Рекомендуемый список литературы — Сап, сосач. Наткнулся тут на список рекомендуемой литературы от зашквара Кургиняна: Eot . su / list Как вам? Стоит ли начинать читать его системно? (начальный - продвинутый - экспертный уровень). Если вдруг кто читал - делитесь мнением.

Аноним 23/12/15 Срд 22:55:13 #39 №360477

Быструю привычку к пассивной педерастии можно объяснить анатомо-физиологической особенностью, а именно анатомической близостью половых органов, прямой кишки и сфинктера.

Рефлекторный центр эякуляции находится в семенном бугорке на задней стенке простатической части мочеиспускательного канала. В норме путь рефлекса для наступления эякуляции идет от полового члена в клетки задних рогов спинного мозга, где располагаются чувствительные клетки, затем идет переключение раздражения на клетки боковых рогов поясничного отдела спинного мозга, являющиеся центрами иннервации органов малого таза. Отсюда импульс по тазовым нервам передается мышцам предстательной железы и семенных пузырьков — наступает эякуляция. При половом сношении в задний проход эякуляция происходит от непосредственного раздражения семенного бугорка через прямую кишку, к которой прилежит простата, то есть более коротким путем, чем в норме. После нескольких половых сношений в задний проход, сопровождавшихся эякуляцией, половой рефлекс замыкается по самой короткой дуге и становится прочным. ПРОСТОЕ ЛЮБОПЫТСТВО в этих случаях, как и любопытство к наркотикам, быстро приводит к тому, что человек оказывается искалеченным на всю жизнь. Однако значительно чаще имеет место активное вовлечение в порок с принуждением, для этого применяют и спаивание юношей. В соответствии с новым путем рефлекса перестраивается психика человека, изменяется и реакция сфинктеров прямой кишки. Прямая кишка имеет два сфинктера: внутренний — гладкомышечный, и наружный — из произвольных поперечно-полосатых мышц. Рефлекс раскрытия сфинктеров идет изнутри прямой кишки при наполнении ее. У пассивных педерастов сфинктеры начинают раскрываться при раздражении не только изнутри прямой кишки, но и при раздражении снаружи — появляется признак П. Закхиаса. Теперь уже даже достаточно незначительно развести руками ягодицы, как анус начинает зиять, образуя отверстие в 1-1,5 см в диаметре. Через это отверстие видны стенки кишки на протяжении нескольких сантиметров (Тарновский). Появляется и другой признак Закхиаса — сглаживание звездообразных или лучеобразных складок кожи у заднего прохода. По наблюдениям Тардье и Каспера, это ценный признак пассивной педерастии. Причина зияния ануса заключается не столько в механическом растяжении его половым членом, сколько в условном рефлексе. В обычной обстановке сфинктер у педерастов, как и у нормальных людей, закрыт. Открывается он только в коленно-локтевом положении, при разведении ягодиц. Признаки педерастии. У активных партнеров иногда находят кал и ссадины на половом члене. Заостренная “собачья” головка члена (признак Тардье) отрицается многими авторами, начиная с Бруарделя.

У пассивных педерастов при однократных сношениях: ссадины, надрывы и раздражения слизистой оболочки заднего прохода, а также сперма per rectum и около него. П. Закхиас еще в XVII веке установил, что при многократных сношениях наблюдается расслабление сфинктера, палец (В. Тарповский, 1885) поразительно легко вводится в прямую кишку, анус зияет, отмечается недержание кала. У старых педерастов через прямую кишку можно ощупать даже почку (Гофман, 1912). B толстом кишечнике наблюдается хронический катар, кальсоны испачканы калом.
Ценным признаком, по наблюдениям старых авторов (Закхиас, Тардье, Каспер), является сглаживание звездообразных или лучеобразных складок кожи у заднего прохода, окружность его становится гладкой. По Тарновскому, признак этот встречается в 50%. Воронкообразный задний проход, по Бруарделю (1880), можно найти уже после однократного совокупления, что объясняется сокращением сфинктера и связанным с ним втягиванием заднего прохода.

И. Г. Блюмин (1970) предложил три признака пассивной педерастии:

1. При растягивании руками заднего прохода видны ссадины на вершинах складках слизистой и между ними.
2. Давление сфинктера у педерастов почти на 12 мм рт. ст. меньше, чем в норме.
3. При массаже предстательной железы у педерастов наступает половое возбуждение: эрекция, покраснение лица и усиление дыхания. Педерасту эта процедура приятна, тогда как нормальный человек просит прекратить ее.

Аноним 23/12/15 Срд 23:00:23 #40 №360484

>>360477
Прочитал с интересом.

Аноним 23/12/15 Срд 23:21:21 #41 №360513

>>360484
Прочитал с интересом с твоей подачи.

Аноним 24/12/15 Чтв 10:27:34 #42 №360573

>>360439
Называлось бы: "сыч человеческий", я б почитал. Что за исследования и как тебе Владимир Сергеевич Соловьев?

Аноним 24/12/15 Чтв 10:30:47 #43 №360574

B толстом кишечнике наблюдается хронический катар, кальсоны испачканы калом.

Аноним 24/12/15 Чтв 10:32:01 #44 №360575

>>360390 (OP)

По наблюдениям Тардье и Каспера, это ценный признак пассивной педерастии.

Аноним 24/12/15 Чтв 10:33:18 #45 №360576

>>360390 (OP)

ПРОСТОЕ ЛЮБОПЫТСТВО в этих случаях, как и любопытство к наркотикам, быстро приводит к тому, что человек оказывается искалеченным на всю жизнь.

Аноним 24/12/15 Чтв 11:15:51 #46 №360582

14509449511180.webm

>>360390 (OP)

Аноним 25/12/15 Птн 02:09:40 #47 №360765

1. Г. Гессе «Степной волк», «Демиан», «Игра в бисер», «Сиддхартха».
2. Гюнтер Грасс «Под местным наркозом», «Жестяной барабан», «Собачья жизнь», «Из дневника улитки», «Рождение из головы».
3. Джон Ирвинг "Мир по Гарпу" («Мир глазами Гарпа»), "Правила Дома сидра", «Семейная жизнь весом в 158 фунтов», «Молитва об Оуэне Мини».
4. Марсель Пруст «В поисках утраченного времени».
5. Джеймс Джойс «Улисс».
6. Умберто Эко «Имя Розы», «Маятник Фуко».
7. Эрик Берн «Люди, которые играют в игры. Игры, в которые играют люди», «Секс в человеческой жизни», «Введение в психиатрию и психоанализ для непосвященных».
8. Зигмунд Фрейд «Толкование сновидений», «Введение в психоанализ» (1910), «Психопатология обыденной жизни» (1904), «Я и Оно» (1923), «Тотем и табу», «Очерки по психологии сексуальности».
9. Фромм Э. «Искусство любить», «Иметь или быть», «Бегство от свободы».
10. Юнг Карл Густав «Психология бессознательного», «Психологические типы», «Человек и его символы», "Проблемы души нашего времени".
11. Виктор Франкл «Человек в поисках смысла».
12. Абрахам Гарольд Маслоу «Мотивация и личность».
13. М.Е. Литвак «Психологический вампиризм. Анатомия конфликта».
14. Фредерик Перлз «Внутри и вне помойного ведра. Радость. Печаль. Хаос. Мудрость».
15. Роберт Крукс, Карла Баур «Сексуальность».
16. Фридрих Ницше «Так говорил Заратустра».
17. Книги о мировых религиях: христианство, ислам, буддизм, индуизм, иудаизм и другие (например: Эррикер К. Буддизм; Бертронг Д. и Э. Конфуцианство; Бессерман П. Каббала и еврейский мистицизм; Вонг Е. Даосизм; Каниткар В.П. (Хемант) Индуизм; Максуд Р. Ислам; Оливер П. Мировые религиозные верования; Фёрштайн Г. Тантра; Эрнст К.В. Суфизм; Янг Д. Христианство).
18. Библия.
19. Коран. Талмуд. Ригведа. Авеста. Брахмапада. Произведения Конфуция. Дао дэ Дзинь. Вернадский (о ноосфере). Кант (о идеализме). Кендо. Бусидо. Бодхиттсатва. Махамудра. Каббала. Бхагават-Гита.
20. Патрик Зюскинд "Парфюмер", «Голубь», «История господина Зоммера».
21. Андре Жид "Яства земные", "Фальшивомонетчики", "Тесные врата".
22. Хорхе Луис Борхес «Сад расходящихся тропок», «Книга вымышленных существ» и другие рассказы. «Шесть загадок для дона Исидро Пароди», «Семь вечеров».
23. Карлос Кастанеда «Учение Дона Хуана из племени Яки», «Отдельная реальность», «Путешествие в Икстлан», «Сказки о силе», «Второе кольцо силы», «Дар Орла», «Огонь изнутри», «Сила безмолвия», «Искусство сновидения».
24. Тибетская книга мертвых - Бардо Тхедол
25. Генри Миллер «Тропик рака», «Тропик Козерога», «Чёрная весна» и др.
26. Энди Уорхол «Философия Энди Уорхола (От А к Б и наоборот)».
27. Бернард Шоу "Дома вдовца", "Сердцеед", "Профессия миссис Уоррен", "Ученик Дьявола", "Оружие и человек", "Кандида", "Избранник судьбы", "Поживем - увидим", "Пигмалион", "Дом, где разбиваются сердца".
28. Альберт Камю "Чума", "Падение",«Посторонний».
29. Поль Верлен "Стихи" ("Морское", "Осенняя песня", "Тени деревьев, таясь за туманом седым...", "Небо над городом плачет...", "Тоска", "Устав страдать, я сник и смолк...", "Прекрасней и глуше...", "GREEN", "Гротески", "Поскольку брезжит день, поскольку вновь сиянье...").
30. Жан-Поль Сартр "Тошнота", "Слова", «Фрейд».
31. Артюр Рембо "Стихи".
32. Вирджиния Вулф «Комната Джейкоба», "Орландо", «К маяку», "Миссис Дэллоуэй".
33. Том Шарп «Дальний умысел», "Уилт", "Новый расклад в Покерхаусе".
34. Клиффорд Д. Саймак "Всё живое...", "Почти как люди", "Заповедник гоблинов", "Город", "Кольцо вокруг Солнца".
35. Амброз Бирс "Словарь дьявола", рассказы.
36. Кобо Абэ "Женщина в песках", "Рассказы" («Человек-ящик» и другие).
37. Олдос Хаксли «Желтый Кром», «Шутовской хоровод», „Двери восприятия“, «Контрапункт», "О дивный новый мир" и другие.
38. Харуки Мураками "Трилогия Крысы" ("Слушай песню ветра", "Пинбол-1973", "Охота на овец"),"Дэнс-дэнс-дэнс", "Кафка на пляже".
39. Александр Митта «Кино между адом и раем».
40. Даниил Андреев "Роза мира".
41. Милан Кундера „Невыносимая легкость бытия“, «Нарушенные завещания», «Бессмертие»,«Неспешность / Подлинность», «Вальс на прощание».
42. Арсеньев В.К. «По Уссурийскому краю», "Дерсу Узала".
43. Рю Мураками «Все оттенки голубого», «69».
44. Пауло Коэльо "Алхимик", «Одиннадцать минут».
45. Юкио Мисима «Исповедь маски», «Золотой храм», «Жажда любви».
46. Энтони Бёрджесс «Заводной апельсин», «Долгий путь к чаепитию», «Железо, ржавое железо».
47. Макс Фриш «Назову себя Гантенбайн».
48. У. Фолкнер «Посёлок».
49. Т. Уайлдер «Мартовские иды».
50. Джон Стейнбек «Гроздья гнева», «Консервный ряд», «К востоку от Эдема» («На восток от Эдема»).
51. Ф.С.Фицджеральд «Великий Гэтсби», «Ночь нежна», Рассказы.
52. Кнут Гамсун «Голод», «Соки земли».
53. Р. М. Рильке Стихи.
54. Франсуаза Саган «Здравствуй, грусть». "Рыбья кровь", «Любите ли вы Брамса?». «Немного солнца в холодной воде», «Поводок».
55. Айтматов Ч. «Джамиля», «Тополек мой в красной косынке», «Верблюжий глаз», «Первый учитель», «Материнское поле», «И дольше века длится день…», «Плаха», «Тавро Кассандры», «Белый пароход», «Пегий пес, бегущий краем моря».
56. Акутагава Рюноскэ (Рюноске) «Ад одиночества», «Табак и дьявол».
57. Апдайк Д. «Кролик, беги», «Кентавр», «Гертруда и Клавдий», «Давай поженимся».
58. Томас Стернс Элиот «Стихи».
59. Нил Гейман «Американские боги», «Коралина», «Дым и зеркала».
60. Аполлинер Г. «Стихи».
61. Апулей. «Метаморфозы, или Золотой осел».
62. Астуриас М. А. «Юный Владетель сокровищ», «Маисовые люди».
63. Бабель И. «Как это делалось в Одессе», «Конармия», рассказы.
64. В. Шаламов "Четвертая Вологда", Колымские рассказы. Стихи.
65. Барт Дж. «Плавучая опера».
66. Бах Р. «Чайка по имени Джонатан Ливингстон».
67. Бёлль Г. «Дом без хозяина».
68. Битов А. «Уроки Армении», «Грузинский альбом», «Пушкинский дом», «Улетающий Монахов», «Оглашенные».
69. Блейк У. «Песни невинности и опыта» (Стихи).
70. Бовуар С. де. «Прелестные картинки».
71. Бодлер Ш. «Цветы зла».
72. Боккаччо Дж. «Декамерон».
73. Бомарше. «Севильский цирюльник». «Женитьба Фигаро».
74. Иэн Бэнкс «Воронья дорога», «Мост», «Осиная Фабрика», «Шаги по стеклу».
75. Борис Васильев «А зори здесь тихие…», "Картежник и бретер, игрок и дуэлянт", "Утоли моя печали...".
76. Виан Б. «Осень в Пекине», «У всех мертвых одинаковая кожа».
77. В. Высоцкий Стихи.
78. Гань Бао. «Записки о поисках духов».
79. И.А. Ефремов "Таис Афинская", «Лезвие бритвы», "На краю Ойкумены".
80. Ромен Гари «Обещание на заре»/«Обещание на рассвете», «Повинная голова».
81. Лесли Поулс Хартли «Смертельный номер» (рассказы).
82. Анри Барбюс «Нежность», "Огонь". Сборник новелл "Происшествия", "Правдивые истории".
83. Гарсиа Лорка Ф. «Песня хочет стать светом».
84. Гиляровский В. А. «Москва и москвичи».
85. Алексей Дидуров «Легенды и мифы Древнего Совка».
86. Дали С. «Дневник гения».
87. Аманда Лир «DALI глазами Аманды».
88. Джеймс Г. «Поворот винта».
89. Довлатов С. «Жизнь коротка», «Заповедник», «Зона: (Записки надзирателя)».
90. Домбровский Ю. «Факультет ненужных вещей».
91. Дю Морье Д. «Козел отпущения», «Ребекка», «Французова бухта», «Королевский генерал», «Моя кузина Рейчел».
92. Еврипид. «Медея». «Ипполит». «Вакханки».
93. Захер-Мазох Л. фон. «Венера в мехах».
94. Казандзакис Н. «Последнее искушение».
95. Капоте Т. «Завтрак у Тиффани».
96. Кейн Дж. «Бабочка», «Почтальон всегда звонит дважды», «Двойная страховка».
97. Конфуций. Суждения и беседы.
98. Лоуренс Д. Г. «Сыновья и любовники», «Радуга», «Влюбленные женщины», «Любовник леди Чаттерли».
99. Маккой Х. «В саване нет карманов», «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?».
100. Маркиз де Сад. «Жюстина, или Несчастья добродетели».

Аноним 25/12/15 Птн 02:10:20 #48 №360766

>>360765
Самый годный список, имхо

Аноним 25/12/15 Птн 02:27:16 #49 №360768

>>360765
Бггг, эталонный наборчик нитаково-как-фсе студентика фаллосовского факультета. Или студенточки-второкурсницы литературоведческого.

Аноним 25/12/15 Птн 06:36:19 #50 №360780

К поздним изменениям трупа относится также сапонификация (омыление трупа), или состояние, известное как «жировоск». Он образуется в условиях повышенной влажности и при отсутствии доступа воздуха. Такие условия могут создаваться в воде, при захоронении во влажных и глинистых почвах и при других подобных условиях. Начавшееся гниение в связи с отсутствием воздуха приостанавливается, ткани и органы постепенно переходят в состояние жировоска, который чаще образуется в трупах со значительными жировыми отложениями.
При повышенном количестве влаги наступает мацерация кожи, она становится проницаемой для воды. Вода, проникая в труп, постепенно вымывает часть микроорганизмов, жир разлагается на глицерин и жирные кислоты: олеиновую, пальмитиновую и стеариновую. Глицерин и олеиновая кислота, как вещества, растворимые в воде, вымываются из трупа. Пальмитиновая и стеариновая кислоты вступают в соединения с солями щелочных и щелочноземельных металлов, которые всегда присутствуют в воде, почве и образуются при гнилостном распаде тканей трупа. Соединения жирных кислот со щелочными металлами — натрием и калием, образуют жировоск студневидной консистенции, грязно-серого цвета. Соединения жирных кислот с кальцием или магнием представляют собой плотный жировоск серовато-белого цвета, с сальным блеском, имеющий запах прогорклого сыра. Жировоск на бумаге оставляет жирные следы, хорошо режется ножом и легко плавится при нагревании. При изменившихся условиях, например в случае попадания такого трупа в более сухую среду, жировоск затвердевает и легко крошится.
При микроскопическом исследовании тканей и органов, находящихся в состоянии жировоска, можно видеть сохранившееся соединительнотканное строение кожи, волокнистое строение подкожной жировой клетчатки, очертания жировых долек, стенки артерий, кровь в них при этом имеет вид красно-бурой гомогенной массы. Мышцы также сохраняют свое строение. Строение же внутренних органов резко нарушено, в основном сохраняется их соединительнотканная строма.
При исследовании трупа или его частей, находящихся в состоянии жировоска, обнаруживаются следы повреждений, странгуляционные борозды и другие изменения, имеющие значение для экспертизы. Трупы в состоянии жировоска сравнительно легко поддаются опознанию, что имеет значение для следствия. По выраженности жировоска можно говорить о давности его образования с учетом конкретных условий, в которых находился труп. Отдельные части трупа в случае его расчленения также могут переходить в состояние жировоска, причем это происходит в более короткие сроки по сравнению с целым трупом.

Аноним 25/12/15 Птн 10:52:37 #51 №360793

>>360765
>72. Боккаччо Дж. «Декамерон».
Все, это финиш. Дальше не читал.

ПОЗДНИЕ ТРУПНЫЕ ЯВЛЕНИЯ Аноним 25/12/15 Птн 11:59:34 #52 №360798

Поздние трупные явления делят на разрушающие (гниение) и консервирующие (мумификация, жировоск, торфяное дубление).

Гниение. Это трупное явление представляет собой процесс, сущность которого заключается в распаде биологических тканей под влиянием микробов. В процессе быстрого размножения микроорганизмы выделяют большое количество ферментов, разлагающих белковые соединения на аминокислоты, аммиак и органические кислоты с последующим образованием сероводорода, метана, углекислого газа, меркаптанов и др. В процессе гниения патогенные микробы обычно погибают.

Аноним 25/12/15 Птн 12:00:11 #53 №360799

Гниение сопровождается образованием ядовитых веществ — птомаинов (кадаверина, путресцина).

Гниение быстрее протекает при средней температуре (30-40 °С) и повышенной влажности окружающей среды, при смерти от сепсиса и некоторых инфекционных заболеваний (газовая гангрена), медленнее — при высокой (50-60 °С) и низкой (менее О °С) температуре, сухом воздухе, в сухой земле, в холодной воде. Быстрее разлагаются трупы новорожденных детей, полнокровных субъектов, людей с повышенной упитанностью, медленнее — трупы стариков, истощенных и малокровных индивидуумов, а также лиц, лечившихся массивными дозами антибиотиков.

Гнилостное разложение тканей может начинаться довольно быстро и проявляться по-разному. Влияние на активность процессов гниения многих факторов приводит к значительным колебаниям сроков появления тех или иных гнилостных изменений. Поэтому можно привести установленное эмпирически лишь приблизительное время появления этих изменений. При пребывании трупа в условиях комнатной температуры через 1-2 суток передняя брюшная стенка окрашивается в грязновато-зеленоватый цвет, что отражает наибольшую активность гнилостных процессов, происходящих в кишечнике. На 3-4-е сутки через кожу начинает просвечивать грязно-зеленая венозная сеть.

Аноним 25/12/15 Птн 12:00:38 #54 №360800

К концу первой недели развивается трупное вздутие, обусловленное образованием гнилостных газов и скоплением их преимущественно в подкожной клетчатке. Первые проявления трупного вздутия наблюдаются в области лица, губ, молочных желез, мошонки, живота. В дальнейшем оно приобретает тотальный характер.

Аноним 25/12/15 Птн 12:00:56 #55 №360801

На 10-12-й день вся кожа трупа становится грязно-зеленого цвета, надкожица набухает, поверхность кожи становится осклизлой, образуются легко вскрывающиеся гнилостные пузыри.

