Сап сосач, не буду медлить и скажу сразу, это не ФШ и не паста. Лежал я значит на кровати и вижу что свет в доме через дорогу включился, сразу стало любопытно. В итоге смотрю туда а там в окне то-ли человек, то-ли НЁХ выглядывает минут 10 уже. Что это такое? Желательно побыстрей.
Бамп страхоёбский
Бамп
Хуйня какая-то, ничего непонятно
Это же вытяжка от кондиционера
Ещё несколько пиков
Нихуя не видно, вали нахуй
Подойти ближе и сфотай, ждём
Отклеилось
Куда смотреть то блядь? Это тролинг такой?
Оно движется или на месте стоит?
Человек размышляет о бытии
Ни чего не поменялось. Так что могу сказать что это или белье или манекен или вытяжка, ну крч бояться не чего, просто пока жи ему фак и засыпай анон.
Блядь, ну инфоповоды у тебя конечно ахуеть. Челик какой-то КВАДРАТ вытащил на балкон, а анон уже обосрался.
это ШИЗОФРЕНИЯ
Не буду сейчас на улицу выходить.
В окне нёх выглядывает из-за стены
Я до этого думал что это проход в другую комнату, но потом заметил очертания головы и обосрался.
Напоминает. Только ебло квадратное, майнкампф наверно
Чувачелло решить шуткануть, а анончаские порвались. Эх.. Стыдно за вас..
Немного двигалось, по крайней мере положение немного изменилось от начального. Так что я думаю что это человек.
Ты тупой или это троллинг какой-то?
?
Там свет выключился и включился, я обосрался знатно.
Да.
Теперь даже интересно стало
ОБЕРНИСЬ ОНО СЗАДИ ТЕБЯ.
Если кто не понял переферийным зрением я увидел как там свет включился, только что выключился и опять загорелся. Слежу.
Сзади меня стена только, не страшно.
Бамп
ебать, окно.
Свет там опять мигнул.
Снимай на камеру блять не тупи
ты чё ебанутый? Это просто белье на веревке висит, у тебя на первом пике справа в другом окне такая же хуйня
Ща
Скиньте пасту про нех которая лицом к стене сидела
Это кондей "ленивый", который не в стену устанавливается, а просто трубу в хату, видно же что снаружи квартиры предмет, и не шевелится
Увеличил через аи.
Поход к опу переехала
да успокойся ты, это просто труба или вытяжка хо-хо-хо, может белье висит, утром сфоткай, если до живешь конечно.
Не стоит вскрывать эту тему...
На пыню похож
Живой?
Ахахха
Блядь, ОП. У тебя там справа тоже нёх. Кажется сирен хед!
Да, следил просто. Теперь я убеждён что там какая-то хуйня твориться. Во первых: Часто выключается и включается свет.
В один момент фигура пропала, после очередного мигания появилась. Значит это либо нёх, либо её кто-то переносит.
Или статуя с острова пасхи или пудинг, хз
Это трусы бати кого-то просто.
Двачаю опу. И вишневого соку
Бамп
Видео где?
Бамп
Только так получилось
Долбаебик, там алкаш забыл дверь от холодильника закрыть и вырубился.
Приложи телефон к окну, тряски не будет
Ты можешь телефон не трясти? Нихуя не видно
Опа давай будем риалистами паранормальщины не существует , за то существует маразм , дименция , и прочие прелести одинокой старчиской жизни скорей всего это просто бабка которой нехуй делать или тупой школьник который страдает хернёй так что не передивай , не смотри в окно , и не открывай сегодня дверь и свет тоже лучше не выключай
Его только под наклоном видно.
А громко дышать можно?
НЕХ существует
Кстати, ОП, я сам так иногда стою, тупо минут по 20 могу смотреть на машины. Возможно это я сейчас
А ты где живёшь?
Дс
Жаль, а я 14к мухосранск. ганцевичи
У тебя есть бинокль или что-то подобное?
С таким качеством съемки это может быть все что угодно
Нету.
Я не через камеру телефона смотрю. По крайней мере сейчас.
пойди к челу домой, узнай что это и заодно запиши видео
>Нету.
Жаль. Так можно было бы понять, что это за ебака
Ночь на дворе, я не знаю квартиру мужика и не знаю даже какая там ебень живёт. А ты мне предлагаешь пойти туда?
Лел
это солевой на паранойе, думает что за ним следят. А ведь правильно думает!
>свет в доме через дорогу включился
>сразу стало любопытно
Лучше бы ты аниме смотрел.
хуй
Кто именно, пикрил или оп?
Я не смотрю аниме
Я и говорю, что лучше бы ты аниме смотрел.
проиграл
теперь Это - Каразанда -тред. Уже были треды про эту дичь. Хз что это такое. Тот анон так больше и не вышел на связь
https://2ch.hk/b/arch/2019-09-06/res/203299144.html
Оп, это бомба. Звони в ФСБ и записывай видео.
Скримеров нет
Блядь, это ж белье на прищепках повесили на веревку.
Ты чего дрищешь-то, сычик?
Годный тред и тонет..
крипитреды вымерли... или?
Сейчас я выложу кое-что, что сам лично предпочитаю считать фантастическим рассказом — это звучит куда разумнее возможных альтернатив, и мне так в целом проще, потому что рассказ этот мне не по нутру. Кто автор — мне неизвестно. Небольшое вступление об обстоятельствах обнаружения этого текста:
Я живу в Москве, и недавно случилось так, что мне потребовалось поехать на другой конец города, чтобы забрать свой заказ из интернет-магазина. А поскольку делать мне было особенно нечего, на обратном пути к метро я заткнул лишние дырки в голове наушниками и принялся нарезать широкие зигзаги по незнакомому району. Есть у меня такая привычка, бесцельно гулять. По пути мне встретился приличный с виду бар, и когда я выбрался из него, уже порядочно стемнело, а я порядочно набрался. Толком не знал, где нахожусь, но, примерно сориентировавшись на местности, выбрал направление вроде бы в сторону станции метро. Не прошёл я и пары километров, как понял, что совершенно напрасно забыл отлить в баре. Что в таких ситуациях делают парни? Ссут на всё подряд, конечно. Оглядевшись и никого не увидев, я подобрался к стене дома, мимо которого шёл. В грязи газона лежала чёрная пластиковая флэшка, я запросто мог её вообще не заметить. Как долго она там пробыла — не знаю. Из любопытства я сунул её в карман для зажигалки, после чего забыл на пару недель, и обнаружил вновь только позавчера перед стиркой. На флэшке (несмотря на перенесённые невзгоды, она читается, хотя часть фото побилась) я нашёл текстовый файл с названием "дневник.txt" и несколько фотографий. Найти тот самый дом теперь, по очевидным и описанным выше причинам, не представляется возможным (но я всё же попытаюсь на следующих выходных).
Делюсь с вами содержанием текстового файла почти без изменений — я лишь поправил парочку запятых и опечаток там, где это резало глаза.
Бля ОП это Палочник борода тебе, земля пухом
Дневник
На самом деле это не дневник — я никогда не вел дневников, это было бы неосмотрительно. Этот текст — отчет о событиях последних месяцев. Получится, скорее всего, скомканно и обрывочно, я пишу это на последних своих нервах (вы еще поймете, почему), и времени у меня не так много. Если нашли его — прочтите и распространите. Я не надеюсь на какую-то помощь, но люди должны хотя бы знать. Я даже не очень надеюсь, что это вообще кто-то прочтет. Интернет у меня отключен, покинуть квартиру не могу, поэтому, как только закончу, запишу текст и фотографии на три имеющихся у меня флэшкарты и выкину их из окна. Почти как бутылки с записками, последний отчаянный жест.
I
Я поступил на филфак, как и надеялся. Филфак в столице дал мне счастливейшую возможность покинуть отчий дом. Институт или армия были единственными легитимными способами вообще его покинуть, и если бы я провалил поступление — сам заявился бы в военкомат. Попросил бы отослать меня куда подальше. Сил выносить царящую дома атмосферу у меня почти не оставалось. В армии мне пришлось бы очень жестко, но, поверьте, я был готов рискнуть, лишь бы выйти из под влияния отца. Мой отец — долбанутый психопат и ублюдочный домашний тиран, и я бы ни за что не написал этой правды даже в анонимном послании, если бы у меня ещё оставались надежды вернуться к нормальной жизни.
Итак, я сделал это. Экзамены были профанацией, но я думал, что заработаю сердечный приступ прямо перед доской с фамилиями поступивших абитуриентов. Моя фамилия в списке нашлась.
Родители сняли мне однокомнатную квартиру где-то на задворках вселенной. С одной стороны к дому вплотную подступают гаражи и невнятная промзона, с другой же — дорога, пустырь и лес из таких же панелек с редкими вкраплениями магазинов и детсадов. Мне было наплевать. Я прекрасно чувствовал бы себя и в общаге, и в любом обгаженном бомжатнике, лишь бы быть предоставленным самому себе. Идею с общежитием (оно мне полагалось как понаехавшему издалека) отец отмел сразу: никакого блядства и пьянок для его сына, только усердная учеба. Сразу были налажены (небезвозмездные) контакты с кураторами и деканатом, о любом моем косяке отец узнал бы мгновенно.
Я не знаю хозяина этой однушки и никогда его не видел, отец нашел ее сам, обо всем договорился и платит за нее по карте, так же, как и переводит мне месячное "довольствие" (он бывший военный). Я нахожусь прямо сейчас в этой квартире на восьмом этаже двенадцатиэтажного, длинного, как Левиафан, здания.
На самом деле это не дневник — я никогда не вел дневников, это было бы неосмотрительно. Этот текст — отчет о событиях последних месяцев. Получится, скорее всего, скомканно и обрывочно, я пишу это на последних своих нервах (вы еще поймете, почему), и времени у меня не так много. Если нашли его — прочтите и распространите. Я не надеюсь на какую-то помощь, но люди должны хотя бы знать. Я даже не очень надеюсь, что это вообще кто-то прочтет. Интернет у меня отключен, покинуть квартиру не могу, поэтому, как только закончу, запишу текст и фотографии на три имеющихся у меня флэшкарты и выкину их из окна. Почти как бутылки с записками, последний отчаянный жест.
I
Я поступил на филфак, как и надеялся. Филфак в столице дал мне счастливейшую возможность покинуть отчий дом. Институт или армия были единственными легитимными способами вообще его покинуть, и если бы я провалил поступление — сам заявился бы в военкомат. Попросил бы отослать меня куда подальше. Сил выносить царящую дома атмосферу у меня почти не оставалось. В армии мне пришлось бы очень жестко, но, поверьте, я был готов рискнуть, лишь бы выйти из под влияния отца. Мой отец — долбанутый психопат и ублюдочный домашний тиран, и я бы ни за что не написал этой правды даже в анонимном послании, если бы у меня ещё оставались надежды вернуться к нормальной жизни.
Итак, я сделал это. Экзамены были профанацией, но я думал, что заработаю сердечный приступ прямо перед доской с фамилиями поступивших абитуриентов. Моя фамилия в списке нашлась.
Родители сняли мне однокомнатную квартиру где-то на задворках вселенной. С одной стороны к дому вплотную подступают гаражи и невнятная промзона, с другой же — дорога, пустырь и лес из таких же панелек с редкими вкраплениями магазинов и детсадов. Мне было наплевать. Я прекрасно чувствовал бы себя и в общаге, и в любом обгаженном бомжатнике, лишь бы быть предоставленным самому себе. Идею с общежитием (оно мне полагалось как понаехавшему издалека) отец отмел сразу: никакого блядства и пьянок для его сына, только усердная учеба. Сразу были налажены (небезвозмездные) контакты с кураторами и деканатом, о любом моем косяке отец узнал бы мгновенно.
Я не знаю хозяина этой однушки и никогда его не видел, отец нашел ее сам, обо всем договорился и платит за нее по карте, так же, как и переводит мне месячное "довольствие" (он бывший военный). Я нахожусь прямо сейчас в этой квартире на восьмом этаже двенадцатиэтажного, длинного, как Левиафан, здания.
II
Я впервые в жизни дышал таким воздухом — это был замешанный на выхлопных газах запах Свободы. Я волен был идти туда и делать то, что считаю нужным, а не только то, чего от меня ожидают. Шли недели, но эйфория никак не спадала. Семнадцать лет я провел то в одном, то в другом неизменно крохотном помещении в компании забитой тени пустой женщины, бывшей моей матерью, и Отца. Впервые надежда на освобождение замерцала во мне. Все, что мне было нужно, — это финансовая независимость. Я стоял вечером на балконе, обдумывал свои планы найти подработку переводчиком\копирайтером и курил сигарету — необычайно вкусную оттого, что я мог курить ее не украдкой. В этот момент я и заметил нечто неладное. Как я уже говорил, дом этот длинный, и одна его сторона поворачивает буквой П, образуя небольшой дворик — так что я видел окна собственного дома практически напротив.
В каждом освещенном окне неподвижно стояли люди и смотрели во двор.
Я абсолютно ничего не понял. Машинально посмотрел на часы — 00:25. На улице совершенно точно не раздавалось никаких громких звуков, которые могли бы всех привлечь к окнам. Район вообще на удивление тихий. Горела где-то четверть всех окон, но все же достаточно много. И в каждом — каждом! — окне стояло по человеку, а кое-где несколько. Выглядело это почему-то достаточно жутко, и я так и не смог разобрать, на что все пялятся. Буквально через минуту все почти синхронно отошли от окон, затерявшись в глубине квартир.
Я впервые в жизни дышал таким воздухом — это был замешанный на выхлопных газах запах Свободы. Я волен был идти туда и делать то, что считаю нужным, а не только то, чего от меня ожидают. Шли недели, но эйфория никак не спадала. Семнадцать лет я провел то в одном, то в другом неизменно крохотном помещении в компании забитой тени пустой женщины, бывшей моей матерью, и Отца. Впервые надежда на освобождение замерцала во мне. Все, что мне было нужно, — это финансовая независимость. Я стоял вечером на балконе, обдумывал свои планы найти подработку переводчиком\копирайтером и курил сигарету — необычайно вкусную оттого, что я мог курить ее не украдкой. В этот момент я и заметил нечто неладное. Как я уже говорил, дом этот длинный, и одна его сторона поворачивает буквой П, образуя небольшой дворик — так что я видел окна собственного дома практически напротив.
В каждом освещенном окне неподвижно стояли люди и смотрели во двор.
Я абсолютно ничего не понял. Машинально посмотрел на часы — 00:25. На улице совершенно точно не раздавалось никаких громких звуков, которые могли бы всех привлечь к окнам. Район вообще на удивление тихий. Горела где-то четверть всех окон, но все же достаточно много. И в каждом — каждом! — окне стояло по человеку, а кое-где несколько. Выглядело это почему-то достаточно жутко, и я так и не смог разобрать, на что все пялятся. Буквально через минуту все почти синхронно отошли от окон, затерявшись в глубине квартир.
III
Я не придал событию какого-то особенного значения. Но через пару дней картина повторилась полностью. На этот раз я уже стоял на балконе с сигаретой и банкой недорогого пива, когда в каждом из освещенных окон появилось по фигуре. От неожиданности я выронил наполовину докуренную сигарету и слегка обжег пальцы. На часах было 00:34, и люди простояли у окон примерно 50 секунд.
На следующий вечер в полночь я стоял на балконе, переводя взгляд от окон на циферблат и обратно. В руках я держал телефон, желая сфотографировать аномалию. Это произошло в пятнадцать минут первого. В точности как и в предыдущие разы, люди одновременно подошли к своим окнам. Я успел сделать несколько снимков, но это оказалось по большому счету бесполезно: у меня купленная отцом исключительно для дела "звонилка", и ее камера снимает в темноте... да почти никак. И все же у меня в руках оказалось какое-никакое документальное подтверждение творящейся в моем доме непонятной херни. Что с моими соседями? Что это вообще должно означать, какой-то безумный ритуал? Перекачивая фото на ноутбук, я вспомнил, что обыкновенный для картонных панелек гам, раздающийся за стенами, вроде бы почти затих на те секунды, когда в окнах появились фигуры. Хотя с балкона судить было сложно.
На следующую ночь я подтвердил свою теорию. В многоквартирных домах всегда, кроме глубокой ночи, шумят за стенами. Телевизор, ссора, топот сверху, справа кто-то брякает осточертевшие мне однообразные гаммы на пианино — хотя уже поздновато для этого. В какой-то момент после полуночи — всегда в разное время в промежутке от 00:10 и до 01:00 — все, кроме телевизора и приглушенной российской попсы, словно отрезает. В окнах появляются фигуры. Стоят. Исчезают — фоновый шум жизни большого дома возобновляется как ни в чем не бывало.
Это значит, что и мои соседи по этажу, а также мои соседи сверху, каждую ночь принимают участие в шизоидной пантомиме — бросая все дела, подходят к окнам и смотрят во двор. Просто с моего балкона этого не видно. Когда я понял это, мне стало очень неуютно в моей новой квартире.
Я не придал событию какого-то особенного значения. Но через пару дней картина повторилась полностью. На этот раз я уже стоял на балконе с сигаретой и банкой недорогого пива, когда в каждом из освещенных окон появилось по фигуре. От неожиданности я выронил наполовину докуренную сигарету и слегка обжег пальцы. На часах было 00:34, и люди простояли у окон примерно 50 секунд.
На следующий вечер в полночь я стоял на балконе, переводя взгляд от окон на циферблат и обратно. В руках я держал телефон, желая сфотографировать аномалию. Это произошло в пятнадцать минут первого. В точности как и в предыдущие разы, люди одновременно подошли к своим окнам. Я успел сделать несколько снимков, но это оказалось по большому счету бесполезно: у меня купленная отцом исключительно для дела "звонилка", и ее камера снимает в темноте... да почти никак. И все же у меня в руках оказалось какое-никакое документальное подтверждение творящейся в моем доме непонятной херни. Что с моими соседями? Что это вообще должно означать, какой-то безумный ритуал? Перекачивая фото на ноутбук, я вспомнил, что обыкновенный для картонных панелек гам, раздающийся за стенами, вроде бы почти затих на те секунды, когда в окнах появились фигуры. Хотя с балкона судить было сложно.
На следующую ночь я подтвердил свою теорию. В многоквартирных домах всегда, кроме глубокой ночи, шумят за стенами. Телевизор, ссора, топот сверху, справа кто-то брякает осточертевшие мне однообразные гаммы на пианино — хотя уже поздновато для этого. В какой-то момент после полуночи — всегда в разное время в промежутке от 00:10 и до 01:00 — все, кроме телевизора и приглушенной российской попсы, словно отрезает. В окнах появляются фигуры. Стоят. Исчезают — фоновый шум жизни большого дома возобновляется как ни в чем не бывало.
Это значит, что и мои соседи по этажу, а также мои соседи сверху, каждую ночь принимают участие в шизоидной пантомиме — бросая все дела, подходят к окнам и смотрят во двор. Просто с моего балкона этого не видно. Когда я понял это, мне стало очень неуютно в моей новой квартире.
>слежу
Слизывай
IV
Вытаскивая мусор, я познакомился со своей соседкой. Это самая обычная тетка. С дочерью и мужем живут через стенку, сами не так давно сюда переехали. Мы посмеялись над какой-то шуткой, я клятвенно пообещал не устраивать концерты и дебоши. Обычный треп ни о чем. И что, вот она тоже каждую ночь подрывается смотреть в окно, стоя перед ним как истукан?
У меня был план. Я стал в полночь выходить во внутренний двор здания. Мне хотелось понять, что привлекает там внимание всех этих странных людей, но во дворе не было абсолютно ничего. Днем там играли на площадке дети, на лавочке за сколоченным из досок столом балагурили престарелые мужички, а в хоккейной коробке ребята постарше изредка гоняли мяч. Ночью же весь район вокруг дома вымирал — и, в общем, как раз это не было особенно странным. Просто все сидели по домам: зажигались и гасли окна, во многих были видны цветные зарницы от экранов телевизоров.
Первый этаж дома полностью занят магазинами, аптеками и парикмахерскими, а на втором мне никак не удавалось как следует разглядеть стоящего там в "момент Х" человека. Я выходил во двор несколько раз — до тех пор, пока однажды, патрулируя и вглядываясь в окна, в темном проеме на уровне второго этажа, лишенном всяких занавесок, не разглядел наконец вполне ясно стоящих женщину средних лет и маленькую девочку, чья голова едва торчала над краем рамы. Они стояли, неподвижные, вплотную к стеклу, неотрывно глядя прямо на меня, а губы их совершенно синхронно шевелились. Они произносили какие-то слова. Их больной взгляд в упор совершенно лишил меня самообладания, и я сбежал.
Следующей же ночью я вышел к освещенной редкими фонарями дороге, на другую сторону дома, закурил и стал выжидать. Дом вставал надо мной, как утес, растеряв всю уютную привычность, присущую панелькам. В воздухе этого места словно что-то изменилось. Да, в этот раз люди подошли к окнам на эту, внешнюю, сторону, чего раньше не случалось. Во всех до единого окнах — в темных тоже, а не только там, где горел свет, теперь-то я это понял — стояли люди, сотни людей, и смотрели они не куда-то во двор, как я почему-то сначала решил. Все это время все они смотрели прямо на меня. Стояли и смотрели, не отрывая глаз. И, наверное, синхронно что-то говорили. А спустя пол минуты отступили вглубь квартир, оставив покачиваться множество штор и занавесок. Полная тишина, и самые страшные тридцать секунд моей жизни.
Вытаскивая мусор, я познакомился со своей соседкой. Это самая обычная тетка. С дочерью и мужем живут через стенку, сами не так давно сюда переехали. Мы посмеялись над какой-то шуткой, я клятвенно пообещал не устраивать концерты и дебоши. Обычный треп ни о чем. И что, вот она тоже каждую ночь подрывается смотреть в окно, стоя перед ним как истукан?
У меня был план. Я стал в полночь выходить во внутренний двор здания. Мне хотелось понять, что привлекает там внимание всех этих странных людей, но во дворе не было абсолютно ничего. Днем там играли на площадке дети, на лавочке за сколоченным из досок столом балагурили престарелые мужички, а в хоккейной коробке ребята постарше изредка гоняли мяч. Ночью же весь район вокруг дома вымирал — и, в общем, как раз это не было особенно странным. Просто все сидели по домам: зажигались и гасли окна, во многих были видны цветные зарницы от экранов телевизоров.
Первый этаж дома полностью занят магазинами, аптеками и парикмахерскими, а на втором мне никак не удавалось как следует разглядеть стоящего там в "момент Х" человека. Я выходил во двор несколько раз — до тех пор, пока однажды, патрулируя и вглядываясь в окна, в темном проеме на уровне второго этажа, лишенном всяких занавесок, не разглядел наконец вполне ясно стоящих женщину средних лет и маленькую девочку, чья голова едва торчала над краем рамы. Они стояли, неподвижные, вплотную к стеклу, неотрывно глядя прямо на меня, а губы их совершенно синхронно шевелились. Они произносили какие-то слова. Их больной взгляд в упор совершенно лишил меня самообладания, и я сбежал.
Следующей же ночью я вышел к освещенной редкими фонарями дороге, на другую сторону дома, закурил и стал выжидать. Дом вставал надо мной, как утес, растеряв всю уютную привычность, присущую панелькам. В воздухе этого места словно что-то изменилось. Да, в этот раз люди подошли к окнам на эту, внешнюю, сторону, чего раньше не случалось. Во всех до единого окнах — в темных тоже, а не только там, где горел свет, теперь-то я это понял — стояли люди, сотни людей, и смотрели они не куда-то во двор, как я почему-то сначала решил. Все это время все они смотрели прямо на меня. Стояли и смотрели, не отрывая глаз. И, наверное, синхронно что-то говорили. А спустя пол минуты отступили вглубь квартир, оставив покачиваться множество штор и занавесок. Полная тишина, и самые страшные тридцать секунд моей жизни.
V
Мне стали сниться кошмары. На балкон я больше не выходил, задернув плотные шторы и скрепил их найденными в ящике шкафа булавками. По подъезду утром и вечером буквально крался, и не чувствовал себя в безопасности, пока не отъезжал на метро на пару станций от своей. Я больше ни на грош не доверял вполне обыденным звукам за стеной: фортепиано, перфоратор, утренний кашель соседа на площадке, звук работы лифтов, отвратительная попса и топот детских ног — мне казалось фальшивкой буквально всё. Кто-то пытается меня обмануть, я упускаю что-то ужасно важное. Будучи достаточно замкнутым человеком, я еще не обзавелся в Москве приятелями настолько близкими, чтобы рассказать им о происходящем и попросить о помощи. Что вообще я мог рассказать — что мой дом целиком заселен сумасшедшими, что против меня действует заговор соседей? Вывод, очевидно, был бы обратный: псих тут только один, и это я. Но я не чувствовал и не чувствую себя психом. Только лишь человеком, наткнувшимся по своему невезению на какой-то ужас, скрывающийся под маской повседневности. На свое "довольствие" я не мог переехать даже в хостел. В деканате мне объяснили, что раз я написал отказ от общежития, то больше претендовать на него не могу, все места распределены. Я собирался запостить рассказ обо всем этом в интернет, но мне нужно было больше данных. И, конечно, я ни на минуту не забывал про своего отца. Не пропускал ни единой пары и занимался достаточно прилежно, стараясь вдобавок меньше времени проводить в квартире. Поэтому я следил за жильцами дома только в выходные.
Они все оказались ненастоящими. Они не жили, а симулировали жизнь. Это стало мне очевидно достаточно скоро. Для проверки я пытался понаблюдать за жителями соседних домов, но это быстро наскучило: люди вели себя нормально и ничего не замечали. Чего нельзя сказать о существах, населяющих улей, замаскированный под дом. Улей, в котором я теперь жил.
Они выходили из дома и целеустремленно шли по своим важным делам. Садились в разнообразный общественный транспорт... и просто наматывали круги, глядя в окно. Ездили по кольцевой, совершали бессмысленные пересадки и возвращались. Заходили в магазины и выходили, ничего не купив. Ехали в центр, шли куда-то, затем просто разворачивались и ехали тем же маршрутом домой. Изображали оживленные разговоры по выключенным мобильникам — это я видел дважды. Насколько я мог судить, никто из них не работал, и к ним не приходили гости "извне". Дети! Дети с веселыми криками бегали друг за другом по площадке и лепили куличи в песочнице. Лепили и ломали раз за разом один и тот же куличик, с определенной периодичностью бегали по одной и той же траектории. Никто никого не салил. Не детская игра — имитация. Дом как замкнутая система, чьи жители осуществляют массу активностей — совершенно бессмысленных, но оставляющих впечатление обычной жизни у стороннего наблюдателя. Только я уже не был сторонним, и смотрел очень внимательно. Я стал подозревать, что от этого зависит моя жизнь, что мне просто необходимо понять, что за хрень тут происходит.
В природе есть небольшие жучки, называемые ломехузами. Попадая в здоровый муравейник, они откладывают там свои яйца. Жучок выделяет некое вещество-эйфоретик, подпав под воздействие которого муравьи теряют способность действовать и соображать. Они теряют интерес и к жуку, и ко всему вообще, прекращают работать и искать еду, бродят кругами без дела. Яйца ломехуз неотличимы от муравьиных, а когда из них появляются личинки — одурманенные муравьи продолжают кормить их, как своих. С виду пораженный муравейник выглядит совершенно как обычный, но стоит лишь внимательно приглядеться, как становится очевидно, насколько неправильно пошли здесь дела.
Ломехуза. Вот о чем я думал, сидя на лавке, прежде чем войти в подъезд и закрыть за собой дверь. В дом, где ноутбук не видит ни одной wi-fi сетки, кроме моей. Где, оказывается, сдается много квартир по привлекательной цене — чуть ниже рыночной.
Мне стали сниться кошмары. На балкон я больше не выходил, задернув плотные шторы и скрепил их найденными в ящике шкафа булавками. По подъезду утром и вечером буквально крался, и не чувствовал себя в безопасности, пока не отъезжал на метро на пару станций от своей. Я больше ни на грош не доверял вполне обыденным звукам за стеной: фортепиано, перфоратор, утренний кашель соседа на площадке, звук работы лифтов, отвратительная попса и топот детских ног — мне казалось фальшивкой буквально всё. Кто-то пытается меня обмануть, я упускаю что-то ужасно важное. Будучи достаточно замкнутым человеком, я еще не обзавелся в Москве приятелями настолько близкими, чтобы рассказать им о происходящем и попросить о помощи. Что вообще я мог рассказать — что мой дом целиком заселен сумасшедшими, что против меня действует заговор соседей? Вывод, очевидно, был бы обратный: псих тут только один, и это я. Но я не чувствовал и не чувствую себя психом. Только лишь человеком, наткнувшимся по своему невезению на какой-то ужас, скрывающийся под маской повседневности. На свое "довольствие" я не мог переехать даже в хостел. В деканате мне объяснили, что раз я написал отказ от общежития, то больше претендовать на него не могу, все места распределены. Я собирался запостить рассказ обо всем этом в интернет, но мне нужно было больше данных. И, конечно, я ни на минуту не забывал про своего отца. Не пропускал ни единой пары и занимался достаточно прилежно, стараясь вдобавок меньше времени проводить в квартире. Поэтому я следил за жильцами дома только в выходные.
Они все оказались ненастоящими. Они не жили, а симулировали жизнь. Это стало мне очевидно достаточно скоро. Для проверки я пытался понаблюдать за жителями соседних домов, но это быстро наскучило: люди вели себя нормально и ничего не замечали. Чего нельзя сказать о существах, населяющих улей, замаскированный под дом. Улей, в котором я теперь жил.
Они выходили из дома и целеустремленно шли по своим важным делам. Садились в разнообразный общественный транспорт... и просто наматывали круги, глядя в окно. Ездили по кольцевой, совершали бессмысленные пересадки и возвращались. Заходили в магазины и выходили, ничего не купив. Ехали в центр, шли куда-то, затем просто разворачивались и ехали тем же маршрутом домой. Изображали оживленные разговоры по выключенным мобильникам — это я видел дважды. Насколько я мог судить, никто из них не работал, и к ним не приходили гости "извне". Дети! Дети с веселыми криками бегали друг за другом по площадке и лепили куличи в песочнице. Лепили и ломали раз за разом один и тот же куличик, с определенной периодичностью бегали по одной и той же траектории. Никто никого не салил. Не детская игра — имитация. Дом как замкнутая система, чьи жители осуществляют массу активностей — совершенно бессмысленных, но оставляющих впечатление обычной жизни у стороннего наблюдателя. Только я уже не был сторонним, и смотрел очень внимательно. Я стал подозревать, что от этого зависит моя жизнь, что мне просто необходимо понять, что за хрень тут происходит.
В природе есть небольшие жучки, называемые ломехузами. Попадая в здоровый муравейник, они откладывают там свои яйца. Жучок выделяет некое вещество-эйфоретик, подпав под воздействие которого муравьи теряют способность действовать и соображать. Они теряют интерес и к жуку, и ко всему вообще, прекращают работать и искать еду, бродят кругами без дела. Яйца ломехуз неотличимы от муравьиных, а когда из них появляются личинки — одурманенные муравьи продолжают кормить их, как своих. С виду пораженный муравейник выглядит совершенно как обычный, но стоит лишь внимательно приглядеться, как становится очевидно, насколько неправильно пошли здесь дела.
Ломехуза. Вот о чем я думал, сидя на лавке, прежде чем войти в подъезд и закрыть за собой дверь. В дом, где ноутбук не видит ни одной wi-fi сетки, кроме моей. Где, оказывается, сдается много квартир по привлекательной цене — чуть ниже рыночной.
VI
В моих кошмарах я брожу по пустым подъездам и странному лабиринту квартир-коридоров дома. Не происходит ничего, но это чувство... Словно стройный хор нашептывает мне какие-то слова, но я их не понимаю; и моя тревога постепенно превращается в панику, и я ищу выход на улицу, но не могу его найти. Сорвавшись, я позвонил-таки отцу. Вердикт: либо я прекращаю дурковать, учусь и живу здесь, либо он забирает из ВУЗа документы и везет меня домой. Положил трубку. Я просто не могу вернуться обратно. Но и здесь я оставаться не могу.
Каждую ночь все население дома смотрит на меня. Пережив пару истерик, я, кажется, истощил себя эмоционально. Машинально хожу на пары и аккуратно веду конспекты, в которых потом ничего не могу разобрать. Нехитрая еда потеряла свой вкус, хотя какой там вкус у покупных пельменей. Планы найти работу ушли на третий план. Свинцовая по утрам голова. Вечерами бездеятельно лежу на кровати и прислушиваюсь к звукам за стенами: кто-то смотрит фильм, кто-то орет на ребенка. Все — ложь. Так прошло еще несколько недель.
Сегодня я поздно, за полночь, возвращался из библиотеки, и, идя мимо соседской двери, просто взял и дернул за ручку. Трудно сказать, зачем. Мое состояние апатии тому виной. Дверь открылась в квартиру, планировкой похожую на мою. Через прихожую я увидел освещенную, почти не обставленную комнату, а в центре на голом полу сидели спиной друг к другу мои соседи: тетка, ее муж и девчонка помладше меня, которую я пока не встречал. Дочь. Никто не отреагировал на мое появление. Муж с абсолютно пустым лицом смотрел в стену перед собой. Мать и дочь оживленно спорили насчет того, можно ли дочери пойти куда-то с ночевкой. Живые, такие настоящие голоса. Отвернись, и сможешь с улыбкой представить себе милую домашнюю сценку. Их лица — что тетки, что дочери — также не выражали абсолютно ничего. Они даже не смотрели друг на друга — они смотрели прямо перед собой. Спор прервался на полуслоге.
А потом все трое посмотрели на меня.
В моих кошмарах я брожу по пустым подъездам и странному лабиринту квартир-коридоров дома. Не происходит ничего, но это чувство... Словно стройный хор нашептывает мне какие-то слова, но я их не понимаю; и моя тревога постепенно превращается в панику, и я ищу выход на улицу, но не могу его найти. Сорвавшись, я позвонил-таки отцу. Вердикт: либо я прекращаю дурковать, учусь и живу здесь, либо он забирает из ВУЗа документы и везет меня домой. Положил трубку. Я просто не могу вернуться обратно. Но и здесь я оставаться не могу.
Каждую ночь все население дома смотрит на меня. Пережив пару истерик, я, кажется, истощил себя эмоционально. Машинально хожу на пары и аккуратно веду конспекты, в которых потом ничего не могу разобрать. Нехитрая еда потеряла свой вкус, хотя какой там вкус у покупных пельменей. Планы найти работу ушли на третий план. Свинцовая по утрам голова. Вечерами бездеятельно лежу на кровати и прислушиваюсь к звукам за стенами: кто-то смотрит фильм, кто-то орет на ребенка. Все — ложь. Так прошло еще несколько недель.
Сегодня я поздно, за полночь, возвращался из библиотеки, и, идя мимо соседской двери, просто взял и дернул за ручку. Трудно сказать, зачем. Мое состояние апатии тому виной. Дверь открылась в квартиру, планировкой похожую на мою. Через прихожую я увидел освещенную, почти не обставленную комнату, а в центре на голом полу сидели спиной друг к другу мои соседи: тетка, ее муж и девчонка помладше меня, которую я пока не встречал. Дочь. Никто не отреагировал на мое появление. Муж с абсолютно пустым лицом смотрел в стену перед собой. Мать и дочь оживленно спорили насчет того, можно ли дочери пойти куда-то с ночевкой. Живые, такие настоящие голоса. Отвернись, и сможешь с улыбкой представить себе милую домашнюю сценку. Их лица — что тетки, что дочери — также не выражали абсолютно ничего. Они даже не смотрели друг на друга — они смотрели прямо перед собой. Спор прервался на полуслоге.
А потом все трое посмотрели на меня.
КОРМЛЕНИЕ НАЧАЛОСЬ
VII
Я заканчиваю свой отчет, а за окном уже светает. Я захлопнул железную дверь, запер замок и собачку, привалился к ней спиной. Отдышавшись, тихо сдвинул крышечку глазка: конечно, все трое неподвижно и безмолвно стояли прямо за дверью. Я снова звонил отцу на последние деньги и кричал что-то непотребное. Назвав меня чертовым наркоманом и сказав, что "так и знал", он сбросил звонок. Он приедет, но на машине ехать в Москву из нашего города нужно около восьми часов. Интернет не работает, первое число месяца, как нельзя кстати. Несколько раз я прерывался и ходил посмотреть в глазок: сейчас за дверью стоит бесшумная толпа. Наверное, собрался весь подъезд. В доме очень тихо. Во всех окнах, что я вижу отсюда, замерли фигуры, и больше они от окон не отходят. Я очень ошибся, мне следовало валить отсюда сразу. Отец приедет, да. Я только боюсь, что дверь откроет его исполненный почтения совершенно нормальный сын. Извинится за свое поведение. Может, даже предложит познакомить с соседями. Они такие милые люди.
Я заканчиваю свой отчет, а за окном уже светает. Я захлопнул железную дверь, запер замок и собачку, привалился к ней спиной. Отдышавшись, тихо сдвинул крышечку глазка: конечно, все трое неподвижно и безмолвно стояли прямо за дверью. Я снова звонил отцу на последние деньги и кричал что-то непотребное. Назвав меня чертовым наркоманом и сказав, что "так и знал", он сбросил звонок. Он приедет, но на машине ехать в Москву из нашего города нужно около восьми часов. Интернет не работает, первое число месяца, как нельзя кстати. Несколько раз я прерывался и ходил посмотреть в глазок: сейчас за дверью стоит бесшумная толпа. Наверное, собрался весь подъезд. В доме очень тихо. Во всех окнах, что я вижу отсюда, замерли фигуры, и больше они от окон не отходят. Я очень ошибся, мне следовало валить отсюда сразу. Отец приедет, да. Я только боюсь, что дверь откроет его исполненный почтения совершенно нормальный сын. Извинится за свое поведение. Может, даже предложит познакомить с соседями. Они такие милые люди.
Холодильник
Да ёбанный пиздец.
Анон, это ты обычно нло, снимаешь и на ренТв отправляешь?
Можарово
1/3
— Значит, повторяю в последний раз, — сказал Кошмин, высокий сухой человек, больше похожий на следователя-важняка, чем на инспектора гуманитарки. — В Можарове стоянка пять минут. Этого им достаточно, чтобы отцепить вагон с гумпомощью. При первой же вашей попытке открыть двери или окна я буду действовать по инструкции. Потом не обижайтесь.
Васильеву и так было страшно, да ещё и за окном сгущалась июльская гроза: набухали лиловые тучи, чуть не касавшиеся густого сплошного ельника. Безлюдные серые деревеньки по сторонам дороги глядели мрачно: ни живности, ни людей, только на одном крыльце сидел бледный большеголовый мальчик и провожал поезд недобрым внимательным взглядом, в котором не было ничего детского. Иногда Васильев замечал такой взгляд у безнадёжных сумасшедших, словно сознающих своё печальное состояние, но бессильных его изменить.
— Да не буду я, — сказал Васильев с досадой. — Вы же ещё в Москве пять раз предупреждали.
— Всех предупреждали, — буркнул Кошмин, — а некоторые открывали…
— Да у нас вон и окно не открывается.
— А Горшенин, который перед вами ездил, бутылкой разбил окно, — мрачно напомнил Кошмин.
— Ну, у нас и бутылки нет… И решётки вон снаружи…
— В эту решётку свободно можно руку просунуть. Хлеба дать или что. И некоторые просовывали. Вы не видели, а я видел.
Васильева бесило, что Кошмин столько всего видел, но ни о чём не рассказывал толком. Он терпеть не мог неясностей.
— Вы лучше заранее скажите, Георгий Валентинович, — Васильеву было всего двадцать пять, и он обращался к инспектору уважительно. — Что это за сирены такие, перед которыми невозможно устоять? Честное слово, проще будет. Кто предупреждён, тот вооружён.
— А чего вы такого не знаете? — настороженно глянул Кошмин. — Вам всё сказано: на станции подойдут люди, будут проситься, чтоб впустили, или там открыть окно, принять письмо для передачи, дать хлеба. Принимать ничего нельзя, открывать окна и двери не разрешается ни в коем случае. Можарово входит в перечень населённых пунктов, где выходить из поезда запрещается, что непонятного?
— Да я знаю. Но вы хоть скажите, что там случилось. Зона заражённая или что.
— Вас когда отправляли, лекцию читали? — спросил Кошмин.
— Ну, читали.
— Перечень пунктов доводили?
— Доводили.
— И что вам непонятно? Какая заражённая зона? Обычная зона гуманитарной помощи в рамках национального проекта поддержки русской провинции. Всё нормалдык. Но есть определённые правила, вы понимаете? Мы же не просто так, как баба на возу. Мы действуем в рамках госпроекта. Надо соблюдать. Если не будете соблюдать, я довожу о последствиях.
— Понял, понял, — сказал Васильев. Он терпеть не мог, когда ему что-либо доводили. Это его доводило. Также он терпеть не мог слов «йок» и «нормалдык».
— А почему тогда вообще не закрыть окна на это время? Жалюзи какие-нибудь спустить железные, ставни, я не знаю…
— Ну как это, — поморщился Кошмин. — Едет же пресса вроде вас. Иностранные наблюдатели вон едут. Что, в глухом вагоне везти, как скотину? Вон в седьмом едет представитель фонда этого детского, Майерсон или как его. Он и так уже приставал, почему решётки. Ему не нравится из-за решётки глядеть. Он не знает, а я знаю. Он Бога должен молить, что решётки.
Люди вроде Кошмина всегда были убеждены, что за их решётки все должны кланяться им в пояс, потому что иначе было бы ещё хуже.
— И потом, это же не везде так, — добавил он успокоительно. — Это одна такая зона у нас на пути, их и всего-то шесть, ну, семь… Проедем, а дальше до Урала нормально. Можно выходить, картошки там купить отварной, с укропом… пообщаетесь с населением, если хотите… Заповедник, природа… Всё нормалдык! Зачем же ставни? Всего в двух пунктах надо соблюдать, Можарово и Крошино, а в остальное время ходите, пожалуйста, ничего не говорю…
Васильев попытался вообразить, что делается в Можарове. Ещё когда их группу — три телевизионщика в соседнем вагоне и он от «Ведомостей» — инструктировали перед отправкой первого гуманитарного поезда, пересекающего Россию по случаю нацпроекта, инструктор явно чего-то недоговаривал. К каждому журналисту был прикреплён человек от Минсельхоза с внешностью и манерами профессионального охранника — что за предосторожности во время обычной поездки? Оно конечно, в последнее время ездить между городами стало опасно: вовсю потрошили электрички, нападали на товарняки… Ничего не поделаешь, тоже был нацпроект — приоритетное развитие семи мегаполисов, а между ними более или менее дикое поле, не надо нам столько земли… Кто мог — перебрался в города, а что делалось с остальными на огромном российском пространстве — Васильев представлял смутно. Но он был репортёр, вдобавок с армейским опытом, и его отправили с первым гуманитарным — писать репортаж о том, как мегаполисы делятся от своих избытков с прочим пространством, где, по слухам, и с электричеством-то уже были перебои. Правда, о том, что на отдельных станциях нельзя будет даже носу высунуть на перрон, в Москве никто не предупреждал. Тогда симпатичная из «Вестей» точно бы не поехала — она и так всё жаловалась, что в вагоне не предусмотрена ванна. Ванна была только в спецвагоне Майерсона, потому что он был филантроп и Бог знает какой миллиардер, Гейтс курит.
За окном плыл безлюдный и ничем не примечательный, но именно поэтому особенно страшный пейзаж: всё те же пустые серые деревни, иногда одинокая коза с красной тряпкой на шее, иногда тихий косарь, в одиночку выкашивавший овраг, — косарь тоже смотрел вслед поезду, нечасто он теперь видел поезда, и лица его Васильев не успевал разглядеть; мелькало поле с одиноко ржавевшим трактором — и опять тянулся угрюмый ельник, над которым клубилась лиловая туча. Быстро мелькнули остатки завода за полуразвалившимся бетонным забором, ржавые трубы, козловой кран; потянулось мелколесье, среди которого Васильев успел разглядеть бывшую воинскую часть за ржавой колючей проволокой, на которой так и остался висеть чей-то ватник — небось мальчишки лазали за техникой… Поезд замедлял ход.
— Что там хоть раньше-то было, в Можарове? — спросил Васильев, чтобы отвлечься от исподволь нараставшего ужаса. Он знал, что Минсельхоз просто так охранников не приставляет — там работали теперь люди серьёзные, покруче силовиков. — Может, промыслы какие?
— Кирпичный завод, — нехотя ответил Кошмин после паузы. — Давно разорился, лет тридцать. Ну и по мелочи, обувная, мебельная фабрика… Театр кукол, что ли… Я тогда не был тут.
— А сейчас есть что-то?
— Если живут люди — значит, есть, — сказал Кошмин с таким раздражением, что Васильев почёл за лучшее умолкнуть.
— В общем, я вас предупредил, — проговорил Кошмин после паузы. — К окну лучше вообще не соваться. Если нервы слабые, давайте занавеску спущу. Но вообще-то вам как журналисту надо посмотреть. Только не рыпайтесь.
— Ладно, ладно, — машинально сказал Васильев и уставился на медленно плывущую за окном станцию Можарово.
Сначала ничего не было. Он ожидал чего угодно — монстров, уродов, бросающихся на решётку вагона, — но по перрону одиноко брела старуха с ведром и просительно заглядывала в окна.
— Раков! — покрикивала она. — Вот раков кому! Свежие кому раки!
Васильев очень любил раков и остро их захотел, но не шелохнулся. Старуха подошла и к их вагону, приблизила к стеклу доброе измождённое лицо, на котором Васильев, как ни вглядывался, не мог разглядеть ничего ужасного.
— Раков! — повторила она ласково. — Ай кому надо раков?
— Молчите, — сквозь зубы сказал Кошмин. Лицо его исказилось страданием — тем более ужасным, что, на взгляд Васильева, совершенно беспричинным. Не может быть, чтобы ему так сильно хотелось раков и теперь его раздирала борьба аппетита с инструкцией.
1/3
— Значит, повторяю в последний раз, — сказал Кошмин, высокий сухой человек, больше похожий на следователя-важняка, чем на инспектора гуманитарки. — В Можарове стоянка пять минут. Этого им достаточно, чтобы отцепить вагон с гумпомощью. При первой же вашей попытке открыть двери или окна я буду действовать по инструкции. Потом не обижайтесь.
Васильеву и так было страшно, да ещё и за окном сгущалась июльская гроза: набухали лиловые тучи, чуть не касавшиеся густого сплошного ельника. Безлюдные серые деревеньки по сторонам дороги глядели мрачно: ни живности, ни людей, только на одном крыльце сидел бледный большеголовый мальчик и провожал поезд недобрым внимательным взглядом, в котором не было ничего детского. Иногда Васильев замечал такой взгляд у безнадёжных сумасшедших, словно сознающих своё печальное состояние, но бессильных его изменить.
— Да не буду я, — сказал Васильев с досадой. — Вы же ещё в Москве пять раз предупреждали.
— Всех предупреждали, — буркнул Кошмин, — а некоторые открывали…
— Да у нас вон и окно не открывается.
— А Горшенин, который перед вами ездил, бутылкой разбил окно, — мрачно напомнил Кошмин.
— Ну, у нас и бутылки нет… И решётки вон снаружи…
— В эту решётку свободно можно руку просунуть. Хлеба дать или что. И некоторые просовывали. Вы не видели, а я видел.
Васильева бесило, что Кошмин столько всего видел, но ни о чём не рассказывал толком. Он терпеть не мог неясностей.
— Вы лучше заранее скажите, Георгий Валентинович, — Васильеву было всего двадцать пять, и он обращался к инспектору уважительно. — Что это за сирены такие, перед которыми невозможно устоять? Честное слово, проще будет. Кто предупреждён, тот вооружён.
— А чего вы такого не знаете? — настороженно глянул Кошмин. — Вам всё сказано: на станции подойдут люди, будут проситься, чтоб впустили, или там открыть окно, принять письмо для передачи, дать хлеба. Принимать ничего нельзя, открывать окна и двери не разрешается ни в коем случае. Можарово входит в перечень населённых пунктов, где выходить из поезда запрещается, что непонятного?
— Да я знаю. Но вы хоть скажите, что там случилось. Зона заражённая или что.
— Вас когда отправляли, лекцию читали? — спросил Кошмин.
— Ну, читали.
— Перечень пунктов доводили?
— Доводили.
— И что вам непонятно? Какая заражённая зона? Обычная зона гуманитарной помощи в рамках национального проекта поддержки русской провинции. Всё нормалдык. Но есть определённые правила, вы понимаете? Мы же не просто так, как баба на возу. Мы действуем в рамках госпроекта. Надо соблюдать. Если не будете соблюдать, я довожу о последствиях.
— Понял, понял, — сказал Васильев. Он терпеть не мог, когда ему что-либо доводили. Это его доводило. Также он терпеть не мог слов «йок» и «нормалдык».
— А почему тогда вообще не закрыть окна на это время? Жалюзи какие-нибудь спустить железные, ставни, я не знаю…
— Ну как это, — поморщился Кошмин. — Едет же пресса вроде вас. Иностранные наблюдатели вон едут. Что, в глухом вагоне везти, как скотину? Вон в седьмом едет представитель фонда этого детского, Майерсон или как его. Он и так уже приставал, почему решётки. Ему не нравится из-за решётки глядеть. Он не знает, а я знаю. Он Бога должен молить, что решётки.
Люди вроде Кошмина всегда были убеждены, что за их решётки все должны кланяться им в пояс, потому что иначе было бы ещё хуже.
— И потом, это же не везде так, — добавил он успокоительно. — Это одна такая зона у нас на пути, их и всего-то шесть, ну, семь… Проедем, а дальше до Урала нормально. Можно выходить, картошки там купить отварной, с укропом… пообщаетесь с населением, если хотите… Заповедник, природа… Всё нормалдык! Зачем же ставни? Всего в двух пунктах надо соблюдать, Можарово и Крошино, а в остальное время ходите, пожалуйста, ничего не говорю…
Васильев попытался вообразить, что делается в Можарове. Ещё когда их группу — три телевизионщика в соседнем вагоне и он от «Ведомостей» — инструктировали перед отправкой первого гуманитарного поезда, пересекающего Россию по случаю нацпроекта, инструктор явно чего-то недоговаривал. К каждому журналисту был прикреплён человек от Минсельхоза с внешностью и манерами профессионального охранника — что за предосторожности во время обычной поездки? Оно конечно, в последнее время ездить между городами стало опасно: вовсю потрошили электрички, нападали на товарняки… Ничего не поделаешь, тоже был нацпроект — приоритетное развитие семи мегаполисов, а между ними более или менее дикое поле, не надо нам столько земли… Кто мог — перебрался в города, а что делалось с остальными на огромном российском пространстве — Васильев представлял смутно. Но он был репортёр, вдобавок с армейским опытом, и его отправили с первым гуманитарным — писать репортаж о том, как мегаполисы делятся от своих избытков с прочим пространством, где, по слухам, и с электричеством-то уже были перебои. Правда, о том, что на отдельных станциях нельзя будет даже носу высунуть на перрон, в Москве никто не предупреждал. Тогда симпатичная из «Вестей» точно бы не поехала — она и так всё жаловалась, что в вагоне не предусмотрена ванна. Ванна была только в спецвагоне Майерсона, потому что он был филантроп и Бог знает какой миллиардер, Гейтс курит.
За окном плыл безлюдный и ничем не примечательный, но именно поэтому особенно страшный пейзаж: всё те же пустые серые деревни, иногда одинокая коза с красной тряпкой на шее, иногда тихий косарь, в одиночку выкашивавший овраг, — косарь тоже смотрел вслед поезду, нечасто он теперь видел поезда, и лица его Васильев не успевал разглядеть; мелькало поле с одиноко ржавевшим трактором — и опять тянулся угрюмый ельник, над которым клубилась лиловая туча. Быстро мелькнули остатки завода за полуразвалившимся бетонным забором, ржавые трубы, козловой кран; потянулось мелколесье, среди которого Васильев успел разглядеть бывшую воинскую часть за ржавой колючей проволокой, на которой так и остался висеть чей-то ватник — небось мальчишки лазали за техникой… Поезд замедлял ход.
— Что там хоть раньше-то было, в Можарове? — спросил Васильев, чтобы отвлечься от исподволь нараставшего ужаса. Он знал, что Минсельхоз просто так охранников не приставляет — там работали теперь люди серьёзные, покруче силовиков. — Может, промыслы какие?
— Кирпичный завод, — нехотя ответил Кошмин после паузы. — Давно разорился, лет тридцать. Ну и по мелочи, обувная, мебельная фабрика… Театр кукол, что ли… Я тогда не был тут.
— А сейчас есть что-то?
— Если живут люди — значит, есть, — сказал Кошмин с таким раздражением, что Васильев почёл за лучшее умолкнуть.
— В общем, я вас предупредил, — проговорил Кошмин после паузы. — К окну лучше вообще не соваться. Если нервы слабые, давайте занавеску спущу. Но вообще-то вам как журналисту надо посмотреть. Только не рыпайтесь.
— Ладно, ладно, — машинально сказал Васильев и уставился на медленно плывущую за окном станцию Можарово.
Сначала ничего не было. Он ожидал чего угодно — монстров, уродов, бросающихся на решётку вагона, — но по перрону одиноко брела старуха с ведром и просительно заглядывала в окна.
— Раков! — покрикивала она. — Вот раков кому! Свежие кому раки!
Васильев очень любил раков и остро их захотел, но не шелохнулся. Старуха подошла и к их вагону, приблизила к стеклу доброе измождённое лицо, на котором Васильев, как ни вглядывался, не мог разглядеть ничего ужасного.
— Раков! — повторила она ласково. — Ай кому надо раков?
— Молчите, — сквозь зубы сказал Кошмин. Лицо его исказилось страданием — тем более ужасным, что, на взгляд Васильева, совершенно беспричинным. Не может быть, чтобы ему так сильно хотелось раков и теперь его раздирала борьба аппетита с инструкцией.
Норм паста
2/3
Старуха отвернулась и тоскливо побрела дальше. Станция постепенно заполнялась людьми — вялыми, явно истощёнными, двигавшимися замедленно, как в рапиде. К окну подошла молодая мать с ребёнком на руках; ребёнок был жёлтый, сморщенный, вялый, как тряпичная кукла.
— Подайте чего-нибудь ради Христа, — сказала она тихо и жалобно. Несмотря на толстое стекло, Васильев слышал каждое её слово. — Работы нет, мужа нет. Христа ради, чего-нибудь.
Васильев со стыдом посмотрел на дорожную снедь, которую не успел убрать. В гуманитарных поездах кормили прекрасно, Минсельхоз не жалел средств. На купейном столике разложены были колбаса двух сортов, голландский сыр, что называется, со слезой, и паштет из гусиной печени с грецким орехом, так называемый страсбургский. Прятать еду было поздно — нищенка всё видела. Васильев сидел весь красный.
Вдоль поезда шла девочка с трогательным и ясным личиком, словно сошедшая с рождественской олеографии, на которых замерзающие девочки со спичками обязательно были ангелоподобны, розовы, словно до попадания на промёрзшую улицу жили в благополучнейшей семье с сытными обедами и ежеутренними ваннами. Васильеву казалось даже, что он видел эту девочку на открытке, сохранившейся в семье с дореволюционных времён, — в этой открытке прапрапрадедушка поздравлял прапрапрабабушку с новым 1914 годом. Девочка подошла к окну, подняла глаза и доверчиво произнесла:
— Мама болеет. Совсем болеет, не встать. Дяденьки, хоть чего-нибудь, а?
Она просила не канюча, улыбаясь, словно не хотела давить на жалость и стыдилась своего положения.
— А я песенку знаю, — сказала она. — Вот, песенку спою. Не прошла-а-а зима, снег ещё-е-е лежит, но уже домо-о-ой ласточка спеши-и-ит… На её пути горы и моря, ты лети, лети, ласточка моя-а-а…
Васильев знал эту песню с детского сада и ребёнком всегда плакал, когда её слышал. Он посмотрел на Кошмина. Тот не сводил с него глаз, ловил каждое движение — не было никакой надежды обмануть его и хоть украдкой выбросить в окно деньги или упаковку колбасы; дай решётка…
— Ну вот скажите мне, — ненавидя себя за робкую, заискивающую интонацию, выговорил Васильев, — вот объясните, что был бы за вред, если бы мы сейчас ей подали кусок хлеба или три рубля?
— Кому — ей? — жёстко переспросил Кошмин.
— Ну вот этой, девочке…
— Девочке? — снова переспросил Кошмин.
Что он, оглох, что ли, подумал Васильев. Может, он вообще сумасшедший, псих проклятый, придали мне урода, а я теперь из-за него не могу ребёнку дать еды.
— Вы не видите, что ли?!
— Вижу, — медленно сказал Кошмин. — Сидите смирно, или я не отвечаю.
К окну между тем подошла ещё одна старуха, маленькая, согбенная, очкастенькая, с личиком провинциальной учительницы. Дрожащей скрюченной лапкой она протянула к самому лицу Васильева маленькие вязаные тапочки, такие ещё называют пинетками, собственные его пинетки до сих пор хранились дома, покойная бабушка связала их крючком. Если бы не дедушкина пенсия да не проживание в Москве, покойная бабушка на старости лет могла бы стоять точно так же.
— Купите тапочки, — умоляюще сказала старушка. — Хорошие тапочки, чистая шерсть. Пожалуйста. Дитенку там или кому… Купите тапочки…
Вот они, сирены Можарова. Вот к кому нам нельзя теперь выходить. От собственного народа мы отгородились стальными решётками, сидим, жрём страсбургский паштет. Васильев встал, но Кошмин как-то так ткнул его стальным пальцем в подреберье, что журналист согнулся и тут же рухнул на полку.
— Предупреждал, — с отвратительным злорадством сказал Кошмин.
— Предупреждал он, — сквозь зубы просипел Васильев. — Суки вы все, суки позорные… Что вы сделали…
— Мы? — спросил Кошмин. — Мы ничего не сделали. Это вас надо спрашивать, что вы сделали.
Парад несчастных за окном в это время продолжался: к самым решёткам приник пожилой, болезненно полноватый мужчина с добрым и растерянным лицом.
— Господа, — лепетал он срывающимся голосом, — господа, ради Бога… Я не местный, я не как они… Поймите, я здесь случайно. Я случайно здесь, я не предполагал. Третий месяц не могу выбраться, господа, умоляю. Откройте на секунду, никого не впустим. Господа. Ведь нельзя же здесь оставлять… поймите… я интеллигентный человек, я такой же человек, как вы. Ведь невыносимо…
Голос его становился всё тише, перешёл в шёпот и наконец сорвался. Мужчина рыдал, Васильев мог бы поклясться, что он плакал беспомощно и безнадёжно, как младенец, забытый в детском саду.
— Я всё понимаю, — снова начал он. — Я вас понимаю прекрасно. Но я вас умоляю, умоляю… я клянусь чем хотите… Вот! — внезапно осенило его, и из кармана мятого серого плаща он извлёк какую-то обтёрханную справку. — Тут всё написано! Командировка, господа, командировка… умоляю… умоляю…
Тут он посмотрел влево, и на лице его отобразился ужас. Кто-то страшный в водолазном костюме неумолимо подходил к нему, отцеплял от решётки вагона его судорожно сжатые пальцы и уводил, утаскивал за собой — то ли местный монстр, то ли страж порядка.
— Ааа! — пронзительным заячьим криком заверещал пожилой, всё ещё оглядываясь в надежде, что из вагона придёт помощь. — Спасите! Нет!
— Это кто? — одними губами спросил Васильев.
— Кто именно?
— Этот… в водолазном костюме…
— В каком костюме?
— Ну, тот… который увёл этого…
— Милиция, наверное, — пожал плечами Кошмин. — Почему водолазный, обычная защита… Тут без защиты не очень погуляешь…
Станция заполнялась народом. Прошло лишь пять минут, а вдоль всего перрона тащились, влачились, ползли убогие и увечные. В них не было ничего ужасного, ничего из дурного фантастического фильма — это были обычные старики, женщины и дети из советского фильма про войну, толпа, провожающая солдат и не надеющаяся дождаться их возвращения. Уйдут солдаты, придут немцы, никто не спасёт. В каждом взгляде читалась беспокойная, робкая беспомощность больного, который живёт в чужом доме на птичьих правах и боится быть в тягость. Такие люди страшатся обеспокоить чужого любой просьбой, потому что в ответ могут отнять последнее. На всех лицах читалось привычное кроткое унижение, во всех глазах светилась робкая мольба о милости, в которую никто толком не верил. Больше всего поразила Васильева одна девушка, совсем девчонка лет пятнадцати — она подошла к вагону ближе других, опираясь на два грубо сработанных костыля. Эта ни о чём не просила, только смотрела с такой болью, что Васильев отшатнулся от окна — её взгляд словно ударил его в лицо.
— Что ж мне делать-то, а! — провыла она не с вопросительной, а с повелительной, надрывной интонацией, словно после этих её слов Васильев должен был вскочить и мчаться на перрон, спасать всю эту измученную толпу. — Что ж делать-то, о Господи! Неужели ничего нельзя сделать, неужели так и будет всё! Не может же быть, чтобы никакой пощады нигде! Что ж мы всем сделали?! Нельзя же, чтобы так с живыми людьми…
Этого Васильев не мог выдержать. Он всё-таки отслужил, вдобавок занимался альпинизмом, так что успел повалить Кошмина резким хуком слева, своим фирменным, — и выбежал в коридор, но там его уже караулил проводник. Проводник оказался очень профессиональный — в РЖД, как и в Минсельхозе, не зря ели свой страсбургский паштет. Васильев ещё два дня потом не мог пошевелить правой рукой.
— Нельзя, — шёпотом сказал проводник, скрутив его и запихнув обратно в купе. — Нельзя, сказано. Это ж как на подводной лодке. Сами знать должны. Знаете, как на подводной лодке? — Странно было слышать этот увещевающий шёпот от человека, который только что заломал Васильева с профессионализмом истинного спецназовца. — На подводной лодке, когда авария, все отсеки задраиваются. Представляете, стучат люди из соседнего отсека, ваши товарищи. И вы не можете их впустить, потому что устав. В уставе морском записано, что нельзя во время аварии открывать отсеки. Там люди гибнут, а вам не открыть. Вот и здесь так, только здесь не товарищи.
— Мрази! — заорал Васильев, чумея от бессильной ненависти. — Мрази вы все! Кто вам не товарищи?! Старики и дети больные вам не товарищи?! Это что вы за страну сделали, стабилизаторы долбаные, что вы натворили, что боитесь к собственному народу выйти! Это же ваш, ваш народ, что ж вы попрятались от него за решётки! Хлеба кусок ему жалеете?! Рубль драный жалеете?! Ненавижу, ненавижу вас, ублюдков!
Старуха отвернулась и тоскливо побрела дальше. Станция постепенно заполнялась людьми — вялыми, явно истощёнными, двигавшимися замедленно, как в рапиде. К окну подошла молодая мать с ребёнком на руках; ребёнок был жёлтый, сморщенный, вялый, как тряпичная кукла.
— Подайте чего-нибудь ради Христа, — сказала она тихо и жалобно. Несмотря на толстое стекло, Васильев слышал каждое её слово. — Работы нет, мужа нет. Христа ради, чего-нибудь.
Васильев со стыдом посмотрел на дорожную снедь, которую не успел убрать. В гуманитарных поездах кормили прекрасно, Минсельхоз не жалел средств. На купейном столике разложены были колбаса двух сортов, голландский сыр, что называется, со слезой, и паштет из гусиной печени с грецким орехом, так называемый страсбургский. Прятать еду было поздно — нищенка всё видела. Васильев сидел весь красный.
Вдоль поезда шла девочка с трогательным и ясным личиком, словно сошедшая с рождественской олеографии, на которых замерзающие девочки со спичками обязательно были ангелоподобны, розовы, словно до попадания на промёрзшую улицу жили в благополучнейшей семье с сытными обедами и ежеутренними ваннами. Васильеву казалось даже, что он видел эту девочку на открытке, сохранившейся в семье с дореволюционных времён, — в этой открытке прапрапрадедушка поздравлял прапрапрабабушку с новым 1914 годом. Девочка подошла к окну, подняла глаза и доверчиво произнесла:
— Мама болеет. Совсем болеет, не встать. Дяденьки, хоть чего-нибудь, а?
Она просила не канюча, улыбаясь, словно не хотела давить на жалость и стыдилась своего положения.
— А я песенку знаю, — сказала она. — Вот, песенку спою. Не прошла-а-а зима, снег ещё-е-е лежит, но уже домо-о-ой ласточка спеши-и-ит… На её пути горы и моря, ты лети, лети, ласточка моя-а-а…
Васильев знал эту песню с детского сада и ребёнком всегда плакал, когда её слышал. Он посмотрел на Кошмина. Тот не сводил с него глаз, ловил каждое движение — не было никакой надежды обмануть его и хоть украдкой выбросить в окно деньги или упаковку колбасы; дай решётка…
— Ну вот скажите мне, — ненавидя себя за робкую, заискивающую интонацию, выговорил Васильев, — вот объясните, что был бы за вред, если бы мы сейчас ей подали кусок хлеба или три рубля?
— Кому — ей? — жёстко переспросил Кошмин.
— Ну вот этой, девочке…
— Девочке? — снова переспросил Кошмин.
Что он, оглох, что ли, подумал Васильев. Может, он вообще сумасшедший, псих проклятый, придали мне урода, а я теперь из-за него не могу ребёнку дать еды.
— Вы не видите, что ли?!
— Вижу, — медленно сказал Кошмин. — Сидите смирно, или я не отвечаю.
К окну между тем подошла ещё одна старуха, маленькая, согбенная, очкастенькая, с личиком провинциальной учительницы. Дрожащей скрюченной лапкой она протянула к самому лицу Васильева маленькие вязаные тапочки, такие ещё называют пинетками, собственные его пинетки до сих пор хранились дома, покойная бабушка связала их крючком. Если бы не дедушкина пенсия да не проживание в Москве, покойная бабушка на старости лет могла бы стоять точно так же.
— Купите тапочки, — умоляюще сказала старушка. — Хорошие тапочки, чистая шерсть. Пожалуйста. Дитенку там или кому… Купите тапочки…
Вот они, сирены Можарова. Вот к кому нам нельзя теперь выходить. От собственного народа мы отгородились стальными решётками, сидим, жрём страсбургский паштет. Васильев встал, но Кошмин как-то так ткнул его стальным пальцем в подреберье, что журналист согнулся и тут же рухнул на полку.
— Предупреждал, — с отвратительным злорадством сказал Кошмин.
— Предупреждал он, — сквозь зубы просипел Васильев. — Суки вы все, суки позорные… Что вы сделали…
— Мы? — спросил Кошмин. — Мы ничего не сделали. Это вас надо спрашивать, что вы сделали.
Парад несчастных за окном в это время продолжался: к самым решёткам приник пожилой, болезненно полноватый мужчина с добрым и растерянным лицом.
— Господа, — лепетал он срывающимся голосом, — господа, ради Бога… Я не местный, я не как они… Поймите, я здесь случайно. Я случайно здесь, я не предполагал. Третий месяц не могу выбраться, господа, умоляю. Откройте на секунду, никого не впустим. Господа. Ведь нельзя же здесь оставлять… поймите… я интеллигентный человек, я такой же человек, как вы. Ведь невыносимо…
Голос его становился всё тише, перешёл в шёпот и наконец сорвался. Мужчина рыдал, Васильев мог бы поклясться, что он плакал беспомощно и безнадёжно, как младенец, забытый в детском саду.
— Я всё понимаю, — снова начал он. — Я вас понимаю прекрасно. Но я вас умоляю, умоляю… я клянусь чем хотите… Вот! — внезапно осенило его, и из кармана мятого серого плаща он извлёк какую-то обтёрханную справку. — Тут всё написано! Командировка, господа, командировка… умоляю… умоляю…
Тут он посмотрел влево, и на лице его отобразился ужас. Кто-то страшный в водолазном костюме неумолимо подходил к нему, отцеплял от решётки вагона его судорожно сжатые пальцы и уводил, утаскивал за собой — то ли местный монстр, то ли страж порядка.
— Ааа! — пронзительным заячьим криком заверещал пожилой, всё ещё оглядываясь в надежде, что из вагона придёт помощь. — Спасите! Нет!
— Это кто? — одними губами спросил Васильев.
— Кто именно?
— Этот… в водолазном костюме…
— В каком костюме?
— Ну, тот… который увёл этого…
— Милиция, наверное, — пожал плечами Кошмин. — Почему водолазный, обычная защита… Тут без защиты не очень погуляешь…
Станция заполнялась народом. Прошло лишь пять минут, а вдоль всего перрона тащились, влачились, ползли убогие и увечные. В них не было ничего ужасного, ничего из дурного фантастического фильма — это были обычные старики, женщины и дети из советского фильма про войну, толпа, провожающая солдат и не надеющаяся дождаться их возвращения. Уйдут солдаты, придут немцы, никто не спасёт. В каждом взгляде читалась беспокойная, робкая беспомощность больного, который живёт в чужом доме на птичьих правах и боится быть в тягость. Такие люди страшатся обеспокоить чужого любой просьбой, потому что в ответ могут отнять последнее. На всех лицах читалось привычное кроткое унижение, во всех глазах светилась робкая мольба о милости, в которую никто толком не верил. Больше всего поразила Васильева одна девушка, совсем девчонка лет пятнадцати — она подошла к вагону ближе других, опираясь на два грубо сработанных костыля. Эта ни о чём не просила, только смотрела с такой болью, что Васильев отшатнулся от окна — её взгляд словно ударил его в лицо.
