Бамп новой главкой из моего романчика, который, как известно, пишется:
50. Целуя герпес
«Не смотрите!»
«А что такое?»
«Видите же! На губе болячка!»
«Пфф, Равшана, чудачка,
лечится это легко и
сплевывается потом,
как жвачка!
Один лишь древний заговор на иврите
ко рту ртом...»
«Лечите!»
«Ну тогда доверься врачу!»
Как заклинанья,
шепчу любовные признанья,
шепчу
почти в стихах:
«Ани́ сару́ф ала́йих...
Ани́ оэ́в ота́х...
Ани́ холе́ ала́йих...» – ближе к губам
и будто бы невзначай их
касаюсь – ам!
М-м-м... Склонила
голову чуть набок,
зябок
и обморочен ее ответ
с привкусом фентанила -
видимо, ее матушка уже применила
к больке какой-то свой марафет.
«Вы же просто
соврали? – глаза в глаза,
отпрянув, влажно глядит. -
Ничего не пройдет?»
Сработали тормоза
у прохвоста:
«Я не бандит
и всему свой черед.»
https://stihi.ru/2025/06/27/3573
50. Целуя герпес
«Не смотрите!»
«А что такое?»
«Видите же! На губе болячка!»
«Пфф, Равшана, чудачка,
лечится это легко и
сплевывается потом,
как жвачка!
Один лишь древний заговор на иврите
ко рту ртом...»
«Лечите!»
«Ну тогда доверься врачу!»
Как заклинанья,
шепчу любовные признанья,
шепчу
почти в стихах:
«Ани́ сару́ф ала́йих...
Ани́ оэ́в ота́х...
Ани́ холе́ ала́йих...» – ближе к губам
и будто бы невзначай их
касаюсь – ам!
М-м-м... Склонила
голову чуть набок,
зябок
и обморочен ее ответ
с привкусом фентанила -
видимо, ее матушка уже применила
к больке какой-то свой марафет.
«Вы же просто
соврали? – глаза в глаза,
отпрянув, влажно глядит. -
Ничего не пройдет?»
Сработали тормоза
у прохвоста:
«Я не бандит
и всему свой черед.»
https://stihi.ru/2025/06/27/3573
Бамп еще одним июньским патриотическим стихом, в котором я глумлюсь над американской Ахматовой - эта дура всю жизнь была влюблена в одного женатого попа, которому было похуй на нее и который съебал в другой штат вскоре после их встречи.
Мастурбация Эмили Дикинсон
Как солнце озаряет луг
и падает роса,
проник ты в маленький мой круг –
на час? На полчаса?
И нет тебя. Зачем проник?
Шлик-шлик.
Не знала я нежнее слов,
чем проповедь твоя.
Я помню голос... Голос снов,
как песня соловья!
Идет он к сердцу напрямик.
Шлик-шлик.
Точеных рук, держащих том
Писания, мольба...
И шепчет каждый жест о том,
что ты моя судьба,
что ты души моей двойник!
Шлик-шлик.
А этот взгляд? Я здесь! Я вот!
Я рядышком – взгляни!
Но устремлен он в небосвод
от нашей толкотни
и напоён сияньем лик.
Шлик-шлик.
О, сколько минуло всего!
Но мне не превозмочь
той нашей встречи волшебство
и лишь наступит ночь -
дрожу, как на ветру тростник.
Шлик-шлик.
Мастурбация Эмили Дикинсон
Как солнце озаряет луг
и падает роса,
проник ты в маленький мой круг –
на час? На полчаса?
И нет тебя. Зачем проник?
Шлик-шлик.
Не знала я нежнее слов,
чем проповедь твоя.
Я помню голос... Голос снов,
как песня соловья!
Идет он к сердцу напрямик.
Шлик-шлик.
Точеных рук, держащих том
Писания, мольба...
И шепчет каждый жест о том,
что ты моя судьба,
что ты души моей двойник!
Шлик-шлик.
А этот взгляд? Я здесь! Я вот!
Я рядышком – взгляни!
Но устремлен он в небосвод
от нашей толкотни
и напоён сияньем лик.
Шлик-шлик.
О, сколько минуло всего!
Но мне не превозмочь
той нашей встречи волшебство
и лишь наступит ночь -
дрожу, как на ветру тростник.
Шлик-шлик.
А почему я не ОП?
Чудеса!
Тогда последний мой стих, который все олдфаги знают, чтобы доказать, что я ОП. И я исчезаю в дожде.
Варщики кукнара
Когда над маковой делянкой стелется туман,
а башканы колышутся от пара
и пахнет осенью вдоль вырубки бурьян,
сюда приходят варщики кукнара,
среди которых ты, мой юный падаван.
С вязанкой хвороста, с большим котлом в руке
ты позади бредешь по узкой тропке,
а первые уже невдалеке
с армейских фляжек скручивают пробки,
разбив бивак в иссохшем бочажке.