Аноним 25/12/15 Птн 12:01:19 #56 №360802

Процесс захватывает большинство внутренних органов. Позднее других поражаются предстательная железа, матка, связки и хрящи. Спустя несколько месяцев все внутренние органы приобретают вид однородной грязновато-бурой или грязновато-серой массы с плохо различимой структурой. Примерно через 1-1,5 года мягкие ткани распадаются. Кости могут сохраняться десятилетиями. Оценка времени смерти по степени выраженности гниения должна проводиться с большой осторожностью.

Мумификация, или высыхание, трупа происходит в сухих, теплых, хорошо вентилируемых условиях (в чердачных помещениях, крупнозернистых и песчаных почвах). Масса и объем мумифицированного тела резко уменьшены. Кожные покровы темно-коричневые, плотные, сухие.

Аноним 25/12/15 Птн 12:01:47 #57 №360803

При гистологическом исследовании можно различить общее строение органов и сосудов, структуру соединительной ткани, контуры клеток жировой ткани, поперечную исчерченность скелетной мускулатуры. Полная мумификация трупа взрослого человека происходит в течение 6-12 месяцев, а при особо благоприятных условиях — 2-3 месяцев. Трупы детей мумифицируются в течение нескольких недель, описан случай мумификации в течение нескольких дней трупа взрослого мужчины, лежавшего на решетке вентиляционной трубы, через которую активно прогонялся горячий воздух. Специальная гидратационная обработка мумифицированного тела или его частей в ряде случаев позволяет восстановить первоначальный облик трупа.

Аноним 25/12/15 Птн 14:37:07 #58 №360824

>>360803
Ебал твою мать в анус

Аноним 25/12/15 Птн 17:59:11 #59 №360894

"Труп опознан" — гласил заголовок на второй странице парижской газеты "Л'Интрансижан" от 22 ноября 1889 года. Там же были опубликованы две иллюстрации. На первой из них изображена голова разложившегося до неузнаваемости трупа, на второй — лицо того же человека, сфотографированное при жизни.

Это было лицо простого парижского судебного исполнителя, по имени Гуфе, имевшего бюро на улице Монмартр и ловко совмещавшего свои коммерческие дела с многочисленными любовными похождениями. Однако 22 ноября, в день, когда "Л'Интрансижан" торжественно провозгласила: "Труп опознан", этот малоизвестный человек за несколько недель стал столь популярен, что его имя затмило на некоторое время даже триумфальный успех Парижской всемирной выставки. Чтобы стать таким популярным, ему было достаточно неожиданно исчезнуть вечером 26 июля. Затем последовали разоблачения его прямо-таки беспримерного усердия в постелях дамочек с Елисейских полей. Остальное довершили безуспешные усилия шефа Сюртэ Горона обнаружить пропавшего и поток слухов. Наконец, поиски Гуфе приняли несколько иной оборот, когда в Ла-Тур-де-Миллери под Лионом был найден разложившийся до неузнаваемости труп, и возник вопрос, не пропавший ли это Гуфе? 22 ноября газета "Л'Интрансижан" дала ответ: "Это Гуфе!"

Не только "Л'Интрансижан", но и все другие парижские газеты сообщили о поразительном, почти мистическом способе, при помощи которого доселе малоизвестный широким кругам общественности человек, патолог, профессор кафедры судебной медицины Лионского университета Александр Лакассань сумел раскрыть тайну происхождения жалких останков разложившегося трупа из Миллери. "Пети-журналь" опубликовал мельчайшие подробности обследования трупа. Событию было придано большое политическое звучание. Мартин Дюфюс закончил свою статью такими словами: "Французская нация подарила миру Альфонса Бертильона, пионера криминалистики. Раскрытие тайны Миллери свидетельствует о том, что французская медицина способна проложить для криминалистики новые пути. Успешная идентификация трупа из Миллери — это историческая веха".

Английский патолог Пеппер высказал позднее сомнение, действительно ли имели такое большое значение события, связанные с трупом из Миллери. Пока речь шла о развитии специальной области медицины, получившей название "судебной медицины", он, бесспорно, был прав. Но если иметь в виду атмосферу проникновения сравнительно молодой судебной медицины в сознание общественности и в мир криминалистики, то нельзя оспаривать истину, содержащуюся в словах Дюфюса. В первые годы развития криминалистики не было дел, которые бы так наглядно демонстрировали французской и европейской общественности значение медицины для криминалистики, как это имело место в деле Гуфе.

Вечером 27 июля 1889 года, когда родственник Гуфе, некий Ландри, сообщил в полицейский участок района Бонн-Нувиль об исчезновении судебного исполнителя, дежуривший тогда комиссар Брисан не придал этому событию большого значения. Ландри сообщил, что Гуфе, сорокадевятилетний вдовец, проживает со своими дочерьми и имеет по меньшей мере 20 любовниц и что он, должно быть, "пустился в очередное любовное приключение". Лишь 30 июля, когда Гуфе все еще не появлялся, дело попало в руки Горона и следователя Допфера. Горон посетил бюро Гуфе. На полу перед сейфом он обнаружил 18 обгоревших спичек. Консьержка рассказала, что вечером в день исчезновения Гуфе какой-то мужчина ключом открыл бюро, пробыл там некоторое время, а затем снова прошел мимо нее. Сначала она приняла мужчину за Гуфе, и лишь когда тот уходил, заметила, что это посторонний человек. Горон сделал вывод, что этот человек овладел ключами Гуфе и пытался проникнуть в сейф. Он приказал осмотреть район бульвара Осман и знаменитого кафе "Англэ". Но, несмотря на то, что сотрудники Горона побеседовали с сотнями девушек, след исчезнувшего найти не удалось. Финансовые дела Гуфе были в порядке. О бегстве от какого-нибудь судебного преследования не могло быть и речи. Учитывая жизнелюбие Гуфе, нельзя было предположить самоубийство. Описания внешности Гуфе были разосланы во все полицейские участки Франции. Там указывалось: стройный, рост 1,75, одет элегантно, пышные каштанового цвета волосы и квадратная борода. Кроме того, Горон поручил секретарям просмотреть все газеты для выявления сообщений об обнаружении неопознанных трупов.

До 16 августа Сюртэ не продвинулась ни на шаг. Гуфе словно провалился сквозь землю. Горон уже стал опасаться за свою легендарную славу. Но тут ранним утром 17 августа на своем письменном столе он нашел по одному номеру "Котидьен-Провансаль" и "Лантерн". В обеих газетах была помечена одна заметка. В ней сообщалось, что жители деревни близ Лиона на берегу Роны обнаружили мешок с трупом мужчины. Еще не опознанный труп отправлен в лионский морг. Горон торопил следователя Допфера тотчас телеграфом направить запрос в Лион. Допфер медлил. Ему казалось, что они и так уже проверили достаточно много ложных сведений. Но, наконец, он все же согласился. В ответе следователя Бастида из Лиона чувствовался явный протест провинциала против вмешательства из Парижа. Он писал, что лионская полиция уже сама почти раскрыла это дело и что здесь ни в коем случае не может идти речь о Гуфе. Признаки внешности трупа абсолютно не совпадают с описанием разыскиваемого.

Допфер считал вопрос исчерпанным. Горон — нет. Он телеграфировал в редакцию газеты "Лантерн" и просил местного корреспондента прислать ему подробное описание происшествия. 20 августа Горон получил сообщение о случившемся. В начале августа жители Миллери обратили внимание на отвратительный запах, исходивший из кустов ежевики на берегу Роны. Наконец 13 августа дворник Гофи обнаружил в кустах джутовый мешок. Когда он ножом разрезал мешок, то из него показалась полуразложившаяся черноволосая голова мужчины. Испугавшись, Гофи со всех ног бросился в жандармерию. Через несколько часов из Лиона прибыли сотрудник прокуратуры Берар и врач Поль Бернар. Бернар был одним из тех врачей, которые с некоторых пор, согласно закону, привлекались в качестве судебных медиков каждый раз, когда судьи или прокуроры нуждались в них. Так как было уже темно, а свет факелов был недостаточным для осмотра на месте, мешок с трупом отвезли в Лион. 14 августа доктор Бернар произвел вскрытие трупа. Из его отчета явствовало, что оголенный труп был засунут в мешок головой вперед. Тело было завернуто в клеенку и обвязано шнуром семи с половиной метров длиной. Мужчине было от тридцати пяти до сорока пяти лет, рост 1, 70. Волосы и борода черные. Гортань имела два перелома, поэтому Бернар сделал вывод, что неизвестный был задушен.

Аноним 25/12/15 Птн 17:59:35 #60 №360896

Доктор Бернар закончил обследование, когда из Сэн-Жени-Лаваль, соседней с Миллери деревни, пришло в Лион новое тревожное известие.

Крестьянин, собиравший улиток, обнаружил на берегу Роны какие-то подозрительные куски досок. Жандарм Томас, побывавший на месте обнаружения досок, пришел к выводу, что это части чемодана, и что от них исходит "типичный трупный запах". Он связал эту находку с находкой около Миллери и отправил все в Лион. Там на крышке чемодана были обнаружены два ярлыка французской железной дороги. На них было написано: "Станция отправления: Париж 1231-Париж 27. 7. 188. Экспресс 3. Станция назначения: Лион — Перраш 1".

Последнюю цифру, обозначавшую год, 188, было трудно прочесть. Но комиссар лионской криминальной полиции Ремонданси пришел к заключению, что это цифра 8 и что чемодан, следовательно, отправлен больше года назад. То, что чемодан имеет отношение к трупу, выяснилось 16 августа, когда дворник Гофи на месте, где лежал мешок с трупом, нашел ключ от чемодана.

Все это содержалось в сообщении лионского корреспондента.

Горон интуитивно почувствовал, что напал на след Гуфе. Он знал судебных медиков тех дней и не очень доверял доктору Бернару. В тот же вечер он вырвал у сопротивлявшегося следователя Допфера разрешение послать родственника Гуфе, господина Ландри, в Лион вместе с сотрудником Сюртэ. Ландри предстояло определить, не Гуфе ли это. 21 августа бригадир Судэ и Ландри отправились на юг. Судэ, так же как и Допфер, был убежден в бессмысленности поездки. Прием, оказанный ему следователем Бастидом, еще больше утвердил его в этом мнении. Лишь ради соблюдения формальности он настоял на осмотре трупа. Был поздний вечер. Морг находился на старой барже, которая стояла на якоре напротив отеля "Дьё де Суфло". Летом она распространяла страшную вонь, зимой же на ней было так холодно, что у врачей, вскрывавших трупы, выпадали из рук инструменты.

Сторож, папаша Дёленю, борода и волосы которого свисали до самого пояса, грязное, курящее трубку существо, проводил Судэ и Ландри по деревянному помосту на баржу. В трюме на полу лежали трупы. Папаша Дёленю осветил своим фонариком труп из Миллери. Ландри, зажав нос платком и бросив беглый взгляд на изменившиеся до неузнаваемости останки человека, отрицательно покачал головой и в ужасе бросился к выходу. Судэ убедился, что волосы неизвестного черного цвета, черные, а не каштановые, как у Гуфе. На следующее утро он телеграфировал Горону, что поездка окончилась безуспешно. Больше того, бригадир узнал, что один лионский извозчик сделал неожиданное сообщение, и что следователь Виаль только что допросил его. Извозчик, по имени Лафорж, показал: 6 июля он ожидал у вокзала пассажира. Подошедший к нему мужчина велел погрузить большой, тяжелый чемодан. Кроме него, сели еще двое мужчин и приказали отвезти их в сторону Миллери. Там они сгрузили чемодан и попросили Лафоржа подождать их. Через некоторое время они вернулись без чемодана и снова поехали в Лион, Лафорж по найденным частям опознал чемодан. Когда ему показали альбом с фотографиями лионских преступников, он узнал по ним трех своих пассажиров. Это были фотокарточки Шатэна, Револя и Буванэ. С 9 июля они находились под арестом за разбойное нападение.

Виаль, принявший к расследованию дело Миллери, уполномочил Судэ передать своему шефу, что в Лионе обойдутся без его вмешательства. Дело, мол, уже раскрыто. Труп завтра будет похоронен на кладбище де-ла-Гиётьер. Не имея возможности еще раз вмешаться в расследование лионского дела, Горон форсировал расследование в столице. В сентябре он получил донесение от своего агента, в котором сообщалось: "25 июля Гуфе видели в обществе некоего Мишеля Эйро, выдававшего себя за коммерсанта. Эйро сопровождала его любовница, молодая Габриелла Бомпар. Эйро и Габриелла 27 июля бесследно исчезли из Парижа, с того самого дня, когда поступило сообщение об исчезновении Гуфе". Весь октябрь Горон вел безуспешный розыск обоих.

Тем временем в парижских газетах все чаще стали появляться статьи о деле Гуфе, а критика в них принимала все более острый характер. Привыкший к успеху Горон был вне себя. Но прежде чем капитулировать, к неописуемому удивлению своих сотрудников, в начале ноября он снова вернулся к версии, что неизвестный из Миллери не кто иной, как Гуфе. Следователь Допфер отказывался поддержать его. Но Горон так упорно настаивал, что он согласился узнать, чем кончилось дело Миллери в Лионе. Из донесения Виаля стало известно, что трое арестованных за грабеж категорически отрицают, что имеют какое-либо отношение к чемодану и трупу из Миллери. Извозчик тем временем дал новые показания: что якобы он был очевидцем, как чемодан с трупом бросили в кусты. На этом основании его арестовали и содержали под стражей как соучастника. Виаль считал, что со временем арестованные все расскажут и назовут имя убитого. А вообще-то, писал в заключение Виаль, он ничего не имел бы против помощи из Парижа. К своему сообщению он приложил ярлыки от чемодана.

Когда Допфер передал все это Горону, тот, изучая ярлыки, сразу обратил внимание на дату 27 июля — день, когда поступило заявление об исчезновении Гуфе, и поспешил на Лионский вокзал. Служащий багажного бюро просмотрел регистрационную книгу и установил, что 27 июля 1888 года багаж под номером 1231 не сдавали. Сгорая от нетерпения, Горон потребовал, чтобы проверили номер багажа в регистрационной книге за 1889 год. Эта книга была очень большой, так как из-за Всемирной выставки транспортировка грузов чрезвычайно возросла. Наконец, квитанция была найдена. В ней сообщалось: "27 июля 1889, поезд 3, отправление 11. 45 утра, № 1231. Станция назначения: Лион — Перраш. Одно место, вес 105 кг".

Горон поспешил к Допферу. Нужны еще какие-нибудь объяснения? Чемодан с трупом был отправлен из Парижа 27 июля 1889 года, в день исчезновения Гуфе. Если бы Ландри даже сто раз не опознал в неизвестном из Миллери своего родственника, а судебный врач из Лиона тысячу раз утверждал бы, что убитый не может быть Гуфе, он, Горон, готов дать голову на отсечение, что речь идет только о Гуфе и ни о ком другом.

Следователь встретил это заявление скептически, но неожиданное развитие событий заставило его все же дать согласие на поездку в Лион лично Горона, который прибыл туда 11 ноября в сопровождении инспектора Сюртэ. Горон набросился на следователя Виаля. Зачем, возмущался он, Виаль много месяцев держит под стражей извозчика Лафоржа, если чемодан, в котором тот перевозил труп 6 июля, только 27 июля 1889 года был отправлен из Парижа? Как мог Лафорж отвезти этот чемодан уже 6 июля? Он был лжецом, одним из тех хвастунов, которые часто встречаются при расследовании уголовных дел.

Привезенный из тюрьмы Лафорж признался, что свои показания он выдумал. Из-за какого-то проступка он боялся лишиться лицензий и полагал, что своим рассказом расположит к себе полицию Лиона. Возмущенный Горон потребовал, чтобы труп был немедленно эксгумирован и еще раз обследован. Он, Горон, докажет всем, что в Лионе похоронен Гуфе.

Виаль противился эксгумации, приводя самые разнообразные доводы. Прокурор Берар тоже пытался возражать, но сделать они ничего не могли. 12 ноября 1889 года прокурор был вынужден отдать распоряжение об эксгумации трупа, которая была поручена сорокашестилетнему профессору Александру Лакассаню, заведовавшему недавно организованной кафедрой судебной медицины в Лионском университете.

Аноним 25/12/15 Птн 18:00:35 #61 №360897

2. Немного истории
В тот сыгравший столь важную роль день, 12 ноября 1889 года, судебная медицина, или, как ее называл немецкий профессор Менде, медицинская вспомогательная наука права, оглянулась на сравнительно короткую историю своего развития. Отдельные историки трактовали некоторые места из произведений греко-римского врача Галена, жившего во II веке н. э., как заметки по судебной медицине. В частности, они уделяли большое внимание сообщению Галена об интересном заключении одного врача, который спас какую-то гречанку от осуждения за нарушение супружеской верности. Гречанка родила ребенка, который совершенно не был похож на ее мужа. Врач объяснил это тем, что в спальне женщины висел портрет мужчины и на всем протяжении беременности она, ничего не подозревая, любовалась им. Цитируется также древнеримский врач Антистий, обследовавший труп убитого Юлия Цезаря и давший заключение, что из двадцати трех колотых ран на теле Цезаря лишь одна рана на груди была смертельной.

Подобные утверждения врачей очень ненадежны. Первое достойное внимания свидетельство того, что в медицине появилась специальная отрасль, помогающая правосудию, относится к XIII веку. Пришло оно из Китая. Там в 1248 году появилась объемистая книга под названием "Hsi Juan Lu", которую действительно можно рассматривать как учебник по применению медицинских званий при расследовании преступлений и при судебных разбирательствах. Многие из предлагаемых ею методов расследования были чистой фантазией. Но в книге содержались важные сведения по вопросам обследования трупа, отличительные признаки ранений, нанесенных различными видами оружия, описывались способы, как определить, был ли пострадавший задушен или утоплен. В книге уделялось большое внимание тщательному осмотру места преступления, а лейтмотивом книги могли бы служить следующие слова: "Различие между двумя волосками может решить все"...

Европейское средневековье не породило ничего похожего на этот китайский учебник. Во времена, когда главным средством допроса подозреваемых и преступников были пытки, а медицина воздерживалась от вскрытия трупов, не было причин для ее превращения в помощника правосудия. Лишь в 1507 году в епископстве Бамберга, в Германии, появился уголовный кодекс "Бамбергское судопроизводство", который требовал до вынесения приговора по делам о детоубийстве и телесных повреждениях привлекать для консультации врачей. Образцом уголовного права стал "Уголовный кодекс", или "Применение пыток в судопроизводстве кайзера Карла V и Священной Римской империи". Император Карл V издал этот закон в 1532 году, и он действовал на всей территории его огромной империи. Но о тщательном медицинском осмотре или вскрытии трупа при сомнительной смерти речь здесь не шла. В лучшем случае обследовались раны и устанавливались их приблизительная глубина и направление. Значительную часть деятельности врачей составляла обязанность определить, выдержит ли подсудимый пытки. Прошло еще более полувека, пока появились первые предшественники судебной медицины. К ним относятся: Амбруаз Паре, француз, живший с 1509 по 1590 год и вошедший в историю как пионер хирургии, а также итальянцы Фортунато Фиделис из Палермо и Паоло Цахия из Рима. Они были последователями Андрея Везалия, который уже в первой половине XVI века подготовил почву для их деятельности. Он начал вскрывать трупы и вместо умозрительного давал вполне научное описание внутреннего строения человеческого организма. Паре описал легкие детей, задушенных родителями. Он изучал следы сексуальных преступлений. Фиделис устанавливал признаки, которые помогали определить, случайно ли утонул человек или же его утопили. В произведениях Цахия были затронуты многие вопросы, которые отличали судебную медицину XIX и XX веков. Среди путаницы суеверий, сообщений о "самовоспламенении людей", об "одновременном рождении одной женщиной 365 детей" можно найти обзоры по вопросам: "Раны, причиненные огнестрельным, колющим оружием или раны от удара тупым предметом", "Насильственное удушение или несчастный случай", "Признаки убийства и самоубийства", "О скоропостижной смерти по естественным причинам", "Сексуальные преступления и психические нарушения", "Аборт, детоубийство и вопросы о том, живым или мертвым родился ребенок".

Спустя четыре года после смерти Цахия в 1663 году датчанину Томасу Бортолину пришла в голову мысль, что решение вопроса о том, рожден ли ребенок мертвым или имело место детоубийство, зависит от наличия в его легких воздуха. Воздух в легких он считал доказательством того, что ребенок рожден живым. В 1682 году врач Шрайер из Братиславы впервые опустил в воду легкие якобы мертворожденного ребенка. Если они не тонут, то в них есть воздух, следовательно, ребенок рожден живым. Так возник первый, пока еще сырой, но основанный на опыте и разуме метод судебно-медицинского исследования. В 1640 и 1687 годах два немецких врача, Михаелис и Бон, начали преподавать студентам Лейпцигского университета методику определения насильственной смерти и летаргии. Их последователями были немцы Тайхмайер, Альберти Пленк, Метцгер и французы Фодере, Луи, Лафосс. Фодере в 1796 году опубликовал в Страсбурге фундаментальный труд под названием "Вопросы судебной медицины и общественной гигиены."