— Что ж мне делать-то, а! — провыла она не с вопросительной, а с повелительной, надрывной интонацией, словно после этих её слов Васильев должен был вскочить и мчаться на перрон, спасать всю эту измученную толпу. — Что ж делать-то, о Господи! Неужели ничего нельзя сделать, неужели так и будет всё! Не может же быть, чтобы никакой пощады нигде! Что ж мы всем сделали?! Нельзя же, чтобы так с живыми людьми…
Этого Васильев не мог выдержать. Он всё-таки отслужил, вдобавок занимался альпинизмом, так что успел повалить Кошмина резким хуком слева, своим фирменным, — и выбежал в коридор, но там его уже караулил проводник. Проводник оказался очень профессиональный — в РЖД, как и в Минсельхозе, не зря ели свой страсбургский паштет. Васильев ещё два дня потом не мог пошевелить правой рукой.
— Нельзя, — шёпотом сказал проводник, скрутив его и запихнув обратно в купе. — Нельзя, сказано. Это ж как на подводной лодке. Сами знать должны. Знаете, как на подводной лодке? — Странно было слышать этот увещевающий шёпот от человека, который только что заломал Васильева с профессионализмом истинного спецназовца. — На подводной лодке, когда авария, все отсеки задраиваются. Представляете, стучат люди из соседнего отсека, ваши товарищи. И вы не можете их впустить, потому что устав. В уставе морском записано, что нельзя во время аварии открывать отсеки. Там люди гибнут, а вам не открыть. Вот и здесь так, только здесь не товарищи.
— Мрази! — заорал Васильев, чумея от бессильной ненависти. — Мрази вы все! Кто вам не товарищи?! Старики и дети больные вам не товарищи?! Это что вы за страну сделали, стабилизаторы долбаные, что вы натворили, что боитесь к собственному народу выйти! Это же ваш, ваш народ, что ж вы попрятались от него за решётки! Хлеба кусок ему жалеете?! Рубль драный жалеете?! Ненавижу, ненавижу вас, ублюдков!
3/3
— Покричи, покричи, — не то угрожающе, не то одобрительно сказал проводник. — Легче будет. Чего он нервный такой? — обратился он к Кошмину.
— Журналист, — усмехнулся Кошмин.
— А… Ну, пусть посмотрит, полезно. Тут, в Можарове, журналистов-то давно не было…
— Что они там возятся с вагоном? — неодобрительно спросил Кошмин у проводника. Они разговаривали запросто, словно коллеги. — Давно отцепили бы, да мы бы дальше поехали…
— Не могут они быстро-то, — сказал проводник. — Меньше двадцати минут не возятся.
— Ослабели, — снова усмехнулся Кошмин.
В этот момент поезд дрогнул и тронулся. Несколько девочек в выцветшем тряпье побежали за вагоном — впрочем, какое побежали, скорей поползли, шатаясь и сразу выдыхаясь; Васильев отвёл взгляд.
— Ну, извиняй, журналист, — сказал проводник, переводя дух. — Сам нам будешь благодарен.
— Ага, — сказал Васильев, потирая плечо. — За всё вам благодарны, всю жизнь. Скажи спасибо, что не до смерти, что не в глаз, что не в рот… Спасибо, век не забуду. Есть такой рассказ — вы-то не читали, но я вам своими словами, для общего развития… Называется «Ушедшие из Омеласа». Имя автора вам всё равно ничего не скажет, так что пропустим. Короче, есть процветающий город Омелас. И все в нём счастливы. И сплошная благодать с народными гуляниями…
— А в жалком подвале за вечно запертой дверью, — невозмутимо вступил Кошмин, — сидит мальчик-олигофрен, обгаженный и голодный. Он лепечет: выпустите, выпустите меня. И если его выпустить, весь город Омелас с его процветанием полетит к чертям собачьим. Правильно? Причём ребёнок даже не сознаёт своего положения, и вдобавок он недоразвитый. Даун он, можно сказать. Слезинка ребёнка. Читали. Урсула Ле Гуин. Наше ведомство начитанное.
— Какое ведомство? — спросил оторопевший Васильев.
— Минсельхоз, — сказал Кошмин и подмигнул проводнику. Тот жизнерадостно оскалился в ответ.
— Но если вы всё это читали… — упавшим голосом начал Васильев.
— Слушай, журналист, — Кошмин наклонился к нему через столик. — Ты думать можешь мало-мало или вообще уже все мозги отшибло? Ты хорошо их слышал?
— Кого — их?
— Ну голоса их, я не знаю, кого там ты слышал. Хорошо слышал?
— Ну, — кивнул Васильев, не понимая, куда клонит инструктор.
— А ведь стекло толстое. Очень толстое стекло, журналист. А ты их слышал, как будто они рядом стояли, — нет? И видел ровно то, что могло на тебя сильней всего надавить, так? Зуб даю, что-нибудь из детства.
— А вы? — пролепетал потрясённый Васильев. — Вы что видели?
— Что я видел, того тебе знать не надо! — рявкнул Кошмин. — Мало ли что я видел! Тут каждый видит своё, умеют они так! Интересно послушать потом, да только рассказывать чаще всего некому. Тут щёлку в вагоне приоткроешь — и такое…
— Ладно, — устало сказал Васильев. Он всё понял. — Кому другому вкручивайте. Ведомство ваше, Минсельхоз, Минпсихоз или как вы там называетесь, — вы хорошо мозги парите, это я в курсе. И фантастику читали, вижу. Но дураков нет вам верить, понятно? Уже и телевизор ваш никто не смотрит, про шпионов в школах и вредителей в шахтах. И про призраков в Можарове, которых я один вижу, — не надо мне тут, ладно? Не надо! Я и так ничего не напишу, да если б и написал — не пропустите.
— Вот клоун, а? — усмехнулся проводник, но тут же схватился за рацию. — Восьмой слушает!
Лицо его посерело, он обмяк и тяжело сел на полку.
— В двенадцатом открыли, — еле слышно сказал он Кошмину.
— Корреспонденты? — спросил Кошмин, вскакивая.
— Телевизионщики. Кретины.
— И что, всё? С концами?
— Ну а ты как думал? Бывает не всё?
— Вот дура! — яростно прошептал Кошмин. — Я по роже её видел, что дура. Никогда таких брать нельзя.
— Ладно, о покойнице-то, — укоризненно сказал проводник.
Васильев ещё не понимал, что покойницей называют симпатичную из «Вестей». До него всё доходило как сквозь вату.
— Нечего тут бабам делать, — повторял Кошмин. — В жизни больше не возьму. Что теперь с начпоездом в Москве сделают, это ужас…
— Ладно, пошли, — сказал проводник. — Оформить надо, убрать там…
Они вышли из купе, Васильев увязался за ними.
— Сиди! — обернулся Кошмин.
— Да ладно, пусть посмотрит. Может, поймёт чего, — заступился проводник.
— Ну иди, — пожал плечом инструктор.
Они прошли через салон-вагон перепуганного Майерсона. «Sorry, a little incident», — на безукоризненном английском бросил Кошмин. Майерсон что-то лепетал про оговорённые условия личной безопасности. Пять вагонов, которые предстояло насквозь пройти до двенадцатого, показались Васильеву бесконечно длинным экспрессом. Мельком он взглядывал в окно, за которым тянулись всё те же серые деревни; лиловая туча, так и не проливаясь, висела над ними.
В тамбуре двенадцатого вагона уже стояли три других проводника. Они расступились перед Кошминым. Васильев заглянул в коридор.
Половина окон была выбита, дверцы купе проломаны, перегородки смяты, словно в вагоне резвился, насытившись, неумолимый и страшно сильный великан. Крыша вагона слегка выгнулась вверх, словно его надували изнутри. Уцелевшие стёкла были залиты кровью, клочья одежды валялись по всему коридору, обглоданная берцовая кость виднелась в ближайшем купе. Странный запах стоял в вагоне, примешиваясь к отвратительному запаху крови, — гнилостный, застарелый: так пахнет в пустой избе, где давным-давно гниют сальные тряпки да хозяйничают мыши.
— Три минуты, — сказал один из проводников. — Три минуты всего.
— Чем же они её так… купили? — произнёс второй, помладше.
— Не узнаешь теперь, — пожал плечами первый. — Не расскажет.
— Иди к себе, — обернулся Кошмин к Васильеву. — Покури пойди, а то лица на тебе нет. Ничего, теперь только Крошино проехать, а потом всё нормалдык.
— Покричи, покричи, — не то угрожающе, не то одобрительно сказал проводник. — Легче будет. Чего он нервный такой? — обратился он к Кошмину.
— Журналист, — усмехнулся Кошмин.
— А… Ну, пусть посмотрит, полезно. Тут, в Можарове, журналистов-то давно не было…
— Что они там возятся с вагоном? — неодобрительно спросил Кошмин у проводника. Они разговаривали запросто, словно коллеги. — Давно отцепили бы, да мы бы дальше поехали…
— Не могут они быстро-то, — сказал проводник. — Меньше двадцати минут не возятся.
— Ослабели, — снова усмехнулся Кошмин.
В этот момент поезд дрогнул и тронулся. Несколько девочек в выцветшем тряпье побежали за вагоном — впрочем, какое побежали, скорей поползли, шатаясь и сразу выдыхаясь; Васильев отвёл взгляд.
— Ну, извиняй, журналист, — сказал проводник, переводя дух. — Сам нам будешь благодарен.
— Ага, — сказал Васильев, потирая плечо. — За всё вам благодарны, всю жизнь. Скажи спасибо, что не до смерти, что не в глаз, что не в рот… Спасибо, век не забуду. Есть такой рассказ — вы-то не читали, но я вам своими словами, для общего развития… Называется «Ушедшие из Омеласа». Имя автора вам всё равно ничего не скажет, так что пропустим. Короче, есть процветающий город Омелас. И все в нём счастливы. И сплошная благодать с народными гуляниями…
— А в жалком подвале за вечно запертой дверью, — невозмутимо вступил Кошмин, — сидит мальчик-олигофрен, обгаженный и голодный. Он лепечет: выпустите, выпустите меня. И если его выпустить, весь город Омелас с его процветанием полетит к чертям собачьим. Правильно? Причём ребёнок даже не сознаёт своего положения, и вдобавок он недоразвитый. Даун он, можно сказать. Слезинка ребёнка. Читали. Урсула Ле Гуин. Наше ведомство начитанное.
— Какое ведомство? — спросил оторопевший Васильев.
— Минсельхоз, — сказал Кошмин и подмигнул проводнику. Тот жизнерадостно оскалился в ответ.
— Но если вы всё это читали… — упавшим голосом начал Васильев.
— Слушай, журналист, — Кошмин наклонился к нему через столик. — Ты думать можешь мало-мало или вообще уже все мозги отшибло? Ты хорошо их слышал?
— Кого — их?
— Ну голоса их, я не знаю, кого там ты слышал. Хорошо слышал?
— Ну, — кивнул Васильев, не понимая, куда клонит инструктор.
— А ведь стекло толстое. Очень толстое стекло, журналист. А ты их слышал, как будто они рядом стояли, — нет? И видел ровно то, что могло на тебя сильней всего надавить, так? Зуб даю, что-нибудь из детства.
— А вы? — пролепетал потрясённый Васильев. — Вы что видели?
— Что я видел, того тебе знать не надо! — рявкнул Кошмин. — Мало ли что я видел! Тут каждый видит своё, умеют они так! Интересно послушать потом, да только рассказывать чаще всего некому. Тут щёлку в вагоне приоткроешь — и такое…
— Ладно, — устало сказал Васильев. Он всё понял. — Кому другому вкручивайте. Ведомство ваше, Минсельхоз, Минпсихоз или как вы там называетесь, — вы хорошо мозги парите, это я в курсе. И фантастику читали, вижу. Но дураков нет вам верить, понятно? Уже и телевизор ваш никто не смотрит, про шпионов в школах и вредителей в шахтах. И про призраков в Можарове, которых я один вижу, — не надо мне тут, ладно? Не надо! Я и так ничего не напишу, да если б и написал — не пропустите.
— Вот клоун, а? — усмехнулся проводник, но тут же схватился за рацию. — Восьмой слушает!
Лицо его посерело, он обмяк и тяжело сел на полку.
— В двенадцатом открыли, — еле слышно сказал он Кошмину.
— Корреспонденты? — спросил Кошмин, вскакивая.
— Телевизионщики. Кретины.
— И что, всё? С концами?
— Ну а ты как думал? Бывает не всё?
— Вот дура! — яростно прошептал Кошмин. — Я по роже её видел, что дура. Никогда таких брать нельзя.
— Ладно, о покойнице-то, — укоризненно сказал проводник.
Васильев ещё не понимал, что покойницей называют симпатичную из «Вестей». До него всё доходило как сквозь вату.
— Нечего тут бабам делать, — повторял Кошмин. — В жизни больше не возьму. Что теперь с начпоездом в Москве сделают, это ужас…
— Ладно, пошли, — сказал проводник. — Оформить надо, убрать там…
Они вышли из купе, Васильев увязался за ними.
— Сиди! — обернулся Кошмин.
— Да ладно, пусть посмотрит. Может, поймёт чего, — заступился проводник.
— Ну иди, — пожал плечом инструктор.
Они прошли через салон-вагон перепуганного Майерсона. «Sorry, a little incident», — на безукоризненном английском бросил Кошмин. Майерсон что-то лепетал про оговорённые условия личной безопасности. Пять вагонов, которые предстояло насквозь пройти до двенадцатого, показались Васильеву бесконечно длинным экспрессом. Мельком он взглядывал в окно, за которым тянулись всё те же серые деревни; лиловая туча, так и не проливаясь, висела над ними.
В тамбуре двенадцатого вагона уже стояли три других проводника. Они расступились перед Кошминым. Васильев заглянул в коридор.
Половина окон была выбита, дверцы купе проломаны, перегородки смяты, словно в вагоне резвился, насытившись, неумолимый и страшно сильный великан. Крыша вагона слегка выгнулась вверх, словно его надували изнутри. Уцелевшие стёкла были залиты кровью, клочья одежды валялись по всему коридору, обглоданная берцовая кость виднелась в ближайшем купе. Странный запах стоял в вагоне, примешиваясь к отвратительному запаху крови, — гнилостный, застарелый: так пахнет в пустой избе, где давным-давно гниют сальные тряпки да хозяйничают мыши.
— Три минуты, — сказал один из проводников. — Три минуты всего.
— Чем же они её так… купили? — произнёс второй, помладше.
— Не узнаешь теперь, — пожал плечами первый. — Не расскажет.
— Иди к себе, — обернулся Кошмин к Васильеву. — Покури пойди, а то лица на тебе нет. Ничего, теперь только Крошино проехать, а потом всё нормалдык.
Как я сторожил офис
А вот эту историю я никому никогда не рассказывал и, думаю, никогда не расскажу (в случае вероятности деанонимизации). Как-то раз я ночью сторожил офис. Обязанностей было минимум — следить, чтобы никто не ворвался (Я — дрищ знатный, но если бы кто-то сумел ночью взломать эту нереальную железную дверь, его бы и омоновец вряд бы смог остановить, так что я там был скорее для проформы), впускать начальство и ещё чтобы с потолка не текло — иногда там трубы на втором этаже прорывало. И ещё раз в неделю надо окна мыть изнутри. В общем, работа простая и не пыльная. А там были компы со всякими простыми игрушками, типа героев меча и магии третьих — а мне больше и не надо. В этом офисе я проводил ночи с субботы на воскресенье. Всё всегда было спокойно, ключи имелись только у директора, какого-то менеджера и у меня. И как-то раз в субботу я сидел за героями и вдруг что-то зашебуршилось с той стороны двери. Один раз.
Я подошёл, посмотрел в глазок — никого. Решил, что мимо прошли и вернулся к игре, но не успел сесть на стул, как что-то опять заскреблось и послышался совершенно неразборчивый мужской голос и стук в дверь. Я решил, что это пришёл директор, вставил ключи. провернул на один оборот и ещё раз посмотрел в глазок — там никого. Я громко произнёс: «Имя-отчество, это Вы?» В ответ тишина. Я обратно повернул ключ, тут же с той стороны двери послышался голос — на этот раз женский, опять я ни слова не понял — вроде говорит, но какие-то слог за слогом бессмысленные. Тут я громко их всех послал через дверь и пригрозил, что вызову милицию (тут я слукавил — никаких телефонов внутри не было, я только знал, что теоретически где-то должна быть кнопка вызова пожарки, до сих пор не знаю, есть она там или нет). Через где-то секунду после этого женский голос замолк и послышался такой негромкий стук в окно. Я раздвинул жалюзи и охуел. Нет, не просто охуел.
Охуел от страха — ноги подогнулись и я сел на пол. На решётке повис человек (я хочу думать, что человек). Всё в нём было совершенно неестественно. Такое впечатление, блджад, что кто-то видел людей только в кино и сделал себе костюм, чтобы походить на человека и надел его на себя. Я даже приблизительно не могу определить, какого оно было пола. И как только он меня увидел, но заговорил — сначала тем, женским, голосом, потом чередуя по слогу с мужским, потом вообще как будто голос шёл из нескольких источников, с какими-то скрипами и шелестом. Пиздец, у него и мимика была совершенно нечеловеческая — он одновременно двигал всеми лицевыми мышцами во всех возможных направлениях. Руками и ногами при этом сучил по стеклу, а сам поднимался вверх. Может, он зажал прутья между коленей и карабкался — не знаю. В том момент мне казалось, что он взлетал. Видно его было прекрасно и висел он так очень долго, наверное, минуту, а я ничего не мог вообще сделать — просто на полу сидел и, застывши, смотрел на эту тварь.
Где-то через минуту пришло внезапное избавление — вдруг вся какаофония смолкла, а он резко повернулся (клянусь, градусов на 100 повернул башку, аж за плечо) и застыл на несколько секунд, уставившись куда-то, а потом резко спрыгнул и что-то произнося новым, низко вибрирующим голосом, удалился. Куда он делся — я с пола не видел. Мне хватило сил только задвинуть жалюзи и уползти в комнату, из которой не видно ни двери, ни окон. Там я сел и заплакал — как маленький ребёнок, в последний раз я плакал лет за 8 до этого. Потом это состояние прошло и меня стала бить крупная дрожь. Так, на полу, я просидел до 6 утра, пугаясь каждого шороха, пока не пришёл сменщик Артём. Я его, наверное, минуты 2 разглядывал через глазок и просил то отойти, то сказать «что-нибудь».
В конце-концов пустил, он мне с ходу отвесил тяжёлый подзатыльник, а я в ответ только счастливо и истерично засмеялся (опять до слёз в глазах). В общем, домой пришёл — родители не могут понять, что со мной случилось — бледный, круги под глазами, взвесился — на 7 кило похудел за ночь. С тех пор я ночью часто плохо сплю и снятся кошмары. Никому из знакомых — ни слова, ни намёка — засмеют, а здесь решил выложить — всё равно не поверите, я бы сам не поверил, но очень поделиться хотелось. Ну, в общем, это всё, дальше не читаю, сам спать пошёл. А, ну ещё напоследок — почему я сам с ума не тронулся после этого — если рассуждать логически, мне кажется, если бы ему нужен был именно я, я бы не писал сейчас эту историю в этом треде. Я так думаю, я ему случайно подвернулся, а потом он на что-то другое отвлёкся, а обо мне забыл. Ну, хочется так думать.
А вот эту историю я никому никогда не рассказывал и, думаю, никогда не расскажу (в случае вероятности деанонимизации). Как-то раз я ночью сторожил офис. Обязанностей было минимум — следить, чтобы никто не ворвался (Я — дрищ знатный, но если бы кто-то сумел ночью взломать эту нереальную железную дверь, его бы и омоновец вряд бы смог остановить, так что я там был скорее для проформы), впускать начальство и ещё чтобы с потолка не текло — иногда там трубы на втором этаже прорывало. И ещё раз в неделю надо окна мыть изнутри. В общем, работа простая и не пыльная. А там были компы со всякими простыми игрушками, типа героев меча и магии третьих — а мне больше и не надо. В этом офисе я проводил ночи с субботы на воскресенье. Всё всегда было спокойно, ключи имелись только у директора, какого-то менеджера и у меня. И как-то раз в субботу я сидел за героями и вдруг что-то зашебуршилось с той стороны двери. Один раз.
Я подошёл, посмотрел в глазок — никого. Решил, что мимо прошли и вернулся к игре, но не успел сесть на стул, как что-то опять заскреблось и послышался совершенно неразборчивый мужской голос и стук в дверь. Я решил, что это пришёл директор, вставил ключи. провернул на один оборот и ещё раз посмотрел в глазок — там никого. Я громко произнёс: «Имя-отчество, это Вы?» В ответ тишина. Я обратно повернул ключ, тут же с той стороны двери послышался голос — на этот раз женский, опять я ни слова не понял — вроде говорит, но какие-то слог за слогом бессмысленные. Тут я громко их всех послал через дверь и пригрозил, что вызову милицию (тут я слукавил — никаких телефонов внутри не было, я только знал, что теоретически где-то должна быть кнопка вызова пожарки, до сих пор не знаю, есть она там или нет). Через где-то секунду после этого женский голос замолк и послышался такой негромкий стук в окно. Я раздвинул жалюзи и охуел. Нет, не просто охуел.
Охуел от страха — ноги подогнулись и я сел на пол. На решётке повис человек (я хочу думать, что человек). Всё в нём было совершенно неестественно. Такое впечатление, блджад, что кто-то видел людей только в кино и сделал себе костюм, чтобы походить на человека и надел его на себя. Я даже приблизительно не могу определить, какого оно было пола. И как только он меня увидел, но заговорил — сначала тем, женским, голосом, потом чередуя по слогу с мужским, потом вообще как будто голос шёл из нескольких источников, с какими-то скрипами и шелестом. Пиздец, у него и мимика была совершенно нечеловеческая — он одновременно двигал всеми лицевыми мышцами во всех возможных направлениях. Руками и ногами при этом сучил по стеклу, а сам поднимался вверх. Может, он зажал прутья между коленей и карабкался — не знаю. В том момент мне казалось, что он взлетал. Видно его было прекрасно и висел он так очень долго, наверное, минуту, а я ничего не мог вообще сделать — просто на полу сидел и, застывши, смотрел на эту тварь.
Где-то через минуту пришло внезапное избавление — вдруг вся какаофония смолкла, а он резко повернулся (клянусь, градусов на 100 повернул башку, аж за плечо) и застыл на несколько секунд, уставившись куда-то, а потом резко спрыгнул и что-то произнося новым, низко вибрирующим голосом, удалился. Куда он делся — я с пола не видел. Мне хватило сил только задвинуть жалюзи и уползти в комнату, из которой не видно ни двери, ни окон. Там я сел и заплакал — как маленький ребёнок, в последний раз я плакал лет за 8 до этого. Потом это состояние прошло и меня стала бить крупная дрожь. Так, на полу, я просидел до 6 утра, пугаясь каждого шороха, пока не пришёл сменщик Артём. Я его, наверное, минуты 2 разглядывал через глазок и просил то отойти, то сказать «что-нибудь».
В конце-концов пустил, он мне с ходу отвесил тяжёлый подзатыльник, а я в ответ только счастливо и истерично засмеялся (опять до слёз в глазах). В общем, домой пришёл — родители не могут понять, что со мной случилось — бледный, круги под глазами, взвесился — на 7 кило похудел за ночь. С тех пор я ночью часто плохо сплю и снятся кошмары. Никому из знакомых — ни слова, ни намёка — засмеют, а здесь решил выложить — всё равно не поверите, я бы сам не поверил, но очень поделиться хотелось. Ну, в общем, это всё, дальше не читаю, сам спать пошёл. А, ну ещё напоследок — почему я сам с ума не тронулся после этого — если рассуждать логически, мне кажется, если бы ему нужен был именно я, я бы не писал сейчас эту историю в этом треде. Я так думаю, я ему случайно подвернулся, а потом он на что-то другое отвлёкся, а обо мне забыл. Ну, хочется так думать.
сука, ты паралитик что ли, хули руки дрожат как в шторм
Окна
1/3
Думаю, прежде чем начать, нужно сделать небольшое пояснение. Я немного повернут на оружии, а также всяких стратегиях выживания, тактическом снаряжении, биноклях, фонариках и прочем. Такого добра у меня довольно много, а жемчужина коллекции – винтовка Ремингтон 700-ой модели (ее вполне легально можно купить в России после пяти лет владения гладкостволом). К ней у меня есть парочка очень хороших оптических прицелов – один помощнее, другой послабее. Не то, чтобы я псих какой–нибудь, но, скажем так, мне нравится чувствовать себя готовым к неприятностям в наше неспокойное время. Ну, это, как я уже говорил, предыстория.
А сама история такова. Довелось мне раз снимать квартиру в одном из районов Северо-Восточного округа Москвы. Снимал её ввиду производственной необходимости, долго задерживаться там не собирался, так что договор заключил на пару месяцев всего. Квартира была на последнем этаже двенадцатиэтажного дома – вид из окон был бы шикарный, если бы не одно "но". Напротив, метрах в двухстах стоял другой двенадцатиэтажный дом, и кроме него из своих окон я почти ничего не видел. Квартирка моя была дешевенькая, даже телевизора там не было. Интернет я туда тоже проводить не собирался, все равно скоро съезжать, так что развлечений было, прямо скажем, не много. Как назло, и работы оказалось меньше, чем я думал, так что вечера я проводил читая, а потом, когда стемнеет, брался за винтовку и играл в «гляделки». Это развлечение я придумал себе день на третий проживания в той квартире. Я настраивал прицел, глядя через него на улицу, прикидывал расстояния до разных объектов, случайно заглянул в пару окон и как-то увлекся. Потом я подтащил к окну письменный стол, установил на него свой Ремингтон с оптикой и через щель в задернутых занавесках стал изучать жильцов дома напротив. С тех пор я проводил так почти каждый вечер.
Конечно, Вы можете осудить меня, и я соглашусь с Вами. В том, чтобы разглядывать людей через перекрестье прицела, пускай и незаряженного ружья, нет ничего хорошего, но черт возьми, один раз попробовав, я уже не мог остановиться. Дом напротив был просто скопищем колоритнейших персонажей. И если мужик с шестого этажа, каждый вечер смотрящий порнуху, быстро надоел, то мелкий пацан-каратист с девятого, устраивавший себе ежедневную беспощадную тренировку на кухне, и молодая парочка с седьмого стали моими любимцами. Парочка эта, кстати, была очень горячая, за несколько дней, что я за ними наблюдал, они делали ЭТО всеми известными мне способами и явно не собиралась останавливаться. А еще они, похоже, не знали, как в их спальне выключается свет. Наблюдать за ними можно было бесконечно, я надеялся многому у них научиться. Были еще алкоголики, интересные лишь во время своих пьяных драк, разведенки с детьми, более-менее нормальные семьи, в общем, много чего. Но рассказ не про них.
Как-то раз, во время очередных «гляделок» я совершенно случайно посмотрел в окно на восьмом этаже, в которое раньше особо не заглядывал. Я увидел почти пустую комнату, освещаемую единственной висящей на потолке лампочкой, дверь была плотно закрыта. В углу стояла кровать, на которой в классической позе йога сидел человек. Он привлек мое внимание своей неподвижностью, и я решил понаблюдать за ним. Человек сидел спиной к окну и смотрел в стену. Он был очень худым, бледным и высоким, совершенно лысая голова казалась непропорционально большой, майки и штанов на нем не было. Минут пять я разглядывал его, но он так и не пошевелился. Я перевел прицел на стену, куда он смотрел – стена, насколько я мог видеть, была пуста – ни картин, ни ковров, выцветшие обои местами ободрались. Я обвел прицелом комнату – тоже ничего интересного: пара стульев, журнальный столик с ворохом газет, старое кресло, маленький коврик на полу у кровати. На закрытой двери я заметил несколько непонятных вертикальных полос и все. Я решил, что чувак просто медитирует, и каких либо приколов от него ждать не стоит, после чего переключился на своего любимого каратиста, который как раз разогревался перед очередной тренировкой.
Часа через два, когда и малолетний боец и неугомонная парочка закончили свои выступления, я еще раз для порядка заглянул в окно к йогу. Он сидел все в той же позе и смотрел в стену. Выждав секунд 30, я убрал винтовку и лег спать.
Я бы, наверное, и забыл про все это, если бы через пару дней по ошибке снова не заглянул в окно к этому йогу. Я не увидел ничего нового, и это меня почему–то разозлило. Признаться, я уже на полном серьезе считал, что каждый жилец дома напротив каждый вечер обязан меня развлекать. А этот тип просто сидел и смотрел в стену. Хотя, может, и не смотрел, а, например, спал сидя. А может, он и не живой? В смысле – кукла. А может, и, правда, дуба дал? Медитировал-медитировал, да и в астрал ушел. В общем, заинтересовало меня это. Целый час я наблюдал за ним – он не шелохнулся. Точно – кукла. Тем более, такой худой и высокий, голова огромная, кожа бледная, руки, похоже, почти до колен… Таких людей не бывает! Но что эта кукла делает одна в комнате? Эта комната – склад реквизита? А где остальные вещи? Почему в комнату никто не заходит? Квартира пустая? А кто тогда зажег свет? Я осмотрел соседние окна. Справа, насколько я представляю планировку, явно другая квартира, там живет семья с двумя маленькими детьми. А слева – темные окна, свет не горит. Ладно. Я решил отвлечься, но ни каратист, ни влюбленные естествоиспытатели меня в тот вечер не радовали.
На следующий день я пришел с работы пораньше и сразу же прильнул к прицелу. Сидит, гаденыш. В той же позе. Хотя, вроде, немного в сторону теперь повернулся. Значит, что–то там, все-таки, происходит.
Я наблюдал весь вечер. Даже в туалет не отходил. Сижу. Смотрю в прицел. И он сидит. Смотрит в стену. Вроде, дышит еле-еле. Или мне кажется. Когда заболели глаза, я плюнул и лег спать.
Утром перед уходом на работу еще раз глянул. Без изменений.
Так я наблюдал за ним целую неделю. Пара минут утром и несколько часов вечером. Время от времени его положение немного менялось, но как и когда это происходило, я не видел. Однажды я вернулся с работы и увидел, что у него поменялись простыни на кровати! И тогда я решил устроить ублюдку круглосуточное наблюдение.
Я провозился весь вечер, но результат меня удовлетворил. Винтовку на сошках я нацелил на окно, а к окуляру прицела с помощью штатива подвел объектив видеокамеры. Видео она писала прямо на жесткий диск ноутбука, так что можно будет посмотреть, что происходило в те несколько часов, которые я буду на работе. Утром я еще раз все проверил и, нажав «запись» на камере, вышел из дома.
В первый день меня ждало разочарование. Камера честно все записала, а йог все восемь часов видео честно просидел на кровати, не шелохнувшись. Я едва набрался терпения, чтобы повторить всю процедуру на следующий день.
1/3
Думаю, прежде чем начать, нужно сделать небольшое пояснение. Я немного повернут на оружии, а также всяких стратегиях выживания, тактическом снаряжении, биноклях, фонариках и прочем. Такого добра у меня довольно много, а жемчужина коллекции – винтовка Ремингтон 700-ой модели (ее вполне легально можно купить в России после пяти лет владения гладкостволом). К ней у меня есть парочка очень хороших оптических прицелов – один помощнее, другой послабее. Не то, чтобы я псих какой–нибудь, но, скажем так, мне нравится чувствовать себя готовым к неприятностям в наше неспокойное время. Ну, это, как я уже говорил, предыстория.
А сама история такова. Довелось мне раз снимать квартиру в одном из районов Северо-Восточного округа Москвы. Снимал её ввиду производственной необходимости, долго задерживаться там не собирался, так что договор заключил на пару месяцев всего. Квартира была на последнем этаже двенадцатиэтажного дома – вид из окон был бы шикарный, если бы не одно "но". Напротив, метрах в двухстах стоял другой двенадцатиэтажный дом, и кроме него из своих окон я почти ничего не видел. Квартирка моя была дешевенькая, даже телевизора там не было. Интернет я туда тоже проводить не собирался, все равно скоро съезжать, так что развлечений было, прямо скажем, не много. Как назло, и работы оказалось меньше, чем я думал, так что вечера я проводил читая, а потом, когда стемнеет, брался за винтовку и играл в «гляделки». Это развлечение я придумал себе день на третий проживания в той квартире. Я настраивал прицел, глядя через него на улицу, прикидывал расстояния до разных объектов, случайно заглянул в пару окон и как-то увлекся. Потом я подтащил к окну письменный стол, установил на него свой Ремингтон с оптикой и через щель в задернутых занавесках стал изучать жильцов дома напротив. С тех пор я проводил так почти каждый вечер.
Конечно, Вы можете осудить меня, и я соглашусь с Вами. В том, чтобы разглядывать людей через перекрестье прицела, пускай и незаряженного ружья, нет ничего хорошего, но черт возьми, один раз попробовав, я уже не мог остановиться. Дом напротив был просто скопищем колоритнейших персонажей. И если мужик с шестого этажа, каждый вечер смотрящий порнуху, быстро надоел, то мелкий пацан-каратист с девятого, устраивавший себе ежедневную беспощадную тренировку на кухне, и молодая парочка с седьмого стали моими любимцами. Парочка эта, кстати, была очень горячая, за несколько дней, что я за ними наблюдал, они делали ЭТО всеми известными мне способами и явно не собиралась останавливаться. А еще они, похоже, не знали, как в их спальне выключается свет. Наблюдать за ними можно было бесконечно, я надеялся многому у них научиться. Были еще алкоголики, интересные лишь во время своих пьяных драк, разведенки с детьми, более-менее нормальные семьи, в общем, много чего. Но рассказ не про них.
Как-то раз, во время очередных «гляделок» я совершенно случайно посмотрел в окно на восьмом этаже, в которое раньше особо не заглядывал. Я увидел почти пустую комнату, освещаемую единственной висящей на потолке лампочкой, дверь была плотно закрыта. В углу стояла кровать, на которой в классической позе йога сидел человек. Он привлек мое внимание своей неподвижностью, и я решил понаблюдать за ним. Человек сидел спиной к окну и смотрел в стену. Он был очень худым, бледным и высоким, совершенно лысая голова казалась непропорционально большой, майки и штанов на нем не было. Минут пять я разглядывал его, но он так и не пошевелился. Я перевел прицел на стену, куда он смотрел – стена, насколько я мог видеть, была пуста – ни картин, ни ковров, выцветшие обои местами ободрались. Я обвел прицелом комнату – тоже ничего интересного: пара стульев, журнальный столик с ворохом газет, старое кресло, маленький коврик на полу у кровати. На закрытой двери я заметил несколько непонятных вертикальных полос и все. Я решил, что чувак просто медитирует, и каких либо приколов от него ждать не стоит, после чего переключился на своего любимого каратиста, который как раз разогревался перед очередной тренировкой.
Часа через два, когда и малолетний боец и неугомонная парочка закончили свои выступления, я еще раз для порядка заглянул в окно к йогу. Он сидел все в той же позе и смотрел в стену. Выждав секунд 30, я убрал винтовку и лег спать.
Я бы, наверное, и забыл про все это, если бы через пару дней по ошибке снова не заглянул в окно к этому йогу. Я не увидел ничего нового, и это меня почему–то разозлило. Признаться, я уже на полном серьезе считал, что каждый жилец дома напротив каждый вечер обязан меня развлекать. А этот тип просто сидел и смотрел в стену. Хотя, может, и не смотрел, а, например, спал сидя. А может, он и не живой? В смысле – кукла. А может, и, правда, дуба дал? Медитировал-медитировал, да и в астрал ушел. В общем, заинтересовало меня это. Целый час я наблюдал за ним – он не шелохнулся. Точно – кукла. Тем более, такой худой и высокий, голова огромная, кожа бледная, руки, похоже, почти до колен… Таких людей не бывает! Но что эта кукла делает одна в комнате? Эта комната – склад реквизита? А где остальные вещи? Почему в комнату никто не заходит? Квартира пустая? А кто тогда зажег свет? Я осмотрел соседние окна. Справа, насколько я представляю планировку, явно другая квартира, там живет семья с двумя маленькими детьми. А слева – темные окна, свет не горит. Ладно. Я решил отвлечься, но ни каратист, ни влюбленные естествоиспытатели меня в тот вечер не радовали.
На следующий день я пришел с работы пораньше и сразу же прильнул к прицелу. Сидит, гаденыш. В той же позе. Хотя, вроде, немного в сторону теперь повернулся. Значит, что–то там, все-таки, происходит.
Я наблюдал весь вечер. Даже в туалет не отходил. Сижу. Смотрю в прицел. И он сидит. Смотрит в стену. Вроде, дышит еле-еле. Или мне кажется. Когда заболели глаза, я плюнул и лег спать.
Утром перед уходом на работу еще раз глянул. Без изменений.
Так я наблюдал за ним целую неделю. Пара минут утром и несколько часов вечером. Время от времени его положение немного менялось, но как и когда это происходило, я не видел. Однажды я вернулся с работы и увидел, что у него поменялись простыни на кровати! И тогда я решил устроить ублюдку круглосуточное наблюдение.
Я провозился весь вечер, но результат меня удовлетворил. Винтовку на сошках я нацелил на окно, а к окуляру прицела с помощью штатива подвел объектив видеокамеры. Видео она писала прямо на жесткий диск ноутбука, так что можно будет посмотреть, что происходило в те несколько часов, которые я буду на работе. Утром я еще раз все проверил и, нажав «запись» на камере, вышел из дома.
В первый день меня ждало разочарование. Камера честно все записала, а йог все восемь часов видео честно просидел на кровати, не шелохнувшись. Я едва набрался терпения, чтобы повторить всю процедуру на следующий день.
2/3
На второй раз мне повезло. Вечером, просматривая видео, я увидел как в 14 часов 17 минут дверь в комнату к йогу открылась, и в нее вошла женщина с подносом в руках. Сперва я решил, что она будет его кормить, но на подносе почти ничего не было. Я увидел лишь какой-то пузырек и несколько небольших коробок. Женщина медленно подошла к йогу и поставила поднос перед ним на кровать. Некоторое время она стояла рядом и смотрела на него. Я думал, что они разговаривают, но, присмотревшись, увидел, что губы у нее не шевелятся. Потом она стала тереть его левую руку, а потом на несколько секунд напряженно склонилась перед ним. Что именно она делала, рассмотреть было нельзя, так как мешала худая спина йога, но было похоже, что она сделала ему укол в руку. По крайней мере, у меня сложилось такое впечатление. Потом она как-то странно, боком, подошла к окну, открыла форточку и закурила. Выкурив сигарету, она закрыла форточку, забрала поднос и, пятясь, вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Больше ничего не происходило. Оторвавшись от монитора, я глянул в прицел – в комнате все было точно так же, как на последних кадрах записи. Если бы не камера, я бы так и не узнал, что туда кто-то приходил.
Я еще раз пересмотрел видео. Было в нем что-то странное. Даже пугающее. Хотя, казалось бы, все понятно. На кровати сидит бледный, тощий чувак, наверное, даун, или еще что-нибудь такое, к нему заходит его сиделка или типа того, делает укол, выкуривает сигарету, уходит. Я пересмотрел видео еще раз. И еще. Так ничего не решив, я еще раз проверил в прицел своего подопечного (сидит, сволочь) и лег спать.
За следующую неделю, используя свою систему наблюдения я установил, что:
а) женщина с подносом заходит в комнату раз в два дня, примерно в 14-15 часов, она делает укол, выкуривает сигарету и уходит;
б) похоже, больше в комнате не происходит ничего!
Тем не менее, все это начинало становится навязчивой идеей. Во-первых, я так и не видел, как ему меняют простыни. Во-вторых, я, кажется, понял, что странного было в поведении женщины. Я видел, как она приходила к нему в комнату три раза и никогда — ни на секунду — она не поворачивалась к нему спиной.
Я наблюдал за ним несколько недель, почти забил на работу. За это время ему еще раз поменяли простыни, но я этого так и не увидел. Не знаю, как это произошло, если только ночью, когда я спал. Еще я узнал, что пару раз в неделю женщина из его квартиры куда–то уходит на 30-40 минут. Я видел, как она выходит из подъезда и возвращается обратно с парой пакетов. Несколько раз я смог проследить за ней – она ходила в ближайший продуктовый магазин, а на обратном пути заходила в аптеку. Я пытался узнать, что она покупала в аптеке, но чек она забирала с собой, а спрашивать у фармацевта я не решался.
Раз в два дня женщина заходила к нему в комнату, делала укол, выкуривала сигарету, выходила. Она ни на секунду не отворачивалась от него. Я досконально изучил его комнату. Я много думал про полосы на двери, про ободранные обои. Полосы на двери – это ободранная краска. И ободрало её то же, что и обои на стенах – ногти на его руках. У меня не было ни одной причины думать, что это так, но других объяснений я не находил. Он начал пугать меня. Я смотрел на него через прицел, часами пялился ему в затылок, а он просто сидел на своей кровати в углу. Особенно жутко было видеть, как в соседней квартире маленькие дети играют и прыгают на диване, а за стеной, фактически в паре метров от них на кровати сидит этот урод.
Я понимал, что нужно что–то делать, но не мог придумать что. Вызвать милицию? И что им сказать? Ну приедут они, позвонят в дверь, им не откроют, а дальше что?
Я весь извелся. Перерыл весь Интернет, но кроме стандартных страшилок, ничего не нашел (хотя одна паста, мне кажется, все же имела к этому отношение). Пытался узнать что–то у жителей дома, но, похоже, про него никто ничего не знал. В конце концов, я решился на самый идиотский поступок в своей жизни.
Я хорошо подготовился – взял пару своих лучших ножей, травматический револьвер, маску, чтобы в случае чего скрыть лицо, отмычки, фонарик, петарды для отвлечения внимания, дымовую шашку. Я рассовал это все по карманам, стараясь при этом не выглядеть подозрительно и не громыхать при каждом шаге, потом вышел на улицу, сел на лавочку у подъезда и стал ждать. Если бы ко мне в этот момент решили докопаться менты, проблем у меня было бы выше крыши. Иногда я жалею, что этого не произошло.
Самый прикол был в том, что тогда, сидя на лавочке, я понятия не имел, что собираюсь делать.
Минут через 40 я увидел, что женщина из той квартиры вышла из дома и пошла своей обычной дорогой в сторону магазина. Полчаса времени у меня точно было. Я встал и зашел в подъезд, из которого она вышла.
На второй раз мне повезло. Вечером, просматривая видео, я увидел как в 14 часов 17 минут дверь в комнату к йогу открылась, и в нее вошла женщина с подносом в руках. Сперва я решил, что она будет его кормить, но на подносе почти ничего не было. Я увидел лишь какой-то пузырек и несколько небольших коробок. Женщина медленно подошла к йогу и поставила поднос перед ним на кровать. Некоторое время она стояла рядом и смотрела на него. Я думал, что они разговаривают, но, присмотревшись, увидел, что губы у нее не шевелятся. Потом она стала тереть его левую руку, а потом на несколько секунд напряженно склонилась перед ним. Что именно она делала, рассмотреть было нельзя, так как мешала худая спина йога, но было похоже, что она сделала ему укол в руку. По крайней мере, у меня сложилось такое впечатление. Потом она как-то странно, боком, подошла к окну, открыла форточку и закурила. Выкурив сигарету, она закрыла форточку, забрала поднос и, пятясь, вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Больше ничего не происходило. Оторвавшись от монитора, я глянул в прицел – в комнате все было точно так же, как на последних кадрах записи. Если бы не камера, я бы так и не узнал, что туда кто-то приходил.
Я еще раз пересмотрел видео. Было в нем что-то странное. Даже пугающее. Хотя, казалось бы, все понятно. На кровати сидит бледный, тощий чувак, наверное, даун, или еще что-нибудь такое, к нему заходит его сиделка или типа того, делает укол, выкуривает сигарету, уходит. Я пересмотрел видео еще раз. И еще. Так ничего не решив, я еще раз проверил в прицел своего подопечного (сидит, сволочь) и лег спать.
За следующую неделю, используя свою систему наблюдения я установил, что:
а) женщина с подносом заходит в комнату раз в два дня, примерно в 14-15 часов, она делает укол, выкуривает сигарету и уходит;
б) похоже, больше в комнате не происходит ничего!
Тем не менее, все это начинало становится навязчивой идеей. Во-первых, я так и не видел, как ему меняют простыни. Во-вторых, я, кажется, понял, что странного было в поведении женщины. Я видел, как она приходила к нему в комнату три раза и никогда — ни на секунду — она не поворачивалась к нему спиной.
Я наблюдал за ним несколько недель, почти забил на работу. За это время ему еще раз поменяли простыни, но я этого так и не увидел. Не знаю, как это произошло, если только ночью, когда я спал. Еще я узнал, что пару раз в неделю женщина из его квартиры куда–то уходит на 30-40 минут. Я видел, как она выходит из подъезда и возвращается обратно с парой пакетов. Несколько раз я смог проследить за ней – она ходила в ближайший продуктовый магазин, а на обратном пути заходила в аптеку. Я пытался узнать, что она покупала в аптеке, но чек она забирала с собой, а спрашивать у фармацевта я не решался.
Раз в два дня женщина заходила к нему в комнату, делала укол, выкуривала сигарету, выходила. Она ни на секунду не отворачивалась от него. Я досконально изучил его комнату. Я много думал про полосы на двери, про ободранные обои. Полосы на двери – это ободранная краска. И ободрало её то же, что и обои на стенах – ногти на его руках. У меня не было ни одной причины думать, что это так, но других объяснений я не находил. Он начал пугать меня. Я смотрел на него через прицел, часами пялился ему в затылок, а он просто сидел на своей кровати в углу. Особенно жутко было видеть, как в соседней квартире маленькие дети играют и прыгают на диване, а за стеной, фактически в паре метров от них на кровати сидит этот урод.
Я понимал, что нужно что–то делать, но не мог придумать что. Вызвать милицию? И что им сказать? Ну приедут они, позвонят в дверь, им не откроют, а дальше что?
Я весь извелся. Перерыл весь Интернет, но кроме стандартных страшилок, ничего не нашел (хотя одна паста, мне кажется, все же имела к этому отношение). Пытался узнать что–то у жителей дома, но, похоже, про него никто ничего не знал. В конце концов, я решился на самый идиотский поступок в своей жизни.
Я хорошо подготовился – взял пару своих лучших ножей, травматический револьвер, маску, чтобы в случае чего скрыть лицо, отмычки, фонарик, петарды для отвлечения внимания, дымовую шашку. Я рассовал это все по карманам, стараясь при этом не выглядеть подозрительно и не громыхать при каждом шаге, потом вышел на улицу, сел на лавочку у подъезда и стал ждать. Если бы ко мне в этот момент решили докопаться менты, проблем у меня было бы выше крыши. Иногда я жалею, что этого не произошло.
Самый прикол был в том, что тогда, сидя на лавочке, я понятия не имел, что собираюсь делать.
Минут через 40 я увидел, что женщина из той квартиры вышла из дома и пошла своей обычной дорогой в сторону магазина. Полчаса времени у меня точно было. Я встал и зашел в подъезд, из которого она вышла.
3/3
Поднялся на восьмой этаж. Дверь в холл была не заперта, и я открыл её. Я оказался в середине слабо освещенного коридора, один из концов которого был невероятно сильно захламлен. Вдоль стен стояли металлические спинки от кроватей, велосипед без колес, лыжи, санки, какие-то пыльные коробки, обломки деревянной мебели, а еще там была инвалидная коляска. Почему–то она привлекла мое внимание. Прикинув, что дверь в интересующую меня квартиру находится как раз в захламленном конце коридора я, затаив дыхание, двинулся туда. Вот она, обитая коричневой клеенкой дверь, квартира номер 41. Дверная ручка, замочные скважины, глазок – ничего особенного. Я остановился в паре метров от двери, стараясь собраться с мыслями. Что я здесь делаю? Что собираюсь сделать? Меня била крупная дрожь. Я просто стоял и тупо переводил взгляд с двери на инвалидную коляску и обратно. В какой-то момент я вдруг понял, что кроме своего тяжелого сопения слышу что-то еще. Я задержал дыхание и прислушался.
«Швааарк… Швааарк…»
Звук шел из-за двери 41 квартиры и явно приближался. Прежде, чем я понял, что это, звуки стихли. Наступила напряженная тишина. Мысли в моей голове медленно-медленно шевелились. До меня дошло, что я слышал его шаркающие шаги. Он подошел к двери и сейчас стоит за ней. Бл*, да он же на меня через глазок смотрит!
В этот момент дверная ручка стала быстро крутиться, а на дверь изнутри, похоже, хорошенько навалились, судя по тому, как она затрещала. Я, как вы тут выражаетесь, вывалил кирпичей и, что было духу, побежал оттуда. Как спустился с восьмого этажа – не помню, одно могу сказать – очень быстро. Только выбегая из подъезда, смог взять себя в руки. Хватило ума не сразу к своему дому бежать, а сделать крюк по кварталу, следы запутать. Дома у себя я был через 10 минут. Не разуваясь, забежал в комнату, схватил винтовку, навел прицел на его окно.
И вот тут я испугался по-настоящему. Он стоял у окна, скреб руками по стеклу и, будь я проклят, если он не пялился прямо на меня. Я видел его всего секунду, но то, что я увидел, не забуду никогда. Худое вытянутое тело, сквозь бледную кожу проступали кости, длиннющие руки скрюченными пальцами скребут по стеклу, на огромной, почти белой, безволосой голове крошечное уродливое безносое лицо – два больших темных глаза и рот без губ. Его руки двигались, рот открывался и закрывался, оставляя на стекле влажные следы, а глаза смотрели точно на меня. Я просто чувствовал этот взгляд.
Знаете, хотя в тот момент мой мозг был парализован ужасом, но тело знало, что делать. Как во сне, я отпрянул от окна и бросился к шкафу, где у меня лежала коробка патронов. Секунд через десять я вернулся с уже заряженным Ремингтоном. Мне было все равно, что будет после. Передернув затвор, я вскинулся и быстро взял окно на прицел. В перекрестье я увидел лишь покачивающиеся, плотно задернутые занавески.
Я съехал из квартиры в тот же день. Расплатился с хозяином, он не задал вопросов, я был ему благодарен за это. Сосредоточившись на работе, я прожил несколько месяцев, все стало забываться. Иногда я вспоминаю о нем. Я понял, почему он сидел лицом к стене – его так посадили. Специально, чтобы он не увидел других людей. Кто он? Я не знаю. Опасен ли он? Я считаю, что безусловно.
Иногда я вижу его во сне. Он скребется в мою дверь, а я смотрю на него в глазок. И моя винтовка в этих снах раз за разом дает осечку.
Мне не нравится, что он меня тогда видел. Боюсь ли я? У меня есть оружие, и я могу за себя постоять, но я солгу, если скажу, что мне не страшно.
Поднялся на восьмой этаж. Дверь в холл была не заперта, и я открыл её. Я оказался в середине слабо освещенного коридора, один из концов которого был невероятно сильно захламлен. Вдоль стен стояли металлические спинки от кроватей, велосипед без колес, лыжи, санки, какие-то пыльные коробки, обломки деревянной мебели, а еще там была инвалидная коляска. Почему–то она привлекла мое внимание. Прикинув, что дверь в интересующую меня квартиру находится как раз в захламленном конце коридора я, затаив дыхание, двинулся туда. Вот она, обитая коричневой клеенкой дверь, квартира номер 41. Дверная ручка, замочные скважины, глазок – ничего особенного. Я остановился в паре метров от двери, стараясь собраться с мыслями. Что я здесь делаю? Что собираюсь сделать? Меня била крупная дрожь. Я просто стоял и тупо переводил взгляд с двери на инвалидную коляску и обратно. В какой-то момент я вдруг понял, что кроме своего тяжелого сопения слышу что-то еще. Я задержал дыхание и прислушался.
«Швааарк… Швааарк…»
Звук шел из-за двери 41 квартиры и явно приближался. Прежде, чем я понял, что это, звуки стихли. Наступила напряженная тишина. Мысли в моей голове медленно-медленно шевелились. До меня дошло, что я слышал его шаркающие шаги. Он подошел к двери и сейчас стоит за ней. Бл*, да он же на меня через глазок смотрит!
В этот момент дверная ручка стала быстро крутиться, а на дверь изнутри, похоже, хорошенько навалились, судя по тому, как она затрещала. Я, как вы тут выражаетесь, вывалил кирпичей и, что было духу, побежал оттуда. Как спустился с восьмого этажа – не помню, одно могу сказать – очень быстро. Только выбегая из подъезда, смог взять себя в руки. Хватило ума не сразу к своему дому бежать, а сделать крюк по кварталу, следы запутать. Дома у себя я был через 10 минут. Не разуваясь, забежал в комнату, схватил винтовку, навел прицел на его окно.
И вот тут я испугался по-настоящему. Он стоял у окна, скреб руками по стеклу и, будь я проклят, если он не пялился прямо на меня. Я видел его всего секунду, но то, что я увидел, не забуду никогда. Худое вытянутое тело, сквозь бледную кожу проступали кости, длиннющие руки скрюченными пальцами скребут по стеклу, на огромной, почти белой, безволосой голове крошечное уродливое безносое лицо – два больших темных глаза и рот без губ. Его руки двигались, рот открывался и закрывался, оставляя на стекле влажные следы, а глаза смотрели точно на меня. Я просто чувствовал этот взгляд.
Знаете, хотя в тот момент мой мозг был парализован ужасом, но тело знало, что делать. Как во сне, я отпрянул от окна и бросился к шкафу, где у меня лежала коробка патронов. Секунд через десять я вернулся с уже заряженным Ремингтоном. Мне было все равно, что будет после. Передернув затвор, я вскинулся и быстро взял окно на прицел. В перекрестье я увидел лишь покачивающиеся, плотно задернутые занавески.
Я съехал из квартиры в тот же день. Расплатился с хозяином, он не задал вопросов, я был ему благодарен за это. Сосредоточившись на работе, я прожил несколько месяцев, все стало забываться. Иногда я вспоминаю о нем. Я понял, почему он сидел лицом к стене – его так посадили. Специально, чтобы он не увидел других людей. Кто он? Я не знаю. Опасен ли он? Я считаю, что безусловно.
Иногда я вижу его во сне. Он скребется в мою дверь, а я смотрю на него в глазок. И моя винтовка в этих снах раз за разом дает осечку.
Мне не нравится, что он меня тогда видел. Боюсь ли я? У меня есть оружие, и я могу за себя постоять, но я солгу, если скажу, что мне не страшно.
Это что Sation922.mkv 2.0? Скоро будет опять 1488 тредов, в поисках палочника. Пиздуй на снач, создай там этот тред чтобы опять создать погоню за этой тварью. Или это типо шутка в честь десятелиия когда появилась легенда про Палачника.
Открой дверь!
Разбирая шкаф в прихожей, я услышал, как кто-то сказал: «Открой дверь». Я подошёл к двери. В коридоре за дверью было тихо. Я уже собирался уйти, когда мои руки задвигались сами, ощупывая дверь.
— Впусти меня, — голос стал громче и увереннее.
Меня передёрнуло, словно я прикоснулся к чему-то неприятному. Я отскочил от двери и прижал руки к груди, они мелко тряслись. Сделав шаг назад, я почувствовал, как квартира заполняется мерзким запахом.
— Открой мне, скорее...
Я не сообразил, как шагнул вперёд, повернул ручку и толкнул дверь несколько раз. Замки закрыты, подумал я, и только после этой мысли понял, что пытаюсь сделать. Я представил, как открываю дверь и впускаю то, что за ней. Меня охватила дрожь. Я дёрнулся, пытаясь отойти от двери, но тело меня не слушалось.
— Почему ты мне не открываешь? — за дверью кто-то заплакал. Звучало это так, словно кто-то, привыкший рычать, пытался хныкать.
— Не бойся, открой. Я твой друг...
Тело совершенно не слушалось меня. Я снял цепочку и открыл верхний замок. То, что стояло за дверью, торопилось, и это передалось мне. Руки начали беспорядочно дёргать замки и ручку, пытаясь открыть дверь, но она не поддавалась. Я попытался позвать на помощь, но крик оборвался, превратившись в хрип.
— Впусти меня. Ты ведь не хочешь остаться один...
В этот момент мне стало плохо от мысли, насколько я одинок и никому не нужен. Мне захотелось плакать от горя, но где-то в глубине билась надежда, что всё можно исправить. Мне только нужно открыть дверь...
— Почему ты медлишь?..
Я заметался в панике. Мне нужно впустить своего друга. Нужно сделать это сейчас, или он уйдёт.
— Не надо, не уходи, я сейчас...
Я осмотрел дверь. Ну конечно, как я мог забыть — последний замок открывался только ключом, а ключ лежал в моей комнате.
— Я сейчас, — повторил я и побежал в комнату.
Желание открыть дверь окутало меня. Всё было, как в тумане. До комнаты я дошёл на ощупь, нашёл ключ. Потом последовала вспышка боли — я ударился пальцами ног о дверь туалета. В руках у меня был ключ, я шёл к входной двери. Я упал, меня начало трясти от страха. Ещё несколько шагов — и дверь была бы открыта.
— Скорее...
Дрожь прошла, и я начал подниматься. Тело опять переставало меня слушаться. Из последних сил я швырнул ключи в унитаз и спустил воду.
Меня накрыла волна отчаянья. Я не смогу впустить гостя. Останусь один, никому не нужный, никчёмный. С этой мыслью я рухнул на пол и заплакал. Я плакал, бил кулаками о дверь и катался по полу несколько часов, а потом вдруг всё прошло. Я сел на пол и засмеялся. Меня переполняла радость, стоило мне только подумать, что я остался живой.
Не знаю, что тогда приходило и стояло за моей дверью, но время от времени оно возвращается. Эти дни я чувствую заранее. В квартире у меня стоит сейф с часовым механизмом. Я запираюсь дома, кладу все ключи в сейф и жду. Когда раздается голос и меня «накрывает», я ползаю по полу и плачу от мысли о том, что я не могу открыть дверь. К утру меня отпускает. Я искал помощь, ходил по колдунам, в церковь, переезжал, но всё напрасно. Раз в месяц он всё равно приходит.
Разбирая шкаф в прихожей, я услышал, как кто-то сказал: «Открой дверь». Я подошёл к двери. В коридоре за дверью было тихо. Я уже собирался уйти, когда мои руки задвигались сами, ощупывая дверь.
— Впусти меня, — голос стал громче и увереннее.
Меня передёрнуло, словно я прикоснулся к чему-то неприятному. Я отскочил от двери и прижал руки к груди, они мелко тряслись. Сделав шаг назад, я почувствовал, как квартира заполняется мерзким запахом.
— Открой мне, скорее...
Я не сообразил, как шагнул вперёд, повернул ручку и толкнул дверь несколько раз. Замки закрыты, подумал я, и только после этой мысли понял, что пытаюсь сделать. Я представил, как открываю дверь и впускаю то, что за ней. Меня охватила дрожь. Я дёрнулся, пытаясь отойти от двери, но тело меня не слушалось.
— Почему ты мне не открываешь? — за дверью кто-то заплакал. Звучало это так, словно кто-то, привыкший рычать, пытался хныкать.
— Не бойся, открой. Я твой друг...
Тело совершенно не слушалось меня. Я снял цепочку и открыл верхний замок. То, что стояло за дверью, торопилось, и это передалось мне. Руки начали беспорядочно дёргать замки и ручку, пытаясь открыть дверь, но она не поддавалась. Я попытался позвать на помощь, но крик оборвался, превратившись в хрип.
— Впусти меня. Ты ведь не хочешь остаться один...
В этот момент мне стало плохо от мысли, насколько я одинок и никому не нужен. Мне захотелось плакать от горя, но где-то в глубине билась надежда, что всё можно исправить. Мне только нужно открыть дверь...
— Почему ты медлишь?..
Я заметался в панике. Мне нужно впустить своего друга. Нужно сделать это сейчас, или он уйдёт.
— Не надо, не уходи, я сейчас...
Я осмотрел дверь. Ну конечно, как я мог забыть — последний замок открывался только ключом, а ключ лежал в моей комнате.
— Я сейчас, — повторил я и побежал в комнату.
Желание открыть дверь окутало меня. Всё было, как в тумане. До комнаты я дошёл на ощупь, нашёл ключ. Потом последовала вспышка боли — я ударился пальцами ног о дверь туалета. В руках у меня был ключ, я шёл к входной двери. Я упал, меня начало трясти от страха. Ещё несколько шагов — и дверь была бы открыта.
— Скорее...
Дрожь прошла, и я начал подниматься. Тело опять переставало меня слушаться. Из последних сил я швырнул ключи в унитаз и спустил воду.
Меня накрыла волна отчаянья. Я не смогу впустить гостя. Останусь один, никому не нужный, никчёмный. С этой мыслью я рухнул на пол и заплакал. Я плакал, бил кулаками о дверь и катался по полу несколько часов, а потом вдруг всё прошло. Я сел на пол и засмеялся. Меня переполняла радость, стоило мне только подумать, что я остался живой.
Не знаю, что тогда приходило и стояло за моей дверью, но время от времени оно возвращается. Эти дни я чувствую заранее. В квартире у меня стоит сейф с часовым механизмом. Я запираюсь дома, кладу все ключи в сейф и жду. Когда раздается голос и меня «накрывает», я ползаю по полу и плачу от мысли о том, что я не могу открыть дверь. К утру меня отпускает. Я искал помощь, ходил по колдунам, в церковь, переезжал, но всё напрасно. Раз в месяц он всё равно приходит.
У человека белье на балконе сушится, а ты долбоеб.
Через 20 лет, все подумают что это палочник.
*На старых архивах
Если здесь есть те, кто помнят крипитреды, напомните название ламповой пасты про мужика которого жизнь бросила на дно и он стал НЕХ и ему открылся мир таких же бездомных всеми брошенных НЕХ
Иди воды попей, поспи, реально. Щас бы внимание привлекать хуйнёй всякой
Шмяк. Хлюп. Сссссс
1/2
Родители улетели на неделю в Польшу, я из-за сессии остался. На самом деле мне и хотелось остаться, мне 20 и путешествовать с родителями не очень хочется. Жить, в общем-то, тоже. Поэтому я радовался неделе одиночества. Несколько дней учёбы пролетели быстро, и наступили выходные – середина моего отпуска. На друзей я не рассчитывал, у них тоже была учёба, и в субботу утром я установил на компьютер пару старых стратежек, чтобы разбавить скуку выходных. Был закуплен яблочный сок, шоколад, из шкафа я достал заначенные пол бутылки виски ещё с майских и сел за комп. К слову я курю. Не часто, но люблю подымить подольше. Поэтому раз в вечер выхожу на площадку с сигариллой и стою минут двадцать, либо сижу в кресле рядом с переходом на лестницу. Так я и поступил в тот вечер.
Во мне уже было грамм 200-250, но поскольку всё это набиралось за весь день, даже самый жадный гаишник не смог бы назвать меня пьяным. У нас 5 квартир в коридоре, затем железная дверь. За железной дверью холл с лифтами (обычный и грузовой) и стеклянные двери к площадке. На которой, собственно и стоит кресло и пепельница. Я закрыл дверь в квартиру, прошёл коридор открыл дверь в холл, просто прикрыл её за собой вышел уже на площадку, было около 11, но что это для июньской ночи? Внизу, на лавочках, едва различимые парочки общались о своём. Я сел в кресло и прикурил. Поигрывая дымком, я расслабился. Лицом сидя в кресле ты обращён к лестничному пролёту.
И вот когда я уже докуривал, внизу (пролёта 2 или 3) кто-то громко поперхнулся. Закашлялся влажно, будто отхаркиваясь. Не скажу, что у нас в подъезде постоянно ночуют бомжи, но такое случалось уже несколько раз. Когда я вставал, моё кресло скрипнуло и, видимо, бомж услышал это, потому что стал подыматься наверх. Я смекнул, что он или она начнёт что-нибудь выпрашивать. Тем более так поздно. И быстренько сбросив бычок в пепельницу, я прошел лифты и вошёл в наш общий соседский коридор. Когда я закрывал дверь, я увидел фигуру сквозь стеклянные двери на площадку, но кто именно это я не понял, дверь была в стеклянную шашечку, фигура смазалась и женщина это или мужчина, я не разглядел.
Проходя по коридору к своей двери, уже в квартиру я заметил, что шаги продолжились, и он или она идёт дальше. Но дверь уже была закрыта и я не парясь шёл в квартиру. Вдруг что-то будто прильнуло к двери на площадку. Я остановился стал прислушиваться, знаете когда останавливаешься и почти не дышишь, я так и замер. Бомж щупал дверь. Я слышал звук ладоней, скользящих по железу, именно скользящих гладящих её. Было тихо, даже глухо в нашем коридоре, акустика великолепная. Я удивился. И пошёл дальше. Доставая из кармана шорт ключи, я начал было тыкать ключом в замок, как понял, что кто-то шипит. Смейся не смейся но первая ассоциация это момент из Гарри Поттера, когда он говорил на змеином. «Ссссссшшшшсщщщссс» шипел бомж за дверью. Я снова замер. Уже настороженно. Не страшно, просто очень глупо и странно. За железной дверью в полтора метрах от меня шипел прислонившись к двери бомж. Я слушал. Шипенье стихло. Я уже медленно, продолжил открывать замок но ключи звенели, как только я вставил их в дверь что-то смачно ударило. Именно смачно. ВЫ когда-нибудь роняли кусок свежего мяса на разделочную доску, или просто случайно на пол? Бросали мокрую тряпку начиная мыть пол? Звук был точно такой же.
1/2
Родители улетели на неделю в Польшу, я из-за сессии остался. На самом деле мне и хотелось остаться, мне 20 и путешествовать с родителями не очень хочется. Жить, в общем-то, тоже. Поэтому я радовался неделе одиночества. Несколько дней учёбы пролетели быстро, и наступили выходные – середина моего отпуска. На друзей я не рассчитывал, у них тоже была учёба, и в субботу утром я установил на компьютер пару старых стратежек, чтобы разбавить скуку выходных. Был закуплен яблочный сок, шоколад, из шкафа я достал заначенные пол бутылки виски ещё с майских и сел за комп. К слову я курю. Не часто, но люблю подымить подольше. Поэтому раз в вечер выхожу на площадку с сигариллой и стою минут двадцать, либо сижу в кресле рядом с переходом на лестницу. Так я и поступил в тот вечер.
Во мне уже было грамм 200-250, но поскольку всё это набиралось за весь день, даже самый жадный гаишник не смог бы назвать меня пьяным. У нас 5 квартир в коридоре, затем железная дверь. За железной дверью холл с лифтами (обычный и грузовой) и стеклянные двери к площадке. На которой, собственно и стоит кресло и пепельница. Я закрыл дверь в квартиру, прошёл коридор открыл дверь в холл, просто прикрыл её за собой вышел уже на площадку, было около 11, но что это для июньской ночи? Внизу, на лавочках, едва различимые парочки общались о своём. Я сел в кресло и прикурил. Поигрывая дымком, я расслабился. Лицом сидя в кресле ты обращён к лестничному пролёту.
И вот когда я уже докуривал, внизу (пролёта 2 или 3) кто-то громко поперхнулся. Закашлялся влажно, будто отхаркиваясь. Не скажу, что у нас в подъезде постоянно ночуют бомжи, но такое случалось уже несколько раз. Когда я вставал, моё кресло скрипнуло и, видимо, бомж услышал это, потому что стал подыматься наверх. Я смекнул, что он или она начнёт что-нибудь выпрашивать. Тем более так поздно. И быстренько сбросив бычок в пепельницу, я прошел лифты и вошёл в наш общий соседский коридор. Когда я закрывал дверь, я увидел фигуру сквозь стеклянные двери на площадку, но кто именно это я не понял, дверь была в стеклянную шашечку, фигура смазалась и женщина это или мужчина, я не разглядел.
Проходя по коридору к своей двери, уже в квартиру я заметил, что шаги продолжились, и он или она идёт дальше. Но дверь уже была закрыта и я не парясь шёл в квартиру. Вдруг что-то будто прильнуло к двери на площадку. Я остановился стал прислушиваться, знаете когда останавливаешься и почти не дышишь, я так и замер. Бомж щупал дверь. Я слышал звук ладоней, скользящих по железу, именно скользящих гладящих её. Было тихо, даже глухо в нашем коридоре, акустика великолепная. Я удивился. И пошёл дальше. Доставая из кармана шорт ключи, я начал было тыкать ключом в замок, как понял, что кто-то шипит. Смейся не смейся но первая ассоциация это момент из Гарри Поттера, когда он говорил на змеином. «Ссссссшшшшсщщщссс» шипел бомж за дверью. Я снова замер. Уже настороженно. Не страшно, просто очень глупо и странно. За железной дверью в полтора метрах от меня шипел прислонившись к двери бомж. Я слушал. Шипенье стихло. Я уже медленно, продолжил открывать замок но ключи звенели, как только я вставил их в дверь что-то смачно ударило. Именно смачно. ВЫ когда-нибудь роняли кусок свежего мяса на разделочную доску, или просто случайно на пол? Бросали мокрую тряпку начиная мыть пол? Звук был точно такой же.
2/2
Я отстранился и замер. Ключи весели в замке. Нужно 4 оборота, а я не сделал и первого. Я ждал. За дверью шипели. Я уже был уверен что это не бомж. Что угодно, но не бомж. Снова что снова «смачнуло» о дверь. Не сильно. НЕ ради того чтобы выбить, просто чтобы его услышали. И я слышал. Тишина была глухая. На уши давило. Я всё ждал, что сейчас выйдет кто-то из соседей и развеет этот глупый момент. Но что я имею. Молодая семья с 2летней девочкой, которая должна спать, как и её родители. Два старпёра, тоже уже наверняка спящие. Непонятная женщина, средних лет, которая сама по себе, и вообще я её не видел уже с неделю. Закрытая, уже 4 года «продающаяся» квартира и я, квартира нашей семьи.
Что-то хлюпнуло. Громко. Рядом, за дверью. Может быть даже прямо перед ней. Я закрыл глаза, почувствовал страх. Звуки начали наслаиваться друг на друга. Появился ритм. Смачный звук, хлюп, шипение. Смачный звук, хлюп, шипение. Я слушал. Что-то нечеловеческое было в нём. Я испугался. До этого я просто боялся. Но теперь страх заполнил меня до конца. Я не двигался. Ключи висели в замке.