"Котел!" - кричат они, подходишь ты с котлом
и фляги, окружив его по краю,
бурчат опорожняемым нутром
и замолкают все, одним шажочком к раю
став ближе в этом действии простом.
Но вот зажжен костер, ваш старший, взяв рюкзак,
с лицом ветхозаветного пророка
идет один с ножом в почти отцветший мак
и солнце поднимается с востока,
как нимб над ним - благословенья знак.
Есть время разобрать свой скарб, попить воды,
а ты лишь молча смотришь на делянку,
лелея ощущение беды,
как сызнова открывшуюся ранку,
но сладок этот страх, намеренья тверды.
Шуршащий сухостой под корень между тем
ваш старший режет, делая поклоны,
и каждый жест его небытием
наполнен для тебя, как будто он с иконы
сошел в твой мир, чтоб отворить Эдем.
В конце концов назад, довольный, весь вспотев,
с раздутым рюкзаком он шествует к ватаге,
и голосов ликующий распев
все нарастает... Три-четыре фляги
протянуты к нему, несется смех из чрев.
Ваш старший сел в тенек, теперь трудиться вам:
секаторы, ножи, топорики и сечки
звенят в руках, перекрывая гам
веселых голосов, и до размеров гречки
крошите вы весь мак от срезов к башканам.
В котле бурлит вода, стакан граненый взяв,
ваш старший отмеряет половину
соломки каждому и ароматом трав
котел исходит весь; подсохшую лозину
ему срезают, он мешает стаф.
Осталось только ждать, примерно через час
вы сыплете в котел пол-упаковки соды
и пена, словно разогретый квас,
вздымается над ним в причудливые своды
и густотой своей подбадривает вас.
Ты смотришь, как в костер подкладывают дров,
чтоб выпарить воды ненужные излишки,
едва растаял пенистый покров
над варевом, и с хрипотцой мальчишки
внезапно спрашиваешь "скоро?" у братков.
Сейчас же стройный хор тебе гудит в ответ:
"Не делается быстро медленное дело!"
И только старший проливает свет:
"Еще часок, пока не надоело..."
Ты в пальцах теребишь какой-то сухоцвет.
Ползет так долго час, как будто время вспять
поворотило вдруг, и позднее сомненье
твой разум растревожило опять,
но сердце ждет чудес и каждое мгновенье
считает лишь бы побыстрей начать.
Когда ж, достав отрез холстины, главный страж
велит снимать котел и приготовить миску,
ты чувствуешь нахлынувший кураж,
чтоб закусить тебе дают ириску
и в миску через ткань сливают выход ваш.
Пластмассовый стакан слегка дрожит в руках,
пока в него течет ручей чернющей жижи
и прерывается на четырех глотках:
"Ну вот и хватит..." Ты подносишь ближе
его к губам и пьешь в один замах.
Как горько! Будто всех микстур отведал ты,
и с этой горечью не справиться конфете -
ты морщишься и нюхаешь цветы,
но и они горьки, горьки и листья эти,
и этот воздух, полный духоты.
Но тут сквозь горечь всех бессмысленных тревог,
сквозь все предположения и планы
твоя душа, как юркий мотылек,
помчалась к свету внутренней нирваны,
ты закурил и на траву прилег.
Вдруг зуд почувствовав, ты смотришь на других -
вся дюжина лежит, почесываясь вяло,
и так приятно по примеру их
коснуться кожи ноготком, как жало,
вонзить его в себя, чтоб зуд слегка утих.
Как будто толстый плед заботливой рукой
накинул кто-то на тебя и тихо
по голове погладил - никакой
отныне боли нет и никакое лихо
не сможет потревожить твой покой.
Мир целен и хорош, в нем быть совсем легко:
просты движения, ясны движений цели,
вода из фляги - будто молоко,
и, словно мать младенцу в колыбели,
природа шепчет что-то на ушко.
И грезится тебе вдали от всех невзгод
под шорохи травы, под птичье щебетанье,
что ты свою ватагу через год
к делянке маковой приводишь на закланье,
как старший ваш, – и так из рода в род.
А чего ты все стихи промалолетних натрашек затевающих групповое подтёр, заинтересовались тобой чи шо?
Нет, пока, слава богу, никто из органов не интересовался, но ведь береженого бог бережет. К тому же кроме органов существует модерация Стихи.ру. Они запросто могут снести страничку по доносу. А так страничка в спящем режиме. С ней можно работать в личном кабинете, редактировать стихи, добавлять новые. Она живет. Но только для меня. А так моя неизданная книга "Маленький андеграундный паноптикум" опубликована на забугорном сайте, откуда выдачи нет, и там же опубликована первая треть моего романчика в стихах https://allpoetry.com/Yuriy_Shilov - я не слишком плодовит, я большую часть жизни очень тяжело болел, только последние годы стало немного лучше и сразу же увеличилась производительность.