Подобную же работу в Вене опубликовал Иоган Петер Франк — "Система совершенной медицинской полиции". Обе работы отражала слияние двух направлений медицины: с одной стороны, усилия медиков дать медицинское направление и толкование событий, которые играют роль при определении преступлений и всякого вода нарушений — от убийства до изнасилования, от телесных повреждений до симуляции болезни. С другой стороны, процесс скопления большого числа людей в городах приводил к эпидемиям и мору и ставил перед медициной новые задачи по контролированию гигиенического состояния городов. В обоих случаях речь шла о государственно-общественных проблемах. На рубеже XVIII и XIX столетий в Германии и Австро-Венгрии возникла единая государственная медицина, занимавшаяся как вопросами судебной медицины, так и вопросами гигиены населения. В городах и селах были созданы медицинские пункты, которые должны были оказывать населению помощь и производить медицинские освидетельствования для судов. Одновременно в нескольких университетах (в Эрлангене, Праге и Вене) был введен курс государственной медицины, который давал врачам государственной администрации основы специальных знании. Французская революция в значительной степени способствовала развитию этой тенденции. Уголовно-процессуальный кодекс Наполеона, всесокрушающее творение 1806 года, положил конец инквизиторским тайным судебным процессам, где для доказательства вины применялись пытки. Во Франции и Европе он подготовил почву для создания новой системы судебного разбирательства, которая вывела деятельность судей и медицинских экспертов из прежней замкнутости и поставила ее под контроль общественности.

Аноним 25/12/15 Птн 18:00:59 #62 №360898

Если бы в ноябре 1889 года; в день, когда Лакассань отправился на лионское кладбище, чтобы эксгумировать труп из Миллери кто-нибудь оглянулся на этот ранний период развития судебной медицины, то ему представилось бы жалкое зрелище. Все, чему к началу века учила государственная медицина, было проникнуто стремлением решать проблемы не путем эксперимента, а посредством теоретических построений. Развитие судебной медицины, так же как системы Бертильона и дактилоскопии, было тесно связано с резкими скачками развития естествознания, с отказом от умозаключений в пользу эксперимента и изучения фактов жизни и смерти. Наилучшим образом эту тенденцию характеризуют слова скончавшегося в 1864 году берлинского врача, преподавателя государственной медицины, Иоганна Людвига Каспера, который в предисловии к своей книге "Настольная книга по судебной медицине", вышедшей в 1857 году, писал: "Пусть не будет упреком то, что судебной медициной в Германии занимались люди, глубокое научное образование и начитанность которых не могли заменить отсутствия наблюдательности". Эпоха Дарвина, Гальтона и Квэтлэ помогла медицине совершить быстрый скачок в своем развитии. Хотя история анатомии, история вскрытия человеческого тела уже насчитывала более 300 лет, лишь теперь она добралась до истинных тонкостей строения организма. Еще на рубеже XVII и XVIII веков итальянец Морганьи начал вскрывать трупы умерших и сравнивать изменения, появившиеся в различных органах вследствие болезни. Он основал патологию, науку об изменениях органов, характерных для определенных болезней. Но своего истинного расцвета патология достигла лишь во второй половине XIX столетия. Правда, уже в XVII веке голландец Левенгук использовал изготовленную им линзу для изучения мышц человека, невидимых невооруженным глазом. Но лишь в XIX веке началась действительно эпоха микроскопии, микроскопической анатомии, открытие клетки как мельчайшей частицы человеческого организма и всех органических структур, эпоха микроскопической гистологии, изучающей частицы тканей человека под микроскопом, при помощи красок делающая невидимое видимым, и, наконец, эпоха микроскопической патологии.

В первой половине XIX века во Франции, Германии и Австро-Венгрии можно было по пальцам пересчитать врачей, которые пытались использовать в государственной медицине достижения естествознания. Это были Кромхольц и Попель в Праге, Фитц и Бернт в Вене, а также основавшие в Берлине и в Париже "новую школу судебной медицины" Иоганн Людвиг Каспер (родившийся в 1796 году в Берлине), Матьё Жозеф Бонавантур Орфила, создатель науки о ядах (родившийся в 1787 году на острове Минорка), и Мари Гийом Альфонс Девержи (родившийся в Париже в 1798 году). Их жизненные пути были так же различны, как и условия, в которых они работали. Большинство представителей медицины считали их выскочками, иждивенцами истинной медицины, поборниками • второстепенной науки, на которую бросало тень преступление. Патологи, которым для исследования никогда не хватало трупов, оспаривали право на вскрытие не только умерших в больницах, но и всех погибших насильственной смертью, от несчастного случая или скоропостижно. Рокитанский, признанный авторитет австрийских патологов, с 1832 по 1875 год был полным хозяином всех трупов, которые науке могла предоставить Вена. А Бернт, преподаватель государственной медицины, и его последователь Длоди должны были довольствоваться тем, что присутствовали на вскрытиях, производимых патологами. В 1830 году была даже сделана попытка запретить им и их ученикам присутствовать на вскрытиях под предлогом, что "среди учеников могут быть подозреваемые в убийстве".

Каспер работал сначала в ужасных моргах столетних берлинских анатомичек. Затем ему пришлось перебраться в один из подвалов Шарите (центральный больничный комплекс Берлина). Отсюда спустя два года под давлением выдающегося патолога Рудольфа Вирхова он вынужден был уйти в подвал на Луизенштрассе. Но несмотря ни на что, он не прекращал своих исследований. И когда в 1835 году появилась работа Девержи "Судебная медицина, теория и практика", в 1850 году — работа Каспера "Судебное вскрытие трупа", а в 1856 году — его же "Практический справочник по судебной медицине", открылся новый мир. Это был ужасный мир. Но заглянуть в него было необходимо. Темы, над которыми работали Каспер и Девержи, не отличались существенно от тем, разработанных их предшественниками в прошлом столетии. Важнейшие лейтмотивы судебной медицины не изменились. Они охватывали учение о различнейших видах насильственной и естественной смерти, а также установление болезненного психического состояния преступников. Но способ, которым Каспер и Девержи освещали эти темы, заключал в себе революцию, корни дальнейшего развития. Их девизом были: "Вскрытие трупа, микроскопический и химический анализ и тщательное изучение".

В полдень 12 ноября 1889 года, когда Горон, Жом и Александр Лакассань ждали на лионском кладбище, пока извлекут гроб № 216, в котором покоились останки трупа из Миллери, со дня смерти Каспера прошло уже 25 лет, со дня смерти Орфилы — 36 лет и со дня смерти Девержи — 10. Но судебная медицина все еще вела борьбу за признание и предоставление ей права на самостоятельность. Государственная медицина ушла в прошлое. Гигиена стала областью медицины. Труды Каспера, Орфилы, Бернта и Девержи не пропали даром. Их ученики и последователи продолжали начатое ими дело и накопили уже большой опыт, о возможностях которого общественность пока еще имела очень смутное представление.

Аноним 25/12/15 Птн 18:01:25 #63 №360899

3. Идентификация трупа Гуфе по костям

В полдень 12 ноября 1889 года на столе для препарирования в лекционном зале Лакассаня на медицинском факультете Лионского университета лежали останки трупа из Миллери.

<вв>Пустым и покинутым выглядел обычно заполненный студентами зал. На последнем ряду сидел инспектор Жом. Лакассаня окружали Горон, прокурор Берар, зять Лакассаня доктор Этьен Ролле, его ассистент доктор Сэн-Сир, а также едва скрывавший волнение доктор Поль Бернар, который первым обследовал труп из Миллери еще в августе.

Александр Лакассань был человеком среднего роста. Из-за своих больших усов этот сорокашестилетний мужчина казался гораздо старше. Он был страстным поборником судебной медицины. В те времена резиновые перчатки были так же мало известны, как и холодильники, поэтому он обычно работал голыми руками. Ему редко удавалось избавиться от трупного запаха, исходившего от его рук. Лакассань был родом из Каор и учился сначала в военной школе в Страсбурге. Затем работал военным врачом в Северной Африке и уже там заинтересовался судебной медициной. Среди солдат и сброда преступников Туниса и Алжира были очень распространены татуировки. Это побудило Лакассаня заняться изучением татуировок с целью использования их для идентификации. Так все началось. Лакассань чувствовал, что судебная медицина открывает окно в новый мир, который в эпоху индустриализации и социальных потрясении со всеми вытекающими отсюда последствиями для медиков и криминалистов должен быть тщательно изучен. В 1878 году появился его "Очерк по судебной медицине", и, когда в 1880 году в Лионском университете была создана кафедра судебной медицины, Лакассань стал первым профессором этой кафедры. Жизнелюбие, личное обаяние, обширные медицинские, биологические и философские познания сделали его за несколько лет серьезным соперником корифеев парижской школы судебной медицины — Орфилы и Девержи.

Лакассань внес существенный вклад в разработку основных вопросов судебной медицины и гигиены. Он работал над методами определения причин смерти. Он знавал еще морги, оборудованные колокольчиками для вызова сторожа, которыми могли воспользоваться принятые за умерших, а на самом деле заснувшие летаргическим сном. Самым распространенным "методом определения смерти" было зеркало или перышко, которые подносили к носу и рту умирающего, чтобы определить, дышит ли он еще. Полной уверенности в диагностике смерти не было. Девержи иногда прибегал к отчаянному средству. Он делал надрез груди в области сердца, просовывал палец и таким образом проверял, бьется ли оно. Лакассань же разработал вопрос о трупных пятнах. Их возникновение он объяснял тем, что после прекращения кровообращения кровь опускается вниз, что ведет к появлению серо-фиолетовых пятен на коже. Криминалистическое значение этого явления трудно переоценить. Этот процесс происходит в течение определенного времени и начинается обычно через полчаса после смерти. В первые десять-двенадцать часов появляющееся пятно может исчезнуть, если на него надавить, потому что кровь уйдет из-под кожи под действием нажима. Лишь позднее кровь проникнет в саму ткань кожи, и удалить ее нажимом уже не удастся. Эта особенность позволяла установить время наступления смерти. В течение нескольких часов после смерти трупные пятна могут переместиться, если изменить положение трупа. Кровь опустится в расположенные внизу части тела. Потом этот процесс прекращается. Если трупные пятна обнаружены на теле и сверху, это свидетельствует о том, что на протяжении определенного времени положение трупа было изменено. Лакассань старался точно определить это время.

Аналогичные явления возникали в связи с окоченением трупа, на которые впервые в 1811 году обратил внимание Пьер Нистэн из Бельгии. Он точно описал процесс окоченения трупа, который до него на протяжении столетий порождал бесконечные домыслы. По системе Нистэна окоченение начиналось с мышц челюстей, распространялось на шею и руки и, наконец, на ноги и стопы, чтобы спустя некоторое время в обратном порядке исчезнуть. Обычно оно исчезало на третий или четвертый день. Окоченение трупа также оказалось важным признаком для определения времени наступления смерти. Лакассань установил, что окоченение начинается не с челюстей, а с сердца. Он изучил также вопрос охлаждения трупа. Уже пионеры судебной медицины пытались изучить, сколько времени занимает процесс охлаждения трупа, потому что при несчастных случаях или убийствах это позволило бы установить время наступления смерти. Так было установлено, что в течение первых четырех часов после смерти температура тела понижается на один градус по Цельсию в час. Но и здесь было много неясного. Все это породило знаменитую фразу Лакассаня: "Нужно уметь сомневаться". Потому что именно загадки и сомнения толкали его на их разрешение.

Когда Лакассань приступил к вскрытию трупа из Миллери, его лицо покрылось красными пятнами от возмущения. Причин для возмущения было более чем достаточно. Известно его изречение: "Плохо проведенное вскрытие трупа нельзя исправить". Лакассань обнаружил грубую работу первоначального вскрытия, проведенного доктором Бернаром. Сколько ненужных повреждений на шее! Какое варварское обращение с черепом и грудной клеткой! Черепная коробка просто разбита. Большие куски черепной коробки вообще отсутствуют. Кости грудной клетки варварски выломаны. Чего не смог уничтожить Бернар, сделало время. Не осталось ничего, что можно было бы использовать для идентификации трупа, разве что кости да волосы. Но даже и на костях остались следы небрежной работы Бернара. Однако возмущение Лакассаня длилось недолго. Страстное желание разгадать тайну личности умершего завладело им полностью. Он приступил к работе.

То, что происходило этим вечером, было лишь началом большой одиннадцатидневной работы. Так как, кроме костей и волос, ничего нужного не осталось, то Лакассань постарался прежде всего освободить скелет от разложившейся массы. Шесть лет отделяли Лакассаня от открытия рентгеновских лучей, ставших впоследствии незаменимыми спутниками судебной медицины при исследовании частей скелета. Лакассаню же приходилось доверять только своим глазам. Но по его заданию доктор Этьен Ролле уже несколько лет занимался проблемой определения роста человека по отдельным сохранившимся от трупа костям. И небезуспешно. В 1889 году, как раз в год идентификации трупа из Миллери, вышла в свет его работа "Об измерении длинных костей конечностей и их взаимосвязи с антропологией, клиникой и судебной медициной". Эта работа положила начало дальнейшим изысканиям многих исследователей, среди которых были американцы Дюпертуа, Хадден, Троттер и Глезер. Изучив пятьдесят трупов мужчин и пятьдесят трупов женщин, Ролле пришел к выводу, что между размером тела и размером отдельных его частей существует довольно точное соотношение. Ключице длиной в 35,2 см соответствует в основном длина тела в 1,8 м. Определение роста было в значительной степени приблизительным, если имелась только одна кость. Но чем больше костей было в распоряжении, тем точнее были результаты. Если, например, имелись обе ключицы, то Ролле измерял их, вычислял среднее арифметическое и использовал его для определения роста. Если же у него еще была кость бедра, большая и малая берцовые кости, то он получал удивительно точные результаты. Он разработал формулы вычисления и таблицы, в которые и позднее не пришлось вносить существенных изменений.

Аноним 25/12/15 Птн 18:02:03 #64 №360900

Доктор Бернар определил рост (длину) трупа из Миллери на глазок. Лакассань же, препарировав кости рук и ног, измерил их специальными приборами. Подсчеты позволили предположить, что рост человека был 1,785 м. Когда результат стал известен Горону, тот было разочаровался, так как по описанию членов семьи Гуфе рост его был 1,75 м. Но настойчивость, с которой Горон шел по следу Гуфе, побудила его уточнить эти данные, и он позвонил в Париж, в военное ведомство. 5 ноября выяснилось, что во время прохождения военной службы рост Гуфе измеряли и он составлял 1,78 м. Навели справки также у портного Гуфе, данные которого полностью совпали с результатами вычислений Лакассаня. Первый мостик был перекинут.

Тем временем Лакассань начал исследования, которые дали еще более важные результаты. Препарируя кости правой ноги, он обратил внимание на то, что те части костей, где прикрепляется мускулатура ноги, имеют странные изменения. От мышц в результате разложения ничего не осталось, что позволило бы судить об их состоянии. Но изменения на костях давали возможность предположить, что мускулатура правой ноги была слабее, чем левой. Это нарушение было ярче выражено на голени, чем на бедре. Лакассань сделал вывод, что это результат болезни. Тщательно сравнивая кости ног, он обнаружил деформацию коленной чашечки правой ноги, что являлось следствием воспалительного процесса в колене. Голеностопный сустав правой ноги носил следы перенесенного в детстве туберкулеза костей. Вес всех костей правой ноги немного отличался от веса костей левой ноги. Кости левой, очевидно здоровой, ноги весили на 39 граммов больше. Имелось много признаков того, что правая нога имеет изменения в результате болезни. Лакассань сообщил Горону, что человек, труп которого он исследовал, в юные годы, видимо, болел туберкулезом голеностопного сустава правой ноги. По всей видимости, он прихрамывал или по крайней мере подтягивал правую ногу. В зрелые годы он страдал водянкой коленного сустава.

По телефону Горон тотчас связался с Парижем и навел справки у дочери Гуфе, у его врача и сапожника. Сведения Лакассаня нашли поразительное подтверждение. Гуфе слегка прихрамывал, но из-за его характера никто никогда не осмеливался даже намекнуть ему об этом. Мускулатура его правой ноги была ослаблена. Отец Гуфе и одна парижанка, некая Луиза Доминик, знавшая Гуфе ребенком, подтвердили, что после падения с горы он годами страдал воспалением голеностопного сустава. В 1885 году Гуфе лечился от водянки коленного сустава. Врач направил его на лечение в Экс-ле-Бэн к доктору Гийо. Гийо подтвердил не только заболевание колена, но и всей правой ноги. Горон понял, что одержал победу.

Лакассань же продолжал дальнейшее исследование трупа. При осмотре костей рта и горла им были обнаружены признаки насильственного удушения. Он также старался более точно, чем это сделал Бернар, определить возраст умершего. В те дни учение об определении возраста по зубам находилось на самом раннем этапе своего развития, как, впрочем, и лечение зубов. Имелись лишь сведения о развитии зубов у молодых людей, что позволяло судить о возрасте до двадцати пяти лет. Установление возраста более пожилых людей представляло большие трудности. Поэтому нужно отметить особую заслугу Лакассаня, что он по стиранию основного вещества зубов (дентина), по эмали и по образованию на корнях цемента, а также по утончению корней смог сделать вывод, что убитый человек был старше, чем указал Бернар. Лакассань определил возраст словами: "Около пятидесяти". Учитывая, что Гуфе было сорок девять лет, это лишний раз убеждало Горона в его правоте.

Но Лакассань дал ему еще одно доказательство. Одной из причин, почему следователи, а также Судэ и Ландри оспаривали идентичность Гуфе и трупа из Миллери, было утверждение Бернара, что это был черноволосый человек. Гуфе же, как утверждали его родственники, парикмахер и все его знакомые, имел каштановые волосы. Лакассань относился к группе судебных медиков, которые пытались помочь криминалистическому расследованию, используя волосы подозреваемого преступника. Он годами проводил многочисленные исследования волос под микроскопом и убедил химика, профессора Лионского университета Югунанга заняться химическим исследованием волос. По указанию Горона из Парижа была доставлена головная щетка Гуфе. Лакассань нашел в ней достаточно волос для сравнения. Он часто наблюдал, как могут измениться в гробу волосы. И все же, прежде чем сравнить волосы Гуфе с волосами с трупа, он тщательно вымыл последние. Этого было достаточно, чтобы волосы стали каштановыми, а не черными. Чтобы убедиться, что ни волосы Гуфе, ни волосы с трупа не окрашивались, он подверг их химическому обследованию. Югунанг пытался найти основные вещества, входящие в красители для волос: медь, ртуть, свинец, висмут и серебро. Все анализы были отрицательными. Следовательно, Лакассань мог быть уверен, что обе пробы имеют натуральный цвет. Тогда он под микроскопом сравнил толщину волос и установил их полную идентичность. 21 ноября с некоторой театральностью, которая ему была не чужда, он заявил Горону и Жому: "Господа, я передаю вам мосье Гуфе".

Аноним 25/12/15 Птн 18:02:27 #65 №360901

4. Розыск убийц Гуфе

Когда Горон на следующий день вернулся в Париж, ему бросились в глаза крупные заголовки газеты "Л'Интрансижан": "Труп опознан!" Газета подробно освещала работу Лакассаня. Так впервые судебно-медицинское исследование стало сенсацией дня. Может быть, слава Лакассаня, отодвинувшая Горона на второй план, раздражала его, но тем сильнее было его желание раскрыть дело об убийстве Гуфе.

К 25 ноября по поручению Горона была изготовлена копия чемодана, в котором был обнаружен труп Гуфе. На следующий день чемодан выставили для обозрения в морге Парижа. Горону необходимо было установить, где был изготовлен этот чемодан и где он мог быть продан. За три дня чемодан осмотрели двадцать пять тысяч человек, как будто речь шла о гробнице какой-нибудь знаменитости. 26 ноября сундучник с улицы Басфуа заявил, что чемодан изготовлен и куплен за границей. Это английский чемодан. Горон прислушался к его мнению, тем более что он получил в это время из Лондона от проживающего там француза Шевона письмо. Шевон писал, что 24 июня 1889 года к нему в гостиницу по рекомендации живущей в Лондоне француженки, мадам Веспрэ, приехал из Парижа господин Мишель и снял для себя и своей дочери комнату. Спустя четыре дня Мишель приобрел в фирме "Цванцигер" на Истон-роуд чемодан, точно такой же, какой выставлен в парижском морге. В середине июля Мишель и его дочь уехали, взяв с собой чемодан. В тот же день Горон велел сфотографировать чемодан и послал в Лондон инспектора Сюртэ Юльера. Продавец фирмы "Цванцигер" опознал чемодан. Не может быть сомнения, он продал его 11 июня приблизительно пятидесятилетнему коротконогому французу, которого сопровождала молодая дама. Да, он хорошо помнит: у покупателя были удивительно большие руки и грубое, бородатое лицо. Горон решил поехать в Лондон, захватив остатки чемодана. 19 декабря он прибыл в английскую столицу. В знаменитом полицейском суде на Боу-стрит чемодан показали продавцу фирмы "Цванцигер" Лаутенбаху и обоим французам, мосье Шевону и мадам Веспрэ. Все утверждали, что это чемодан Мишеля. Теперь Горон заинтересовался мадам Веспрэ. Знала ли она Мишеля раньше? Откуда она его знала? Что она о нем знала? Почему в Лондоне он обратился именно к ней?