С минуту я набирался храбрости, чтобы быстренько повернуть ключи и зайти к себе. Две мои двери, 6 замков. Телевизор и недопитое виски. Это просто отличная шутка. Великолепная шутка. А я жалкий трус. Никаких странных вещей. ДА я не знаю что это, но это может быть розыгрыш. Оно не успеет, даже если это какое-нибудь оно. Я был готов. Я считал. Смачный звук. Раз. Хлюп. Два. Шипение. Три. Смачный звук. Раз. Хлюп. Два. Шипение. Три. Я начну открывать на три. Давай!
Смачный звук. Раз. Хлюп. Два. Тихий хохот. Даже не хохот а хихиканье.
Стоит ли писать, что моя смелость и накрученная храбрость исчезли за секунду. Я клянусь, это был не человек. ЗА свою жизнь я просмотрел не мало фильмов, пообщался с самыми разными людьми, слушал самую разную эксперементальную музыку. Я клянусь, губы человека на такое не способны. Что-то противно хихикало, там за железной дверью. Снова шмякнуло о дверь. И начало давить. На неё, втирать то, что шмякало в дверь. И хихикать. В голову полезли догадки, какими должны быть губы и рот чтобы звук был таким? Я понял шмякало не ОНО, шмякало что-то, что ОНО бросало в дверь. Теперь ОНО втирало это в дверь, и шмякало. Хихикало. Делало паузу, чтобы хлюпать и шипеть. И снова, а я слушал. Я не оцепенел, я не хотел двинуться и чтобы ОНО добавило ещё один звук в свою симфонию. Я слушал. Что я мог ещё сделать?
Потом может быть спустя 30 минут, я не знаю. ОНО запело. Вернее замычало. Знаете когда люди навывают мелодию. Мммм-мммм-ммммуууыыы. Глупо, верно. Мелодию я не знал. Но ОНО видимо ей наслаждалось. Хлюпов и шмяков не было, но хихиканье, осталось. Оно было аранжировкой. Будто их двое. Но ОНО одно. Я бы услышал звуки ходьбы, или лифта! ОНО должно быть одно! В голову пролезла ещё одна догадка, а вдруг у него два рта?
У меня потекли слёзы. Я стоял на полусогнутых уставших ногах и тихо плакал. В голову пришла идея. Закричать, разбудить соседей, всех!Чтобы были люди, чтобы ОНО ушло.
Из-за плача, я громко выдохнул. Мычание прекратилось. Стало тихо. Я ждал. Хлюпа, шмяканья, хохота... не важно. Тишина. Я прождал пятнадцать минут. Ровно, я считал в голове до 900. Медленно с паузами. Я сел на пол, прямо у своей двери, ключи висели в замке. Тишина бальзамом накрывала голову. Я мог дышать, мог расслабить ноги. Мог тоненько плакать от радости и страха одновременно. ОНО ушло. Пусть я не слышал его шагов или лифта. ОНО молчало. А значит ушло. Спустя ещё минут 10 я уже начал оправдывать ситуацию, считая чей-то злой и очень хитрой проделкой. Первоклассным розыгрышем. Шуткой над запозднившимся парнем.
В голове стихло. На ум пришла тоненькая мелодия. Будто ребенок поёт в тишине. Нежный ангельский голос, будто маяк во мраке. Сразу представил мальчика в тёмном лесу, бредущего по тропинке и поющего тонким голосом старинную песенку. А из чащи на него смотрят страшные твари. И песня это единственная надежда паренька. Странно, что это за песня? Я сидел на кафельном полу коридора и слушал. Я стёр слёзы с лица и взъерошил волосы. Задел своё правое ухо. Ангельское пение дёрнулось. Я СЛЫШАЛ ЭТО НЕ В ГОЛОВЕ. ЭТО ОНО ПЕЛО ЗА ДВЕРЬЮ. Я ЗАМЕР. И ОНО, ПОДТВЕРЖДАЯ МОЮ ДОГАДКУ, ЗАХИХИКАЛО. ПЕЛ МАЛЕНЬКИЙ МАЛЬЧИК. ЧТО-ТО МЫЧАЛО. ОНО ХИХИКАЛО. ШМЯК. ХЛЮП. ШИПЕНИЕ. МЫЧАНИЕ. ХОХОТ. МАЛЬЧИК.
Я отключился.
Утром меня разбудил отец из молодой семьи, провожая свою дочку в садик. Он подумал, что я потерял сознание возвращаясь с покурки. Соседи в курсе моей привычки. Я не разубеждал его. Я молча вошёл к себе, выключил телевизор. Приготовил завтрак, помылся. Написал семье дяде и тёте, что приеду в гости. На 3-4 дня до приезда родителей. Они удивились, но согласились. Я оделся, собрал вещи и пошёл на площадку. Звуков не было. Площадка с лифтами была чиста. Ничего, что напомнило бы мне о прошлом вечере. Выйдя на улицу, я приятно обрадовался летнему дню. Подростки, мамы с детьми, старики. Люди. Я даже улыбнулся. На лавочке рядом с подъездом сидела консьержка. Я поздоровался. Она улыбнулась. Мы заговорили. Я её неплохо знаю.
«Ой, а ты тоже уезжаешь, в последние дни весь подъезд как на иголках. Все куда-то поразъезжались. Скоро одна останусь. С этим. Не приведи господь» - сказала она и перекрестилась.
«С каким это этим?» - удивился я.
«Ну, знаешь, по ночам бродит, у меня кошмары от него. Шмяк. Бум. Хлюп. То запоёт. То мычит. Никакого покоя. Всё до гробу довести хочет»
Меня вырвало в урну рядом.
Я отстранился и замер. Ключи весели в замке. Нужно 4 оборота, а я не сделал и первого. Я ждал. За дверью шипели. Я уже был уверен что это не бомж. Что угодно, но не бомж. Снова что снова «смачнуло» о дверь. Не сильно. НЕ ради того чтобы выбить, просто чтобы его услышали. И я слышал. Тишина была глухая. На уши давило. Я всё ждал, что сейчас выйдет кто-то из соседей и развеет этот глупый момент. Но что я имею. Молодая семья с 2летней девочкой, которая должна спать, как и её родители. Два старпёра, тоже уже наверняка спящие. Непонятная женщина, средних лет, которая сама по себе, и вообще я её не видел уже с неделю. Закрытая, уже 4 года «продающаяся» квартира и я, квартира нашей семьи.
Что-то хлюпнуло. Громко. Рядом, за дверью. Может быть даже прямо перед ней. Я закрыл глаза, почувствовал страх. Звуки начали наслаиваться друг на друга. Появился ритм. Смачный звук, хлюп, шипение. Смачный звук, хлюп, шипение. Я слушал. Что-то нечеловеческое было в нём. Я испугался. До этого я просто боялся. Но теперь страх заполнил меня до конца. Я не двигался. Ключи висели в замке.
С минуту я набирался храбрости, чтобы быстренько повернуть ключи и зайти к себе. Две мои двери, 6 замков. Телевизор и недопитое виски. Это просто отличная шутка. Великолепная шутка. А я жалкий трус. Никаких странных вещей. ДА я не знаю что это, но это может быть розыгрыш. Оно не успеет, даже если это какое-нибудь оно. Я был готов. Я считал. Смачный звук. Раз. Хлюп. Два. Шипение. Три. Смачный звук. Раз. Хлюп. Два. Шипение. Три. Я начну открывать на три. Давай!
Смачный звук. Раз. Хлюп. Два. Тихий хохот. Даже не хохот а хихиканье.
Стоит ли писать, что моя смелость и накрученная храбрость исчезли за секунду. Я клянусь, это был не человек. ЗА свою жизнь я просмотрел не мало фильмов, пообщался с самыми разными людьми, слушал самую разную эксперементальную музыку. Я клянусь, губы человека на такое не способны. Что-то противно хихикало, там за железной дверью. Снова шмякнуло о дверь. И начало давить. На неё, втирать то, что шмякало в дверь. И хихикать. В голову полезли догадки, какими должны быть губы и рот чтобы звук был таким? Я понял шмякало не ОНО, шмякало что-то, что ОНО бросало в дверь. Теперь ОНО втирало это в дверь, и шмякало. Хихикало. Делало паузу, чтобы хлюпать и шипеть. И снова, а я слушал. Я не оцепенел, я не хотел двинуться и чтобы ОНО добавило ещё один звук в свою симфонию. Я слушал. Что я мог ещё сделать?
Потом может быть спустя 30 минут, я не знаю. ОНО запело. Вернее замычало. Знаете когда люди навывают мелодию. Мммм-мммм-ммммуууыыы. Глупо, верно. Мелодию я не знал. Но ОНО видимо ей наслаждалось. Хлюпов и шмяков не было, но хихиканье, осталось. Оно было аранжировкой. Будто их двое. Но ОНО одно. Я бы услышал звуки ходьбы, или лифта! ОНО должно быть одно! В голову пролезла ещё одна догадка, а вдруг у него два рта?
У меня потекли слёзы. Я стоял на полусогнутых уставших ногах и тихо плакал. В голову пришла идея. Закричать, разбудить соседей, всех!Чтобы были люди, чтобы ОНО ушло.
Из-за плача, я громко выдохнул. Мычание прекратилось. Стало тихо. Я ждал. Хлюпа, шмяканья, хохота... не важно. Тишина. Я прождал пятнадцать минут. Ровно, я считал в голове до 900. Медленно с паузами. Я сел на пол, прямо у своей двери, ключи висели в замке. Тишина бальзамом накрывала голову. Я мог дышать, мог расслабить ноги. Мог тоненько плакать от радости и страха одновременно. ОНО ушло. Пусть я не слышал его шагов или лифта. ОНО молчало. А значит ушло. Спустя ещё минут 10 я уже начал оправдывать ситуацию, считая чей-то злой и очень хитрой проделкой. Первоклассным розыгрышем. Шуткой над запозднившимся парнем.
В голове стихло. На ум пришла тоненькая мелодия. Будто ребенок поёт в тишине. Нежный ангельский голос, будто маяк во мраке. Сразу представил мальчика в тёмном лесу, бредущего по тропинке и поющего тонким голосом старинную песенку. А из чащи на него смотрят страшные твари. И песня это единственная надежда паренька. Странно, что это за песня? Я сидел на кафельном полу коридора и слушал. Я стёр слёзы с лица и взъерошил волосы. Задел своё правое ухо. Ангельское пение дёрнулось. Я СЛЫШАЛ ЭТО НЕ В ГОЛОВЕ. ЭТО ОНО ПЕЛО ЗА ДВЕРЬЮ. Я ЗАМЕР. И ОНО, ПОДТВЕРЖДАЯ МОЮ ДОГАДКУ, ЗАХИХИКАЛО. ПЕЛ МАЛЕНЬКИЙ МАЛЬЧИК. ЧТО-ТО МЫЧАЛО. ОНО ХИХИКАЛО. ШМЯК. ХЛЮП. ШИПЕНИЕ. МЫЧАНИЕ. ХОХОТ. МАЛЬЧИК.
Я отключился.
Утром меня разбудил отец из молодой семьи, провожая свою дочку в садик. Он подумал, что я потерял сознание возвращаясь с покурки. Соседи в курсе моей привычки. Я не разубеждал его. Я молча вошёл к себе, выключил телевизор. Приготовил завтрак, помылся. Написал семье дяде и тёте, что приеду в гости. На 3-4 дня до приезда родителей. Они удивились, но согласились. Я оделся, собрал вещи и пошёл на площадку. Звуков не было. Площадка с лифтами была чиста. Ничего, что напомнило бы мне о прошлом вечере. Выйдя на улицу, я приятно обрадовался летнему дню. Подростки, мамы с детьми, старики. Люди. Я даже улыбнулся. На лавочке рядом с подъездом сидела консьержка. Я поздоровался. Она улыбнулась. Мы заговорили. Я её неплохо знаю.
«Ой, а ты тоже уезжаешь, в последние дни весь подъезд как на иголках. Все куда-то поразъезжались. Скоро одна останусь. С этим. Не приведи господь» - сказала она и перекрестилась.
«С каким это этим?» - удивился я.
«Ну, знаешь, по ночам бродит, у меня кошмары от него. Шмяк. Бум. Хлюп. То запоёт. То мычит. Никакого покоя. Всё до гробу довести хочет»
Меня вырвало в урну рядом.
Наконец хоть один адекватный нашелся
Он
Я не знаю, кто это был. Я даже понятия не имею, был ли это человек. Я знаю только одно: он действительно есть, и встреча с ним — самое страшное, что может случиться с тобой.
В общем, однажды, Анон, я сломал ногу. Вот просто тупо так по синьке решил поспайдерменичать и упал примерно с уровня 3-4 этажа, при этом сломав себе пятку (наверно, самый ебучий перелом из несерьёзных). Врачи определили мне сидеть в гипсе 3 месяца. Ну что ж, судьба. Сидя дома, ничем не занимаясь, быстро потерял режим и ложился спать, когда взбредёт в голову. И как-то мартовской ночью (было полчетвёртого, я это чётко запомнил) решил я на костылях прогуляться в подъезд покурить. Надо сказать, что дом мой — обычная девятиэтажка в спальном быдлорайоне, и уже давно нет дебилов, которые ставят в подъездах лампочки, ибо всё равно соседи спиздят. Из-за этого по ночам в подъезде нашем темно, причём так, что двери напротив не видно. В общем, вышел я, прошёл общий коридор и оказался в подъезде. Поставил костыли к стенке, а сам опёрся спиной на дверь. И когда прикуривал сигарету, краем глаза на лестнице, ведущей вверх, заметил силуэт. Силуэт явно принадлежал мужчине, и что-то в нём было не так. Я, в принципе, никогда трусом не был и во всякую чушь особо не верил. Поэтому решил, что просто какой-то пьяненький мужик возвращается домой. Ну, думаю, хер с ним, пусть валит. Стою…10 секунд проходит, в темноте никаких шагов не слышно, а света от уголька сигареты недостаточно, чтобы его толком разглядеть. Ну, я решил зажечь зажигалку. Смотрю: до сих пор стоит, причём не лицом ко мне, а спиной, и нога одна на верхней ступени. В такой позе, как будто он поднимался и, услышав меня, замер в полушаге. Вот тогда-то и посыпались первые кирпичи, но виду я не подал, а решил наорать на него. Почему-то я до сих пор считал, что это просто алкаш, а на тот факт, что он не шевелится уже полминуты, хотя стоит в неудобной позе, я не обратил внимания. Крикнув ему что-то типа «хули ты тут встал?», я пригляделся к нему внимательней. И в этот, сука, момент это «существо» повернулось ко мне лицом. Я замер, я ничем не мог пошевелить, даже дышать перестал. И всё из-за его лица — оно было страшным: чёрные глаза, бледная кожа, вместо носа и губ были только очертания, именно очертания, как будто их просто дорисовали, причём такой неумелой рукой. Зажигалка погасла, но легче мне от этого не стало. Его лицо в кромешной темноте я видел чётко, как днём. Нихуя толком не видно: ни его фигуры, ни лестницы, ни лифта, только каждая мелкая деталь его ебучего лица. Сколько я оставил там кирпичей — одному богу известно. Вывела меня из ступора обожжённая сигаретой рука, но я всё ещё боялся пошевелиться, стоял и понимал, что если дёрнусь, то случится что-то очень плохое. Тут он повернулся ко мне всем телом, и, естественно, я не выдержал. Без костылей, с загипсованной ногой, я за секунду допрыгал на одной ноге до двери в свою квартиру, захлопнул её и вжался в самый дальний уголок коридорчика. Так и сидел, если не спиздеть, минут двадцать. Потихоньку ужас откатил. Я отдышался, посмотрел на трясущиеся руки, вспомнил, что так и не покурил, и достал сигарету. Подымив и полностью успокоившись, подумал, как же я нелепо выгляжу — здоровый парень вжался в угол как котёнок, да и вообще, пережитый момент я уже почти что полностью списал на расшатанное воображение из-за двухмесячного одиночества и в душе смеялся над собой. Тут вспомнились костыли, которые остались стоять в подъезде. Ну, думаю, надо сходить, а то спиздят по-любому. Подскочил к двери, уже решил её открыть, но тут что-то меня остановило. Думаю, чем чёрт не шутит, гляну-ка я в глазок. И посмотрел… Да, Анон, да. Как в самом паршивом пиндосском быдлоужастике. Я посмотрел… и в 5 сантиметрах от меня, смотря мне прямо в глаза, было его лицо…
Что было дальше, мне рассказали уже родители. Их разбудил звонок по телефону в половину пятого ночи, из трубки был слышен мой истерический голос, говорящий полную белиберду. Батек резко сорвался ко мне. По дороге зацепил наряд ментов, сказав, что на меня напали. Когда приехали, дверь была закрыта, отец открыл своим ключом. В коридоре валялись вещи, скинутые с вешалки, и мой гипс (!!!), каким-то образом снятый с моей ноги. Телефон был разбит вдребезги, причём сотовый тоже. Меня нашли полностью невменяемым в углу туалета. Отпоили водкой и отправили в больницу на наркологическую экспертизу. Естественно, ничего не нашли и уже решили ставить мне шизофрению, но тут вмешался отец. В общем, всё закончилось вполне нормально. С тех пор, Анон, я боюсь и каждый раз, когда выхожу из светлого и шумного лифта в мёртвую тишину тёмного подъезда, жду появление страшных, полностью чёрных глаз. Когда выношу мусор поздним вечером, жду, что за углом у мусоропровода стоит он. Как всегда повёрнутый спиной, чуть сгорбившись, в какой-то странной и нелепой позе. И его лицо. Спокойное, нечеловеческое, бледное…
Если учесть, что последний раз я смотрел на часы в 3:30, а чтобы дойти на костылях до подъезда, мне понадобилось как раз 2-3 минуты, то встретились мы с ним в 3:33. Не знаю, Анон, может быть, это чушь, но ты уж как-нибудь будь поаккуратнее, когда куришь по ночам в подъезде, ОК? И уж точно не совершай моей ошибки. Никогда в таких обстоятельствах не смотри в глазок!!!
Я не знаю, кто это был. Я даже понятия не имею, был ли это человек. Я знаю только одно: он действительно есть, и встреча с ним — самое страшное, что может случится с тобой.
Я не знаю, кто это был. Я даже понятия не имею, был ли это человек. Я знаю только одно: он действительно есть, и встреча с ним — самое страшное, что может случиться с тобой.
В общем, однажды, Анон, я сломал ногу. Вот просто тупо так по синьке решил поспайдерменичать и упал примерно с уровня 3-4 этажа, при этом сломав себе пятку (наверно, самый ебучий перелом из несерьёзных). Врачи определили мне сидеть в гипсе 3 месяца. Ну что ж, судьба. Сидя дома, ничем не занимаясь, быстро потерял режим и ложился спать, когда взбредёт в голову. И как-то мартовской ночью (было полчетвёртого, я это чётко запомнил) решил я на костылях прогуляться в подъезд покурить. Надо сказать, что дом мой — обычная девятиэтажка в спальном быдлорайоне, и уже давно нет дебилов, которые ставят в подъездах лампочки, ибо всё равно соседи спиздят. Из-за этого по ночам в подъезде нашем темно, причём так, что двери напротив не видно. В общем, вышел я, прошёл общий коридор и оказался в подъезде. Поставил костыли к стенке, а сам опёрся спиной на дверь. И когда прикуривал сигарету, краем глаза на лестнице, ведущей вверх, заметил силуэт. Силуэт явно принадлежал мужчине, и что-то в нём было не так. Я, в принципе, никогда трусом не был и во всякую чушь особо не верил. Поэтому решил, что просто какой-то пьяненький мужик возвращается домой. Ну, думаю, хер с ним, пусть валит. Стою…10 секунд проходит, в темноте никаких шагов не слышно, а света от уголька сигареты недостаточно, чтобы его толком разглядеть. Ну, я решил зажечь зажигалку. Смотрю: до сих пор стоит, причём не лицом ко мне, а спиной, и нога одна на верхней ступени. В такой позе, как будто он поднимался и, услышав меня, замер в полушаге. Вот тогда-то и посыпались первые кирпичи, но виду я не подал, а решил наорать на него. Почему-то я до сих пор считал, что это просто алкаш, а на тот факт, что он не шевелится уже полминуты, хотя стоит в неудобной позе, я не обратил внимания. Крикнув ему что-то типа «хули ты тут встал?», я пригляделся к нему внимательней. И в этот, сука, момент это «существо» повернулось ко мне лицом. Я замер, я ничем не мог пошевелить, даже дышать перестал. И всё из-за его лица — оно было страшным: чёрные глаза, бледная кожа, вместо носа и губ были только очертания, именно очертания, как будто их просто дорисовали, причём такой неумелой рукой. Зажигалка погасла, но легче мне от этого не стало. Его лицо в кромешной темноте я видел чётко, как днём. Нихуя толком не видно: ни его фигуры, ни лестницы, ни лифта, только каждая мелкая деталь его ебучего лица. Сколько я оставил там кирпичей — одному богу известно. Вывела меня из ступора обожжённая сигаретой рука, но я всё ещё боялся пошевелиться, стоял и понимал, что если дёрнусь, то случится что-то очень плохое. Тут он повернулся ко мне всем телом, и, естественно, я не выдержал. Без костылей, с загипсованной ногой, я за секунду допрыгал на одной ноге до двери в свою квартиру, захлопнул её и вжался в самый дальний уголок коридорчика. Так и сидел, если не спиздеть, минут двадцать. Потихоньку ужас откатил. Я отдышался, посмотрел на трясущиеся руки, вспомнил, что так и не покурил, и достал сигарету. Подымив и полностью успокоившись, подумал, как же я нелепо выгляжу — здоровый парень вжался в угол как котёнок, да и вообще, пережитый момент я уже почти что полностью списал на расшатанное воображение из-за двухмесячного одиночества и в душе смеялся над собой. Тут вспомнились костыли, которые остались стоять в подъезде. Ну, думаю, надо сходить, а то спиздят по-любому. Подскочил к двери, уже решил её открыть, но тут что-то меня остановило. Думаю, чем чёрт не шутит, гляну-ка я в глазок. И посмотрел… Да, Анон, да. Как в самом паршивом пиндосском быдлоужастике. Я посмотрел… и в 5 сантиметрах от меня, смотря мне прямо в глаза, было его лицо…
Что было дальше, мне рассказали уже родители. Их разбудил звонок по телефону в половину пятого ночи, из трубки был слышен мой истерический голос, говорящий полную белиберду. Батек резко сорвался ко мне. По дороге зацепил наряд ментов, сказав, что на меня напали. Когда приехали, дверь была закрыта, отец открыл своим ключом. В коридоре валялись вещи, скинутые с вешалки, и мой гипс (!!!), каким-то образом снятый с моей ноги. Телефон был разбит вдребезги, причём сотовый тоже. Меня нашли полностью невменяемым в углу туалета. Отпоили водкой и отправили в больницу на наркологическую экспертизу. Естественно, ничего не нашли и уже решили ставить мне шизофрению, но тут вмешался отец. В общем, всё закончилось вполне нормально. С тех пор, Анон, я боюсь и каждый раз, когда выхожу из светлого и шумного лифта в мёртвую тишину тёмного подъезда, жду появление страшных, полностью чёрных глаз. Когда выношу мусор поздним вечером, жду, что за углом у мусоропровода стоит он. Как всегда повёрнутый спиной, чуть сгорбившись, в какой-то странной и нелепой позе. И его лицо. Спокойное, нечеловеческое, бледное…
Если учесть, что последний раз я смотрел на часы в 3:30, а чтобы дойти на костылях до подъезда, мне понадобилось как раз 2-3 минуты, то встретились мы с ним в 3:33. Не знаю, Анон, может быть, это чушь, но ты уж как-нибудь будь поаккуратнее, когда куришь по ночам в подъезде, ОК? И уж точно не совершай моей ошибки. Никогда в таких обстоятельствах не смотри в глазок!!!
Я не знаю, кто это был. Я даже понятия не имею, был ли это человек. Я знаю только одно: он действительно есть, и встреча с ним — самое страшное, что может случится с тобой.
Это я с биноклем слежу за тем, как ты писю дрочишь у себя на хентай с неграми, и снимаю.
А теперь хватит дрочить писюндру и иди спать.
А теперь хватит дрочить писюндру и иди спать.
Советский эксперимент со стимулирующим газом
1/2
Советские исследователи в конце 1940-х держали 5 человек без сна в течение 15 дней, используя экспериментальный газ-стимулятор. Этих людей содержали в запертой камере, чтобы следить за балансом кислорода в камере, так как газ в больших дозах был токсичен. В то время ещё не было видеокамер для наблюдения, так что всё, что могли себе позволить экспериментаторы — микрофоны внутри помещения с испытуемыми и отверстия в стенах, закрытые стеклом толщиной в десять сантиметров. В камере были книги, кровати для сна без постельных принадлежностей, водопроводная вода, туалет и достаточно сухой еды чтобы жить в течение месяца. Испытуемые были политическими заключёнными во время второй мировой войны.
В первые 5 дней всё было нормально, испытуемые едва ли жаловались, так как им пообещали (солгав), что выпустят на свободу по окончанию срока эксперимента, если они не заснут в течение месяца. Все их переговоры и действия были под наблюдением. Было отмечено, что со временем в их разговорах стали всё больше и больше преобладать мрачные темы, связанные с неприятными воспоминаниями.
Спустя 5 дней они стали жаловаться на события, приведшие их к текущему состоянию и начали демонстрировать сильную паранойю. Перестав общаться друг с другом, они стали шёпотом докладывать на своих сокамерников в микрофоны. Довольно странно, что они решили, будто смогут завоевать доверие экспериментаторов, выдавая своих друзей. Первое время учёные думали, что это было действием самого газа…
На десятый день один из них начал кричать. Он бегал по всей камере время от времени крича в течение 3 часов и пытался кричать и дальше, но, видимо, повредил голосовые связки. Самое удивительное то, что остальные на это никак не реагировали. Они продолжали шептать в микрофоны до тех пор, пока второй из них не последовал примеру первого и не стал кричать. Остальные вырвали листы их книг и, намочив их слюной, залепили окна в камере. На время крики и шёпот в микрофоны прекратились.
В течение следующих трёх дней ни одного звука не донеслось из камер. Исследователи не прекращали наблюдение за уровнем потребления кислорода, а он был высок, будто все пятеро занимались физкультурой. На утро 14 дня исследователи решились на шаг, который они не собирались делать, чтобы добиться реакции со стороны испытуемых, — они обратились к ним посредством динамиков, установленных в камере, так как опасались, что те либо умерли, либо находятся в коме.
Исследователи сообщили: «Мы открываем камеру, чтобы проверить микрофоны. Отойдите от дверей и лягте на пол, или будете застрелены. Сотрудничество приведёт к освобождению одного из вас.»
К их удивлению единственным ответом была фраза: «Мы больше не нуждаемся в свободе».
Было созвано совещание среди учёных и военных, финансировавших исследование. Поскольку ни одного ответа со стороны испытуемых не последовало, было решено открыть камеру на 15 день.
Из камеры вывели весь газ-стимулятор и наполнили свежим воздухом. Сразу же после этого 3 голоса из камеры стали молить о возвращении газа так, как будто от этого зависела их жизнь. Камера была открыта и туда были посланы солдаты, чтобы вывести испытуемых. Те стали кричать громче чем раньше, а вскоре к крикам присоединились и солдаты, увидевшие то, что творилось внутри. Четверо из пятерых жертв эксперимента были живы, но едва ли их состояние можно было назвать жизнью.
Запасы еды с 5 дня были нетронуты. Кусками мяса с груди и ног тела пятого были заткнуты дренажные отверстия в камере, так что камера была затоплена на 4 дюйма, и было сложно сказать, сколько из них занимает кровь. У всех четверых «выживших» также недоставало значительного количества мышц и кожи, оторванных с их тел. Судя по повреждениям и обнажённым костям на пальцах рук можно было сказать, что они сделали это руками, а не зубами, как предполагалось изначально. Дальнейшие исследования указали на то, что большинство, если не все, повредили себя сами.
1/2
Советские исследователи в конце 1940-х держали 5 человек без сна в течение 15 дней, используя экспериментальный газ-стимулятор. Этих людей содержали в запертой камере, чтобы следить за балансом кислорода в камере, так как газ в больших дозах был токсичен. В то время ещё не было видеокамер для наблюдения, так что всё, что могли себе позволить экспериментаторы — микрофоны внутри помещения с испытуемыми и отверстия в стенах, закрытые стеклом толщиной в десять сантиметров. В камере были книги, кровати для сна без постельных принадлежностей, водопроводная вода, туалет и достаточно сухой еды чтобы жить в течение месяца. Испытуемые были политическими заключёнными во время второй мировой войны.
В первые 5 дней всё было нормально, испытуемые едва ли жаловались, так как им пообещали (солгав), что выпустят на свободу по окончанию срока эксперимента, если они не заснут в течение месяца. Все их переговоры и действия были под наблюдением. Было отмечено, что со временем в их разговорах стали всё больше и больше преобладать мрачные темы, связанные с неприятными воспоминаниями.
Спустя 5 дней они стали жаловаться на события, приведшие их к текущему состоянию и начали демонстрировать сильную паранойю. Перестав общаться друг с другом, они стали шёпотом докладывать на своих сокамерников в микрофоны. Довольно странно, что они решили, будто смогут завоевать доверие экспериментаторов, выдавая своих друзей. Первое время учёные думали, что это было действием самого газа…
На десятый день один из них начал кричать. Он бегал по всей камере время от времени крича в течение 3 часов и пытался кричать и дальше, но, видимо, повредил голосовые связки. Самое удивительное то, что остальные на это никак не реагировали. Они продолжали шептать в микрофоны до тех пор, пока второй из них не последовал примеру первого и не стал кричать. Остальные вырвали листы их книг и, намочив их слюной, залепили окна в камере. На время крики и шёпот в микрофоны прекратились.
В течение следующих трёх дней ни одного звука не донеслось из камер. Исследователи не прекращали наблюдение за уровнем потребления кислорода, а он был высок, будто все пятеро занимались физкультурой. На утро 14 дня исследователи решились на шаг, который они не собирались делать, чтобы добиться реакции со стороны испытуемых, — они обратились к ним посредством динамиков, установленных в камере, так как опасались, что те либо умерли, либо находятся в коме.
Исследователи сообщили: «Мы открываем камеру, чтобы проверить микрофоны. Отойдите от дверей и лягте на пол, или будете застрелены. Сотрудничество приведёт к освобождению одного из вас.»
К их удивлению единственным ответом была фраза: «Мы больше не нуждаемся в свободе».
Было созвано совещание среди учёных и военных, финансировавших исследование. Поскольку ни одного ответа со стороны испытуемых не последовало, было решено открыть камеру на 15 день.
Из камеры вывели весь газ-стимулятор и наполнили свежим воздухом. Сразу же после этого 3 голоса из камеры стали молить о возвращении газа так, как будто от этого зависела их жизнь. Камера была открыта и туда были посланы солдаты, чтобы вывести испытуемых. Те стали кричать громче чем раньше, а вскоре к крикам присоединились и солдаты, увидевшие то, что творилось внутри. Четверо из пятерых жертв эксперимента были живы, но едва ли их состояние можно было назвать жизнью.
Запасы еды с 5 дня были нетронуты. Кусками мяса с груди и ног тела пятого были заткнуты дренажные отверстия в камере, так что камера была затоплена на 4 дюйма, и было сложно сказать, сколько из них занимает кровь. У всех четверых «выживших» также недоставало значительного количества мышц и кожи, оторванных с их тел. Судя по повреждениям и обнажённым костям на пальцах рук можно было сказать, что они сделали это руками, а не зубами, как предполагалось изначально. Дальнейшие исследования указали на то, что большинство, если не все, повредили себя сами.
2/2
Внутренние органы ниже грудной клетки у всех четверых были вырваны. В то время, как сердце, лёгкие и диафрагма оставались на месте, кожа и большая часть мышц на рёбрах были оторваны, так что были видны лёгкие. Все вынутые органы и сосуды были целы и просто лежали на полу вокруг тел всё ещё живых испытуемых. Пищеварительный тракт их ещё работал, переваривая пищу. Стало понятно, что всё это время они питались собой.
Большинство солдат были ветеранами войны, но, тем не менее, многие отказались возвращаться в камеру, чтобы вынести испытуемых, в то время как последние продолжали кричать и просить возвращения газа, чтобы не заснуть…
Ко всеобщему удивлению испытуемые оказали яростное сопротивление, когда их попытались вынести из камеры. Один из солдат погиб из-за того, что ему перегрызли горло, другой получил смертельное ранение, так как ему откусили яйца и серьёзно повредили артерию на ноге. Остальные пятеро солдат покончили с собой спустя несколько недель.
В драке один из четверых испытуемых повредил селезёнку и почти сразу умер от потери крови. Медики пытались ввести ему успокаивающее, но оказалось, что это невозможно. Ему ввели десятикратную дозу морфина, но он всё ещё дрался как загнанный зверь, сломав рёбра и руку одному из докторов. Его сердце билось в течение 2 минут после того, как он стал настолько обескровлен, что в его сосудах было больше воздуха, чем крови. Даже после остановки сердца он всё ещё кричал в течение 3 минут, пытаясь ударить всех, кто подходил и просто повторяя «ЕЩЁ», снова и снова, всё слабее и слабее, пока наконец не замолк.
Оставшиеся трое были крепко связаны и перемещены под медицинское наблюдение, в то время как двое из них, не повредившие ещё голосовые связки, продолжали требовать газ, чтобы не заснуть…
Получивший наибольшие повреждения был отправлен в единственную операционную в комплексе. В процессе подготовки к возвращению его органов на место выяснилось, что он тоже не реагирует на успокаивающее. Он яростно пытался избавиться от ремней, связывавших его и почти разорвал те, что удерживали его запястья, несмотря на солдата весом в 90 килограммов, который его держал. Тем не менее потребовалось лишь немного больше анестетика, чем обычно, чтобы отключить его. Как только глаза испытуемого закрылись, его сердце остановилось. В заключении о вскрытии было сказано, что уровень кислорода в его крови был в три раза выше обычного. Те мышцы, что всё ещё были на его костях, получили сильные повреждения, а 9 костей в процессе драки были сломаны, по большей части усилием мышц.
Второй выживший был тот, что первым начал кричать. Его голосовые связки были повреждены, так что он мог лишь мотать головой, отказываясь от анестетика. Когда кто-то предложил оперировать его без анестезии, он кивнул головой, и никак не реагировал за все 6 часов операции по возвращению органов и восстановлению остатков кожи. Хирург несколько раз повторял, что медицински невозможно быть живым в таком состоянии. Одна из медсестёр в ужасе заявляла, что пациент улыбался, когда их глаза встречались.
По окончанию операции пациент начал громко хрипеть и вырываться, глядя на врача и пытаясь что-то сказать. Предположив, что он хочет сообщить что-то крайне важное, ему дали ручку и бумагу. Сообщение было простым: «Продолжайте резать».
Остальные двое испытуемых прошли ту же операцию по возвращению органов, тоже без анестезии. Им пришлось ввести парализующее, так как они постоянно смеялись. Однако оно неожиданно быстро вывелось из их организмов, и вскоре они снова стали пытаться освободиться. Как только способность говорить вернулась, они начали просить возвращения стимулирующего газа. Исследователи спросили их, почему они повредили себя, зачем лишили себя органов и почему им нужен газ. Ответ был дан один — «Мы не должны засыпать.»
Все трое были связаны ещё крепче и помещены обратно в камеру на время принятия решения, что с ними будут делать дальше. Исследователи, боясь гнева со стороны финансистов из армии, предлагали устроить им эвтаназию, однако командир, бывший НКВД-шник, увидел потенциал этих троих и решил посмотреть, что будет, если вернуть им газ. Исследователи высказали сильный протест, но были проигнорированы.
Во время приготовлений к очередному заключению в камере, испытуемые были подключены к ЭЭГ (электроэнцефалограмма), а их оковы были ослаблены, так как предполагалось, что они будут связаны надолго. Ко всеобщему удивлению, как только прошёл слух, что газ вернут, сопротивление прекратилось. Стало ясно, что они изо всех сил пытались не заснуть. Один из тех, кто мог говорить, просто издавал громкие звуки, немой тёрся ногами о ремни чтобы сфокусировать своё внимание на чём-то. Третий держал голову поднятой над подушкой и быстро моргал. Так как он был первым подключённым к ЭЭГ, именно за ним наблюдали исследователи и обнаружили, что по большей части его энцефалограмма была нормальна, но с промежутками пустоты, будто его мозг периодически испытывал смерть. Поскольку все учёные наблюдали за бумагой, выходящей из ЭЭГ, только одна из медсестёр заметила, что в тот же самый момент, как он закрыл глаза и коснулся подушки, его ЭЭГ переключилась в режим глубокого сна, затем смерти. В тот же момент его сердце остановилось.
Единственный способный говорить испытуемый стал кричать, прося вернуть газ немедленно. Его ЭЭГ показывала те же самые пустые промежутки. Командир приказал немедленно запереть в камере с газом двоих испытуемых и троих исследователей. Один из последних услышав приказ, выхватил пистолет и застрелил сначала командира, а затем немого испытуемого.
Он направил дуло на оставшегося, всё ещё связанного, но способного говорить, в то время как остальные члены комиссии выбежали из комнаты. «Я не пойду туда с этими существами! Только не с тобой!», кричал учёный. «ДА ЧТО ТЫ ТАКОЕ? Я должен узнать это!».
Испытуемый улыбнулся.
«Неужели ты так быстро забыл? Мы — это вы. Мы — безумие, что таится внутри вас, которое стремится освободиться в любой момент во всей своей животной глубине. Мы — то, от чего вы прячетесь каждую ночь. Это нас вы пытаетесь усыпить и парализовать, скрываясь в убежищах, куда мы не можем проникнуть».
Исследователь, немного поколебавшись, выстрелил в сердце оставшемуся испытуемому.
ЭЭГ пропала, в то же время, как последний слабо прохрипел: «Так.. близко… к свободе…»
Внутренние органы ниже грудной клетки у всех четверых были вырваны. В то время, как сердце, лёгкие и диафрагма оставались на месте, кожа и большая часть мышц на рёбрах были оторваны, так что были видны лёгкие. Все вынутые органы и сосуды были целы и просто лежали на полу вокруг тел всё ещё живых испытуемых. Пищеварительный тракт их ещё работал, переваривая пищу. Стало понятно, что всё это время они питались собой.
Большинство солдат были ветеранами войны, но, тем не менее, многие отказались возвращаться в камеру, чтобы вынести испытуемых, в то время как последние продолжали кричать и просить возвращения газа, чтобы не заснуть…
Ко всеобщему удивлению испытуемые оказали яростное сопротивление, когда их попытались вынести из камеры. Один из солдат погиб из-за того, что ему перегрызли горло, другой получил смертельное ранение, так как ему откусили яйца и серьёзно повредили артерию на ноге. Остальные пятеро солдат покончили с собой спустя несколько недель.
В драке один из четверых испытуемых повредил селезёнку и почти сразу умер от потери крови. Медики пытались ввести ему успокаивающее, но оказалось, что это невозможно. Ему ввели десятикратную дозу морфина, но он всё ещё дрался как загнанный зверь, сломав рёбра и руку одному из докторов. Его сердце билось в течение 2 минут после того, как он стал настолько обескровлен, что в его сосудах было больше воздуха, чем крови. Даже после остановки сердца он всё ещё кричал в течение 3 минут, пытаясь ударить всех, кто подходил и просто повторяя «ЕЩЁ», снова и снова, всё слабее и слабее, пока наконец не замолк.
Оставшиеся трое были крепко связаны и перемещены под медицинское наблюдение, в то время как двое из них, не повредившие ещё голосовые связки, продолжали требовать газ, чтобы не заснуть…
Получивший наибольшие повреждения был отправлен в единственную операционную в комплексе. В процессе подготовки к возвращению его органов на место выяснилось, что он тоже не реагирует на успокаивающее. Он яростно пытался избавиться от ремней, связывавших его и почти разорвал те, что удерживали его запястья, несмотря на солдата весом в 90 килограммов, который его держал. Тем не менее потребовалось лишь немного больше анестетика, чем обычно, чтобы отключить его. Как только глаза испытуемого закрылись, его сердце остановилось. В заключении о вскрытии было сказано, что уровень кислорода в его крови был в три раза выше обычного. Те мышцы, что всё ещё были на его костях, получили сильные повреждения, а 9 костей в процессе драки были сломаны, по большей части усилием мышц.
Второй выживший был тот, что первым начал кричать. Его голосовые связки были повреждены, так что он мог лишь мотать головой, отказываясь от анестетика. Когда кто-то предложил оперировать его без анестезии, он кивнул головой, и никак не реагировал за все 6 часов операции по возвращению органов и восстановлению остатков кожи. Хирург несколько раз повторял, что медицински невозможно быть живым в таком состоянии. Одна из медсестёр в ужасе заявляла, что пациент улыбался, когда их глаза встречались.
По окончанию операции пациент начал громко хрипеть и вырываться, глядя на врача и пытаясь что-то сказать. Предположив, что он хочет сообщить что-то крайне важное, ему дали ручку и бумагу. Сообщение было простым: «Продолжайте резать».
Остальные двое испытуемых прошли ту же операцию по возвращению органов, тоже без анестезии. Им пришлось ввести парализующее, так как они постоянно смеялись. Однако оно неожиданно быстро вывелось из их организмов, и вскоре они снова стали пытаться освободиться. Как только способность говорить вернулась, они начали просить возвращения стимулирующего газа. Исследователи спросили их, почему они повредили себя, зачем лишили себя органов и почему им нужен газ. Ответ был дан один — «Мы не должны засыпать.»
Все трое были связаны ещё крепче и помещены обратно в камеру на время принятия решения, что с ними будут делать дальше. Исследователи, боясь гнева со стороны финансистов из армии, предлагали устроить им эвтаназию, однако командир, бывший НКВД-шник, увидел потенциал этих троих и решил посмотреть, что будет, если вернуть им газ. Исследователи высказали сильный протест, но были проигнорированы.
Во время приготовлений к очередному заключению в камере, испытуемые были подключены к ЭЭГ (электроэнцефалограмма), а их оковы были ослаблены, так как предполагалось, что они будут связаны надолго. Ко всеобщему удивлению, как только прошёл слух, что газ вернут, сопротивление прекратилось. Стало ясно, что они изо всех сил пытались не заснуть. Один из тех, кто мог говорить, просто издавал громкие звуки, немой тёрся ногами о ремни чтобы сфокусировать своё внимание на чём-то. Третий держал голову поднятой над подушкой и быстро моргал. Так как он был первым подключённым к ЭЭГ, именно за ним наблюдали исследователи и обнаружили, что по большей части его энцефалограмма была нормальна, но с промежутками пустоты, будто его мозг периодически испытывал смерть. Поскольку все учёные наблюдали за бумагой, выходящей из ЭЭГ, только одна из медсестёр заметила, что в тот же самый момент, как он закрыл глаза и коснулся подушки, его ЭЭГ переключилась в режим глубокого сна, затем смерти. В тот же момент его сердце остановилось.
Единственный способный говорить испытуемый стал кричать, прося вернуть газ немедленно. Его ЭЭГ показывала те же самые пустые промежутки. Командир приказал немедленно запереть в камере с газом двоих испытуемых и троих исследователей. Один из последних услышав приказ, выхватил пистолет и застрелил сначала командира, а затем немого испытуемого.
Он направил дуло на оставшегося, всё ещё связанного, но способного говорить, в то время как остальные члены комиссии выбежали из комнаты. «Я не пойду туда с этими существами! Только не с тобой!», кричал учёный. «ДА ЧТО ТЫ ТАКОЕ? Я должен узнать это!».
Испытуемый улыбнулся.
«Неужели ты так быстро забыл? Мы — это вы. Мы — безумие, что таится внутри вас, которое стремится освободиться в любой момент во всей своей животной глубине. Мы — то, от чего вы прячетесь каждую ночь. Это нас вы пытаетесь усыпить и парализовать, скрываясь в убежищах, куда мы не можем проникнуть».
Исследователь, немного поколебавшись, выстрелил в сердце оставшемуся испытуемому.
ЭЭГ пропала, в то же время, как последний слабо прохрипел: «Так.. близко… к свободе…»
Бабушкина комната
Андрей и Макс дружили ещё со школы. Когда парни повзрослели, им само собой захотелось самостоятельной жизни отдельно от родителей, и они озадачились поисками квартиры. Недолго думая, Макс с Андреем решили объединить усилия и подыскать себе жильё, разделив расходы пополам. Вскоре им попалась вполне приличная трёхкомнатная квартира в обычной хрущёвке.
Цена оказалась приемлемой, и парни отправились осматривать новое жилище. Квартира была настоящим чудом: просторные комнаты, все удобства, пятый этаж. Но тут же обнаружилась странность — когда ребята решили, кто в какой комнате будет жить, Андрей заметил, что на двери его будущей комнаты стоит шпингалет. Обычное дело, да только стоял он снаружи. Сначала хозяйка, сдававшая квартиру, говорила, что это просто для того, чтобы дверь не открывалась от сквозняка. Но потом, когда Андрей заверил её, что квартиру они в любом случае возьмут, а дело тут исключительно в любопытстве, она нехотя призналась, что раньше здесь жила семья её хорошей подруги: она сама, муж, ребёнок и свекровь. Последней было много лет и к старости она потихоньку начала сходить с ума. Поэтому чтобы удерживать её на одном месте и обезопасить себя и ребёнка от её возможных выходок, отец поставил этот шпингалет. Таким образом, большую часть времени бабушка проводила взаперти в полном одиночестве, лишь несколько раз в день кто-нибудь из родственников заходил, чтобы принести ей еду и прибраться.
Конечно же, это не могло не сказаться на её состоянии, и вскоре дела стали совсем плохи. Она перестала узнавать сына, называла его почему-то Алексей, хотя он был Владимир. Как он сам вскоре рассказал, Алексеем был его брат, умерший ещё в роддоме. По ночам она никому не давала спать, всё время что-то бормоча у себя в каморке. Иногда она пыталась выломать дверь, но, разумеется, 70-летней больной женщине это было не под силу. Наконец, промучившись так ещё полгода, бабушка умерла. Нашли её не сразу: когда мать зашла в комнату с подносом с едой, бабушки в комнате не оказалось. По полу были разбросаны какие-то клочки бумаги, осколки разбитой лампочки и объедки.
Саму бабушку обнаружили в шкафу, она сидела вжавшись в заднюю стенку и подобрав под себя ноги, будто прячась от чего-то. Похоронив свекровь, женщина в скорости вынудила мужа переехать, не давая никаких объяснений.
Ребята, выслушав эту историю лишь посмеялись.
Они любили подобные байки, но относились к ним довольно недоверчиво. А шутки про мёртвую бабушку, которая «придёт и покарает» ещё долго веселили парней и их многочисленных гостей. Первые «звоночки» стали проявляться уже через пару недель после новоселья. В квартире без конца перегорали лампочки, стоило вкрутить новую, держалась она пару дней, не больше. Вызванный электрик заверил жильцов, что проводка в полном порядке, возможно дело в скачках напряжения, однако во всём доме никто, кроме обитателей этой квартиры на перебои с электричеством не жаловался — лампочки горели сколько положено.
Ещё через месяц знакомая девушка Андрея осталась ночевать у них. Наутро она, вся невыспавшаяся, рассказывала, что всю ночь видела краем глаза какие-то тени. А кроме того, очень долго её не покидало ощущение тяжёлого взгляда и чьего-то присутствия, будто из зеркального серванта на неё кто-то смотрел.
Её истории никто не верил до следующего случая. Дело было так: Андрей возвращался из института и уже подходил к дому, когда, взглянув на окна квартиры, заметил, что кто-то внутри шевелит шторами, то раздвигая, то сдвигая их обратно. То, что дома совершенно точно никого нет, он был уверен — час назад он звонил Максу, и тот сказал, что поехал домой к родителям. Опасаясь, что в дом могли забраться воры, он собрался было уже звонить в милицию, как шторы окончательно распахнулись, и в окне появилась фигура. Андрей стоял уже под самыми окнами, и с ужасом наблюдал, как на него не отрываясь смотрит белое старческое лицо с редкими седыми волосами. Андрея прошиб ледяной пот, он заозирался по сторонам, чтобы найти рядом хоть кого-нибудь живого, но двор был пуст. Снова подняв глаза, Андрей не увидел уже ничего: шторы были плотно задёрнуты. Так, не в силах войти внутрь, он сидел и ждал, когда придёт Макс. Но Макс всё не появлялся и на звонки не отвечал. Была зима, и через несколько часов сидения на лавочке у подъезда, Андрей всё же решился войти, чтобы забрать ключи от родительской квартиры и переночевать там (родители его уехали в Египет). Оказавшись у двери, Андрей долго колебался, однако, собрав волю в кулак, решил-таки её открыть. Но ключ не поворачивался в замке, будто дверь была открыта. Вдруг изнутри раздался голос Макса: «Это ты?». Андрей тут же понял — его разыграли.
Вне себя от негодования, он распахнул дверь и влетел внутрь. В коридоре его встретил Макс, он стоял и размешивал чай в кружке. «Очень, бля, смешно!» — рявкнул Андрей. «Что смешно?» — спросил Макс странно глухим голосом, но Андрей не придал этому значения. «Ничего» — бросил он в ответ и, оттолкнув друга, направился к себе в комнату. Уже захлопнув за собой дверь он вдруг отметил, что кожа у Макса была какой-то холодной и склизкой, как например колбаса, пролежавшая очень долго на столе, успев испортиться. Всё ещё на нервах, он скинул с себя пропотевшую майку и открыл шкаф, чтобы положить её на полку.
С ужасом отпрянув, он увидел в шкафу Макса. Он неподвижно сидел там, где обычно висит пальто, поджав под себя ноги и запрокинув голову. Он был мёртв. А из зала раздавался звон чайной ложки и приближающиеся шаги.
Андрей и Макс дружили ещё со школы. Когда парни повзрослели, им само собой захотелось самостоятельной жизни отдельно от родителей, и они озадачились поисками квартиры. Недолго думая, Макс с Андреем решили объединить усилия и подыскать себе жильё, разделив расходы пополам. Вскоре им попалась вполне приличная трёхкомнатная квартира в обычной хрущёвке.
Цена оказалась приемлемой, и парни отправились осматривать новое жилище. Квартира была настоящим чудом: просторные комнаты, все удобства, пятый этаж. Но тут же обнаружилась странность — когда ребята решили, кто в какой комнате будет жить, Андрей заметил, что на двери его будущей комнаты стоит шпингалет. Обычное дело, да только стоял он снаружи. Сначала хозяйка, сдававшая квартиру, говорила, что это просто для того, чтобы дверь не открывалась от сквозняка. Но потом, когда Андрей заверил её, что квартиру они в любом случае возьмут, а дело тут исключительно в любопытстве, она нехотя призналась, что раньше здесь жила семья её хорошей подруги: она сама, муж, ребёнок и свекровь. Последней было много лет и к старости она потихоньку начала сходить с ума. Поэтому чтобы удерживать её на одном месте и обезопасить себя и ребёнка от её возможных выходок, отец поставил этот шпингалет. Таким образом, большую часть времени бабушка проводила взаперти в полном одиночестве, лишь несколько раз в день кто-нибудь из родственников заходил, чтобы принести ей еду и прибраться.
Конечно же, это не могло не сказаться на её состоянии, и вскоре дела стали совсем плохи. Она перестала узнавать сына, называла его почему-то Алексей, хотя он был Владимир. Как он сам вскоре рассказал, Алексеем был его брат, умерший ещё в роддоме. По ночам она никому не давала спать, всё время что-то бормоча у себя в каморке. Иногда она пыталась выломать дверь, но, разумеется, 70-летней больной женщине это было не под силу. Наконец, промучившись так ещё полгода, бабушка умерла. Нашли её не сразу: когда мать зашла в комнату с подносом с едой, бабушки в комнате не оказалось. По полу были разбросаны какие-то клочки бумаги, осколки разбитой лампочки и объедки.
Саму бабушку обнаружили в шкафу, она сидела вжавшись в заднюю стенку и подобрав под себя ноги, будто прячась от чего-то. Похоронив свекровь, женщина в скорости вынудила мужа переехать, не давая никаких объяснений.
Ребята, выслушав эту историю лишь посмеялись.
Они любили подобные байки, но относились к ним довольно недоверчиво. А шутки про мёртвую бабушку, которая «придёт и покарает» ещё долго веселили парней и их многочисленных гостей. Первые «звоночки» стали проявляться уже через пару недель после новоселья. В квартире без конца перегорали лампочки, стоило вкрутить новую, держалась она пару дней, не больше. Вызванный электрик заверил жильцов, что проводка в полном порядке, возможно дело в скачках напряжения, однако во всём доме никто, кроме обитателей этой квартиры на перебои с электричеством не жаловался — лампочки горели сколько положено.
Ещё через месяц знакомая девушка Андрея осталась ночевать у них. Наутро она, вся невыспавшаяся, рассказывала, что всю ночь видела краем глаза какие-то тени. А кроме того, очень долго её не покидало ощущение тяжёлого взгляда и чьего-то присутствия, будто из зеркального серванта на неё кто-то смотрел.
Её истории никто не верил до следующего случая. Дело было так: Андрей возвращался из института и уже подходил к дому, когда, взглянув на окна квартиры, заметил, что кто-то внутри шевелит шторами, то раздвигая, то сдвигая их обратно. То, что дома совершенно точно никого нет, он был уверен — час назад он звонил Максу, и тот сказал, что поехал домой к родителям. Опасаясь, что в дом могли забраться воры, он собрался было уже звонить в милицию, как шторы окончательно распахнулись, и в окне появилась фигура. Андрей стоял уже под самыми окнами, и с ужасом наблюдал, как на него не отрываясь смотрит белое старческое лицо с редкими седыми волосами. Андрея прошиб ледяной пот, он заозирался по сторонам, чтобы найти рядом хоть кого-нибудь живого, но двор был пуст. Снова подняв глаза, Андрей не увидел уже ничего: шторы были плотно задёрнуты. Так, не в силах войти внутрь, он сидел и ждал, когда придёт Макс. Но Макс всё не появлялся и на звонки не отвечал. Была зима, и через несколько часов сидения на лавочке у подъезда, Андрей всё же решился войти, чтобы забрать ключи от родительской квартиры и переночевать там (родители его уехали в Египет). Оказавшись у двери, Андрей долго колебался, однако, собрав волю в кулак, решил-таки её открыть. Но ключ не поворачивался в замке, будто дверь была открыта. Вдруг изнутри раздался голос Макса: «Это ты?». Андрей тут же понял — его разыграли.
Вне себя от негодования, он распахнул дверь и влетел внутрь. В коридоре его встретил Макс, он стоял и размешивал чай в кружке. «Очень, бля, смешно!» — рявкнул Андрей. «Что смешно?» — спросил Макс странно глухим голосом, но Андрей не придал этому значения. «Ничего» — бросил он в ответ и, оттолкнув друга, направился к себе в комнату. Уже захлопнув за собой дверь он вдруг отметил, что кожа у Макса была какой-то холодной и склизкой, как например колбаса, пролежавшая очень долго на столе, успев испортиться. Всё ещё на нервах, он скинул с себя пропотевшую майку и открыл шкаф, чтобы положить её на полку.
С ужасом отпрянув, он увидел в шкафу Макса. Он неподвижно сидел там, где обычно висит пальто, поджав под себя ноги и запрокинув голову. Он был мёртв. А из зала раздавался звон чайной ложки и приближающиеся шаги.
когда зум юзаешь на телефоне всегда трястись будет, потому что относительно приближенной картинки руки сильно трясутся, а относительно дефолтной нет
скиньте видос где чел с биноклем смотрит на бабку какую-то в окно а потом она на него начинает бежать
одна из моих любимых паст
1
Стукач
Прежде, чем я начну свое повествование, давайте кое-что проясним. Я не наркоман и не алкоголик, никогда не имел проблем с нервами или психикой, о галлюцинациях только слышал. Знаю, все сумасшедшие так говорят, но поверьте, после случившегося я добровольно записался к мозгоправам, потому что начал сомневаться в собственном душевном здоровье. Оно оказалось абсолютно исправно.
К сожалению.
Честняк, аноны, для меня сейчас было бы огромным облегчением получить путевку в жёлтый дом с выпиской о шизофрении или каком-нибудь другом серьезном расстройстве. В таком случае получилось бы, что я ненормален, то есть, всего лишь сбился с курса прописанной человеками нормы. А теперь получается, что ненормален окружающий мир. Но миру-то никто норм не прописывал, так? Ученые мужи и по сей день не в силах объяснить целый список явлений и парадоксов. Это наталкивает меня на нехорошую мысль: возможно то, что стало самым безумным кошмаром в моей жизни, для мира на самом деле является совершенно естественным порядком вещей. И происходит постоянно. На каждом углу. Возможно, даже каждую секунду.
Но давайте обо всем по порядку.
Начинается моя история более чем мирно. Несколько лет назад я представлял из себя распиздяистого студентика, который вспоминал об учёбе только в разгар сессии, а остальное время делил между шашлычными посиделками, войной за бабское внимание и WoT’ом. Последний пункт и стал отправной точкой моего повествования. На форуме танкистов я познакомился с одним чуваком… назовем его Н. Наше плодотворное боевое сотрудничество скоро переползло на уровень контактовской дружбы, а позже вылилось в длительные печатные беседы, которые с течением времени становились ламповее и душевнее. Хотя Н. стал первопричиной всех моих нынешних проблем, я все равно не могу думать об этом человеке без уважения. Это был прямо-таки не по годам эрудированный парень с широким кругозором, что нечасто встречается среди ВоТеров (простите, ежели кого обидел). Впрочем, столь интересные собеседники в принципе встречаются нечасто.
Н. был немного старше меня и прожил весьма непростую жизнь. Когда мы познакомились, минул едва ли год со смерти его последнего живого родственника, деда по отцовской линии. Что случилось с остальными членами семьи — не знаю. Он никогда не говорил об этом, а я считал бестактным вести расспросы на такую тему. Но вместо того, чтобы забить на учёбу и утопить печаль в дешевом спирте, Н. вложил каждую секунду полученной свободы в свое будущее. Вскакивал затемно, отправлялся на какие-то подработки в местных заведениях, после ехал в столицу на вечерние занятия. К началу описанной в моем рассказе заварухи он уже закончил худвуз и преподавал рисование в местной школе, а параллельно творил всякие интересные штуки — писал потртреты, продавал в интернете пейзажики и даже расписывал храмы. Временами я завидовал столь романтичному образу жизни. Хотя на деле менее всего хотел бы променять прелести столицы на тесную, пропахшую разбавителем для красок квартирку в Подмосковье.
Всю жизнь у Н. была только одна крыша над головой. Располагалась она в одной из подраздолбанных хрущевок Правдинского поселка. Что, не слыхали о таком?
До знакомства с Н. я и сам не слыхивал. Специфическая, но забавная локация примерно в полуторах часах электричковой езды от моего родного ДС. Недалеко от Правдинского есть две замечательные вещи. Во-первых, здоровенный дикий лес с болотами, буераками, сосняками и прочим декором из рассказов Виталия Бианки; а во-вторых, нехилое такое водохранилище, по своему великолепию ничем не уступающее естественным водоемам. Не в последнюю очередь я решился навестить эту глухомань из-за водохранилища.
Вышло всё так: я и Н. практически одновременно расстались со своими тнями. Я чуть раньше, он чуть позже, но един хрен. Я предался нытью и депре, а Н. в силу своего жизнелюбия быстро вспомнил о принципе «если тебе достался лимон, то проси к нему соль и текилу». Нет девушки — есть холостяцкая свобода! Решив приподнять настроение нам обоим, он пригласил меня на уик-энд к себе в гости: порыбачить. Да, это было одно из наших общих увлечений. Хотя последний раз я держал в руках удочку пять лет назад, но готов был отдать многое за возможность вновь побаловать себя таким времяпровождением.
В итоге я отдал гораздо больше, чем рассчитывал. Но, как уже говорилось, обо всём по порядку.
В общем, долго уговаривать меня не пришлось. С начала недели я едва мог усидеть на месте, предвкушая славные пацанские выходные с дешевым алкоголем, плеском рыбьих тушек в пластиковом ведерке и стрекотанием цикад под жарким полуденным солнцем. Утром пятницы я схватил заранее приготовленный рюкзак и отправился к Ярославскому вокзалу. Впереди меня ждали три выходных, два из которых я собирался провести в отличной компании. Хорошее настроение так и перло.
Хотел бы я поэтично расписать красоты Правдинского, но пошли они к черту по двум причинам: во-первых, кому оно надо; а во-вторых, я не особенно их запомнил. В памяти осталось только четкое разделение окрестностей на две половинки. Одну, скучную, занимали свежие коттеджи толстосумов и дачные новострои. А вот вторая, куда более интересная — сплошной привет из девяностых. Рядом с лесным массивом законсервировались пятиэтажки, гаражи-коробочки с облезающей краской, заплесневелые ларьки, в которых продавали просроченную колу и их собратья-«стекляшки» с дебильными названиями. Но самой забавной частью поселка были местные аборигены, всем своим видом и манерами дававшие понять, что класть им на течение времени.
Н. встретил меня у станции. Вскоре мы уже тарились товарами первой рыбацкой необходимости: пивом, хлебом, ветчиной, пивом, воблой (а вдруг не нарыбачим нихрена), сигаретами, сухариками, пивом, пивом, пивом. ИРЛ Н. оказался столь же занятным собеседником, сколь и в сети, а потому время летело незаметно. В общем-то, ничего интересного припомнить не могу. Так называемая «рыбалка» превратилась в смесь из экскурсии по местности, бухаловке, хлопанью комаров и попыток искупаться. Мы словили только пару захудалых ротанов, но это не испортило веселья.
Которое я, к слову, тоже не очень запомнил.
А вот момент, с которого все начало незаметно катиться по наклонной — запомнил. Хорошо запомнил.
1
Стукач
Прежде, чем я начну свое повествование, давайте кое-что проясним. Я не наркоман и не алкоголик, никогда не имел проблем с нервами или психикой, о галлюцинациях только слышал. Знаю, все сумасшедшие так говорят, но поверьте, после случившегося я добровольно записался к мозгоправам, потому что начал сомневаться в собственном душевном здоровье. Оно оказалось абсолютно исправно.
К сожалению.
Честняк, аноны, для меня сейчас было бы огромным облегчением получить путевку в жёлтый дом с выпиской о шизофрении или каком-нибудь другом серьезном расстройстве. В таком случае получилось бы, что я ненормален, то есть, всего лишь сбился с курса прописанной человеками нормы. А теперь получается, что ненормален окружающий мир. Но миру-то никто норм не прописывал, так? Ученые мужи и по сей день не в силах объяснить целый список явлений и парадоксов. Это наталкивает меня на нехорошую мысль: возможно то, что стало самым безумным кошмаром в моей жизни, для мира на самом деле является совершенно естественным порядком вещей. И происходит постоянно. На каждом углу. Возможно, даже каждую секунду.
Но давайте обо всем по порядку.
Начинается моя история более чем мирно. Несколько лет назад я представлял из себя распиздяистого студентика, который вспоминал об учёбе только в разгар сессии, а остальное время делил между шашлычными посиделками, войной за бабское внимание и WoT’ом. Последний пункт и стал отправной точкой моего повествования. На форуме танкистов я познакомился с одним чуваком… назовем его Н. Наше плодотворное боевое сотрудничество скоро переползло на уровень контактовской дружбы, а позже вылилось в длительные печатные беседы, которые с течением времени становились ламповее и душевнее. Хотя Н. стал первопричиной всех моих нынешних проблем, я все равно не могу думать об этом человеке без уважения. Это был прямо-таки не по годам эрудированный парень с широким кругозором, что нечасто встречается среди ВоТеров (простите, ежели кого обидел). Впрочем, столь интересные собеседники в принципе встречаются нечасто.
Н. был немного старше меня и прожил весьма непростую жизнь. Когда мы познакомились, минул едва ли год со смерти его последнего живого родственника, деда по отцовской линии. Что случилось с остальными членами семьи — не знаю. Он никогда не говорил об этом, а я считал бестактным вести расспросы на такую тему. Но вместо того, чтобы забить на учёбу и утопить печаль в дешевом спирте, Н. вложил каждую секунду полученной свободы в свое будущее. Вскакивал затемно, отправлялся на какие-то подработки в местных заведениях, после ехал в столицу на вечерние занятия. К началу описанной в моем рассказе заварухи он уже закончил худвуз и преподавал рисование в местной школе, а параллельно творил всякие интересные штуки — писал потртреты, продавал в интернете пейзажики и даже расписывал храмы. Временами я завидовал столь романтичному образу жизни. Хотя на деле менее всего хотел бы променять прелести столицы на тесную, пропахшую разбавителем для красок квартирку в Подмосковье.
Всю жизнь у Н. была только одна крыша над головой. Располагалась она в одной из подраздолбанных хрущевок Правдинского поселка. Что, не слыхали о таком?
До знакомства с Н. я и сам не слыхивал. Специфическая, но забавная локация примерно в полуторах часах электричковой езды от моего родного ДС. Недалеко от Правдинского есть две замечательные вещи. Во-первых, здоровенный дикий лес с болотами, буераками, сосняками и прочим декором из рассказов Виталия Бианки; а во-вторых, нехилое такое водохранилище, по своему великолепию ничем не уступающее естественным водоемам. Не в последнюю очередь я решился навестить эту глухомань из-за водохранилища.
Вышло всё так: я и Н. практически одновременно расстались со своими тнями. Я чуть раньше, он чуть позже, но един хрен. Я предался нытью и депре, а Н. в силу своего жизнелюбия быстро вспомнил о принципе «если тебе достался лимон, то проси к нему соль и текилу». Нет девушки — есть холостяцкая свобода! Решив приподнять настроение нам обоим, он пригласил меня на уик-энд к себе в гости: порыбачить. Да, это было одно из наших общих увлечений. Хотя последний раз я держал в руках удочку пять лет назад, но готов был отдать многое за возможность вновь побаловать себя таким времяпровождением.
В итоге я отдал гораздо больше, чем рассчитывал. Но, как уже говорилось, обо всём по порядку.
В общем, долго уговаривать меня не пришлось. С начала недели я едва мог усидеть на месте, предвкушая славные пацанские выходные с дешевым алкоголем, плеском рыбьих тушек в пластиковом ведерке и стрекотанием цикад под жарким полуденным солнцем. Утром пятницы я схватил заранее приготовленный рюкзак и отправился к Ярославскому вокзалу. Впереди меня ждали три выходных, два из которых я собирался провести в отличной компании. Хорошее настроение так и перло.
Хотел бы я поэтично расписать красоты Правдинского, но пошли они к черту по двум причинам: во-первых, кому оно надо; а во-вторых, я не особенно их запомнил. В памяти осталось только четкое разделение окрестностей на две половинки. Одну, скучную, занимали свежие коттеджи толстосумов и дачные новострои. А вот вторая, куда более интересная — сплошной привет из девяностых. Рядом с лесным массивом законсервировались пятиэтажки, гаражи-коробочки с облезающей краской, заплесневелые ларьки, в которых продавали просроченную колу и их собратья-«стекляшки» с дебильными названиями. Но самой забавной частью поселка были местные аборигены, всем своим видом и манерами дававшие понять, что класть им на течение времени.
Н. встретил меня у станции. Вскоре мы уже тарились товарами первой рыбацкой необходимости: пивом, хлебом, ветчиной, пивом, воблой (а вдруг не нарыбачим нихрена), сигаретами, сухариками, пивом, пивом, пивом. ИРЛ Н. оказался столь же занятным собеседником, сколь и в сети, а потому время летело незаметно. В общем-то, ничего интересного припомнить не могу. Так называемая «рыбалка» превратилась в смесь из экскурсии по местности, бухаловке, хлопанью комаров и попыток искупаться. Мы словили только пару захудалых ротанов, но это не испортило веселья.
Которое я, к слову, тоже не очень запомнил.
А вот момент, с которого все начало незаметно катиться по наклонной — запомнил. Хорошо запомнил.
2
Под вечер, когда мы с Н. уже направлялись к его берлоге, на глаза нам попался ржавый скелет отечественной машинки. Он торчал прямо из травы, стелившейся у самой кромки леса. Возле него сновала пара мальчишек. Не сдержав любопытства, мы спросили, зачем они возятся с этой рухлядью. Пацаны сказали нам, что ловят ящериц. Дал знать о себе нерастраченный рыбацкий азарт — мы решили помочь им и дружно перевернули ржавчину набок.
Открывшееся зрелище запомнилось мне надолго. В одной из рытвин, которую прочертило железо, шевелился клубок маленьких коричневых тел. Похоже, мы распотрошили ящериное гнездо или что-то вроде того. От двух пьяных мужиков, ворочающих металлолом, не стоит ожидать аккуратности — ящериные тела, покореженные и раздавленные, истекали кровью. Некоторые из зверьков в агонии отбрасывали хвосты, которые конвульсивно бились на телах их умирающих товарищей, другие тщетно пытались уползти на покалеченных лапках.
Настроение сразу испортилось. Ни у кого не было намерения играть в живодеров. Мы, конечно, хотели выудить ящериц, но вовсе не собирались убивать их или калечить. Просто не удосужились подумать головой прежде, чем действовать.
Я вот не шибко суеверен… но временами все же задаюсь вопросом, а не получил ли предупредительный знак таким образом? Если да, то десяток рептилий отдали свои жизни зря. Сорян, чешуйчатые. В тот день я был свободным пьяным холостяком, отрывающимся вдали от повседневной рутины, и не собирался позволить кучке ящериц испортить мой уик-энд. Тогда я вообще быстро забыл о них. Вспомнил гораздо позже, когда… ну да, обо всем по порядку же. Короче, извинились мы с Н. перед мальчишками за наш кровавый фэйл и отправились дальше, в квартиру, к толчку и компу.
