В ближайшие дни Архивач временно работает без основного хранилища ранее сохранённых картинок/видео пока мы проводим работы по техническому обслуживанию. Сохранение всего вновь поступающего контента продолжается. Но затем всё обязательно вернётся в полном объёме!
Я лежу лицом в сером, колючем пепле, и мне кажется, что это не пепел вовсе. Это остатки наших планов на жизнь.
«Я устал, Сэм.
Посмотри на календарь. Скоро 2026-й.
Помнишь, нам обещали "Гойда за три дня"? А теперь мы третий год учимся отличать звук "Герани" от звука того, что летит в ответ.
Устал, Сэм, от этого бесконечного дня сурка.
Каждое утро я открываю глаза и первым делом проверяю не погоду, а карту прилётов. Дроны летят с запада, жужжат, как злые осы, неся нам свои "подарки". А мы? Мы уже даже не бежим в коридор. Мы просто переворачиваемся на другой бок и думаем: "Ну, если в мой дом, то хоть на работу не надо"».
Я сжимаю кулак, в котором спрятано Кольцо. Оно жжёт ладонь, как раскалённая монета.
«Но страшнее всего не небо, Сэм. Страшнее то, что на земле.
Я выхожу на улицу и не понимаю, в какой стране я проснулся.
Ты видел новости? На Красной площади, у самых стен Кремля, теперь пляшут. Не наши плясовые, Сэм. Там индусы в ярких сари и тюрбанах устроили свой фестиваль. Бьют в барабаны, поют свои песни, снимают рилсы на фоне Мавзолея. А Ленин лежит там и, наверное, крутится так, что можно электростанцию запитывать.
Мы звали это "разворот на Восток", а получился "разворот задом к самим себе"».
Я сплёвываю пепел и продолжаю, и слова эти — как камни в горле:
«Я устал быть иностранцем в собственном подъезде.
Заходишь в лифт — а там только гортанная речь. Таджики, узбеки, киргизы… Они строят нам дома, в которых мы не можем купить квартиры. Они метут наши дворы, глядя на нас как на проходящий мимо мусор.
На рынках азеры держат всё: от помидоров до совести участкового.
Африканцы у метро торгуют симками и палёными "эйрподсами", улыбаются: "Брат, бери, оригинал!". Какой я тебе брат?
Китайцы… О, эти вообще ходят как хозяева. Скупают лес, землю, заводы. На Дальнем Востоке уже вывески на иероглифах ярче, чем на кириллице. Они смотрят на нас и улыбаются, зная, что мы теперь — их сырьевой придаток. "Младший брат", который пропил наследство».
Слёзы начинают душить, но лицо моё остаётся каменным. Фродо не плачет навзрыд, Фродо плачет внутрь.
«Мы кричали "Гойда!", Сэм. Мы кричали "Можем повторить!".
И мы повторили.
Только не 45-й, а какой-то дикий, сюрреалистичный Вавилон.
Где русские бабы рожают ради маткапитала, а русские мужики уходят в чернозём ради выплат, на которые их вдовы купят китайский кроссовер.
Где элита учит детей в Лондоне, а нам рассказывает про "сатанинский Запад".
Где мы стали лишними на своём празднике жизни.
Мы — сервисный персонал для "дорогих гостей" с юга и востока».
Я поднимаю руку над жерлом.
Внизу кипит лава. В ней плавится история. В ней горят наши мечты о нормальной жизни.
По щеке, оставляя грязный след, ползёт одна-единственная, тяжелая слеза.
«Я думаю… может, ну его? — шепчу я, глядя в огонь. — Может, просто разжать пальцы и упасть следом? Потому что я не знаю, как жить в этом мире, где "Крым наш", а Москва уже не наша».
И тут Сэм хватает меня.
Он сам еле стоит. Его жилетка порвана, лицо в саже, ноги дрожат от усталости. Но в его хватке — сталь.
Он рывком, из последних, нечеловеческих сил, ставит меня на ноги.
«Мистер Фродо! — хрипит он, и голос его срывается на визг. — А ну отставить!
Ты посмотри на меня!
Да, там внизу ад.
Да, вокруг бардак.
Да, может, мы и просрали всё, что могли.
Но мы ещё здесь!
Пока мы живы, пока хоть два русских человека стоят на этой горе и говорят на своём языке — Россия не кончилась!»
Он трясёт меня за плечи, и я вижу, как в его глазах, полных ужаса, загорается тот самый огонек. Безумный. Русский.
«Мы выживем, слышишь? — шепчет Сэм. — Назло дронам. Назло индусам на площади. Назло китайцам и всему этому миру.
Мы тараканы, Фродо. Нас дустом трави, а мы вылезем и еще на гармошке сыграем.
Не смей прыгать. Не смей сдаваться.
У меня есть надежда. Маленькая, дурная, ни на чём не основанная. Но она есть.
Что однажды этот морок спадёт. Что мы вернёмся домой. В свой дом».
Я смотрю на него.
Лицо моё всё так же неподвижно, но внутри что-то отпускает.
Я разжимаю пальцы.
Кольцо — вся эта боль, вся эта ненависть, весь этот имперский угар — летит вниз.
Оно исчезает в лаве без звука.
И мы остаёмся.
Двое.
На краю вулкана.
Вокруг летают дроны, внизу пляшут чужие народы, но мы стоим.
«Пойдём, Сэм, — говорю я тихо. — Пойдём. У нас ещё много дел. Надо как-то дожить до весны».
Он подставляет мне плечо.
И мы делаем первый шаг прочь от края.
Через пепел.
Домой.