По всей видимости, мадам Веспрэ имела основания бояться полиции. Во всяком случае, она рассказала все, что знала о Мишеле и его дочери. Девушка? Девушку она плохо знала. Но наверняка она не дочь Мишеля, а его подружка. Ее имя — Габриелла Бомпар. А Мишель? Его она знала несколько лучше. 14 лет назад в Париже она была его любовницей. Его имя? Его настоящее имя? Француженка колебалась. Но потом она назвала его. Мишель Эйро! В этот момент, как потом сказал Горон, у него "открылись глаза на дело Гуфе". Он вспомнил пару из среды знакомых Гуфе, которая покинула Париж в день исчезновения судебного исполнителя. Это были Мишель Эйро и Габриелла Бомпар.

22 декабря Горон уже был снова в Париже, полный решимости найти убийцу. Еще до рождественских праздников он получил от своего агента подробные данные об Эйро. Эйро был авантюристом и жуликом первой руки. Несмотря на свои 56 лет, уродливые черты лица и прикрытую париком лысину, до своего исчезновения он пользовался большим успехом у женщин. История его жизни? Он родом из Сент-Этьена, но с детских лет жил со своими родителями в Испании, поэтому свободно говорил по-испански. Изучал красильное дело, но, убежав от мастера, отправился в Мексику с французским экспедиционным корпусом и дезертировал. После амнистии 1869 года отважился вернуться во Францию, женился на зажиточной женщине, растранжирил ее деньги, бросил жену, детей и уехал в Южную Америку. В 1882 году вновь появился во Франции, приобрел винный завод, но вскоре обанкротился. Потом он стал совладельцем одной фирмы, которая в июле 1889 года также была на грани банкротства. С лета 1888 года Габриелла Бомпар была его любовницей, уличная девка, дочь ремесленника из Мили, убежавшая из дому и утверждавшая, что еще ребенком была изнасилована.

Горон уже представлял себе картину преступления. Эйро, видимо, был знаком с Гуфе, так как последний в качестве судебного исполнителя мог принимать участие в ликвидации, обанкротившегося винного завода. Наверняка Эйро было известно и то, что дела Гуфе процветают, и то, что он неравнодушен к молоденьким женщинам. Возможно, своей любовнице Габриелле он поручил роль приманки? Снял меблированную квартиру и велел Габриелле заманить туда Гуфе? Убил Гуфе в надежде завладеть ключами от сейфа? Запаковал труп в чемодан тут же или пришел к этой идее после неудачи с сейфом? Когда он решил отправить чемодан в Лион и выбросить его на берегу Роны? Вопросы за вопросами! Но Горон был уверен, что ответы на них он найдет. На Габриеллу Бомпар и Эйро был объявлен розыск по их фотографиям. Уже в начале января 1890 года у Горона в руках было все, что касалось Эйро. Инспектор Гарэ посетил бывшую жену Эйро, Лауру Буржуа, и нашел у нее несколько фотокарточек мужа. Горон послал письма во все французские посольства, представительства и консульства по эту и ту сторону Атлантического океана, вложив в письма фото и описание Эйро, а также просьбу о содействии в его розыске, обращенную к полиции стран Европы, Северной и Южной Америки. Французские, а вскоре английские и американские газеты опубликовали новые сообщения о захватывающем розыске Эйро.

Утром 16 января на стол Горона положили письмо, отправленное из Нью-Йорка 8 января. Прочитав имя отправителя, Горон вначале не поверил своим глазам. Он сравнил почерк письма с почерком на бумагах Эйро, которые были найдены в его квартире, и убедился, что письмо написано им. Эйро в письме на двадцати страницах возмущенно писал о том, что его во всем мире обвиняют в убийстве. Он бежал из Парижа из-за финансовых неурядиц, Габриелла Бомпар разорила его. Что же касается Гуфе, то он, Эйро, всегда был его другом. Если кто и мог убить Гуфе, то это Габриелла Бомпар. "Она могла, — так писал Эйро, — заставить одного из своих многочисленных любовников сделать это!" Горон еще раздумывал и пытался найти мотивы, побудившие Эйро написать такое предательское письмо, как вдруг 18 и 20 января из Нью-Йорка прибыли от Эйро еще два послания. Однако самый большой сюрприз его ожидал 22 января, когда ему доложили: "Вас в приемной дожидается посетительница. Ее имя Габриелла Бомпар".

Аноним 25/12/15 Птн 18:02:53 #66 №360902

Разыскиваемая предстала перед ним такой, какой ее и описывали: маленькая, нежная, элегантная. И только лицо двадцатилетней женщины носило следы бурной жизни. "Чувственностью и испорченностью проникнуто все это существо", — так характеризовал ее Горон. Габриелла Бомпар пришла в сопровождении американца, "ярко выраженного представителя светских кругов", который назвался Джорджем Геранджером и тотчас стал рассказывать. Горон узнал, что во время деловой поездки в Ванкувер Геранджер познакомился с французским коммерсантом, по имени Ванаэр, которого сопровождала его дочь Берта. Страстно влюбившись в Берту, Геранджер стал ее любовником. Вместе с Ванаэром он основал фирму и с восторгом согласился сопровождать его дочь в Париж. В пути Геранджер узнал, что Ванаэр не кто иной, как разыскиваемый Эйро, и что последний использовал его поездку для того, чтобы ликвидировать их фирму и скрыться с деньгами. Конечно, он также узнал, что Берта — это Габриелла Бомпар. Но он любит ее и верит, что она лишь жертва Эйро. Эйро — жулик и убийца. Это Эйро убил Гуфе, а ее использовал как приманку для судебного исполнителя. На улице Тронсон-Дюкудрэй в Париже он снял для нее маленькую квартирку. Туда 26 июля она пригласила Гуфе на любовное свидание. А почему бы и нет? Гуфе был не первым, кому она отдавалась по приказу Эйро ради денег, когда у него не было больше ни цента. Так почему бы не Гуфе? Но в назначенный для свидания день Эйро сообщил ей, что Гуфе занят и свидание не состоится. Когда она поздно вечером вернулась домой, то вместо Эйро застала там какого-то рыжего мужчину, который надел свой пиджак и молча исчез. Лондонский чемодан стоял в углу спальни. На следующий день Эйро предложил ей съездить на юг. Чемодан отвезли на вокзал. В Лионе Эйро взял напрокат экипаж, которым он правил сам, и они поехали в сторону Миллери. Там снова появился рыжий и взял чемодан. Эйро говорил о крупных сделках и отправился с ней в Америку. Американец был уверен в невиновности Габриеллы Бомпар. Сейчас же по прибытии в Париж он уговорил ее явиться в полицию и положить конец ложным подозрениям. Габриелла Бомпар кивала головой, подтверждая каждое его слово. "Очевидно, — докладывал Горон, — она уверена, что я такой же легковерный, как и ее любовник".

Однако Горон иначе представлял себе случившееся. По его мнению, в Америке Габриелла Бомпар поняла, что настало время расстаться с Эйро и спасать свою шкуру. Она использовала американца, чтобы ее "признание" имело более правдоподобный вид. Эйро же тем временем написал свои письма, чтобы предупредить это "признание". На глазах растерявшегося американца Габриелла Бомпар была арестована и водворена в следственную тюрьму, которую в шутку называли "знаменитая харчевня Горона". Там Горон морил ее голодом, допрашивал день и ночь и подсаживал в ее камеру своих шпионов. Он повел ее на улицу Тронсон-Дюкудрэй, и хозяйка дома ее сразу же узнала. Она помнила день 26 июля и утверждала, что Габриелла в тот день возвратилась домой рано. Она вспомнила и о большом чемодане, и о мужчине, похожем на Гуфе, которому открывала дверь. Горон также узнал, что 25 июля Габриелла посетила соседнего кузнеца и поручила ему обить чемодан прочными железными полосками. К началу февраля Горон постепенно добился от нее правдивых показаний. Конечно, призналась она, Эйро хотел ограбить Гуфе, и она об этом знала. Но, несмотря на это, она была лишь орудием в его руках.

Кровать в ее квартире граничила с альковом, который находился за занавеской. Эйро ввинтил в потолок алькова металлическое кольцо и пропустил через него веревку с крюком на конце. 26 июля, когда она принимала Гуфе, Эйро спрятался в алькове за занавеской. Одетая только в пеньюар, подпоясанный шелковым шнуром, она легла на кровать к трепетавшему от страсти Гуфе. Заигрывая, она развязала шнур и обвила им шею Гуфе. В этот момент Эйро закрепил концы шнура на веревке и потянул за нее. Гуфе стал вырываться и кричать. Тогда Эйро задушил его руками. Так и предполагал Лакассань. Затем Эйро завернул труп в клеенку, перевязал и засунул в чемодан. Не в состоянии якобы от потрясения двинуться с места, Габриелла несколько часов провела в комнате рядом с трупом, пока Эйро обшаривал сейф Гуфе. Возвратился он злой из-за неудачи, избил ее и сразу же после этого, "потеряв стыд, в нескольких метрах от убитого" овладел ею. Затем они отвезли чемодан на вокзал и поехали в Лион, в Миллери. Оставили труп на берегу реки, а потом бросили и разломанный чемодан. Вот и вся история. Горон несколько раз ездил с Габриеллой на улицу Тронсон-Дюкудрэй, где действительно обнаружил в балке потолка железное кольцо и части веревки, которой пользовался Эйро.

Со времени ареста Габриеллы Бомпар весь Париж находился в лихорадочном состоянии. Дом на улице Тронсон-Дюкудрэй, где произошло убийство, посещали целыми семьями. Когда следователь Допфер 7 февраля послал арестованную под охраной двух инспекторов в Лион для осмотра местности, лишь кавалерия сдержала натиск желавших взглянуть на преступницу. Были даже люди, которые под влиянием извращенного восхищения убийцей бросали ей цветы. К 10 февраля Горон больше не сомневался, что вся история с убийством Гуфе ему известна. Разве что одна деталь. Он был убежден, что Габриелла Бомпар была активным участником убийства, а не играла роль жертвы, принужденной к соучастию.

Снова Горон разослал во все французские посольства запросы о розыске Эйро по ту сторону Атлантического океана. Запросы еще были в пути, когда Эйро снова дал о себе знать. Признания Габриеллы Бомпар вынудили его послать в "Л'Интрансижан" свое объяснение случившегося. "Л'Интрансижан" опубликовала эти материалы. Написанные отвратительным французским языком, продиктованные чувством мести, сообщения Эйро перекладывали всю вину на Габриеллу Бомпар и ее таинственного любовника. В дни, когда "Л'Интрансижан" публиковала последние части послания Эйро, он был замечен одним французом в Гаване. 20 мая полиция Кубы арестовала его, когда он выходил из публичного дома. 24 мая Судэ и Гайар уже плыли на пароходе "Ла Бургонь" в Гавану, чтобы доставить Эйро в Париж. Когда 30 июня пароход "Лафайет", на котором инспектора привезли арестованного, причалил к берегам Франции, его встречала огромная толпа зевак. Один из них принес с собой попугая, который беспрерывно выкрикивал имя Эйро. Журналисты висели на ступеньках поезда, доставлявшего Эйро в Париж. В тот же день дошлые пройдохи сняли дом на улице Тронсон-Дюкудрэй, чтобы заработать деньги на демонстрации комнаты, где произошло убийство. Все вместе взятое было проявлением жажды сенсаций, самых низменных инстинктов.

16 декабря 1890 года наконец начался последний акт этой трагедии — процесс над Эйро и Бомпар. Положение Эйро с первой же минуты было безнадежным. Габриелла же разыгрывала роль "невинно пострадавшей". Ее защитник, адвокат Генри Роберт, использовал заявление обвиняемой, что, еще будучи ребенком, она была изнасилована под гипнозом, и представлял ее жертвой гипноза и на этот раз. Это вызвало спор, решение которого возложили на специальную область медицины — невропатологию. Был поставлен вопрос: можно ли загипнотизировать человека, чтобы он совершил убийство? Невропатологи и гипнотизеры, приглашенные в суд, внесли еще один мистический элемент в заключительный акт этой драмы. 20 декабря спектакль кончился. Пробило девять часов вечера, когда председатель суда провозгласил приговор: "Смертная казнь для Эйро, 20 лет принудительных работ для Габриеллы Бомпар". Спустя десять недель, 2 февраля 1891 года, Эйро был казнен. А в это время торговцы продавали на бульварах маленькие чемоданчики, в которых лежал оловянный труп. На каждом было написано: "Афера Гуфе".

Аноним 25/12/15 Птн 20:20:45 #67 №360930

Дело Криппена. Лондон, 1910 год
Дело Харви Криппена, убившего в Лондоне в ночь на 1 февраля 1910 года свою жену Кору, имело все предпосылки стать классическим примером в истории криминалистики. Романтически-приключенческий побег убийцы с любовницей, переодетой мальчиком, вызвал не меньший интерес, чем тот факт, что Криппен был арестован на борту парохода "Монтроз" благодаря новому открытию — беспроволочному телеграфу. Однако за этим приключенческим фасадом скрывалось то, из-за чего дело Криппена оказало большое влияние на развитие судебной медицины в Англии.

Дело Криппена началось 30 июня 1910 года, когда в Скотланд-ярд обратился господин по фамилии Нейш и попросил выяснить судьбу его приятельницы, артистки, которая бесследно исчезла 1 февраля. Ее сценическими именами были Кора Тарнер или Бель Эрмо, а настоящее имя — Кора Криппен. Она была супругой американского врача Криппена, представителя американской фирмы патентованных медикаментов "Муньон ремдиз" и зубоврачебной фирмы "Тус спэшиалистс", проживавшего в Лондоне с 1900 года.

Нейш поведал шеф-инспектору Вальтеру Дью следующую историю: Криппен занимает небольшой дом в северном районе Лондона на Хиллдроп Крезент, 39. Здесь 31 января он и Кора принимали друзей артистов, известных под именем Мартинелли. Мартинелли ушли в 1.30 ночи. С тех пор Кору Криппен больше не видели. Нейш описал ее как жизнерадостную, здоровую женщину лет тридцати пяти. 3 февраля союз "Мюзик-холл лэйдиз гилд", членом которого была Кора Криппен, получил два подписанных ею письма. В них Кора Криппен сообщала, что из-за болезни одного из ее близких родственников она вынуждена уехать в Калифорнию. Письмо было написано чужой рукой. Мартинелли и другие друзья Коры обратились к Криппену за разъяснением, но вместо разъяснений он вдруг появился на балу со своей секретаршей Этель Леневё. Все обратили внимание, что на молодой особе были драгоценности и меха Коры Криппен, и что 12 марта она переехала в дом Криппена. А через десять дней Криппен сообщил друзьям, что жена его умерла в Лос-Анджелесе от воспаления легких.

Шеф-инспектор Дью 8 июля отправился на Хиллдроп Крезент. Дома была только Этель Леневё, симпатичная женщина лет двадцати. Криппен работал на Оксфорд-стрит. Там Дью и застал его. Перед ним был небольшого роста человек, лет пятидесяти, с пышными усами, с глазами навыкате, в очках с золотой оправой. Совершенно спокойно он заявил инспектору: "Я думаю, лучше сказать всю правду. История, которую я рассказывал о смерти моей жены, — ложь. Насколько мне известно, она жива". Правдой же было, как рассказал он дальше, то, что жена покинула его с более богатым человеком. Историю с ее смертью он выдумал, чтобы не выступать в роли покинутого мужа.

Криппен охотно рассказывал о своей жизни. Подробности Дью узнал от его знакомых. Криппен родом из Мичигана, получил диплом в Нью-Йорке, работал врачом в Детройте, Сантьяго, Филадельфии. В 1892 году он женился на красотке, которая называла себя Кора Тарнер или Бель Эрмо, а на самом деле была Кунигундой Макамотски. У Коры был небольшой голос, но зато большая страсть к театру. Влюбленный в нее Криппен оплачивал многочисленные уроки пения и переехал в Лондон, потому что Кора надеялась в британской столице сделать карьеру скорее, чем в Нью-Йорке. Но и в Лондоне Кора не пошла дальше нескольких выступлений в дешевом мюзик-холле. Неуравновешенная по натуре, она срывала злость на Криппене, имела круг сомнительных поклонников, заставляя Криппена вести хозяйство и обслуживать ее гостей. Криппен терпел и не возмущался. Последнее время Кора одаривала своим вниманием американца Миллера.

Такова предыстория. Криппен пригласил инспектора Дью в свой дом на Хиллдроп Крезент, 39 и предложил свою помощь в розыске жены. Рассказ Криппена удовлетворил Дью. Он составил протокол и на этом думал закрыть дело. При составлении протокола ему понадобилось уточнить некоторые обстоятельства. Когда же он 11 июля пришел на Оксфорд-стрит, чтобы поговорить с Криппеном, ему сообщили, что Криппен 9 июля неожиданно покинул Лондон. Дью тотчас проверил дом на Хиллдроп Крезент и застал его брошенным. С Криппеном исчезла также Этель Леневё. Лишь теперь у Дью зародилось подозрение, и он подверг дом тщательному обыску. 13 июля в подвале Дью обнаружил место, где кирпичный пол, казалось, вскрывался. Подняв кирпичи, он увидел кровавое месиво. Это были части тела, в которых нельзя было различить ни головы, ни рук, ни ног, но остались клочки от одежды и среди них — дамская ночная рубашка, На другой день в дом на Хиллдроп Крезент прибыл Август Джозеф Пэппер, хирург и патолог, чтобы обследовать находку.

Британская судебная медицина того времени во многом отличалась от европейской. Колыбелью британской судебной медицины была Шотландия. Там в конце XVIII столетия, по примеру австрийцев, Андрю Дункан-старший, профессор медицины при Эдинбургском университете, начал читать лекции по полицейской медицине. В 1807 году сын Дункана королевским декретом был назначен на пост профессора судебной медицины. Предмет был для Шотландии так нов, что депутаты парламента и городской совет Эдинбурга считали создание кафедры экстравагантной выходкой правительства. Оно, по их мнению, "хотело показать этим, что может позволить себе все, что угодно". Дункан открыл путь, по которому пошли Кристисон, Трейл, Генри Литтлджон и его сын Харвей Литтлджон. Медицинские школы Англии значительно позже уделили некоторое внимание вопросам судебной медицины. Медицинская школа госпиталя Гайя в Лондоне, с которым связаны такие имена, как Руан и Джон Гордон Смиты, несколько опередила другие школы Англии, назначив в 1844 году преподавателем судебной медицины двадцатипятилетнего хирурга Альфреда Свайна Тейлора. Тейлор изучал свой предмет во Франции. Его двухтомник "Теория и практика судебной медицины" был первым значительным трудом такого рода. Благодаря ему в Англии получили представление о европейской системе судебной медицины. Но в то же время именно Тейлор в 1859 году из-за своей ошибки в процессе об отравлении доктором Сметхарстом способствовал росту недоверия английской общественности к юстиции, полиции, а также к новой науке. Это недоверие чувствовалось и в начале XX века. Оно было причиной того, что почти ни один патолог не хотел заниматься проблемами судебной медицины. Решающей же причиной была веками формировавшаяся и укоренившаяся в Великобритании, за исключением Шотландии, система расследования скоропостижных и загадочных случаев смерти.

Аноним 25/12/15 Птн 20:21:07 #68 №360931

Если в Европе расследование подобных случаев осуществлялось полицией, государственными врачами, судебными медиками, то в Англии, согласно древней традиции, главную роль в этом деле играл коронер. Коронер — это свободно избранный человек, который проводит общественное расследование (так называемый инквест) подозрительных случаев смерти и случаев скоропостижной смерти в своем районе вместе с судом присяжных, притом присяжных должно быть не меньше семи и не больше одиннадцати. В давние времена коронер назначался английской короной. Его обязанностью было заботиться о том, чтобы имущество осужденных и самоубийц поступало в распоряжение короля. С течением времени роль коронера изменилась, он превратился в контрольный орган расследования насильственной и скоропостижной смерти. Закон не требовал от него каких-либо специальных знаний, а только одной честности. Коронеры и присяжные суды с незапамятных времен выносили решения о причине смерти без каких-либо медицинских знаний, исключительно на основании результатов осмотра трупа и опроса свидетелей. Там, где коронер считал нужным посоветоваться с врачом, он обращался к первому попавшемуся практикующему врачу. Европейское развитие судебной медицины прошло мимо системы коронеров. Эта система была еще и потому несовершенной, что до 1873 года в Англии вообще не существовало регистрации смертных случаев. Закон о регистрации смерти и рождения появился лишь в 1874 году. Но этого было недостаточно. Несовершенство системы коронеров критиковалось еще во второй половине XIX века. Однако и на рубеже столетий десятки тысяч смертных случаев из-за формальной регистрации и медицинской беспомощности коронера вообще не расследовались или получали ложное освещение. Проверкой в 1899 году установлено, что среди незарегистрированных смертных случаев было 127, свидетельствующих о преступлении. Специальные контрольные комиссии 1893 и 1910 годов констатировали, что "существующий порядок освидетельствования умерших создает условия для сокрытия преступлении". Но по сравнению с европейской английская система коронеров имела одно определенное преимущество. Сообщения о скоропостижных и неожиданных случаях смерти и их расследование не попадали непосредственно в руки полиции и поэтому не приобретали печати преступления. Однако чем больше в Европе развивалась судебная медицина, тем яснее становилось, что коронеру в Англии необходимы медицинские знания, знания патологии или же ему должно быть предписано законом привлекать патологов для расследования сомнительных случаев смерти. Критики понимали, что и это еще не гарантировало раскрытия случаев насильственной смерти. Имевшиеся в распоряжении коронеров патологи привыкли устанавливать естественные причины смерти. Специальная же область судебной медицины, знание признаков насильственной смерти были для них грамотой за семью печатями. Кроме всего прочего, существовавшее представление, что любое вскрытие трупа — это "бесконтрольная оргия убийства", препятствовало какой-либо реформе, а ужасное состояние многочисленных британских моргов способствовало возникновению предрассудков. Уже наступило XX столетие, а привлечение патологов к установлению причин смерти стало правилом лишь для небольшого числа лондонских коронеров. Они поняли, что это необходимо не только в случаях убийства, но и во всевозрастающем количестве случаев, когда решение проблем страхования и социального обеспечения зависело от установления причин смерти. В 1903 году городской совет Лондона потребовал, чтобы большие больницы столицы всегда имели дежурного патолога, который в любое время был бы в распоряжении коронера для проведения вскрытия. Но большинство этих патологов все же очень поверхностно знали судебную медицину.