Домашние посиделки пошли как по маслу — тупо и весело. Мы угорали с каких-то модов, стримеров, обновлений и прочего стаффа. В двух шагах от хрущевки, где жил Н., стоял ночной магаз с придурошным названием «Тийна». Внутри висели плакаты тридцатилетней давности с пост-советскими зайчатами и продавалось пиво в пластике, которое, кажись, в деды этим плакатам годилось. Зато о сухом законе там даже не слышали. Типично местная тема такая. Эта «Тийна» снабжала нас алко и табако весь вечер, и, не сомневаюсь могла бы проснабжать ещё всю ночь.
Но нагрянул главгерой моей россказни.
Явился он в самый разгар движухи. Наконец-то Н. врубил World of Warships, начав посвящать меня в тайны геймплея. Я разрывался между уважением к товарищу и желанием отобрать у него мышку, когда услышал… это. Глухой, но отчетливый стук в дверь. «Бух-бух. Бух-бух. Бух-бух.» Словно пародия на звуки сердца. Стучали так ритмично, что поначалу я списал это на звуки ремонта. Ну мало ль кому в голову треснет забивать гвоздь на исходе дня. Да и на кой барабанить в дверь, когда есть звонок?
Увлеченный битвой, Н. вообще не замечал всего этого шума. А стук не прекращался, хотя настойчивее тоже не становился. Удары повторялись стройно и монотонно, словно кто-то упорно посылал сигнал на морзянке. Ситуация становилась странной. Слишком странной, чтобы её игнорировать. Не выдержав, я оторвал Н. от монитора и заставил прислушаться. С неохотой мой товарищ повернул голову в сторону двери, продолжая краем глаза следить за подплывающим врагом. В первые несколько секунд казалось, что он вообще проигнорит мои слова, но когда до Н. наконец долетело это ритмичное «бух-бух», его словно подменили.
Я мог ожидать любой реакции, кроме той, что последовала. Резко вырубив колонки, он вскочил из-за стола и побелел, как простыня. На мониторе его кораблик беспощадно дамажили, но Н. вдруг разом потерял весь интерес к игре. Я лишь варежку разинул.
— Гриш, — сказал Н. дрожащим, как мне показалось, голосом. — Иди у входной двери встань.
— Зачем? — недоумевал я, но Н. оставил мой вопрос без внимания.
— Встань и слушай. В глазок не смотри. Если стучать перестанут — спрячься в ванной. Хлопни дверью погромче, что бы я услышал.
— Да ты че, прикалываешься? Какого хрена?
— Делай, что говорю.
Что-то стремное такое я услышал в его голосе. Возможно, это называется ужасом. Возможно, едва сдерживаемой паникой. А кореш мой, к слову говоря, не из пугливых. Но что бы мне там не послышалось в голосе Н., задавать вопросы сразу расхотелось. А ещё стало чертовски неуютно.
На нетвердых ногах я поплелся к двери. Но когда я прибыл к месту назначения, стук резко затих, словно стучавшему вдруг надоело его занятие. И только я собрался рвануть было к ванной по распоряжению Н., как стучать начали снова. Однако теперь это звучало по-другому — более глухо и будто с другой стороны. До меня дошло, что теперь стучат в соседнюю дверь. Ни ритм, ни сила ударов не изменились. Похоже на поведение надоедливого опросчика… Вот только почему за дверью царит полное молчание? Почему ему никто не открывает? Почему хотя бы не орут, что бы убрался и перестал колотить в дверь? Почему соседи вообще никак не реагируют на стук?!
Я уже хотел сказать об этом Н., но когда увидел, что он делает, то забыл слова от удивления.
Он успел зашторить все, абсолютно все окна в квартире тяжелыми советскими занавесками. Когда я повернулся, то увидел, как Н. лихорадочно носится по комнатам, скрепляя булавками и огрызками проволки прорехи между тканями.
— Ты че творишь? — не сдержавшись, зашипел я шепотом. — Серьезно, Н., что за херня вообще?
Н. по-прежнему не отвечал, продолжая заниматься своим делом.
А стук все продолжался. Через какое-то время он переместился ещё дальше. Судя от отдаленности звучания, ломились уже в дверь напротив…
Чего я только не передумал в те минуты. Что местные братки кидают какое-то предупреждение таким странным образом. Что знакомый жильцам дома буйный наркоман в очередной раз забыл, где находится его квартира. Что здесь однажды произошел инцидент с маньяком или грабителем, которому кто-нибудь непредусмотрительно открыл дверь, и теперь весь дом паникует, даже если стучится обычный бомж, желающий выклянчить полтос-другой. А кто в моей ситуации не попытался бы найти рациональное объяснение, пускай самое нелепое?
Тем временем Н. покончил со шторами и подошёл ко мне. Про себя я отметил странную дерганность его движений. Последний жест удивил меня едва ли не больше всего остального. Н. нервно выхватил из кармана кусочек серой клячки и налепил его на дверной глазок. Все. Это было уже чересчур для всех моих теорий о бомжах и маньяках. Происходящее окончательно потеряло смысл.
С того момента, как мы услышали стук, обычная разговорчивость Н. исчезла без следа. Теперь он разговаривал отрывистыми и короткими фразами. Совсем на него не похоже. Попырившись на дверь каким-то покойницким взглядом, Н. повернулся ко мне.
— Перебрал я, Гриш. Голова трещит. Давай по коечкам. Завтра пораньше встанем — пару годных мест прошарим. Оке?
— Ну ладно… — буркнул я, продолжая прислушиваться к звукам за дверью.
Я прислушивался ещё полночи, если не дольше, лёжа на приготовленной Н. раскладушке. Сна — ни в одном глазу. Я слушал даже после того, как стуки прекратились, ожидая что вот-вот возобновится этот звук, напоминающий биение сердца: «Бух-бух. Бух-бух.»
Под вечер, когда мы с Н. уже направлялись к его берлоге, на глаза нам попался ржавый скелет отечественной машинки. Он торчал прямо из травы, стелившейся у самой кромки леса. Возле него сновала пара мальчишек. Не сдержав любопытства, мы спросили, зачем они возятся с этой рухлядью. Пацаны сказали нам, что ловят ящериц. Дал знать о себе нерастраченный рыбацкий азарт — мы решили помочь им и дружно перевернули ржавчину набок.
Открывшееся зрелище запомнилось мне надолго. В одной из рытвин, которую прочертило железо, шевелился клубок маленьких коричневых тел. Похоже, мы распотрошили ящериное гнездо или что-то вроде того. От двух пьяных мужиков, ворочающих металлолом, не стоит ожидать аккуратности — ящериные тела, покореженные и раздавленные, истекали кровью. Некоторые из зверьков в агонии отбрасывали хвосты, которые конвульсивно бились на телах их умирающих товарищей, другие тщетно пытались уползти на покалеченных лапках.
Настроение сразу испортилось. Ни у кого не было намерения играть в живодеров. Мы, конечно, хотели выудить ящериц, но вовсе не собирались убивать их или калечить. Просто не удосужились подумать головой прежде, чем действовать.
Я вот не шибко суеверен… но временами все же задаюсь вопросом, а не получил ли предупредительный знак таким образом? Если да, то десяток рептилий отдали свои жизни зря. Сорян, чешуйчатые. В тот день я был свободным пьяным холостяком, отрывающимся вдали от повседневной рутины, и не собирался позволить кучке ящериц испортить мой уик-энд. Тогда я вообще быстро забыл о них. Вспомнил гораздо позже, когда… ну да, обо всем по порядку же. Короче, извинились мы с Н. перед мальчишками за наш кровавый фэйл и отправились дальше, в квартиру, к толчку и компу.
Домашние посиделки пошли как по маслу — тупо и весело. Мы угорали с каких-то модов, стримеров, обновлений и прочего стаффа. В двух шагах от хрущевки, где жил Н., стоял ночной магаз с придурошным названием «Тийна». Внутри висели плакаты тридцатилетней давности с пост-советскими зайчатами и продавалось пиво в пластике, которое, кажись, в деды этим плакатам годилось. Зато о сухом законе там даже не слышали. Типично местная тема такая. Эта «Тийна» снабжала нас алко и табако весь вечер, и, не сомневаюсь могла бы проснабжать ещё всю ночь.
Но нагрянул главгерой моей россказни.
Явился он в самый разгар движухи. Наконец-то Н. врубил World of Warships, начав посвящать меня в тайны геймплея. Я разрывался между уважением к товарищу и желанием отобрать у него мышку, когда услышал… это. Глухой, но отчетливый стук в дверь. «Бух-бух. Бух-бух. Бух-бух.» Словно пародия на звуки сердца. Стучали так ритмично, что поначалу я списал это на звуки ремонта. Ну мало ль кому в голову треснет забивать гвоздь на исходе дня. Да и на кой барабанить в дверь, когда есть звонок?
Увлеченный битвой, Н. вообще не замечал всего этого шума. А стук не прекращался, хотя настойчивее тоже не становился. Удары повторялись стройно и монотонно, словно кто-то упорно посылал сигнал на морзянке. Ситуация становилась странной. Слишком странной, чтобы её игнорировать. Не выдержав, я оторвал Н. от монитора и заставил прислушаться. С неохотой мой товарищ повернул голову в сторону двери, продолжая краем глаза следить за подплывающим врагом. В первые несколько секунд казалось, что он вообще проигнорит мои слова, но когда до Н. наконец долетело это ритмичное «бух-бух», его словно подменили.
Я мог ожидать любой реакции, кроме той, что последовала. Резко вырубив колонки, он вскочил из-за стола и побелел, как простыня. На мониторе его кораблик беспощадно дамажили, но Н. вдруг разом потерял весь интерес к игре. Я лишь варежку разинул.
— Гриш, — сказал Н. дрожащим, как мне показалось, голосом. — Иди у входной двери встань.
— Зачем? — недоумевал я, но Н. оставил мой вопрос без внимания.
— Встань и слушай. В глазок не смотри. Если стучать перестанут — спрячься в ванной. Хлопни дверью погромче, что бы я услышал.
— Да ты че, прикалываешься? Какого хрена?
— Делай, что говорю.
Что-то стремное такое я услышал в его голосе. Возможно, это называется ужасом. Возможно, едва сдерживаемой паникой. А кореш мой, к слову говоря, не из пугливых. Но что бы мне там не послышалось в голосе Н., задавать вопросы сразу расхотелось. А ещё стало чертовски неуютно.
На нетвердых ногах я поплелся к двери. Но когда я прибыл к месту назначения, стук резко затих, словно стучавшему вдруг надоело его занятие. И только я собрался рвануть было к ванной по распоряжению Н., как стучать начали снова. Однако теперь это звучало по-другому — более глухо и будто с другой стороны. До меня дошло, что теперь стучат в соседнюю дверь. Ни ритм, ни сила ударов не изменились. Похоже на поведение надоедливого опросчика… Вот только почему за дверью царит полное молчание? Почему ему никто не открывает? Почему хотя бы не орут, что бы убрался и перестал колотить в дверь? Почему соседи вообще никак не реагируют на стук?!
Я уже хотел сказать об этом Н., но когда увидел, что он делает, то забыл слова от удивления.
Он успел зашторить все, абсолютно все окна в квартире тяжелыми советскими занавесками. Когда я повернулся, то увидел, как Н. лихорадочно носится по комнатам, скрепляя булавками и огрызками проволки прорехи между тканями.
— Ты че творишь? — не сдержавшись, зашипел я шепотом. — Серьезно, Н., что за херня вообще?
Н. по-прежнему не отвечал, продолжая заниматься своим делом.
А стук все продолжался. Через какое-то время он переместился ещё дальше. Судя от отдаленности звучания, ломились уже в дверь напротив…
Чего я только не передумал в те минуты. Что местные братки кидают какое-то предупреждение таким странным образом. Что знакомый жильцам дома буйный наркоман в очередной раз забыл, где находится его квартира. Что здесь однажды произошел инцидент с маньяком или грабителем, которому кто-нибудь непредусмотрительно открыл дверь, и теперь весь дом паникует, даже если стучится обычный бомж, желающий выклянчить полтос-другой. А кто в моей ситуации не попытался бы найти рациональное объяснение, пускай самое нелепое?
Тем временем Н. покончил со шторами и подошёл ко мне. Про себя я отметил странную дерганность его движений. Последний жест удивил меня едва ли не больше всего остального. Н. нервно выхватил из кармана кусочек серой клячки и налепил его на дверной глазок. Все. Это было уже чересчур для всех моих теорий о бомжах и маньяках. Происходящее окончательно потеряло смысл.
С того момента, как мы услышали стук, обычная разговорчивость Н. исчезла без следа. Теперь он разговаривал отрывистыми и короткими фразами. Совсем на него не похоже. Попырившись на дверь каким-то покойницким взглядом, Н. повернулся ко мне.
— Перебрал я, Гриш. Голова трещит. Давай по коечкам. Завтра пораньше встанем — пару годных мест прошарим. Оке?
— Ну ладно… — буркнул я, продолжая прислушиваться к звукам за дверью.
Я прислушивался ещё полночи, если не дольше, лёжа на приготовленной Н. раскладушке. Сна — ни в одном глазу. Я слушал даже после того, как стуки прекратились, ожидая что вот-вот возобновится этот звук, напоминающий биение сердца: «Бух-бух. Бух-бух.»
3
Наконец меня начало понемногу клонить в сон. Мысли стали путаными, в ушах зазвучали призрачные голоса подкатывающего сновидения. Я почти отключился, когда вдруг понял… Наш мозг такой шутник, едрить его в извилины. Именно в те несколько секунд на грани сна и бодрствования, он нередко выуживает из подсознания супер-внезапную мысль. Ту самую, которая почему-то не приходила в голову, несмотря на свою очевидность. Именно такая мысль со мной приключилась. Я дернулся, резко распахнув глаза, словно меня током треснуло и разом взмок.
Шаги. Я ни разу не услышал шагов. Даже намека хоть на какой-то звук перемещения. Ни шуршания, ни шарканья, вообще ничего. Я отчетливо слышал, как этот стучальщик с педантичной аккуратностью приходовал каждую дверь в подъезде, пока не исчез из поля слышимости. Но в перерывах между стуками в разные двери царила абсолютная тишина. Словно этот… кто бы он там не был, бесшумно парил по воздуху.
Не думаю, что местные бомжи так умеют.
Признаться, я ненавижу испытывать чувство страха. Обычно мне легко побороть его, но в ту ночь все было иначе. Как только до меня дошло отсутствие шагов, мне захотелось вскочить с лежанки, выбежать из квартиры и мчаться без оглядки до самой Москвы. Сука, да хоть до Аляски или Шамбалы, лишь бы прочь от этой ебнутой хрущевки с её стучащими призраками. Как мне удалось удержать себя на месте, я сам не понял.
Спал ли Н.? Хрен его знает. Судя по тому, что ни храпа, ни сопения с его кровати не доносилось, мы оба бодрствовали до самого рассвета. Лишь когда небо начало светлеть и зачирикали утренние пташки, я наконец-то прикорнул.
Мне приснился неприятный сон. Я забыл о нём сразу после пробуждения, однако недавно вспомнил снова, причем с потрясающей ясностью, словно видел его только что. Мне снилась глубокая земля — холодная и плотно утрамбованная. Я шел, куда глаза глядят. Прямо сквозь толщу этой земли. Словно она была бесплотной иллюзией… или словно иллюзией был я сам. Душная, темная и тесная, земля давила на меня со всех сторон, поэтому я отчаянно высматривал хоть какой-нибудь проблеск выхода, но его не было. Всюду — назад и вперед, вверх и вниз, — тянулись бесчисленные километры почвы, которой не было конца.
Я проснулся с оледевневшими конечностями и ознобом во всём теле, хотя на улице вовсю пекло солнце. Н. уже заваривал опохмеляющий кофе под бодрый тяжеляк из стерео. Когда я выполз на кухню, он жизнерадостно поприветствовал меня, словно вчера вечером ничего не произошло. Эта идиотская, откровенно натянутая веселость отбила всякое желание разговаривать о ночных перестуках. Н. не собирался ничего пояснять мне — разве что какую-нибудь заранее придуманную отмазу. И я решил подыграть ему. В конце концов, мне и самому не хотелось портить остаток выходных.
Но, как я ни старался, окончательно выкинуть из головы мутную тревогу не получалось.
Днем я сказал Н., что хочу прогуляться. Отчасти это было правдой. Я действительно отправился бродить по местности, только мои нервные хождения ничуть не напоминали прогулку. Мне просто хотелось обдумать случившееся. Пожалуй, нет смысла описывать скомканные мысли, которые беспорядочно метались у меня в голове, пока я бороздил шагами посёлок.
Главное событие того дня произошло, когда я остановился закурить, уже почти вернувшись к злополучной хрущевке. Я дымил за гаражами, точно такими же, какие прятали меня от родительских глаз в далекие школьные времена. Все эти «ракушки» и покрытые ржавчиной железные коробки идеально подходят для укрытия, поэтому я чуть не выронил сигарету, когда из их рядов вынырнул невзрачный пенсионер. Впрочем, не выказав агрессии, старик дружелюбно спросил огоньку и кинул пару фраз в явной надежде завязать разговор. Я был совсем не в настроении трепаться с кем-либо, но обижать дедулю своим молчаливым уходом тоже не хотелось. Пришлось поддержать беседу. Старикан представился дедой Микой и спросил, давно ли я сюда переехал.
— Да нет, я всего на пару дней к другу погостить. — Я назвал имя и фамилию Н. — Может, знаете такого, он в соседнем поселке церковь расписывал.
— Ааааааа, из 19-ой квартиры? Конечно, знаю, славный парень. Так ты у него остановился? Сталбыть, слыхал Стукача вчера вечером? Не повезло тебе…
— Кого? — переспросил я (хотя на деле сразу просек, о чём речь).
— Ну какж? — удивился деда Мика, роняя пепел на застиранные треники. — Нежто прошел вас?
— К нам кто-то ломился поздно ночью, если вы об этом.
Я почувствовал нечто, близкое к облегчению. Раз этому чуваку уже дали прозвище, вполне вероятно, что это действительно здешний двинутый, а я с перепугу сам накрутил себе психа.
— Н. тебе ничего не сказал? — продолжал деда Мика свой допрос, внезапно рассердившись. — Идиот, бля!
— Да ладно, я не испугался.
— И зря! А ну как в глазок бы нечаянно глянул? Скажи Н., чтоб в следующий раз башкой думал, а не жопной дыркой!
Я совсем растерялся.
— Чего? О чём он должен думать?
— Понимаешь, ему не только открывать нельзя. Смотреть на него тоже опасно, на Стукача-то.
— Какого ещё Стукача?
— Такого, какого вчера слышали. Он тута с самой постройки шастает, может быть, даже раньше. Мы-то к нему привыкли. Чуйкой почуяли, что нельзя с ним связываться. А вот приезжие, городские в особенности, никак в толк этого не возьмут. К ним-то беда и приходит обычно.
— Ничего не понимаю, — честно признался я.
Деда Мика покачал головой и бросил бычок на землю. Только тогда я заметил, что моя сигарета уже сгорела до фильтра.
— А я расскажу тебе. Слушай.
И я стал слушать.
Наконец меня начало понемногу клонить в сон. Мысли стали путаными, в ушах зазвучали призрачные голоса подкатывающего сновидения. Я почти отключился, когда вдруг понял… Наш мозг такой шутник, едрить его в извилины. Именно в те несколько секунд на грани сна и бодрствования, он нередко выуживает из подсознания супер-внезапную мысль. Ту самую, которая почему-то не приходила в голову, несмотря на свою очевидность. Именно такая мысль со мной приключилась. Я дернулся, резко распахнув глаза, словно меня током треснуло и разом взмок.
Шаги. Я ни разу не услышал шагов. Даже намека хоть на какой-то звук перемещения. Ни шуршания, ни шарканья, вообще ничего. Я отчетливо слышал, как этот стучальщик с педантичной аккуратностью приходовал каждую дверь в подъезде, пока не исчез из поля слышимости. Но в перерывах между стуками в разные двери царила абсолютная тишина. Словно этот… кто бы он там не был, бесшумно парил по воздуху.
Не думаю, что местные бомжи так умеют.
Признаться, я ненавижу испытывать чувство страха. Обычно мне легко побороть его, но в ту ночь все было иначе. Как только до меня дошло отсутствие шагов, мне захотелось вскочить с лежанки, выбежать из квартиры и мчаться без оглядки до самой Москвы. Сука, да хоть до Аляски или Шамбалы, лишь бы прочь от этой ебнутой хрущевки с её стучащими призраками. Как мне удалось удержать себя на месте, я сам не понял.
Спал ли Н.? Хрен его знает. Судя по тому, что ни храпа, ни сопения с его кровати не доносилось, мы оба бодрствовали до самого рассвета. Лишь когда небо начало светлеть и зачирикали утренние пташки, я наконец-то прикорнул.
Мне приснился неприятный сон. Я забыл о нём сразу после пробуждения, однако недавно вспомнил снова, причем с потрясающей ясностью, словно видел его только что. Мне снилась глубокая земля — холодная и плотно утрамбованная. Я шел, куда глаза глядят. Прямо сквозь толщу этой земли. Словно она была бесплотной иллюзией… или словно иллюзией был я сам. Душная, темная и тесная, земля давила на меня со всех сторон, поэтому я отчаянно высматривал хоть какой-нибудь проблеск выхода, но его не было. Всюду — назад и вперед, вверх и вниз, — тянулись бесчисленные километры почвы, которой не было конца.
Я проснулся с оледевневшими конечностями и ознобом во всём теле, хотя на улице вовсю пекло солнце. Н. уже заваривал опохмеляющий кофе под бодрый тяжеляк из стерео. Когда я выполз на кухню, он жизнерадостно поприветствовал меня, словно вчера вечером ничего не произошло. Эта идиотская, откровенно натянутая веселость отбила всякое желание разговаривать о ночных перестуках. Н. не собирался ничего пояснять мне — разве что какую-нибудь заранее придуманную отмазу. И я решил подыграть ему. В конце концов, мне и самому не хотелось портить остаток выходных.
Но, как я ни старался, окончательно выкинуть из головы мутную тревогу не получалось.
Днем я сказал Н., что хочу прогуляться. Отчасти это было правдой. Я действительно отправился бродить по местности, только мои нервные хождения ничуть не напоминали прогулку. Мне просто хотелось обдумать случившееся. Пожалуй, нет смысла описывать скомканные мысли, которые беспорядочно метались у меня в голове, пока я бороздил шагами посёлок.
Главное событие того дня произошло, когда я остановился закурить, уже почти вернувшись к злополучной хрущевке. Я дымил за гаражами, точно такими же, какие прятали меня от родительских глаз в далекие школьные времена. Все эти «ракушки» и покрытые ржавчиной железные коробки идеально подходят для укрытия, поэтому я чуть не выронил сигарету, когда из их рядов вынырнул невзрачный пенсионер. Впрочем, не выказав агрессии, старик дружелюбно спросил огоньку и кинул пару фраз в явной надежде завязать разговор. Я был совсем не в настроении трепаться с кем-либо, но обижать дедулю своим молчаливым уходом тоже не хотелось. Пришлось поддержать беседу. Старикан представился дедой Микой и спросил, давно ли я сюда переехал.
— Да нет, я всего на пару дней к другу погостить. — Я назвал имя и фамилию Н. — Может, знаете такого, он в соседнем поселке церковь расписывал.
— Ааааааа, из 19-ой квартиры? Конечно, знаю, славный парень. Так ты у него остановился? Сталбыть, слыхал Стукача вчера вечером? Не повезло тебе…
— Кого? — переспросил я (хотя на деле сразу просек, о чём речь).
— Ну какж? — удивился деда Мика, роняя пепел на застиранные треники. — Нежто прошел вас?
— К нам кто-то ломился поздно ночью, если вы об этом.
Я почувствовал нечто, близкое к облегчению. Раз этому чуваку уже дали прозвище, вполне вероятно, что это действительно здешний двинутый, а я с перепугу сам накрутил себе психа.
— Н. тебе ничего не сказал? — продолжал деда Мика свой допрос, внезапно рассердившись. — Идиот, бля!
— Да ладно, я не испугался.
— И зря! А ну как в глазок бы нечаянно глянул? Скажи Н., чтоб в следующий раз башкой думал, а не жопной дыркой!
Я совсем растерялся.
— Чего? О чём он должен думать?
— Понимаешь, ему не только открывать нельзя. Смотреть на него тоже опасно, на Стукача-то.
— Какого ещё Стукача?
— Такого, какого вчера слышали. Он тута с самой постройки шастает, может быть, даже раньше. Мы-то к нему привыкли. Чуйкой почуяли, что нельзя с ним связываться. А вот приезжие, городские в особенности, никак в толк этого не возьмут. К ним-то беда и приходит обычно.
— Ничего не понимаю, — честно признался я.
Деда Мика покачал головой и бросил бычок на землю. Только тогда я заметил, что моя сигарета уже сгорела до фильтра.
— А я расскажу тебе. Слушай.
И я стал слушать.
4
В общем-то, никто не знал толком, что такое этот Стукач. Потому что его никто не видел. Зато слышали все.
Приходил Стукач нечасто, всего несколько раз в год. Разрыв между его визитами мог продлиться пару дней, а мог растянуться до недель, месяцев и даже полугодий. Частота его посещений не зависела ни от фазы луны, ни от времени года, ни от чего-либо ещё, но все-таки даже эта таинственная сила соблюдала два правила. Первое — Стукач появлялся только в темное время суток, в промежутке между девятью вечера и часом ночи. Второе — Стукач никогда не пользовался звонками, предпочитая дергать ручки или тупо колотить по двери, за что получил свое прозвище. Никто не знал, бывает ли Стукач на улице, однако ж окна на всякий случай баррикадировали и даже зашторивали.
Неизвестно точно, сколько людей теоретически могли столкнуться с этим НЕХом и сколькие попали под его влияние. Вероятно, они предпочли бы не рассказывать об этом. Но все три фатальных случая, после которых сомнений в «дружелюбности» Стукача не осталось, дед Мика засвидетельствовал лично.
Первая беда случилась ещё в середине восьмидесятых. Накрыло, как то ни странно, одного из старожилов. Прямо над квартирой деды Мики обитал древний старичок, перешагнувший уже черту девяностолетия. Несмотря на крепкое здоровье и самостоятельный образ жизни (а это о многом говорит в таком возрасте), соображал старичок плоховато. Как-то раз деда Мика и услышал, что во время обхода Стукача его сосед сверху возьми да открой. Никаких ударов, криков или других подозрительных звуков не последовало. Просто с того события старичок перестал выходить из квартиры. Местные сразу поняли, в чём дело. Нетрудно было сложить два с двумя, припомнив дату последнего визита Стукача.
Поначалу все боялись соваться в нехорошую хату. Но у кого-то в итоге сочувствие перевесило страх, и он решил проведать старичка. Тот не открыл. Заволновавшись, сердобольный жилец вызвал милицию. Милиции старик тоже не открыл. Менты попытались открыть сами. Не смогли. Вызвали какую-то там бригаду для решения подобных ситуаций, начали вскрывать дверь. Сломали об неё три болгарки. Три ебучих болгарки об трухлявую дверь в советской развалине, да. Может, деда Мика и приукрасил этот момент, но сломать даже одну, пусть самую ржавую, О ДЕРЕВЯННУЮ ДВЕРЬ БЛЯДЬ — это писец как странно. Не вскрыли, кароч.
Во время этой возни соседи пошушукались и позвонили управдому. Тот явно обладал нестандартным для такой должности мышлением, потому как насчет Стукача все прекрасно знал. Быть может, особенность провинциального склада ума? Из рассказов деды Мики складывалось впечатление, что жильцы хрущевки относились к Стукачу безо всякой заинтригованности, а как к бытовой проблеме, типа протекающей крыши. Исправить не выходит, значит, будем уживаться. Примчался, в общем, наш управ, без лишних вопросов, договорился как-то с представителями закона, объявил всем легенду — мол, квартира в плохом состоянии, так что её временно опечатают. Уж не знаю, какие он там выкатил условия и кому в итоге досталась собственность, но в квартиру с тех пор никто не совался. Она до сих пор стоит вся опечатанная без видимых причин.
Что там внутри? Куда делся бедный дедок? Ни у кого не было желания искать ответы на эти вопросы.
Я не исключение.
Следующими жертвами Стукача стали сразу три человека. Случилось это почти через 20 лет после исчезновения дедымикиного соседа.
Умер один из квартирантов (я искренне надеюсь, что хотя бы он почил естественной смертью), и в его опустевшее жилье приехала молодая семья — какие-то родственники, получившие жилплощадь по наследству.
— Славные такие были ребята, — сокрушался деда Мика во время рассказа. — Сынишка владельца, кажись, с женою и дочкой двух годков. Молодые совсем были.
Конечно же, его предупредили о Стукаче. И конечно же, бодрый молодой отец семейства в самом расцвете сил не воспринял местные суеверия всерьез. Когда Стукач постучался, простите за тавтологию, к нему в дверь, тот наивно распахнул её. И никого там не обнаружил. Узнал об этом его сосед, которому мужчина пожаловался утром на ночное хулиганье.
— Мы ничего дурного поначалу не заметили. Уж начали подумывать, может, пронесло? А потом вот…
Первым звоночком для соседей стало отсутствие голосов жены и дочери в злополучной квартире. Но вроде голос мужчины время от времени к ним обращался, да и на вопросы о своих домашних он отвечал вполне уверенно. Так что местные лишь плечами пожали — мало ль какие в чужой семье причуды.
А потом из квартиры начал сочиться вполне однозначный запах трупнины. Стояло лето, и вонь быстро достигла того предела, после которого всякий нормальный человек начнёт бить тревогу.
В итоге несколько местных жестко прижали новосела. Тот удивился, словно бы не понимая, о чём вообще речь. Разъяренные соседи ворвались к нему в хату и обнаружили там картину в стиле классического хоррора. Труп его жены сидел на кухне, уронив торс на облепленный мухами стол, а мертвая дочь валялась в одной из комнат на коврике, окруженная раскрасками и цветными карандашами. Может и не совсем так все было, но суть в другом — весь их облик говорил о том, что несчастные сами не заметили, как умерли. А что ещё страннее, не заметил этого сам глава семейства.
Один из ворвавшихся, трясясь от ужаса, рассказывал, как мужчина жаловался мертвой жене на непрошенного гостя и успокаивал якобы напуганную его вторжением дочь. В итоге менты повесили убийство на отца и мужа, который до последнего вел себя так, словно его семья была жива — кричал жене, что скоро вернется, что это какая-то ошибка, ну и так далее… Его дальнейшая судьба была неизвестна деде Мике. Вроде бы отправили в дом скорби. Зато знал деда Мика кое-что другое: причина смерти женщины и девочки осталась неизвестной.
Его товарищ служил где-то в следственном отделе, и пропизделся спьяну, что вообще-то никаких следов насилия на трупах не нашлось. На них вообще нихрена не нашлось. Их не задушили, не зарезали, не отравили. Каким способом угрохали (если вообще угрохали), непонятно. Висяк пришили мужику с нихуевой натяжкой. Вскрывальщики там трое суток выжимали свою фантазию досуха, чтобы хоть какую-то подложку обвинению дать. Ну да нашей прокуратуре много не надо, так что это дело скоро закрыли и забыли.
Перед рассказом о третьем случае деда Мика долго ломался, упорно переводил тему, короче, долго пришлось инфу тянуть. В итоге поведал-таки.
В общем-то, никто не знал толком, что такое этот Стукач. Потому что его никто не видел. Зато слышали все.
Приходил Стукач нечасто, всего несколько раз в год. Разрыв между его визитами мог продлиться пару дней, а мог растянуться до недель, месяцев и даже полугодий. Частота его посещений не зависела ни от фазы луны, ни от времени года, ни от чего-либо ещё, но все-таки даже эта таинственная сила соблюдала два правила. Первое — Стукач появлялся только в темное время суток, в промежутке между девятью вечера и часом ночи. Второе — Стукач никогда не пользовался звонками, предпочитая дергать ручки или тупо колотить по двери, за что получил свое прозвище. Никто не знал, бывает ли Стукач на улице, однако ж окна на всякий случай баррикадировали и даже зашторивали.
Неизвестно точно, сколько людей теоретически могли столкнуться с этим НЕХом и сколькие попали под его влияние. Вероятно, они предпочли бы не рассказывать об этом. Но все три фатальных случая, после которых сомнений в «дружелюбности» Стукача не осталось, дед Мика засвидетельствовал лично.
Первая беда случилась ещё в середине восьмидесятых. Накрыло, как то ни странно, одного из старожилов. Прямо над квартирой деды Мики обитал древний старичок, перешагнувший уже черту девяностолетия. Несмотря на крепкое здоровье и самостоятельный образ жизни (а это о многом говорит в таком возрасте), соображал старичок плоховато. Как-то раз деда Мика и услышал, что во время обхода Стукача его сосед сверху возьми да открой. Никаких ударов, криков или других подозрительных звуков не последовало. Просто с того события старичок перестал выходить из квартиры. Местные сразу поняли, в чём дело. Нетрудно было сложить два с двумя, припомнив дату последнего визита Стукача.
Поначалу все боялись соваться в нехорошую хату. Но у кого-то в итоге сочувствие перевесило страх, и он решил проведать старичка. Тот не открыл. Заволновавшись, сердобольный жилец вызвал милицию. Милиции старик тоже не открыл. Менты попытались открыть сами. Не смогли. Вызвали какую-то там бригаду для решения подобных ситуаций, начали вскрывать дверь. Сломали об неё три болгарки. Три ебучих болгарки об трухлявую дверь в советской развалине, да. Может, деда Мика и приукрасил этот момент, но сломать даже одну, пусть самую ржавую, О ДЕРЕВЯННУЮ ДВЕРЬ БЛЯДЬ — это писец как странно. Не вскрыли, кароч.
Во время этой возни соседи пошушукались и позвонили управдому. Тот явно обладал нестандартным для такой должности мышлением, потому как насчет Стукача все прекрасно знал. Быть может, особенность провинциального склада ума? Из рассказов деды Мики складывалось впечатление, что жильцы хрущевки относились к Стукачу безо всякой заинтригованности, а как к бытовой проблеме, типа протекающей крыши. Исправить не выходит, значит, будем уживаться. Примчался, в общем, наш управ, без лишних вопросов, договорился как-то с представителями закона, объявил всем легенду — мол, квартира в плохом состоянии, так что её временно опечатают. Уж не знаю, какие он там выкатил условия и кому в итоге досталась собственность, но в квартиру с тех пор никто не совался. Она до сих пор стоит вся опечатанная без видимых причин.
Что там внутри? Куда делся бедный дедок? Ни у кого не было желания искать ответы на эти вопросы.
Я не исключение.
Следующими жертвами Стукача стали сразу три человека. Случилось это почти через 20 лет после исчезновения дедымикиного соседа.
Умер один из квартирантов (я искренне надеюсь, что хотя бы он почил естественной смертью), и в его опустевшее жилье приехала молодая семья — какие-то родственники, получившие жилплощадь по наследству.
— Славные такие были ребята, — сокрушался деда Мика во время рассказа. — Сынишка владельца, кажись, с женою и дочкой двух годков. Молодые совсем были.
Конечно же, его предупредили о Стукаче. И конечно же, бодрый молодой отец семейства в самом расцвете сил не воспринял местные суеверия всерьез. Когда Стукач постучался, простите за тавтологию, к нему в дверь, тот наивно распахнул её. И никого там не обнаружил. Узнал об этом его сосед, которому мужчина пожаловался утром на ночное хулиганье.
— Мы ничего дурного поначалу не заметили. Уж начали подумывать, может, пронесло? А потом вот…
Первым звоночком для соседей стало отсутствие голосов жены и дочери в злополучной квартире. Но вроде голос мужчины время от времени к ним обращался, да и на вопросы о своих домашних он отвечал вполне уверенно. Так что местные лишь плечами пожали — мало ль какие в чужой семье причуды.
А потом из квартиры начал сочиться вполне однозначный запах трупнины. Стояло лето, и вонь быстро достигла того предела, после которого всякий нормальный человек начнёт бить тревогу.
В итоге несколько местных жестко прижали новосела. Тот удивился, словно бы не понимая, о чём вообще речь. Разъяренные соседи ворвались к нему в хату и обнаружили там картину в стиле классического хоррора. Труп его жены сидел на кухне, уронив торс на облепленный мухами стол, а мертвая дочь валялась в одной из комнат на коврике, окруженная раскрасками и цветными карандашами. Может и не совсем так все было, но суть в другом — весь их облик говорил о том, что несчастные сами не заметили, как умерли. А что ещё страннее, не заметил этого сам глава семейства.
Один из ворвавшихся, трясясь от ужаса, рассказывал, как мужчина жаловался мертвой жене на непрошенного гостя и успокаивал якобы напуганную его вторжением дочь. В итоге менты повесили убийство на отца и мужа, который до последнего вел себя так, словно его семья была жива — кричал жене, что скоро вернется, что это какая-то ошибка, ну и так далее… Его дальнейшая судьба была неизвестна деде Мике. Вроде бы отправили в дом скорби. Зато знал деда Мика кое-что другое: причина смерти женщины и девочки осталась неизвестной.
Его товарищ служил где-то в следственном отделе, и пропизделся спьяну, что вообще-то никаких следов насилия на трупах не нашлось. На них вообще нихрена не нашлось. Их не задушили, не зарезали, не отравили. Каким способом угрохали (если вообще угрохали), непонятно. Висяк пришили мужику с нихуевой натяжкой. Вскрывальщики там трое суток выжимали свою фантазию досуха, чтобы хоть какую-то подложку обвинению дать. Ну да нашей прокуратуре много не надо, так что это дело скоро закрыли и забыли.
Перед рассказом о третьем случае деда Мика долго ломался, упорно переводил тему, короче, долго пришлось инфу тянуть. В итоге поведал-таки.
5
Квартиры в хрущевке почти никогда не продавались. Дело было не в Стукаче, а в банальной удаленности от города и общей необустроенности жилья. Но кто-то все ж сумел продать квартиру одинокому мужику, а сам благополучно съебал. Новосела пытались предупредить окольными, псевдоадекватными объяснениями, но тот, как грицо, не внял. Тут надо бы добавить одну деталь касательно деды Мики — в прошлом он был электриком, и если у кого что барахлило, то за символическую благодарность он это барахление устранял.
— Вот позвал меня как-то этот новенький. Мол, приходи, пробки шалят вроде как, — рассказывал деда Мика. — А сам бледный, что глиста, и руки егозят во все стороны. Ну я понял сразу, что не все так просто, однако пришел. Пробки у него были замечательные, скажу тебе. А мужик помялся-помялся, да и позвал меня наконец в жилую комнату. А там дверь.
— Какая дверь?
— А такая, которой быть не должно! Прям из уличной стенки торчит. Не знаю, может, оно так сначала и было, мало ль какие у хозяев странности. Мужик совсем обалбешенный, потом обливается и говорит, мол, скажи, отец, мне ведь эта не штука не мерещится? Нет, отвечаю ему, точно не мерещится, я вона тоже вижу. Потертая такая обычная дверь, ток чево ей делать в стенке, за которой никакой комнаты быть не может?
Деда Мика задумчиво помолчал.
— Ох, не понравилась мне такая штука. Я, честно, сразу же удрать хотел, да жалко стало мужика-то. Лица нет, трясет всего, а чего тут удивляться! Я б и сам трясся на его месте. И часто, говорит мне, у вас тут такое? Ну, мне лишних слов не надо… Чего, говорю, стучали давеча? Стучали, говорит. Открыл, говорю? Открыл, говорит. И вот, дескать, никого там не оказалось, а на следующий день эта дверка возникла. Ну я репу почесал… А чего тут скажешь! Говорю ему, извиняй, товарищ, не знаю, что с этим делать. А он будто и не слышит. Бормочет: «Послушай, отец, из-за двери сопит кто-то». Тут я и понял, в самом деле — пока мы трындим, задним планом звук такой странный идет, как если б у кого дыхалку засорило. Я подошел ближе к двери, страшно было, но и разведать хотелось. Точно говорю тебе, пыхтели оттуда, из-за двери прямо! Как будто что-то большое и грузное с трудом в себя воздух затягивает… На том я и ушел. Стыдно перед соседом было, что ничего сделать не могу. Но я и правда не мог! Даже обошел дом на всякаслучай, — днем, конечно, — вдруг на стене снаружи окажется чего. Не, стена, как стена, ничегошеньки нет.
— А мужик что?..
Деда Мика рассказал, что ещё примерно неделю новосел то и дело выходил из квартиры, с каждым появлением становясь все бледнее и тощее. Как-то раз деда Мика подошел к нему и спросил, ну ты как, мол, держишься?
— Держусь, отец, — устало ответил мужик. — Только вот такое дело, из-за двери у меня пыхтят все громче. Словно ближе подбираются. Не знаешь, отчего так?
Дед Мика не знал, но такая подробность напрочь отбила у него желание приближаться что к квартире, что к её владельцу. Прошло ещё несколько дней, и упомянутый владелец исчез без следа.
На этот раз никакого загадочного заклина двери не случилось. Пару месяцев спустя её вскрыли. Пару месяцев — потому что мужик жил одиноко, и заметить его исчезновение было некому. Пока по квартире шарились менты, деда Мика боялся голову высунуть из собственной берлоги. Не из-за мусорских служак, разумеется, а из-за того, что они могли там обнаружить.
Кстати, об обнаруженном слухи тоже поползли. Позднее. Нет, поползли-то сразу, но деда Мика услышал их позднее, потому что изо всех сил старался не слышать вовсе. Не получилось.
А обнаружили там… ничего. Сначала говорили, что кваритра просто пустовала. Ни подозрительной двери, ни хозяина. А потом слух начал обрастать деталями. Говорили, что не было его вещей. Одежды, посуды, белья, вообще никаких предметов бытовой жизни. Логично было бы предположить, что мужик просто собрался и уехал. Одно оставалось непонятным — зачем тогда менты ещё с неделю приходили обследовать эту квартиру и даже расспрашивали жильцов об исчезнувшем соседе?
Здесь кто-то сказал, что в квартире отсутствовали не только вещи. Не было вообще никаких признаков жизни. Не нашлось волос, кусочков ногтей или кожи, даже отпечатков пальцев. С десяток человек подтвердили, что человек въезжал в квартиру и пробыл там несколько месяцев, но состояние жилища говорило об обратном. Вот служивые и заподозрили, что квартира стала местом хорошо спланированного преступления, и это все — необычайно ловкое заметание следов. Начали поднимать документы, пытались по ним изловить владельца. Хуй-то там. Владелец как сквозь землю провалился. По всем данным выходило, что его не существует. Номер паспорта был недействителен, не числился ни в одной базе данных — как, впрочем, и все остальные бумаги.
Дальше было долгое разбирательство, в ходе которого досталось продавцу квартиры, потому что его обвинили не то в аферизме, не то в подделке документов, не то ещё в чём. Короче, потом хату купила пожилая женщина с дочерью. Их тоже предупредили. Видать, девки оказались более осторожными, потому что благополучно жили там по сей день.
Я не знал, что сказать. Вывали дед Мика мне все это ещё вчера, я б только поржал, а теперь мне было не до смеха. Он, конечно, мог приврать и понаделать из мух слонов, но е-мое, одна десятая правды уже была чистым пиздецом.
— Мдааа, история, — пробормотал я, вытряхивая из пачки очередную сигарету.
— Да я и сам бы не поверил, если б своими глазами не видел, — сказал деда Мика, неправильно истолковав мое смятение. — Тоже маху дал однажды. Забыл по пьяни занавески опустить, а Стукач возьми и заявись той ночью. Я до утра под одеялом прятался, как дите малое. Уж не знаю, чего больше боялся, что я его увижу, или что он меня увидит.
— Ну и как? Обошлось?
— Да вроде обошлось… а вроде и нет.
— В смысле?
— Ну, видишь, я ж не пропал. Стою тут, жив, здоров, тьфу-тьфу. С ума не сбрендил и никого не хоронил, тьфу-тьфу ещё раз. Но кое-что однажды случилось. Не худшее из всего, что мы вытерпели от Стукача, но я себе глаз охотней выдавлю, чем соглашусь снова пережить такое.
Я молчал, не уверенный, что хочу об этом слышать. Деда Мика опередил мои возражения, начав очередную повесть.
Последнюю.
Квартиры в хрущевке почти никогда не продавались. Дело было не в Стукаче, а в банальной удаленности от города и общей необустроенности жилья. Но кто-то все ж сумел продать квартиру одинокому мужику, а сам благополучно съебал. Новосела пытались предупредить окольными, псевдоадекватными объяснениями, но тот, как грицо, не внял. Тут надо бы добавить одну деталь касательно деды Мики — в прошлом он был электриком, и если у кого что барахлило, то за символическую благодарность он это барахление устранял.
— Вот позвал меня как-то этот новенький. Мол, приходи, пробки шалят вроде как, — рассказывал деда Мика. — А сам бледный, что глиста, и руки егозят во все стороны. Ну я понял сразу, что не все так просто, однако пришел. Пробки у него были замечательные, скажу тебе. А мужик помялся-помялся, да и позвал меня наконец в жилую комнату. А там дверь.
— Какая дверь?
— А такая, которой быть не должно! Прям из уличной стенки торчит. Не знаю, может, оно так сначала и было, мало ль какие у хозяев странности. Мужик совсем обалбешенный, потом обливается и говорит, мол, скажи, отец, мне ведь эта не штука не мерещится? Нет, отвечаю ему, точно не мерещится, я вона тоже вижу. Потертая такая обычная дверь, ток чево ей делать в стенке, за которой никакой комнаты быть не может?
Деда Мика задумчиво помолчал.
— Ох, не понравилась мне такая штука. Я, честно, сразу же удрать хотел, да жалко стало мужика-то. Лица нет, трясет всего, а чего тут удивляться! Я б и сам трясся на его месте. И часто, говорит мне, у вас тут такое? Ну, мне лишних слов не надо… Чего, говорю, стучали давеча? Стучали, говорит. Открыл, говорю? Открыл, говорит. И вот, дескать, никого там не оказалось, а на следующий день эта дверка возникла. Ну я репу почесал… А чего тут скажешь! Говорю ему, извиняй, товарищ, не знаю, что с этим делать. А он будто и не слышит. Бормочет: «Послушай, отец, из-за двери сопит кто-то». Тут я и понял, в самом деле — пока мы трындим, задним планом звук такой странный идет, как если б у кого дыхалку засорило. Я подошел ближе к двери, страшно было, но и разведать хотелось. Точно говорю тебе, пыхтели оттуда, из-за двери прямо! Как будто что-то большое и грузное с трудом в себя воздух затягивает… На том я и ушел. Стыдно перед соседом было, что ничего сделать не могу. Но я и правда не мог! Даже обошел дом на всякаслучай, — днем, конечно, — вдруг на стене снаружи окажется чего. Не, стена, как стена, ничегошеньки нет.
— А мужик что?..
Деда Мика рассказал, что ещё примерно неделю новосел то и дело выходил из квартиры, с каждым появлением становясь все бледнее и тощее. Как-то раз деда Мика подошел к нему и спросил, ну ты как, мол, держишься?
— Держусь, отец, — устало ответил мужик. — Только вот такое дело, из-за двери у меня пыхтят все громче. Словно ближе подбираются. Не знаешь, отчего так?
Дед Мика не знал, но такая подробность напрочь отбила у него желание приближаться что к квартире, что к её владельцу. Прошло ещё несколько дней, и упомянутый владелец исчез без следа.
На этот раз никакого загадочного заклина двери не случилось. Пару месяцев спустя её вскрыли. Пару месяцев — потому что мужик жил одиноко, и заметить его исчезновение было некому. Пока по квартире шарились менты, деда Мика боялся голову высунуть из собственной берлоги. Не из-за мусорских служак, разумеется, а из-за того, что они могли там обнаружить.
Кстати, об обнаруженном слухи тоже поползли. Позднее. Нет, поползли-то сразу, но деда Мика услышал их позднее, потому что изо всех сил старался не слышать вовсе. Не получилось.
А обнаружили там… ничего. Сначала говорили, что кваритра просто пустовала. Ни подозрительной двери, ни хозяина. А потом слух начал обрастать деталями. Говорили, что не было его вещей. Одежды, посуды, белья, вообще никаких предметов бытовой жизни. Логично было бы предположить, что мужик просто собрался и уехал. Одно оставалось непонятным — зачем тогда менты ещё с неделю приходили обследовать эту квартиру и даже расспрашивали жильцов об исчезнувшем соседе?
Здесь кто-то сказал, что в квартире отсутствовали не только вещи. Не было вообще никаких признаков жизни. Не нашлось волос, кусочков ногтей или кожи, даже отпечатков пальцев. С десяток человек подтвердили, что человек въезжал в квартиру и пробыл там несколько месяцев, но состояние жилища говорило об обратном. Вот служивые и заподозрили, что квартира стала местом хорошо спланированного преступления, и это все — необычайно ловкое заметание следов. Начали поднимать документы, пытались по ним изловить владельца. Хуй-то там. Владелец как сквозь землю провалился. По всем данным выходило, что его не существует. Номер паспорта был недействителен, не числился ни в одной базе данных — как, впрочем, и все остальные бумаги.
Дальше было долгое разбирательство, в ходе которого досталось продавцу квартиры, потому что его обвинили не то в аферизме, не то в подделке документов, не то ещё в чём. Короче, потом хату купила пожилая женщина с дочерью. Их тоже предупредили. Видать, девки оказались более осторожными, потому что благополучно жили там по сей день.
Я не знал, что сказать. Вывали дед Мика мне все это ещё вчера, я б только поржал, а теперь мне было не до смеха. Он, конечно, мог приврать и понаделать из мух слонов, но е-мое, одна десятая правды уже была чистым пиздецом.
— Мдааа, история, — пробормотал я, вытряхивая из пачки очередную сигарету.
— Да я и сам бы не поверил, если б своими глазами не видел, — сказал деда Мика, неправильно истолковав мое смятение. — Тоже маху дал однажды. Забыл по пьяни занавески опустить, а Стукач возьми и заявись той ночью. Я до утра под одеялом прятался, как дите малое. Уж не знаю, чего больше боялся, что я его увижу, или что он меня увидит.
— Ну и как? Обошлось?
— Да вроде обошлось… а вроде и нет.
— В смысле?
— Ну, видишь, я ж не пропал. Стою тут, жив, здоров, тьфу-тьфу. С ума не сбрендил и никого не хоронил, тьфу-тьфу ещё раз. Но кое-что однажды случилось. Не худшее из всего, что мы вытерпели от Стукача, но я себе глаз охотней выдавлю, чем соглашусь снова пережить такое.
Я молчал, не уверенный, что хочу об этом слышать. Деда Мика опередил мои возражения, начав очередную повесть.
Последнюю.
6
— Когда ж это было? В девяносто девятом, что ли… Или в двухтысячном? В общем, тогда первые кодовые замки ставили. Не блестящие эти панельки, которые сейчас стоят. Тогда замки такие, как и все прочее, посуровей были. Врезана в дверь железка, а из неё десяток железных кнопок торчит. Все. Ни тебе домофонных звонков, ни магнитов. Не знаешь код — свободен.
А я его все время забывал. Вылетал из головы, ну хоть ты лопни! Может, слишком в новинку было, а может, я редко заходил в подъезд один. Словом, приходилось иногда торчать под дверью и ждать, пока кто-нибудь зайдет или выйдет.
Ну, ждать дольше десяти минут приходилось редко. На крайняк можно было соседям с первых этажей в окно постучать. Не беда, в общем.
А как-то раз я забыл дома кусачки. Пришлось мне с полдороги назад поворачивать. Стою, значит, у подъезда, время поджимает, рабочий день вот-вот начнется — но, как назло, никто не входит, не выходит. Я давай соседям сигналить. В одно окно бился, в другое, везде молчок! Ушли, спят, ещё там чего… Не слышат меня, словом.
Совсем я отчаялся, начал кнопки наугад давить. Черти чем только не шутят — а ну как угадаю! Так что ты думаешь, угадал ведь. Поклялся тогда эти чертовы циферки навсегда запомнть. До сих пор их помню — один, два, восемь, девять. Смешно, а? Сразу тебе скажу, что не таковский код у нашей двери был, и близко. Однако же она открылась мне.
Наверное, уже в подъезде не все ладно было, да я внимания не обратил, торопился. Может, заметил бы чего сразу, если б не спешка. А так-то я орлом долетел до своей квартиры, и только там в душе заекало. Спросишь, почему? Да потому что я четырежды ключ провернул, хотя наша дверь всегда только на два оборота закрывалась! Откуда там ещё двум взяться, а?
Тогда я этому значения не придал, а сейчас вот вспоминаю, и хочется себе оплеух надавать. Драпать надо было сразу, но что теперь говорить… Захожу я, значит. Ничего такого. Вещи на свои местах, за окном дрянная осень. Вижу, кусачки мои на подоконнике лежат — это я на днях подставку для посуды чинил. Подхожу, беру инструмент…в окно случайно глянул…и вот вижу там…
Деда Мика примолк, жестом попросив сигарету. Выкурив её до середины, он продолжил.
— Ты-то знаешь, что из наших окон видно. Площадку детскую, деревья всякие. Но в тот раз там ничего этого не было. Совсем ничего. Даже леса вдалеке я не увидел. Пустая земля до горизонта, как в степях, но не совсем пустая. На ней кусты росли. Очень странные. Никогда не слышал о похожих растениях. Низкие, по колено где-то. Веточки тонкие, гнутые, и листья… темные… Как же этот цвет называется? Поганый такой… то ли красный, то ли коричневый…
Всюду кусты эти, да небо. А небо тоже странное. Сверху жёлтое, ближе к земле сереет, ниже так вовсе чернеть начинает. Я перекрестился ажно, хотя в церкови с трех лет не бывал. Задом к двери пячусь, а глаз от окна не отрываю, будто снаружи чего-то вылезет, стоит мне отвернуться. Как до прихожей добрался, еле помню. Сердце, кажись, биться перестало. Думал только — ох, лишь бы выбраться, лишь бы выбраться! Но то ещё не самое страшное было. Главный страх пошел, когда я споткнулся об наш порог и выпал на лестничную клетку.
Только я на бетон упал, как в ближайшую дверь кто-то начал колотить со всей дури. Я сразу нашего Стукача попомнил, да колотили-то теперь изнутри квартиры! И сильно так, словно дверь выбить хотели. Заколотили сначала в одну дверь, потом в другую. И в третью. И во все! Вот чем хочешь клянусь, в каждую проклятую дверь изнутри долбили так, что, казалось, дом сейчас обвалится. Пол трясется, стекла дребезжат… Думал, прямо там и помру от страха. Да тут за моей спиной такой крик раздался, словами не описать. Представь себе, что паровозный гудок пытается человечьим голосом орать. Что бледнеешь, представил? А мне-то каково было! Но этот вой меня в чувство привел. Я на ноги вскочил и как дам стрекоча! Бегу, а ступени подо мной трясутся, уши закладывает от страшного грохота. И прям не знаю, как, но чувствовал, что позади меня тоже что-то несется. Не видел, не слышал, а знал — гонится за мной, в пятки дышит. За несколько секунд допрыгал до первого этажа, привалился к подъездной двери и кулаком по кнопке бух! На улицу кубарем вылетел. Дальше все. Темнота. Очухался уже в кровати. Супруга рядом сидит, слезьми заливается. Позже я узнал, что схлопотал сердечный приступ. Но, когда только в себя пришел, не до того было. Ни о чём не спрашивая, бросился я в окно смотреть. Как же мне полегчало, когда там все оказалось по-старому! Деревья, дворик…
Я ещё год в подъезд только с женой под ручку ходил. Когда она в командровки уезжала, просил соседей довести меня до квартиры и вместе со мной в окно посмотреть. Они люди понимающие, не отказывали. Окон до сих побаиваюсь, к слову. Каждый раз, когда в окно смотрю, кажется, опять увижу кусты. И листья эти нехорошие… Никак от меня не отстанут. Да я уже привык почти. Раньше, конечно, вздрагивал. Идешь бывало, по улице, солнце светит, кругом люди, и бояться вроде нечего. А потом раз! — и замечаешь посреди зелёной ветки трех-четырех поганцев дурного цвета. Поначалу я от таких деревьев бегом убегал. Осенью вообще кошмар. В каждом пожухлом листочке то самое виделось, хотя с опавшими листьями они действительно часто смешиваются. Потом уже понял, что их даже трогать можно, ничего страшного не сделается. Просто вроде как напоминание мне такое.
Я и сам не заметил, с какого момента странный, но последовательный рассказ деды Мики начал казаться мне бессвязной чушью, которую обычно несут сумасшедшие. Беспокойство всё усиливалось. В один момент я даже задумался, а не был ли сам деда Мика местным двинутым, который ходит и стучит по квартирам, а потом гонит жуткие байки про всяких Стукачей? Я пытался незаметно включить какую-нибудь мелодию на смартфоне, чтобы выдать её за внезапный звонок и быстро свалить, когда деда Мика вдруг наклонился со словами:
— Вооо, смотри-ка ты, ещё один! Помянешь черта…
Он смахнул что-то со своих абибасов, а потом протянул мне.
— Когда ж это было? В девяносто девятом, что ли… Или в двухтысячном? В общем, тогда первые кодовые замки ставили. Не блестящие эти панельки, которые сейчас стоят. Тогда замки такие, как и все прочее, посуровей были. Врезана в дверь железка, а из неё десяток железных кнопок торчит. Все. Ни тебе домофонных звонков, ни магнитов. Не знаешь код — свободен.
А я его все время забывал. Вылетал из головы, ну хоть ты лопни! Может, слишком в новинку было, а может, я редко заходил в подъезд один. Словом, приходилось иногда торчать под дверью и ждать, пока кто-нибудь зайдет или выйдет.
Ну, ждать дольше десяти минут приходилось редко. На крайняк можно было соседям с первых этажей в окно постучать. Не беда, в общем.
А как-то раз я забыл дома кусачки. Пришлось мне с полдороги назад поворачивать. Стою, значит, у подъезда, время поджимает, рабочий день вот-вот начнется — но, как назло, никто не входит, не выходит. Я давай соседям сигналить. В одно окно бился, в другое, везде молчок! Ушли, спят, ещё там чего… Не слышат меня, словом.
Совсем я отчаялся, начал кнопки наугад давить. Черти чем только не шутят — а ну как угадаю! Так что ты думаешь, угадал ведь. Поклялся тогда эти чертовы циферки навсегда запомнть. До сих пор их помню — один, два, восемь, девять. Смешно, а? Сразу тебе скажу, что не таковский код у нашей двери был, и близко. Однако же она открылась мне.
Наверное, уже в подъезде не все ладно было, да я внимания не обратил, торопился. Может, заметил бы чего сразу, если б не спешка. А так-то я орлом долетел до своей квартиры, и только там в душе заекало. Спросишь, почему? Да потому что я четырежды ключ провернул, хотя наша дверь всегда только на два оборота закрывалась! Откуда там ещё двум взяться, а?
Тогда я этому значения не придал, а сейчас вот вспоминаю, и хочется себе оплеух надавать. Драпать надо было сразу, но что теперь говорить… Захожу я, значит. Ничего такого. Вещи на свои местах, за окном дрянная осень. Вижу, кусачки мои на подоконнике лежат — это я на днях подставку для посуды чинил. Подхожу, беру инструмент…в окно случайно глянул…и вот вижу там…
Деда Мика примолк, жестом попросив сигарету. Выкурив её до середины, он продолжил.
— Ты-то знаешь, что из наших окон видно. Площадку детскую, деревья всякие. Но в тот раз там ничего этого не было. Совсем ничего. Даже леса вдалеке я не увидел. Пустая земля до горизонта, как в степях, но не совсем пустая. На ней кусты росли. Очень странные. Никогда не слышал о похожих растениях. Низкие, по колено где-то. Веточки тонкие, гнутые, и листья… темные… Как же этот цвет называется? Поганый такой… то ли красный, то ли коричневый…
Всюду кусты эти, да небо. А небо тоже странное. Сверху жёлтое, ближе к земле сереет, ниже так вовсе чернеть начинает. Я перекрестился ажно, хотя в церкови с трех лет не бывал. Задом к двери пячусь, а глаз от окна не отрываю, будто снаружи чего-то вылезет, стоит мне отвернуться. Как до прихожей добрался, еле помню. Сердце, кажись, биться перестало. Думал только — ох, лишь бы выбраться, лишь бы выбраться! Но то ещё не самое страшное было. Главный страх пошел, когда я споткнулся об наш порог и выпал на лестничную клетку.
Только я на бетон упал, как в ближайшую дверь кто-то начал колотить со всей дури. Я сразу нашего Стукача попомнил, да колотили-то теперь изнутри квартиры! И сильно так, словно дверь выбить хотели. Заколотили сначала в одну дверь, потом в другую. И в третью. И во все! Вот чем хочешь клянусь, в каждую проклятую дверь изнутри долбили так, что, казалось, дом сейчас обвалится. Пол трясется, стекла дребезжат… Думал, прямо там и помру от страха. Да тут за моей спиной такой крик раздался, словами не описать. Представь себе, что паровозный гудок пытается человечьим голосом орать. Что бледнеешь, представил? А мне-то каково было! Но этот вой меня в чувство привел. Я на ноги вскочил и как дам стрекоча! Бегу, а ступени подо мной трясутся, уши закладывает от страшного грохота. И прям не знаю, как, но чувствовал, что позади меня тоже что-то несется. Не видел, не слышал, а знал — гонится за мной, в пятки дышит. За несколько секунд допрыгал до первого этажа, привалился к подъездной двери и кулаком по кнопке бух! На улицу кубарем вылетел. Дальше все. Темнота. Очухался уже в кровати. Супруга рядом сидит, слезьми заливается. Позже я узнал, что схлопотал сердечный приступ. Но, когда только в себя пришел, не до того было. Ни о чём не спрашивая, бросился я в окно смотреть. Как же мне полегчало, когда там все оказалось по-старому! Деревья, дворик…
Я ещё год в подъезд только с женой под ручку ходил. Когда она в командровки уезжала, просил соседей довести меня до квартиры и вместе со мной в окно посмотреть. Они люди понимающие, не отказывали. Окон до сих побаиваюсь, к слову. Каждый раз, когда в окно смотрю, кажется, опять увижу кусты. И листья эти нехорошие… Никак от меня не отстанут. Да я уже привык почти. Раньше, конечно, вздрагивал. Идешь бывало, по улице, солнце светит, кругом люди, и бояться вроде нечего. А потом раз! — и замечаешь посреди зелёной ветки трех-четырех поганцев дурного цвета. Поначалу я от таких деревьев бегом убегал. Осенью вообще кошмар. В каждом пожухлом листочке то самое виделось, хотя с опавшими листьями они действительно часто смешиваются. Потом уже понял, что их даже трогать можно, ничего страшного не сделается. Просто вроде как напоминание мне такое.
Я и сам не заметил, с какого момента странный, но последовательный рассказ деды Мики начал казаться мне бессвязной чушью, которую обычно несут сумасшедшие. Беспокойство всё усиливалось. В один момент я даже задумался, а не был ли сам деда Мика местным двинутым, который ходит и стучит по квартирам, а потом гонит жуткие байки про всяких Стукачей? Я пытался незаметно включить какую-нибудь мелодию на смартфоне, чтобы выдать её за внезапный звонок и быстро свалить, когда деда Мика вдруг наклонился со словами:
— Вооо, смотри-ка ты, ещё один! Помянешь черта…
Он смахнул что-то со своих абибасов, а потом протянул мне.
7
Несколько секунд я молча глядел на этот листик. Сраный маленький листик, по форме напоминающий березовый. Только я готов любую часть тела дать на отсечение, что ни на одной березе ничего похожего не растет. У этого листа был омерзительный цвет. Мясной. Плотский. Похожий то ли на сырое сердце, то ли на гниющую опухоль. Такого цвета просто не могло быть у фотосинтезирующего организма. И, к сожалению, я смотрел достаточно долго, что бы заметить ещё одну деталь.
Лист пульсировал.
Я абсолютно уверен, что не было моим глюком, потому что вид ритмично разбухающих прожилок меня просто загипнотизировал. Казалось, я почти слышал долбаное «бух-бух» в такт их подрагиванию.
Я решил, что с меня хватит. Пробормотав слова прощания, я буквально шарахнулся прочь от деды Мики, успев заметить его извиняющийся взгляд. Но теперь мне стало глубочайше похуй, обижу я пенсионера своим бегством или нет. Я направился к дому Н. самым быстрым шагом, на какой только был способен. Исчезнувший вместе с ночью Стукач пугал меня гораздо меньше той херни, которую деда Мика отцепил со своих треников. По дороге к хрущевке я упорно внушал себе: «Нахуй Стукача. Нахуй деду Мику с его листьями. Нахуй вообще все это оливье. Ты услышал пару неплохих кулсторей, Григорий, а теперь, будь добр, выкинь их из памяти к чертям собачьим. Что бы здесь не происходило, тебя это не касается. Завтра ты вернешься в Москву, а эта муть останется здесь. Нефиг холить мистическую паранойю байками какого-то старого мудака. Вернись в квартиру, хряпни алко, растряси Н. ещё разок сходить к водохранилищу — проведи остаток выходного круто, блять! Сделай вид, что ничего не было. Разумный план, амиго».
Я крепился до позднего вечера. У меня были самые твердые намерения перебороть желание засрать портки и упиздовать в безопасную Москву. Но с наступлением темноты мои нервы капитулировали. Пытаясь как-то сохранить лицо, я демонстративно порылся в телефоне, а потом наплел Н., что вот буквально сию секунду коллега смснул мне, мол, на завтра у нас в офисе движуха намечается, без меня никак, сам начальник требует моего присутствия, пусть и с опозданием, вот жеж дилетанты беспомощные, не дадут отдохнуть, сука, спокойно, ах какая неохота ща на электричку переть, с удовольствием бы остался, чес-слово, но начальство звери, проект горит, зэ пэ сама себя не заработает… Н. совершенно спокойно выслушал понос моих оправданий, и лишь пару раз сочувственно покачал головой. Чисто для виду, не сомневайтесь. По его лицу было заметно, что он прекрасно все понял.
Молниеносно собрав шмотье, я наспех попрощался с товарищем и рванул подальше от этого странного дома. А в первую очередь — от стыда за собственную трусость. Уже оказавшись у лесной кромки, метрах в двадцати от хрущевки, я сделал то, что ни в коем случае нельзя делать в моем положении.
Я обернулся.
Всего лишь хотел бросить прощальный взгляд на это поганое зданьице. Убедиться, что хотя бы снаружи оно выглядит обычной старой постройкой. Что творящийся внутри него звездец никоим образом не просачивается наружу.
И мои убеждения в ту же секунду потерпели абсолютный крах.
Сначала мне показалось, что на стену хрущевки упала массивная тень от дерева. Намного позже я сообразил, что хрущева стояла на расчищенной площадке, и никакой растительности, кроме околоподъездных кустиков, там не водилось. А тогда моя обманчивая надежда разрушилась другим событием.
Тень двинулась. Она чуть сползла вниз и опустила свою конечность на подоконник верхнего окна. Была ли это лапа, нога или ещё что, я не знаю. Да мне, честно сказать, дела нет до её анатомии.
Вместо того, чтобы рвануть прочь или хотя бы спрятаться, я застыл, боясь не то что шевельнуться, а даже вздохнуть. И продолжал беспалева таращиться на эту хуету. Знакомо вам чувство, когда что-то пугающее вызывает одновременно непреодолимое желание и отвернуться, и не отрывать взгляд? Я из тех людей, у которых второе желание перевешивает. Так что, к сожалению, я видел весь его маршрут от начала и до конца.
Хотя моя память услужливо сохранила каждую секунду этого зрелища, я до сих пор не вполне понимаю… механику его движения. Верхняя часть туловища вытягивалась, опуская вниз каплевидную нижнюю часть с двумя отростками. Из чего оно состоит и какого оно цвета, я не понял, вроде не чёрного, и чего-то похожего на голову, я тоже не заметил. Отростки, наверное, давали ему опору…
Черт, я не знаю.
Если я правильно увидел, то внешними подоконниками оно пользовалось, как ступеньками. Во всяком случае, у меня сохранилось ощущение его размеренных движений. Так двигается рабочий на стройке, спускаясь с длинной лестницы. Топ-топ, топ-топ, только без топанья. И без любого другого звука. Я мог слышать шорох листьев, стрекот вечерних цикад. Запомнился донесшийся издалека беззаботный детский смех, который в сочетании с наблюдаемым мною представлением прозвучал чудовищно неуместно. Но ни единого намека на звук от ползущей твари.
А я, словно загипнотизированный кролик, продолжал неподвижно пыриться на неё, даже когда каплевидная темная туша оказалась в одном шаге от земли. Инстинкт самосохранения раздирал меня на части. Что делать? Бежать? А если оно меня заметит? А что, если УЖЕ заметило, и двигается медленно, чтобы не спугнуть добычу?! Успею ли я убежать в таком случае?!
Пока я терзался противоречивыми порывами, каплевидная херовина уже опустила один из отростков на землю и… прошла сквозь неё. Нет, она не исчезла. И не проделала дыру. Просто опустилась вниз, не встретив никакого сопротивления, словно земной тверди там вовсе не было. А потом резко притормозила, будто её конечность нащупала опору. Там. Внизу.
Под землей.
Несколько секунд я молча глядел на этот листик. Сраный маленький листик, по форме напоминающий березовый. Только я готов любую часть тела дать на отсечение, что ни на одной березе ничего похожего не растет. У этого листа был омерзительный цвет. Мясной. Плотский. Похожий то ли на сырое сердце, то ли на гниющую опухоль. Такого цвета просто не могло быть у фотосинтезирующего организма. И, к сожалению, я смотрел достаточно долго, что бы заметить ещё одну деталь.
Лист пульсировал.
Я абсолютно уверен, что не было моим глюком, потому что вид ритмично разбухающих прожилок меня просто загипнотизировал. Казалось, я почти слышал долбаное «бух-бух» в такт их подрагиванию.
