары и запели самую радостную песню, какую только знали. А из-за печки вылез самый главный солнечный зайчик и пустился в пляс под эту музыку.
А потом все заметили, что на клумбах, у заборов и на окошках сами собой стали распускаться цветы: синие, как небо, жёлтые, как солнце, и розовые, как утренняя заря. Они росли не по инструкции, зато были невероятно красивыми.
Люди вышли на улицы, смеялись, обнимались, делились угощениями. Городок, который ещё утром был серым и скучным, к вечеру превратился в самую яркую, самую музыкальную и самую счастливую точку на карте.
А Пыня в это время крепко спал и видел во сне, как он всем запрещает, но почему-то никто его не слушает, а только улыбается. И даже его собственная тросточка на улицу сбежала танцевать.
Проснулся он утром от щебетания птиц и доносящегося с улицы смеха. Пыня нахмурился, потянулся за тросточкой... но её не было. Он подошёл к окну, чтобы крикнуть: «Предатели! Беспорядок!», но открыл рот и не смог издать ни звука.
Он увидел счастливые лица, яркие краски и услышал красивую музыку. И ему вдруг стало стыдно. Его запреты не делали мир лучше. Они делали его только скучнее.
Пыня тихо вышел на улицу. К нему подбежала маленькая девочка и протянула только что распустившийся василёк.
— Это тебе! — сказала она. — Теперь ты не мешаешь, и все стали счастливы!
Пыня взял цветок. Он был очень хрупким и пахёл летом. Старичок вдруг улыбнулся. Впервые за долгие-долгие годы.
С тех пор Пыня больше никому не мешал и никого не называл предателями. Он понял простую истину: иногда для того чтобы всё стало хорошо, нужно просто лечь спать и дать миру стать таким, каким он хочет быть — ярким, весёлым и свободным.
Целый день он ходил по улицам, стучал своей тросточкой и всем мешал.
Увидит, что дети запускают разноцветных воздушных змеев, нахмурит брови и закричит:
— Предатели! Вы этими змеями облака цепляете! Непорядок! Запрещаю!
И дети с грустью убирали свои игрушки.
Услышит, как соседи поют весёлые песни у костра, подбежит и заворчит:
— Предатели! Вы этим шумом солнечных зайчиков пугаете! Беспорядок! Запрещаю!
И соседи, вздыхая, расходились по домам.
Заметит, что кто-то посадил на окошке новый, невиданный цветок, потрясёт тросточкой:
— Предатели! Этот цветок не по инструкции! Непорядок! Выкорчевать!
И цветок бесследно исчезал.
Так и жил городок: в тишине, серости и полном порядке, который всем мешал радоваться. Дома были одинаковые, песни не пелись, а цветы не росли. Все ходили скучные и поникшие, потому что Пыня всем мешал, всем запрещал и всех без разбора называл предателями.
Но однажды с Пыней случилось нечто странное. Он так много запрещал, так сильно кричал и так усердно тряс своей тросточкой, что к вечеру страшно устал. У него даже усы от усталости поникли.
«Что-то я сегодня утомился, — подумал Пыня. — Надо прилечь. Немного, на полчасика. А как проснусь — сразу наведу порядок!»
Он пришёл домой, лёг в свою кровать и тут же уснул богатырским сном.
А в городе стало тихо. Сначала никто не верил, что можно выйти на улицу без страха. Но потом один смелый мальчик выглянул в окошко и не увидел сердитого старичка. Он вынес своего ярко-красного воздушного змея. Змей поднялся к самым облакам и стал весело танцевать.
И тут произошло чудо!
Из-за туч выглянуло Солнце, которого все давно не видели. Увидев весёлого змея, оно улыбнулось и осветило весь городок золотым светом.
Тут и соседи смелость нашли, достали гитары и запели самую радостную песню, какую только знали. А из-за печки вылез самый главный солнечный зайчик и пустился в пляс под эту музыку.
А потом все заметили, что на клумбах, у заборов и на окошках сами собой стали распускаться цветы: синие, как небо, жёлтые, как солнце, и розовые, как утренняя заря. Они росли не по инструкции, зато были невероятно красивыми.
Люди вышли на улицы, смеялись, обнимались, делились угощениями. Городок, который ещё утром был серым и скучным, к вечеру превратился в самую яркую, самую музыкальную и самую счастливую точку на карте.
А Пыня в это время крепко спал и видел во сне, как он всем запрещает, но почему-то никто его не слушает, а только улыбается. И даже его собственная тросточка на улицу сбежала танцевать.
Проснулся он утром от щебетания птиц и доносящегося с улицы смеха. Пыня нахмурился, потянулся за тросточкой... но её не было. Он подошёл к окну, чтобы крикнуть: «Предатели! Беспорядок!», но открыл рот и не смог издать ни звука.
Он увидел счастливые лица, яркие краски и услышал красивую музыку. И ему вдруг стало стыдно. Его запреты не делали мир лучше. Они делали его только скучнее.
Пыня тихо вышел на улицу. К нему подбежала маленькая девочка и протянула только что распустившийся василёк.
— Это тебе! — сказала она. — Теперь ты не мешаешь, и все стали счастливы!
Пыня взял цветок. Он был очень хрупким и пахёл летом. Старичок вдруг улыбнулся. Впервые за долгие-долгие годы.
С тех пор Пыня больше никому не мешал и никого не называл предателями. Он понял простую истину: иногда для того чтобы всё стало хорошо, нужно просто лечь спать и дать миру стать таким, каким он хочет быть — ярким, весёлым и свободным.
Жил-был в далёком краю маленький добрый харкачёнок. Он был пушистый, кругленький и очень любил помогать всем вокруг. Утром он собирал росу в ладошки и поил цветы, днём подталкивал упавших жучков обратно на лапки, а вечером пел тихие песенки у костра, чтобы звёздам было не одиноко.
Но неподалёку жили злые мочухи. Эти существа были сварливые, вечно ворчали и не любили, когда кто-то радовался. Они завидовали харкачёнку за его доброту и улыбку. «Почему все тянутся к нему, а нас обходят стороной?» — ворчали они.
Однажды мочухи решили испортить праздник в деревне: спрятали все фонарики, чтобы никто не мог зажечь огни. Наступила темнота, и жители загрустили. Но харкачёнок не растерялся: он встал на пригорок и стал так громко и звонко кашлять — хар-хар-хар! — что из его рта вылетали золотые искорки. Эти искорки вспыхнули в небе и превратились в светлячков.
Светлячки разлетелись по всей деревне и зажгли яркие огни. Люди засмеялись, заиграла музыка, праздник продолжился. А мочухи остались в тени, злые и обиженные. Но некоторые из них, глядя на веселье, впервые задумались: «А может, лучше тоже попробовать быть добрыми?»
С тех пор харкачёнок жил в почёте и уважении, а кое-кто из мочухов даже стал его друзьями. Потому что свет и добро, если их щедро делить, могут растопить даже самое тёмное ворчливое сердце.