И лишь маленькая группа в три человека составляла исключение. Это были ведущие врачи госпиталя святой Марии в Паддингтоне, районе Лондона, изучавшие сначала патологию, затем судебную патологию и анализ ядов. Их имена: доктор А. Лафф, доктор В. Уилсокс и доктор А. Д. Пэппер.

За возможность применить свои знания они должны благодарить отнюдь не коронеров, а Скотланд-ярд, На протяжении долгого времени коронеры, узнав о преступлении, возлагали на суды розыски преступников. Одновременно мировые судьи вели расследования против подозреваемых, которых обвиняли чиф-тейкеры, боу-стрит-раннеры, а позднее полицейские. Очень часто коронеры и мировые судьи работали параллельно, мешая друг другу, а судебная медицина отнюдь не стала еще неотъемлемой частью их работы. В последней четверти XIX столетия Скотланд-ярд и его высшая инстанция — государственный секретариат внутренних дел (что соответствует министерству внутренних дел), а также юристы все чаще и чаще убеждались, что в сложных, расследуемых Скотланд-ярдом делах нельзя собрать доказательств, не предпринимая судебно-медицинского исследования. Однако никому не приходило в голову открыть при университетах факультеты судебной медицины, как это было в Европе. Просто министерство внутренних дел стало подыскивать патологов и химиков, способных проводить соответствующие исследования, когда этого требовал какой-нибудь особый уголовный случаи. Их стали называть патологами-аналитиками министерства внутренних дел. Среди этих-то патологов и химиков благодаря успешному раскрытию нескольких убийств и обратили на себя внимание общественности Лафф, Уилсокс и, прежде всего, Пэппер.

Именно Пэпперу удалось в 1901 году в деле об убийстве на ферме Моат в Эссексе не только идентифицировать жертву, Камилию Холленд, пролежавшую три года в канаве, но и по имевшимся следам насилия на ее теле доказать, что Камилия не покончила жизнь самоубийством, как утверждал преступник, а была убита. Сенсацией для общественности стали также два других крупных дела: дело Дрюса и Деверойкса. Чистая, тщательная работа Пэппера впервые пробила брешь в стене традиционного недоверия к патологам и, в особенности, к судебной патологии. В 1908 году Пэппер покинул пост первого патолога госпиталя святой Марии и передал его своему тридцатитрехлетнему ученику Бернарду Спилсбери, но остался по-прежнему патологом министерства внутренних дел.

Так приблизительно обстояли дела с судебной медициной в Англии к утру 14 июля 1910 года, когда Пэппер появился в подвале дома Криппена на улице Хиллдроп Крезент, чтобы взглянуть на обнаруженные здесь останки человека. Он сразу же понял, что это сделал человек, хорошо знакомый с анатомией. Убийца не только отделил голову и конечности, но и удалил из тела своей жертвы все кости, уничтожив или спрятав их в другом месте, а это исключало возможность произвести идентификацию по скелету. Все части тела, по которые можно было бы установить пол жертвы, были удалены, исчезла часть мышц и кожного покрова. Пэппер велел аккуратно извлечь из ямы останки и доставить их в морг Ислингтона. 15 июля он предпринял тщательное, длившееся много часов обследование. Среди останков трупа он обнаружил куски ночной рубашки, на воротнике которой сохранилась этикетка фирмы: "Рубашки братьев Джонс Холоувей". Эта при известных условиях разоблачающая находка вселила в Пэппера надежду, что убийца, несмотря на всю свою предусмотрительность, мог допустить и другие промахи. По состоянию частей тела можно было предположить, что они пролежали под полом подвала не больше восьми недель. Обнаруженные внутренние органы (сердце, легкие, пищевод, желудок, печень, почки и поджелудочная железа) свидетельствовали об отсутствии органических заболеваний. Пэппер передал части этих органов Уилсоксу для определения, не содержат ли они яда. Дальше дело пока не шло. Судя по длине найденных волос и рубашке можно было предположить, что это труп женщины. Но подобные выводы не могли быть доказательством.

Аноним 25/12/15 Птн 20:21:29 #69 №360932

Тем временем утром 15 июля руководство дальнейшим расследованием взял на себя Ричард Муир, с которым мы познакомились, рассматривая историю дактилоскопии.

Жесткий и непреклонный Муир с нетерпением ждал результатов. Он отлично понимал, что это преступление никогда не станет делом Криппена, если ему не удастся доказать, что найденные в подвале останки принадлежат Коре Криппен.

Приятельницы Коры опознали ночную рубашку как принадлежавшую Коре Криппен. Но это едва ли было достаточным доказательством. Вечером 15 июля Пэппер все еще не мог ничем помочь Муиру. Лишь в результате дальнейшей кропотливой работы ему удалось обнаружить кусок кожи размером 14 на 18 см, край которого был покрыт волосами, внешне похожими на лобковые. Это могла быть кожа с нижней части живота. Пэппера особенно заинтересовало странное изменение на поверхности кожи. Оно могло возникнуть от складки, образовавшейся на коже после смерти, но часть этого изменения напомнила Пэпперу, работавшему много лет хирургом, шрам. Муир тотчас опросил друзей Коры и выяснил, что ей делали в Нью-Йорке операцию, в ходе которой удалили матку. Приблизительно к этому времени Скотланд-ярд опубликовал точное описание внешности Криппена и Этель Леневё и объявил их розыск. Публикация Скотланд-ярда была доставлена на все отплывающие корабли. В частности, она попала в руки капитана британского пассажирского парохода "Монтроз" Кэндла, который 20 июля в Антверпене взял на борт мистера Джона Фило Робинзона с сыном Джоном. На второй день плавания капитану Кэндлу бросилось в глаза, что у сына Робинзона женские манеры. Больше того, со временем он сделал вывод, что взаимоотношения между ними больше напоминают отношения влюбленной пары, чем отца с сыном. Свое подозрение он передал телеграфом судовладельцу в Англию. 23 июля шеф-инспектор Дью и сержант Митчел сели на быстроходный пароход "Лаурентик" и 31 июля нагнали "Монтроз" в Квебеке, где арестовали Робинзонов, оказавшихся Криппеном и Этель Леневё. 10 августа они прибыли в Лондон с обоими арестованными. К этому времени Пэппер нащупал "патологический след", который в конце концов привел его к идентификации трупа.

Три недели Пэппер исследовал кусочек кожи, на который он обратил внимание раньше. Не был ли это кусочек кожи с низа живота? Соответствует ли этот шрам шрамам, оставляемым такими операциями, какую перенесла Кора? Ответить на эти вопросы было очень сложно, и Пэппер призвал на помощь своего бывшего ученика Спилсбери. С 1889 года по совету Пэппера Спилсбери посвятил себя изучению микроскопии тканей и, прежде всего, образования шрамов. Шрамы как средство идентификации и доказательства давнишних повреждений интересовали еще Девержи. Он, например, предлагал подвергнуть трению или ударам участки кожи, на которых не просматривались предполагаемые шрамы, при этом на покрасневшей коже шрамы выступали белыми полосками. Девержи изучал также вопрос, как различить шрамы, вызванные болезнью, от шрамов, образовавшихся при телесных повреждениях. Но основательное изучение этих вопросов стало возможно только со времени появления усовершенствованных гистологических методов. Однако эта область исследований находилась еще в пеленках, когда Пэппер и Спилсбери изучали клочок кожи из подвала дома Криппена. В результате длительного препарирования, микроскопирования и сравнения с нормальной кожей живота Спилсбери удалось доказать, что этот кусочек кожи покрывал именно нижнюю часть живота. Тем самым проблема шрама приобрела особое значение. На первый взгляд, шрам представлял собой подковообразное изменение. Но изучение его под микроскопом показало, что оба "крыла" подковы не одинакового происхождения. Одно из них было складкой кожи, образовавшейся в подвале. Кожа имела здесь нормальную структуру. Были видны корни волос и, прежде всего, сальные железы, чего нельзя встретить в послеоперационных шрамах. Резко отличалось от этого другое десятисантиметровое "крыло" подковообразного изменения. Оно состояло из бледно-окрашенной узкой полоски, которая книзу несколько расширялась. Подобное расширение — частое явление в послеоперационных шрамах. Оно образуется под давлением внутренностей. Наличие операционного шрама доказывало все же следующее: каждый разрез поперек шрама выявлял под микроскопом справа и слева нормальные сальные железы и корни волос, которые совершенно отсутствовали на линии самого шрама. Это типичный признак хирургического разреза кожи и последующего образования шрама, в котором никогда не появляются ни волосы, ни железы. Пэппер знал, что часто при образовании шрама места уколов от наложения шва на рану со временем совершенно исчезают или оставляют совсем незаметные следы. И действительно, только под микроскопом Спилсбери обнаружил их. 15 сентября, после почти восьминедельной работы, Пэппер и Спилсбери пришли к убеждению, что исследованный ими кусок кожи покрывал низ живота и что шрам по своей форме и положению является следствием хирургического удаления матки.
Уильям Уилсокс
Уильям Уилсокс
Пока Пэппер и Спилсбери упорно трудились над разрешением этой проблемы, Уилсокс и Лафф тоже не теряли времени. 20 августа Уилсокс установил методом, который мы будем рассматривать в разделе токсикологии, что найденные части трупа содержат смертельную дозу растительного яда — гиосцина. Сотрудники Скотланд-ярда тотчас выяснили, что Криппен 17 или 18 января приобрел у фирмы "Левис бурровс" 5 граммов гиосцина — количество, которое не могло найти применения в его врачебной практике. Далее выяснилось, что в доме Криппена были две ночные рубашки, подобные той, что нашли на трупе. Фирма братьев Джонс продала Криппену в январе 1909 года 3 такие рубашки. 15 сентября замкнулась цепь доказательств, собранных общими усилиями судебных медиков и криминалистов. Выдвинутое обвинение имело веские доказательства, и миллионы людей с нетерпением ожидали процесса над убийцей Криппеном, который должен был начаться 18 октября 1910 года.

Аноним 25/12/15 Птн 20:22:09 #70 №360933

Защитник Криппена Артур Ньютон относился к бесчестнейшим лондонским юристам тех дней. Доказательства, которые представило обвинение, позволяли, по его мнению, защите утверждать, что найденные в подвале Криппена части трупа не являются останками Коры Криппен, а были там еще до того, как Криппен 21 декабря 1905 года снял дом на улице Хиллдроп Крезент. Ньютон был уверен в такой тактике защиты, потому что и он и другой, взявший на себя защиту Криппена в суде, адвокат Альфред А. Тобин, не верили в возможности судебной медицины.

Тобин был уверен, что ему удастся с помощью экспертов опровергнуть эти доказательства или породить сомнения у присяжных относительно высказываний Пэппера и Спилсбери и что присяжные не придадут значения доказательствам идентификации на основании изучения шрама. Таким образом, он надеялся выиграть этот процесс.

Ньютон был знаком с директором Института патологии при лондонском госпитале Хубертом Майтландом Тарнбаллом и его ассистентом Уоллом. Учитывая то, что патологи лондонского госпиталя питали определенную неприязнь к прославившимся коллегам из госпиталя святой Марии, он предложил им взглянуть на кусок кожи со шрамом, якобы принадлежащий Коре Криппен. Ньютон надеялся, что Тарнбалл и Уолл выскажут свое ни к чему не обязывающее мнение, которое не совпадет с мнением Пэппера и Спилсбери. Затем он хотел "поймать" их на этом высказывании, чтобы они не смогли от него отказаться, и выставить их на суде в качестве экспертов против Пэппера и Спилсбери.

9 сентября оба врача осмотрели кожу со шрамом. После поверхностного обследования они заявили Ньютону, что это кусок кожи не с живота, а с бедра и что никакой это не шрам, а складка на коже. Ньютон уговорил их изложить письменно свое мнение, которое ему необходимо лишь как основание для защиты. Когда Тарнбалл узнал о действительных намерениях Ньютона, он понял свою оплошность. 17 октября, за день до начала процесса, Тарнбалл попросил разрешения произвести дополнительные микроскопические исследования и с ужасом установил, что его заявление неверно. Но было уже поздно. Он решил ничего не менять, не желая (как в свое время Туано) подорвать свою репутацию, признав ошибку.

Когда 18 октября начался суд над Криппеном, никто не предполагал, что героем процесса станет Бернард Спилсбери — молодой человек, имя которого узнают все англичане, интересующиеся судебной медициной. 19 октября в качестве свидетелей обвинения выступили эксперты Пэппер и Спилсбери. Они продемонстрировали законсервированный кусочек кожи.

21 октября в суде появились Тарнбалл и Уолл, чтобы опровергнуть доказательства Пэппера и Спилсбери. Вот их заключение: 1. Демонстрируемый кусочек кожи — не кожа низа живота. На ней отсутствуют сухожилия, которые в этой части живота соединяют идущие вертикально от груди к тазу мышцы. Не наблюдается линия альба, которая должна была бы проходить по данной части тела от груди до лобка. И, наконец, они не обнаружили еще некоторых сухожилий, типичных для низа живота. 2. Предполагаемый шов — вовсе не шов, так как на нем нет следов уколов. Зато можно обнаружить жировые железы, которых не бывает ни в одном шраме. Поэтому речь идет о складке кожи, появившейся под воздействием кофточки. Защитник Тобин добавил, что Пэпперу к моменту исследований было известно, что Кора подвергалась операции по удалению матки. Шрам, "найденный" им, не что иное, как результат предвзятого мнения.

Выдвигая такие возражения по заключению экспертов, адвокат Тобин был уверен, что разногласия между экспертами должны породить у присяжных сомнения. Его уверенность возросла, когда Пэппер заявил, что далее будет выступать его ученик, проводивший решающие микроскопические исследования. Но кто такой Спилсбери? Что значит для присяжных мнение молодого, совершенно незнакомого человека?

20 и 21 октября Бернард Спилсбери выступал свидетелем обвинения в суде Олд-Бейли. Тридцати трех лет, высокий, стройный, - с симпатичным, вызывающим доверие лицом, он меньше всего походил на человека, проводящего большую часть времени в моргах среди трупов. Тщательно одетый, с гвоздикой в петлице, говорящий чистым, приятным голосом — таким он предстал перед судьями, защитниками и присяжными.

Аноним 25/12/15 Птн 20:22:27 #71 №360934

В молодые годы Спилсбери не отличался особым талантом. Он случайно стал изучать медицину и собирался работать врачом. Замкнутый, не имеющий среди студентов друзей, без страстей, как казалось, без особых интересов и способностей — таким знали его в студенческие годы. Но затем на лекциях и практических занятиях Пэппера, работая с микроскопом, он понял, что не создан быть врачом. Его заинтересовали патология и гистология. С 1902 года он так страстно увлекся патологическими и гистологическими исследованиями, что даже не стал сдавать выпускные экзамены. Лишь в двадцать восемь лет он их сдал. В то время как его одногодки уже давно работали врачами, он корпел в моргах и лабораториях над изучением изменений в тканях, тайны которых остались нераскрытыми даже для его учителя Пэппера.

Спилсбери не стал, как показало будущее, новатором, проложившим новые пути судебной медицине. Он был практиком, человеком с необычайно острым взглядом, чрезвычайно искусно проводившим вскрытия трупов и уже к 1910 году распознававшим благодаря своей опытности патологические изменения, которые не могли обнаружить другие даже с помощью микроскопа. Его ни в коем случае нельзя было назвать человеком необычным, деятельным или с размахом. Но он был как раз тем, кто был нужен английской судебной медицине в то время: человеком, соединяющим в себе выдающиеся способности патолога с ясностью изложения мысли и с внешностью, внушающей окружающим веру в его знания. Такая личность должна была произвести впечатление на судей и присяжных. Адвокат Тобин первым понял, какая сила уверенности исходит от показаний Спилсбери, и обратил внимание всех присутствовавших в зале на то, что Спилсбери — ученик Пэппера, который, естественно, придерживается мнения своего учителя. В ответ он услышал: "Тот факт, что я работал с доктором Пэппером, не имеет никакого отношения к мнению, которое я здесь высказываю. То, что я прочитал в газетах об операции Бель Эрмо (Кора Криппен), не оказало на мои выводы ни малейшего влияния. Я занимаю независимую позицию и отвечаю исключительно за выводы, полученные в результате моего личного исследования".

Затем Спилсбери шаг за шагом разбил все доводы Тарнбалла и Уолла, заявив, что экспертам защиты следовало бы знать, что сухожилия не пронизывают кожу, а расположены как раз в тех частях мышц, которые были вырезаны убийцей. Линия альба лишь указывает, где под кожей расположены определенные соединения сухожилий между отдельными мышцами живота. В данном случае соответствующие части мышц и сухожилий удалены. Что же касается особенно типичных сухожилий апоневрозов, которых не смогли обнаружить Тарнбалл и Уолл, то он их может им показать. Спилсбери поднял пинцетом сухожилие и показал его присяжным.

Судья лорд Альверстон, пораженный, подался вперед. Он спросил Тарнбалла, что тот на это скажет. Тарнбалл пытался отвертеться. Но Альверстон сурово настаивал: "Ответьте прямо на мой вопрос — видите вы сухожилие или нет?" Не найдя выхода, тот ответил: "Да".

Уолл также, не найдя отговорки, изменил свое мнение относительно происхождения кусочка кожи. "По-моему, — сказал он тихо, — это кожа живота".

Но они все еще не соглашались, что на коже имеется шрам. Спилсбери спокойно и холодно возразил: "У меня с собой все микроскопические препараты. Я прикажу сейчас же принести сюда микроскоп". Принесли микроскоп, и Спилсбери объяснил столпившимся вокруг него присяжным все, что они наблюдали в препарате. У Тарнбалла не было больше аргументов. Он стал искать выхода из положения, нападая на Спилсбери. Нельзя, мол, доверять молодым людям, которые и с микроскопом-то не умеют как следует обращаться. Но Муир под аплодисменты присутствующих заставил его замолчать, сказав: "Речь идет не о людях, ничего не смыслящих в микроскопе. Речь идет о таких людях, как мистер Спилсбери".

22 октября после двадцатисемиминутного совещания присяжные признали обвиняемого виновным. Спустя четыре недели, 23 ноября, Криппена повесили. Доказательства Спилсбери стали не только темой для британской прессы, они вызвали в Англии резкий поворот общественного мнения в пользу судебной патологии. Это положило начало новой эпохе развития судебной патологии, которая в течение трех десятилетии — в хорошем и плохом — была связана с именем Бернарда Спилсбери, ставшего легендарным.

Аноним 25/12/15 Птн 22:13:55 #72 №360962

Мясникова выкинуть надо.