Я решил, что с меня хватит. Пробормотав слова прощания, я буквально шарахнулся прочь от деды Мики, успев заметить его извиняющийся взгляд. Но теперь мне стало глубочайше похуй, обижу я пенсионера своим бегством или нет. Я направился к дому Н. самым быстрым шагом, на какой только был способен. Исчезнувший вместе с ночью Стукач пугал меня гораздо меньше той херни, которую деда Мика отцепил со своих треников. По дороге к хрущевке я упорно внушал себе: «Нахуй Стукача. Нахуй деду Мику с его листьями. Нахуй вообще все это оливье. Ты услышал пару неплохих кулсторей, Григорий, а теперь, будь добр, выкинь их из памяти к чертям собачьим. Что бы здесь не происходило, тебя это не касается. Завтра ты вернешься в Москву, а эта муть останется здесь. Нефиг холить мистическую паранойю байками какого-то старого мудака. Вернись в квартиру, хряпни алко, растряси Н. ещё разок сходить к водохранилищу — проведи остаток выходного круто, блять! Сделай вид, что ничего не было. Разумный план, амиго».
Я крепился до позднего вечера. У меня были самые твердые намерения перебороть желание засрать портки и упиздовать в безопасную Москву. Но с наступлением темноты мои нервы капитулировали. Пытаясь как-то сохранить лицо, я демонстративно порылся в телефоне, а потом наплел Н., что вот буквально сию секунду коллега смснул мне, мол, на завтра у нас в офисе движуха намечается, без меня никак, сам начальник требует моего присутствия, пусть и с опозданием, вот жеж дилетанты беспомощные, не дадут отдохнуть, сука, спокойно, ах какая неохота ща на электричку переть, с удовольствием бы остался, чес-слово, но начальство звери, проект горит, зэ пэ сама себя не заработает… Н. совершенно спокойно выслушал понос моих оправданий, и лишь пару раз сочувственно покачал головой. Чисто для виду, не сомневайтесь. По его лицу было заметно, что он прекрасно все понял.
Молниеносно собрав шмотье, я наспех попрощался с товарищем и рванул подальше от этого странного дома. А в первую очередь — от стыда за собственную трусость. Уже оказавшись у лесной кромки, метрах в двадцати от хрущевки, я сделал то, что ни в коем случае нельзя делать в моем положении.
Я обернулся.
Всего лишь хотел бросить прощальный взгляд на это поганое зданьице. Убедиться, что хотя бы снаружи оно выглядит обычной старой постройкой. Что творящийся внутри него звездец никоим образом не просачивается наружу.
И мои убеждения в ту же секунду потерпели абсолютный крах.
Сначала мне показалось, что на стену хрущевки упала массивная тень от дерева. Намного позже я сообразил, что хрущева стояла на расчищенной площадке, и никакой растительности, кроме околоподъездных кустиков, там не водилось. А тогда моя обманчивая надежда разрушилась другим событием.
Тень двинулась. Она чуть сползла вниз и опустила свою конечность на подоконник верхнего окна. Была ли это лапа, нога или ещё что, я не знаю. Да мне, честно сказать, дела нет до её анатомии.
Вместо того, чтобы рвануть прочь или хотя бы спрятаться, я застыл, боясь не то что шевельнуться, а даже вздохнуть. И продолжал беспалева таращиться на эту хуету. Знакомо вам чувство, когда что-то пугающее вызывает одновременно непреодолимое желание и отвернуться, и не отрывать взгляд? Я из тех людей, у которых второе желание перевешивает. Так что, к сожалению, я видел весь его маршрут от начала и до конца.
Хотя моя память услужливо сохранила каждую секунду этого зрелища, я до сих пор не вполне понимаю… механику его движения. Верхняя часть туловища вытягивалась, опуская вниз каплевидную нижнюю часть с двумя отростками. Из чего оно состоит и какого оно цвета, я не понял, вроде не чёрного, и чего-то похожего на голову, я тоже не заметил. Отростки, наверное, давали ему опору…
Черт, я не знаю.
Если я правильно увидел, то внешними подоконниками оно пользовалось, как ступеньками. Во всяком случае, у меня сохранилось ощущение его размеренных движений. Так двигается рабочий на стройке, спускаясь с длинной лестницы. Топ-топ, топ-топ, только без топанья. И без любого другого звука. Я мог слышать шорох листьев, стрекот вечерних цикад. Запомнился донесшийся издалека беззаботный детский смех, который в сочетании с наблюдаемым мною представлением прозвучал чудовищно неуместно. Но ни единого намека на звук от ползущей твари.
А я, словно загипнотизированный кролик, продолжал неподвижно пыриться на неё, даже когда каплевидная темная туша оказалась в одном шаге от земли. Инстинкт самосохранения раздирал меня на части. Что делать? Бежать? А если оно меня заметит? А что, если УЖЕ заметило, и двигается медленно, чтобы не спугнуть добычу?! Успею ли я убежать в таком случае?!
Пока я терзался противоречивыми порывами, каплевидная херовина уже опустила один из отростков на землю и… прошла сквозь неё. Нет, она не исчезла. И не проделала дыру. Просто опустилась вниз, не встретив никакого сопротивления, словно земной тверди там вовсе не было. А потом резко притормозила, будто её конечность нащупала опору. Там. Внизу.
Под землей.
8
Следующие несколько секунд я наблюдал как туша методично, не сбавляя своего «лестничного» ритма, продолжает спускаться сквозь землю вниз. Почему-то я уверен, что при этом ни одна пылинка на земле не дрогнула.
Но было кое-что более странное. Куда более странное. Движения НЕХ нисколько не изменили своей размеренности. Словно она продолжала вышагивать по оконным выступам. Словно здание дома… продолжалось там, под землей. Словно вместо фундамента там были такие же этажи с окнами жилых комнат.
Конечно, тогда я не осознал причину своего резко подскочившего ужаса. Эта ритмичная размеренность, с которой тварь исчезала в земле, напугала меня больше всего остального. Сам факт её существования, бесплотное проникновение под землю, да что там, даже страх быть обнаруженным казался ничтожным по сравнению с чувствами, которые вызвала догадка о продолжении дома под землей.
Через несколько «шагов» тварь исчезла без следа. Передо мной стояла обычная драная пятиэтажка. Увы, я уже был прекрасно осведомлен насчет обманчивости своих впечатлений…
Не могу сказать, сколько времени я простоял на месте после того, как темная штука скрылась под землей, так как рассудок уже начал потихоньку слать меня на посох. В общем, условно оклемавшись, я побрел в сторону станции. Именно побрел, а не побежал и не двинулся крадущейся походкой стелсовика-выживатора.
И именно УСЛОВНО оклемавшись, потому что мозг вроде снова заработал, но как-то не в ту сторону. Я не следил за дорогой и не благодарил всевышнего за спасение, словом, не генерировал никаких уместных мыслей.
Вместо этого я думал о хрущевке. О её подземных этажах. Я думал о том, сколько их там, и насколько глубоко они уходят вниз. О том, долго ли ещё каплевидной туше придется перебирать своими отростками, прежде, чем она достигнет конца… если он вообще существует. О том, есть ли помещения за стеклами окон, которые навечно засыпаны землей. И если да, то что внутри них происходит.
Я помню эти свои мысли, но совершенно не помню, как вышел к станции. То ли наугад, то ли автопилот включился. В любом случае, я ещё никогда так не радовался бухим руладам привокзальной алкашни и мерцанию замызганных фонарей на обочине.
Наконец-то я вернулся в свой мир, сколь угодно дерьмовый, зато привычный и понятный.
Было бы неплохо на этом историю и закончить. Написать, что, дескать, приехал я в ДС, овердохуя времени отходил от потрясения, а теперь уже и сам не уверен в действительности случившегося, кароч берегите себя и своих близких. Хренушки. Будь все так, я бы сейчас не натирал пальцами клавиатуру.
Кульминация пиздеца, пошатнувшая мои нервы и уверенность в собственной адекватности, грянула всего пару месяцев назад, когда события в Правдинском уже почти перестали являться мне ночными кошмарами, а жизнь влилась в накатанное русло. Да, ничего особенно не изменилось. Я все так же страдал по снежинка, таскался на работку, а вечера коротал танками и общением с Н.
О Стукаче мы не вспоминали. Оба, словно сговорившись, симулировали выборочную амнезию. Вспоминали рыбалку, обзор кораблей, но про стук в дверь даже не заикались.
А в конце зимы Н. пропал.
Поначалу я не придал этому значения. Ну мало ль, человек он занятой, у него может быть сколько угодно причин выпасть из онлайна. Лишь несколько дней спустя я понял, что его исчезновение не могло быть обусловлено бытовыми причинами.
Его страница вк тоже исчезла. Более того — пропал наш диалог. Думаю, всем известно, что вконтачевский диалог продолжает висеть в неизменном состоянии на твоём акке, даже если собеседник удаляет страницу. Однако я проскроллил список бесед от и до, причем не один раз. Диалога с Н. там не было.
В полном недоумении я полез искать его на ВоТ’овских аккаунтах и форумах. Пусто. Из списка друзей он пропал. На запрос его ника форум выдал сообщение о нулевом результате поиска. Но что меня обеспокоило сильнее всего, так это исчезновение всех его постов и сообщений. Будто он никогда не регистрировался на всех этих сайтах. Но я же отлично помнил его вклад в танковскую копилку знаний: посты о стратегиях, обзоры новых моделей, приглашения в команду, отчёты с поля боя… Он вёл весьма активную сетевую жизнь, так что на заметания её следов пришлось бы угрохать нехило сил и времени.
Моё беспокойство резко переросло в психоз, когда я решил обратиться к нашим общим знакомым по ВоТ’у. Сука. Никаких слов не хватит описать те чувства, которые вызвал у меня дружный вопрос «А это кто?». Ни один злоебучий танкист не удосужился выудить из своих извилин хотя бы одно воспоминание об Н. За исключением меня.
А когда ты помнишь человека, которого больше никто, даже всемогущий веб, не может вспомнить — это пиздец как стрёмно. Каюсь, после такого я уж больше переживал за себя, чем за Н. Собственно, потому и решился на последний шаг.
А именно, на повторный визит в Правдинский.
Следующие несколько секунд я наблюдал как туша методично, не сбавляя своего «лестничного» ритма, продолжает спускаться сквозь землю вниз. Почему-то я уверен, что при этом ни одна пылинка на земле не дрогнула.
Но было кое-что более странное. Куда более странное. Движения НЕХ нисколько не изменили своей размеренности. Словно она продолжала вышагивать по оконным выступам. Словно здание дома… продолжалось там, под землей. Словно вместо фундамента там были такие же этажи с окнами жилых комнат.
Конечно, тогда я не осознал причину своего резко подскочившего ужаса. Эта ритмичная размеренность, с которой тварь исчезала в земле, напугала меня больше всего остального. Сам факт её существования, бесплотное проникновение под землю, да что там, даже страх быть обнаруженным казался ничтожным по сравнению с чувствами, которые вызвала догадка о продолжении дома под землей.
Через несколько «шагов» тварь исчезла без следа. Передо мной стояла обычная драная пятиэтажка. Увы, я уже был прекрасно осведомлен насчет обманчивости своих впечатлений…
Не могу сказать, сколько времени я простоял на месте после того, как темная штука скрылась под землей, так как рассудок уже начал потихоньку слать меня на посох. В общем, условно оклемавшись, я побрел в сторону станции. Именно побрел, а не побежал и не двинулся крадущейся походкой стелсовика-выживатора.
И именно УСЛОВНО оклемавшись, потому что мозг вроде снова заработал, но как-то не в ту сторону. Я не следил за дорогой и не благодарил всевышнего за спасение, словом, не генерировал никаких уместных мыслей.
Вместо этого я думал о хрущевке. О её подземных этажах. Я думал о том, сколько их там, и насколько глубоко они уходят вниз. О том, долго ли ещё каплевидной туше придется перебирать своими отростками, прежде, чем она достигнет конца… если он вообще существует. О том, есть ли помещения за стеклами окон, которые навечно засыпаны землей. И если да, то что внутри них происходит.
Я помню эти свои мысли, но совершенно не помню, как вышел к станции. То ли наугад, то ли автопилот включился. В любом случае, я ещё никогда так не радовался бухим руладам привокзальной алкашни и мерцанию замызганных фонарей на обочине.
Наконец-то я вернулся в свой мир, сколь угодно дерьмовый, зато привычный и понятный.
Было бы неплохо на этом историю и закончить. Написать, что, дескать, приехал я в ДС, овердохуя времени отходил от потрясения, а теперь уже и сам не уверен в действительности случившегося, кароч берегите себя и своих близких. Хренушки. Будь все так, я бы сейчас не натирал пальцами клавиатуру.
Кульминация пиздеца, пошатнувшая мои нервы и уверенность в собственной адекватности, грянула всего пару месяцев назад, когда события в Правдинском уже почти перестали являться мне ночными кошмарами, а жизнь влилась в накатанное русло. Да, ничего особенно не изменилось. Я все так же страдал по снежинка, таскался на работку, а вечера коротал танками и общением с Н.
О Стукаче мы не вспоминали. Оба, словно сговорившись, симулировали выборочную амнезию. Вспоминали рыбалку, обзор кораблей, но про стук в дверь даже не заикались.
А в конце зимы Н. пропал.
Поначалу я не придал этому значения. Ну мало ль, человек он занятой, у него может быть сколько угодно причин выпасть из онлайна. Лишь несколько дней спустя я понял, что его исчезновение не могло быть обусловлено бытовыми причинами.
Его страница вк тоже исчезла. Более того — пропал наш диалог. Думаю, всем известно, что вконтачевский диалог продолжает висеть в неизменном состоянии на твоём акке, даже если собеседник удаляет страницу. Однако я проскроллил список бесед от и до, причем не один раз. Диалога с Н. там не было.
В полном недоумении я полез искать его на ВоТ’овских аккаунтах и форумах. Пусто. Из списка друзей он пропал. На запрос его ника форум выдал сообщение о нулевом результате поиска. Но что меня обеспокоило сильнее всего, так это исчезновение всех его постов и сообщений. Будто он никогда не регистрировался на всех этих сайтах. Но я же отлично помнил его вклад в танковскую копилку знаний: посты о стратегиях, обзоры новых моделей, приглашения в команду, отчёты с поля боя… Он вёл весьма активную сетевую жизнь, так что на заметания её следов пришлось бы угрохать нехило сил и времени.
Моё беспокойство резко переросло в психоз, когда я решил обратиться к нашим общим знакомым по ВоТ’у. Сука. Никаких слов не хватит описать те чувства, которые вызвал у меня дружный вопрос «А это кто?». Ни один злоебучий танкист не удосужился выудить из своих извилин хотя бы одно воспоминание об Н. За исключением меня.
А когда ты помнишь человека, которого больше никто, даже всемогущий веб, не может вспомнить — это пиздец как стрёмно. Каюсь, после такого я уж больше переживал за себя, чем за Н. Собственно, потому и решился на последний шаг.
А именно, на повторный визит в Правдинский.
9
Я решил, что если уж кто и может знать о пропаже Н., так это его соседи по дому. Самые большие надежды я возлагал, конечно же, на деду Мику, однако надеялся, что в случае чего и остальные жильцы проявят понимание. В ближайшую субботу я собрал рюкзачок, натянул походное шмотьё и уехал ранней электричкой. Это были последние минуты моей нормальной жизни.
Я не знал адреса, потому что Н. встретил меня на станции и проводил прямиком до подъезда. К счастью, у меня отличная визуальная память. Я наизусть помнил каждую тропинку, каждый переулок и каждую палаточку, что попадались мне по дороге. Поэтому мне не составило труда пройти к пятиэтажке, в которой жил Н.
Только вот она исчезла.
Я ожидал чего угодно. Что квартира Н. окажется опечатанной, что ни один жилец его не вспомнит или даже что дом окажется пустым и заброшенным. Но ё-моё, я был абсолютно не готов к ровной, заросшей кустарником земле на месте хрущёвки.
Ошибки быть не могло. Вот олдскульная площадка с ржавыми качелями. Вот гнутый фонарь, в свете которого я видел ЭТО. Вон ряды гаражей, за которыми мы курили с дедой Микой. И даже если это всё было просто похожим антуражем, то второго магазина с дебильным названием «Тийна» точно не могло существовать ни в Правдинском, ни где-либо ещё.
Едва сдерживая тряску в руках и голосе, я зашёл туда, мгновенно узнав выцветший плакат с голубыми зайчатами, и спросил у продавщицы, где может находится ближайший жилой дом. Видок у меня, похоже, был ещё тот, потому что продавщица разговаривала осторожно, как с буйнопомешанным. Как то ни странно, рядом оказалась ещё одна пятиэтажка. Я даже сходил проверить её на всякий случай. Нет, она точно не имела отношения к месту жительства Н. Во-первых, она выглядела совершенно иначе, а во-вторых, я шёл до неё от «Тийны» минут 15, хотя ночью мы с Н. выбегали за пивом минуты на две-три.
Я всё равно зашёл в пятиэтажку. Поднялся на этаж Н. и позвонил в квартиру с его номером. Дверь открыла немолодая толстуха с одним засранцем на руках и вторым — в районе колен. На вопрос, как давно она здесь живёт, баба молча захлопнула дверь.
Что ж, у меня ещё оставалось время. До вечера я искал знакомую пятиэтажку, прочесав посёлок вдоль и поперёк. В душе теплилась надежда, что я всё-таки умудрился сбиться с маршрута и прийти не в то место. Время от время я набирал Н., сам не знаю, зачем. «Неправильно набран номер».
Блядь!
Уже по темноте я направился обратно к станции с пустыми руками, пустым взглядом и пустой головой. Ни малейшего следа от Н., хрущёвки, деды Мики, вообще ничего, что могло бы хоть немного прояснить ситуацию. Вместо этого всё стало только хуже. Так мне тогда казалось.
На самом деле, всё просто покатилось в ад.
Вот так просрав законный выходной и тонны нервов, я вернулся домой весь на измене, после чего немедленно завалился спать. Кажись, даже не разделся толком. А ночью проснулся.
От стука. Во входную дверь. Моей квартиры. Моей.
«Бух-бух. Бух-бух. Бух-бух.»
Это почти смешно. Я ещё сквозь сон узнал этот ритм. Даже вспомнил, как пару раз слыхал его в ночных кошмарах. Я точно знал, КТО стучится ко мне в дверь. Ну да, мой старый знакомый, которому нельзя открывать. Куда, мать вашу, провалились Н. с дедой Микой, когда они нужны мне сильнее кого-либо во всём мире?!
Теперь уже было поздно делать вид, что ничего не случилось. Мне не позволят. Этот стук, повторяющийся каждую ночь, не позволит. Пару раз тварь пыталась обмануть меня, дергая ручку двери. И никогда не звонила в звонок. Всё по заповедям деды Мики! За исключением того, что это происходило куда чаще нескольких раз в год. Ночь за ночью, словно по будильнику я просыпался от ритмичного стука в дверь.
«Бух-бух. Бух-бух. Бух-бух.»
Каким образом столь глухой звук ухитрялся разбудить меня?..
И хотя утром все приходило в норму, остаток ночи оборачивался для меня настоящим кошмаром. Старательно притворяясь спящим, на деле я клацал зубами под одеялом и вспоминал слова деды Мики: «Уж не знаю, чего я больше боялся, что я его увижу или что оно меня увидит…» Меня совершенно не интересовало, как ЭТО нашло меня и что ему нужно. Я старался вообще не думать об этом, словно избегание мыслей о нём поможет избежать и встречи с ним.
Но сложно, знаете ли, не думать о белой обезьяне, когда она так настойчиво о себе напоминает.
Поначалу я просто терпел. Хотел привыкнуть. Потом перестал нормально соображать на работе из-за недосыпания. Решил, что так дальше нельзя. Придумал себе интересную теорию с самовнушением, галлюцинациями и прочим. Это как-то успокаивало. Пошел по врачам, затарился колесами. Последнее принесло свои плоды. Барбитураты погружали меня в глубокое забытье, из которого даже иерихонские трубы не вырвут; и через неделю такой терапии во мне снова забрезжила надежда на возвращение к нормальной жизни, но…
Но затем началось это. То, что не может закончится до сих пор.
Каждое утро я вижу свой двор, в котором прожил всю жизнь. Я знаю его до мельчайших деталей. Дерево под окном, детская площадка с горкой, качелями, песочницей, школа вдалеке, электрощит и дома — соседний корпус нашего справа, две девятиэтажки напротив, двенадцатиэтажка слева. Четыре дома. А потом их осталось три.
Когда я недосчитался одного фонаря с балкона, то сумел как-то закрыть на это глаза. Когда исчезла черемуха под окном — убедил себя, что её спилили. Но когда целый ебаный дом просто взял и канул в небытие… На этом все мои попытки сохранить спокойствие провалились. А самое худшее, что это было только началом. Примерно две недели назад я обратил внимание на странную тишину, царившую за стенами моей квартиры. Я всегда слышал через наши тощие стены голоса соседей и всякие бытовые звуки, типа телевизора, посуды, пылесосов. Теперь ничего этого не было. Лишь по ночам молчание нарушалось ставшими привычными уже ударами в дверь. «Бух-бух. Бух-бух. Бух-бух.»
Я научился игнорировать эти звуки, но не мог привыкнуть к тишине, хотя по чесноку старался. Мое терпение лопнуло после одного неудачного рабочего дня.
Отвратительно, когда рабочий день начинается с исчезновения входной двери твоего офиса. Но ещё хуже, когда исчезает сам офис. Я стоял, как идиот, в своей парадной одежке, с рюкзаком за спиной, и смотрел, как дурак, на чистую крашеную стену. За которой — я уверен, — ничего не было. Совсем ничего.
Растерянно спускаясь вниз по лестнице, я спросил у повстречавшейся уборщицы, где находится сорок девятый офис. Она так же растерянно посмотрела на меня в ответ и сказала, что не знает. Гребаная уборщица, каждый день мывшая пол в этом помещении, не знает, где оно находится!
В панике я выскочил на улицу и осмотрел здание. Восьмое. Первый корпус. Сверил адрес через приложение. Все верно. Никакой ошибки. Тот самый адрес, по которому я три года подряд ездил на работу каждый будний день. Сходилось все, кроме моего родного офиса, на месте которого теперь высилась пустая стена.
Что ж… Мне не оставалось ничего, кроме как поехать домой. По дороге шок немного схлынул, а мысли странным образом начали возвращаться в трезвое русло. Видимо, чтобы отвлечь разум от основного пиздеца, я вдруг подумал о более насущной проблеме: у меня больше нет источника доходов. И хуже того, последнюю зарплату я должен был получить со дня на день. Сами понимаете, это означало, что прежняя получка была практически израсходована. Конечно, можно устроится на новую работу или взять фриланс, но это хреновый вариант, когда средства на исходе.
Едва вынырнув из метро, я набрал номер своей самой альтруистичной подруги. У каждого, наверное, есть такой человек, задолженность которому составляет немалую сумму, но вы все равно продолжаете тянуть из него ништяки с обещанием «обязательно все вернуть». Вот и у меня была такая добрячка. Я мысленно настроил свой голос на частоту «неотразимое обаяние», как все снова покатилось в ад.
«Неправильно набран номер».
Я решил, что если уж кто и может знать о пропаже Н., так это его соседи по дому. Самые большие надежды я возлагал, конечно же, на деду Мику, однако надеялся, что в случае чего и остальные жильцы проявят понимание. В ближайшую субботу я собрал рюкзачок, натянул походное шмотьё и уехал ранней электричкой. Это были последние минуты моей нормальной жизни.
Я не знал адреса, потому что Н. встретил меня на станции и проводил прямиком до подъезда. К счастью, у меня отличная визуальная память. Я наизусть помнил каждую тропинку, каждый переулок и каждую палаточку, что попадались мне по дороге. Поэтому мне не составило труда пройти к пятиэтажке, в которой жил Н.
Только вот она исчезла.
Я ожидал чего угодно. Что квартира Н. окажется опечатанной, что ни один жилец его не вспомнит или даже что дом окажется пустым и заброшенным. Но ё-моё, я был абсолютно не готов к ровной, заросшей кустарником земле на месте хрущёвки.
Ошибки быть не могло. Вот олдскульная площадка с ржавыми качелями. Вот гнутый фонарь, в свете которого я видел ЭТО. Вон ряды гаражей, за которыми мы курили с дедой Микой. И даже если это всё было просто похожим антуражем, то второго магазина с дебильным названием «Тийна» точно не могло существовать ни в Правдинском, ни где-либо ещё.
Едва сдерживая тряску в руках и голосе, я зашёл туда, мгновенно узнав выцветший плакат с голубыми зайчатами, и спросил у продавщицы, где может находится ближайший жилой дом. Видок у меня, похоже, был ещё тот, потому что продавщица разговаривала осторожно, как с буйнопомешанным. Как то ни странно, рядом оказалась ещё одна пятиэтажка. Я даже сходил проверить её на всякий случай. Нет, она точно не имела отношения к месту жительства Н. Во-первых, она выглядела совершенно иначе, а во-вторых, я шёл до неё от «Тийны» минут 15, хотя ночью мы с Н. выбегали за пивом минуты на две-три.
Я всё равно зашёл в пятиэтажку. Поднялся на этаж Н. и позвонил в квартиру с его номером. Дверь открыла немолодая толстуха с одним засранцем на руках и вторым — в районе колен. На вопрос, как давно она здесь живёт, баба молча захлопнула дверь.
Что ж, у меня ещё оставалось время. До вечера я искал знакомую пятиэтажку, прочесав посёлок вдоль и поперёк. В душе теплилась надежда, что я всё-таки умудрился сбиться с маршрута и прийти не в то место. Время от время я набирал Н., сам не знаю, зачем. «Неправильно набран номер».
Блядь!
Уже по темноте я направился обратно к станции с пустыми руками, пустым взглядом и пустой головой. Ни малейшего следа от Н., хрущёвки, деды Мики, вообще ничего, что могло бы хоть немного прояснить ситуацию. Вместо этого всё стало только хуже. Так мне тогда казалось.
На самом деле, всё просто покатилось в ад.
Вот так просрав законный выходной и тонны нервов, я вернулся домой весь на измене, после чего немедленно завалился спать. Кажись, даже не разделся толком. А ночью проснулся.
От стука. Во входную дверь. Моей квартиры. Моей.
«Бух-бух. Бух-бух. Бух-бух.»
Это почти смешно. Я ещё сквозь сон узнал этот ритм. Даже вспомнил, как пару раз слыхал его в ночных кошмарах. Я точно знал, КТО стучится ко мне в дверь. Ну да, мой старый знакомый, которому нельзя открывать. Куда, мать вашу, провалились Н. с дедой Микой, когда они нужны мне сильнее кого-либо во всём мире?!
Теперь уже было поздно делать вид, что ничего не случилось. Мне не позволят. Этот стук, повторяющийся каждую ночь, не позволит. Пару раз тварь пыталась обмануть меня, дергая ручку двери. И никогда не звонила в звонок. Всё по заповедям деды Мики! За исключением того, что это происходило куда чаще нескольких раз в год. Ночь за ночью, словно по будильнику я просыпался от ритмичного стука в дверь.
«Бух-бух. Бух-бух. Бух-бух.»
Каким образом столь глухой звук ухитрялся разбудить меня?..
И хотя утром все приходило в норму, остаток ночи оборачивался для меня настоящим кошмаром. Старательно притворяясь спящим, на деле я клацал зубами под одеялом и вспоминал слова деды Мики: «Уж не знаю, чего я больше боялся, что я его увижу или что оно меня увидит…» Меня совершенно не интересовало, как ЭТО нашло меня и что ему нужно. Я старался вообще не думать об этом, словно избегание мыслей о нём поможет избежать и встречи с ним.
Но сложно, знаете ли, не думать о белой обезьяне, когда она так настойчиво о себе напоминает.
Поначалу я просто терпел. Хотел привыкнуть. Потом перестал нормально соображать на работе из-за недосыпания. Решил, что так дальше нельзя. Придумал себе интересную теорию с самовнушением, галлюцинациями и прочим. Это как-то успокаивало. Пошел по врачам, затарился колесами. Последнее принесло свои плоды. Барбитураты погружали меня в глубокое забытье, из которого даже иерихонские трубы не вырвут; и через неделю такой терапии во мне снова забрезжила надежда на возвращение к нормальной жизни, но…
Но затем началось это. То, что не может закончится до сих пор.
Каждое утро я вижу свой двор, в котором прожил всю жизнь. Я знаю его до мельчайших деталей. Дерево под окном, детская площадка с горкой, качелями, песочницей, школа вдалеке, электрощит и дома — соседний корпус нашего справа, две девятиэтажки напротив, двенадцатиэтажка слева. Четыре дома. А потом их осталось три.
Когда я недосчитался одного фонаря с балкона, то сумел как-то закрыть на это глаза. Когда исчезла черемуха под окном — убедил себя, что её спилили. Но когда целый ебаный дом просто взял и канул в небытие… На этом все мои попытки сохранить спокойствие провалились. А самое худшее, что это было только началом. Примерно две недели назад я обратил внимание на странную тишину, царившую за стенами моей квартиры. Я всегда слышал через наши тощие стены голоса соседей и всякие бытовые звуки, типа телевизора, посуды, пылесосов. Теперь ничего этого не было. Лишь по ночам молчание нарушалось ставшими привычными уже ударами в дверь. «Бух-бух. Бух-бух. Бух-бух.»
Я научился игнорировать эти звуки, но не мог привыкнуть к тишине, хотя по чесноку старался. Мое терпение лопнуло после одного неудачного рабочего дня.
Отвратительно, когда рабочий день начинается с исчезновения входной двери твоего офиса. Но ещё хуже, когда исчезает сам офис. Я стоял, как идиот, в своей парадной одежке, с рюкзаком за спиной, и смотрел, как дурак, на чистую крашеную стену. За которой — я уверен, — ничего не было. Совсем ничего.
Растерянно спускаясь вниз по лестнице, я спросил у повстречавшейся уборщицы, где находится сорок девятый офис. Она так же растерянно посмотрела на меня в ответ и сказала, что не знает. Гребаная уборщица, каждый день мывшая пол в этом помещении, не знает, где оно находится!
В панике я выскочил на улицу и осмотрел здание. Восьмое. Первый корпус. Сверил адрес через приложение. Все верно. Никакой ошибки. Тот самый адрес, по которому я три года подряд ездил на работу каждый будний день. Сходилось все, кроме моего родного офиса, на месте которого теперь высилась пустая стена.
Что ж… Мне не оставалось ничего, кроме как поехать домой. По дороге шок немного схлынул, а мысли странным образом начали возвращаться в трезвое русло. Видимо, чтобы отвлечь разум от основного пиздеца, я вдруг подумал о более насущной проблеме: у меня больше нет источника доходов. И хуже того, последнюю зарплату я должен был получить со дня на день. Сами понимаете, это означало, что прежняя получка была практически израсходована. Конечно, можно устроится на новую работу или взять фриланс, но это хреновый вариант, когда средства на исходе.
Едва вынырнув из метро, я набрал номер своей самой альтруистичной подруги. У каждого, наверное, есть такой человек, задолженность которому составляет немалую сумму, но вы все равно продолжаете тянуть из него ништяки с обещанием «обязательно все вернуть». Вот и у меня была такая добрячка. Я мысленно настроил свой голос на частоту «неотразимое обаяние», как все снова покатилось в ад.
«Неправильно набран номер».
10
Я грязно матернулся вслух. Срать было на укоризненные взгляды прохожих. И на финансовые проблемы. Когда трубка отпищала знакомый мотив и замолкла, у меня шерсть на загривке встала дыбом, а в руках отдало неприятным покалыванием. У всех бывают «неправильно набранные номера», конечно. Но в моем случае… Короче, я сразу прочухал — дело тут вовсе не в том, что подругенция сменила номер. И не в глюках сети. Не хотел верить, что оливье добралось досюда, но в глубине души понимал: все, борода. Твоя конечная, Гриша.
Я ворвался в квартиру, точно поехавший, и сразу же кинулся за комп. Через пару кликов я уже торчал на вк-страничке знакомой. Ну конечно же. Чего я ждал. «Страница удалена или ещё не создана», ебаться в уши. По дороге я успел ещё раз 20 набрать ей и раз 20 прослушать ледяной голос автоответчика. В тот момент я больше всего на свете хотел лишь одного: узнать, что вышеупомянутая подруга, на которую мне срать глубочайше, если по-чесноку, все ещё жива, здорова и, самое главное, что наши общие знакомые осведомлены о её существовании. Наплевав, что обо мне подумают, я устроил массовую вк-рассылку с вопросом, мол, кто в курсе, куда девалась такая-то.
Общий ответ был настолько предсказуем, что захотелось плакать.
«Прости, кто?»
Провалиться вам всем в могилы!!!
И че теперь мне прикажете делать? Опять к врачам? Извините, у меня тут исчезают дома, помещения и люди, не пропишите таблетку? Ну-ну. Обратиться за помощью к друзьям и родным? А что они сделают? Тоже исчезнут? Может, привести в исполнение свои подростковые фантазии, наложив на себя руки? Не хочется.
Короче. Ничего из этого я не сделал.
Вместо всех перечисленных вариантов я запер на замок входную дверь, задернул все занавески в квартире, зачем-то зажег пару свечей (подсознательно экономлю электроэнергию, лол?), сел перед компьютером, и вот… пишу.
Пишу неторопливо. Мне больше некуда спешить. Я тщательно припоминаю каждую деталь минувших событий. Стараюсь не скупиться на подробности и литературные обороты. Я даже набросал план рассказа перед тем, как начать писать его. Я, всю школьную жизнь ненавидевший сочинения. Прикол?
В конце концов, я прожил крайне посредственную жизнь. Не буду скрывать, история со Стукачом стала, наверное… Да, именно так, это была самая захватывающая, самая значительная история в моей жизни. Ничего более интересного со мной не случалось и теперь уже не случится. А поскольку мне хочется оставить после себя хоть что-нибудь, почему бы, в таком случае, не отдать эту роль повествованию о Стукаче? Всяко лучше, чем расказня, как Ленка изменила мне с Лешкой или как мы с пацанами раскуривали дурь на чьей-то хате.
Честно говоря, я даже не знаю, попадет ли в интернет вся эта писанина. По крайней мере, в тот интернет, где ещё остались потенциальные читатели. Может быть, её никто никогда не прочитает, а может быть, мне повезет, и какой-нибудь любитель мистических историй откопает «Стукача», чтобы потом выложить на соответствующий ресурс.
С тех пор, как я начал писать, минуло чуть больше недели. За это время список моих вконтачевских друзей сократился с двухсот до полтоса. Хотелось бы верить, что я просто теряю популярность. Правда хотелось бы. Жаль, что пропадающие аккаунты развеивают эту иллюзию.
Большинство номеров в телефонной книжке стали «неправильно набранными». Какие-то просто исчезли, а наизусть я их не помню.
Однажды я не выдержал давящей тишины, которая сочилась сквозь окружающие меня стены. Выйдя в подъезд вонючим, небритым и заскорузлым, я в полубреду решил постучаться к соседям. На ходу родил пару дебильных предлогов: попрошу сигарет или поинтересуюсь, не стучится ли к ним какой-нибудь мудила по вечерам… Все предлоги разом испарились из моего мозга при виде голых бетонных стен на месте соседских дверей. С пустой, как эти стены, головой, я вернулся в квартиру, снова закрывшись на ключ.
И с тех пор больше ни разу не пытался выйти наружу.
Пару дней назад я размочил и съел последнюю заплесневелую горбушку. На моих ребрах можно играть, как на ксилофоне. У меня закончились чайные пакетики, сигареты, консервы, а вода из-под крана еле капает. Но мне похуй. Интернет и электричество ещё есть. Значит, есть и надежда закончить рассказ прежде, чем я исчезну окончательно.
Да, я наконец-то допер! Исчезает не мир. Исчезаю я. Как и все, кому не повезло столкнуться со Стукачом фэйс-ту-фэйс. Возможно сейчас где-то там, в другом измерении, Н. бомбит знакомых с WoT-форума вопросами о моем загадочном исчезновении, деда Мика скорбно качает головой, а несчастные родители обзванивают морги. Возможно и нет. Может быть, мир внатуре летит к чертям. Как говорил док, «либо она шлепнется в обморок, либо возникнет временной парадокс, в результате которого цепная реакция разорвет структуру пространственно-временного континуума и разрушит Вселенную». Как знать, вдруг не свезло, и случился второй вариант. Тогда этот рассказ точно останется непрочитанным.
Но мне уже все равно, по чести сказать. Умираю я или умирает мир, в любом случае все очень скоро закончится.
Сейчас, когда я пишу эти строки, с моего балкона можно увидеть абсолютно пустой двор. Нет деревьев, нет домов, нет трассы. На их месте только перекопанная земля. Словно огромная могила всему окружению.
Я очень много сплю последнее время. Сон всегда был для меня отличным методом борьбы со стрессом. И потом, мне больше нечем заняться.
Я сплю, и мне снится земля — рыхлая влажная почва, окружающая меня со всех сторон. Я иду сквозь неё, как сквозь воздух, и справа от меня тянутся ряды мутных окон. Я понимаю, что не могу видеть их через слой земли, но каким-то непостижимым образом вижу. Мое периферийное зрение предательски подмечает все. Там, за стеклами, шевелится огромная, плотно набитая масса, похожая на сросшиеся тела умирающих рептилий; на скопление трупных червей; на помехи телеэкрана.
Я не хочу знать, как содержимое окон выглядит на самом деле. Но в глубине души я все равно знаю — оно будет похоже на то, из чего состояла ползущая по стене хрущевки тварь. Оно вытекает из меня. Из блеска моих зрачков, из движения моей тени, из шороха моих шагов. Облепляет, просачиваясь в кожу, как вода в песок, и продолжает шевелиться внутри.
Жаль, я не могу сказать, что скоро не выдержу. Отсюда ведь нет выхода. Нет конца. Возможно, нет и начала. Я теперь не уверен, был ли мир когда-то другим, или я просто сочинил его от скуки, а на самом деле, никогда не было ничего, только земля, окна, бесконечные шаги и дрожь чего-то странного под кожей.
Мне уже не страшно размышлять о том, что будет, когда исчезнут даже сны.
Я грязно матернулся вслух. Срать было на укоризненные взгляды прохожих. И на финансовые проблемы. Когда трубка отпищала знакомый мотив и замолкла, у меня шерсть на загривке встала дыбом, а в руках отдало неприятным покалыванием. У всех бывают «неправильно набранные номера», конечно. Но в моем случае… Короче, я сразу прочухал — дело тут вовсе не в том, что подругенция сменила номер. И не в глюках сети. Не хотел верить, что оливье добралось досюда, но в глубине души понимал: все, борода. Твоя конечная, Гриша.
Я ворвался в квартиру, точно поехавший, и сразу же кинулся за комп. Через пару кликов я уже торчал на вк-страничке знакомой. Ну конечно же. Чего я ждал. «Страница удалена или ещё не создана», ебаться в уши. По дороге я успел ещё раз 20 набрать ей и раз 20 прослушать ледяной голос автоответчика. В тот момент я больше всего на свете хотел лишь одного: узнать, что вышеупомянутая подруга, на которую мне срать глубочайше, если по-чесноку, все ещё жива, здорова и, самое главное, что наши общие знакомые осведомлены о её существовании. Наплевав, что обо мне подумают, я устроил массовую вк-рассылку с вопросом, мол, кто в курсе, куда девалась такая-то.
Общий ответ был настолько предсказуем, что захотелось плакать.
«Прости, кто?»
Провалиться вам всем в могилы!!!
И че теперь мне прикажете делать? Опять к врачам? Извините, у меня тут исчезают дома, помещения и люди, не пропишите таблетку? Ну-ну. Обратиться за помощью к друзьям и родным? А что они сделают? Тоже исчезнут? Может, привести в исполнение свои подростковые фантазии, наложив на себя руки? Не хочется.
Короче. Ничего из этого я не сделал.
Вместо всех перечисленных вариантов я запер на замок входную дверь, задернул все занавески в квартире, зачем-то зажег пару свечей (подсознательно экономлю электроэнергию, лол?), сел перед компьютером, и вот… пишу.
Пишу неторопливо. Мне больше некуда спешить. Я тщательно припоминаю каждую деталь минувших событий. Стараюсь не скупиться на подробности и литературные обороты. Я даже набросал план рассказа перед тем, как начать писать его. Я, всю школьную жизнь ненавидевший сочинения. Прикол?
В конце концов, я прожил крайне посредственную жизнь. Не буду скрывать, история со Стукачом стала, наверное… Да, именно так, это была самая захватывающая, самая значительная история в моей жизни. Ничего более интересного со мной не случалось и теперь уже не случится. А поскольку мне хочется оставить после себя хоть что-нибудь, почему бы, в таком случае, не отдать эту роль повествованию о Стукаче? Всяко лучше, чем расказня, как Ленка изменила мне с Лешкой или как мы с пацанами раскуривали дурь на чьей-то хате.
Честно говоря, я даже не знаю, попадет ли в интернет вся эта писанина. По крайней мере, в тот интернет, где ещё остались потенциальные читатели. Может быть, её никто никогда не прочитает, а может быть, мне повезет, и какой-нибудь любитель мистических историй откопает «Стукача», чтобы потом выложить на соответствующий ресурс.
С тех пор, как я начал писать, минуло чуть больше недели. За это время список моих вконтачевских друзей сократился с двухсот до полтоса. Хотелось бы верить, что я просто теряю популярность. Правда хотелось бы. Жаль, что пропадающие аккаунты развеивают эту иллюзию.
Большинство номеров в телефонной книжке стали «неправильно набранными». Какие-то просто исчезли, а наизусть я их не помню.
Однажды я не выдержал давящей тишины, которая сочилась сквозь окружающие меня стены. Выйдя в подъезд вонючим, небритым и заскорузлым, я в полубреду решил постучаться к соседям. На ходу родил пару дебильных предлогов: попрошу сигарет или поинтересуюсь, не стучится ли к ним какой-нибудь мудила по вечерам… Все предлоги разом испарились из моего мозга при виде голых бетонных стен на месте соседских дверей. С пустой, как эти стены, головой, я вернулся в квартиру, снова закрывшись на ключ.
И с тех пор больше ни разу не пытался выйти наружу.
Пару дней назад я размочил и съел последнюю заплесневелую горбушку. На моих ребрах можно играть, как на ксилофоне. У меня закончились чайные пакетики, сигареты, консервы, а вода из-под крана еле капает. Но мне похуй. Интернет и электричество ещё есть. Значит, есть и надежда закончить рассказ прежде, чем я исчезну окончательно.
Да, я наконец-то допер! Исчезает не мир. Исчезаю я. Как и все, кому не повезло столкнуться со Стукачом фэйс-ту-фэйс. Возможно сейчас где-то там, в другом измерении, Н. бомбит знакомых с WoT-форума вопросами о моем загадочном исчезновении, деда Мика скорбно качает головой, а несчастные родители обзванивают морги. Возможно и нет. Может быть, мир внатуре летит к чертям. Как говорил док, «либо она шлепнется в обморок, либо возникнет временной парадокс, в результате которого цепная реакция разорвет структуру пространственно-временного континуума и разрушит Вселенную». Как знать, вдруг не свезло, и случился второй вариант. Тогда этот рассказ точно останется непрочитанным.
Но мне уже все равно, по чести сказать. Умираю я или умирает мир, в любом случае все очень скоро закончится.
Сейчас, когда я пишу эти строки, с моего балкона можно увидеть абсолютно пустой двор. Нет деревьев, нет домов, нет трассы. На их месте только перекопанная земля. Словно огромная могила всему окружению.
Я очень много сплю последнее время. Сон всегда был для меня отличным методом борьбы со стрессом. И потом, мне больше нечем заняться.
Я сплю, и мне снится земля — рыхлая влажная почва, окружающая меня со всех сторон. Я иду сквозь неё, как сквозь воздух, и справа от меня тянутся ряды мутных окон. Я понимаю, что не могу видеть их через слой земли, но каким-то непостижимым образом вижу. Мое периферийное зрение предательски подмечает все. Там, за стеклами, шевелится огромная, плотно набитая масса, похожая на сросшиеся тела умирающих рептилий; на скопление трупных червей; на помехи телеэкрана.
Я не хочу знать, как содержимое окон выглядит на самом деле. Но в глубине души я все равно знаю — оно будет похоже на то, из чего состояла ползущая по стене хрущевки тварь. Оно вытекает из меня. Из блеска моих зрачков, из движения моей тени, из шороха моих шагов. Облепляет, просачиваясь в кожу, как вода в песок, и продолжает шевелиться внутри.
Жаль, я не могу сказать, что скоро не выдержу. Отсюда ведь нет выхода. Нет конца. Возможно, нет и начала. Я теперь не уверен, был ли мир когда-то другим, или я просто сочинил его от скуки, а на самом деле, никогда не было ничего, только земля, окна, бесконечные шаги и дрожь чего-то странного под кожей.
Мне уже не страшно размышлять о том, что будет, когда исчезнут даже сны.
Что на видосе? Баюс смотреть
да блять человек сидит че то жрет/курит, хули приебался.
Я вчера кислоты нажрался и так же на подоконнике просидел часов пять любуясь своим двором
Ты шиз, это просто человек или какая-то другая хуйня.
Алсо, реквестирую вебмку из фильма, где герой в такой же ситуации выглядывает из окна, и там НЕХ, которая через окно смотрит на героя, а потом резко убегает. Через несколько секунд уже видно, как она перебегает дорогу и заходит прямо в дом героя.
Окно наружу
1
Дом был старый. Должно быть, ему было лет сто: толстые кирпичные стены, высокие — метра три — потолки, паркет — даже в общем коридоре. В таких домах приятно жить — чувствуются простор и объем. Конечно, есть и недочёты, вроде старых труб и неистребимых комаров в подвалах. У этого дома помимо всех его достоинств и недостатков был ещё один минус — совершенно безумная планировка. Вход в мою квартиру располагался в конце отдельного коридора. Причём это была единственная дверь в коридоре вообще — своих соседей я даже не знал в лицо. Подозреваю, что подобное расположение квартиры было обусловлено тем, что дом достраивали по частям, и мои нынешние апартаменты были достроены позже, или ранее обладали отдельным входом. Впрочем, это имеет значение лишь потому, что внутреннее устройство дома я себе представлял слабо — после нескольких поворотов я полностью потерялся в пространстве, и только вид из окон квартиры позволил мне понять, что я живу не в угловой квартире.
Квартира была съёмной. Раньше тут жили какие-то пенсионеры, но дети забрали их к себе домой, и жилплощадь стала доступна для сдачи в аренду. Поскольку на эту квартиру я вышел через знакомых, то особых проблем с заселением и условиями аренды не возникло. Я договорился, что сделаю небольшой ремонт, и избавлюсь от старой мебели (с последним, к счастью, проблем не возникло — никто не думал защищать старые советские шкафы и буфеты).
Вот тогда-то я и наткнулся на Окно. В тот день на улице стояла солнечная погода, в небе витали редкие небольшие облака, в общем, погода была отличной. Я, впрочем, ею не наслаждался, а занимался борьбой с одним из старых шкафов. Его задняя стенка — с десяток толстенных дубовых досок — была привинчена к стене. Строго говоря, сам шкаф буквально «висел» на этих досках, и его разборка превратилась в настоящий кошмар.
Весь мокрый от пота, я, наконец, одолел чёртову стенку, и с удивлением обнаружил за ней окно. Старые, посеревшие от времени и непогоды ставни, грязные стёкла, и жидкий свет, сочащийся снаружи. Я был весьма удивлен, найдя окно в дальней стене квартиры. Покончив с досками, я открыл его и выглянул наружу. Оно выходило в небольшой внутренний дворик. Точнее, я бы сказал, колодец — я не увидел ни входа, ни выхода оттуда. Что ещё интереснее — я не увидел ни одного другого окна. Похоже, его просто пробили в стене в угоду прежним хозяевам. Пожав плечами, я закрыл его и вернулся к неравной борьбе с мебелью.
Окно меня, конечно, несколько озадачило. Я планировал на месте шкафа установить турник, но проклятая дыра в стене всё меняла. Я даже хотел было заложить её кирпичом, но потом подумал, что куда лучше будет поставить у окна свой рабочий стол. Дворик снаружи был невелик, и, судя по всему, солнце никогда не заглядывало сюда, за исключением летнего полудня. Кроме того, над окном имелся небольшой навес, очевидно, призванный защищать от дождя. Изнутри стены дома были покрашены в светло-оранжевый цвет (довольно приятно, кстати, смотрелось, и, как ни странно, краска не пострадала от стихии). Видимо, из-за малого влияния солнца, краска не выцвела и не облупилась.
1
Дом был старый. Должно быть, ему было лет сто: толстые кирпичные стены, высокие — метра три — потолки, паркет — даже в общем коридоре. В таких домах приятно жить — чувствуются простор и объем. Конечно, есть и недочёты, вроде старых труб и неистребимых комаров в подвалах. У этого дома помимо всех его достоинств и недостатков был ещё один минус — совершенно безумная планировка. Вход в мою квартиру располагался в конце отдельного коридора. Причём это была единственная дверь в коридоре вообще — своих соседей я даже не знал в лицо. Подозреваю, что подобное расположение квартиры было обусловлено тем, что дом достраивали по частям, и мои нынешние апартаменты были достроены позже, или ранее обладали отдельным входом. Впрочем, это имеет значение лишь потому, что внутреннее устройство дома я себе представлял слабо — после нескольких поворотов я полностью потерялся в пространстве, и только вид из окон квартиры позволил мне понять, что я живу не в угловой квартире.
Квартира была съёмной. Раньше тут жили какие-то пенсионеры, но дети забрали их к себе домой, и жилплощадь стала доступна для сдачи в аренду. Поскольку на эту квартиру я вышел через знакомых, то особых проблем с заселением и условиями аренды не возникло. Я договорился, что сделаю небольшой ремонт, и избавлюсь от старой мебели (с последним, к счастью, проблем не возникло — никто не думал защищать старые советские шкафы и буфеты).
Вот тогда-то я и наткнулся на Окно. В тот день на улице стояла солнечная погода, в небе витали редкие небольшие облака, в общем, погода была отличной. Я, впрочем, ею не наслаждался, а занимался борьбой с одним из старых шкафов. Его задняя стенка — с десяток толстенных дубовых досок — была привинчена к стене. Строго говоря, сам шкаф буквально «висел» на этих досках, и его разборка превратилась в настоящий кошмар.
Весь мокрый от пота, я, наконец, одолел чёртову стенку, и с удивлением обнаружил за ней окно. Старые, посеревшие от времени и непогоды ставни, грязные стёкла, и жидкий свет, сочащийся снаружи. Я был весьма удивлен, найдя окно в дальней стене квартиры. Покончив с досками, я открыл его и выглянул наружу. Оно выходило в небольшой внутренний дворик. Точнее, я бы сказал, колодец — я не увидел ни входа, ни выхода оттуда. Что ещё интереснее — я не увидел ни одного другого окна. Похоже, его просто пробили в стене в угоду прежним хозяевам. Пожав плечами, я закрыл его и вернулся к неравной борьбе с мебелью.
Окно меня, конечно, несколько озадачило. Я планировал на месте шкафа установить турник, но проклятая дыра в стене всё меняла. Я даже хотел было заложить её кирпичом, но потом подумал, что куда лучше будет поставить у окна свой рабочий стол. Дворик снаружи был невелик, и, судя по всему, солнце никогда не заглядывало сюда, за исключением летнего полудня. Кроме того, над окном имелся небольшой навес, очевидно, призванный защищать от дождя. Изнутри стены дома были покрашены в светло-оранжевый цвет (довольно приятно, кстати, смотрелось, и, как ни странно, краска не пострадала от стихии). Видимо, из-за малого влияния солнца, краска не выцвела и не облупилась.
Это кусок здания, ОП шизик ебаный
2
Прошёл месяц. Я, наконец, разобрался со своими делами и обустроил квартиру по своему вкусу. Я спал, ел и жил, даже не подозревая о том, что находилось по ту сторону старых ставней. Впервые я обратил на это внимание в один ненастный день. Дождь барабанил по окнам. Я как раз вернулся домой — мокрый до нитки и злой, как сто чертей. Начавшийся безоблачным небом день за каких-то два часа превратился в настоящий библейский потоп. Как назло, такси взять не получилось — город был парализован пробками, и никто не хотел брать заказ.
Раздевшись и приняв горячий душ, я уселся за книгу. Работать или смотреть кино настроения не было, а книга отлично помогла отвлечься. Решив, что удобнее всего будет за рабочим столом, я плюхнулся в кресло и углубился в чтение, благо солнечный свет из окна создавал отличное освещение. Когда до меня дошло, что в том окне солнце, не знаю. Полчаса? Час? Я вскочил, будто ужаленный, и тупо уставился на залитый солнечным светом дворик снаружи. Неужели дождь так быстро кончился? Несколько обескураженный, я подошел к остальным окнам. Дождь и тучи. А тут солнце (пускай и не видимое из дворика) и звенящая лазурь чистого неба. У меня затряслись руки. Приехали? Дурка по мне плачет?
Глядя на окно, будто оно вот-вот на меня бросится, я попятился из комнаты и отправился на кухню. Так. Сначала — кофе. Крепкий. И немного коньяка. Нет, много. Ещё больше. Для нервов. Далее — сигарета. Дождь снаружи стучался в окна, намекая, что не бывает так, чтобы всюду дождь, а там — солнце. Природная аномалия? Я подпёр голову рукой, сделал глубокую затяжку и закашлялся. Да, курю я редко. Очень. Так. Если я двинулся головой, то техника — друг человека. Она не подведёт. Не так ли? Вооружившись телефоном, я заглянул в комнату. Окно радостно сияло солнечным днём. Трясущимися руками, я навёл на него камеру и сделал фото. На мгновение экран погас, и я уже приготовился увидеть на месте окна глухую стену, а себя — в крепких руках санитаров. Но ничего такого не произошло. Телефон исправно показал залитый светом прямоугольник окна. Чертовщина. Так не бывает! Или бывает?
Я судорожно обдумывал действия. Поделиться находкой? Но с кем? Друзья? Ну, один или два надежных человека у меня есть. Но что, если это опасно? Тогда я подвергну их жизни риску, а это неприемлемо. Расхаживая по квартире, я взвешивал все «за» и «против» варианта рассказать знакомым. В конце-концов, я решил, что лучше провести разведку самому, а потом уже решать, что делать дальше.
Следующая неделя ушла на подготовку. Я купил альпинистское снаряжение — тросы, карабины, страховки и прочее необходимое. Исследование я решил начать с самого простого — спуска. И вот, неделю и два дня спустя, субботним утром, я съел лёгкий завтрак и отправился к окну. Стол я отодвинул в сторону, тросы закрепил в нескольких местах, на случай, если хоть один узел не выдержит — остальные подстрахуют.
Я высунулся из окна по пояс и осмотрелся. Гладкие стены, козырёк, и, где-то на этаж выше, край крыши. Земля — метрах в четырёх внизу (я это упустил, но я живу на втором этаже). Выдохнув и дернув пару раз трос — выдержит ли — я высунулся из окна и свесил ноги. Меня колотила мелкая дрожь. «Один маленький прыжок для человека…». Я принялся аккуратно сползать вниз. В конце концов, я повис в паре метров над землей, цепляясь руками за козырёк. Выругавшись про себя, я оттолкнулся от стены и спрыгнул вниз. Земля больно ударила в ноги, и я упал на бок. Вроде ничего не сломал. Я встал и оглянулся. Ничего невероятного. Плотная, утоптанная земля под ногами, стены и одинокое окно, из которого я вылез. Задрав голову вверх, я посмотрел на небо. Оно было чистым и голубым. Оно тут вообще другим бывает?
Я набрал полные лёгкие воздуха, чтобы что-то прогорланить, но тут же осекся: кто знает, что тут может произойти? Что, если я привлеку хищника? Подавив готовый вырваться наружу крик, я шумно выдохнул. Ну что ж. Экспедиция «на тот свет» окончена. Пора домой. Кряхтя и сопя, я забрался обратно. Кровь кузнечным молотом ухала в ушах, а сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Нет, дело, конечно, не в подъёме в четыре метра. Я был весь на нервах. Руки тряслись, голова шла кругом. Другой мир? Похоже на то. В мозгу у меня роились миллионы, нет, миллиарды вопросов, идей и планов. Нет. Надо успокоится. Я с трудом взял себя в руки, и, хихикая, как идиот, уселся в кресло. Планы операции «крыша» уже начинали разворачиваться у меня в голове.
Месяц — именно столько у меня ушло на подготовку второго этапа. Закупив материалы, я сумел соорудить что-то вроде балкона, торчащего на два метра из окна. Кроме того, вместо старой рамы я поставил нормальный стеклопакет (не хватало ещё, чтобы продуло), а снаружи — под козырьком — примостил ролет: всё-таки, мало ли, какая гадость там может водиться. Также я оценил, как лучше забраться на крышу. Ответ был очевиден: сделать лестницу. С этим возникла масса сложностей: приставную лестницу длиной в пять метров ставить на узком двухметровом балконе — не самая лучшая идея. В конце-концов, я купил два десятка стальных скоб и сделал импровизированную «монтажную» лестницу, попросту вбив эти самые скобы в стену. Это заняло несколько дней, в основном потому, что я долго экспериментировал с тем, как их закреплять. Мои первые попытки едва не привели к гибели — одна из скоб вырвалась из крепления, и я полетел с высоты третьего этажа прямиком на землю. Спасло только то, что нога запуталась в свисавшей с балкона верёвке, и, сломав пару досок, я повис вниз головой.
Прошёл месяц. Я, наконец, разобрался со своими делами и обустроил квартиру по своему вкусу. Я спал, ел и жил, даже не подозревая о том, что находилось по ту сторону старых ставней. Впервые я обратил на это внимание в один ненастный день. Дождь барабанил по окнам. Я как раз вернулся домой — мокрый до нитки и злой, как сто чертей. Начавшийся безоблачным небом день за каких-то два часа превратился в настоящий библейский потоп. Как назло, такси взять не получилось — город был парализован пробками, и никто не хотел брать заказ.
Раздевшись и приняв горячий душ, я уселся за книгу. Работать или смотреть кино настроения не было, а книга отлично помогла отвлечься. Решив, что удобнее всего будет за рабочим столом, я плюхнулся в кресло и углубился в чтение, благо солнечный свет из окна создавал отличное освещение. Когда до меня дошло, что в том окне солнце, не знаю. Полчаса? Час? Я вскочил, будто ужаленный, и тупо уставился на залитый солнечным светом дворик снаружи. Неужели дождь так быстро кончился? Несколько обескураженный, я подошел к остальным окнам. Дождь и тучи. А тут солнце (пускай и не видимое из дворика) и звенящая лазурь чистого неба. У меня затряслись руки. Приехали? Дурка по мне плачет?
Глядя на окно, будто оно вот-вот на меня бросится, я попятился из комнаты и отправился на кухню. Так. Сначала — кофе. Крепкий. И немного коньяка. Нет, много. Ещё больше. Для нервов. Далее — сигарета. Дождь снаружи стучался в окна, намекая, что не бывает так, чтобы всюду дождь, а там — солнце. Природная аномалия? Я подпёр голову рукой, сделал глубокую затяжку и закашлялся. Да, курю я редко. Очень. Так. Если я двинулся головой, то техника — друг человека. Она не подведёт. Не так ли? Вооружившись телефоном, я заглянул в комнату. Окно радостно сияло солнечным днём. Трясущимися руками, я навёл на него камеру и сделал фото. На мгновение экран погас, и я уже приготовился увидеть на месте окна глухую стену, а себя — в крепких руках санитаров. Но ничего такого не произошло. Телефон исправно показал залитый светом прямоугольник окна. Чертовщина. Так не бывает! Или бывает?
Я судорожно обдумывал действия. Поделиться находкой? Но с кем? Друзья? Ну, один или два надежных человека у меня есть. Но что, если это опасно? Тогда я подвергну их жизни риску, а это неприемлемо. Расхаживая по квартире, я взвешивал все «за» и «против» варианта рассказать знакомым. В конце-концов, я решил, что лучше провести разведку самому, а потом уже решать, что делать дальше.
Следующая неделя ушла на подготовку. Я купил альпинистское снаряжение — тросы, карабины, страховки и прочее необходимое. Исследование я решил начать с самого простого — спуска. И вот, неделю и два дня спустя, субботним утром, я съел лёгкий завтрак и отправился к окну. Стол я отодвинул в сторону, тросы закрепил в нескольких местах, на случай, если хоть один узел не выдержит — остальные подстрахуют.
Я высунулся из окна по пояс и осмотрелся. Гладкие стены, козырёк, и, где-то на этаж выше, край крыши. Земля — метрах в четырёх внизу (я это упустил, но я живу на втором этаже). Выдохнув и дернув пару раз трос — выдержит ли — я высунулся из окна и свесил ноги. Меня колотила мелкая дрожь. «Один маленький прыжок для человека…». Я принялся аккуратно сползать вниз. В конце концов, я повис в паре метров над землей, цепляясь руками за козырёк. Выругавшись про себя, я оттолкнулся от стены и спрыгнул вниз. Земля больно ударила в ноги, и я упал на бок. Вроде ничего не сломал. Я встал и оглянулся. Ничего невероятного. Плотная, утоптанная земля под ногами, стены и одинокое окно, из которого я вылез. Задрав голову вверх, я посмотрел на небо. Оно было чистым и голубым. Оно тут вообще другим бывает?
Я набрал полные лёгкие воздуха, чтобы что-то прогорланить, но тут же осекся: кто знает, что тут может произойти? Что, если я привлеку хищника? Подавив готовый вырваться наружу крик, я шумно выдохнул. Ну что ж. Экспедиция «на тот свет» окончена. Пора домой. Кряхтя и сопя, я забрался обратно. Кровь кузнечным молотом ухала в ушах, а сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Нет, дело, конечно, не в подъёме в четыре метра. Я был весь на нервах. Руки тряслись, голова шла кругом. Другой мир? Похоже на то. В мозгу у меня роились миллионы, нет, миллиарды вопросов, идей и планов. Нет. Надо успокоится. Я с трудом взял себя в руки, и, хихикая, как идиот, уселся в кресло. Планы операции «крыша» уже начинали разворачиваться у меня в голове.
Месяц — именно столько у меня ушло на подготовку второго этапа. Закупив материалы, я сумел соорудить что-то вроде балкона, торчащего на два метра из окна. Кроме того, вместо старой рамы я поставил нормальный стеклопакет (не хватало ещё, чтобы продуло), а снаружи — под козырьком — примостил ролет: всё-таки, мало ли, какая гадость там может водиться. Также я оценил, как лучше забраться на крышу. Ответ был очевиден: сделать лестницу. С этим возникла масса сложностей: приставную лестницу длиной в пять метров ставить на узком двухметровом балконе — не самая лучшая идея. В конце-концов, я купил два десятка стальных скоб и сделал импровизированную «монтажную» лестницу, попросту вбив эти самые скобы в стену. Это заняло несколько дней, в основном потому, что я долго экспериментировал с тем, как их закреплять. Мои первые попытки едва не привели к гибели — одна из скоб вырвалась из крепления, и я полетел с высоты третьего этажа прямиком на землю. Спасло только то, что нога запуталась в свисавшей с балкона верёвке, и, сломав пару досок, я повис вниз головой.
ПРИШЁЛ ДОМОЙ ПОСЛЕ ОЧЕРЕДНОЙ СМЕНЫ В СТАРОМ НИИ
@
ПОСЛЕ РАБОТЫ РЕШИЛ ПОСТИРАТЬ ТРУСЫ
@
РАЗВЕСИЛ ИХ НА БАЛКОНЕ
ПОСЛЕ РАБОТЫ, КАК И В ЛЮБОЙ ДРУГО ЙДЕНЬ, ЗАХОДИШЬ НА ДВАЧ
@
ВИДИШЬ ТРЕД КАК ДВАЧЕР ПРИНЯЛ ТВОИ ТОЛЬКО ЧТО ПОВЕШЕННЫЕ ТРУСЫ НА БАЛКОНЕ ЗА НЁХ
@
РАДИ ЛУЛЗОВ НАЧИНАЕШЬ ВКЛЮЧАТЬ И ВЫКЛЮЧАТЬ СВЕТ
@
ОП НАЧИНАЕТ СНИМАТЬ ЭТО НА КАМЕРУ
3
Так или иначе, но через некоторое время с трудами было покончено. Я довольно осматривал чудо своей инженерной мысли — кривую и косую череду скоб, тянущихся до самого края крыши. Когда я вбивал последнюю, мне стоило поистине нечеловеческих усилий не заглядывать за край. Это должен был быть мой момент триумфа и торжества, а не вороватый взгляд из-за края жестяной крыши.
И вот, тот день настал. Я подготовился основательно — рюкзак с провизией на день, каремат, запас воды, фонарик, мои тросы и крепления, а также моё главное оружие — фотоаппарат. Я попросил его у друга «на попользовать», вместе с телескопическим объективом, макрообъективом и обычной широкоуголкой. Ну и конечно компас. Взять штатив я не додумался, но моё снаряжение и так заставляло меня нервничать во время подъёма наверх.
Я упорно пялился на жесть крыши. Вот мелькнул её конец, полоска неба… Нет, нет, парень. Потерпи. Подтянись, встань на ноги. Отдышись. Поправь рюкзак. Готов? Пора. Закрыв глаза, я поднял голову, и, выждав пару секунд, пока сердце не уймётся, приготовился их открыть. Что меня ждёт? Райский сад? Выжженная пустыня? Бесконечный степной простор?
Туман и торчащие из него местами скалы. Честно говоря, я был чуточку разочарован. Зрелище было не слишком-то впечатляющим. Одинокие каменные глыбы, словно айсберги, застыли в волнах плывущего тумана. Порой туман взвивался метров на сорок ввысь, образуя причудливые кольца и завитки. Я отправился к краю крыши, считая шаги. Восемь… тридцать… сто… Я остановился у края крыши и оглянулся. Интересное место. Я прошёл целых сто шагов, но визуально дистанция была метров двадцать-тридцать. Пространственные аномалии? По спине пробежал неприятный холодок. Если тут нарушена метрика пространства, то, может, и со времени не всё слава богу? Я вдруг подумал, что, может, пока я прошёл эти сто шагов, дома мог пройти целый день. А мне послезавтра на работу! Почему-то мысль о том, что я могу опоздать на работу, перечеркнула желание исследовать этот странный мир. Я бросился обратно. Три… пять… восемь… я чуть не улетел вниз, прямиком в «свой» дворик. Какого чёрта? Я оглянулся. Ну да. Двадцать метров. Туда — сто шагов, обратно — восемь. Как удобно убегать…
Спустившись вниз, я бросился к компьютеру. Число и время! Ну же! Дрожащими руками я со второй попытки попал на календарь. Тот же день. Всего-то двадцать минут спустя. Шумно выдохнув, я сел на стул. Время в порядке. Что ж. Тогда — обратно. Тревога опять сменилась азартом, и, подкрепившись бутербродом, я отправился назад.
Взобравшись на крышу, я вспомнил о том, что всегда хотел проверить в детстве. Ну-ка, посмотрим на компас! Я достал его и пытливо уставился на стрелку. Она сделала пол оборота и застыла, указывая на «север». Я задрал голову, чтобы прикинуть по солнцу, и застыл с отвисшей челюстью. Никакого солнца не было. Осмотревшись, я понял ещё одну важную вещь: тут не было и теней. Вообще. Словно в пасмурный день добавили цвета и контраст. Почему-то это обстоятельство сильно меня обеспокоило. Свет ниоткуда? Мистика. С другой стороны, окна, ведущие в другие миры — это тоже не повседневность. Я отправился к краю крыши, не забывая поглядывать на компас. Стрелка продолжала упорно смотреть в одном направлении.
На этот раз край крыши оказался в семидесяти шагах. Отметив про себя эту цифру, я глянул за край. Снаружи дом выглядел весьма обветшалым — пустые глазницы окон тоскливо взирали на унылый пейзаж, устланный туманом. Туман же приливными волнами мерно бился о стены здания, будто безграничный молочный океан. Мне почудилось какое-то движение там, внизу, но, сколько я ни вглядывался, так ничего и не увидел. Осмотревшись вокруг, я отправился в обход периметра крыши. Жесть пружинила под ногами и гулко ухала, прогибаясь под моим весом. Я сделал пару фотографий широкоугольным объективом, затем прицепил телескопический и сделал пару снимков одной из скал вдалеке. Осмотр периметра показал только одно: никакого способа спуститься вниз не предусмотрено — по крайней мере, я его не нашел. В то же время, я обратил внимание, что, как мне кажется, туман поднялся чуть повыше. Я не был уверен до конца, пока, пройдя ещё одну сторону дома, не заметил, что туман уже поднялся до уровня окон второго этажа. Раньше он едва-едва доставал до верхней части окон первого. Почему-то от этого мне сделалось не по себе. В то же время, я только сейчас заметил, что начало темнеть. Причём, если раньше небо было полно чистой лазури, то сейчас оно так же равномерно наливалось багрянцем заката. Должен признать, от всего этого мне было как-то не по себе. Что ещё важнее — я заметил, что теперь впервые появились тени. Огромные валуны, разбросанные по долине, теперь напоминали сжимающийся титанический кулак — все тени были направлены в мою сторону. Или, по крайней мере, в сторону «моего» дома. Я поспешил обратно. Шаг, второй… десятый… сто… Но мой «дворик» не приближался. Я перешёл на бег. Почему-то меня не покидало ощущение, что меня преследуют. Через двадцать минут, весь мокрый и с разрывающимся сердцем, я едва не слетел с чёртовой крыши. Я обернулся, видя, как в углях догорающего дня туман начинает отплясывать на уровне крыши. Ещё минута — и он устремится ко мне! Поскальзываясь на ступенях, я быстро начал спускаться. Доски жалобно хрустнули, когда я со всего размаху прыгнул на них, миновав полметра ступеней, и кубарем вкатился в квартиру, тут же захлопнул окно и с лязгом опустил ролет. В квартире стояла гробовая тишина и кромешная темнота. Включив фонарик, я добрался до выключателя, и зажёг свет, тут же уставившись в окно. Но там был виден лишь поздравленный ролет и блики света от моего фонаря. Не раздеваясь, предельно вымотанный, я рухнул на кровать и уснул без сновидений.