А я уж запереживал. Бережёт тебя твой Бог!
Так меня нигде нет по сути. Я только на Двачике отсвечиваю. Кто-то бывает иногда перетаскивает мои стихи в какие-то соцсеточки, но тоже двачеры. Я не исключаю, что и до меня руки дойдут. Но я настолько незначительный персонаж и по сути даже не политический... Не знаю, как они там будут со мной решать, если возьмутся. Скорее всего, как с Хармсом. Засунут в дурку. Правда Хармса дурка не спасла. Он умер в ней от голода в 1942 году.
Оно пишет, что неприемлемый контент, а я не могу войти туда из-за ВПН. Сорян, бро! Но я уверен, что все как мне нравится у тебя. Только это могу тебе сказать. Ты мой любимый музыкант!
Я отключил плашку 18+, попробуй ещё раз, плез.
Ух! Настоящий рок-н-ролл! Что ты добавил к гитаре? Алсо я немного отредактировал текст, сгладив "острые" углы - "сперму", "подсоса", вот это все! Но здорово! Я же помнится сам просил у тебя спеть этот текст мне. В твоем исполнении, как всегда, он обрел лично для меня новые смыслы - симфония. Ну в первоначальном смысле слова. А вот этот текст после всех правок:
Glory hole
Сексуальный запах туалета,
ласковый, дрочильный, неземной,
будто небом создан для минета,
чтоб мальчишка насладился мной.
Он не здешний, видно, что монголы,
брали под ярмо его народ -
каждый день приходит после школы,
чтобы напитать мой жадный рот.
Я за ним подглядываю в щелку,
он в лицо не видывал меня -
только губы, только эспаньолку
и язык, их лижущий, маня.
Низкорослый, худенький, прыщавый -
уж таков, какой он есть, мой бог, -
был бы он красивый и слащавый,
стать его рабом бы я не смог.
Он бы русских баловал девчонок,
а не шел в публичный туалет,
чтобы до предела возбуждённо
к дырке здесь прижаться на просвет.
Вот он! Вот он! Жесткий, словно «Нате!»
(как еще не стертый мной до дыр?)
в кучерявом смоляном охвате
маленький, но жилистый батыр.
Я дурею, я в гипнозе, в трансе,
всё-всё-всё я сделаю ему -
он опять со мною на сеансе,
я опять в свой рот его возьму!
Это счастье, это вдохновенье
это лучше всякой наркоты -
бесконечно каждое мгновенье,
будто бы уже в Эдеме ты.
Дышит, дышит часто там за стенкой -
боже, почему ты скорострел?
Полон рот! И протекает пенкой
по бородке... Взял и улетел.
Glory hole
Сексуальный запах туалета,
ласковый, дрочильный, неземной,
будто небом создан для минета,
чтоб мальчишка насладился мной.
Он не здешний, видно, что монголы,
брали под ярмо его народ -
каждый день приходит после школы,
чтобы напитать мой жадный рот.
Я за ним подглядываю в щелку,
он в лицо не видывал меня -
только губы, только эспаньолку
и язык, их лижущий, маня.
Низкорослый, худенький, прыщавый -
уж таков, какой он есть, мой бог, -
был бы он красивый и слащавый,
стать его рабом бы я не смог.
Он бы русских баловал девчонок,
а не шел в публичный туалет,
чтобы до предела возбуждённо
к дырке здесь прижаться на просвет.
Вот он! Вот он! Жесткий, словно «Нате!»
(как еще не стертый мной до дыр?)
в кучерявом смоляном охвате
маленький, но жилистый батыр.
Я дурею, я в гипнозе, в трансе,
всё-всё-всё я сделаю ему -
он опять со мною на сеансе,
я опять в свой рот его возьму!
Это счастье, это вдохновенье
это лучше всякой наркоты -
бесконечно каждое мгновенье,
будто бы уже в Эдеме ты.
Дышит, дышит часто там за стенкой -
боже, почему ты скорострел?
Полон рот! И протекает пенкой
по бородке... Взял и улетел.
Я как-нибудь перепою этот новый текст, он и правда мягче. На фоне с электрогитаркой баловался, вот так вышло.
Ах, банщик Спасской толстый дядя Коля,
веселый и простой, как Вини Пух,
от веников тугих до алкоголя -
все на тебе, запас ты даже плюх.
Шумит орда и оголяет колья,
чумазая, как Повелитель Мух,
а через час берут пивко, глаголя:
«Вот это баня, дядя Коля! Ух!»
И за полночь, под тихое мурчанье
ключи вращая в скважинах замков,
ты улыбнешься, будто бы венчанье
прошел с финальной мудростью веков,
что есть одно для счастья обещанье -
одаривать блаженством мужиков.
Ваш Юрец Ш.