Аноним 25/12/15 Птн 22:20:36 #73 №360964

Вечером 21 ноября 1850 г. к пастору общины Бюри, расположенной между бельгийскими городами Моне и Турнэ, явилась необычная группа посетителей – три девушки и один молодой человек. Пастор узнал их сразу же, как только на них, робких и взволнованных, упал свет его лампы. Это были кучер Жиль, горничная Эммеранс Брикур и две няни – Жюстина Тибо и Виржиния Шевалье. Все они принадлежали к прислуге близлежащего замка Битремон. Мучимые угрызениями совести, они пришли к пастору за советом. Накануне, 20 ноября после полудня, в старом, защищенном стенами замке произошли напугавшие их всех события.
То, что поведала Эммеранс Брикур, говоря от имени всех, было довольно-таки необычно – необычно даже для замка Битремон, обитатели которого уже давно считались в округе образчиками беспутной жизни. Многочисленные окрестные жители недаром верили в рассказы о том, что ныне едва достигший тридцати лет хозяин замка граф Ипполит Визар де Бокармэ в юности был вскормлен львицей и вместе с ее молоком к нему перешла вся звериная дикость кормилицы.
Бокармэ был сыном нидерландского наместника на Яве и его жены-бельгийки. Родился он в открытом море, на борту фрегата «Эуримус Маринус», когда тот пробивался сквозь шторм в Восточную Азию. Последовавшее затем пребывание в Соединенных Штатах, где его отец занимался разведением табака и охотой, привело к тому, что он порядком одичал. По возвращении в Старый Свет он с большим трудом научился читать и писать. Но в конце концов молодой Бокармэ заинтересовался естественными науками, сельским хозяйством и взял в свои руки управление замком Битремон.
Чтобы улучшить свое материальное положение, Бокармэ в 1843 г. женился на Лидии Фуньи, располагавшей, по его предположениям, большими денежными средствами. Отец Лидии – аптекарь в Перувельце – был эгоистичным неудачником, который обоих своих детей – дочь Лидию и болезненного сына Гюстава – воспитал в «уважении к высшему обществу», в особенности к благородным титулам. Лишь после свадьбы графа Бокармэ с Лидией выяснилось, что состояние Фуньи было в значительной мере переоценено. Новоиспеченная графиня обладала только ежегодной рентой в 2000 франков, которых заведомо не хватало для чрезмерных запросов молодой графской четы.
Через несколько лет хозяйство замка пришло в упадок, а дикие кутежи, оргии, охотничьи забавы и целая толпа челяди породили все возрастающее бремя долгов. Раздоры между графом и графиней сменялись приступами безумной страсти, а затем вспыхивали вновь. Правда, после смерти старика Фуньи рента графини поднялась до 5 тыс. франков в год, но и от этого было не больше толку, чем от капель воды, пролитых на раскаленный камень. Только кое-какие доходы от поместья давали возможность покрывать самые срочные долги. Но в 1849 г. и эта возможность была исчерпана. Положение стало настолько отчаянным, что Бокармэ занимал деньги у прислуги. Последнюю свою надежду графская чета возлагала на смерть брата Лидии Гюстава, которому в свое время досталась основная часть наследства отца: если он умрет холостым, наследницей его состояния станет графиня.
В свое время Гюставу ампутировали голень, и он продолжал тяжело болеть. Передвигаться он мог только на костылях. Поэтому расчеты на его быстрый конец были небеспочвенными. Но весной 1850 г. вдруг распространился слух, что Гюстав собирается жениться. И в самом деле, оказалось, что он купил у обедневшей дворянской семьи замок Гранмец и помолвлен с его владелицей мадемуазель де Дюдзеш. К началу ноября стало совершенно ясно, что вот-вот состоится их бракосочетание – и тем самым крах всех надежд супругов Бокармэ заполучить состояние Гюстава Фуньи.
Но в тот вечер 21 ноября, когда пастор из Бюри слушал рассказ Эммеранс Брикур о невероятных и ужасных событиях, Гюстава Фуньи уже более двадцати четырех часов не волновала предстоящая свадьба. Ему было не до женитьбы – он был мертв.

Аноним 25/12/15 Птн 22:21:00 #74 №360965

Со второй половины 20 ноября голый труп его лежал в комнате Эммеранс, с порезами на щеках и сожженным до черноты ртом.
История, поведанная Эммеранс, выглядела следующим образом: утром 20 ноября посыльный известил супругов Бокармэ, что к обеду в замок прибудет Гюстав, дабы сообщить родственникам о своей предстоящей свадьбе. После этого произошли несколько необычные события. Графских детей, которые обычно вместе с бонной обедали в большой столовой, в этот день накормили на кухне. По прибытии Гюстава графиня сама подавала блюда на стол. Вскоре после раннего в эту пору наступления темноты до Эммеранс из столовой донесся какой-то шум – как будто кто-то свалился на пол. Вслед за этим раздался приглушенный вскрик Гюстава Фуньи: «Ах-ах, пардон, Ипполит...» Эммеранс поспешила в столовую, но при входе в нее столкнулась с графиней, которая быстро закрыла за собой дверь. Графиня побежала на кухню и вернулась в зал с сосудами, полными горячей воды. И сразу же стала звать на помощь Эммеранс и кучера Жиля. «Гюставу вдруг стало плохо,– объясняла она,– идите, помогите нам. По-моему, он мертв. Его хватил удар».
Слуги застали Гюстава лежащим на полу столовой без признаков жизни. Граф Бокармэ, напротив, находился в состоянии чрезвычайного возбуждения. Он вымыл свои руки, которые были в крови. Затем велел Жилю принести из особой бочки в подвале винный уксус и снять одежду с умершего. Стаканами лил он уксус в рот Гюстава и распорядился, чтобы все его тело тоже полили уксусом. Графиня отнесла одежду брата в домашнюю прачечную и бросила ее в кипящую мыльную воду. Все это время от Жиля требовали, чтобы он снова и снова поливал покойника винным уксусом. Позже Жиль перенес труп в комнату Эммеранс и положил на ее кровать.
Полночи графиня занималась тем, что с мылом мыла пол в столовой – в том месте, где умер Гюстав; она также помыла, а затем сожгла его костыли. Ранним утром появился граф с ножом и принялся скоблить доски пола. Эта возня продолжалась до полудня. Лишь затем совершенно обессилевшая графская чета улеглась в постели, а слуги, собравшись с духом, отправились в Бюри. И вот они здесь и спрашивают пастора: «Ради Христа, скажите, что нам делать?»
К большому облегчению пастора, ему не пришлось отвечать на этот вопрос. Не успела Эммеранс закончить свой рассказ, как появился общинный писарь и сообщил, что следственный судья из Турнэ обещал приехать завтра. До Турнэ, видимо, дошли слухи, что Гюстав Фуньи умер насильственной смертью. Правда, следственный судья не верил им, но решил исполнить свой долг и провести быстрое расследование.
Под вечер 22 ноября в Бюри прибыл следственный судья Эгебэр с тремя жандармами, хирургами Марузе, Зудом и Коссом, а также писарем. Сомнения Эгебэра в правдивости слухов были столь велики, что жандармов он оставил в Бюри и отправился в замок лишь в сопровождении писаря и врачей. Однако там его сомнения очень быстро сменились глубокими подозрениями. Бокармэ хитрил. Прошло много времени, прежде чем он появился. Камин столовой был забит пеплом, в котором еще можно было различить остатки сгоревших книг и бумаг. На полу столовой валялись соскобленные с него стружки.
Эгебэра неохотно подпустили к покойнику. Графиня отказывалась открыть занавески, затемнявшие комнату. Следственный судья сам отдернул их и сразу же увидел израненное лицо Гюстава Фуньи. Бокармэ тщетно пытался скрыть кровоподтеки и раны на своих руках. «Мне будто что-то ударило в голову»,– признался позже следственный судья. Он приказал врачам тут же произвести вскрытие трупа и установить, умер покойник естественной смертью или нет.
Врачи велели отнести Гюстава Фуньи в каретный сарай и через два часа сообщили результаты проведенного ими исследования. Мозг Гюстава они нашли в совершенно здоровом состоянии. Поэтому не могло быть речи о том, что с ним случился удар. Рот, язык, горло и желудок умершего, наоборот, претерпели столь сильные изменения, что врачи пришли к выводу, что Гюстав Фуньи скончался вследствие вливания ему внутрь едкой жидкости. Они допускали, что при этом была применена серная кислота.
«Смерть,– заявили они,– наступила в результате продолжительных и очень сильных болей, вызванных выжиганием рта и глотки».
Эгебэр распорядился изъять все органы умершего, которые могли понадобиться для химического исследования примененных кислот. Он сам наблюдал, как врачи укладывали в сосуды язык и гортань, желудок и кишечник с их содержимым, а также печень и легкие покойного, а затем залили все это чистым спиртом и запечатали сосуды. Судебному писарю и одному из жандармов поручили незамедлительно доставить сосуды в Турнэ. Два других жандарма взяли под арест графа и графиню Бокармэ.

Аноним 25/12/15 Птн 22:21:19 #75 №360966

Сразу же по возвращении в Турнэ Эгебэр нанял экипаж с быстрыми лошадьми, погрузил объекты исследования и помчался с ними в Брюссель, в Военную школу, где с 1840 г. преподавал химию один профессор, фамилию которого следственный судья узнал случайно – при чтении химического журнала. Его звали Жан Сервэ Стас.
Стасу было тридцать семь лет, когда Эгебэр возложил на него задачу, выполнение которой сулило ему непреходящую славу. Фламандец по происхождению, Стас поначалу изучал медицину и химию в своем родном городе Левене. Вскоре, однако, знаний тамошнего профессора химии ему стало недостаточно. И он устроил на чердаке родительского дома крохотную лабораторию, приборы для которой изготовил сам. Среди них были примитивные весы из металла, стекла и сургуча, на которых можно было взвешивать миллиграммы. До конца своей долгой жизни Стас хранил эти весы как талисман. В той чердачной лаборатории он и стал первооткрывателем фло-ризина. Это достижение дало великому шведскому химику Берцелиусу повод заметить: «Надо обратить внимание на химика, который дебютирует такой работой». В 1835 г. Стас, как и многие его современники, направился в Париж к таким ученым, как Гей-Люссак, Араго, Дюма и Орфила. Он заинтересовал Дюма, и именно Дюма он должен быть благодарен за то, что, почти лишенный средств, смог около четырех лет работать в лабораториях, в которых ему открылся удивительный мир химии. Именно здесь он решился поправить даже Берцелиуса, который в свое время неправильно определил атомный вес углерода.
В тот день, когда Эгебэр прибыл в Брюссель, Стас еще работал на Рю-де-Шан. Именно здесь ему удалось в период с начала декабря 1850 г. по конец февраля 1851 г. сделать второе эпохальное открытие в токсикологии: разработать метод обнаружения растительных ядов – алкалоидов в телах умерших.
Когда Стасу были переданы дня исследования материалы из Битремона, никто даже не подозревал, что Гюстав Фуньи мог быть умерщвлен с помощью какого-нибудь растительного яда. Эгебэр сообщил Стасу о серной кислоте как возможном орудии убийства.
Так как едкие яды были к тому времени достаточно исследованы, Стас без труда смог установить, что в данном случае не может быть и речи об отравлении серной кислотой. Подобно большинству своих современников и коллег, он за неимением других возможностей обнаружения химикалиев и их паров тысячекратно пробовал их на запах и вкус. Если верить чувствительности его носа, то в лучшем случае здесь применялась лишь одна кислота – уксусная. Когда Стас высказал это предположение, Эгебэр сообщил ему, что покойника омывали и поливали винным уксусом. Тогда впервые у Стаса возникло подозрение, что использование больших количеств уксуса должно было скрыть признаки действия другого яда. И все же в первую очередь он направил свои усилия на то, чтобы обнаружить уксусную кислоту во рту и в органах пищеварения покойного. Но возникшее у него подозрение заставило его действовать с такой осмотрительностью, которую последующим поколениям даже трудно себе представить. Он слишком часто убеждался на собственном опыте, как легко разлагаются яды под действием жары и воздуха, прежде чем их обнаружат. Чтобы не утратить и не разрушить ничего из присланного ему материала, он проводил большинство выпариваний и перегонок в сложных закрытых аппаратах.
Переданное ему содержимое желудка, кишечника и мочевого пузыря, смешанное со спиртом, состояло из черновато-серой кашицы. Половину ее Стас отделил для возможных экспериментов в будущем. Другую же половину он смешал с водой, которую использовал для промывания желудочно-кишечного тракта, затем неоднократно профильтровал этот раствор, подогрел и дистиллировал его. Таким путем он получил жидкость красновато-коричневого цвета. Ее он разделил на несколько порций для проб. Одну из этих порций он выпарил до состояния сиропа, издававшего неимоверно острый уксусный запах. Разбавив две другие пробные порции едким кали, Стас вдруг прервал работу. От обеих проб исходил слабый запах, напоминавший запах мышиной мочи. Но с этим запахом химики встречались всякий раз, когда имели дело с кониином – ядовитым алкалоидом болиголова. Подозрения Стаса, что уксусная кислота послужила лишь для маскировки убийства при помощи какого-то гораздо более таинственного яда, усилились.

Аноним 25/12/15 Птн 22:21:37 #76 №360967

А что, если Гюстав Фуньи убит с помощью растительного яда? Что, если в теле умершего один из тех ядов, которые до сих пор никогда не удавалось обнаружить в мертвом теле? Что, если случай навел его здесь на след алкалоида?
С этого момента Стас дни и ночи проводил в своей лаборатории, не спуская глаз со своих реторт, тиглей, реактивов и пробирок.
Следующую пробную порцию он разбавил большим количеством спирта, профильтровал, слил, добавил воды, снова профильтровал и дал фильтрату испаряться до тех пор, пока раствор не приобрел клейкую консистенцию. Тогда он добавил к нему раствор кали, и вдруг вновь появился тот особенно запомнившийся, быстро проходящий запах. Но на этот раз он был более острым, более едким и более одурманивающим. К тому времени были известны только два растительных алкалоида, которые при случае распознавали по их запаху: кониин и никотин (чрезвычайно ядовитый компонент табака, 50 миллиграммов которого достаточно, чтобы человек умер в течение нескольких минут). А летучий, едкий запах, который уловил Стас,– разве он не напоминал отчетливо запах того же никотина?
Обозначившаяся возможность правильного решения поначалу показалась Стасу такой новой, а само решение таким необычным и смелым, что он от него отмахнулся. Но исключить не смог. Все же не никотин ли это? Не от никотина ли умер Гюстав Фуньи?
Стас поместил часть пробного экстракта в бутылку и добавил туда чистый эфир. Взболтав все это, он дал полученной эмульсии отстояться до тех пор, пока эфир не отделился; Затем он отлил половину эфира и дал ему испариться с маленького блюдца. На донышке блюдца осталось тонкое коричневатое кольцо с едким, хорошо узнаваемым запахом табака. Когда крошечное количество этого вещества Стас попробовал на язык, он почувствовал жгучий привкус табака, который распространился по всему рту и держался в течение многих часов. После повторных «взбалтываний» частей исследуемого вещества с эфиром, которые все время давали тот же результат, он смешал исходный раствор массы из содержимого желудка, кишечника и мочевого пузыря с едким кали. В ставший от этого щелочным раствор он добавил такое же количество эфира и взбалтывал все до образования эмульсии. Но на этот раз он напрасно ждал отделения эфира. Лишь когда Стас догадался, что в растворе еще находятся остатки «животной материи», и устранил их путем промываний водой и спиртом и фильтрования, произошло отделение эфира. Так как, по всей видимости, именно эфир поглощал вещество со жгучим запахом табака, то Стас шесть раз повторил взбалтывание исходного материала с эфиром, чтобы избежать возможных ошибок. Каждый раз путем испарения он получал маслянистое вещество с характерным для никотина запахом и вкусом.
Чтобы удостовериться, что получен именно никотин, Стас подверг маслянистое вещество действию химических реактивов, которые со времени открытия никотина были испытаны различными фармакологами на чистом веществе алкалоида. Если, например, стеклянную палочку, смоченную в соляной кислоте, приближали к никотину, то образовывались сильные белые пары. При соприкосновении же с азотной кислотой никотин превращался в густую желтую массу. Стас не удовлетворился известными уже реактивами. Он смешивал чистый никотин с самыми различными химикалиями, констатируя осадки, образование кристаллов, изменения в цвете, и сравнивал их с действием, которое те же химикалии вызывали в маслянистом веществе, полученном им из содержимого внутренностей Гюстава Фуньи. В каждом случае все полностью совпадало.
Лишь только после этого Стас наполнил своим маслянистым экстрактом колбу и, снабдив ее надписью: «Никотин из органов Гюстава Фуньи», переслал Эгебэру в Турнэ. В сопроводительном письме он рекомендовал следственному судье проверить, не занимались ли когда-либо граф и графиня Бокармэ специально никотином, а также не приобретали ли они никотин, и просил уведомить его о результатах проверки.
Эгебэр получил посылку Стаса 30 ноября. Он тотчас помчался с несколькими жандармами в Битремон, велел обыскать там все помещения и предпринял новый допрос прислуги. В ходе допроса садовник Деблики, кстати человек весьма ограниченный, сообщил, что летом и осенью 1850 г. он помогал графу в изготовлении одеколона. Для этой цели Бокармэ купил большое количество табачных листьев и переработал их в оснащенной множеством аппаратов лаборатории, устроенной в бане замка.

Аноним 25/12/15 Птн 22:21:56 #77 №360968

«Табак для изготовления одеколона?» – переспросил Эгебэр. «Да, табак,– заверил его Деблики,– много табачных листьев». Оказывается, граф главным образом в период с 28 октября по 10 ноября изо дня в день, а иной раз и ночью работал в бане, чтобы из табачной жижи экстрагировать одеколон. 10 ноября он запер одеколон в столовой в шкафу. На другой день из бани исчезли все аппараты для перегонки и стеклянные колбы, которые он использовал во время работы. Граф, должно быть, сам увез их куда-то, ибо ни садовнику, ни кому-либо другому из челяди это не поручалось. Обыск всего замка жандармами и Эгебэром сам по себе сначала не привел к обнаружению хоть каких-то следов лабораторных приборов. Зато следственный судья получил важные сведения от кучера Жиля: в феврале 1850 г. Бокармэ ездил в Гент к какому-то профессору химии. Больше Жиль ничего об этом не знал. Эгебэр тотчас поехал в Гент. Он опросил всех химиков, которые жили в этом городе, и наконец натолкнулся на профессора Лопперса, преподававшего в Гентском индустриальном училище. Лопперс вспомнил, что начиная с февраля текущего года его неоднократно посещал некий господин из Бюри, по описанию внешности совпадавший с Бокармэ. Правда, он представился как Беран и под той же фамилией переписывался с Лопперсом. Все его письма касались исключительно проблемы извлечения никотина из табачных листьев.
Когда Бокармэ-Беран в феврале нанес свой первый визит Лопперсу, он объяснил, что приехал из Америки. Его тамошние родственники очень страдают от нападений индейцев, отравляющих свои стрелы растительными ядами. Он, Беран, хотел бы изучить все известные растительные яды, чтобы по возможности быть полезным своим родным. Он хотел бы также знать, правда ли, что растительные яды не оставляют в теле отравленного никаких следов, которые можно было бы обнаружить? Получив от Лопперса утвердительный ответ на этот вопрос, Беран распрощался, но в том же месяце опять вернулся в Гент.
На этот раз он сказал Лопперсу, что индейцы изготовляют экстракт из табачных листьев, который убивает в течение нескольких минут. В Европе этот экстракт называют никотином. Он хотел бы попытаться сам сделать такой экстракт, чтобы изучить его действие. Лопперс продемонстрировал ему метод получения никотина и рекомендовал медика Ванденберге и аптекаря Ванбенкелера в Брюсселе как поставщиков необходимых сосудов и аппаратов. Ванденберге и Ванбенкелер подтвердили следственному судье, что за период до ноября они отправили в Бюри сто двадцать различных химических аппаратов и сосудов. В мае Бокармэ в третий раз приехал в Гент, чтобы показать Лопперосу первую полученную им пробу никотина. Это был еще не чистый экстракт. Но к октябрю Бокармэ добился такого значительного прогресса, что показал Лопперсу первую порцию чистого никотина и сообщил, что ему удалось отравить им кошек и уток.

Аноним 25/12/15 Птн 22:22:12 #78 №360969

Пока Эгебэр в течение нескольких дней носился из Бюри в Турнэ, Брюссель, Гент, обратно в Бюри и, наконец, 2 декабря приехал опять в Брюссель, чтобы о результатах своих поисков информировать Стаса, последний и сам ни минуты не терял даром. Он уяснил себе принцип метода, с помощью которого ему впервые удалось обнаружить растительный алкалоид во внутренностях убитого человека. Затем он сосредоточился на отыскании никотина также и в самих органах Фуньи, в частности в его печени, легких, языке и гортани. Метод Стаса можно теперь, когда он уже открыт, легко объяснить.
Все растительные яды растворимы как в воде, так и в спирте. В противоположность этому почти все субстанции человеческого организма – от белков и жиров до целлюлозы содержимого желудка и кишечника – не растворимы ни в воде, ни в спирте, ни в них обоих вместе. Если смешать органы человека (после того как они измельчены и превращены в кашицу) или их содержимое с большим количеством спирта, в который добавлена кислота, то такой подкисленный спирт способен проникнуть в массу исследуемого материала, растворяя растительные яды – алкалоиды – и вступая с ними в соединения.
Именно в таком виде случайно оказался переданный Стасу на исследование материал вследствие его хранения в спирту и вследствие переувлажнения трупа уксусной кислотой. Если подвергнуть пропитанную спиртом кашицу фильтрации и дать спирту стечь, то он унесет с собой, помимо сахара, слизи и других веществ человеческого организма, растворенных в спирте, и ядовитые алкалоиды, оставив только те вещества, которые в нем нерастворимы. Если же неоднократно смешивать этот остаток веществ со свежим спиртом и повторять фильтрацию до тех пор, пока спирт не станет больше ничего из него впитывать, а будет стекать чистым, то можно быть уверенным, что подавляющее большинство ядовитых алкалоидов, находившихся в кашице из измельченных органов умершего, перешло в спирт. Если затем выпаривать спиртовой фильтрат до сиропообразного состояния, обработать этот сироп водой и полученный таким путем раствор неоднократно профильтровать, то на фильтре останутся те компоненты человеческого тела, которые не растворимы в воде, например жир и т. п., в то время как алкалоиды вследствие своей растворимости в воде стекут вместе с ней. Чтобы получить еще более чистые, свободные от «животных» субстанций растворы искомых ядов, можно и нужно (как вскоре стало ясно Стасу) полученный водянистый экстракт выпаривать повторно и заново обрабатывать спиртом и водой, пока наконец не образуется продукт, который полностью будет растворяться как в спирте, так и в воде. Но этот раствор все еще остается кислым и кислота связывает в нем растительные алкалоиды. Если же добавить в него подщелачивающее вещество, скажем каустик или едкий кали, алкалоиды высвободятся.
В тот момент, когда Стас разбавил свои пробные растворы едким кали, он впервые уловил запах улетучивающегося алкалоида, а позже – типично острый запах никотина. Чтобы выманить «ставшие свободными» растительные яды из щелочного раствора, потребовался, наконец, растворитель, который бы при взбалтывании с водой образовывал на время эмульсию, а отстоявшись, снова бы отделился от воды. Смекалка Стаса привела его в поисках такого растворителя к эфиру, который, придя из Америки, завоевал как средство для наркоза операционные во всем мире. Эфир легче воды, он смешивается с ней при взбалтывании, а затем снова от нее отделяется. Но при этом эфир абсорбирует ставшие свободными растительные алкалоиды. Дистиллируя эфир с большой осторожностью или позволяя ему испаряться на блюдце, мы в итоге получим экстракт, содержащий искомый нами алкалоид,– если, разумеется, он вообще содержался в растворе.