Открыв один глаз, я обвёл взглядом комнату. Тело ломило после вчерашней пробежки. Под потолком грела лампочка. Кряхтя, я поднялся и потянулся. Глянув в обычное окно, выходящее на мою привычную улицу, я убедился: снаружи — очередной пасмурный день. Я покосился на Окно и ролет. Нет. Сегодня — никаких экспедиций. Завтра на работу, не хватало ещё опять бегать от тумана. Ещё раз мысленно повторив про себя эту фразу, я ухмыльнулся. Идиот. Небось, дом — посреди болота. Для болота туманы — норма, даже ясным днем. А уже вечером испарения лучше конденсируются, вот он и поднимается вверх. Развёл тут мистику. Идиот.
День прошёл за рутиной. Какими бы ни были мои догадки относительно Окна и тумана, я старался о них забыть, и только вечером я уселся за компьютер — рассматривать фотографии. К моему огромному сожалению, они оказались засвечены — все до одной. Это был уже полный идиотизм — цифровые фото не засветишь! Для этого необходимо, чтобы… Неприятная догадка заставила меня содрогнуться. Радиация! Твою мать! Сраный исследователь! Что, если там фонит, как в Чернобыле, а я там гулял в грёбаных штанах и футболке?! Эта неприятная догадка оставила меня без сна, и всю ночь я проворочался, мысленно готовясь увидеть утром, как у меня выпадают волосы, а органы превращаются в подобие желе. Но утро пришло, и никаких признаков лучевой болезни не было. Тем не менее, я заказал счётчик Гейгера, и, получив его в руки, сунул его в рюкзак первым делом.
Так или иначе, но через некоторое время с трудами было покончено. Я довольно осматривал чудо своей инженерной мысли — кривую и косую череду скоб, тянущихся до самого края крыши. Когда я вбивал последнюю, мне стоило поистине нечеловеческих усилий не заглядывать за край. Это должен был быть мой момент триумфа и торжества, а не вороватый взгляд из-за края жестяной крыши.
И вот, тот день настал. Я подготовился основательно — рюкзак с провизией на день, каремат, запас воды, фонарик, мои тросы и крепления, а также моё главное оружие — фотоаппарат. Я попросил его у друга «на попользовать», вместе с телескопическим объективом, макрообъективом и обычной широкоуголкой. Ну и конечно компас. Взять штатив я не додумался, но моё снаряжение и так заставляло меня нервничать во время подъёма наверх.
Я упорно пялился на жесть крыши. Вот мелькнул её конец, полоска неба… Нет, нет, парень. Потерпи. Подтянись, встань на ноги. Отдышись. Поправь рюкзак. Готов? Пора. Закрыв глаза, я поднял голову, и, выждав пару секунд, пока сердце не уймётся, приготовился их открыть. Что меня ждёт? Райский сад? Выжженная пустыня? Бесконечный степной простор?
Туман и торчащие из него местами скалы. Честно говоря, я был чуточку разочарован. Зрелище было не слишком-то впечатляющим. Одинокие каменные глыбы, словно айсберги, застыли в волнах плывущего тумана. Порой туман взвивался метров на сорок ввысь, образуя причудливые кольца и завитки. Я отправился к краю крыши, считая шаги. Восемь… тридцать… сто… Я остановился у края крыши и оглянулся. Интересное место. Я прошёл целых сто шагов, но визуально дистанция была метров двадцать-тридцать. Пространственные аномалии? По спине пробежал неприятный холодок. Если тут нарушена метрика пространства, то, может, и со времени не всё слава богу? Я вдруг подумал, что, может, пока я прошёл эти сто шагов, дома мог пройти целый день. А мне послезавтра на работу! Почему-то мысль о том, что я могу опоздать на работу, перечеркнула желание исследовать этот странный мир. Я бросился обратно. Три… пять… восемь… я чуть не улетел вниз, прямиком в «свой» дворик. Какого чёрта? Я оглянулся. Ну да. Двадцать метров. Туда — сто шагов, обратно — восемь. Как удобно убегать…
Спустившись вниз, я бросился к компьютеру. Число и время! Ну же! Дрожащими руками я со второй попытки попал на календарь. Тот же день. Всего-то двадцать минут спустя. Шумно выдохнув, я сел на стул. Время в порядке. Что ж. Тогда — обратно. Тревога опять сменилась азартом, и, подкрепившись бутербродом, я отправился назад.
Взобравшись на крышу, я вспомнил о том, что всегда хотел проверить в детстве. Ну-ка, посмотрим на компас! Я достал его и пытливо уставился на стрелку. Она сделала пол оборота и застыла, указывая на «север». Я задрал голову, чтобы прикинуть по солнцу, и застыл с отвисшей челюстью. Никакого солнца не было. Осмотревшись, я понял ещё одну важную вещь: тут не было и теней. Вообще. Словно в пасмурный день добавили цвета и контраст. Почему-то это обстоятельство сильно меня обеспокоило. Свет ниоткуда? Мистика. С другой стороны, окна, ведущие в другие миры — это тоже не повседневность. Я отправился к краю крыши, не забывая поглядывать на компас. Стрелка продолжала упорно смотреть в одном направлении.
На этот раз край крыши оказался в семидесяти шагах. Отметив про себя эту цифру, я глянул за край. Снаружи дом выглядел весьма обветшалым — пустые глазницы окон тоскливо взирали на унылый пейзаж, устланный туманом. Туман же приливными волнами мерно бился о стены здания, будто безграничный молочный океан. Мне почудилось какое-то движение там, внизу, но, сколько я ни вглядывался, так ничего и не увидел. Осмотревшись вокруг, я отправился в обход периметра крыши. Жесть пружинила под ногами и гулко ухала, прогибаясь под моим весом. Я сделал пару фотографий широкоугольным объективом, затем прицепил телескопический и сделал пару снимков одной из скал вдалеке. Осмотр периметра показал только одно: никакого способа спуститься вниз не предусмотрено — по крайней мере, я его не нашел. В то же время, я обратил внимание, что, как мне кажется, туман поднялся чуть повыше. Я не был уверен до конца, пока, пройдя ещё одну сторону дома, не заметил, что туман уже поднялся до уровня окон второго этажа. Раньше он едва-едва доставал до верхней части окон первого. Почему-то от этого мне сделалось не по себе. В то же время, я только сейчас заметил, что начало темнеть. Причём, если раньше небо было полно чистой лазури, то сейчас оно так же равномерно наливалось багрянцем заката. Должен признать, от всего этого мне было как-то не по себе. Что ещё важнее — я заметил, что теперь впервые появились тени. Огромные валуны, разбросанные по долине, теперь напоминали сжимающийся титанический кулак — все тени были направлены в мою сторону. Или, по крайней мере, в сторону «моего» дома. Я поспешил обратно. Шаг, второй… десятый… сто… Но мой «дворик» не приближался. Я перешёл на бег. Почему-то меня не покидало ощущение, что меня преследуют. Через двадцать минут, весь мокрый и с разрывающимся сердцем, я едва не слетел с чёртовой крыши. Я обернулся, видя, как в углях догорающего дня туман начинает отплясывать на уровне крыши. Ещё минута — и он устремится ко мне! Поскальзываясь на ступенях, я быстро начал спускаться. Доски жалобно хрустнули, когда я со всего размаху прыгнул на них, миновав полметра ступеней, и кубарем вкатился в квартиру, тут же захлопнул окно и с лязгом опустил ролет. В квартире стояла гробовая тишина и кромешная темнота. Включив фонарик, я добрался до выключателя, и зажёг свет, тут же уставившись в окно. Но там был виден лишь поздравленный ролет и блики света от моего фонаря. Не раздеваясь, предельно вымотанный, я рухнул на кровать и уснул без сновидений.
Открыв один глаз, я обвёл взглядом комнату. Тело ломило после вчерашней пробежки. Под потолком грела лампочка. Кряхтя, я поднялся и потянулся. Глянув в обычное окно, выходящее на мою привычную улицу, я убедился: снаружи — очередной пасмурный день. Я покосился на Окно и ролет. Нет. Сегодня — никаких экспедиций. Завтра на работу, не хватало ещё опять бегать от тумана. Ещё раз мысленно повторив про себя эту фразу, я ухмыльнулся. Идиот. Небось, дом — посреди болота. Для болота туманы — норма, даже ясным днем. А уже вечером испарения лучше конденсируются, вот он и поднимается вверх. Развёл тут мистику. Идиот.
День прошёл за рутиной. Какими бы ни были мои догадки относительно Окна и тумана, я старался о них забыть, и только вечером я уселся за компьютер — рассматривать фотографии. К моему огромному сожалению, они оказались засвечены — все до одной. Это был уже полный идиотизм — цифровые фото не засветишь! Для этого необходимо, чтобы… Неприятная догадка заставила меня содрогнуться. Радиация! Твою мать! Сраный исследователь! Что, если там фонит, как в Чернобыле, а я там гулял в грёбаных штанах и футболке?! Эта неприятная догадка оставила меня без сна, и всю ночь я проворочался, мысленно готовясь увидеть утром, как у меня выпадают волосы, а органы превращаются в подобие желе. Но утро пришло, и никаких признаков лучевой болезни не было. Тем не менее, я заказал счётчик Гейгера, и, получив его в руки, сунул его в рюкзак первым делом.
4
Я не стану утомлять вас подробностями экспериментов и проверок. Скажу только, что радиации там не было. Вообще. Даже фонового излучения! Я не решался на вылазки более получаса, и занимался, в основном, изучением физических свойств новооткрытого мира. Так, например, я выяснил, что расстояние тут зависит от… желаний. Чем сильнее хочешь куда-то добраться, тем дальше идти (и, видимо, моё бегство от тумана стало успешным исключительно потому, что я уже больше думал о том, как бы не выплюнуть легкие, нежели о спасении от опасности). Порой, очистив разум от любых желаний, я преодолевал всю крышу за три шага. Один раз я забыл дома записную книжку и прошёл, должно быть, с полкилометра, пока добрался до дворика. Кроме того, я выяснил ещё одно важное свойство. Компас указывал вовсе не на север. Он указывал на Окно. Я потратил один день, исходив всё вдоль и поперёк, проверяя эту гипотезу.
Одним из самых значимых опытов стало установление уровня туманного прилива по ночам. Я нашёл особую краску, которая была чувствительна к влажности. В тумане она становилась ядовито-жёлтого цвета. Покрасив ею трёхметровую доску, я вертикально установил её на крыше. Утром я проверил результат. Два метра ровно плюс пара полос до трёх метров. Видимо, выбросы, похожие на те, что я наблюдал ранее.
Следующим шагом стал проект «Вышка». На него ушло почти три месяца, но, в конце концов, я её соорудил. Пятиметровую наблюдательную вышку. Это была поистине адова работа — никогда не думал, что в одиночку так тяжело строить подобные сооружения. Однако, так или иначе, последний гвоздь был вбит, и я мог приступать. Заодно, в процессе постройки, я соорудил наверху небольшую лебёдку, которая неизмеримо облегчила доставку даже крупных и тяжёлых грузов на крышу.
Признаться, я страшно боялся. Нет. Не так. Я боялся так, что почти четыре дня откладывал свою ночную вылазку. Вышка, покрытая чувствительной краской, позволила выяснить, что некоторые выбросы тумана достигают четырёх метров. Учитывая то, насколько он меня пугал, я не сразу сумел решиться на ночёвку на той самой вышке. Одевшись потеплее, запасшись едой и двумя термосами горячего чая, светильниками (включая две керосиновых лампы, две электрических и пару химических фонариков), я отправился в свой поход.
Я вылез на вышку как раз когда начало темнеть. С высоты я смог лучше увидеть картину. Дом располагался в центре огромной долины, на самом её дне. Туман, который, как мне казалось, поднимался ночью, на самом деле просто заполнял долину, стекаясь откуда-то извне. Первые пару часов ничего нового не принесли. Туман клубился, накатываясь на стены моего дома. Затем он переполз через край крыши, и тысячи призрачных змей устремились в мою сторону. Я наблюдал, заворожённый грациозным танцем теней. Это было по-своему прекрасно, хотя молчаливое наступление этой белёсой стены едва не вынудило меня спуститься и сбежать домой.
Небо, постепенно ставшее багровым, затем стало чёрно-красным, и, наконец, последние цвета померкли. Надо мной опрокинулся купол абсолютной черноты. Мрак, разгоняемый двумя светильниками, казалось, становился всё гуще с каждым мгновением. Я буквально ощущал, как вокруг меня сжимается упругая сфера тьмы. Ощущая, как на меня наваливается клаустрофобия, я зажёг одну из керосиновых ламп. Это ненадолго помогло — пляска живого огня, его тепло и мягкий, ровный свет на некоторое время отогнали мрачные мысли и чувства. Я даже набрался смелости, привязал один электрический фонарь к тросу и спустил его с вышки, в беснующееся море тумана.
Я не уверен в том, что увидел, но мне показалось, будто огромная — метра три — бледная призрачная рука, сотканная из тумана, попыталась ухватить его, но ещё в воздухе развалилась на клочья, и её развеяло в воздухе. За исключением леденящего душу ощущения, будто за мной наблюдают, ночь прошла спокойно — по мере того, как светлело небо, туман отступал, и через час долина приняла свой привычный вид.
Я не стану утомлять вас подробностями экспериментов и проверок. Скажу только, что радиации там не было. Вообще. Даже фонового излучения! Я не решался на вылазки более получаса, и занимался, в основном, изучением физических свойств новооткрытого мира. Так, например, я выяснил, что расстояние тут зависит от… желаний. Чем сильнее хочешь куда-то добраться, тем дальше идти (и, видимо, моё бегство от тумана стало успешным исключительно потому, что я уже больше думал о том, как бы не выплюнуть легкие, нежели о спасении от опасности). Порой, очистив разум от любых желаний, я преодолевал всю крышу за три шага. Один раз я забыл дома записную книжку и прошёл, должно быть, с полкилометра, пока добрался до дворика. Кроме того, я выяснил ещё одно важное свойство. Компас указывал вовсе не на север. Он указывал на Окно. Я потратил один день, исходив всё вдоль и поперёк, проверяя эту гипотезу.
Одним из самых значимых опытов стало установление уровня туманного прилива по ночам. Я нашёл особую краску, которая была чувствительна к влажности. В тумане она становилась ядовито-жёлтого цвета. Покрасив ею трёхметровую доску, я вертикально установил её на крыше. Утром я проверил результат. Два метра ровно плюс пара полос до трёх метров. Видимо, выбросы, похожие на те, что я наблюдал ранее.
Следующим шагом стал проект «Вышка». На него ушло почти три месяца, но, в конце концов, я её соорудил. Пятиметровую наблюдательную вышку. Это была поистине адова работа — никогда не думал, что в одиночку так тяжело строить подобные сооружения. Однако, так или иначе, последний гвоздь был вбит, и я мог приступать. Заодно, в процессе постройки, я соорудил наверху небольшую лебёдку, которая неизмеримо облегчила доставку даже крупных и тяжёлых грузов на крышу.
Признаться, я страшно боялся. Нет. Не так. Я боялся так, что почти четыре дня откладывал свою ночную вылазку. Вышка, покрытая чувствительной краской, позволила выяснить, что некоторые выбросы тумана достигают четырёх метров. Учитывая то, насколько он меня пугал, я не сразу сумел решиться на ночёвку на той самой вышке. Одевшись потеплее, запасшись едой и двумя термосами горячего чая, светильниками (включая две керосиновых лампы, две электрических и пару химических фонариков), я отправился в свой поход.
Я вылез на вышку как раз когда начало темнеть. С высоты я смог лучше увидеть картину. Дом располагался в центре огромной долины, на самом её дне. Туман, который, как мне казалось, поднимался ночью, на самом деле просто заполнял долину, стекаясь откуда-то извне. Первые пару часов ничего нового не принесли. Туман клубился, накатываясь на стены моего дома. Затем он переполз через край крыши, и тысячи призрачных змей устремились в мою сторону. Я наблюдал, заворожённый грациозным танцем теней. Это было по-своему прекрасно, хотя молчаливое наступление этой белёсой стены едва не вынудило меня спуститься и сбежать домой.
Небо, постепенно ставшее багровым, затем стало чёрно-красным, и, наконец, последние цвета померкли. Надо мной опрокинулся купол абсолютной черноты. Мрак, разгоняемый двумя светильниками, казалось, становился всё гуще с каждым мгновением. Я буквально ощущал, как вокруг меня сжимается упругая сфера тьмы. Ощущая, как на меня наваливается клаустрофобия, я зажёг одну из керосиновых ламп. Это ненадолго помогло — пляска живого огня, его тепло и мягкий, ровный свет на некоторое время отогнали мрачные мысли и чувства. Я даже набрался смелости, привязал один электрический фонарь к тросу и спустил его с вышки, в беснующееся море тумана.
Я не уверен в том, что увидел, но мне показалось, будто огромная — метра три — бледная призрачная рука, сотканная из тумана, попыталась ухватить его, но ещё в воздухе развалилась на клочья, и её развеяло в воздухе. За исключением леденящего душу ощущения, будто за мной наблюдают, ночь прошла спокойно — по мере того, как светлело небо, туман отступал, и через час долина приняла свой привычный вид.
5
Через неделю я решился поделиться с друзьями находкой. Учитывая, что ничего опасного за Окном я так и не встретил, я решился посветить несколько самых близких знакомых в своё открытие. Мы условились, что тайну будем хранить так долго, как это будет возможно. В том, что рано или поздно мы либо проболтаемся, либо просто устанем от затеи и передадим её «кому надо», мы не сомневались, но просто так отказываться от славы «первопроходцев» не хотели. Идиоты.
В общем, в команде теперь были я, Гарик и Слава. Мы учились вместе в университете, и обоих я знал, как облупленных. Гарик, правда, мялся, и долго пытался убедить нас, что «ну его нафиг — у меня от этой мистики душа в пятки», но Слава убедил его остаться, клятвенно заверив, что при первых признаках опасности мы сворачиваем лавку и прекращаем всю деятельность. Ну, и сообщаем «куда надо», само собой.
Наша первая вылазка состоялась через неделю. За это время я успел поделится всей собранной информацией — от свойств пространства до моих догадок о тумане и его приливах.
Вид другого мира подействовал на моих друзей куда эффективнее любых убеждений. Гарик, похоже, до последнего считавший, что я его развожу, и всё это — какой-то дурацкий розыгрыш, онемел при виде бескрайнего моря тумана. Он же, кстати, обратил внимание на то, что все те несколько десятков скал, что видны вокруг, расположены как бы в порядке возрастания. И что вообще это напоминает какой-то гигантский цветок, в центре которого мы находимся.
В общем, мои друзья увлеклись. Вечера проходили за спорами и построением догадок, и у меня дома они ночевали едва ли не больше, чем у себя. Быть может, из-за постоянного присутствия друзей я и не сразу заметил… изменения. Я не знаю, как это иначе назвать, но квартира начала меняться. Нет, не то, чтобы пропадали вещи, или творилась какая-то мистика. Просто иногда казалось, что чашка с чаем стоит рядом, я к ней тянулся рукой, но обнаруживал, что она куда дальше, чем казалось. Хотя, если я повторял действие, пристально глядя на нее, все становилось на свои места.
Слава это объяснил тем, что мы привыкли к «тому свету» и тянемся к предметам, «стараясь не дотянуться». Я счёл аргумент вполне правдоподобным, и впредь старался тщательно следить за своими действиями (странности порою продолжались, но я склонен был думать, что просто я не всегда сосредоточен).
Первый наш «прорыв» вышел случайно. Так как вот уже последние полгода я занимался Окном, то квартира всё больше начинала напоминать общежитие — батарея пустых бутылок из-под воды, пива и соков. Гора немытой посуды и куча упаковок из-под пиццы. А ещё я так и не выкинул старые ставни. Именно их, раздумывая о чём-то, ковырял ножом Слава, и именно там он заметил письмена. Точнее, их остатки и следы. Очистив рамы от грязи и слоёв краски, мы убедились в его правоте — ставни снаружи и внутри были покрыты узором каких-то закорючек.
За пару часов поиска в Интернете мы пришли к выводу, что более всего они напоминают индийские письмена, хотя ряд символов был незнаком, но некоторые «иероглифы» можно было сносно интерпретировать на хинди. К сожалению, перевод нам не давался. Выходит какой-то лепет душевнобольного, набор букв, не более того. При попытке загнать произношение в гугл переводчик, мы получили какой-то невразумительный набор завываний, хрипов и гортанных выкриков. «Лавкрафт какой-то! Ктулху в танк!» — прокомментировал это Гарик.
Находка, однако, нас озадачила. Порывшись, мы выяснили, что подобные знаки на окнах могут служить оберегами от злых духов, и нарушать их крайне неосмотрительно. Несколько нервно посмеявшись, мы отмахнулись от идеи. Где-то на полчаса. Потом — как бы на всякий случай — мы решили воспроизвести эти каракули на оконной раме (готов спорить, при этом каждый из нас думал только об одном: «Только бы это была какая-то суеверная чушь!»). На это ушёл примерно час. Несмываемый маркер на страже против злых духов. Я усмехнулся про себя: «Охотники за привидениями!». Однако, как бы там ни было, работу мы продолжали. Когда всё было готово, мы молча и напряжённо уставились на окно. Я протянул руку и захлопнул его, повернув ручку вниз. Минуту мы напряжённо смотрели на раму, ожидая… даже не знаю, чего. Увидеть жуткую рожу по ту сторону? Услышать загробный вой? Увидеть бьющееся в окно привидение с искажённой от ярости мордой? Постояв в тиши не одну минуту, мы выдохнули. И тут же сверху раздался тяжелый удар, от которого мы подпрыгнули. Затем — второй, и громкие ругательства соседей. Мы дружно расхохотались, чувствуя, как отпускает напряжение.
Вечером мы устроили небольшую «вечеринку» и, раздавив ящик пива, пьяные и довольные распрощались и разошлись — я в свою комнату, а друзья по домам. Ночью меня мучили кошмары. Я отчаянно убегал от клубящейся стены тумана по закоулкам своего дома. Коридоры петляли и всё никак не заканчивались, а я всё бежал и бежал, не в силах избавиться от чувства полной безысходности, отчаяния и чистого, животного ужаса, что гнал меня вперед и вперед.
Утро я встретил выжатым, словно бежал марафон. Друзья также сослались на «дурное самочувствие», но, глядя на помятые лица друзей в скайпе, я — как и они — понимал, что ночь для всех прошла неудачно.
Прошла неделя. Мы постепенно забыли про ту кошмарную ночь, да и кошмары, единожды посетив нас, отступили. К тому же, как мне кажется, прекратились «странности» с пространством (я это списал на психологический эффект и спавшее напряжение). Постепенно мы набрались храбрости на ещё одну вылазку. Мы решили убить сразу двух зайцев. Во-первых, Гарик кое-что обнаружил на моих «засвеченных» фото. По его словам, засветка была не полной — некоторые части снимка немного отличались градиентом — и он предположил, что больше всего это похоже на фото тумана. Учитывая его максимальный уровень, он предложил попробовать сделать пару фото с вышки, а заодно установить фотоаппарат в режим видеокамеры и оставить снимать на ночь. Во-вторых, Слава предложил довольно смелый опыт: оставить на ночь в тумане живую крысу и посмотреть, что будет. По последнему пункту мы с ним долго спорили, но в итоге капитулировали, признав, что не на людях же проверять, и вообще — что ужасного может быть в тумане? Хотя последним мы, скорее, пытались убедить себя.
Вечером, когда небо уже начинало наливаться багрянцем, мы приступили к своей дерзкой вылазке. Мы со Славой отошли на пару шагов от края крыши и поставили клетку с крысой. Животное не проявляло никакой тревоги и мирно умывалось. Мы подсыпали корма, долили воды и накрыли клетку тёплым покрывалом — ночью тут было довольно прохладно, а «заморозить» бедное животное не входило в наши планы.
Тем временем Гарик возился на вышке: отщёлкав пару панорамных фото на цифровой фотоаппарат, он проделал то же самое на плёночный. Результаты он смотреть не стал — сумерки уже сгущались, и нам надо было торопиться. Расставив пару фотоаппаратов, подключённых к бесперебойнику, он быстро спустился вниз. Через пару минут мы уже были дома, захлопнули окно и опустили ролет. Наблюдать белёсую колышущуюся массу за окном нам как-то не хотелось, и мы уставились на фотографии.
Через неделю я решился поделиться с друзьями находкой. Учитывая, что ничего опасного за Окном я так и не встретил, я решился посветить несколько самых близких знакомых в своё открытие. Мы условились, что тайну будем хранить так долго, как это будет возможно. В том, что рано или поздно мы либо проболтаемся, либо просто устанем от затеи и передадим её «кому надо», мы не сомневались, но просто так отказываться от славы «первопроходцев» не хотели. Идиоты.
В общем, в команде теперь были я, Гарик и Слава. Мы учились вместе в университете, и обоих я знал, как облупленных. Гарик, правда, мялся, и долго пытался убедить нас, что «ну его нафиг — у меня от этой мистики душа в пятки», но Слава убедил его остаться, клятвенно заверив, что при первых признаках опасности мы сворачиваем лавку и прекращаем всю деятельность. Ну, и сообщаем «куда надо», само собой.
Наша первая вылазка состоялась через неделю. За это время я успел поделится всей собранной информацией — от свойств пространства до моих догадок о тумане и его приливах.
Вид другого мира подействовал на моих друзей куда эффективнее любых убеждений. Гарик, похоже, до последнего считавший, что я его развожу, и всё это — какой-то дурацкий розыгрыш, онемел при виде бескрайнего моря тумана. Он же, кстати, обратил внимание на то, что все те несколько десятков скал, что видны вокруг, расположены как бы в порядке возрастания. И что вообще это напоминает какой-то гигантский цветок, в центре которого мы находимся.
В общем, мои друзья увлеклись. Вечера проходили за спорами и построением догадок, и у меня дома они ночевали едва ли не больше, чем у себя. Быть может, из-за постоянного присутствия друзей я и не сразу заметил… изменения. Я не знаю, как это иначе назвать, но квартира начала меняться. Нет, не то, чтобы пропадали вещи, или творилась какая-то мистика. Просто иногда казалось, что чашка с чаем стоит рядом, я к ней тянулся рукой, но обнаруживал, что она куда дальше, чем казалось. Хотя, если я повторял действие, пристально глядя на нее, все становилось на свои места.
Слава это объяснил тем, что мы привыкли к «тому свету» и тянемся к предметам, «стараясь не дотянуться». Я счёл аргумент вполне правдоподобным, и впредь старался тщательно следить за своими действиями (странности порою продолжались, но я склонен был думать, что просто я не всегда сосредоточен).
Первый наш «прорыв» вышел случайно. Так как вот уже последние полгода я занимался Окном, то квартира всё больше начинала напоминать общежитие — батарея пустых бутылок из-под воды, пива и соков. Гора немытой посуды и куча упаковок из-под пиццы. А ещё я так и не выкинул старые ставни. Именно их, раздумывая о чём-то, ковырял ножом Слава, и именно там он заметил письмена. Точнее, их остатки и следы. Очистив рамы от грязи и слоёв краски, мы убедились в его правоте — ставни снаружи и внутри были покрыты узором каких-то закорючек.
За пару часов поиска в Интернете мы пришли к выводу, что более всего они напоминают индийские письмена, хотя ряд символов был незнаком, но некоторые «иероглифы» можно было сносно интерпретировать на хинди. К сожалению, перевод нам не давался. Выходит какой-то лепет душевнобольного, набор букв, не более того. При попытке загнать произношение в гугл переводчик, мы получили какой-то невразумительный набор завываний, хрипов и гортанных выкриков. «Лавкрафт какой-то! Ктулху в танк!» — прокомментировал это Гарик.
Находка, однако, нас озадачила. Порывшись, мы выяснили, что подобные знаки на окнах могут служить оберегами от злых духов, и нарушать их крайне неосмотрительно. Несколько нервно посмеявшись, мы отмахнулись от идеи. Где-то на полчаса. Потом — как бы на всякий случай — мы решили воспроизвести эти каракули на оконной раме (готов спорить, при этом каждый из нас думал только об одном: «Только бы это была какая-то суеверная чушь!»). На это ушёл примерно час. Несмываемый маркер на страже против злых духов. Я усмехнулся про себя: «Охотники за привидениями!». Однако, как бы там ни было, работу мы продолжали. Когда всё было готово, мы молча и напряжённо уставились на окно. Я протянул руку и захлопнул его, повернув ручку вниз. Минуту мы напряжённо смотрели на раму, ожидая… даже не знаю, чего. Увидеть жуткую рожу по ту сторону? Услышать загробный вой? Увидеть бьющееся в окно привидение с искажённой от ярости мордой? Постояв в тиши не одну минуту, мы выдохнули. И тут же сверху раздался тяжелый удар, от которого мы подпрыгнули. Затем — второй, и громкие ругательства соседей. Мы дружно расхохотались, чувствуя, как отпускает напряжение.
Вечером мы устроили небольшую «вечеринку» и, раздавив ящик пива, пьяные и довольные распрощались и разошлись — я в свою комнату, а друзья по домам. Ночью меня мучили кошмары. Я отчаянно убегал от клубящейся стены тумана по закоулкам своего дома. Коридоры петляли и всё никак не заканчивались, а я всё бежал и бежал, не в силах избавиться от чувства полной безысходности, отчаяния и чистого, животного ужаса, что гнал меня вперед и вперед.
Утро я встретил выжатым, словно бежал марафон. Друзья также сослались на «дурное самочувствие», но, глядя на помятые лица друзей в скайпе, я — как и они — понимал, что ночь для всех прошла неудачно.
Прошла неделя. Мы постепенно забыли про ту кошмарную ночь, да и кошмары, единожды посетив нас, отступили. К тому же, как мне кажется, прекратились «странности» с пространством (я это списал на психологический эффект и спавшее напряжение). Постепенно мы набрались храбрости на ещё одну вылазку. Мы решили убить сразу двух зайцев. Во-первых, Гарик кое-что обнаружил на моих «засвеченных» фото. По его словам, засветка была не полной — некоторые части снимка немного отличались градиентом — и он предположил, что больше всего это похоже на фото тумана. Учитывая его максимальный уровень, он предложил попробовать сделать пару фото с вышки, а заодно установить фотоаппарат в режим видеокамеры и оставить снимать на ночь. Во-вторых, Слава предложил довольно смелый опыт: оставить на ночь в тумане живую крысу и посмотреть, что будет. По последнему пункту мы с ним долго спорили, но в итоге капитулировали, признав, что не на людях же проверять, и вообще — что ужасного может быть в тумане? Хотя последним мы, скорее, пытались убедить себя.
Вечером, когда небо уже начинало наливаться багрянцем, мы приступили к своей дерзкой вылазке. Мы со Славой отошли на пару шагов от края крыши и поставили клетку с крысой. Животное не проявляло никакой тревоги и мирно умывалось. Мы подсыпали корма, долили воды и накрыли клетку тёплым покрывалом — ночью тут было довольно прохладно, а «заморозить» бедное животное не входило в наши планы.
Тем временем Гарик возился на вышке: отщёлкав пару панорамных фото на цифровой фотоаппарат, он проделал то же самое на плёночный. Результаты он смотреть не стал — сумерки уже сгущались, и нам надо было торопиться. Расставив пару фотоаппаратов, подключённых к бесперебойнику, он быстро спустился вниз. Через пару минут мы уже были дома, захлопнули окно и опустили ролет. Наблюдать белёсую колышущуюся массу за окном нам как-то не хотелось, и мы уставились на фотографии.
Пздц крипота
6
Поначалу я подумал, что это не та картинка, пока не заметил знакомый заборчик внизу кадра. Именно он находился на краю крыши дома. Дальше… дальше начиналось что-то неприятное. Всё было залито туманом, в котором угадывались высокие, тощие, асимметричные фигуры с несколькими конечностями. От одного взгляда на них становилось жутко. «Надо крысу забрать…» — Слава хотел было встать со стула, но мы усадили его обратно. Было поздно — и это все понимали. Если это то, что скрывает туман, то лучше туда не лазить. Вообще. Заложить всё кирпичом и забыть… Все фотографии были похожи. Туман, неприятные, вызывающие одним своим видом ужас фигуры… И небо! О, это поистине апокалиптическое зрелище — будто целый океан крови там, вверху! Эта кошмарная «крыша мира» держалась на семи колоссальных колоннах чистого мрака. Каждая брала своё основание у одной из больших скал. «Самое время вспомнить про Апокалипсис» — пронеслось у меня в голове, когда с той стороны ролета кто-то поскрёбся.
Мы, обмирая от страха, подошли к окну, опасливо заглядывая за угол, готовые в любой момент отпрянуть. Звук повторился. Будто крохотные коготки скреблись по ролету. Крыса! Она как-то выбралась из клетки, и теперь скребётся обратно! Слава кинулся открывать окно, но мы с Гариком удержали его. Открывать окно, когда там этот чёртов туман и ночь — крайне неразумно. Снаружи послышался жалобный писк, приглушённый ролетой и окном, и от того ещё более душераздирающий и испуганный. «Прости, дружок, нам бы эти фото сделать на день раньше…». Писк повторился и внезапно затих на высокой ноте. Мы стояли, напряжённо вслушиваясь в тишину, но ничего не происходило. В ту ночь нам пришлось крепко набраться, чтобы уснуть. Жалобный писк безымянного грызуна, полный отчаяния и мольбы, преследовал меня во снах.
Утро наступило на голову кованным сапогом. Каждое движение причиняло боль. Гарик и Слава выглядели помятыми и удручёнными. В себя мы приходили весь день и только к вечеру смогли трезво мыслить, и нас не тянуло блевать от попытки сменить позу, в которой мы провели большую часть дня. Мы держали совет: стоит ли попытаться забрать грызуна — если он еще жив — и, что важнее, надо было забрать камеры. Несмотря на всю жуть истинного облика того мира, любопытство всё ещё жило в нас. Конечное решение было принято: Гарик отправлялся проявлять плёночные фото, Слава и я забирали аппаратуру и — если найдём — останки нашей несчастной крысы. А затем со всем этим скарбом мы намеревались заявится «куда надо» и навсегда забыть про это проклятое место.
Открыв ролет, мы минут пять стояли, выпучив глаза. Дворик изменился. Нет, там не было рек крови или орд демонов. Часть краски облезла, обнажая багровые закорючки букв под слоем штукатурки. Такие же, как были на окне, только их было много, много больше. На полу, там, где мы слышали писк крысы, виднелось тёмно-багровое пятно. Проглотив вставший в горле комок, мы всё же решились на подъём. Я стоял внизу вышки и ловил поспешно сбрасываемые камеры — бесперебойник был слишком тяжёлым, чтобы его тащить обратно. Полежит, ничего с ним не случится. Хотя вечер ещё не вступал в свои права, нам хотелось убраться отсюда подальше до того, как первый лоскут тумана появится над краем крыши.
Когда последняя камера упала мне в руки, Слава принялся спускаться с лестницы. На мгновение он застыл, глядя куда-то в сторону. Я проследил за его взглядом и почувствовал, как у меня замирает сердце: тонкие змеи тумана перевалились через край крыши и поползли в нашу сторону. «Живо!» — я окликнул впавшего в ступор товарища, и тот, словно очнувшись от сна, усердно заработал руками и ногами, спускаясь с лестницы. Убедившись, что он спустился, я бросился к лестнице. Но чёртово место не хотело меня так просто отпускать. Пара метров растянулась в отчаянный спринт на сотню. Я сходу влетел в лебедку, заставив конструкцию пошатнуться. Слава подбежал мгновение спустя. Я обмотал провода от камер вокруг предплечья и начал спускаться по лестнице. Слава же выбрал более быстрый способ — он прыгнул в люльку лебедки и дернул рычаг, отпускавший трос. С воем корзина рванула вниз, высоко взвыла струна лопнувшего троса, перекошенное ужасом лицо моего товарища промелькнуло передо мной, и Слава очутился на земле дворика, ушибленный, но живой. Перебирая руками и ногами, я спустился по скобам, кинул камеры внутрь и сбросил вниз трос, закреплённый за батареей, приготовившись вытягивать друга в безопасное место. Туман уже перевалил через край крыши и белёсыми хлопьями спускался вниз.
Слава ухватился за трос и, отчаянно рыча и сопя, полез вверх. Но прочный, рассчитанный на большие нагрузки, канат из синтетики был скользким сам по себе, так ещё и вспотевшие руки моего товарища сослужили ему дурную службу: не преодолев и двух метров, он соскользнул и упал вниз, в колыхавшийся уже по колено туман.
Его крик я не забуду никогда. Я не знаю, что чувствовала несчастная крыса, но такой боли и агонии в человеческом голосе я никогда не слышал. Слава вынырнул из тумана. Кожа была покрыта волдырями размером с горошину, которые стремительно наливались какой-то черной дрянью и лопались буквально на глазах. Капли чёрной гадости прорастали в новые волдыри, и те тоже лопались, разбрызгивая чёрный гной и капли крови. Рыча и сверкая полными слёз глазами, он опять полез вверх. Я тянул, что было силы, и через пару секунд его руки показались у края балкона. Я ухватил его за руку и вытащил на балкон. Вместе мы ввалились в комнату. Хлопнуло окно, лязгнул ролет, и мы оказались на полу, тяжело дыша. Слава что-то еле слышно бормотал.
Я бегло осмотрел его и пришёл в ужас: всё тело было покрыто какими-то гнойниками или вроде того. Кожа местами почернела и покрылась струпьями. На едва гнущихся ногах я отправился к телефону. Нужно было вызвать скорую… Или милицию… Или… чёрт… Трясущимися руками, я набрал номер, и вслушался в гудки, матеря про себя бездельничающих операторов. «Гнаа!.. Ыдулл!». Я подпрыгнул на месте и обернулся. В дверях стоял Слава. Голова наклонена набок, челюсть отвисла, из неё капала какая-то мутно-зелёная жижа. Практически вся кожа почернела и была покрыта струпьями. Глаза ввалились, превращая его лицо в какую-то кошмарную демоническую маску. «Гнаа! Г’ирв ыдуул!» — повторило существо и зашаркало в мою сторону. Я поступил так, как диктовали мне мои инстинкты — ухватил топорик для мяса, что висел рядом с кухонной утварью, и всадил его уродцу промеж глаз. Издав всхлип, тварь осела на пол, пару раз дёрнулась и затихла.
Поначалу я подумал, что это не та картинка, пока не заметил знакомый заборчик внизу кадра. Именно он находился на краю крыши дома. Дальше… дальше начиналось что-то неприятное. Всё было залито туманом, в котором угадывались высокие, тощие, асимметричные фигуры с несколькими конечностями. От одного взгляда на них становилось жутко. «Надо крысу забрать…» — Слава хотел было встать со стула, но мы усадили его обратно. Было поздно — и это все понимали. Если это то, что скрывает туман, то лучше туда не лазить. Вообще. Заложить всё кирпичом и забыть… Все фотографии были похожи. Туман, неприятные, вызывающие одним своим видом ужас фигуры… И небо! О, это поистине апокалиптическое зрелище — будто целый океан крови там, вверху! Эта кошмарная «крыша мира» держалась на семи колоссальных колоннах чистого мрака. Каждая брала своё основание у одной из больших скал. «Самое время вспомнить про Апокалипсис» — пронеслось у меня в голове, когда с той стороны ролета кто-то поскрёбся.
Мы, обмирая от страха, подошли к окну, опасливо заглядывая за угол, готовые в любой момент отпрянуть. Звук повторился. Будто крохотные коготки скреблись по ролету. Крыса! Она как-то выбралась из клетки, и теперь скребётся обратно! Слава кинулся открывать окно, но мы с Гариком удержали его. Открывать окно, когда там этот чёртов туман и ночь — крайне неразумно. Снаружи послышался жалобный писк, приглушённый ролетой и окном, и от того ещё более душераздирающий и испуганный. «Прости, дружок, нам бы эти фото сделать на день раньше…». Писк повторился и внезапно затих на высокой ноте. Мы стояли, напряжённо вслушиваясь в тишину, но ничего не происходило. В ту ночь нам пришлось крепко набраться, чтобы уснуть. Жалобный писк безымянного грызуна, полный отчаяния и мольбы, преследовал меня во снах.
Утро наступило на голову кованным сапогом. Каждое движение причиняло боль. Гарик и Слава выглядели помятыми и удручёнными. В себя мы приходили весь день и только к вечеру смогли трезво мыслить, и нас не тянуло блевать от попытки сменить позу, в которой мы провели большую часть дня. Мы держали совет: стоит ли попытаться забрать грызуна — если он еще жив — и, что важнее, надо было забрать камеры. Несмотря на всю жуть истинного облика того мира, любопытство всё ещё жило в нас. Конечное решение было принято: Гарик отправлялся проявлять плёночные фото, Слава и я забирали аппаратуру и — если найдём — останки нашей несчастной крысы. А затем со всем этим скарбом мы намеревались заявится «куда надо» и навсегда забыть про это проклятое место.
Открыв ролет, мы минут пять стояли, выпучив глаза. Дворик изменился. Нет, там не было рек крови или орд демонов. Часть краски облезла, обнажая багровые закорючки букв под слоем штукатурки. Такие же, как были на окне, только их было много, много больше. На полу, там, где мы слышали писк крысы, виднелось тёмно-багровое пятно. Проглотив вставший в горле комок, мы всё же решились на подъём. Я стоял внизу вышки и ловил поспешно сбрасываемые камеры — бесперебойник был слишком тяжёлым, чтобы его тащить обратно. Полежит, ничего с ним не случится. Хотя вечер ещё не вступал в свои права, нам хотелось убраться отсюда подальше до того, как первый лоскут тумана появится над краем крыши.
Когда последняя камера упала мне в руки, Слава принялся спускаться с лестницы. На мгновение он застыл, глядя куда-то в сторону. Я проследил за его взглядом и почувствовал, как у меня замирает сердце: тонкие змеи тумана перевалились через край крыши и поползли в нашу сторону. «Живо!» — я окликнул впавшего в ступор товарища, и тот, словно очнувшись от сна, усердно заработал руками и ногами, спускаясь с лестницы. Убедившись, что он спустился, я бросился к лестнице. Но чёртово место не хотело меня так просто отпускать. Пара метров растянулась в отчаянный спринт на сотню. Я сходу влетел в лебедку, заставив конструкцию пошатнуться. Слава подбежал мгновение спустя. Я обмотал провода от камер вокруг предплечья и начал спускаться по лестнице. Слава же выбрал более быстрый способ — он прыгнул в люльку лебедки и дернул рычаг, отпускавший трос. С воем корзина рванула вниз, высоко взвыла струна лопнувшего троса, перекошенное ужасом лицо моего товарища промелькнуло передо мной, и Слава очутился на земле дворика, ушибленный, но живой. Перебирая руками и ногами, я спустился по скобам, кинул камеры внутрь и сбросил вниз трос, закреплённый за батареей, приготовившись вытягивать друга в безопасное место. Туман уже перевалил через край крыши и белёсыми хлопьями спускался вниз.
Слава ухватился за трос и, отчаянно рыча и сопя, полез вверх. Но прочный, рассчитанный на большие нагрузки, канат из синтетики был скользким сам по себе, так ещё и вспотевшие руки моего товарища сослужили ему дурную службу: не преодолев и двух метров, он соскользнул и упал вниз, в колыхавшийся уже по колено туман.
Его крик я не забуду никогда. Я не знаю, что чувствовала несчастная крыса, но такой боли и агонии в человеческом голосе я никогда не слышал. Слава вынырнул из тумана. Кожа была покрыта волдырями размером с горошину, которые стремительно наливались какой-то черной дрянью и лопались буквально на глазах. Капли чёрной гадости прорастали в новые волдыри, и те тоже лопались, разбрызгивая чёрный гной и капли крови. Рыча и сверкая полными слёз глазами, он опять полез вверх. Я тянул, что было силы, и через пару секунд его руки показались у края балкона. Я ухватил его за руку и вытащил на балкон. Вместе мы ввалились в комнату. Хлопнуло окно, лязгнул ролет, и мы оказались на полу, тяжело дыша. Слава что-то еле слышно бормотал.
Я бегло осмотрел его и пришёл в ужас: всё тело было покрыто какими-то гнойниками или вроде того. Кожа местами почернела и покрылась струпьями. На едва гнущихся ногах я отправился к телефону. Нужно было вызвать скорую… Или милицию… Или… чёрт… Трясущимися руками, я набрал номер, и вслушался в гудки, матеря про себя бездельничающих операторов. «Гнаа!.. Ыдулл!». Я подпрыгнул на месте и обернулся. В дверях стоял Слава. Голова наклонена набок, челюсть отвисла, из неё капала какая-то мутно-зелёная жижа. Практически вся кожа почернела и была покрыта струпьями. Глаза ввалились, превращая его лицо в какую-то кошмарную демоническую маску. «Гнаа! Г’ирв ыдуул!» — повторило существо и зашаркало в мою сторону. Я поступил так, как диктовали мне мои инстинкты — ухватил топорик для мяса, что висел рядом с кухонной утварью, и всадил его уродцу промеж глаз. Издав всхлип, тварь осела на пол, пару раз дёрнулась и затихла.
7
Почти месяц я провёл в реабилитационном центре. Постепенно воспоминания поблекли, кошмары отступили, а горе утраты перестало гнать меня на край крыши или на дно бутылки. Гарика нашли мёртвым в его фотолаборатории. В руках у него были засвеченные фотографии, а пленку он, похоже, сжёг перед тем, как его сердце остановилось. Лицо было искажено гримасой ужаса. Не знаю, с чем он там столкнулся, да и не хочу знать. Мне хватает своих кошмаров.
В «нужных» органах мне не поверили. Да и кто бы поверил? Я пытался показывать записи видеокамер, на которых, в частности, запечатлён адский пейзаж и десятки медленно бредущих в тумане фигур, но меня сначала просто послали, а потом чуть не упрятали в психушку, и пришлось идти на «явку с повинной» — якобы, я убил друга. Тут уже отпереться не могли — Слава числился в пропавших без вести, и им пришлось отправиться ко мне домой. К тому моменту от его тела осталась кучка разлагающейся органики, но зато я показал Окно.
К тому моменту дворик изменился. Краска окончательно облезла, и все стены — снизу доверху — были укрыты витиеватой жуткой символикой. Через неделю ко мне пришли с визитом люди в гражданском. Я сделал вид, что поверил, будто они из какого-то НИИ; они сделали вид, что поверили, будто я поверил. Я рассказал им всё, что знал, и всё, как оно было. Я уж не знаю, что они там делали, но ещё через месяц в доме произошел «взрыв газа». К счастью, никто не пострадал. На следующий день я ходил к руинам. От дома мало что осталось — пара несущих стен, да одинокое, немного кривое окно, за которым было видно только чистое небо и — если очень правильно встать — кусочек кирпичной стены с тёмно-багровыми символами. Интересно, а что, если когда-нибудь дожди и непогода смоют те закорючки, которые мы выводили маркером, и случайный порыв ветра откроет покосившееся от времени окно?
Почти месяц я провёл в реабилитационном центре. Постепенно воспоминания поблекли, кошмары отступили, а горе утраты перестало гнать меня на край крыши или на дно бутылки. Гарика нашли мёртвым в его фотолаборатории. В руках у него были засвеченные фотографии, а пленку он, похоже, сжёг перед тем, как его сердце остановилось. Лицо было искажено гримасой ужаса. Не знаю, с чем он там столкнулся, да и не хочу знать. Мне хватает своих кошмаров.
В «нужных» органах мне не поверили. Да и кто бы поверил? Я пытался показывать записи видеокамер, на которых, в частности, запечатлён адский пейзаж и десятки медленно бредущих в тумане фигур, но меня сначала просто послали, а потом чуть не упрятали в психушку, и пришлось идти на «явку с повинной» — якобы, я убил друга. Тут уже отпереться не могли — Слава числился в пропавших без вести, и им пришлось отправиться ко мне домой. К тому моменту от его тела осталась кучка разлагающейся органики, но зато я показал Окно.
К тому моменту дворик изменился. Краска окончательно облезла, и все стены — снизу доверху — были укрыты витиеватой жуткой символикой. Через неделю ко мне пришли с визитом люди в гражданском. Я сделал вид, что поверил, будто они из какого-то НИИ; они сделали вид, что поверили, будто я поверил. Я рассказал им всё, что знал, и всё, как оно было. Я уж не знаю, что они там делали, но ещё через месяц в доме произошел «взрыв газа». К счастью, никто не пострадал. На следующий день я ходил к руинам. От дома мало что осталось — пара несущих стен, да одинокое, немного кривое окно, за которым было видно только чистое небо и — если очень правильно встать — кусочек кирпичной стены с тёмно-багровыми символами. Интересно, а что, если когда-нибудь дожди и непогода смоют те закорючки, которые мы выводили маркером, и случайный порыв ветра откроет покосившееся от времени окно?
Все нормально
Свет дали?
1
Когда выключился свет, Маша как раз собиралась воткнуть вилку в первый кусочек куриной грудки, которую поджарила себе на ужин. От неожиданности она какое-то время сидела неподвижно, так и застыв с поднятой вилкой, а потом выразительно прошипела:
— Ч-ч-черт.
Луны, как назло, не было, и вся квартира мгновенно погрузилась в полную, непроглядную темноту. Окна Машиной квартиры выходили на лесополосу, фонарей там и так не было, так что…
Осторожно положив вилку на стол, Маша встала с дивана, и, вытянув руки, как лунатик, поплелась на кухню. В темноте квартира вдруг стала враждебной и чужой. Маша не помнила, куда положила спички, так как плита зажигалась кнопкой (разумеется, от сети). Наткнувшись на висящую дубленку, Маша вдруг вспомнила про зажигалку в кармане и облегченно выдохнула. Пусть с маленьким и быстро обжигающим пальцы, но все-таки огоньком, Маша быстро зашла на кухню и включила газ на всех конфорках. Кухня осветилась призрачным холодным светом.
Сев на стул, Маша облегченно выдохнула. Теперь главное — найти свечи, и все — ничего страшного. Слава богу, свечи остались с Нового Года — длинные, витые, ароматизированные ванилью. Вот только где они? Хорошо бы, если на кухне, а если нет? Маша могла сунуть их куда угодно. Наудачу пошарила в ящике с всякими хозяйственными мелочами, и — о, чудо! Вот они, свечи. На своем месте, удивительно. Маша зажгла сразу обе свечи, через несколько секунд передумала и задула одну – надо экономить, мало ли, когда свет дадут. Прошла в комнату, воткнула свечу в подсвечник, поставила на стол. Решила, что все выглядит очень романтично — ужин при свечах, для нее одной.
Когда курица была доедена, слегка кольнула скука. Пока укол был почти нечувствительный, но кто его знает, сколько еще придется так сидеть. Маша отнесла тарелку на кухню и вернулась в комнату, села на диван. Что делать? Чем заняться? Читать — слишком темно, глаза можно испортить, да и особо нечего. Маша уже давно читала книги с электронного ридера, который был — ха-ха — без подсветки. А что еще делать? Разложить пасьянс? Рисовать розочки на полях старых газет? Лечь спать? Рано еще, часов девять. Маша была холериком, и сидеть без дела для нее было подобно пытке.
Господи, насколько же люди зависят от электричества. Как же скучно сидеть без света.
А еще страшно.
Маша вроде бы с детства не боялась темноты, но теперь маленькая уютная квартира, купленная родителями, стала казаться огромной, чужой и жуткой. От того, что свеча рассеивала мрак, по углам он стал только гуще. Маша поежилась и внезапно вспомнила про телефон.
Хотелось с кем-то поговорить — с мамой, с папой, даже с братом Мишей бы не отказалась, хоть они и терпеть друг друга не могли. Просто услышать родной голос. А может, позвонить Светке. А что, это идея! Она может заехать на машине, и они поедут в кафе или клуб. А потом Светка подбросит к родителям, Маша переночует у них.
Подскочив с дивана, Маша радостно заметалась в поисках телефона. Потом вспомнила — в ванной оставила. Она имела привычку таскать с собой телефон везде, хотя важные звонки принимать было особо не от кого. Поставив свечу на тумбочке в прихожей, Маша заскочила в ванну, и… Упала, больно ударившись головой. Забыла вытереть пол после того, как приняла ванну, вот и поехала на мокрой плитке. От удара перед глазами рассыпались звезды. Маша ударилась об косяк затылком и теперь сидела на полу, шипя от боли и потирая затылок. Крови вроде не было, но крупная шишка уже начала образовываться. Плюс, неудачно приземлилась на бедро — будет синяк, выпрямляться было больно. С трудом встав, Маша нащупала на стиральной машине телефон, и, прихрамывая, двинулась в комнату. Да, о танцах на сегодня можно забыть.
Аккуратно приземлившись на диван, Маша нажала на кнопку разблокировки и застонала вслух. Еле преодолела желание запустить телефон в стену — ведь он не виноват, что она забыла его зарядить. Господи, ну как назло, все один к одному. Маша зажмурилась, и по ее лицу потекли злые слезы — от боли и обиды. Голова пульсировала, в глазах слегка двоилось. Хоть бы сотрясение не схлопотать, это было бы отличным завершением вечера.
Резкая трель дверного звонка заставила Машу подскочить на месте. Сердце зашлось в бешеном стуке — внезапные звуки в темноте не способствуют спокойствию. Осторожно встав, Маша взяла подсвечник, и, чувствуя себя героиней готического романа, медленно двинулась к двери.
1
Когда выключился свет, Маша как раз собиралась воткнуть вилку в первый кусочек куриной грудки, которую поджарила себе на ужин. От неожиданности она какое-то время сидела неподвижно, так и застыв с поднятой вилкой, а потом выразительно прошипела:
— Ч-ч-черт.
Луны, как назло, не было, и вся квартира мгновенно погрузилась в полную, непроглядную темноту. Окна Машиной квартиры выходили на лесополосу, фонарей там и так не было, так что…
Осторожно положив вилку на стол, Маша встала с дивана, и, вытянув руки, как лунатик, поплелась на кухню. В темноте квартира вдруг стала враждебной и чужой. Маша не помнила, куда положила спички, так как плита зажигалась кнопкой (разумеется, от сети). Наткнувшись на висящую дубленку, Маша вдруг вспомнила про зажигалку в кармане и облегченно выдохнула. Пусть с маленьким и быстро обжигающим пальцы, но все-таки огоньком, Маша быстро зашла на кухню и включила газ на всех конфорках. Кухня осветилась призрачным холодным светом.
Сев на стул, Маша облегченно выдохнула. Теперь главное — найти свечи, и все — ничего страшного. Слава богу, свечи остались с Нового Года — длинные, витые, ароматизированные ванилью. Вот только где они? Хорошо бы, если на кухне, а если нет? Маша могла сунуть их куда угодно. Наудачу пошарила в ящике с всякими хозяйственными мелочами, и — о, чудо! Вот они, свечи. На своем месте, удивительно. Маша зажгла сразу обе свечи, через несколько секунд передумала и задула одну – надо экономить, мало ли, когда свет дадут. Прошла в комнату, воткнула свечу в подсвечник, поставила на стол. Решила, что все выглядит очень романтично — ужин при свечах, для нее одной.
Когда курица была доедена, слегка кольнула скука. Пока укол был почти нечувствительный, но кто его знает, сколько еще придется так сидеть. Маша отнесла тарелку на кухню и вернулась в комнату, села на диван. Что делать? Чем заняться? Читать — слишком темно, глаза можно испортить, да и особо нечего. Маша уже давно читала книги с электронного ридера, который был — ха-ха — без подсветки. А что еще делать? Разложить пасьянс? Рисовать розочки на полях старых газет? Лечь спать? Рано еще, часов девять. Маша была холериком, и сидеть без дела для нее было подобно пытке.
Господи, насколько же люди зависят от электричества. Как же скучно сидеть без света.
А еще страшно.
Маша вроде бы с детства не боялась темноты, но теперь маленькая уютная квартира, купленная родителями, стала казаться огромной, чужой и жуткой. От того, что свеча рассеивала мрак, по углам он стал только гуще. Маша поежилась и внезапно вспомнила про телефон.
Хотелось с кем-то поговорить — с мамой, с папой, даже с братом Мишей бы не отказалась, хоть они и терпеть друг друга не могли. Просто услышать родной голос. А может, позвонить Светке. А что, это идея! Она может заехать на машине, и они поедут в кафе или клуб. А потом Светка подбросит к родителям, Маша переночует у них.
Подскочив с дивана, Маша радостно заметалась в поисках телефона. Потом вспомнила — в ванной оставила. Она имела привычку таскать с собой телефон везде, хотя важные звонки принимать было особо не от кого. Поставив свечу на тумбочке в прихожей, Маша заскочила в ванну, и… Упала, больно ударившись головой. Забыла вытереть пол после того, как приняла ванну, вот и поехала на мокрой плитке. От удара перед глазами рассыпались звезды. Маша ударилась об косяк затылком и теперь сидела на полу, шипя от боли и потирая затылок. Крови вроде не было, но крупная шишка уже начала образовываться. Плюс, неудачно приземлилась на бедро — будет синяк, выпрямляться было больно. С трудом встав, Маша нащупала на стиральной машине телефон, и, прихрамывая, двинулась в комнату. Да, о танцах на сегодня можно забыть.
Аккуратно приземлившись на диван, Маша нажала на кнопку разблокировки и застонала вслух. Еле преодолела желание запустить телефон в стену — ведь он не виноват, что она забыла его зарядить. Господи, ну как назло, все один к одному. Маша зажмурилась, и по ее лицу потекли злые слезы — от боли и обиды. Голова пульсировала, в глазах слегка двоилось. Хоть бы сотрясение не схлопотать, это было бы отличным завершением вечера.
Резкая трель дверного звонка заставила Машу подскочить на месте. Сердце зашлось в бешеном стуке — внезапные звуки в темноте не способствуют спокойствию. Осторожно встав, Маша взяла подсвечник, и, чувствуя себя героиней готического романа, медленно двинулась к двери.
Все хорошо у меня
2
— Кто? — Маша разлепила пересохшие губы. Голос напоминал комариный писк.
За дверью послышалась возня, после которой Маша услышала надтреснутый голос соседки, Анны Павловны.
— Машенька, это Анна Павловна, из сорок восьмой. Открой дверь на минуточку.
Маша облегченно перевела дыхание и потянулась к замку. Открыла дверь.
Соседка стояла на лестничной клетке, которая была освещена только свечой в Машиной руке. «Странно, она в темноте дошла?» — мелькнула у Маши мысль. Анна Павловна жила на два этажа ниже.
Анна Павловна стояла неподвижно, внимательно глядя Маше в глаза. Ее губы растянулись в благодушной улыбке.
— Машенька, детка, свет дали?
— Нет, Анна Павловна, как видите.
Глаза соседки метнулись Маше за спину.
— А когда дадут?
— Я не знаю, у меня телефона ЖЭКа нет.
Анна Павловна медленно кивнула, не прекращая заискивающе улыбаться. Маша непонимающе смотрела на соседку, ожидая каких-то дальнейших действий.
— Машенька, а можно к тебе зайти?
Анна Павловна подошла поближе к двери, но порог не переступила. Маша слегка вздрогнула, увидев отражение свечи в глазах соседки. Отчего-то ее просьба вызывала неприятие, Маше не хотелось пусть соседку в квартиру. Хотя они неплохо общались — Анна Павловна была вежливой, не имела привычки «ругать молодежь», Маша несколько раз ходила для нее за продуктами. Но сейчас… Что-то в соседке пугало. Девушке было немного стыдно за это, но она ничего с собой не могла поделать.
Обычно добродушное и полное лицо женщины выглядело каким-то обрюзгшим и сдувшимся. Нижняя губа слегка отвисала, приоткрывая темный ряд нижних зубов. Волосы, обычно аккуратно уложенные в пучок, свисали неопрятными лохмами. Конечно, Маша отдавала себе отчет, что старость — не время красоты, да и уже вечер, соседка выглядит «по-домашнему», да и тусклый свет к тому же, но… Ощущение опасности почему-то нарастало.
— Анна Павловна, свет, наверное, дадут скоро уже. Давайте я вас до квартиры провожу.
Соседка пожевала губами.
— Машенька, темно так, света нет.
— У вас есть свечи? У меня осталась одна, я вам сейчас вынесу.
— Да ты впусти, я сама возьму.
От слов соседки Машу пробрал холод. Она никогда не видела Анну Павловну такой настойчивой.
«Зачем ей нужно в квартиру?».
— Я сейчас принесу, подождите.
Маша с трудом удержалась от порыва закрыть дверь перед носом соседки, и поковыляла в кухню за запасной свечкой. Когда она вернулась, обратила внимание, что Анна Павловна стоит у самого порога, но не переступает его.
Не выходя за дверь, Маша протянула соседке свечу.
— Так вас проводить?
— Маша, можно я у тебя побуду? Ну пожалуйста! — лицо соседки сморщилось, как будто она вот-вот заплачет. На миг девушке стало стыдно — наверное, и правда стоит впустить, вдруг старушке страшно одной, да и какой смысл в одиночестве сидеть? Сама же хотела найти себе занятие. Можно заварить чай, поболтать, послушать милые стариковские рассказы о молодости…
Как будто почувствовав сомнения Маши, Анна Павловна еще ближе придвинулась к порогу и вцепилась пальцами в косяк двери. Маша перевела взгляд на руку соседки, и почувствовала, как ужас ледяной иголкой кольнул в сердце.
Раньше у Анны Павловны не было фаланги безымянного пальца на правой руке — соседка как-то рассказала, что работала на опасном производстве. А сейчас фаланга была. Маша кинула быстрый взгляд на другую руку — тоже все пальцы на месте. Почувствовав головокружение, Маша внимательно вгляделась в лицо женщины. Ее сознание как будто раздвоилось — с одной стороны, она видела хорошо знакомое лицо соседки, а с другой — как будто не узнавала ее. Анна Павловна стояла, нахохлившись, и смотрела исподлобья. Она как будто поняла, что Маша заметила то, чего не должна была заметить. Пауза тянулась. Маша преодолевала желание захлопнуть дверь, ее останавливали только пальцы соседки на косяке.
Свеча вдруг заискрилась и погасла у Маши в руке. В следующую секунду она услышала скрежещущее хихиканье перед собой, какое-то движение. Не выдержав, девушка взвизгнула и захлопнула дверь. Судя по всему, Анна Павловна успела убрать руку.
Всхлипывая, держась дрожащими руками за стены, Маша медленно двинулась в сторону кухни, освещенной призрачным газовым огоньком. Добравшись до двери, она привалилась к стенке и сползла на пол, судорожно дыша и размазывая слезы. Девушка не понимала, что она только что увидела, как это расценивать и что делать дальше. Она чувствовала лишь животный ужас, который уже достиг своего пика и постепенно отступал, уступая место оцепенению.
— Кто? — Маша разлепила пересохшие губы. Голос напоминал комариный писк.
За дверью послышалась возня, после которой Маша услышала надтреснутый голос соседки, Анны Павловны.
— Машенька, это Анна Павловна, из сорок восьмой. Открой дверь на минуточку.
Маша облегченно перевела дыхание и потянулась к замку. Открыла дверь.
Соседка стояла на лестничной клетке, которая была освещена только свечой в Машиной руке. «Странно, она в темноте дошла?» — мелькнула у Маши мысль. Анна Павловна жила на два этажа ниже.
Анна Павловна стояла неподвижно, внимательно глядя Маше в глаза. Ее губы растянулись в благодушной улыбке.
— Машенька, детка, свет дали?
— Нет, Анна Павловна, как видите.
Глаза соседки метнулись Маше за спину.
— А когда дадут?
— Я не знаю, у меня телефона ЖЭКа нет.
Анна Павловна медленно кивнула, не прекращая заискивающе улыбаться. Маша непонимающе смотрела на соседку, ожидая каких-то дальнейших действий.
— Машенька, а можно к тебе зайти?
Анна Павловна подошла поближе к двери, но порог не переступила. Маша слегка вздрогнула, увидев отражение свечи в глазах соседки. Отчего-то ее просьба вызывала неприятие, Маше не хотелось пусть соседку в квартиру. Хотя они неплохо общались — Анна Павловна была вежливой, не имела привычки «ругать молодежь», Маша несколько раз ходила для нее за продуктами. Но сейчас… Что-то в соседке пугало. Девушке было немного стыдно за это, но она ничего с собой не могла поделать.
Обычно добродушное и полное лицо женщины выглядело каким-то обрюзгшим и сдувшимся. Нижняя губа слегка отвисала, приоткрывая темный ряд нижних зубов. Волосы, обычно аккуратно уложенные в пучок, свисали неопрятными лохмами. Конечно, Маша отдавала себе отчет, что старость — не время красоты, да и уже вечер, соседка выглядит «по-домашнему», да и тусклый свет к тому же, но… Ощущение опасности почему-то нарастало.
— Анна Павловна, свет, наверное, дадут скоро уже. Давайте я вас до квартиры провожу.
Соседка пожевала губами.
— Машенька, темно так, света нет.
— У вас есть свечи? У меня осталась одна, я вам сейчас вынесу.
— Да ты впусти, я сама возьму.
От слов соседки Машу пробрал холод. Она никогда не видела Анну Павловну такой настойчивой.
«Зачем ей нужно в квартиру?».
— Я сейчас принесу, подождите.
Маша с трудом удержалась от порыва закрыть дверь перед носом соседки, и поковыляла в кухню за запасной свечкой. Когда она вернулась, обратила внимание, что Анна Павловна стоит у самого порога, но не переступает его.
Не выходя за дверь, Маша протянула соседке свечу.
— Так вас проводить?
— Маша, можно я у тебя побуду? Ну пожалуйста! — лицо соседки сморщилось, как будто она вот-вот заплачет. На миг девушке стало стыдно — наверное, и правда стоит впустить, вдруг старушке страшно одной, да и какой смысл в одиночестве сидеть? Сама же хотела найти себе занятие. Можно заварить чай, поболтать, послушать милые стариковские рассказы о молодости…
Как будто почувствовав сомнения Маши, Анна Павловна еще ближе придвинулась к порогу и вцепилась пальцами в косяк двери. Маша перевела взгляд на руку соседки, и почувствовала, как ужас ледяной иголкой кольнул в сердце.
Раньше у Анны Павловны не было фаланги безымянного пальца на правой руке — соседка как-то рассказала, что работала на опасном производстве. А сейчас фаланга была. Маша кинула быстрый взгляд на другую руку — тоже все пальцы на месте. Почувствовав головокружение, Маша внимательно вгляделась в лицо женщины. Ее сознание как будто раздвоилось — с одной стороны, она видела хорошо знакомое лицо соседки, а с другой — как будто не узнавала ее. Анна Павловна стояла, нахохлившись, и смотрела исподлобья. Она как будто поняла, что Маша заметила то, чего не должна была заметить. Пауза тянулась. Маша преодолевала желание захлопнуть дверь, ее останавливали только пальцы соседки на косяке.
Свеча вдруг заискрилась и погасла у Маши в руке. В следующую секунду она услышала скрежещущее хихиканье перед собой, какое-то движение. Не выдержав, девушка взвизгнула и захлопнула дверь. Судя по всему, Анна Павловна успела убрать руку.
Всхлипывая, держась дрожащими руками за стены, Маша медленно двинулась в сторону кухни, освещенной призрачным газовым огоньком. Добравшись до двери, она привалилась к стенке и сползла на пол, судорожно дыша и размазывая слезы. Девушка не понимала, что она только что увидела, как это расценивать и что делать дальше. Она чувствовала лишь животный ужас, который уже достиг своего пика и постепенно отступал, уступая место оцепенению.
3
В глухой тишине, которая разбавлялась лишь дыханием Маши, вдруг послышалось царапанье. Девушка вздрогнула и выглянула в коридор, вперившись взглядом во входную дверь. Царапанье сменилось постукиванием.
— Маша, впусти меня! Когда свет дадут, не знаешь?
Голос соседки, вкрадчивый и сладкий.
— Уходите! — Почувствовав внезапный порыв злости, Маша нащупала рядом веник и запустила его в дверь. — Я вас не пущу!
Отдышавшись, Маша встала и зажгла свечу. Она уже не обращала внимание на звуки и на соседку. Похоже, старуха просто сошла с ума. А палец… мало ли что могло почудиться в темноте.
Вернувшись в комнату, девушка водрузила подсвечник на стол и легла на диван, свернувшись калачиком. Она закрыла глаза, и через несколько минут поймала себя на мысли, что звуки прекратились. Похоже, Анна Павловна ушла. Облегченно вздохнув, Маша накрылась пледом и через несколько минут задремала.
Разбудил ее звонок в дверь. От резкого звука Маша подскочила на диване с бешено стучащим сердцем — уже второй раз за вечер. Первым порывом было игнорировать звонок, не подходить к двери, но звонили непрерывно, действуя Маше на нервы. Взяв подсвечник трясущейся рукой, Маша подошла к двери.
— Кто? — хриплым со сна голосом выговорила она.
— Машуль, это я, Диана. Открой на минуточку.
Услышав ответ, Маша слегка перевела дух. Диана жила в квартире напротив, с двухлетней дочерью Аришей. Маша однажды даже ходила пить к ним кофе.
— Сейчас, Диан.
Слегка завозившись, Маша открыла дверь. На лестнице стояли Диана и Ариша, которая крепко вцепилась в руку матери. Маша натянуто улыбнулась.
— Привет. Ты что-то хотела?
Диана подалась вперед, ослепительно улыбнувшись.
— Машуль, ты не знаешь, свет дали?
Маша почувствовала, как волосы зашевелились у нее за затылке. Застыв в оцепенении, она перевела взгляд на Арину. Девочка стояла, засунув палец в рот, и неотрывно следила за Машей.
— Диана, что ты такое спрашиваешь. Сама же видишь, что нет… — беспомощно пролепетала Маша.
Диана взяла дочь на руки. Теперь они обе сверлили Машу взглядами.
— Машуль, а можно мы войдем? У нас микроволновка не работает, нужно Арише молоко разогреть.
Маша ледяными пальцами вцепилась в ручку двери. Она была готова захлопнуть дверь при любом движении.
— Диана, у меня тоже микроволновка не работает. Света нет.
— Ну Машу-у-ль, Ариша темноты боится. Впусти нас, чаю попьем.
— У меня тоже темно.
До боли стиснув дверную ручку, Маша наблюдала, как Ариша достает пальчик изо рта, сидя на руках у матери. Девочка вдруг улыбнулась и четко проговорила:
— Маша, а свет дали?
Девушка захлопнула дверь и разрыдалась, привалившись к ней спиной. Она кожей чувствовала удары в дверь, и с каждым ударом вскрикивала. Она уже поняла, что случилось что-то ужасное, что происходящее сейчас — ненормально и выходит за любые рамки логики. Арина еще очень плохо умела разговаривать, произносила только отдельные слова, да и то — искаженно, Машу она еще вчера называла «Маса». Впрочем, чему удивляться — у Анны Павловны вообще отрос палец, по сравнению с этим гладкая речь двухлетней малышки — пустяк.
Диана стучала в дверь еще минут пятнадцать, хотя Маша давно потеряла счет времени. Потом удары стихли. Маша приникла ухом к двери, но так и не услышала, чтобы у соседки хлопнула входная дверь. Попутно Маша удивилась, почему другие соседи не вышли, услышав, как Диана барабанила. В такой тишине это было слышно, наверное, на все девять этажей.
Зря Маша вспомнила про других соседей. Через несколько десятков минут, которые девушка провела, по-прежнему сидя на полу, в дверь снова позвонили. На этот раз это оказался сосед снизу Сергей, автомеханик. Маша не стала открывать дверь, и он на разные лады повторял:
— Свет дали? Машка, а? Дали? А когда дадут?
И стучал в дверь.
Маша чувствовала, что сходит с ума от происходящего. Она твердо решила уйти из дома. Даже странно, что раньше об этом не подумала. Надо было бежать сразу после визита Анны Павловны.
Когда удары стихли, и сосед вроде бы ушел, Маша тихо натянула дубленку, взяла сумку и какое-то время стояла, прислонив ухо к двери. На площадке была мертвая тишина. Через несколько минут, перекрестившись, открыла дверь. Свеча горела на тумбочке возле двери, Маша уже хотела оставить ее там, но поняла, что не сможет запереть дверь в полной темноте. Взяв свечу, Маша вышла на площадку. Когда свет упал на обе лестницы, крик застрял у нее в горле.
Все они стояли тут, на ступеньках. Анна Павловна, Диана с Аришей, Сергей, Михаил Петрович с первого этажа, тринадцатилетняя Наденька с бабушкой и высокая блондинка на шпильках со второго, бабулька с третьего, супруги Ревякины с пятого, и много других, чьи лица терялись в темноте. Все они просто стояли и молча смотрели на Машу.
Преодолевая дрожь в коленях, Маша медленно попятилась к двери. «Слава богу, запереть не успела», — промелькнула отчаянная мысль. Не поворачиваясь спиной к тем, кто ее ждал, Маша приоткрыла дверь и молниеносно юркнула в квартиру, сразу накинув цепочку. Свеча выпала из ее рук и погасла. В темноте Маша шарила по двери ключом, пытаясь запереть дверь, тихо скулила, пытаясь не слушать многоголосый вой, который грянул в момент, когда Маша захлопнула дверь. Голоса выли, стонали, кричали, плакали, и этот кошмарный шум сливался в одну фразу:
— Свет дали?
Всхлипывая, Маша поползла на кухню, ноги ее не держали. Шум наполнял мозг, вытесняя оттуда все мысли. Последнее, что она увидела, были гаснущие конфорки газовой плиты
В глухой тишине, которая разбавлялась лишь дыханием Маши, вдруг послышалось царапанье. Девушка вздрогнула и выглянула в коридор, вперившись взглядом во входную дверь. Царапанье сменилось постукиванием.
— Маша, впусти меня! Когда свет дадут, не знаешь?
Голос соседки, вкрадчивый и сладкий.
— Уходите! — Почувствовав внезапный порыв злости, Маша нащупала рядом веник и запустила его в дверь. — Я вас не пущу!
Отдышавшись, Маша встала и зажгла свечу. Она уже не обращала внимание на звуки и на соседку. Похоже, старуха просто сошла с ума. А палец… мало ли что могло почудиться в темноте.
Вернувшись в комнату, девушка водрузила подсвечник на стол и легла на диван, свернувшись калачиком. Она закрыла глаза, и через несколько минут поймала себя на мысли, что звуки прекратились. Похоже, Анна Павловна ушла. Облегченно вздохнув, Маша накрылась пледом и через несколько минут задремала.
Разбудил ее звонок в дверь. От резкого звука Маша подскочила на диване с бешено стучащим сердцем — уже второй раз за вечер. Первым порывом было игнорировать звонок, не подходить к двери, но звонили непрерывно, действуя Маше на нервы. Взяв подсвечник трясущейся рукой, Маша подошла к двери.
— Кто? — хриплым со сна голосом выговорила она.
— Машуль, это я, Диана. Открой на минуточку.
Услышав ответ, Маша слегка перевела дух. Диана жила в квартире напротив, с двухлетней дочерью Аришей. Маша однажды даже ходила пить к ним кофе.
— Сейчас, Диан.
Слегка завозившись, Маша открыла дверь. На лестнице стояли Диана и Ариша, которая крепко вцепилась в руку матери. Маша натянуто улыбнулась.
— Привет. Ты что-то хотела?
Диана подалась вперед, ослепительно улыбнувшись.
— Машуль, ты не знаешь, свет дали?
Маша почувствовала, как волосы зашевелились у нее за затылке. Застыв в оцепенении, она перевела взгляд на Арину. Девочка стояла, засунув палец в рот, и неотрывно следила за Машей.
— Диана, что ты такое спрашиваешь. Сама же видишь, что нет… — беспомощно пролепетала Маша.
Диана взяла дочь на руки. Теперь они обе сверлили Машу взглядами.
— Машуль, а можно мы войдем? У нас микроволновка не работает, нужно Арише молоко разогреть.
Маша ледяными пальцами вцепилась в ручку двери. Она была готова захлопнуть дверь при любом движении.
— Диана, у меня тоже микроволновка не работает. Света нет.
— Ну Машу-у-ль, Ариша темноты боится. Впусти нас, чаю попьем.
— У меня тоже темно.
До боли стиснув дверную ручку, Маша наблюдала, как Ариша достает пальчик изо рта, сидя на руках у матери. Девочка вдруг улыбнулась и четко проговорила:
— Маша, а свет дали?
Девушка захлопнула дверь и разрыдалась, привалившись к ней спиной. Она кожей чувствовала удары в дверь, и с каждым ударом вскрикивала. Она уже поняла, что случилось что-то ужасное, что происходящее сейчас — ненормально и выходит за любые рамки логики. Арина еще очень плохо умела разговаривать, произносила только отдельные слова, да и то — искаженно, Машу она еще вчера называла «Маса». Впрочем, чему удивляться — у Анны Павловны вообще отрос палец, по сравнению с этим гладкая речь двухлетней малышки — пустяк.
Диана стучала в дверь еще минут пятнадцать, хотя Маша давно потеряла счет времени. Потом удары стихли. Маша приникла ухом к двери, но так и не услышала, чтобы у соседки хлопнула входная дверь. Попутно Маша удивилась, почему другие соседи не вышли, услышав, как Диана барабанила. В такой тишине это было слышно, наверное, на все девять этажей.
Зря Маша вспомнила про других соседей. Через несколько десятков минут, которые девушка провела, по-прежнему сидя на полу, в дверь снова позвонили. На этот раз это оказался сосед снизу Сергей, автомеханик. Маша не стала открывать дверь, и он на разные лады повторял:
— Свет дали? Машка, а? Дали? А когда дадут?
И стучал в дверь.
Маша чувствовала, что сходит с ума от происходящего. Она твердо решила уйти из дома. Даже странно, что раньше об этом не подумала. Надо было бежать сразу после визита Анны Павловны.
Когда удары стихли, и сосед вроде бы ушел, Маша тихо натянула дубленку, взяла сумку и какое-то время стояла, прислонив ухо к двери. На площадке была мертвая тишина. Через несколько минут, перекрестившись, открыла дверь. Свеча горела на тумбочке возле двери, Маша уже хотела оставить ее там, но поняла, что не сможет запереть дверь в полной темноте. Взяв свечу, Маша вышла на площадку. Когда свет упал на обе лестницы, крик застрял у нее в горле.
Все они стояли тут, на ступеньках. Анна Павловна, Диана с Аришей, Сергей, Михаил Петрович с первого этажа, тринадцатилетняя Наденька с бабушкой и высокая блондинка на шпильках со второго, бабулька с третьего, супруги Ревякины с пятого, и много других, чьи лица терялись в темноте. Все они просто стояли и молча смотрели на Машу.
Преодолевая дрожь в коленях, Маша медленно попятилась к двери. «Слава богу, запереть не успела», — промелькнула отчаянная мысль. Не поворачиваясь спиной к тем, кто ее ждал, Маша приоткрыла дверь и молниеносно юркнула в квартиру, сразу накинув цепочку. Свеча выпала из ее рук и погасла. В темноте Маша шарила по двери ключом, пытаясь запереть дверь, тихо скулила, пытаясь не слушать многоголосый вой, который грянул в момент, когда Маша захлопнула дверь. Голоса выли, стонали, кричали, плакали, и этот кошмарный шум сливался в одну фразу:
— Свет дали?
Всхлипывая, Маша поползла на кухню, ноги ее не держали. Шум наполнял мозг, вытесняя оттуда все мысли. Последнее, что она увидела, были гаснущие конфорки газовой плиты
4
Собрать Аришку в садик всегда было огромной проблемой, а уж этим утром и подавно. Вчера отключили свет, и дочка отказывалась спать, бесилась, потом плакала и звала Диану. Девочка как раз вошла в тот возраст, когда начинаешь бояться темноты. В общем, Диана надеялась, что без света дочка заснет раньше, а оказалось ровно наоборот. Свистопляска со слезами и сказками продолжалась до часу ночи, и когда мама с дочкой, обнявшись, заснули, до побудки оставалось всего шесть часов.
Утром Диана встала с трудом, растолкать Аришку и накормить ее завтраком оказалось еще более непосильной задачей. Наконец, ей удалось запихнуть дочку в ватный комбинезон, обуть ее и натянуть шапку. Теперь оставалось самое трудное — усадить Арину в коляску.
Открыв входную дверь, Диана принялась выталкивать громоздкую коляску на лестничную клетку. Она мимоходом заметила, что у двери напротив, где жила студентка Маша, валяется новая свечка, но не успела удивиться. Машина дверь распахнулась, и оттуда вышла сама хозяйка.
— Привет, Машуль, — бросила Диана, подхватив под мышки Арину и усаживая ее в коляску. Девочка капризничала, сгибала ноги, упираясь ими в сиденье, и Диана не сразу смогла поднять взгляд на Машу.
Девушка стояла возле двери, опустив руки вдоль туловища, и смотрела куда-то мимо. Диана обратила внимание, что Маша как будто осунулась, ее лицо было очень бледным, а волосы — непричесанными.
— Маша, с тобой все нормально? Ты какая-то странная.
Как будто впервые услышав Диану, Маша вздрогнула. Диана увидела, как она попятилась к двери, а потом, словно передумав, остановилась. С ужасом Диана увидела, как Маша слепо вытянула руки, и, шаря в воздухе, медленно шагнула вперед. Маша осторожно нащупала перила, вцепилась в них, и скользя мимо Дианы невидящим взглядом, спросила в пространство:
— Диана, а свет дали?
Собрать Аришку в садик всегда было огромной проблемой, а уж этим утром и подавно. Вчера отключили свет, и дочка отказывалась спать, бесилась, потом плакала и звала Диану. Девочка как раз вошла в тот возраст, когда начинаешь бояться темноты. В общем, Диана надеялась, что без света дочка заснет раньше, а оказалось ровно наоборот. Свистопляска со слезами и сказками продолжалась до часу ночи, и когда мама с дочкой, обнявшись, заснули, до побудки оставалось всего шесть часов.
Утром Диана встала с трудом, растолкать Аришку и накормить ее завтраком оказалось еще более непосильной задачей. Наконец, ей удалось запихнуть дочку в ватный комбинезон, обуть ее и натянуть шапку. Теперь оставалось самое трудное — усадить Арину в коляску.
Открыв входную дверь, Диана принялась выталкивать громоздкую коляску на лестничную клетку. Она мимоходом заметила, что у двери напротив, где жила студентка Маша, валяется новая свечка, но не успела удивиться. Машина дверь распахнулась, и оттуда вышла сама хозяйка.
— Привет, Машуль, — бросила Диана, подхватив под мышки Арину и усаживая ее в коляску. Девочка капризничала, сгибала ноги, упираясь ими в сиденье, и Диана не сразу смогла поднять взгляд на Машу.
Девушка стояла возле двери, опустив руки вдоль туловища, и смотрела куда-то мимо. Диана обратила внимание, что Маша как будто осунулась, ее лицо было очень бледным, а волосы — непричесанными.
— Маша, с тобой все нормально? Ты какая-то странная.
Как будто впервые услышав Диану, Маша вздрогнула. Диана увидела, как она попятилась к двери, а потом, словно передумав, остановилась. С ужасом Диана увидела, как Маша слепо вытянула руки, и, шаря в воздухе, медленно шагнула вперед. Маша осторожно нащупала перила, вцепилась в них, и скользя мимо Дианы невидящим взглядом, спросила в пространство:
— Диана, а свет дали?
Не беспокойтесь все всё ок
теперь это крипи-тред
Посвети туда фонариком или лазерной указкой, наблюдай за реакцией
Я сказал нормально, закрывайте тред
Лучший в мире школьный психолог
1
Когда мне было 12, я пришел к выводу что все в мире, включая мою собственную семью, были против меня. Я никогда не был проблемным ребенком, но мои родители относились ко мне как к таковому.
Например, мне приходилось быть дома к пяти вечера каждый день. Это, несомненно, ограничивало длительность моего "игрового времени" вне дома. Мне не разрешали приводить друзей, чтобы поиграть в моем доме, и не позволяли приходить в чей-то чужой. Я должен был закончить свое домашнее задание сразу после школы. Родители отказывались покупать мне видеоигры и заставляли читать книги, по которым я писал книжный отзыв, чтобы доказать, что я на самом деле читал их.
Тогда все эти правила, описанные выше, меня раздражали как ребенка, но они не были тем, что расстраивало меня больше всего. Что по-настоящему причиняло мне боль, так это отсутствие сострадания со стороны родителей. Моя мать была жестокой женщиной, которая всегда заставляла меня чувствовать себя виноватым за ошибки или случайности, которые я совершал. Мой отец знал только одну эмоцию — ярость. Он заговаривал со мной только тогда, когда кричал на меня из-за плохих оценок за тест или бил меня за непослушание.
Но хватит о них, давайте поговорим о моем школьном психологе. Для его конфиденциальности, я назову его доктор Таннер. Психолог, как и во многих школах среднего образования, всегда доступен на территории школы во время учебных часов чтобы проконсультироваться с учениками о связанных с эмоциональными, учебными, социальными, поведенческими и так далее, проблемами.
Честно говоря, я никогда не видел кого-либо из учеников разговаривающих с доктором Таннером. Каждый день я проходил мимо его кабинета на пути в столовую и заглядывал сквозь окошко на двери его кабинета. Он всегда был один и работал над какими-то документами.
Я догадывался, что многие дети боялись говорить о своих проблемах со взрослым, который фактически был незнакомцем. По этой причине, мне понадобилось три недели чтобы собрать всю свою храбрость и зайти к нему. 2 марта 1993 года — это был день, когда я решился озвучить свои проблемы доктору Таннеру. Во время обеденного перерыва я остановился напротив двери его кабинета и постучался.
Сквозь окошко я мог видеть, как он поднял голову, улыбнулся и помахал, приглашая меня войти. Я вошел.
Он поприветствовал меня, представился и спросил мое имя. Доктор Таннер имел очень мягкий голос, и я чувствовал, как он просто излучает доброту. Меньше чем через полчаса я болтал о том, какие мои родители злые, и как они ни капли обо мне не заботились. Некоторое время спустя, мой голос задрожал, и я замолчал. Психолог терпеливо слушал мои "разглагольствования" со сложенными руками и периодически кивал головой. Я ожидал, что он начнет говорить о том, что все, о чем я ему говорил, было неправдой и мои родители меня очень любят, бла-бла-бла. Но все было иначе.
Доктор Таннер наклонился ко мне с ухмылкой на лице и сказал:
"Ты знаешь… Я самый лучший школьный психолог в мире. Я обещаю, что мы все поправим."
Я закатил глаза. "Хорошо, но как?" — спросил я.
"У меня есть способы!" — сказал он, — "Я человек слова. Обещаю, что в течение одного месяца отношения между тобой и твоими родителями изменятся в лучшую сторону. Навсегда."
После короткой паузы он продолжил: "Хотя, ты должен дать мне обещание".
"Ты должен обещать мне, что придешь в этот кабинет завтра после школы и что никому не расскажешь о нашем сегодняшнем разговоре. Это будет наш маленький секрет."
Я пообещал.
1
Когда мне было 12, я пришел к выводу что все в мире, включая мою собственную семью, были против меня. Я никогда не был проблемным ребенком, но мои родители относились ко мне как к таковому.
Например, мне приходилось быть дома к пяти вечера каждый день. Это, несомненно, ограничивало длительность моего "игрового времени" вне дома. Мне не разрешали приводить друзей, чтобы поиграть в моем доме, и не позволяли приходить в чей-то чужой. Я должен был закончить свое домашнее задание сразу после школы. Родители отказывались покупать мне видеоигры и заставляли читать книги, по которым я писал книжный отзыв, чтобы доказать, что я на самом деле читал их.
Тогда все эти правила, описанные выше, меня раздражали как ребенка, но они не были тем, что расстраивало меня больше всего. Что по-настоящему причиняло мне боль, так это отсутствие сострадания со стороны родителей. Моя мать была жестокой женщиной, которая всегда заставляла меня чувствовать себя виноватым за ошибки или случайности, которые я совершал. Мой отец знал только одну эмоцию — ярость. Он заговаривал со мной только тогда, когда кричал на меня из-за плохих оценок за тест или бил меня за непослушание.
Но хватит о них, давайте поговорим о моем школьном психологе. Для его конфиденциальности, я назову его доктор Таннер. Психолог, как и во многих школах среднего образования, всегда доступен на территории школы во время учебных часов чтобы проконсультироваться с учениками о связанных с эмоциональными, учебными, социальными, поведенческими и так далее, проблемами.
Честно говоря, я никогда не видел кого-либо из учеников разговаривающих с доктором Таннером. Каждый день я проходил мимо его кабинета на пути в столовую и заглядывал сквозь окошко на двери его кабинета. Он всегда был один и работал над какими-то документами.
Я догадывался, что многие дети боялись говорить о своих проблемах со взрослым, который фактически был незнакомцем. По этой причине, мне понадобилось три недели чтобы собрать всю свою храбрость и зайти к нему. 2 марта 1993 года — это был день, когда я решился озвучить свои проблемы доктору Таннеру. Во время обеденного перерыва я остановился напротив двери его кабинета и постучался.
Сквозь окошко я мог видеть, как он поднял голову, улыбнулся и помахал, приглашая меня войти. Я вошел.
Он поприветствовал меня, представился и спросил мое имя. Доктор Таннер имел очень мягкий голос, и я чувствовал, как он просто излучает доброту. Меньше чем через полчаса я болтал о том, какие мои родители злые, и как они ни капли обо мне не заботились. Некоторое время спустя, мой голос задрожал, и я замолчал. Психолог терпеливо слушал мои "разглагольствования" со сложенными руками и периодически кивал головой. Я ожидал, что он начнет говорить о том, что все, о чем я ему говорил, было неправдой и мои родители меня очень любят, бла-бла-бла. Но все было иначе.
Доктор Таннер наклонился ко мне с ухмылкой на лице и сказал:
"Ты знаешь… Я самый лучший школьный психолог в мире. Я обещаю, что мы все поправим."
Я закатил глаза. "Хорошо, но как?" — спросил я.
"У меня есть способы!" — сказал он, — "Я человек слова. Обещаю, что в течение одного месяца отношения между тобой и твоими родителями изменятся в лучшую сторону. Навсегда."
После короткой паузы он продолжил: "Хотя, ты должен дать мне обещание".
"Ты должен обещать мне, что придешь в этот кабинет завтра после школы и что никому не расскажешь о нашем сегодняшнем разговоре. Это будет наш маленький секрет."
Я пообещал.
2
На следующий день после школы я вернулся к доктору Таннеру. Было около четырех часов дня, когда я вошел в его кабинет. После теплого приветствия он предложил мне сесть напротив его рабочего стола.
Когда я сел, то увидел, как доктор Таннер закрывает жалюзи на маленьком окошке в двери кабинета. "Вот так," — сказал он с улыбкой на лице, — "теперь у нас есть необходимая уединенность!"
Мы начали разговаривать о моих увлечениях и любимых вещах, о моих любимых предметах в школе, нелюбимых учителях, и тому подобное. После часа обсуждений, доктор Таннер предложил мне напиток.
Я с радостью согласился, учитывая что мои родители никогда не разрешали мне пить газировку. Доктор Таннер потянулся к своему мини-холодильнику и немного поерзал перед тем как поставить две банки газировки на стол.
Позже, мы продолжили обсуждать что происходило в моей жизни, до того как я потерял сознание от каких-то наркотиков, которые доктор Таннер подсыпал мне в напиток.
После пробуждения, мне потребовалась минута или две чтобы сфокусировать размытую картинку...
... И когда у меня получилось, я был ошарашен.
Я был закован наручниками к кровати и мой рот был заклеен клейкой лентой. Я тут же начал паниковать, извиваться и дергать наручники, но скоро сдался. Мои глаза расширились от неверия после того, как я осмотрел комнату. Постеры супергероев были развешаны по всем стенам и фотографии знаменитых спортсменов лежали на полках. В середине комнаты стоял старый телевизор, приставка Super Nintendo и множество разных картриджей стоящих стопкой рядом.
Я не знал что и подумать. Я здесь, в комнате с вещами, за которые многие дети готовы умереть. Я бы наверняка разрыдался от счастья если бы не был прикован к изголовью кровати.
У меня еще раз засосало под ложечкой, когда дверь открылась и доктор Таннер вошел внутрь, присев на край кровати.
"Итак, слушай, — сказал он, — помни, что я здесь, чтобы помочь тебе, и я бы никогда не сделал тебе больно, хорошо?" Доктор Таннер аккуратно убрал изоленту с моего рта и отцепил меня от кровати.
Первое что я хотел сделать — заплакать, но что-то в докторе Таннере успокоило меня. Он улыбнулся мне. "Ты побудешь здесь некоторое время, — продолжил он, — и пока ты будешь здесь, тебе разрешено играть с любыми игрушками в этой комнате, пока я дома".
"Но когда я уйду из дома, мне придется приковать одну твою руку к кровати. Ты все еще можешь смотреть телевизор, но я хочу чтобы ты смотрел только новостные каналы пока меня нет".
Я сидел в тишине, все еще пытаясь понять то, что он мне сказал.
"Итак! — доктор Таннер вскрикнул, хлопнув меня по коленке, — Иди, развлекайся. Я вернусь когда настанет время ужинать."
Он встал с кровати, прошел через комнату и ткнул кнопку включения телевизора, после чего закрыл за собой дверь на замок. Несколько минут прошли перед тем как до меня дошло, что доктор Таннер не шутил. Все что оставалось мне, это включить приставку и играть до самых сумерек. Около семи вечера доктор Таннер вернулся в комнату, держа две тарелки с картофельным пюре и кусочками курицы. Я наконец-то собрался с духом и спросил, как долго я буду тут находиться. "Ну, около месяца, — ответил он, — плюс минус несколько недель. У меня есть дела, которые надо сделать".
На следующий день после школы я вернулся к доктору Таннеру. Было около четырех часов дня, когда я вошел в его кабинет. После теплого приветствия он предложил мне сесть напротив его рабочего стола.
Когда я сел, то увидел, как доктор Таннер закрывает жалюзи на маленьком окошке в двери кабинета. "Вот так," — сказал он с улыбкой на лице, — "теперь у нас есть необходимая уединенность!"
Мы начали разговаривать о моих увлечениях и любимых вещах, о моих любимых предметах в школе, нелюбимых учителях, и тому подобное. После часа обсуждений, доктор Таннер предложил мне напиток.
Я с радостью согласился, учитывая что мои родители никогда не разрешали мне пить газировку. Доктор Таннер потянулся к своему мини-холодильнику и немного поерзал перед тем как поставить две банки газировки на стол.
Позже, мы продолжили обсуждать что происходило в моей жизни, до того как я потерял сознание от каких-то наркотиков, которые доктор Таннер подсыпал мне в напиток.
После пробуждения, мне потребовалась минута или две чтобы сфокусировать размытую картинку...
... И когда у меня получилось, я был ошарашен.
Я был закован наручниками к кровати и мой рот был заклеен клейкой лентой. Я тут же начал паниковать, извиваться и дергать наручники, но скоро сдался. Мои глаза расширились от неверия после того, как я осмотрел комнату. Постеры супергероев были развешаны по всем стенам и фотографии знаменитых спортсменов лежали на полках. В середине комнаты стоял старый телевизор, приставка Super Nintendo и множество разных картриджей стоящих стопкой рядом.
Я не знал что и подумать. Я здесь, в комнате с вещами, за которые многие дети готовы умереть. Я бы наверняка разрыдался от счастья если бы не был прикован к изголовью кровати.
У меня еще раз засосало под ложечкой, когда дверь открылась и доктор Таннер вошел внутрь, присев на край кровати.
"Итак, слушай, — сказал он, — помни, что я здесь, чтобы помочь тебе, и я бы никогда не сделал тебе больно, хорошо?" Доктор Таннер аккуратно убрал изоленту с моего рта и отцепил меня от кровати.
Первое что я хотел сделать — заплакать, но что-то в докторе Таннере успокоило меня. Он улыбнулся мне. "Ты побудешь здесь некоторое время, — продолжил он, — и пока ты будешь здесь, тебе разрешено играть с любыми игрушками в этой комнате, пока я дома".
"Но когда я уйду из дома, мне придется приковать одну твою руку к кровати. Ты все еще можешь смотреть телевизор, но я хочу чтобы ты смотрел только новостные каналы пока меня нет".
Я сидел в тишине, все еще пытаясь понять то, что он мне сказал.
"Итак! — доктор Таннер вскрикнул, хлопнув меня по коленке, — Иди, развлекайся. Я вернусь когда настанет время ужинать."
Он встал с кровати, прошел через комнату и ткнул кнопку включения телевизора, после чего закрыл за собой дверь на замок. Несколько минут прошли перед тем как до меня дошло, что доктор Таннер не шутил. Все что оставалось мне, это включить приставку и играть до самых сумерек. Около семи вечера доктор Таннер вернулся в комнату, держа две тарелки с картофельным пюре и кусочками курицы. Я наконец-то собрался с духом и спросил, как долго я буду тут находиться. "Ну, около месяца, — ответил он, — плюс минус несколько недель. У меня есть дела, которые надо сделать".
3
На следующее утро меня разбудил доктор Таннер, похлопывая меня по голове. "Эй приятель, тебе не надо вставать прямо сейчас, если ты не хочешь, но мне нужно нацепить это снова," — прошептал он, защелкивая холодные металлические наручники на мое запястье. Я взглянул на него. На нем были надеты рубашка и широкие брюки, на его плече висело пальто и рядом с ним стоял чемодан. Он выглядел так же, как я всегда его видел в школе. Перед тем как уйти, он положил пульт от телевизора рядом со мной и сказал мне включить его и смотреть новости.
Первую вещь которую я увидел на экране, была часть "срочные новости". Важно выглядящий офицер полиции стоял напротив подиума, окруженный людьми с микрофонами. Видимо, я начал смотреть его речь с середины.
"На момент сегодняшнего утра, AMBER Alert была запущена в штате. Есть несколько следователей, идентифицирующих потенциальных похитителей, но на данный момент улик не много. Преподаватели утверждают, что мальчика в последний раз видели около четырех или пяти вечера в..." Я почувствовал тошноту, когда моя фотография появилась на экране. Это было прошлогоднее фото из ежегодника. Над моей фотографией были меняющиеся надписи: ФБР НАЧИНАЕТ ПОИСК РЕБЕНКА и ЛИЧНОСТЬ ПОХИТИТЕЛЯ НЕ УСТАНОВЛЕНА и ПОТЕНЦИАЛЬНЫЙ ПОБЕГ.
Прямой репортаж продолжился и я увидел две фигуры, в которых узнал своих папу и маму, поднимающихся к подиуму. У обоих были красные глаза. Слезы лились из глаз моей матери когда она взяла микрофон.
Я никогда не видел столько эмоций идущих от матери до этого. Она рыдала в прямом эфире, заикаясь на предложениях "пожалуйста, верните мне моего ребенка" и "Прости меня" и "пожалуйста, возвращайся домой". Когда мой отец взял микрофон, я рассчитывал, что он будет холодным как камень, но и у него были слезы на глазах. Он умолял мир вернуть его сына домой в безопасности и просил меня о прощении. "Я знаю, что не был лучшим отцом, но черт побери я хотел, чтобы я был им. Пожалуйста, верните моего мальчика нам". Я выключил телевизор несколько секунд спустя. Мои эмоции были смешанными, ведь я никогда не видел отца плачущим.
Я почувствовал себя несчастным, что мои родители были вынуждены пройти через такое, но в то же время я почувствовал облегчение. Теперь я знаю как сильно мои папа и мама любят меня.
Доктор Таннер заботился обо мне в течении почти четырех недель. Он оставлял меня утром пристегнутым у кровати, но возвращался после полудня чтобы вместе разделить обед, разговор и игру. Я никогда бы не догадался, что доктор Таннер так хорош в Монополии и Эрудите. Но в одно утро, когда доктор Таннер разбудил меня перед тем как уйти домой, я заметил напряженный взгляд на его лице. Я также осознал, что он поднял меня на три часа раньше того времени, в которое он обычно меня будил.
"Тебе нужно посмотреть сегодняшние новости. Без исключений. Я хочу, чтобы ты смотрел телевизор весь день и внимательно смотрел," — сказал он мрачно. Около двух часов позже, строка "срочные новости" оборвала рекламу зубной пасты, которую я смотрел. "НАЙДЕНЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ОСТАНКИ"
Двое жестко выглядящих мужчины в костюмах стояли рядом друг с другом и начали говорить:
"Этим утром мы с прискорбием сообщаем столь ужасные новости по делу о пропавшем ребенке, фигурировавшем в этом месяце."
Один из мужчин наклонил голову вниз, пока другой прошелестел бумагами. Он продолжил:
"Останки тела были найдены в мусорном мешке на обочине шоссе, ведущему к эстакаде. Тело является останками ребенка. Также, тело было обезглавлено и сожжено до тла и костей."
Экран переместился к виду с вертолета на шоссе, где десятки машин скопились около низа эстакады. Голос мужчины все еще был слышен: "Внутри сумки, полиция нашла карточку ученика средней школы."
Экран показал школьную карточку, которую я всегда носил в моем рюкзаке. Пластик немного обгорел и расплавился по краям, но моя фотография и имя были различимы. После того, как двое мужчин удалились, камеру перевели на моих родителей. Они сидели среди журналистов; лицо моей матери выражало гримасу боли и мой отец опустил лицо к коленям. Я выключил телевизор.
Доктор Таннер пришел очень поздно. Он быстро вбежал в комнату, освободил меня от наручников и вложил стакан с шипящей водой в мою руку. Он положил руки мне на плечи и улыбнулся.
"Я выполнил обещание, не так ли?"
Я кивнул, сдерживая слезы.
"Ты должен дать мне еще одно обещание," — прошептал он.
Он сказал мне, чтобы я выпил всю воду в стакане — оно помогло бы мне заснуть — и с этого момента, я не должен говорить никому о том, что я когда-либо встречал его. Я пообещал.
"Я говорил тебе, что я самый лучший в мире школьный психолог, не так ли?"
И он был прав.
Позже я проснулся и обнаружил себя лежащим посреди парка, глядя на блестящие на небе звезды. Я узнал парк — он был недалеко от моей школы. Пройдя около мили по дороге, я увидел свой дом. Свет не горел внутри, но я мог видеть своего отца сидящего на ступенях. Я нерешительно окрикнул его. Он медленно поднял свою голову, но когда увидел меня, вскочил на ноги и побежал ко мне с раскрытыми объятиями, выкрикивая мое имя. Мама выбежала из дома позади него.
Доктор Таннер был прав. Дела поменялись в лучшую сторону. Мои родители чаще улыбаются и заботятся обо мне. Я не мог просить большего. Время от времени, я вижу доктора Таннера в здании школы. Мы редко видим друг друга, не говоря уже о разговоре, но иногда он подмигивает мне и улыбается. Я всегда держу свое обещание и притворяюсь, что никогда не видел его. Но в моей голове всегда будет витать один вопрос: кого доктор Таннер обезглавил и выбросил около шоссе?
На следующее утро меня разбудил доктор Таннер, похлопывая меня по голове. "Эй приятель, тебе не надо вставать прямо сейчас, если ты не хочешь, но мне нужно нацепить это снова," — прошептал он, защелкивая холодные металлические наручники на мое запястье. Я взглянул на него. На нем были надеты рубашка и широкие брюки, на его плече висело пальто и рядом с ним стоял чемодан. Он выглядел так же, как я всегда его видел в школе. Перед тем как уйти, он положил пульт от телевизора рядом со мной и сказал мне включить его и смотреть новости.
Первую вещь которую я увидел на экране, была часть "срочные новости". Важно выглядящий офицер полиции стоял напротив подиума, окруженный людьми с микрофонами. Видимо, я начал смотреть его речь с середины.
"На момент сегодняшнего утра, AMBER Alert была запущена в штате. Есть несколько следователей, идентифицирующих потенциальных похитителей, но на данный момент улик не много. Преподаватели утверждают, что мальчика в последний раз видели около четырех или пяти вечера в..." Я почувствовал тошноту, когда моя фотография появилась на экране. Это было прошлогоднее фото из ежегодника. Над моей фотографией были меняющиеся надписи: ФБР НАЧИНАЕТ ПОИСК РЕБЕНКА и ЛИЧНОСТЬ ПОХИТИТЕЛЯ НЕ УСТАНОВЛЕНА и ПОТЕНЦИАЛЬНЫЙ ПОБЕГ.
Прямой репортаж продолжился и я увидел две фигуры, в которых узнал своих папу и маму, поднимающихся к подиуму. У обоих были красные глаза. Слезы лились из глаз моей матери когда она взяла микрофон.
Я никогда не видел столько эмоций идущих от матери до этого. Она рыдала в прямом эфире, заикаясь на предложениях "пожалуйста, верните мне моего ребенка" и "Прости меня" и "пожалуйста, возвращайся домой". Когда мой отец взял микрофон, я рассчитывал, что он будет холодным как камень, но и у него были слезы на глазах. Он умолял мир вернуть его сына домой в безопасности и просил меня о прощении. "Я знаю, что не был лучшим отцом, но черт побери я хотел, чтобы я был им. Пожалуйста, верните моего мальчика нам". Я выключил телевизор несколько секунд спустя. Мои эмоции были смешанными, ведь я никогда не видел отца плачущим.
Я почувствовал себя несчастным, что мои родители были вынуждены пройти через такое, но в то же время я почувствовал облегчение. Теперь я знаю как сильно мои папа и мама любят меня.
Доктор Таннер заботился обо мне в течении почти четырех недель. Он оставлял меня утром пристегнутым у кровати, но возвращался после полудня чтобы вместе разделить обед, разговор и игру. Я никогда бы не догадался, что доктор Таннер так хорош в Монополии и Эрудите. Но в одно утро, когда доктор Таннер разбудил меня перед тем как уйти домой, я заметил напряженный взгляд на его лице. Я также осознал, что он поднял меня на три часа раньше того времени, в которое он обычно меня будил.
"Тебе нужно посмотреть сегодняшние новости. Без исключений. Я хочу, чтобы ты смотрел телевизор весь день и внимательно смотрел," — сказал он мрачно. Около двух часов позже, строка "срочные новости" оборвала рекламу зубной пасты, которую я смотрел. "НАЙДЕНЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ОСТАНКИ"
Двое жестко выглядящих мужчины в костюмах стояли рядом друг с другом и начали говорить:
"Этим утром мы с прискорбием сообщаем столь ужасные новости по делу о пропавшем ребенке, фигурировавшем в этом месяце."
Один из мужчин наклонил голову вниз, пока другой прошелестел бумагами. Он продолжил:
"Останки тела были найдены в мусорном мешке на обочине шоссе, ведущему к эстакаде. Тело является останками ребенка. Также, тело было обезглавлено и сожжено до тла и костей."
Экран переместился к виду с вертолета на шоссе, где десятки машин скопились около низа эстакады. Голос мужчины все еще был слышен: "Внутри сумки, полиция нашла карточку ученика средней школы."
Экран показал школьную карточку, которую я всегда носил в моем рюкзаке. Пластик немного обгорел и расплавился по краям, но моя фотография и имя были различимы. После того, как двое мужчин удалились, камеру перевели на моих родителей. Они сидели среди журналистов; лицо моей матери выражало гримасу боли и мой отец опустил лицо к коленям. Я выключил телевизор.
Доктор Таннер пришел очень поздно. Он быстро вбежал в комнату, освободил меня от наручников и вложил стакан с шипящей водой в мою руку. Он положил руки мне на плечи и улыбнулся.
"Я выполнил обещание, не так ли?"
Я кивнул, сдерживая слезы.
"Ты должен дать мне еще одно обещание," — прошептал он.
Он сказал мне, чтобы я выпил всю воду в стакане — оно помогло бы мне заснуть — и с этого момента, я не должен говорить никому о том, что я когда-либо встречал его. Я пообещал.
"Я говорил тебе, что я самый лучший в мире школьный психолог, не так ли?"
И он был прав.
Позже я проснулся и обнаружил себя лежащим посреди парка, глядя на блестящие на небе звезды. Я узнал парк — он был недалеко от моей школы. Пройдя около мили по дороге, я увидел свой дом. Свет не горел внутри, но я мог видеть своего отца сидящего на ступенях. Я нерешительно окрикнул его. Он медленно поднял свою голову, но когда увидел меня, вскочил на ноги и побежал ко мне с раскрытыми объятиями, выкрикивая мое имя. Мама выбежала из дома позади него.
Доктор Таннер был прав. Дела поменялись в лучшую сторону. Мои родители чаще улыбаются и заботятся обо мне. Я не мог просить большего. Время от времени, я вижу доктора Таннера в здании школы. Мы редко видим друг друга, не говоря уже о разговоре, но иногда он подмигивает мне и улыбается. Я всегда держу свое обещание и притворяюсь, что никогда не видел его. Но в моей голове всегда будет витать один вопрос: кого доктор Таннер обезглавил и выбросил около шоссе?
>Я сказал нормально
Ты че так разговариваешь? Тебе ебальник набить, черт?
test
Вот про мигающие окна охуенные треды были
о, я нашел ту пасту!
Тени под лестницей
Я нашел этот текст в кладовке квартиры, купленной не для себя. Тридцать восемь листов, вырванных из разных тетрадей, — в клеточку, в линейку, с перфорацией и без оной, мятые и ровные — всякие. Они были завернуты в «Литературную газету»: профиль Пушкина — словно портрет на суперобложке.
Литературка-то меня и привлекла — я люблю читать старые газеты. Я развернул ее — и увидел эту стопку. Начал просматривать — и уже не мог оторваться.
Это был дневник.
Очень странный дневник.
Странный дневник странного человека.
Да и человека ли?..
Вот пишу — и понимаю, что выгляжу сейчас дико неоригинальным. Как можно начинать повествование с такого стандартного хода? Избитый прием, заезженный штамп, пошлятина — где только литераторы не находили чужие рукописи: и в бутылке, и в ванне, и в кармане.
У меня вот — в кладовке, на полке, заваленной старыми ботинками, заставленной пыльными банками и бутылками.
Но что делать, если всё, что я рассказываю — правда?!
Вернее, почти всё.
Что-то — совсем немногое — я домыслил. Многое поправил. Еще больше выкинул.
Но суть не изменилась.
Вот эти листы. Сейчас я смотрю на них, я касаюсь их. Они лежат возле клавиатуры компьютера, и мне хочется отодвинуть их подальше, придавить чем-нибудь тяжелым. А лучше — убрать в ящик стола — на самое дно. И забыть об их существовании.
Я так и сделаю — но лишь после того, как закончу этот рассказ.
Мне жутко. Очень жутко.
Потому, что я верю: в этих бумагах — правда.
Тени под лестницей
Я нашел этот текст в кладовке квартиры, купленной не для себя. Тридцать восемь листов, вырванных из разных тетрадей, — в клеточку, в линейку, с перфорацией и без оной, мятые и ровные — всякие. Они были завернуты в «Литературную газету»: профиль Пушкина — словно портрет на суперобложке.
Литературка-то меня и привлекла — я люблю читать старые газеты. Я развернул ее — и увидел эту стопку. Начал просматривать — и уже не мог оторваться.
Это был дневник.
Очень странный дневник.
Странный дневник странного человека.
Да и человека ли?..
Вот пишу — и понимаю, что выгляжу сейчас дико неоригинальным. Как можно начинать повествование с такого стандартного хода? Избитый прием, заезженный штамп, пошлятина — где только литераторы не находили чужие рукописи: и в бутылке, и в ванне, и в кармане.
У меня вот — в кладовке, на полке, заваленной старыми ботинками, заставленной пыльными банками и бутылками.
Но что делать, если всё, что я рассказываю — правда?!
Вернее, почти всё.
Что-то — совсем немногое — я домыслил. Многое поправил. Еще больше выкинул.
Но суть не изменилась.
Вот эти листы. Сейчас я смотрю на них, я касаюсь их. Они лежат возле клавиатуры компьютера, и мне хочется отодвинуть их подальше, придавить чем-нибудь тяжелым. А лучше — убрать в ящик стола — на самое дно. И забыть об их существовании.
Я так и сделаю — но лишь после того, как закончу этот рассказ.
Мне жутко. Очень жутко.
Потому, что я верю: в этих бумагах — правда.
абапел, видно же что простыня висит сушится
ЗАПИСЬ ПЕРВАЯ
Зачем я ее послушал? Почему я всегда ее слушаю, хотя, казалось бы, кто она такая? Бывшая жена, чужая жена — раздраженный голос в телефонной трубке. Я даже не знаю, как она сейчас выглядит.
Она велела разменять трехкомнатную квартиру.
И я был не против — действительно, зачем мне большая квартира?
Мне достаточно и однокомнатной, пусть только будет просторная кухня — такая, чтобы можно было там поставить диван. Кухня с диваном — это больше чем кухня. Это уже настоящая комната.
Я давно хотел кухню с диваном.
А жене нужны были деньги.
«Продай квартиру, — сказала она холодным ровным голосом. — Нам с Машей нужны деньги.»
Маша — это моя дочь. Она уже большая. И я не знаю, как она сейчас выглядит.
«Купишь себе что-нибудь поскромней, — сказала жена. — А остаток денег перешли нам.»
Я никогда не умел с ней спорить. Даже когда она стала чужой.
Я продал квартиру.
Вернее, лишился ее.
Вот уже вторые сутки я ночую на вокзале.
Дурак! — отчаянно ругаю себя, и морщусь, и трясу головой. — Знал же о риске! Но не захотел лишней беготни, доверился напористому улыбчивому человеку, пришедшему по объявлению. Дурак, дурак, дурак! Что теперь? Куда теперь? В милиции сделать ничего не могут — так они мне объяснили. Все документы чистые — я сам их подписал, безо всякого принуждения. А улыбчивый покупатель больше мне не улыбается. Он страшный человек — как же я сразу этого не заметил?!
Господи, ну что я за дурак!
Завтра опять пойду туда, к нему. И пусть будет, что будет...
Зачем я ее послушал? Почему я всегда ее слушаю, хотя, казалось бы, кто она такая? Бывшая жена, чужая жена — раздраженный голос в телефонной трубке. Я даже не знаю, как она сейчас выглядит.
Она велела разменять трехкомнатную квартиру.
И я был не против — действительно, зачем мне большая квартира?
Мне достаточно и однокомнатной, пусть только будет просторная кухня — такая, чтобы можно было там поставить диван. Кухня с диваном — это больше чем кухня. Это уже настоящая комната.
Я давно хотел кухню с диваном.
А жене нужны были деньги.
«Продай квартиру, — сказала она холодным ровным голосом. — Нам с Машей нужны деньги.»
Маша — это моя дочь. Она уже большая. И я не знаю, как она сейчас выглядит.
«Купишь себе что-нибудь поскромней, — сказала жена. — А остаток денег перешли нам.»
Я никогда не умел с ней спорить. Даже когда она стала чужой.
Я продал квартиру.
Вернее, лишился ее.
Вот уже вторые сутки я ночую на вокзале.
Дурак! — отчаянно ругаю себя, и морщусь, и трясу головой. — Знал же о риске! Но не захотел лишней беготни, доверился напористому улыбчивому человеку, пришедшему по объявлению. Дурак, дурак, дурак! Что теперь? Куда теперь? В милиции сделать ничего не могут — так они мне объяснили. Все документы чистые — я сам их подписал, безо всякого принуждения. А улыбчивый покупатель больше мне не улыбается. Он страшный человек — как же я сразу этого не заметил?!
Господи, ну что я за дурак!
Завтра опять пойду туда, к нему. И пусть будет, что будет...
ебучий ты сука оп даже на твоих фотках видно нитку
Если я сказал все ок значит так, можете уходить. Нечего попросту время тратить
ЗАПИСЬ ВТОРАЯ
На третий этаж поднимался долго — будто по ступеням эшафота шел. Встретил соседку, перекинулся парой слов, хоть совсем не хотел разговаривать. Какой у нее был взгляд! Видимо, всё уже знает.
Наверное, весь дом уже в курсе случившегося со мной.
Ну и пусть!
Позвонил в квартиру. Кнопка возле двери моя, а голос звонка чужой, переливчатый, насмешливый. Вышел новый хозяин: в шелковом халате, босой, бритый, в зубах спичка. Привалился к косяку, глянул сквозь меня:
— Чё?
— Поймите, — говорю ему жалостливо, забыв поздороваться. — Мне совсем негде жить. Вы обманули меня, совсем обманули. Ну купите мне хоть дом в деревне. Какую-нибудь развалюху с печным отоплением. Я не могу без крыши... — тороплюсь, видя, как мутнеют его глаза. И ненавижу себя за слабину в голосе, за дрожь, за неуверенность. — Пожалуйста! Пока лето, я еще как-нибудь. Но ведь осень, зима — как же я буду?..
— Я те говорил, чтоб ты больше здесь не показывался? — Его пальцы сжимаются. — Говорил. Я тебя предупреждал, что урою, если еще раз увижу? — Он делает шаг вперед, прикрывает дверь. — Предупреждал!
Я отступаю, лепечу что-то. Он сильней меня, моложе, тяжелей. Но это не главное. Я знаю, что он страшный человек, что у него много друзей — они все такие же бритые, молодые, здоровые. Я знаю, что у него есть оружие, знаю, что он уже убивал — он хищник, он людоед. А я? Кто такой я? Слабовольный хилый неудачник.
Удар бросает меня на ступени лестницы.
Я задыхаюсь, в животе горячо — но я еще пытаюсь ему что-то доказать.
Мне дико, мне чудно и обидно — меня бьют в моем доме, меня не пускают в мою квартиру.
Очередной удар отзывается звоном в ушах. Я почти слепну. Во рту — вкус крови. Губы горячие, большие, мягкие. Я уже ничего не понимаю, ничего не вижу, закрываюсь руками, пытаюсь спрятаться от ленивых сильных ударов.
Какое счастье, что не встретил никого знакомого, пока катился с лестницы.
Только в самом низу, в тамбуре подъезда мне почудилось шевеление теней под лестницей, где стояли старые детские коляски.
— Это из двадцать восьмой, — послышался мне сиплый голос.
Кто там был?..
На третий этаж поднимался долго — будто по ступеням эшафота шел. Встретил соседку, перекинулся парой слов, хоть совсем не хотел разговаривать. Какой у нее был взгляд! Видимо, всё уже знает.
Наверное, весь дом уже в курсе случившегося со мной.
Ну и пусть!
Позвонил в квартиру. Кнопка возле двери моя, а голос звонка чужой, переливчатый, насмешливый. Вышел новый хозяин: в шелковом халате, босой, бритый, в зубах спичка. Привалился к косяку, глянул сквозь меня:
— Чё?
— Поймите, — говорю ему жалостливо, забыв поздороваться. — Мне совсем негде жить. Вы обманули меня, совсем обманули. Ну купите мне хоть дом в деревне. Какую-нибудь развалюху с печным отоплением. Я не могу без крыши... — тороплюсь, видя, как мутнеют его глаза. И ненавижу себя за слабину в голосе, за дрожь, за неуверенность. — Пожалуйста! Пока лето, я еще как-нибудь. Но ведь осень, зима — как же я буду?..
— Я те говорил, чтоб ты больше здесь не показывался? — Его пальцы сжимаются. — Говорил. Я тебя предупреждал, что урою, если еще раз увижу? — Он делает шаг вперед, прикрывает дверь. — Предупреждал!
Я отступаю, лепечу что-то. Он сильней меня, моложе, тяжелей. Но это не главное. Я знаю, что он страшный человек, что у него много друзей — они все такие же бритые, молодые, здоровые. Я знаю, что у него есть оружие, знаю, что он уже убивал — он хищник, он людоед. А я? Кто такой я? Слабовольный хилый неудачник.
Удар бросает меня на ступени лестницы.
Я задыхаюсь, в животе горячо — но я еще пытаюсь ему что-то доказать.
Мне дико, мне чудно и обидно — меня бьют в моем доме, меня не пускают в мою квартиру.
Очередной удар отзывается звоном в ушах. Я почти слепну. Во рту — вкус крови. Губы горячие, большие, мягкие. Я уже ничего не понимаю, ничего не вижу, закрываюсь руками, пытаюсь спрятаться от ленивых сильных ударов.
Какое счастье, что не встретил никого знакомого, пока катился с лестницы.
Только в самом низу, в тамбуре подъезда мне почудилось шевеление теней под лестницей, где стояли старые детские коляски.
— Это из двадцать восьмой, — послышался мне сиплый голос.
Кто там был?..
ЗАПИСЬ ТРЕТЬЯ
Как пёс зализываю раны, отлеживаюсь. Пробую языком шатающиеся зубы. Нянчу больную руку. Ругаю себя.
Кажется, у меня поднялась температура. То знобит, то в жар бросает. Сознание вялое, растекающееся. Грежу. Запрещаю себе думать о плохом и потому вспоминаю прошлое — всё хорошее теперь только там.
Студенческие годы вспоминаю, поездки в колхоз на картошку, веселую жизнь в общежитии. Стройотряд астраханский, который свёл меня с Верой — моей будущей женой. Свадьба...
Двенадцать лет жили душа в душу. А потом вдруг всё начало рушиться. Страна, работа, семья. Всё, всё развалилось, рассыпалось в прах...
Стоп! Нельзя думать о плохом. Думай о хорошем, вспоминай, мечтай.
Машенька, дочка. Чистый светлый человечек, нуждающийся в заботе. Как смешно она боялась разных пустяков — старинной иконы, стоящей в шкафу, оленьей головы, висящей в прихожей, ночной темноты и кладовки в маленькой комнате.
Она уже в школу ходила, но еще верила в буку, живущего за дверью кладовки. В страхе своем не признавалась, стеснялась его, но иной раз, проснувшись ночью, вскрикивала негромко и звала меня — отца, способного защитить...
Как быстро всё переменилось, как скоро я стал ненужным и жалким. Теперь я пугаю ее больше, чем тот безликий бука.
Самое ужасное в том, что я ее понимаю.
Как же она, наверное, выросла. Совсем взрослая уже, должно быть. Кто теперь ее защищает? Что, если какой-нибудь молодчик вроде того, что занял нашу квартиру? Наглый, бритый, татуированный, с машиной, с пистолетом, с деньгами.
И что теперь я? Пустое место!
Как пёс зализываю раны, отлеживаюсь. Пробую языком шатающиеся зубы. Нянчу больную руку. Ругаю себя.
Кажется, у меня поднялась температура. То знобит, то в жар бросает. Сознание вялое, растекающееся. Грежу. Запрещаю себе думать о плохом и потому вспоминаю прошлое — всё хорошее теперь только там.
Студенческие годы вспоминаю, поездки в колхоз на картошку, веселую жизнь в общежитии. Стройотряд астраханский, который свёл меня с Верой — моей будущей женой. Свадьба...
Двенадцать лет жили душа в душу. А потом вдруг всё начало рушиться. Страна, работа, семья. Всё, всё развалилось, рассыпалось в прах...
Стоп! Нельзя думать о плохом. Думай о хорошем, вспоминай, мечтай.
Машенька, дочка. Чистый светлый человечек, нуждающийся в заботе. Как смешно она боялась разных пустяков — старинной иконы, стоящей в шкафу, оленьей головы, висящей в прихожей, ночной темноты и кладовки в маленькой комнате.
Она уже в школу ходила, но еще верила в буку, живущего за дверью кладовки. В страхе своем не признавалась, стеснялась его, но иной раз, проснувшись ночью, вскрикивала негромко и звала меня — отца, способного защитить...
Как быстро всё переменилось, как скоро я стал ненужным и жалким. Теперь я пугаю ее больше, чем тот безликий бука.
Самое ужасное в том, что я ее понимаю.
Как же она, наверное, выросла. Совсем взрослая уже, должно быть. Кто теперь ее защищает? Что, если какой-нибудь молодчик вроде того, что занял нашу квартиру? Наглый, бритый, татуированный, с машиной, с пистолетом, с деньгами.
И что теперь я? Пустое место!
ЗАПИСЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Днем ходил в свой двор. Надеялся встретить знакомых, чтобы попросить хоть немного денег. Видел соседку — но она сделала вид, что меня не знает. А я не решился к ней подойти. Возле мусорных баков нашел сумку с бутылками. Сдал, купил аспирин и булку. Сходил за водой на соседнюю улицу, там есть колонка. Умылся.
Хочу в ванную! Боже, как же я хочу забраться в ванну или хотя бы встать под горячий душ!
Нашел бритву, кое-как побрился. Рука почти уже не болит, но на ноге вылез огромный чирей — мешает ходить.
Нельзя, нельзя опускаться!
Постирал носки и рубашку.
Ближе к вечеру обнаружил, что сарай, в котором я отлеживался несколько последних дней, облюбовали подозрительные молодые ребята, похоже наркоманы.
Ушел от греха подальше.
Переночую на улице. Ночи стоят на удивление теплые.
Днем ходил в свой двор. Надеялся встретить знакомых, чтобы попросить хоть немного денег. Видел соседку — но она сделала вид, что меня не знает. А я не решился к ней подойти. Возле мусорных баков нашел сумку с бутылками. Сдал, купил аспирин и булку. Сходил за водой на соседнюю улицу, там есть колонка. Умылся.
Хочу в ванную! Боже, как же я хочу забраться в ванну или хотя бы встать под горячий душ!
Нашел бритву, кое-как побрился. Рука почти уже не болит, но на ноге вылез огромный чирей — мешает ходить.
Нельзя, нельзя опускаться!
Постирал носки и рубашку.
Ближе к вечеру обнаружил, что сарай, в котором я отлеживался несколько последних дней, облюбовали подозрительные молодые ребята, похоже наркоманы.
Ушел от греха подальше.
Переночую на улице. Ночи стоят на удивление теплые.
Уходите
ЗАПИСЬ ПЯТАЯ
Как же я, оказывается, одинок! Раньше этого не замечал. Но вот случилось несчастье — и кому я нужен, кто мне поможет? Старые соседи ссуживают иногда небольшие деньги — но я стесняюсь их брать, а они стесняются давать. Физически ощущаю, что им неприятно меня видеть, — но нисколько их не осуждаю.
А что стал бы делать я, если бы на улице оказался кто-то из них? Пустил бы жить к себе? Конечно, нет. Смущался бы, при встрече опускал глаза, торопился бы дать мелочь или мятую десятку, откупиться от встречи, от разговора, от совести — точно как они сейчас.
Я уже почти и не хожу к нам. И знакомых стесняюсь, и обманувшего меня человека боюсь. Он ведь не просто квартиры меня лишил. Он документы мои отобрал, все вещи куда-то вывез — уничтожил любое напоминание обо мне. А стану мешаться — так и меня уничтожит.
Решил! — переживу зиму и уеду. В глушь, в деревню. Тихо поселюсь в брошенном доме, расскажу сердобольным бабушкам свою историю, попрошу на развод картошку, лук, цыплят попрошу. За грибами стану ходить, рыбу ловить...
Глупо начинать в таком возрасте новую жизнь! Но что еще остается? Обитать в городе, словно бездомный пёс, питаться с помоек, ночевать на вокзале — и паршиветь, дичать, опускаться?..
Только сейчас понял, что я еще чего-то жду, еще на что-то надеюсь. Потому стараюсь не уходить далеко от знакомых мест.
Как же трудно расстаться с прошлым!
Нашел укромное место в кустах за теплотрассой. Притащил со стройки два листа пенопласта, на помойке нашел лист шифера и много картонных коробок — из всего этого соорудил подобие шалаша. В десяти шагах ходят люди — но им меня не видно. Здесь можно жить, будто в логове — но только до холодов.
Думаю, что делать дальше...
Как же я, оказывается, одинок! Раньше этого не замечал. Но вот случилось несчастье — и кому я нужен, кто мне поможет? Старые соседи ссуживают иногда небольшие деньги — но я стесняюсь их брать, а они стесняются давать. Физически ощущаю, что им неприятно меня видеть, — но нисколько их не осуждаю.
А что стал бы делать я, если бы на улице оказался кто-то из них? Пустил бы жить к себе? Конечно, нет. Смущался бы, при встрече опускал глаза, торопился бы дать мелочь или мятую десятку, откупиться от встречи, от разговора, от совести — точно как они сейчас.
Я уже почти и не хожу к нам. И знакомых стесняюсь, и обманувшего меня человека боюсь. Он ведь не просто квартиры меня лишил. Он документы мои отобрал, все вещи куда-то вывез — уничтожил любое напоминание обо мне. А стану мешаться — так и меня уничтожит.
Решил! — переживу зиму и уеду. В глушь, в деревню. Тихо поселюсь в брошенном доме, расскажу сердобольным бабушкам свою историю, попрошу на развод картошку, лук, цыплят попрошу. За грибами стану ходить, рыбу ловить...
Глупо начинать в таком возрасте новую жизнь! Но что еще остается? Обитать в городе, словно бездомный пёс, питаться с помоек, ночевать на вокзале — и паршиветь, дичать, опускаться?..
Только сейчас понял, что я еще чего-то жду, еще на что-то надеюсь. Потому стараюсь не уходить далеко от знакомых мест.
Как же трудно расстаться с прошлым!
Нашел укромное место в кустах за теплотрассой. Притащил со стройки два листа пенопласта, на помойке нашел лист шифера и много картонных коробок — из всего этого соорудил подобие шалаша. В десяти шагах ходят люди — но им меня не видно. Здесь можно жить, будто в логове — но только до холодов.
Думаю, что делать дальше...
ЗАПИСЬ ШЕСТАЯ
Не вытерпел — зашел в свой подъезд. Поднялся до своей квартиры. Дверь уже другая, бронированная — чужая. А кнопка звонка всё та же — моя.
Что теперь там внутри? Посмотреть бы. Найти бы своё.
Единственное место, где я был счастлив, — вот что такое моя квартира. Потому так и тянет сюда...
Меня спугнул шум за дверью.
Странно. Я точно знал, что в квартире никого нет. И тем не менее, я отчетливо слышал шум — будто кто-то, особенно не скрываясь, подошел к двери с той стороны, щелкнул крышечкой дорогого глазка и, громко сопя, на меня уставился.
Я испугался.
Внезапно я вспомнил буку, которого так боялась дочка.
Я почти его увидел — стоящего возле дверного глазка, в полушаге от меня.
Глупость, конечно. Нервы. Разыгравшееся воображение.
Или... Нет, нет, нет!
Я сбежал, чудом не упав по дороге, не поломав ноги и не пробив голову.
И снова во мраке под лестницей мне почудилось движение. И опять я услышал голос:
— Скоро будет наш.
«Наш-ш-ш», — будто змеи клубились там среди ржавых колясок.
Никогда не нравилось мне то темное место. Всегда, войдя в подъезд, я торопился его миновать. Оттуда ощутимо веяло угрозой, там могли прятаться грабители или... Или кто похуже.
Что за чушь лезет мне в голову?! Может, я болен?
Наверное, почти наверняка — я болен, я в расстройстве, у меня расшаталась психика. Мне бы нужно какое-нибудь лекарство — валерьянка? ноотропил? — я не силен в медицине и потому пью настойку боярышника, аптечными дозами пью — алкоголь немного успокаивает, я крепче сплю, меньше тревожусь.
Так легче...
Сбился. Отвлекся. Слегка пьян...
На улице я посмотрел наверх, на окна своей бывшей квартиры. И — клянусь! — увидел, как дрогнула занавеска на окне.
Там кто-то был.
Он стоял за дверью, когда я к ней подошел. Он следил за мной, когда я спустился вниз.
Кто?! Кто?! — это не дает мне покоя.
Не вытерпел — зашел в свой подъезд. Поднялся до своей квартиры. Дверь уже другая, бронированная — чужая. А кнопка звонка всё та же — моя.
Что теперь там внутри? Посмотреть бы. Найти бы своё.
Единственное место, где я был счастлив, — вот что такое моя квартира. Потому так и тянет сюда...
Меня спугнул шум за дверью.
Странно. Я точно знал, что в квартире никого нет. И тем не менее, я отчетливо слышал шум — будто кто-то, особенно не скрываясь, подошел к двери с той стороны, щелкнул крышечкой дорогого глазка и, громко сопя, на меня уставился.
Я испугался.
Внезапно я вспомнил буку, которого так боялась дочка.
Я почти его увидел — стоящего возле дверного глазка, в полушаге от меня.
Глупость, конечно. Нервы. Разыгравшееся воображение.
Или... Нет, нет, нет!
Я сбежал, чудом не упав по дороге, не поломав ноги и не пробив голову.
И снова во мраке под лестницей мне почудилось движение. И опять я услышал голос:
— Скоро будет наш.
«Наш-ш-ш», — будто змеи клубились там среди ржавых колясок.
Никогда не нравилось мне то темное место. Всегда, войдя в подъезд, я торопился его миновать. Оттуда ощутимо веяло угрозой, там могли прятаться грабители или... Или кто похуже.
Что за чушь лезет мне в голову?! Может, я болен?
Наверное, почти наверняка — я болен, я в расстройстве, у меня расшаталась психика. Мне бы нужно какое-нибудь лекарство — валерьянка? ноотропил? — я не силен в медицине и потому пью настойку боярышника, аптечными дозами пью — алкоголь немного успокаивает, я крепче сплю, меньше тревожусь.
Так легче...
Сбился. Отвлекся. Слегка пьян...
На улице я посмотрел наверх, на окна своей бывшей квартиры. И — клянусь! — увидел, как дрогнула занавеска на окне.
Там кто-то был.
Он стоял за дверью, когда я к ней подошел. Он следил за мной, когда я спустился вниз.
Кто?! Кто?! — это не дает мне покоя.
ЗАПИСЬ СЕДЬМАЯ
Чувствуется близкая осень. Ночами холодно. Я успел привыкнуть жить на улице — но теперь мерзну. Натаскал в свою берлогу рваных матрасов и прочего тряпья, устраиваюсь на них как в гнезде. Содрал с теплотрассы изоляцию, теперь жду, когда включат отопление. И успокаиваю себя, разговариваю с собой: тебе, говорю, грех жаловаться. Вчера на вокзале видел нищего, он босой сидел на бетонном перроне. Подошел, спросил, где он живет. Оказалось, здесь же — под этой же бетонной плитой, в норе-расщелине, забитой мусором и газетами.
У меня-то лучше. У меня почти дом. Почти лачуга.
Вчера весь день ходил по городу. И поражался, сколько же кругом нищих. Раньше и не видел их, не замечал. Пробегал мимо, отворачиваясь. А теперь — будто глаза открылись. Поговорил еще с двумя — помимо того, что сидел на перроне. Они даже милостыню не клянчат, говорят, бесполезно. Живут как бродячие псы.
Невыносимо смотреть на таких людей.
Когда поеду в деревню, попробую уговорить их отправиться со мной. Хотя вижу, что им это не нужно, они не мыслят уже другой жизни.
Я не такой, нет. Я пишу, связано излагаю свои мысли — я не отупел. Я стараюсь мыться, стараюсь стирать одежду. А еще у меня есть дом — крохотная лачуга из картона и пенопласта. Она куда уютней туристической палатки. А я ничем не хуже отдыхающего в лесу туриста.
Чувствуется близкая осень. Ночами холодно. Я успел привыкнуть жить на улице — но теперь мерзну. Натаскал в свою берлогу рваных матрасов и прочего тряпья, устраиваюсь на них как в гнезде. Содрал с теплотрассы изоляцию, теперь жду, когда включат отопление. И успокаиваю себя, разговариваю с собой: тебе, говорю, грех жаловаться. Вчера на вокзале видел нищего, он босой сидел на бетонном перроне. Подошел, спросил, где он живет. Оказалось, здесь же — под этой же бетонной плитой, в норе-расщелине, забитой мусором и газетами.
У меня-то лучше. У меня почти дом. Почти лачуга.
Вчера весь день ходил по городу. И поражался, сколько же кругом нищих. Раньше и не видел их, не замечал. Пробегал мимо, отворачиваясь. А теперь — будто глаза открылись. Поговорил еще с двумя — помимо того, что сидел на перроне. Они даже милостыню не клянчат, говорят, бесполезно. Живут как бродячие псы.
Невыносимо смотреть на таких людей.
Когда поеду в деревню, попробую уговорить их отправиться со мной. Хотя вижу, что им это не нужно, они не мыслят уже другой жизни.
Я не такой, нет. Я пишу, связано излагаю свои мысли — я не отупел. Я стараюсь мыться, стараюсь стирать одежду. А еще у меня есть дом — крохотная лачуга из картона и пенопласта. Она куда уютней туристической палатки. А я ничем не хуже отдыхающего в лесу туриста.
ЗАПИСЬ ВОСЬМАЯ
Схожу с ума?
Происходит что-то невообразимое, что-то невозможное. Я начинаю видеть странные вещи. То, что раньше составляло мою жизнь, теперь ушло на второй план, словно дымкой подернулось, размылось, поблекло. И сквозь этот мутный фон начинает проступать нечто совершенно мне незнакомое, пугающее, страшное.
Не верю своим глазам, свои ушам — всем своим чувствам.
Галлюцинации! Да, галлюцинации!
Я болен, я сильно болен — больше не знаю, чем объяснить происходящее со мной.
ЗАПИСЬ ДЕВЯТАЯ
Два дня лежал в берлоге, никуда не ходил, лечился боярышником. Кажется, мне чуть лучше. Но — чёрт возьми! — я начинаю бояться большого мира. С ним определенно что-то происходит.
Сегодня пойду в свой дом клянчить деньги у соседей. Стыдно. А, впрочем, ладно! Не обеднеют. Я же не по сто рублей прошу. Десятка — это максимум, на который я рассчитываю.
Вот только наберусь храбрости — и сразу отправлюсь.
ЗАПИСЬ ДЕСЯТАЯ
Это невыносимо! Это невозможно!
Я видел их! Я говорил с ними!
Напьюсь! Сейчас же! Только бы забыть эти лица!
Неужели со мной всё кончено?
Не верю, не верю, не верю...
Схожу с ума?
Происходит что-то невообразимое, что-то невозможное. Я начинаю видеть странные вещи. То, что раньше составляло мою жизнь, теперь ушло на второй план, словно дымкой подернулось, размылось, поблекло. И сквозь этот мутный фон начинает проступать нечто совершенно мне незнакомое, пугающее, страшное.
Не верю своим глазам, свои ушам — всем своим чувствам.
Галлюцинации! Да, галлюцинации!
Я болен, я сильно болен — больше не знаю, чем объяснить происходящее со мной.
ЗАПИСЬ ДЕВЯТАЯ
Два дня лежал в берлоге, никуда не ходил, лечился боярышником. Кажется, мне чуть лучше. Но — чёрт возьми! — я начинаю бояться большого мира. С ним определенно что-то происходит.
Сегодня пойду в свой дом клянчить деньги у соседей. Стыдно. А, впрочем, ладно! Не обеднеют. Я же не по сто рублей прошу. Десятка — это максимум, на который я рассчитываю.
Вот только наберусь храбрости — и сразу отправлюсь.
ЗАПИСЬ ДЕСЯТАЯ
Это невыносимо! Это невозможно!
Я видел их! Я говорил с ними!
Напьюсь! Сейчас же! Только бы забыть эти лица!
Неужели со мной всё кончено?
Не верю, не верю, не верю...
Зачем ты это кидаешь, уходи и все. Зачем тебе это?
Это что за вайп мракопедией блять
Хватит вайпать, пидорас
ЗАПИСЬ ОДИННАДЦАТАЯ
Теперь пьян. Так лучше. Могу рассказать, что произошло. Должен рассказать. А то эти истерики на бумаге мне самому неприятны. Так хоть будет ясно, почему я взвинчен.
Итак: сегодня после полудня я отправился обходить знакомых. Двери открыли только трое. Они смотрели сквозь меня, когда я просил у них денег, — будто не могли сфокусировать на мне плавающий взгляд. Их лица были похожи на обмылки. Кажется, они с трудом меня понимали.
Но дали сорок рублей.
На четвертом этаже на окне лестничной площадки подобрал пять пивных бутылок, сунул в пакет, который теперь всегда ношу с собой.