Аноним 25/12/15 Птн 22:22:44 #79 №360970

Это содержащее алкалоид вещество можно очищать еще дальше, и тогда возможно с помощью химических реактивов или иных средств установить вид искомого растительного яда.
К концу ноября – началу декабря 1850 г., когда Стас обдумывал этот свой метод, он еще не мог знать, что его метод позволит токсикологам выделять и обнаруживать все основные растительные алкалоиды (а позднее и иные яды) – от атропина из белладонны до дельфинина из шпорника. Он не мог предполагать, что посредством незначительного дополнения к его способу (путем добавления нашатыря в последней фазе и применения хлороформа и амилового спирта вместо эфира) можно выделить из человеческого организма также важнейший алкалоид опиума – морфий.
Когда 2 декабря Эгебэр с новыми важными известиями вошел в лабораторию Стаса, ученому как раз только что удалось обнаружить в «плотных» органах человека, а именно в печени и языке Гюстава Фуньи, яд никотина. Там было столько никотина, что его вполне хватило бы для убийства нескольких человек.
Все, что следственный судья сообщил об изготовлении никотина графом Бокармэ, явилось для Стаса подтверждением его собственного успеха. Оставалось проделать лишь некоторую дополнительную работу, впрочем весьма важную и перспективную с точки зрения дальнейшего сотрудничества науки с практикой в области чисто криминалистического расследования.
Эгебэр передал Стасу одежду убитого и семь дубовых паркетных досок, на которые замертво упал в столовой Гюстав Фуньи. Исследование одежды закончилось безрезультатно, ибо она была очень тщательно выстирана. Но на паркетинах, как было бесспорно установлено, имелись следы никотина. 7 декабря Стас исследовал брюки садовника Деблики, которые он носил, помогая графу Бокармэ в изготовлении так называемого «одеколона». На них были пятна от никотина. 8 декабря Эгебэр и его жандармы наткнулись в саду замка на погребенные останки кошек и уток, на которых Бокармэ испробовал ядовитое действие полученного никотина. Исследование этих останков показало наличие в них «улетучивающегося алкалоида со всеми признаками никотина». 27 февраля 1851 г. Стас предпринял последнюю серию экспериментов. Он умертвил собаку, введя ей в пасть никотин. Другая собака была умерщвлена таким же способом, но сразу же после смерти ей в пасть залили уксусную кислоту. Первый эксперимент показал, что никотин не дал никаких химических ожогов. Второй же эксперимент, напротив, вызвал появление таких же черноватых выжженных мест, которые были у Гюстава Фуньи.
Граф, по всей вероятности, столкнул Гюстава на пол и удерживал его там, пока графиня вливала яд в рот своему брату. Последний защищался более отчаянно, чем ожидалось. Это привело к телесным повреждениям и к тому, что никотин забрызгал все вокруг. Это обстоятельство заставило супругов Бокармэ снять с мертвеца одежду и выстирать ее, но прежде всего – применить уксусную кислоту, чтобы скрыть наиболее видимые следы яда.
Через несколько дней после последнего эксперимента Стаса жандармы Эгебэра нашли в потолочных перекрытиях замка Битремон столь долго разыскиваемые аппараты, которыми граф Бокармэ пользовался при производстве никотина.
Когда через три месяца, 27 мая, в суде присяжных в Монсе начался процесс против графа и графини Бокармэ, представитель обвинения де Марбэз был твердо уверен в том, что дело для подсудимых заведомо проиграно. Так как оба супруга перед лицом имеющихся доказательств их вины не могли отрицать, что убили Гюстава Фуньи с помощью никотина, то окружающим представилось зрелище двух стравленных зверей, сваливающих вину друг на друга. Графиня призналась, что помогала в подготовке и осуществлении убийства своего брата. Но всю вину она сваливала на мужа, грубому давлению которого она, по ее словам, вынуждена была подчиниться. Граф признался, что занимался ядами, но пытался спасти себя, заявив, что получаемый им никотин он собирал в винную бутылку, чтобы взять ее с собой, когда поедет в Северную Америку. А его жена 20 ноября по недосмотру перепутала бутылки, когда захотела угостить Гюстава Фуньи после обеда вином. Но все попытки защищаться от обвинения подобным образом были бесплодны. Присяжным понадобилось не больше часа, чтобы вынести в отношении графа обвинительный вердикт. И если графиня – к возмущению присутствующих – вышла из зала суда на свободу, то лишь потому, что присяжные не решились послать «даму» на гильотину.
Вечером 19 июля 1851 г. при свете факелов Ипполит Визар де Бокармэ кончил жизнь на эшафоте в Монсе.
Дело Бокармэ получило свое логическое завершение. А Жан Сервэ Стас, открыв метод обнаружения никотина, завоевал себе бессмертие в царстве химии и токсикологии.

Аноним 25/12/15 Птн 22:24:37 #80 №360971

Борьба за разграничение отдельных алкалоидов.

Бессмертие? Что ж, Стас в самом деле обессмертил свое имя. Пусть его способ подвергся усовершенствованиям и дополнениям, пусть возможности применения этого метода были расширены – в первую очередь немецким исследователем Фридрихом Юлиусом Отто, профессором химии из Брауншвейга,– несмотря на это, даже в середине XX столетия способ Стаса все еще оставался основным методом «распознавания» ядовитых алкалоидов.
Когда после окончания процесса по делу Бокармэ открытие Стаса получило широкую известность, начался новый этап в развитии токсикологии. Поскольку появилась универсальная возможность обнаружения алкалоидов, стало необходимым найти методы точного определения того, какой конкретно яд содержится в экстракте, полученном по способу Стаса. Многие химики в Германии, Франции, Англии, России, Швеции и не в последнюю очередь в Италии включились в начавшийся уже несколько ранее поиск более или менее типичных химических реакций для отдельных видов растительных ядов. Тысячи экспериментов, проводившихся в течение десятилетий, привели к открытию большого числа реактивов, которые, входя в соприкосновение с определенными алкалоидами, дают характерную только для того или иного алкалоида окраску.
Пионерами этого направления в токсикологии были такие ученые, как Драгендорф, Хуземан, Марки, Фреде, Оливье, Мекке, Майер, Вагнер, Зонненштайн, Эрдман, Келлер, Мэрк, Витали и Пеллагри.
Некоторые из этих имен дали названия определенным реактивам или определенным пробам, которые выполняются с помощью этих реактивов. Вскоре заговорили о «реактиве Мекке», «реактиве Марки», «реактиве Фреде» или «реактиве Манделена», подразумевая под этим соответственно реакции селена с серной кислотой, формалина с серной кислотой, молибдена с серной кислотой и ванадия с серной кислотой. Если добавить, например, реактив Мекке к полученному по методу Стаса экстракту, который содержит морфий, то вначале все соединение приобретает оливково-зеленую окраску, которая затем превратится в голубовато-фиолетовую, а позже – снова в оливково-зеленую, но с красной каймой. Обработка такого же экстракта, содержащего героин, реактивом Мекке даст светло-голубую окраску с зеленоватой каймой, переходящую впоследствии в оливково-зеленую.
Реактив Марки дает при наличии в экстракте морфия, героина, кодеина фиолетовую окраску, то есть позволяет определить таким образом целую группу растительных ядов. Другая группа ядов обнаруживает свое присутствие при проведении пробы, вошедшей в историю токсикологии под названием «пробы Витали». Экстракт, приготовленный по способу Стаса, смешивали с серной кислотой, выпаривали и полученное сухое вещество смешивали с углекислым калием. Если при этом возникала фиолетово-голубая окраска, она, безусловно, свидетельствовала о наличии атропина, гиосциамина или гиосцина. Для доказательства наличия того или иного конкретного алкалоида этой группы в свою очередь появились специальные пробы. Лаборатории стали местом, где вовсю играли краски.
Для доказательства наличия одного лишь морфия существовала по меньшей мере дюжина реакций. Пожалуй, самая важная из них носила имя ее первооткрывателя Пеллагри. При этой пробе морфий обнаруживал себя ярко-красным цветом, появлявшимся, как только исследуемое вещество растворяли в дымящейся соляной кислоте, смешивали с несколькими каплями концентрированной серной кислоты и выпаривали. Если же позже туда добавляли разбавленную соляную кислоту, углекислый натрий и настойку йода, то красный цвет переходил в зеленый.
Происходящие при этих реакциях процессы поначалу не удавалось объяснять. Лишь через столетие, когда была изучена сложная химическая структура отдельных алкалоидов, стало возможным хотя бы догадываться о таких объяснениях. Но тысячи опытов и контропытов научили токсикологов распознавать закономерности в многоцветье игры красок. Только небольшое число растительных алкалоидов не поддавалось идентификации с помощью цветовых реакций. К ним относился и аконитин, который можно было определить лишь попробовав на язык, ибо он вызывал жаляще-парализующее ощущение столь своеобразного характера, что его нельзя было спутать ни с каким другим растительным ядом. Некоторые же другие алкалоиды нельзя было обнаруживать даже таким путем. Пробел в способах идентификации таких алкалоидов, а также других растительных ядов заставлял искать все новые методы.

Аноним 25/12/15 Птн 22:25:05 #81 №360972

Через тринадцать лет после открытия Стаса, в 1863 г., Париж времен императора Наполеона III стал ареной первого большого процесса по делу об отравлении, на котором наличие растительного яда было доказано с помощью новых методов. Тут и начинается новый драматический раздел нашего повествования.
Имена молодой француженки вдовы де Пов и молодого врача д-ра Кути де ля Поммерэ, жертвы и убийцы, с декабря 1863 по июнь 1864 г. были во Франции у всех на устах. А вместе с ними и имя сорокоиятилетнего в то время профессора судебной медицины из Парижа Амбруаза Тардьё.
«У меня всего лишь холера в легкой форме. Доктор де ля Поммерэ сказал мне, что через двадцать четыре часа я снова буду здорова». Это были последние слова, сказанные мадам де Пов утром 17 ноября – в день ее смерти, во всяком случае последние слова, которые смогли передать свидетели. Через несколько часов она была уже мертва – умерла от быстротечной болезни, внезапно начавшейся в ночь на 17 ноября с болей в желудке и рвоты. Затем наступила «ужасная слабость в мышцах». Соседи, застав больную обливающейся потом, вызвали участковых врачей Бласа и Годино.
Они в первую очередь обратили внимание на состояние сердца у больной. Пульс был бурный, прерывающийся, а порой и вовсе не прощупывался. Годино предполагал прободение желудка. Но мадам де Пов попросила этих врачей оставить ее и потребовала вызвать д-ра де ля Поммерэ.
После этого оба врача покинули ее дом. Вскоре туда явился Поммерэ, видный и элегантный мужчина двадцати восьми лет, и остался с больной наедине. Соседи и любопытствующие столпились перед домом. Большинство из них знало молодого врача. Некоторое время тому назад, примерно до 1861 г., он частенько бывал там. В то время, приехав из Орлеана, он обосновался в Париже в качестве врача-гомеопата и лечил смертельно больного мужа де Пов. Вскоре после кончины мужа вдова, оставшаяся без средств, стала любовницей Поммерэ. Позже Поммерэ из финансовых соображений вступил в брак с мадемуазель Дубичи и покинул мадам де Пов. Однако через несколько месяцев они снова стали часто видеться у нее. В общем, история как история, ничего необычного. Мужчина имел любовницу, женился на богатой даме и спустя какое-то время вернулся к любовнице. В высшей степени будничное явление. Что к этому добавить? Как раз прошлым вечером де ля Поммерэ долго пробыл в квартире вдовы. Простилась она с ним в хорошем настроении, проводила до дверей.
Вскоре после трех часов дня Поммерэ с опущенной головой вышел на улицу и сообщил ожидавшим, что мадам де Пов только что скончалась от холеры. Свидетельство о смерти он уже составил и позаботился о похоронах. Все дальнейшее произошло без свидетелей, как обычно хоронят небогатых людей на Южном кладбище.
Никогда мадам де Пов и Поммерэ не попали бы в книгу регистрации знаменитых уголовных процессов, не получи шеф Сюртэ Клод утром 20 ноября анонимное письмо. Неизвестный автор письма посоветовал Клоду заняться вопросом, не был ли некий доктор де ля Поммерэ заинтересован в смерти вдовы де Пов из финансовых соображений.
Клод поручил чиновнику полиции навести справки о Поммерэ. Это было чисто формальное поручение. Но когда Клод ознакомился с результами проверки, речь шла уже не о формальности. Покойная была застрахована в нескольких парижских страховых обществах, причем на необычно высокую сумму – 550 тыс. франков.
Больше того, де ля Поммерэ только что предъявил страховым обществам завещание покойной, в котором указывалось, что страховая сумма в случае ее смерти должна быть выплачена молодому врачу, дабы он мог позаботиться о ее детях. Что касается личности де ля Поммерэ, то хотя он и создал себе за короткое время довольно приличную практику, но слыл хвастуном, авантюристом и игроком, постоянно нуждающимся в деньгах. «Де ля» перед фамилией он присвоил себе сам. Его теща, мадам Дубичи, настолько не доверяла ему, что держала под своим контролем принадлежащую ее дочери часть имущества. Однако через два месяца после того, как Поммерэ справил свадьбу, мадам Дубичи, поужинав у своего зятя, сразу заболела и через несколько часов умерла. Освободившееся благодаря этому имущество его жены спасло Поммерэ от грозившего ему банкротства. Тем не менее к середине 1863 г. он снова оказался в затруднительном финансовом положении и снова стал навещать свою прежнюю возлюбленную. Вскоре после этого были заключены договоры о страховании жизни. Поммерэ уплатил по ним первые взносы и вместе со своей любовницей явился к адвокату, чтобы составить завещание от имени вдовы де Пов, по которому в случае ее смерти все страховые суммы выплачивались Поммерэ.
Среди врачей, которые обследовали состояние здоровья мадам де Пов перед окончательным заключением с ней договоров страхования, были такие знаменитости того времени, как Нелатон и Вельпо. Еще в конце лета 1863 г. они засвидетельствовали прекрасное состояние здоровья застрахованной. Но сразу же после заключения договоров страхования соседи услышали ночью, как мадам де Пов упала на лестнице. На следующее утро вдова не могла встать с постели и жаловалась на сильные боли «где-то внутри». Вызванные Нелатон и Вельпо не смогли обнаружить, как они выразились, «никаких повреждений». Это дало им повод познакомиться с Поммерэ. Тот обратил внимание удивленного Нела-тона на то, что ему следовало бы подготовить страховые общества к тому, что у мадам де Пов развивается тяжелое заболевание внутренних органов. Нелатон отнес это утверждение за счет его молодости и неопытности. Поправилась мадам де Пов на удивление быстро и оставалась здоровой вплоть до той ночи на 17 ноября, когда началась болезнь, приведшая ее к смерти.
Клода заинтересовал этот необычный случай, и он решил сам заняться его расследованием. Но прежде чем он пришел к такому решению, его посетила 26 ноября мадам Риттер, сестра умершей, которая заявила, что не может дольше скрывать кое-что из того, что ей было известно.

Аноним 25/12/15 Птн 22:25:27 #82 №360973

После того как мадам Пов упала с лестницы, обеспокоенная сестра тут же поспешила к ней. Но к безграничному удивлению мадам Риттер больная призналась ей, что она вовсе не больна. Ее дружок Поммерэ сбросил с лестницы набитый мешок, чтобы соседи потом подтвердили, что слышали шум падения. Поммерэ, мол, изобрел гениальный план, который обеспечит ей достаток на всю оставшуюся жизнь. Он помог ей заключить несколько крупных договоров о страховании жизни. Теперь она с его помощью должна симулировать серьезное, опасное для жизни заболевание. Как только страховые общества в достаточной степени убедятся, что у нее неизлечимая болезнь, они пойдут на то, чтобы заменить возможную выплату всей страховой суммы пожизненной пенсией, что обеспечит ей получение пятисот франков каждый месяц. Общества с облегчением согласятся на это, ибо по опыту знают, что лучше выплачивать в течение короткого, по всей вероятности, срока пенсию, чем огромные страховые суммы по случаю смерти. Значит, как только устроится дело с пожизненной пенсией, она весело заживет, пожиная плоды своей материальной обеспеченности.
Мадам Риттер безуспешно пыталась отговорить сестру от таких махинаций. Отчаяние ее возросло, когда она узнала о завещании. Она умоляла свою сестру подумать о том, что Поммерэ может помочь ей стать не только больной, но и мертвой, чтобы завладеть наследством. Но сестра целиком находилась под влиянием Поммерэ.
В ноябре 1863 г. Клод даже не подозревал, что токсикология со временем станет незаменимой помощницей в повседневной работе криминалистов, настолько незаменимой, что через полвека во Франции возникнет одна из первых в мире химических полицейских лабораторий. Но в деле де ля Поммерэ он действительно оказался, подобно Эгебэру, провозвестником грядущего тесного сотрудничества криминалистов с наукой. Сразу после визита мадам Риттер он убедил следственного судью Гонэ в необходимости эксгумировать труп покойной и установить, не умерла ли она вследствие отравления ядом. Проведение анализа на яд поручили Амбруазу Тардьё.
Тардьё и его ассистент Руссэн приступили к делу 30 ноября 1863 г., на тринадцатый день после смерти вдовы Пов. Они не нашли у нее никаких внутренних повреждений. Все органы, в частности сердце, были без аномалий. Ни холера, ни прободение желудка не могли стать причиной смерти. Тогда Тардьё принялся за поиски следов яда. Пока он искал следы мышьяка, сурьмы и других металлических или минеральных ядов, Клод неожиданно для Поммерэ приказал арестовать его и обыскать его дом. В ходе обыска были обнаружены небезынтересные любовные письма вдовы к врачу, а также – и это главное – необычно обширный для гомеопата набор ядов и ядовитых медикаментов, как-то: мышьяк (в большом количестве), сулема, стрихнин, аконитин, атропин и другие ядовитые алкалоиды, а также цианистый калий, синильная кислота, дигиталин и истолченные в порошок листья наперстянки.
Клод лично передал 10 декабря Тардьё коллекцию ядов Поммерэ и изъятые письма. Уже десять дней тщетно ждал он результатов анализов на яд. Растущее беспокойство и стремление добиться ясности в этом деле заставили его поехать к Тардьё. Он застал Тардьё и его ассистентов в лаборатории Парижского университета среди дымящихся сосудов и реторт. Настроение у них было подавленное. Они применяли все известные методы обнаружения минерально-металлических и летучих ядов, но не добились успеха. Несколько последних дней они были заняты проведением проб на растительные алкалоиды. Тардьё изготовил множество экстрактов Стаса и подверг их всем известным цветовым реакциям. Вытяжки были подозрительно горькими На вкус, но сами реакции не дали даже малейших указаний на присутствие какого-либо растительного яда. Только горечь была столь явной, что Тардьё не мог избавиться от мысли, что почти наверняка имеет дело с растительным ядом, но, возможно, с таким, для которого еще не найден реактив, вызывающий цветовую реакцию.
Тардьё посетовал на то, что Сюртэ, не говоря уже о других полицейских службах, не имеет ни малейшего представления о работе токсикологов. В противном случае она бы не довольствовалась только передачей трупов токсикологам и ожиданием от них чуда. Лучше бы ей более основательно искать на месте преступления следы, пригодные для токсикологических исследований. Его собственная работа была бы в тысячу раз легче, если бы ему во всех случаях предоставляли в распоряжение рвотную массу умерших или следы рвоты, оставшиеся на полу. Ведь они всегда содержат больше яда, чем внутренние органы покойников.
Когда Клод, еще более расстроенный безрезультатностью анализов, попрощался с Тардьё, последний еще совершенно не знал, что ему следует предпринять. Первое обследование коллекции ядов де ля Поммерэ не особенно помогло ему. В ней было такое количество алкалоидов, что можно было предложить использование любого из них.
На переданные ему любовные письма Тардьё вначале не обратил внимания, ибо они казались ему не имеющими никакого отношения к его работе, а Клод в атмосфере общей подавленности просто забыл указать ему на некоторые места в письма, могущие заинтересовать токсиколога.
Лишь два дня спустя, 12 декабря, после крушения всех других начинаний Тардьё решил ввести частицы экстракта, полученного из органов покойной, «прямо в кровоток большой, сильной собаки и выяснить, последует ли вообще какой-нибудь отравляющий эффект». Тардьё вспомнил, что еще Стас предпринимал подобные эксперименты, правда только для подтверждения тождества алкалоидов, установленных уже иным путем. Из различных экстрактов Тардьё изготовил смесь и, сделав собаке инъекцию пяти гранов этой смеси, стал скрупулезно контролировать все ее реакции.
Вначале сердце собаки билось нормально и в течение двух с половиной часов с ней ничего не происходило – ровным счетом ничего. Затем внезапно у собаки началась рвота, и, изможденная, она свалилась на пол. Сердцебиение у нее было неровным, временами прерывалось. Через шесть с половиной часов пульс упал до сорока пяти ударов в минуту. Дыхание стало неглубоким и затрудненным. Такое состояние длилось двенадцать часов. А затем собака начала приходить в себя.