Постоял у своей квартиры, испытывая жгучее желание позвонить. Знал, что хозяина нет, но предчувствовал, что звонок мой заставит кого-то зашевелиться.
Кого?
Не подобного ли тем, что живут под лестницей?
Стоп! Забегаю вперед...
Постоял у двери и побрел вниз. Наткнулся на соседку с пятого этажа. Поздоровался. Она повела себя странно: вздрогнула, дернулась, и заторопилась — почти побежала по ступенькам.
А потом я услышал песню.
«Вставайте, товарищи, все по местам, последний парад наступает...»
Галлюцинация — решил я. Но, спустившись ниже, вдруг понял, что песня доносится из-под лестницы, где мне уже не раз чудилось движение.
И я заглянул туда — за коляски и ржавые санки.
Там оказалось больше пространства, чем я всегда думал.
Там в глубокой тьме тлел крохотный огонек, а вокруг него сидели люди.
Впрочем, нет, не совсем люди.
Там сидели СУЩЕСТВА, похожие на уродливых людей. Они были невысокого роста, горбатые, колченогие. Их бледные лица были раздуты и напоминали неровные комки теста. Волосы — у некоторых как грязная пакля, у других как звериная шерсть. Одежда — сплошь рваньё.
«... Врагу не сдается наш гордый «Варяг»...
— Привет, — сказало одно из этих существ, поворачиваясь ко мне. — Водка есть?
— Нет, — на автомате ответил я.
— Будет, приходи, — сказало оно.
— А вы кто? — очумело спросил я.
— А то ты не видишь... живем мы тут...
Они действительно там жили — и, кажется, довольно давно. Как же я раньше их не замечал? Почему их не гонят отсюда? Почему им позволяют здесь находиться?
Всё это промелькнуло в моей голове в одно мгновение.
Второе мгновение дало разгадку — никого тут нет. Это лишь моя галлюцинация. И живет она не под лестницей, а в моем больном мозге.
Теперь пьян. Так лучше. Могу рассказать, что произошло. Должен рассказать. А то эти истерики на бумаге мне самому неприятны. Так хоть будет ясно, почему я взвинчен.
Итак: сегодня после полудня я отправился обходить знакомых. Двери открыли только трое. Они смотрели сквозь меня, когда я просил у них денег, — будто не могли сфокусировать на мне плавающий взгляд. Их лица были похожи на обмылки. Кажется, они с трудом меня понимали.
Но дали сорок рублей.
На четвертом этаже на окне лестничной площадки подобрал пять пивных бутылок, сунул в пакет, который теперь всегда ношу с собой.
Постоял у своей квартиры, испытывая жгучее желание позвонить. Знал, что хозяина нет, но предчувствовал, что звонок мой заставит кого-то зашевелиться.
Кого?
Не подобного ли тем, что живут под лестницей?
Стоп! Забегаю вперед...
Постоял у двери и побрел вниз. Наткнулся на соседку с пятого этажа. Поздоровался. Она повела себя странно: вздрогнула, дернулась, и заторопилась — почти побежала по ступенькам.
А потом я услышал песню.
«Вставайте, товарищи, все по местам, последний парад наступает...»
Галлюцинация — решил я. Но, спустившись ниже, вдруг понял, что песня доносится из-под лестницы, где мне уже не раз чудилось движение.
И я заглянул туда — за коляски и ржавые санки.
Там оказалось больше пространства, чем я всегда думал.
Там в глубокой тьме тлел крохотный огонек, а вокруг него сидели люди.
Впрочем, нет, не совсем люди.
Там сидели СУЩЕСТВА, похожие на уродливых людей. Они были невысокого роста, горбатые, колченогие. Их бледные лица были раздуты и напоминали неровные комки теста. Волосы — у некоторых как грязная пакля, у других как звериная шерсть. Одежда — сплошь рваньё.
«... Врагу не сдается наш гордый «Варяг»...
— Привет, — сказало одно из этих существ, поворачиваясь ко мне. — Водка есть?
— Нет, — на автомате ответил я.
— Будет, приходи, — сказало оно.
— А вы кто? — очумело спросил я.
— А то ты не видишь... живем мы тут...
Они действительно там жили — и, кажется, довольно давно. Как же я раньше их не замечал? Почему их не гонят отсюда? Почему им позволяют здесь находиться?
Всё это промелькнуло в моей голове в одно мгновение.
Второе мгновение дало разгадку — никого тут нет. Это лишь моя галлюцинация. И живет она не под лестницей, а в моем больном мозге.
Можете листать дальше треды. Я все уладил
оп, забей посох уже, че ты паришься
ЗАПИСЬ ДВЕНАДЦАТАЯ
Я вижу их всё больше, всё чаще. Они всюду. Уродливые и страшные. Отвратительные, отталкивающие. Они сидят на тротуарах, роются в урнах, справляют нужду в кустах, в лифтах, за гаражами. Они ютятся под лестницами, они оккупируют дома-развалюхи, они обитают в подвалах и на чердаках. Они всюду, буквально везде — в парках они ловят собак, на свалках ищут одежду и прочее барахло, с помоек тащат еду, на рынках воруют кошельки. Они паразиты, как клопы, как тараканы. Но клопов и тараканов можно увидеть, включив ночью свет, их можно поймать и раздавить, а эти — совершенно неуловимы, абсолютно невидимы.
Я один их вижу.
Всюду.
Это потому, что я постепенно становлюсь таким же, как они.
ЗАПИСЬ ТРИНАДЦАТАЯ
Это не галлюцинации. Теперь я в этом уверен. Эти существа абсолютно реальны. Все они когда-то были обычными людьми, но потом их жизнь сломалась — и они изменились. Они опустились — и оказались на самом дне мира, куда взгляд обычного человека не может проникнуть.
Это словно параллельные пространства. Да, да! Именно так! Мы здесь, рядом, мы живем в одном мире, но в разных его плоскостях.
Когда-то я читал, что пчелы не замечают, не воспринимают людей, не знают об их существовании. Так уж они устроены.
А благополучное человечество не подозревает о существовании другой вселенной — вселенной изгоев.
Вчера я, уже ничего не боясь, ходил к своей квартире — и нос к носу столкнулся с новым ее хозяином. Он не увидел меня. Он прошел рядом — я мог бы его пнуть, мог бы толкнуть, подставить ногу, ударить по голове.
Наверное, он даже ничего не понял бы.
Как же я его ненавижу!
Другие люди тоже не замечают меня. Не все. Но большинство.
Вчера я воспользовался этим и украл бумажник.
Нет, мне не стыдно. Документы я вернул — подбросил к двери. А денег там было сто тридцать рублей. Я никого не разорил.
Нужно бояться собак. Они нас чуют.
Еще я опасаюсь милиционеров. Многие из них меня всё еще замечают. Думаю, это временно.
Дна я пока что не достиг.
Но я туда стремлюсь.
У меня есть план...
ЗАПИСЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Наблюдаю. Анализирую.
Они разные. У них существует определенная иерархия (очень долго вспоминал это слово — чувствую, что тупею). Те, что обитают на улице — самые низшие. Они держатся стаями, и воюют с другими подобными стаями. Из-за помоек воюют, из-за еды, из-за пространства. Другие селятся в домах — в подвалах, в подъездах, на чердаках. Их меньше, они образуют подобие семей. Они обычно сильней тех, что живут на улице, хитрей и умней. Но выше их стоят «домовые» — живущие в квартирах бок о бок с обычными людьми. Эти пользуются всеми благами, не знают проблем с едой, и даже с домашними животными находят общий язык.
За последнюю неделю обошел все окрестности. Трижды дрался. Они слабы. В подвале дома номер десять на Минской улице я легко одолел троих мужчин.
В иерархии я стою выше их. Физически я более развит. И мой ум гораздо острей.
Эти, уличные — почти животные.
Мое место не с ними.
Экспериментировал. Подсаживался к обычным людям, придвигался в упор, заглядывал им в лицо. Они меня не замечают, но какое-то чувство заставляет их отодвигаться. Если я их касаюсь, они вздрагивают и либо начинают чесаться, либо ищут на себе насекомых. Одного я сильно ударил в лоб — и тогда он меня увидел.
Делаю вывод: надо вести себя тихо.
Странно: в зеркалах и в витринах я с трудом различаю свое отражение. Приходится напрягать глаза и всматриваться.
Осталось подождать немного.
Нестерпимо хочу домой.
ЗАПИСЬ ПЯТНАДЦАТАЯ
Привык к зиме. Морозов почти не ощущаю. Когда очень холодно, иду с водкой в подъезд под лестницу. Разговариваем о разном, много поём. Они глупые, но лучшей компании мне не нужно. Узнаю много нового о жизни.
А пишу всё реже и реже. Заставляю себя, голова должна работать. Но вроде не о чем писать. Зато много читаю, когда светло. Люди теперь выбрасывают много разных книг. Особенно нравится читать цветные журналы.
Когда не очень холодно, живу в своем доме. Как эскимос. Как чукча. Снега навалило много, дом завалило с крышей. Получилась такая снежная избушка. Забыл как называется. Внутри тепло — особенно если прижаться к трубе.
Ем совсем немного. Но всегда сыт. Даже чудно.
Хорошо живу. Жду весну.
ЗАПИСЬ ШЕСТНАДЦАТАЯ
С крыш капает. Слякоть и неприятно.
Самое время.
Вчера ходил на разведку. Разговаривал с домовым через дверь. Его зовут Саша, он уже старый. Помнит мою дочку. Говорит, она его несколько раз видела. Маленькие дети нас могут увидеть, я знаю.
Меня тоже помнит. И жену.
Я ему угрожал. Велел убираться.
Он просил неделю. Хочет перебраться к соседке. Там пока свободно.
Боится меня.
Еще бы — я хозяин.
Разрешил ему. Вернусь домой через семь дней.
Скорее бы!
ЗАПИСЬ СЕМНАДЦАТАЯ
Сегодня!
Собираюсь. Вещей почти нет. Складываю эти записи.
Избушку оставлю Вадику. Он из уличных, но совсем не глуп. Просто слабый. И много пьет.
Даже жалко всё бросать. Уж вроде и привык.
Нет! Хочу домой! Там есть телевизор и ванна и диван.
Там лучше.
Сейчас иду...
Вот сейчас...
ЗАПИСЬ ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Как всё просто. Позвонил. Он открыл. Наверно думал мальчишки балуют. Выглянул, посмотрел вниз по лестнице. Никого не увидел.
А я спокойно боком прошел мимо. Вошел в квартиру.
В свою квартиру.
В прихожей другие обои и мебель другая. Оленьей головы нет. Зеркало напротив двери, его раньше не было. И тумбочки не было. Ничего моего не осталось. И так везде — во всех комнатах, на кухне и даже на балконе. Но всё равно это моя квартира. Я ее знаю. Я помню, какой она была, когда здесь жила моя семья.
Я вернулся домой.
В кладовке много места. Поселюсь там.
Но не собираюсь торчать в ней всё время.
ЗАПИСЬ ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Он чужой!
Не могу жить с ним рядом. Не хочу.
Ненавижу! Ненавижу!
Сегодня ночью я подошел к нему и долго смотрел, как он спит.
Он отвратителен.
Я многое о нем узнал. К нему часто приходят друзья, и они говорят о делах — мне противно их слушать. Еще они говорят о развлечениях. Они мучают молодых девушек, а потом хвастаются этим. Вспоминаю дочку. Может, у нее такой же друг?
Я решусь.
Честное слово, решусь.
Вчера они гуляли втроем. До утра шумели. Приходил милиционер, но сразу ушел. Они грозились узнать, кто его вызвал. Потом опять были женщины.
Как же это всё мерзко...
ЗАПИСЬ ДВАДЦАТАЯ
Я словно в раю. Когда никого нет дома, я смотрю телевизор. Я снова стал читать хорошие книги. Откуда они у этого недочеловека, зачем? Я принимаю душ. В холодильнике всегда есть еда. Впрочем, я не сильно в ней нуждаюсь. Я очень изменился. Боюсь признаться себе в этом — но, кажется, я больше не человек. Я кто-то другой. Вылупившийся из старой оболочки — так бабочка выходит из кокона.
Я — человек-невидимка.
Я могу всё. Мне всё дозволено.
Не боюсь его больше.
Вчера облил его красным вином. Позавчера выкинул в окно бутылку водки. Одному из его дружков отрезал волосы.
Не могу удержаться. Хоть и ругаю себя каждый раз за это.
Он приглашал попа. Тот махал кадилом и кропил святой водой. Обрызгал и меня. Что толку? Я не чёрт. Я — хозяин этой квартиры.
ЗАПИСЬ ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
По ночам наваливаюсь на него сверху и душу. Не даю двинуться. В полночь включаю телевизор на полную громкость. Сбрасываю с полки книги. Рву простыни. Рисую на зеркале разные знаки и буквы.
Он боится, я это вижу.
Когда ложится, оставляет свет в других комнатах. Под подушкой прячет пистолет и фонарик. Всё чаще вызывает себе подружек — при них я веду себя тихо. А сегодня он врезал замок в дверь спальной комнаты. Что ж, даже если он сумеет там без меня запереться, я всё равно смогу стучать и царапать дверь.
Я здесь хозяин!
Я заставлю его отсюда съехать.
Не будет ему никакой жизни!
Я вижу их всё больше, всё чаще. Они всюду. Уродливые и страшные. Отвратительные, отталкивающие. Они сидят на тротуарах, роются в урнах, справляют нужду в кустах, в лифтах, за гаражами. Они ютятся под лестницами, они оккупируют дома-развалюхи, они обитают в подвалах и на чердаках. Они всюду, буквально везде — в парках они ловят собак, на свалках ищут одежду и прочее барахло, с помоек тащат еду, на рынках воруют кошельки. Они паразиты, как клопы, как тараканы. Но клопов и тараканов можно увидеть, включив ночью свет, их можно поймать и раздавить, а эти — совершенно неуловимы, абсолютно невидимы.
Я один их вижу.
Всюду.
Это потому, что я постепенно становлюсь таким же, как они.
ЗАПИСЬ ТРИНАДЦАТАЯ
Это не галлюцинации. Теперь я в этом уверен. Эти существа абсолютно реальны. Все они когда-то были обычными людьми, но потом их жизнь сломалась — и они изменились. Они опустились — и оказались на самом дне мира, куда взгляд обычного человека не может проникнуть.
Это словно параллельные пространства. Да, да! Именно так! Мы здесь, рядом, мы живем в одном мире, но в разных его плоскостях.
Когда-то я читал, что пчелы не замечают, не воспринимают людей, не знают об их существовании. Так уж они устроены.
А благополучное человечество не подозревает о существовании другой вселенной — вселенной изгоев.
Вчера я, уже ничего не боясь, ходил к своей квартире — и нос к носу столкнулся с новым ее хозяином. Он не увидел меня. Он прошел рядом — я мог бы его пнуть, мог бы толкнуть, подставить ногу, ударить по голове.
Наверное, он даже ничего не понял бы.
Как же я его ненавижу!
Другие люди тоже не замечают меня. Не все. Но большинство.
Вчера я воспользовался этим и украл бумажник.
Нет, мне не стыдно. Документы я вернул — подбросил к двери. А денег там было сто тридцать рублей. Я никого не разорил.
Нужно бояться собак. Они нас чуют.
Еще я опасаюсь милиционеров. Многие из них меня всё еще замечают. Думаю, это временно.
Дна я пока что не достиг.
Но я туда стремлюсь.
У меня есть план...
ЗАПИСЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Наблюдаю. Анализирую.
Они разные. У них существует определенная иерархия (очень долго вспоминал это слово — чувствую, что тупею). Те, что обитают на улице — самые низшие. Они держатся стаями, и воюют с другими подобными стаями. Из-за помоек воюют, из-за еды, из-за пространства. Другие селятся в домах — в подвалах, в подъездах, на чердаках. Их меньше, они образуют подобие семей. Они обычно сильней тех, что живут на улице, хитрей и умней. Но выше их стоят «домовые» — живущие в квартирах бок о бок с обычными людьми. Эти пользуются всеми благами, не знают проблем с едой, и даже с домашними животными находят общий язык.
За последнюю неделю обошел все окрестности. Трижды дрался. Они слабы. В подвале дома номер десять на Минской улице я легко одолел троих мужчин.
В иерархии я стою выше их. Физически я более развит. И мой ум гораздо острей.
Эти, уличные — почти животные.
Мое место не с ними.
Экспериментировал. Подсаживался к обычным людям, придвигался в упор, заглядывал им в лицо. Они меня не замечают, но какое-то чувство заставляет их отодвигаться. Если я их касаюсь, они вздрагивают и либо начинают чесаться, либо ищут на себе насекомых. Одного я сильно ударил в лоб — и тогда он меня увидел.
Делаю вывод: надо вести себя тихо.
Странно: в зеркалах и в витринах я с трудом различаю свое отражение. Приходится напрягать глаза и всматриваться.
Осталось подождать немного.
Нестерпимо хочу домой.
ЗАПИСЬ ПЯТНАДЦАТАЯ
Привык к зиме. Морозов почти не ощущаю. Когда очень холодно, иду с водкой в подъезд под лестницу. Разговариваем о разном, много поём. Они глупые, но лучшей компании мне не нужно. Узнаю много нового о жизни.
А пишу всё реже и реже. Заставляю себя, голова должна работать. Но вроде не о чем писать. Зато много читаю, когда светло. Люди теперь выбрасывают много разных книг. Особенно нравится читать цветные журналы.
Когда не очень холодно, живу в своем доме. Как эскимос. Как чукча. Снега навалило много, дом завалило с крышей. Получилась такая снежная избушка. Забыл как называется. Внутри тепло — особенно если прижаться к трубе.
Ем совсем немного. Но всегда сыт. Даже чудно.
Хорошо живу. Жду весну.
ЗАПИСЬ ШЕСТНАДЦАТАЯ
С крыш капает. Слякоть и неприятно.
Самое время.
Вчера ходил на разведку. Разговаривал с домовым через дверь. Его зовут Саша, он уже старый. Помнит мою дочку. Говорит, она его несколько раз видела. Маленькие дети нас могут увидеть, я знаю.
Меня тоже помнит. И жену.
Я ему угрожал. Велел убираться.
Он просил неделю. Хочет перебраться к соседке. Там пока свободно.
Боится меня.
Еще бы — я хозяин.
Разрешил ему. Вернусь домой через семь дней.
Скорее бы!
ЗАПИСЬ СЕМНАДЦАТАЯ
Сегодня!
Собираюсь. Вещей почти нет. Складываю эти записи.
Избушку оставлю Вадику. Он из уличных, но совсем не глуп. Просто слабый. И много пьет.
Даже жалко всё бросать. Уж вроде и привык.
Нет! Хочу домой! Там есть телевизор и ванна и диван.
Там лучше.
Сейчас иду...
Вот сейчас...
ЗАПИСЬ ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Как всё просто. Позвонил. Он открыл. Наверно думал мальчишки балуют. Выглянул, посмотрел вниз по лестнице. Никого не увидел.
А я спокойно боком прошел мимо. Вошел в квартиру.
В свою квартиру.
В прихожей другие обои и мебель другая. Оленьей головы нет. Зеркало напротив двери, его раньше не было. И тумбочки не было. Ничего моего не осталось. И так везде — во всех комнатах, на кухне и даже на балконе. Но всё равно это моя квартира. Я ее знаю. Я помню, какой она была, когда здесь жила моя семья.
Я вернулся домой.
В кладовке много места. Поселюсь там.
Но не собираюсь торчать в ней всё время.
ЗАПИСЬ ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Он чужой!
Не могу жить с ним рядом. Не хочу.
Ненавижу! Ненавижу!
Сегодня ночью я подошел к нему и долго смотрел, как он спит.
Он отвратителен.
Я многое о нем узнал. К нему часто приходят друзья, и они говорят о делах — мне противно их слушать. Еще они говорят о развлечениях. Они мучают молодых девушек, а потом хвастаются этим. Вспоминаю дочку. Может, у нее такой же друг?
Я решусь.
Честное слово, решусь.
Вчера они гуляли втроем. До утра шумели. Приходил милиционер, но сразу ушел. Они грозились узнать, кто его вызвал. Потом опять были женщины.
Как же это всё мерзко...
ЗАПИСЬ ДВАДЦАТАЯ
Я словно в раю. Когда никого нет дома, я смотрю телевизор. Я снова стал читать хорошие книги. Откуда они у этого недочеловека, зачем? Я принимаю душ. В холодильнике всегда есть еда. Впрочем, я не сильно в ней нуждаюсь. Я очень изменился. Боюсь признаться себе в этом — но, кажется, я больше не человек. Я кто-то другой. Вылупившийся из старой оболочки — так бабочка выходит из кокона.
Я — человек-невидимка.
Я могу всё. Мне всё дозволено.
Не боюсь его больше.
Вчера облил его красным вином. Позавчера выкинул в окно бутылку водки. Одному из его дружков отрезал волосы.
Не могу удержаться. Хоть и ругаю себя каждый раз за это.
Он приглашал попа. Тот махал кадилом и кропил святой водой. Обрызгал и меня. Что толку? Я не чёрт. Я — хозяин этой квартиры.
ЗАПИСЬ ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
По ночам наваливаюсь на него сверху и душу. Не даю двинуться. В полночь включаю телевизор на полную громкость. Сбрасываю с полки книги. Рву простыни. Рисую на зеркале разные знаки и буквы.
Он боится, я это вижу.
Когда ложится, оставляет свет в других комнатах. Под подушкой прячет пистолет и фонарик. Всё чаще вызывает себе подружек — при них я веду себя тихо. А сегодня он врезал замок в дверь спальной комнаты. Что ж, даже если он сумеет там без меня запереться, я всё равно смогу стучать и царапать дверь.
Я здесь хозяин!
Я заставлю его отсюда съехать.
Не будет ему никакой жизни!
ЗАПИСЬ ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Перестарался.
Но ничуть не жалею.
Только холодок в груди — я убил человека.
Да, он, наверное, заслуживал смерти. Но сейчас мне как-то неуютно, и тошно, и муторно.
Я лишь хотел выгнать его из квартиры, как он сделал это со мной.
Этой ночью он заперся в спальне, но я был уже там. В два часа ночи я сел ему на грудь. Я душил его, и чувствовал, что ему снится кошмар. Потом он проснулся. Вокруг была непроглядная тьма, хотя вечером он оставлял включенной лампу на тумбочке. Он захрипел, задыхаясь, вырвал правую руку из-под одеяла. Ударил ладонью по невидимой кнопке. Но лампа не зажглась. Я выдернул ее из розетки.
Он задергался, пытаясь меня скинуть. Но я крепко держался.
Он вытащил пистолет из-под подушки. Но я увернулся от выстрела, и выбил оружие из его руки.
И тогда он выхватил фонарь.
Луч света ударил меня в лицо. Я совершенно ослеп, я ослабил хватку. Но он уже не пытался вырваться. Он вдруг весь обмяк, и воздух вышел из него, как из проколотой шины.
У него не выдержало сердце.
Думаю, я знаю, почему. Уверен.
Он увидел меня.
И умер от ужаса.
ЗАПИСЬ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Наконец-то всё кончилось: шум, сутолока, милиция, чужие люди.
Теперь я один. В своей квартире.
Теперь у меня всё хорошо.
Жду. Знаю, что рано или поздно у меня появятся новые жильцы. Я не собираюсь им мешать. Опять займу кладовку. Стану жить тихо, ничем себя не выдавая.
Если, конечно, они будут хорошие люди.
Ну, а если нет... Что ж...
Тогда придется напомнить им, кто здесь хозяин.
Перестарался.
Но ничуть не жалею.
Только холодок в груди — я убил человека.
Да, он, наверное, заслуживал смерти. Но сейчас мне как-то неуютно, и тошно, и муторно.
Я лишь хотел выгнать его из квартиры, как он сделал это со мной.
Этой ночью он заперся в спальне, но я был уже там. В два часа ночи я сел ему на грудь. Я душил его, и чувствовал, что ему снится кошмар. Потом он проснулся. Вокруг была непроглядная тьма, хотя вечером он оставлял включенной лампу на тумбочке. Он захрипел, задыхаясь, вырвал правую руку из-под одеяла. Ударил ладонью по невидимой кнопке. Но лампа не зажглась. Я выдернул ее из розетки.
Он задергался, пытаясь меня скинуть. Но я крепко держался.
Он вытащил пистолет из-под подушки. Но я увернулся от выстрела, и выбил оружие из его руки.
И тогда он выхватил фонарь.
Луч света ударил меня в лицо. Я совершенно ослеп, я ослабил хватку. Но он уже не пытался вырваться. Он вдруг весь обмяк, и воздух вышел из него, как из проколотой шины.
У него не выдержало сердце.
Думаю, я знаю, почему. Уверен.
Он увидел меня.
И умер от ужаса.
ЗАПИСЬ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Наконец-то всё кончилось: шум, сутолока, милиция, чужие люди.
Теперь я один. В своей квартире.
Теперь у меня всё хорошо.
Жду. Знаю, что рано или поздно у меня появятся новые жильцы. Я не собираюсь им мешать. Опять займу кладовку. Стану жить тихо, ничем себя не выдавая.
Если, конечно, они будут хорошие люди.
Ну, а если нет... Что ж...
Тогда придется напомнить им, кто здесь хозяин.
у меня просто ностальгия по крипитредам, в чем проблема?
Что ты там уладил долбоёб. Рассказывай.
В том , что ты все засрал!
что засрал? тред про бельевую веревку? сходи рулеточку покрути, долбоеб
Да. Нахуй сходи, порватыш
1
Давным давно ещё в советское время у нас в городе нашли странный грязевой источник. В тихом спальном районе, во дворе одного из обычных пятиэтажных хрущевских домов, который никогда не то, что не асфальтировали, а даже булыжником не мостили, смерть, чума, спид, красный прямоугольник, начала появляться странного вида слизь, по внешнему виду напоминающая сопли. Обычные сопли. С одной стороны. С другой стороны, это были не просто какие-то сопли, а самые разные сопли, собранные в одну кучу: и обычные белые, и гнойные зеленые, и желтые, и даже красные кровавые. Собирались все эти сопли в одну большую лужу, по бокам она представляла собой большую засохшую козюлю, по центру сопли были мягкие и мокрые, как будто только что из носа.
Я не удержался и спросил его: «папа, зачем ты каждую субботу собираешь целую тачку этих соплей и отвозишь в подвал?». Он грустно посмотрел на них и так ничего мне и не ответил, а лишь зачерпнул очередную порцию соплей и уверенным движением отправил их в тачку. В тот вечер я решил, что я непременно должен выяснить, зачем же он это делает. В этот день у нас был праздник, день рождения мамы, под вечер у нас собрались гости, было бурное застолье, алкоголь тек рекой. К полуночи, когда гости стали уже расходиться, отец был пьян и слабо контролировал себя. Я дождался, когда все ушли по домам, а отец лег спать, пробрался к нему в комнату и вытащил у него из внутреннего кармана пиджака ключи от подвала…
Взяв свой старый фонарик, я тихо пробрался в коридор, оделся, и с отцовским ключем вышел в подъезд, после чего сразу же спустился на первый этаж и открыл дверь, ведущую в подвал. Лестница оказалась слишком длинная, казалось, что она уходит вниз этажей на пять, не меньше. Чтобы не тратить батарейки фонарика, я открыл дверь в подъезд и оставил подвальную дверь открытой. Теперь луна освещала мне дорогу, и я стал спускаться. Мне показалось, что спуск длился целую вечность, но, добравшись до цели, я оглянулся назад — проем двери был совсем рядом, как будто я отошел от него всего на несколько шагов, но он был где-то вверху и казался совсем маленьким. Списав свое странное восприятие окружающего пространства на усталость после долгого дня, я решил оглядеться в подвале, в котором я оказался. Чтобы мне было лучше видно, я включил фонарь. Это была маленькая комнатка четыре на четыре метра. Воздух был ужасно сухой и пыльный, но не просто пыльный, в нем была целая завеса цементного порошка. В стене справа был небольшой дверной проем, за которым находился коридор длиною раза в два больше самой этой комнаты, заканчивавшийся тупиком. Кроме тонких водопроводных труб в нем ничего не было, поэтому он не привлек моего внимания. Но рядом со входом в этот коридор на полу я заметил небольшое прямоугольное отверстие с бордюром по краям. Оно было похоже на маленький колодец. Осмотрев его внимательно, я увидел на одной из его стенок железную лестницу, ведущую вниз. Не медля ни секунды я стал спускаться по нему. Спуск был достаточно короткий, и, завершив его, я оказался в новом коридоре. Спускаясь вниз я сразу же ощутил, что сухость воздуха, пыль и цемент исчезли. Это был обычный подвальный коридор, какие бывают, наверное, во всех домах. Слегка сырой воздух, легкий запах гнили — это все, что я почувствовал.
В этот же момент я услышал, как дверь в подвал захлопнулась. Это вполне могло вызвать испуг, но мне было все равно: только месяц назад я вернулся из пионерского лагеря, в котором мы каждую ночь рассказывали друг другу страшилки. Решив, что это ветер закрыл дверь, я огляделся. Под самым потолком гудели две тонких трубы, пол был покрыт белым кафелем, а стены были небрежно покрашены в бурый цвет. Я усмехнулся, подумав, что вместо краски была использована запекшаяся кровь сотни человек, но сходство действительно было поразительное. Коридор был длинный, конца видно не было, я решил его найти и пошел вперед. Сделав пару десятков шагов я заметил, что потолок становится все выше, а сам коридор становится все уже и уже. С каждым новым шагом стены потихоньку приближались друг к другу. Я шел достаточно долго, пока расстояние между стенами не заставило меня повернуться боком и буквально протискиваться вперед, но тут, неожиданно для себя, я уперся в конец тунеля. Это оказалась черная шершавая стена. Потрогав её, я понял, что это покрытый слоем гари то ли алебастр, то ли тот же цемент, то ли просто мел. Поковыряв стену пальцем, я понял, что материал очень поддатливый. Я достал ключ, которым я открывыл дверь в подвал, и начал кусочек за кусочком крушить стену. Это занятие оказалось очень нудным, но мне было интересно, что же там за стеной, поэтому я увлеченно продолжал отколупывать все новые и новые кусочки.
Стена оказалась слишком толстой. Проковыряв её вглубь на полметра, я уже было решил, что она никогда не закончится, но в этот самый момент мне в глаза ударил слабый свет — я сумел проковырять отверстие наружу. Отверстие было совсем небольшим, сантиметров пять в диаметре, но и через него мне все было прекрасно видно. То, что я увидел, показалось мне странным. За стеной был наш двор. Такой же двор, как и обычно. Грязь, забор, турники, другие соседние дома, даже пресловутая лужа с непонятной сопливой слизью. Но смотрел я на него как-будто бы сверху. Так, словно я залез на крышу нашего дома, и наблюдаю все происходящее оттуда. Где-то далеко за домами загорался рассвет, всходило солнце, я подумал, что уже наступило утро и мне нужно возвращаться домой и собираться в школу, но тут мое вниманее привлекла эта странная лужа со слизью. Точнее не она сама, а скамейка рядом с ней, которая обычно стояла возле нашего подъезда. На ней сидели двое пенсионеров, пристально разглядывавших лужу. Они молчали, и просто наблюдали за ней. Взгляд их казался пустым и застывшим. Моросил легкий дождик, но во всем дворе стояла какая-то странная пугающая тишина. Не было ни пения птиц, ни шума пробуждающихся соседей, ни звуков машин, проезжающих по трассе с другой стороны нашего дома. В этой тишине я молча разглядывал двух странных пенсионеров, и вдруг мне стало страшно. Внезапно я понял, что они очень сильно похожи на моих дедушку и бабушку. То же самое вишневое пальто на бабушке, та же дедова трость и шляпа. Это было очень странно, поскольку моя бабушка умерла уже три месяца назад, а дедушка после её смерти жил один на другом конце города. Посмотрев на них внимательнее, я понял, что не смогу точно определить, они ли это, или нет — все же я был от них достаточно далеко. Я решил, что все это мне просто показалось, и что это просто другие, незнакомые мне люди. Я решил вернуться домой, но по дороге назад выйти из подъезда и на всякий случай посмотреть на них вблизи. Уже известным мне путем я поднялся наверх, закрыл дверь в подвал, и вышел из подъезда. На улице было темно, на улице стояла ночь. Ни какого намека на раннее утро не осталось. Скамейка стояла у подъезда как и раньше, вокруг лужи никого не было. Я долго стоял, не понимая, что же на самом деле я увидел там, внизу. Не найдя никакого логического объяснения, я поднялся домой, вошел в свою квартиру, снял куртку и незаметно вернул ключ пьяному спящему отцу. Тут же я наткнулся на сонную мать, она сказала мне: «ты почему не спишь? Уже пять минут первого!». Посмотрев на часы я опешил… Маленькая стрелка указывала на двенадцать, большая — на пять. Было действительно пять минут первого. Я был готов поклясться, что поход в подвал занял у меня целую вечность, но на самом деле он длился всего пять минут.
Давным давно ещё в советское время у нас в городе нашли странный грязевой источник. В тихом спальном районе, во дворе одного из обычных пятиэтажных хрущевских домов, который никогда не то, что не асфальтировали, а даже булыжником не мостили, смерть, чума, спид, красный прямоугольник, начала появляться странного вида слизь, по внешнему виду напоминающая сопли. Обычные сопли. С одной стороны. С другой стороны, это были не просто какие-то сопли, а самые разные сопли, собранные в одну кучу: и обычные белые, и гнойные зеленые, и желтые, и даже красные кровавые. Собирались все эти сопли в одну большую лужу, по бокам она представляла собой большую засохшую козюлю, по центру сопли были мягкие и мокрые, как будто только что из носа.
Я не удержался и спросил его: «папа, зачем ты каждую субботу собираешь целую тачку этих соплей и отвозишь в подвал?». Он грустно посмотрел на них и так ничего мне и не ответил, а лишь зачерпнул очередную порцию соплей и уверенным движением отправил их в тачку. В тот вечер я решил, что я непременно должен выяснить, зачем же он это делает. В этот день у нас был праздник, день рождения мамы, под вечер у нас собрались гости, было бурное застолье, алкоголь тек рекой. К полуночи, когда гости стали уже расходиться, отец был пьян и слабо контролировал себя. Я дождался, когда все ушли по домам, а отец лег спать, пробрался к нему в комнату и вытащил у него из внутреннего кармана пиджака ключи от подвала…
Взяв свой старый фонарик, я тихо пробрался в коридор, оделся, и с отцовским ключем вышел в подъезд, после чего сразу же спустился на первый этаж и открыл дверь, ведущую в подвал. Лестница оказалась слишком длинная, казалось, что она уходит вниз этажей на пять, не меньше. Чтобы не тратить батарейки фонарика, я открыл дверь в подъезд и оставил подвальную дверь открытой. Теперь луна освещала мне дорогу, и я стал спускаться. Мне показалось, что спуск длился целую вечность, но, добравшись до цели, я оглянулся назад — проем двери был совсем рядом, как будто я отошел от него всего на несколько шагов, но он был где-то вверху и казался совсем маленьким. Списав свое странное восприятие окружающего пространства на усталость после долгого дня, я решил оглядеться в подвале, в котором я оказался. Чтобы мне было лучше видно, я включил фонарь. Это была маленькая комнатка четыре на четыре метра. Воздух был ужасно сухой и пыльный, но не просто пыльный, в нем была целая завеса цементного порошка. В стене справа был небольшой дверной проем, за которым находился коридор длиною раза в два больше самой этой комнаты, заканчивавшийся тупиком. Кроме тонких водопроводных труб в нем ничего не было, поэтому он не привлек моего внимания. Но рядом со входом в этот коридор на полу я заметил небольшое прямоугольное отверстие с бордюром по краям. Оно было похоже на маленький колодец. Осмотрев его внимательно, я увидел на одной из его стенок железную лестницу, ведущую вниз. Не медля ни секунды я стал спускаться по нему. Спуск был достаточно короткий, и, завершив его, я оказался в новом коридоре. Спускаясь вниз я сразу же ощутил, что сухость воздуха, пыль и цемент исчезли. Это был обычный подвальный коридор, какие бывают, наверное, во всех домах. Слегка сырой воздух, легкий запах гнили — это все, что я почувствовал.
В этот же момент я услышал, как дверь в подвал захлопнулась. Это вполне могло вызвать испуг, но мне было все равно: только месяц назад я вернулся из пионерского лагеря, в котором мы каждую ночь рассказывали друг другу страшилки. Решив, что это ветер закрыл дверь, я огляделся. Под самым потолком гудели две тонких трубы, пол был покрыт белым кафелем, а стены были небрежно покрашены в бурый цвет. Я усмехнулся, подумав, что вместо краски была использована запекшаяся кровь сотни человек, но сходство действительно было поразительное. Коридор был длинный, конца видно не было, я решил его найти и пошел вперед. Сделав пару десятков шагов я заметил, что потолок становится все выше, а сам коридор становится все уже и уже. С каждым новым шагом стены потихоньку приближались друг к другу. Я шел достаточно долго, пока расстояние между стенами не заставило меня повернуться боком и буквально протискиваться вперед, но тут, неожиданно для себя, я уперся в конец тунеля. Это оказалась черная шершавая стена. Потрогав её, я понял, что это покрытый слоем гари то ли алебастр, то ли тот же цемент, то ли просто мел. Поковыряв стену пальцем, я понял, что материал очень поддатливый. Я достал ключ, которым я открывыл дверь в подвал, и начал кусочек за кусочком крушить стену. Это занятие оказалось очень нудным, но мне было интересно, что же там за стеной, поэтому я увлеченно продолжал отколупывать все новые и новые кусочки.
Стена оказалась слишком толстой. Проковыряв её вглубь на полметра, я уже было решил, что она никогда не закончится, но в этот самый момент мне в глаза ударил слабый свет — я сумел проковырять отверстие наружу. Отверстие было совсем небольшим, сантиметров пять в диаметре, но и через него мне все было прекрасно видно. То, что я увидел, показалось мне странным. За стеной был наш двор. Такой же двор, как и обычно. Грязь, забор, турники, другие соседние дома, даже пресловутая лужа с непонятной сопливой слизью. Но смотрел я на него как-будто бы сверху. Так, словно я залез на крышу нашего дома, и наблюдаю все происходящее оттуда. Где-то далеко за домами загорался рассвет, всходило солнце, я подумал, что уже наступило утро и мне нужно возвращаться домой и собираться в школу, но тут мое вниманее привлекла эта странная лужа со слизью. Точнее не она сама, а скамейка рядом с ней, которая обычно стояла возле нашего подъезда. На ней сидели двое пенсионеров, пристально разглядывавших лужу. Они молчали, и просто наблюдали за ней. Взгляд их казался пустым и застывшим. Моросил легкий дождик, но во всем дворе стояла какая-то странная пугающая тишина. Не было ни пения птиц, ни шума пробуждающихся соседей, ни звуков машин, проезжающих по трассе с другой стороны нашего дома. В этой тишине я молча разглядывал двух странных пенсионеров, и вдруг мне стало страшно. Внезапно я понял, что они очень сильно похожи на моих дедушку и бабушку. То же самое вишневое пальто на бабушке, та же дедова трость и шляпа. Это было очень странно, поскольку моя бабушка умерла уже три месяца назад, а дедушка после её смерти жил один на другом конце города. Посмотрев на них внимательнее, я понял, что не смогу точно определить, они ли это, или нет — все же я был от них достаточно далеко. Я решил, что все это мне просто показалось, и что это просто другие, незнакомые мне люди. Я решил вернуться домой, но по дороге назад выйти из подъезда и на всякий случай посмотреть на них вблизи. Уже известным мне путем я поднялся наверх, закрыл дверь в подвал, и вышел из подъезда. На улице было темно, на улице стояла ночь. Ни какого намека на раннее утро не осталось. Скамейка стояла у подъезда как и раньше, вокруг лужи никого не было. Я долго стоял, не понимая, что же на самом деле я увидел там, внизу. Не найдя никакого логического объяснения, я поднялся домой, вошел в свою квартиру, снял куртку и незаметно вернул ключ пьяному спящему отцу. Тут же я наткнулся на сонную мать, она сказала мне: «ты почему не спишь? Уже пять минут первого!». Посмотрев на часы я опешил… Маленькая стрелка указывала на двенадцать, большая — на пять. Было действительно пять минут первого. Я был готов поклясться, что поход в подвал занял у меня целую вечность, но на самом деле он длился всего пять минут.
2
«Я был там», — сказал я отцу, — «это я расковырял стену». Он смотрел на меня непонимающими глазами. «Стену в подвале, я все видел», — продолжал я, — «в ту ночь, когда умер дедушка, я все видел». Отец смотрел на меня и молчал. «Я видел дедушку, он сидел рядом с ней, я все видел», — срываясь на крик, я закончил. Он посмотрел на меня в последний раз, зачерпнул очередную порцию слизи и уверенным привычным движением отправил её в тачку. Его взгяд был таким же пустым и застывшим. В тот день, когда я решил во всем признаться, мы больше не говорили с ним. На следующее утро все было как обычно. Завтрак всей семьей, поход в школу, общение с одноклассниками. Я больше никому не рассказывал о том, что что видел в подвале. Да и расскажи я кому, врядли бы мне поверили. Дальше я решил действовать один, но что именно мне нужно было делать, я не знал. Скоро начались осенние каникулы, и я уехал на отдых к тёте в другой город. Когда я вернулся обратно, на месте лужи уже стоял бетонный саркофаг. Прямоугольный бетонный саркофаг. По форме он напоминал колодец, в который я спустился той ночью, но с забетонированным верхом. Позже на его месте построили какой-то сарай.
Я долго клянчил у мамы две копейки, но время было тяжелое, и денег я так от неё и не получил. Но, на мое счастье, гуляя однажды по парку с друзьями я увидел на асфальте старую неприметную почерневшую от времени монетку — заветные две копейки. Теперь я знал, что делать. На следующее же утро, вместо того, чтобы идти в школу, я, отойдя от дома пару кварталов, развернулся и пошел к тому самому телефонному автомату. Мое сердце екнуло, когда я увидел в нем его. Завернутый в черное плотное пальто, он крепко прижал телефонную трубку к своему лицу и что-то шептал. Я спрятался за углом, и ждал, когда же он выйдет. Это произошло довольно скоро, он вышел из будки, закрыл за собой дверь и ушел, как мне тогда казалось, совершенно меня не заметив. Я тотчас пробрался в будку и обнаружил на телефонной трубке были следы красной слизи, мне пришлось тщательно вытереть её кленовым листом, я боялся её и мне было просто противно. После этого я вставил заветные две копейки в щель для монет и набрал номер. 91-99-71, его было сложно забыть, он навсегда отпечатался в моей памяти после того странного случая. В трубке послышались гудки. Обычные длинные гудки, намекающие на то, что линия свободна, и вот-вот кто-то возьмет трубку на противоположном конце. Но этого не случилось. Так я стоял минут пять, слушал гудки и вдруг заметил, что постепенно гудки становились все длиннее. Мурашки побежали по моей спине после осознания этого факта, а вдруг мой тайный собеседник уже взял трубку и теперь просто гудит для меня, попутно слушая мои мысли? Тогда я громко и четко произнес: «Алле?».
«Здравствуй, мой маленький друг!», — ответила трубка, — «ты хочешь знать правду? Тогда ты должен её найти», — после этого трубка замолчала. От страха я повесил её обратно на рычаг, снял её снова — в ней не было ничего, кроме тишины. Я повторил нехитрую операцию ещё несколько раз, но не услышал в ответ ничего, даже гудков. Тогда я вышел из будки и закрыл за собой дверь. Мои ноги казались ватными, свинцовая голова еле держалась у меня на плечах, все окружающее пространство плыло у меня перед глазами. Холодный северный ветер дул мне в лицо со страшной силой, редкие прохожие смотрели на меня искоса, встречные собаки неистово лаяли, мне было все равно, я шел вперед. Я не знал, куда я иду, что-то внутри меня само подсказывало, куда мне следует идти, и я шел. Не знаю, сколько времени прошло с того момента, как я последний раз опустил трубку на рычаг. Может пять минут, может пять часов. Я шел вперед. Вдруг я остановился. Я понял, что разгадка где-то близко, что-то привело меня к ней само. Я повернул голову направо и увидел старый полуразрушенный домишко. Опшарпанные стены, скрипучие половицы, длинный коридор с закрытыми по обе его стороны дверьми и мальенькое окошко под потолком на противоположной стене — вот все, что я увидел, когда зашел в него. Я направился к этому окошку. Скрип половиц выстрелами отдавался в моих висках. Когда я очутился в конце коридора, я снова повернул голову направо. Передо мной была открытая дверь, и я зашел в неё. Это был старый общественный туалет. Стены, покрытые белым кафелем, лужи непонятной жидкости на полу, падающие со ржавых труб капли воды. Я сделал несколько шагов и развернулся направо. Я увидел. Я увидел то, что я должен был увидеть. Это была старая, покрытая желтым налетом, раковина с висевшим над ней разбитым зеркалом. Я открыл кран, смочил руку водой и… высморкался. На моей руке оказалась мерзкая зеленая сопля. Я всё понял.
Прошло пять лет с того момента, как родители развелись, и мы с мамой переехали на другой конец города. Вскоре после этого отец, продав старую квартиру, тоже переехал в другой район. Он разорвал все контакты со своими друзьями и жил совершенно один, практически ни с кем не общаясь. Он сильно изменился, став другим человеком и закрывшись в своем внутреннем мире. Изредка я заходил к нему в гости, и это был один из таких дней. Я подал свои документы в вуз для поступления и участия во вступительных экзаменах, и теперь шел навестить своего папу. Он жил в индустриальном районе, полностью состоявшем из бетона, металла, асфальта. Некогда посаженные деревья вокруг его дома так и не выросли, засохшими палками торчав из-под земли. В моей руке был свежекупленный рулет с вишневым повидлом, я хотел увидеть отца, просто побеседовать с ним, попить с ним чай, скрасить его одиночество. Поднявшись на девятый этаж и позвонив в его дверь несколько раз, я долго ждал, пока он впустит меня, но этого не произошло. Очевидно, его не было дома, и мне больше ничего не оставалось, как вернуться к себе, так и не встретившись с отцом. Выходя из подъезда, что-то подтолкнуло меня прогуляться вокруг здания, в котором он жил. Наверное, это было не зря, поскольку во внутреннем дворе под его балконом я обнаружил странное бурого цвета пятно. Краска это была или запекшаяся кровь я не смог определить, но я отчетливо видел по краям этого пятна небольшие комочки кроваво-красной слизи. Той самой. Ощущение какой-то гнетущей безысходности наполнило меня, я оставил рулет на месте этого пятна и вернулся домой, где узнал от матери, что несколько дней назад отец окончил жизнь самоубийством.
Прошли годы. Я поступил в престижный вуз. Я учился, подрабатывал по вечерам в одной небольшой конторке, совершенно забыв о том странном случае, произошедшим со мной в детстве. Однажды, после успешно сданной сессии, мы с друзьями устроили вечеринку. Я был пьян, и, поскольку у нас закончились сигареты, я решил прогуляться в соседний ларек. Дождь лил как из ведра, но пьяному море по колено. Чтобы добраться к ларьку, мне нужно было всего лишь перейти улицу. Все, что я запомнил, это яркий свет фар откуда-то сзади, громкий сигнал автомобиля, удар, мат водителя, я лег на капот…
Очнулся я в одиночной больничной палате. По крайней мере, тогда она напоминала именно больничную. В двух шагах от моей кровати я увидел маму. В её заплаканных глазах явно читался вопрос: «Зачем?». «Зачем?», — с горечью в голосе спросила она, — «зачем же?». После этих слов она молча развернулась и ушла, закрыв за собой дверь. Я долго лежал, глядя в потолок, пытаясь восстановить в своей голове ход событий. Каждая клеточка моего тела ныла, как бы посылая в мозг этот вопрос: «Зачем?». Снова и снова я слышал его: «Зачем?». Мерзкая боль с этим вопросом наполняла все мое тело. Все тело, кроме ног — их я совершенно не чувствовал. Я решил сдернуть одеяло, чтобы осмотреть себя, но в этот момент справа от меня раздался звонок. Я обернулся. Рядом со мной на прикроватной тумбочке лежал мой телефон. Слабеющей рукой я взял его. От того, что я увидел на его дисплее, меня бросило в дрожь. Мне звонил абонент с номером 91-99-71.
«Я был там», — сказал я отцу, — «это я расковырял стену». Он смотрел на меня непонимающими глазами. «Стену в подвале, я все видел», — продолжал я, — «в ту ночь, когда умер дедушка, я все видел». Отец смотрел на меня и молчал. «Я видел дедушку, он сидел рядом с ней, я все видел», — срываясь на крик, я закончил. Он посмотрел на меня в последний раз, зачерпнул очередную порцию слизи и уверенным привычным движением отправил её в тачку. Его взгяд был таким же пустым и застывшим. В тот день, когда я решил во всем признаться, мы больше не говорили с ним. На следующее утро все было как обычно. Завтрак всей семьей, поход в школу, общение с одноклассниками. Я больше никому не рассказывал о том, что что видел в подвале. Да и расскажи я кому, врядли бы мне поверили. Дальше я решил действовать один, но что именно мне нужно было делать, я не знал. Скоро начались осенние каникулы, и я уехал на отдых к тёте в другой город. Когда я вернулся обратно, на месте лужи уже стоял бетонный саркофаг. Прямоугольный бетонный саркофаг. По форме он напоминал колодец, в который я спустился той ночью, но с забетонированным верхом. Позже на его месте построили какой-то сарай.
Я долго клянчил у мамы две копейки, но время было тяжелое, и денег я так от неё и не получил. Но, на мое счастье, гуляя однажды по парку с друзьями я увидел на асфальте старую неприметную почерневшую от времени монетку — заветные две копейки. Теперь я знал, что делать. На следующее же утро, вместо того, чтобы идти в школу, я, отойдя от дома пару кварталов, развернулся и пошел к тому самому телефонному автомату. Мое сердце екнуло, когда я увидел в нем его. Завернутый в черное плотное пальто, он крепко прижал телефонную трубку к своему лицу и что-то шептал. Я спрятался за углом, и ждал, когда же он выйдет. Это произошло довольно скоро, он вышел из будки, закрыл за собой дверь и ушел, как мне тогда казалось, совершенно меня не заметив. Я тотчас пробрался в будку и обнаружил на телефонной трубке были следы красной слизи, мне пришлось тщательно вытереть её кленовым листом, я боялся её и мне было просто противно. После этого я вставил заветные две копейки в щель для монет и набрал номер. 91-99-71, его было сложно забыть, он навсегда отпечатался в моей памяти после того странного случая. В трубке послышались гудки. Обычные длинные гудки, намекающие на то, что линия свободна, и вот-вот кто-то возьмет трубку на противоположном конце. Но этого не случилось. Так я стоял минут пять, слушал гудки и вдруг заметил, что постепенно гудки становились все длиннее. Мурашки побежали по моей спине после осознания этого факта, а вдруг мой тайный собеседник уже взял трубку и теперь просто гудит для меня, попутно слушая мои мысли? Тогда я громко и четко произнес: «Алле?».
«Здравствуй, мой маленький друг!», — ответила трубка, — «ты хочешь знать правду? Тогда ты должен её найти», — после этого трубка замолчала. От страха я повесил её обратно на рычаг, снял её снова — в ней не было ничего, кроме тишины. Я повторил нехитрую операцию ещё несколько раз, но не услышал в ответ ничего, даже гудков. Тогда я вышел из будки и закрыл за собой дверь. Мои ноги казались ватными, свинцовая голова еле держалась у меня на плечах, все окружающее пространство плыло у меня перед глазами. Холодный северный ветер дул мне в лицо со страшной силой, редкие прохожие смотрели на меня искоса, встречные собаки неистово лаяли, мне было все равно, я шел вперед. Я не знал, куда я иду, что-то внутри меня само подсказывало, куда мне следует идти, и я шел. Не знаю, сколько времени прошло с того момента, как я последний раз опустил трубку на рычаг. Может пять минут, может пять часов. Я шел вперед. Вдруг я остановился. Я понял, что разгадка где-то близко, что-то привело меня к ней само. Я повернул голову направо и увидел старый полуразрушенный домишко. Опшарпанные стены, скрипучие половицы, длинный коридор с закрытыми по обе его стороны дверьми и мальенькое окошко под потолком на противоположной стене — вот все, что я увидел, когда зашел в него. Я направился к этому окошку. Скрип половиц выстрелами отдавался в моих висках. Когда я очутился в конце коридора, я снова повернул голову направо. Передо мной была открытая дверь, и я зашел в неё. Это был старый общественный туалет. Стены, покрытые белым кафелем, лужи непонятной жидкости на полу, падающие со ржавых труб капли воды. Я сделал несколько шагов и развернулся направо. Я увидел. Я увидел то, что я должен был увидеть. Это была старая, покрытая желтым налетом, раковина с висевшим над ней разбитым зеркалом. Я открыл кран, смочил руку водой и… высморкался. На моей руке оказалась мерзкая зеленая сопля. Я всё понял.
Прошло пять лет с того момента, как родители развелись, и мы с мамой переехали на другой конец города. Вскоре после этого отец, продав старую квартиру, тоже переехал в другой район. Он разорвал все контакты со своими друзьями и жил совершенно один, практически ни с кем не общаясь. Он сильно изменился, став другим человеком и закрывшись в своем внутреннем мире. Изредка я заходил к нему в гости, и это был один из таких дней. Я подал свои документы в вуз для поступления и участия во вступительных экзаменах, и теперь шел навестить своего папу. Он жил в индустриальном районе, полностью состоявшем из бетона, металла, асфальта. Некогда посаженные деревья вокруг его дома так и не выросли, засохшими палками торчав из-под земли. В моей руке был свежекупленный рулет с вишневым повидлом, я хотел увидеть отца, просто побеседовать с ним, попить с ним чай, скрасить его одиночество. Поднявшись на девятый этаж и позвонив в его дверь несколько раз, я долго ждал, пока он впустит меня, но этого не произошло. Очевидно, его не было дома, и мне больше ничего не оставалось, как вернуться к себе, так и не встретившись с отцом. Выходя из подъезда, что-то подтолкнуло меня прогуляться вокруг здания, в котором он жил. Наверное, это было не зря, поскольку во внутреннем дворе под его балконом я обнаружил странное бурого цвета пятно. Краска это была или запекшаяся кровь я не смог определить, но я отчетливо видел по краям этого пятна небольшие комочки кроваво-красной слизи. Той самой. Ощущение какой-то гнетущей безысходности наполнило меня, я оставил рулет на месте этого пятна и вернулся домой, где узнал от матери, что несколько дней назад отец окончил жизнь самоубийством.
Прошли годы. Я поступил в престижный вуз. Я учился, подрабатывал по вечерам в одной небольшой конторке, совершенно забыв о том странном случае, произошедшим со мной в детстве. Однажды, после успешно сданной сессии, мы с друзьями устроили вечеринку. Я был пьян, и, поскольку у нас закончились сигареты, я решил прогуляться в соседний ларек. Дождь лил как из ведра, но пьяному море по колено. Чтобы добраться к ларьку, мне нужно было всего лишь перейти улицу. Все, что я запомнил, это яркий свет фар откуда-то сзади, громкий сигнал автомобиля, удар, мат водителя, я лег на капот…
Очнулся я в одиночной больничной палате. По крайней мере, тогда она напоминала именно больничную. В двух шагах от моей кровати я увидел маму. В её заплаканных глазах явно читался вопрос: «Зачем?». «Зачем?», — с горечью в голосе спросила она, — «зачем же?». После этих слов она молча развернулась и ушла, закрыв за собой дверь. Я долго лежал, глядя в потолок, пытаясь восстановить в своей голове ход событий. Каждая клеточка моего тела ныла, как бы посылая в мозг этот вопрос: «Зачем?». Снова и снова я слышал его: «Зачем?». Мерзкая боль с этим вопросом наполняла все мое тело. Все тело, кроме ног — их я совершенно не чувствовал. Я решил сдернуть одеяло, чтобы осмотреть себя, но в этот момент справа от меня раздался звонок. Я обернулся. Рядом со мной на прикроватной тумбочке лежал мой телефон. Слабеющей рукой я взял его. От того, что я увидел на его дисплее, меня бросило в дрожь. Мне звонил абонент с номером 91-99-71.
3
Прошло целых пять лет после того, как моя жизнь разделилась на «до» и «после». Прошло целых пять лет после события, кардинальным образом изменившего мою жизнь. Прошло целых пять лет с того момента, как я попал в эту нелепую автокатастрофу, отнявшую у меня ноги. Я больше не мог вкушать плоды жизни, отсутствие нижних конечностей навсегда приковало меня к инвалидной коляске. С тех пор моя жизнь наполнилась цинизмом и безразличием. Ничто больше не интересовало меня. Ни тот подвал, ни судьба того парнишки, ни тот незнакомец, ни тот глупый телефонный номер…
В этот день мне исполнилось двадцать пять лет. Мама приготовила мне пирог со свечами, по телефону меня поздравили мои бывшие однокурсники… Да шли бы они к черту со своими поздравлениями, все они после окончания вуза стали успешными людьми, у всех у них были карьеры, семьи, дети… Один я влачил жалкое существование, запертый в ограниченное пространство своих скудных возможностей. Я смотрел в окно: был солнечный день, пели птицы, на деревьях распускались новые зеленые листья, наступала весна. Под вечер позвонил мой старый друг, с которым когда-то давно мы жили в той самой хрущевке в том самом дворе. Он знал про слизь. Он знал про подвал. Он знал все. Мы долго общались с ним о всякой ерунде, под конец нашей беседы мы почему-то вспомнили про все те события. Он сообщил, что сарай на месте саркофага все так же стоит, и предложил мне сходить в него. У меня не было особых дел, поэтому я согласился, и на следующее утро он заехал за мной. У него был небольшой фургончик, в который поместилась моя коляска, и в котором мы приехали туда. Сколько лет прошло с того момента, как я переехал, но наш двор совершенно не изменился. Всё те же турники, всё тот же забор. Разве что посаженные когда-то в моем детстве деревья стали большими. По центру двора стоял сарай. Его деревянные стены порядком подгнили, а на одной из них красовалось непонятное графити и глупая надпись «всегда смотри направо».
После того, как мы вышли из сарая, мы решили спуститься в тот подвал. У нас не было ключей, но ломик сделал свое дело, и старая деревянная прогнившая под влиянием времени дверь, скрипнув петлями, открылась. Да, за ней мы увидели все ту же ведущую глубоко вниз лестницу. Мой друг взял мою коляску, и мы осторожно начали спускаться по старым ступеням. Как и в прошлый раз, спуск казался невероятно долгим, но, очутившись внизу и оглянувшись, а это было первое, что сделал лично я, мы увидели большую длинную лестницу и двери входа где-то наверху. Пространство в этот раз не искажалось, путь назад выглядел естественно, и я потихоньку начал сомневаться в том, что во время первого моего спуска в подвал мои глаза говорили мне правду. Это сомнение многократно усилилось, когда мы оглядели подвальную комнату. Это все также была комнатка четыре на четыре, все также на правой её стене был проем с коридором метров на восемь… Но! Никаких следов колодца рядом с ним не осталось. Вместо колодца по всему протяжению коридора была вырыта в метр глубиной траншея, продолжавшаяся и в комнате. Практически все пространство траншеи занимала большая старая ржавая металлическая труба, вроде канализационной. Она гудела, было понятно, что по ней что-то течет. Пристально смотря на неё несколько минут, мы прислушивались к гулу, который она издавала. Это был не обычный гул, которым гудят трубы, это было нечто иное. Звук был тихий, поэтому я предложил другу послушать его, находясь ближе к трубе. Он припал к ней, на какое-то время став моими ушами. Он рассказал, что внутри трубы он слышит чью-то речь…
Речь перемежалась тихими криками и стонами, такими, будто в трубе кого-то мучили, и при этом было слышно, как речь течет. Из одного конца трубы в другой. Это не была речь одного человека, голоса постоянно менялись. Мужские, женские. Низкие, высокие. Разобрать, что они говорили, было невозможно. Голоса либо перемешивали буквы в словах, либо говорили их задом наперед, либо просто произносили случайные слоги. Звуки трубы потихоньку становились все громче и громче. Тогда я не выдержал, и попросил друга помочь мне лечь на трубу, я сам хотел все это услышать. Друг помог мне, и вот я уже прижимаю к трубе свое ухо. Да, я услышал все это, это было действительно жутко, и одновременно непонятно. И вдруг кто-то изнутри трубы провел чем-то металлическим по её стенке, я услышал страшный лязг, почувствовал легкий удар, прошедший сквозь толщу металла. Одновременно с этим звуки стали громче. Намного громче. Чтобы услышать их, уже не надо было прикладывать к трубе ухо. Я испугался и попросил друга поднять меня и посадить обратно на коляску. После этого мы ещё полчаса стояли в подвале и слушали трубу. Постепенно звуки затихли. Мы так и не поняли их природу, поэтому без какого-либо результата нам пришлось вернуться на поверхность.
Прошло целых пять лет после того, как моя жизнь разделилась на «до» и «после». Прошло целых пять лет после события, кардинальным образом изменившего мою жизнь. Прошло целых пять лет с того момента, как я попал в эту нелепую автокатастрофу, отнявшую у меня ноги. Я больше не мог вкушать плоды жизни, отсутствие нижних конечностей навсегда приковало меня к инвалидной коляске. С тех пор моя жизнь наполнилась цинизмом и безразличием. Ничто больше не интересовало меня. Ни тот подвал, ни судьба того парнишки, ни тот незнакомец, ни тот глупый телефонный номер…
В этот день мне исполнилось двадцать пять лет. Мама приготовила мне пирог со свечами, по телефону меня поздравили мои бывшие однокурсники… Да шли бы они к черту со своими поздравлениями, все они после окончания вуза стали успешными людьми, у всех у них были карьеры, семьи, дети… Один я влачил жалкое существование, запертый в ограниченное пространство своих скудных возможностей. Я смотрел в окно: был солнечный день, пели птицы, на деревьях распускались новые зеленые листья, наступала весна. Под вечер позвонил мой старый друг, с которым когда-то давно мы жили в той самой хрущевке в том самом дворе. Он знал про слизь. Он знал про подвал. Он знал все. Мы долго общались с ним о всякой ерунде, под конец нашей беседы мы почему-то вспомнили про все те события. Он сообщил, что сарай на месте саркофага все так же стоит, и предложил мне сходить в него. У меня не было особых дел, поэтому я согласился, и на следующее утро он заехал за мной. У него был небольшой фургончик, в который поместилась моя коляска, и в котором мы приехали туда. Сколько лет прошло с того момента, как я переехал, но наш двор совершенно не изменился. Всё те же турники, всё тот же забор. Разве что посаженные когда-то в моем детстве деревья стали большими. По центру двора стоял сарай. Его деревянные стены порядком подгнили, а на одной из них красовалось непонятное графити и глупая надпись «всегда смотри направо».
После того, как мы вышли из сарая, мы решили спуститься в тот подвал. У нас не было ключей, но ломик сделал свое дело, и старая деревянная прогнившая под влиянием времени дверь, скрипнув петлями, открылась. Да, за ней мы увидели все ту же ведущую глубоко вниз лестницу. Мой друг взял мою коляску, и мы осторожно начали спускаться по старым ступеням. Как и в прошлый раз, спуск казался невероятно долгим, но, очутившись внизу и оглянувшись, а это было первое, что сделал лично я, мы увидели большую длинную лестницу и двери входа где-то наверху. Пространство в этот раз не искажалось, путь назад выглядел естественно, и я потихоньку начал сомневаться в том, что во время первого моего спуска в подвал мои глаза говорили мне правду. Это сомнение многократно усилилось, когда мы оглядели подвальную комнату. Это все также была комнатка четыре на четыре, все также на правой её стене был проем с коридором метров на восемь… Но! Никаких следов колодца рядом с ним не осталось. Вместо колодца по всему протяжению коридора была вырыта в метр глубиной траншея, продолжавшаяся и в комнате. Практически все пространство траншеи занимала большая старая ржавая металлическая труба, вроде канализационной. Она гудела, было понятно, что по ней что-то течет. Пристально смотря на неё несколько минут, мы прислушивались к гулу, который она издавала. Это был не обычный гул, которым гудят трубы, это было нечто иное. Звук был тихий, поэтому я предложил другу послушать его, находясь ближе к трубе. Он припал к ней, на какое-то время став моими ушами. Он рассказал, что внутри трубы он слышит чью-то речь…
Речь перемежалась тихими криками и стонами, такими, будто в трубе кого-то мучили, и при этом было слышно, как речь течет. Из одного конца трубы в другой. Это не была речь одного человека, голоса постоянно менялись. Мужские, женские. Низкие, высокие. Разобрать, что они говорили, было невозможно. Голоса либо перемешивали буквы в словах, либо говорили их задом наперед, либо просто произносили случайные слоги. Звуки трубы потихоньку становились все громче и громче. Тогда я не выдержал, и попросил друга помочь мне лечь на трубу, я сам хотел все это услышать. Друг помог мне, и вот я уже прижимаю к трубе свое ухо. Да, я услышал все это, это было действительно жутко, и одновременно непонятно. И вдруг кто-то изнутри трубы провел чем-то металлическим по её стенке, я услышал страшный лязг, почувствовал легкий удар, прошедший сквозь толщу металла. Одновременно с этим звуки стали громче. Намного громче. Чтобы услышать их, уже не надо было прикладывать к трубе ухо. Я испугался и попросил друга поднять меня и посадить обратно на коляску. После этого мы ещё полчаса стояли в подвале и слушали трубу. Постепенно звуки затихли. Мы так и не поняли их природу, поэтому без какого-либо результата нам пришлось вернуться на поверхность.
Наконец то тред про нех. Правда это скорее всего просто какой-то кондиционер торчит
Почему ОП всё ещё не написал адрес? Я бы не отказался от такого сталка.
?
напомни его номер
Это я с биноклем слежу за тем, как ты следишь, как он писю дрочишь у себя на хентай с неграми, и снимаю.
А теперь хватит следить и иди спать.
+79132668343
Молодец продолжай не слушай дебилов
нынче на дваче не любят крипитреды, жаль
Хуёво увеличил.
Видно, что это какая-то прямоугольная хуйня висит за окном.
Возрождение криппи тредов? Помню в армии 10 лет назад на дежурствах по ночам зачитывался со старого телефона через gprs на тогда вроде как тирече. Почему никто не запостил про морровинд?
>Возрождение криппи тредов?
К счастью нет. Один шизоид только в треде отписался, да и то его бредни никто даж читать не стал
Почему же?
Я вот, почти всё прочитал, кроме уж какой то слишком нудной хуйни по типу - ААААА БЛЯЗДЕЦ КАКАЯТО ЧЕРНАЯ ХУЙНЯ НА ЛЕСТНИЦЕ БЛЯПИЗДЕЦ БЕЖЫЫЫМ!!!1
Норми пасты.
Поздравляю, ты исключение.
Все просто хотели узнать что это, и вышли из треда. Сидеть тут ещё я смысла не вижу. Тред закрыт.
Вы чё ебануте? Двести постов обсуждаете ебаную простыню которую вывесили сушиться/освежиться, вон даже верёвку справа видно.
Так эти пасты спокойно можно было и в другом месте прочитать
Лол это я стою там и дрочу на тебя, хочу анальных утех половым хуем гомоебли
влад иди нахуй
Лол, точняк
Да это блядь простыня сушится обосратая. Там же явно видны очертания квадратные
>Что это такое?
Армяне в нарды играют
Пересмотрел все пики в треде и все что я на них вижу - так это только только за окном, на улице висит шмотка/полотенцеце/etc. ОП, я реально не пойму шо там. Ночной режим на камере мобилы есть?
ОП уже понял что обосрался и призывает анонов ливнуть с треда
полотенце
..шо там висит кроме как шмотки.
быстрофикс
Последние посты ОПа довольно подозрительные, похоже что НЕХ убила его и выдает себя за него, пытается замести следы
Каразонда.
Шняга которая появляется в доме недавно умерших людей и включает там свет, каким-то образом. Никто не знает но риеэлтеры и электрики постоянно такое видят и рассказывают, типа помер дед, а через неделю у него в хате свет загорелся, и горел всю ночь. при чем именно во всех комнатах. В некоторых могут еще и окна открываться например или двери, но это уж скорей после долгого отсутствия ветром наверное. А силуэта я нихуя никакова не вижу, но посох его знает, может он и есть или шкафная дверца например открылась. Полтергейст же, может тряпка там летает или еще чего. В общем силуэтов не вижу, да и откуль у полтергейста силует он же душара бестелесная, так только пошуметь потолкать хуйню всякую, электричеством помигать. Забей и ложись спать.
Почти каждый человек, увидивший в живую неха умирает через неделю мучительной смертью
Чтобы этого избежать надо выпить стакан бражки на говне и заесть свежим салом, удачи брат
Чтобы этого избежать надо выпить стакан бражки на говне и заесть свежим салом, удачи брат
Тряпка на балконе висит, блядь.
Я в детстве часто лазером светил в окна соседних домов, Как то раз очень сильно охуел когда из окна без света в меня начали моргать фонариком, как будто сообщение на морзе
Двачую
Если бы ты знал что значит квадрат курчанина...
мимо шиз
Не гуглится, что это такое
На всю квартиру проиграл блять
Про триплет вальтов тоже наверное не слышал?
Эх, я такую возможность упустил, было две квартиры прямо напротив друг друга, можно было вам тредов качественных наделать
Это связано с сетом дам?
Опа съели?
Тоже об этом думал можно было из картона таких нех повырезать весь детский утренник бы срался
да, спасибо, но я уже нашел. давненько не видел крипитредов в /b, да и в сначе мертвы..
Помянем опа.
Артём?
Это же попобава.
Нехрена.Я видел летом 2020, тоже чел рассказалвал про этот случай и тут опять.Скиньте архив у кого есть, там у него нех похожа на монашек.
Одежда сушится. Мда, какой же оп долбаеб.
был в этом треде больше года назад, бабка оказалась