Аноним 25/12/15 Птн 22:25:49 #83 №360975

Итак, действие экстракта не было смертельным. Но Тардьё не сомневался, что в нем содержится яд, который поражает сердце. Но сильнее всего его взволновало совпадение с симптомами, наблюдавшимися у вдовы де Пов во время болезни, которая свела ее в могилу.
Тардьё вторично обследовал «аптеку» де ля Поммерэ. При ознакомлении со списком ядовитых веществ его взгляд задержался на названии «дигиталин». Речь шла об экстракте красной наперстянки, целебное действие которой при сердечных заболеваниях открыл в 1775 г. английский сельский врач Уитринг. Правда, применять его разрешалось лишь в мельчайших дозах. Если же брали более значительные дозы дигиталина, то после начального возбуждения сердечной деятельности наступали паралич сердечной мышцы и смерть. Налицо вновь была параллель с симптомами смертельной болезни вдовы. Тардьё еще более укрепился в своих подозрениях, когда узнал, что 11 июня 1863 г. Поммерэ приобрел грамм, а 19 июня – еще два грамма дигиталина. От этого количества ко дню обыска в доме Поммерэ оставалось лишь пятнадцать сотых грамма дигиталина – одна двадцатая часть. Когда же Тардьё пробежал глазами содержание писем, которым он сперва не уделил никакого внимания, его подозрение переросло в почти полную уверенность. Теперь он сообразил, зачем Клод передал их ему. В письмах были некоторые фразы, где речь шла о дигиталине. В последние недели перед смертью вдова де Пов, между прочим, сообщала своему возлюбленному, что по совету своего знакомого, не медика, она приняла дигиталин, чтобы «приободриться». Это было очень странно, ибо ни в одном другом письме не было ни слова о медицинских делах.
После краткого раздумья Тардьё ввел часть оставшегося дигиталина из «аптеки» Поммерэ в кровь другой подопытной собаке. Теперь за поведением собаки наблюдали еще напряженнее, чем в первый раз. Ровно через двенадцать часов она умерла: симптомы – рвота, беспокойство, мышечная слабость, неритмичность, а в конечном итоге – паралич сердечной деятельности. Теперь Тардьё был убежден, что вдова де Пов умерла от отравления дигиталином и что Поммерэ выбрал именно этот растительный яд, потому что, по всей вероятности, знал, что обнаружить его пока невозможно.
Помимо этого, Тардьё заподозрил, что Поммерэ под каким-нибудь предлогом побудил свою ослепленную чувством возлюбленную написать ему в письме о приеме дигиталина. Он, видимо, рассчитывал подстраховаться на тот случай, если вопреки ожиданиям все-таки удастся обнаружить в трупе яд. Письма должны были доказать, что мадам де Пов легкомысленно и без его ведома употребляла ядовитое лекарство.
Однако Тардьё обладал достаточным опытом, чтобы понимать, что его личная убежденность еще не являлась доказательством. Экстракты из органов покойной не смогли убить подопытную собаку. «Значит,– стал бы комментировать это де ля Поммерэ,– яд не смог бы убить и мадам де Пов». Поэтому Тардьё решил повторить свои эксперименты на лягушках, ибо фармакологи пришли к выводу, что лягушечье сердце лучше всего подходит для испытания сердечных средств и получения примерных результатов об их действии на человеческий организм.
Но прежде чем он успел начать новые эксперименты, произошло событие, которое вновь позволяет нам поставить вопрос о роли случая или рока. Поздним вечером 12 декабря от Клода прибыл служащий Сюртэ с несколькими запечатанными пакетами. Открыв их, Тардьё обнаружил: 1) дощечки паркета из спальни мадам де Пов – с того места, где была рвота умершей и где до сих пор еще остались пятна от нее; 2) соскобы следов рвотной массы с других мест пола спальни. Таким образом Клод отреагировал на сетование Тардьё относительно роли полиции, высказанное 10 декабря. Он еще раз тщательно обследовал комнату, где умерла вдова, и нашел путь добыть для Тардьё то, чего тот требовал.
В ту же ночь Тардьё исследовал новые вещественные доказательства. Он надеялся, что даже высохшие остатки рвотной массы содержат намного большую концентрацию яда, чем экстракты, полученные им из органов умершей. «Исходя из того,– значилось потом в его заключении,– что оказавшиеся на полу нечистоты скапливаются в основном в щелях между досками, эксперты тщательно выскоблили с обоих краев досок засевшую там, отчасти еще сыроватую массу и добавили этот соскоб к тому, что было соскоблено с поверхности досок. Полученное смешали с тем соскобом, который уже был предоставлен экспертам ранее». В эту смесь Тардьё добавил чистый спирт, профильтровал и выпарил ее, получив в результате жидкий экстракт.
Тардьё разрезом обнажил сердца у трех лягушек и оставил их в привычной влажной среде. Число ударов сердец у них было примерно одинаково и составляло от 40 до 42 в минуту. С первой лягушкой ничего больше не делали, а второй впрыснули под кожу шесть капель раствора, состоящего из одной сотой грамма чистого дигиталина и 5 гранов воды. Третья лягушка получила 5 гранов экстракта, полученного из рвотной массы.
Происшедшее устранило у Тардьё последние сомнения. В то время как сердце контрольной лягушки продолжало ритмично биться еще в течение получаса, сердце лягушки, которой ввели дигиталин, и той, которой был введен экстракт рвотной массы, вели себя одинаково: через шесть минут после инъекции сердцебиение замедлилось до 20—30 ударов, через десять минут удары обоих сердец стали неритмичными, а через 31 минуту оба сердца остановились.

Аноним 25/12/15 Птн 22:26:19 #84 №360977

Для полной уверенности Тардьё повторил эти эксперименты, проработав над ними еще две недели. Наконец, 29 декабря 1863т. он попросил Клода предоставить ему для исследования еще один материал из комнаты, в которой умерла потерпевшая. На этот раз речь шла о тех частях пола, на которые ни при каких условиях «не могла попасть рвотная масса», то есть о досках, находившихся под кроватью. С них был сделан соскоб, из которого Тардьё изготовил экстракт. Цель его состояла в том, чтобы предупредить возражение, будто краска пола могла содержать смертельный яд, действующий так же, как дигиталин. Данный экстракт не оказал ни малейшего воздействия на лягушек, после чего Тардьё вручил следственному судье Гонэ заключение, в котором утверждал, что вдова де Пов, безусловно, умерла от отравления. При этом добавил: «Все говорит о том, что вдова де Пов скончалась от отравления дигиталином».
Тардьё предвидел, что его заключение даст повод защитнику де ля Поммерэ, столь же умному, сколь и ловкому мэтру Лашо, самым решительным образом оспаривать ценность физиологических доказательств наличия растительного яда, полученных путем опытов на животных. Если бы Тардьё сумел заглянуть в будущее – хотя бы лет на семьдесят, он бы мог спокойно ожидать нападок Лашо, ибо последующий опыт подтвердил правильность его выводов.
Так, в 1938 г. в Брюсселе предстала перед судом и была приговорена к пожизненному тюремному заключению пятидесятидевятилетняя вдова Мари Александрин Беккер, отравившая дигиталином одиннадцать человек. Анализы на яд у многочисленных ее жертв производили видные токсикологи, фармакологи и физиологи под руководством брюссельского судебного медика Фирки. Они могли использовать все достижения, накопленные со времени работы Тардьё.
Такие ученые, как, например, Генрих Килиани, который в 1863 г. был еще ребенком, посвятили большую часть своей жизни изучению тайн дигиталина. Быстрота процессов разложения чрезвычайно затрудняла возможность выделения дигиталина из тела отравленного, а это лишний раз подтверждало, что самым надежным способом обнаружения этого яда остается исследование рвотной массы, то есть тот самый метод, который помог достичь успеха Тардьё. Именем Килиани была названа и открытая им химическая цветовая реакция. Но окраска – от синей (цвета индиго) до сине-зеленой – возникала при этой реакции лишь тогда, когда применялись очень большие дозы дигиталина, а поскольку даже мельчайших его доз было достаточно для наступления смерти, то неудивительно, что в большинстве случаев цветовая реакция не наступала. Поэтому, когда эксперты докладывали суду о результатах своих анализов, они опирались не на химические реакции, а на результаты таких же «физиологических экспериментов на лягушачьих сердцах», какие предпринял Тардьё еще в декабре 1863 г.
Весной же 1864 г., когда начался процесс над Кути де ля Поммерэ, Тардьё был еще в одиночестве. И он не обманывался, ожидая резких нападок защиты. Лашо атаковал методы Тардьё со всей яростью на которую был способен. Где тот яд, который якобы убил мадам де Пов? Где хотя бы миллиграмм этого яда? Где его можно увидеть, почувствовать? Где демонстрировалась хотя бы единственная из тех цветовых реакций, по которым токсикологи судят о наличии растительных ядов? Ничего этого не было. Тардьё, как заявил Лашо, знает, что он не может и никогда не сможет продемонстрировать суду ни одной цветовой реакции. Но его тщеславие не дает ему покоя. На какой же обманчивый путь ступил Тардьё, решая вопрос о виновности или невиновности, о жизни или смерти! Какая нужна самоуверенность, чтобы по лягушкам – да, по лягушкам – делать выводы о человеческом естестве! Какое пренебрежение к многогранности и разнообразию природы! Тардьё может убивать гекатомбы подопытных животных, но ни одно мыслящее существо он не убедит в том, что сердце лягушки можно ставить наравне с человеческим сердцем. Он может изготовлять сотни своих «экстрактов» из несчастных умерших и впрыскивать их своим лягушкам. Но и этим ему не удастся убедить ни одного судью и ни одного присяжного в том, что в теле тех или иных покойников имеется какой-то яд вроде таинственного дигиталина. Затем, повысив голос, Лашо произнес:
«Наука, если я правильно информирован, придерживается взгляда, что растительные яды обязаны своим возникновением распаду растительного белка. Не допускает ли господин Тардьё хоть на одну секунду мысль, что и у таких покойников, как мадам де Пов, тоже происходит распад белка и что в результате гниения могут появиться яды, не имеющие ничего общего с дигиталином, но убивающие его лягушек? Об этом Тардьё, как видно, не думал. Но суд и присяжные сделают это вместо него!»
Бурная атака Лашо не спасла де ля Поммерэ ни от обвинительного приговора, ни от казни, состоявшейся 9 июня 1864 г. Лашо потерпел поражение потому, что Тардьё получил смертоносный яд не из трупа, а из рвотной массы, извергнутой еще живым человеком. Лашо потерпел поражение потому, что (как вскоре окажется) гениальнейшая догадка в его речи – мысль о естественном возникновении в трупе ядов, похожих на растительные,– казалась в те времена, когда шел процесс, настолько нелепой, что никто не оценил ее по достоинству. Эта мысль выглядела выдумкой, порожденной фантазией адвоката, отчаянно ищущего любую возможность облечить участь своего подзащитного. В действительности же все обстояло не так. Хотя догадка Лашо не имела ничего общего с новыми методами обнаружения ядов физиологическим путем и их принципиальным значением для всего будущего, она тем не менее была предвестником того, что произошло потом в действительности – в действительности, ввергшей токсикологов по вопросу о растительных ядах в тяжелый кризис и глубокую пучину сомнений.

Аноним 25/12/15 Птн 22:27:59 #85 №360980

Поиски метода обнаружения кристаллов. Новый акт драмы: создание искусственных алкалоидов. Спектральный анализ. Рентгеноструктурный анализ. Русский ученый Цвет и история бумажной хроматографии.

В течение двух первых десятилетий XX века со всей определенностью выяснилось, во-первых, что многие сообщения относительно несостоятельности методов обнаружения трупных алкалоидов объясняются отсутствием чистоты проведения исследований или поверхностным наблюдением цветовой реакции; во-вторых, что совершенно исключено наличие любых алкалоидов животного происхождения в экстрактах, которые получены при правильном применении метода Стаса; в-третьих, что использование по меньшей мере шести цветовых реакций и – при необходимости – дополнительных физиологических проб абсолютно исключает всякую возможность принять растительный алкалоид за трупный.
Но важнее было то, что токсикология сделала первые шаги по пути поиска абсолютно безупречных методов обнаружения ядов, который к середине XX столетия привел к поразительным успехам.
Первым шагом на этом совершенно новом пути были поиски метода определения ядов по их кристаллам. Правда, еще Стас пытался осуществить идентификацию никотина посредством кристаллообразования, а американец Уормли в 1895 г. сообщил о проведении подобных же опытов, но лишь в 1910 г. этот способ привлек к себе повышенное внимание. Заинтересованная общественность впервые узнала еще об одном новом способе, основанном на том, что алкалоиды после кристаллизации плавили. Причем процесс плавления начинался у каждого алкалоида при точно определенной температуре, проходил в типичных только для него температурных пределах, что позволяло идентифицировать яды по температуре точки их плавления либо по его характеру. Этот метод предложил Уильям Генри Уилкокс.
Напряженная работа в течение пяти следующих десятилетий привела к открытию таких способов обнаружения алкалоидов, о которых не могли мечтать не только первооткрыватели цветовых реакций, но и сам Уилкокс. В немалой степени этому способствовало развитие фармацевтической химии и фармацевтической промышленности, которое началось во второй четверти XX века с того, что по мере исследования натуральных растительных алкалоидов были созданы искусственные синтетические продукты, похожие как по своему терапевтическому, так и по отравляющему эффекту на растительные алкалоиды или даже превосходящие их.
Итак, известные растительные яды пополнил настоящий поток «синтетических алкалоидов». Он еще больше усилился, когда в 1937 г. во Франции были выпущены первые антигистамины – искусственные активные вещества против аллергических заболеваний всех видов – от астмы до кожной сыпи. За несколько лет их число перевалило за две тысячи, и из этого количества по крайней мере несколько дюжин быстро приобрели широкую популярность как лекарства (и потенциальные яды). Они тоже являлись «искусственными алкалоидами», и им не было числа. Все это заставило судебных токсикологов стать наконец участниками постоянной борьбы между изготовлением новых ядов и открытием новых методов их обнаружения.
Открытый Стасом способ обнаружения алкалоидов был усовершенствован, а это во многих случаях привело к тому, что чистота экстрактов достигла неслыханной, даже во времена Уилкокса, степени. Цветовые реакции тоже не потеряли своего значения.
Их число соответственно бурному увеличению числа ядов намного возросло.
Идентификация алкалоидов на основе определения точки их плавления получила дальнейшее развитие благодаря таким ученым, как Остеррайхер, Фишер, Брандштетер и Раймерс, а также не в последнюю очередь благодаря Людвигу Кофлеру, умершему в 1951 г. профессору фармакологии в Инсбруке. Кофлер создал аппарат для определения точки плавления, который позволял наблюдать плавление исследуемого вещества под микроскопом и одновременно засекать на термометре точку плавления этого вещества.
В этот же период в деле идентификации алкалоидов на основе их кристаллизации был достигнут совершенно явный прогресс. Англичанин Э. Кларк создал в Лондоне коллекцию не менее чем из пятисот кристаллических форм различных алкалоидов, чтобы сделать возможным быстрое сравнение с ними под микроскопом кристаллов неизвестных объектов исследования. Было опробовано около двухсот химических реактивов, с помощью которых можно было проводить кристаллизацию алкалоидных растворов.
Однако самый решительный прогресс связан с наукой, которая с середины XX столетия стала завоевывать себе все больше места в токсикологии,– с физикой. Немецкими учеными Робертом Вильгельмом Бунзеном и Густавом Кирхгофом в 1859 г. было положено начало тому направлению, которое привело к спектральному анализу при помощи видимых и невидимых лучей и к применению его в судебной медицине. С тех пор прошло более ста лет.

Аноним 25/12/15 Птн 22:28:17 #86 №360981

В 50-е годы XX в. такие токсикологи, как датчанин Т. Гаунг или бельгиец Лакруа, обратили внимание на чрезвычайное значение для токсикологии рентгеноструктурного анализа. Он сделал возможным простое и быстрое распознавание многих алкалоидных кристаллов и через них – самих алкалоидов. Американцы У. Барнз, Б. Марвин, Габарино и Шепард возглавили это направление и изучили характерные признаки, которые позволяли идентифицировать значительное число алкалоидов с помощью рентгеноструктурного анализа.
Но это было еще, пожалуй, не самое значительное достижение.
Более важное открытие носит довольно странно звучащее название «колоночной» или «бумажной хроматографии». Англичанин А. С. Кэрри в первую очередь помог этому методу триумфально вступить в область токсикологии.
В 1906 г. русский ботаник Цвет занялся изучением водных растительных экстрактов, содержащих различные натуральные красители. Какой-нибудь из этих экстрактов он пропускал через наполненную измельченным мелом стеклянную трубку – «колонку». При этом мел втягивал в себя красящее вещество из экстракта. На верхнем конце меловой «колонки» возникал пестрый слой, в котором были соединены все красящие вещества, в то время как с нижнего конца «колонки» стекал чистый водянистый раствор растительного экстракта. Но затем происходило нечто совсем удивительное. Когда русский ученый подливал сверху в «колонку»-трубку воду, то пестро окрашенная зона на верхнем конце ползла вниз. Но ползла она не как единое целое. Красящие вещества отделялись друг от друга и оставались «висеть», четко разделенные между собой, на различных уровнях меловой начинки. Если же вторично добавляли воду, они смещались вниз и вытекали порознь.
Цвет открыл тем самым метод разделения простым способом смеси различных веществ и разложения их на составные части. Этот метод разделения получил название «хроматографический анализ» —от греческих слов «хрома» («цвет») и «графо» («пишу» ). Открытие это находилось в забвении до тех пор, пока немецкий исследователь Рихард Кюн из Гейдельберга не открыл в начале 30-х годов этот метод заново. Оказалось, что самые различные химические вещества можно путем хроматографии разложить на составные части и что подобным же образом отдельные составные части можно идентифицировать. Если эти составные части бесцветны, то их местоположение в «колонке» можно распознать с помощью ультрафиолетовых лучей или реактивов, которые, как и при токсикологических анализах, ведут к образованию определенной окраски.
Наконец, оказалось, что «колонка» может быть заменена фильтровальной бумагой, на которой составные части исследуемых субстанций отделяются друг от друга аналогичным образом. Между 1950 и 1960 гг. новый способ взяла себе на вооружение и токсикология. Бумажная хроматография в области обнаружения алкалоидов стала, во всяком случае по признанию англичанина Кларка, «самым значительным событием со времен Стаса».
Когда бумажная хроматография укоренилась в токсикологии, охота за растительными алкалоидами и множеством их синтетических преемников имела уже более чем столетнюю историю. И эта охота представляла собой не рядовой акт в драме человеческих ошибок, усилий, триумфов, новых ошибок и новых триумфов, которым посвящена книга. Речь идет о решающем акте, который предопределил развитие всей судебной токсикологии. Тем не менее и он не последний.
В то время как шла борьба с алкалоидами, токсикологи научились распознавать действие многих других ядов и обнаруживать их. Из небольшого некогда ряда металломинеральных ядов эпоха химии и индустрии выковала почти необозримую по длине и ширине цепь. Она простерлась от соединений марганца, железа, никеля и меди до талия. В виде моющих и чистящих средств, дезинсектицидов или лекарств они попали в руки миллионов людей. Маленький ручеек газообразных ядов, таких, к примеру, как синильная кислота, также превратился в необозримый поток.
Возглавляла группу газов все еще окись углерода, пожиравшая год за годом тысячи жертв. За ней шел целый ряд сероводородных и сероуглеродных соединений вплоть до трихлорэтилена. Широкое распространение во всем мире получило и множество кислот и щелочей – от метилсульфата до салициловой кислоты, этого компонента жаропонижающего и болеутоляющего лекарства аспирина, который в течение десятилетий стоял на третьем месте среди ядов, применяемых самоубийцами, вслед за окисью углерода и барбитуратами.
Если взглянуть на развитие всех этих исследований в целом, то нельзя оспаривать, что из робких начинаний отдельных пионеров ныне выросла серьезная наука. И все же после всех усилий, триумфов и успехов с XIX в. остается нерешенным вопрос: достаточно ли доказать наличие яда в выделениях, крови, тканях тела живущих или умерших людей, чтобы распознать, идет ли в данном случае речь о жертве убийства с помощью яда, самоубийства, медицинского или профессионального отравления? Достаточно ли, как это подчас случалось, приблизительно определить количество обнаруженного яда, чтобы извлечь из этого столь же приблизительные выводы относительно того, какое количество яда получил потерпевший? Не следует ли поискать методы более точного определения количества обнаруженного яда? Не в этом ли заключается главная цель, венец всех усилий?